"Хватит, навоевались! Лебедь подписал мир. Война закончена, всё позади. Скоро мы покинем территорию Чечни. Осталось совсем немного. Войска уже начали выводить, скоро наша очередь, скоро вернёмся в часть, а оттуда -- по домам. Мучиться не придётся, чечены теперь наши союзники, они помогут нам покинуть их землю", -- такие настроения распространяли офицеры нашей части среди своих подчинённых, то есть, и среди меня тоже. И я им верил. Чечены действительно помогут нам покинуть их землю -- помогут нам побыстрей отправится на тот свет. Прямиком к прадедам.

Мы старались беспрекословно подчиняться приказам, трудились, не покладая рук. Ходили на задания, выполняли любые поручения. Может бездумно, но страстно, с любовью. Ведь только когда любишь свою работу, когда получаешь от неё удовольствие, тогда добиваешься результатов. И вроде бы все работали: солдаты выполняли свою работу, офицеры свою, генералы свою, политики свою. Почему же не сложилось? Почему не получилось? Почему за два долгих года мы так и не освободили измученную кавказскую землю от бандитов? Сколько крови пролито, сколько медалей вручено, сколько водки выпито, сколько гробов заколочено, сколько слёз выплакано, сколько детей не рождено, -- а всё напрасно. Для статистики.

Война одна, а цели у всех разные. Наша цель -- убивать. И мы убивали. Офицеры рапортовали и получали награды, генералы писали мемуары и пришивали новые звёзды, а политики подсчитывали доходы и недовольно морщились, когда приходилось отстёгивать мизерную компенсацию семьям погибших.

Политики проиграли эту войну. Позорно проиграли, постыдно. Позорно для страны, для людей, для истории, но не для себя. Назовите мне хоть одну фамилию, покажите мне хоть одного чиновника, осуждённого за провал в Грозном, за позор в Кизляре и Первомайском, за неудачи в Бамуте, за фиаско в Веденском районе, за последствия терактов по всей России. Не находите слов? Не можете вспомнить? Не можете никого назвать? Не можете потому, что некого называть. Ведь никого не наказали, никого не осудили, ни-ко-го. И никого не осудят. Тогда зачем вспоминать о неприятном? Давайте забудем всё! Давайте пить пиво и ходить в рестораны, давайте жить по-человечески. Расковано, для себя. Да запросто! Только вспомним сначала тех, кто даёт нам такую возможность -- жить в мире, жить счастливо, да просто -- жить. Вспомним тех, кто погиб за нашу с вами жизнь...

В первую же ночь нас обстреляли...

Командование, как всегда, постаралось. Посреди какого-то поля нашли источник воды и устроили "военный городок". Условий никаких -- грязь, холод, полная неразбериха в вопросах быта. Хотя, конечно, два самых необходимых элемента правильного расположения тактических группировок были соблюдены. Питьевая вода, как я уже упоминал, имелась, да и большая дорога для быстрой переброски войск на необходимые участки борьбы была рядом.

Вылезаю из вертолёта и вижу: скопление солдат огромное -- со всех концов необъятной родины. Полторы тысячи человек из войсковых частей Липецка, Тамбова, Москвы, Воронежа. И естественно у всех свои командиры, которые не могут или не хотят согласовывать свои действия с соседями по несчастью.

Стемнело. И только нас расселили по палаткам, объяснили, что к чему, назначили дежурного истопника, как пошла стрельба. Чеченцы вообще любили обстреливать расположения федеральных войск именно ночью. Так у них, видимо, лучше получалось. В палатке находилось человек сорок -- все солдаты срочной службы. В Чечне -- все первый день. Стало страшно. Однако, не получив приказа никто никуда не выходил. А может, просто испугались. Прошло минут десять. В палатку залетает лейтенант, кидает на землю стопку утеплённых камуфлированных костюмов и командует: "Всем одеться и на выход! Идёте в боевое охранение!"

Мой костюм оказался на три или четыре размера больше меня самого. Я, с автоматом на перевес, выбегаю из палатки и, со всех ног, несусь на передовую. Здесь намного интереснее -- обстрел наших позиций шёл на всю катушку, свистели пули, взрывались выпушенные из вражеских миномётов мины. Я, выглядывая из окопа, пытаюсь стрелять. Не получается -- костюм, ежесекундно сползая с плеч, мешает. Нафиг мне одежда? На землю её и вперёд, в атаку, ура! "Бзынь, бзынь!" -- срикошетили пули от железного листа, приваренного к укрытию, созданному из остатков старой жжённой бронетехники, и в атаку мне уже не охота. Лучше как-нибудь из окопа повоюю. Да и холодно без одежды, заболеть можно. Каску пришлось вернуть назад, на голову. Пока я возился с обмундированием, началось самое интересное. Соседний липецкий батальон начинает старательно отвечать на огонь "чехов". Отвечали из миномётов, стреляя зажигательными минами, которые, по идее, должны были освещать позиции противника, что помогло бы нам вести более прицельный ответный огонь. Но всё дело в том, что батальон, устроивший эту ответную акцию, находился позади не только нашей бригады, но и софринской тоже. Получалось как в старом анекдоте, хотели как лучше, а вышло как всегда. Мины, пролетая над нашими окопами, ровно нас и освещали. "Чехи" от такого подарка явно отказываться не собирались и в несколько раз усилили огонь. Долбили конкретно. Пули чиркали по брустверу, не давая никакой возможности посылать ответные сообщения. Многие из находившихся со мной просто высовывали автомат наверх и опустошали свои магазины куда-то туда, вперёд, в неизвестность. Никто не выделывал никаких геройских штучек. Не сказать, что мы -- трусы, совсем нет, просто хотели ещё пожить. Несколько человек ранило, они кричали, что есть сил, пытаясь перекричать шум боя. Бесполезно. Никто не обратил на раненых внимания, все заботились лишь о себе. Понятно, своя рубашка. Кто-то надрывался, щенком скуля от страха. Один парень бился в истерике. Размахивая автоматом в разные стороны и постреливая короткими очередями, он выдавал нечленораздельные звуки и, выпучив глаза, тряс головой. Бывает. Ладно, хоть своих не перестрелял, и за это спасибо. Словами всего не передашь, но надо было видеть этого истерика, что бы почувствовать войну. Понять войну, если это, конечно, возможно. А я, как дурак, глядя на такую незабываемую картину, чувствовал что-то совершенно непонятное. Радость, или какой-то азарт. Точно, азарт. Идиотский азарт. Я был, как бы сказать, с легонца в шоке. Весело мне было. Я радовался чему-то неизвестному, стреляя, улыбался. Улыбался судьбе. Судьбе, которая в эту ночь пощадила меня.

Только на следующий день, выспавшись (если, конечно, четыре часа беспокойного ёрзанья на трёхэтажной кровати можно назвать сном), я понял, что меня могли убить. Лишить жизни. Уничтожить. Замочить. Грохнуть. Пришить. Спокойно отобрать мою единственную жизнь. Вот тогда, утром, стало действительно страшно. Но ненадолго. Наш дежурный истопник, поддерживающий огонь в печи для создания минимального уюта в палатке, уснул. И вот, пока он спал, угли, выпав из незакрытой дверцы печи, воспалили палатку. Палатка загорелась. На фоне тёмно-синего, с тяжёлыми грозовыми тучами неба, горящая палатка смотрелась исключительно красиво. Просто восторг...

(15.09.01)

В этой жизни всё не так

Серое, затянутое тучами небо не давало надежды на спасение. Вторые сутки дождь, непролазная грязь, ужасный холод. Ветер, этот подарок гордых Кавказских гор, заставлял дрожать. Я хлопнул дверцей, поехали дальше. Тыкать в карту пальцем перед лицом молодого сержанта-водилы не имело никакого смысла -- он здесь первый день и просто трясётся от страха, понимая, что ночь, скорее всего, застанет нас в дороге. А это -- нехороший знак. В Чечне в основном стреляют ночью, убивают ночью, берут в плен ночью. Да что я, быть может, он и не от страха трясётся, а от холода. А может, он и не понимает ещё ничего, ни хрена он не понимает...

Я ехал в кабине головной машины нашей колоны. Шесть старых, выпущенных в середине восьмидесятых грузовиков ГАЗ-66 шли под прикрытием двух бэмпэшек. Всего шестьдесят бойцов. Почти все -- первый день, молодняк. Ещё утром они были в своей родной части, за сотни километров от войны, а вот теперь они здесь. Голые, на ладони своей судьбы. Хотя "бойцы" для этой толпы юнцов слишком громкое название. Вот через месяц-другой их можно будет назвать бойцами. Если выживут. Я закурил. Через полчаса совсем стемнеет, а до города, по моим подсчётам, ещё километров семнадцать. Даже если до него останется пара-тройка километров, нас, в полной темноте, могут запросто обстрелять. И тогда -- потерь не избежать. И никто нам не поможет. Кому нужна толпа неграмотных пацанов. Здесь, таких как мы, бестолковых, пруд пруди, море.

-- Боишься?

-- Да нет, я же уже полтора отслужил. Дед. А тут, говорят, день за три идёт. Домой быстрей попаду. Батька там у меня, мама, дед с бабкой ждут, сестрёнки две -- Танька и Верка. Семья, -- сержант тараторил, что есть сил, он боялся тишины и пытался не дать этой тишине напугать себя. -- Я же деревенский, в колхозе денег нет, а тут, может, заработаю. Телевизор новый куплю. На свадьбу оставлю. Женюсь потом.

-- Да-да...

Пока он верит, что деньги получит. Все они такие, деревенские, как из прошлой, другой жизни. Как из старых чёрно-белых фильмов о честной, рабоче-крестьянской судьбе, где добро всегда побеждает зло, а хорошие парни побеждают плохих.

-- ...а вдруг получится?

-- В этой жизни всё не так. Зло всегда побеждает добро, злодеи остаются здоровыми, а хорошие парни едут домой в цинковых гробах. Понял?

-- Вы это о чём, товарищ капитан?

-- Да о том же! За дорогой следи! Свадьба у него на уме. Ишь ты, масленица! Следи за дорогой, мечтатель деревенский! -- огрызнувшись, обидел я водилу.

-- Есть!

Совсем стемнело. Медленно опускавшийся туман только усилил неприятные ощущения. Хотя кончился дождь, и это приятно.

-- Остановись. Давай-ка, "броник" вперёд пустим.

-- Понял, не дурак!

Я вылез из ГАЗика и подошёл к "бронику". Люк открылся, показалась голова командира боевой машины.

-- Чё случилось, капа?

-- Ничего, но может. Осталось километров пятнадцать, пойдёшь первым. Остальные как прежде. Не торопись, если что, сам знаешь, не маленький.

Побыстрее в кабину, в тепло.

-- Поедешь за ним, расстояние держи.

-- Так точно, не ближе. А может, вы на пост сообщите, типа мы близко, может, встретят и всё такое?

-- Всё такое. Встретят тебя, нужен ты им как заноза в заднице. Говорить сейчас не стоит, если "духи" рядом и прослушивают, замочат, не успеешь и...

И в этот момент шандарахнуло. БМП сел на фугас. Похоже, нас ждали. С первыми автоматными очередями я, вынырнув из машины, скомандовал выпрыгивающим из кузова бойцам: "Круговую оборону! От машин по кругу!". "Духи" саданули из миномётов и подствольников. Тент третьей машины загорелся, в красочном свете выдавая противнику наши позиции. Теперь начали долбить и с другой стороны, с запада, со спины. Оказавшись под перекрёстным огнём трое новичков в панике бросились к своему ГАЗону. Влетев в кабину, салаги попытались завести мотор. С третьей попытки движок поддался, машина рванула с места и, как оказалось, в карьер. Прямое попадание из гранатомёта "Муха" похоронило троих молодых пацанов девятнадцатилетними. Прямое попадание, прямо по кабине, насмерть, навсегда. Пушка второго, целого "броника", работала на всю мощь. И не зря работала. Огонь с запада почти прекратился. У "духов" что-то взорвалось. Скорее всего, попали по боеприпасам. Стрельба прекратилась резко, как будто оборвалась на полуслове. Секундная тишина после бешеного грохотания показалась вечностью.

-- Прекратить огонь! Прекратить огонь, я сказал!

-- Я подполз к радисту.

-- Передал на пост?

-- Передал. Там во всеоружии. Ждут. Выходить сюда не будут, не целесообразно.

-- Ясно, не будут. Поддерживай связь постоянно. О потерях -- ни слова!

Бронемашина во всю задубасила на восток. Может, заметили чего. Хотя, в таком тумане...

Робкие попытки "духов" ответить не удались. Минут через пять они замолчали. Или не захотели продолжать бой, или боекомплект закончился. Скорее всего, чечены посчитали свою миссию выполненной, и собирают раненых, чтобы побыстрее свалить в зелёнку, пока не взошло солнце и не рассеялся туман. Но вариант повторного нападения через какое-то время тоже отвергать не стоит.

-- Прекратить огонь! Раненых собрать ко второй машине! Убитых к четвёртой! Осмотреть битый "броник"! Всех и вся оттуда вынести, поаккуратнее только! Механика сюда! Оружие проверить! Все действуем по инструкции, сержанты со своими отделениями!

Объяснив механику, чего я от него хочу, я выслушал сержантов. В итоге, шесть убитыми и семеро ранеными. Двое задеты серьёзно, требуется вмешательство специалистов, которых, скорее всего, нет и на блоке. Две машины дальше никуда не поедут. А для оценки битого "броника" нужен опытный механик, а не салага, до сегодняшнего утра оттрубивший первый год своей срочной где-то в сибирской глуши. Время 23.15, значит, бой шёл около получаса. Торопиться мотать отсюда удочки -- смысла нет, лучше дождаться утра и, внимательно осмотрев местность, сделать выводы на будущее.

Выставив боевое охранение, я скомандовал отбой. Пусть поспят. Я сёл в кабину самого "живого" ГАЗика, включил свет. Записав все подробности обстрела в свой дневник, я сделал намётки для рапорта командованию. Пригодится.

(15.02.02)

Недостойный

Динамики радиоприёмника разрывало от воплей какой-то девицы, изо всех сил пытавшейся изобразить из ерундовой поп-песенки шедевр мировой рок музыки. Десять из семнадцати изрядно принявших на грудь пацанов такая какофония, видимо, устраивала, поэтому они что есть сил трясли своими потными телами в такт этой лаже. Остальные, более трезвые, семеро представителей сильного пола, стояли вокруг костра, яркое, но неровное пламя которого поочерёдно освещало лица собравшихся.

-- Пацаны! Всё-таки это клёво, что мы сегодня собрались! Зря только береты не одели, а то щас бы прошлись в беретах, как тогда...

-- А я последний раз берет таскал, когда на день погранца собирались мы в прошлом году. Давно я так не пил, как тогда. Алкоголик несчастный. Жена чуть из дома потом не выперла, еле уговорил, что люблю. А у вас же позавчера день ВДВ был, вы что, не отмечали?

-- Отмечали. Так мы, например, позавчера целый день в беретах и тельниках и ходили. Прикол, зашли на базар за арбузами, арбузы решили купить, подходим к лотку, -- а там азеры арбузами торгуют. Нас пятеро -- мы все высокие, здоровые, ну, вы же знаете десантуру, в тельняшках ещё. А азеров, щуплых и маленьких, трое. Увидали нас и сразу от своих арбузов отошли. Арбузов много, целая огромная тележка. Я говорю: "Чьи арбузы?" Азеры молчат, с ноги на ногу переминаются, глаза потупили. Я снова: "Чьи арбузы? Ваши?" Азеры молчат. Я им: "В последний раз спрашиваю, чьё вот это всё?" Азеры на нас посмотрели и хором отвечают: "Не знаем, не наши!" "Ну," -- говорю я им, -- "если хозяев нет, я парочку возьму, мне пацанов надо поздравить."

-- И чё? Вы взяли и не заплатили?

-- Я бы не заплатил. А наши всё: "Заплати, заплати, не удобно, нехорошо!"

-- Значит, заплатили всё же?

-- Бросил я им в тележку полтинник. Но пока мы с базара не вышли, они к своим арбузам так и не подходили.

-- Видать, где-то этих азеров наказывали за нерадушный приём десантуры.

-- Может, где и вставили им по самые уши.

-- И правильно сделали, что вставили! Я бы не заплатил, а если бы они сами денег спросили, всыпал бы каждому. Они же мандаринчиками всякими для прикрытия торгуют, а деньги свои делают на наркоте, детей наших травят!

Из приёмника послышался голос ведущего передачи: "А сейчас медленный танец. Кавалеры приглашают дам под понтовый, супермодный хит группы "Белый орёл." Танцуют все!" Так как кавалеров у нас было хоть отбавляй, а дам не было ни одной, танцевавшие попсу закончили свои телодвижения, и подошли к костру. Один из них, вытянув руки по направлению к огню, встрял в разговор:

-- А у меня под дембель краповый берет появился. Правда, я его потом всё равно посеял.

-- Как краповый?

Услышав слова "краповый берет", многие притихли и посмотрели на Каспера, который, покраснев, переспросил:

-- Как краповый?

-- У нас пацана одного, краповика-спецназовца, духи положили. Так я его берет себе забрал.

-- Как забрал?

Каспер побагровел и затрясся. Под воздействием алкоголя, он не мог контролировать движения и раскачивался из стороны в сторону. Все присутствовавшие при разговоре одобрительно посмотрели на Каспера и недоумённо уставились на человека, по мнению абсолютного большинства, поступившего неправильно. Тот, с важным видом, по всей вероятности, не осознавая вины, гордо выпирал грудь. Каспер, одним невероятным прыжком приблизившийся к сопернику, замахнулся на него своим мизерным костлявым кулачком, но ударить не смог. Руку перехватил Бабай:

-- Тихо, тихо, ну что у вас за манеры, как что, сразу в морду бить! Успокойтесь, здесь все свои, все -- как братья родные! А вы, чё, войны вам мало было?

Бабай был, если так можно сказать, самым старым, то есть самым старшим по возрасту из всех собравшихся сегодня на День Памяти "чеченцев", за что, понятно, и получил такое уважительное прозвище. Он по-дружески полуобнял Каспера, но тот не унимался, отрывисто хрипя: "Козёл, да ты, идиот хренов, ты вообще в армии служил?! Да я тебя, я тебя здесь закопаю, на месте! Да ты не хрена не служил! Идиот, да ты не был на Кавказе никогда, там таких козлов быстро на место ставят! Не воевал ты!" Каспер повернулся лицом к толпе и громко выдал:

-- Пацаны! Мужики! Братья! Да он, сволочь такая, краповый снял с нашего брата! Кра-по-вый! Священный, понимаете! Недостойный! Он -- недостойный!

Так Каспер, сам того не подозревая, навечно заклеймил провинившегося прозвищем-печатью -- "Недостойный".

Каспер, тоже ветеран первой кампании, был старше Недостойного на три года, но высоким ростом и физической силой не отличался, да и контузия, кривым рубцом оставившая след на его облысевшей голове, давала о себе знать. Недостойный, участник второй чеченской, был намного выше, сильнее и трезвее Каспера, поэтому чувствовал своё преимущество: "Иди сюда! Я сделаю то, что духи с тобой сделать не успели!" Саид, такой же маленький и худой как Каспер, вылетел из притихшего в ожидании круга с поднятыми кулаками: "Ты, сволочь, недостоин здесь находиться! Я таких уродов, как ты, в Чечне мочил не задумываясь! Кто там был, знают! Мочил, и мочить буду!" Последние слова Саида незамедлительно подействовали на народ. Толпа разом нахмурилась, заскрежетала зубами и оскалилась в предчувствии скорой расправы над Недостойным. Ни Бабай, ни тоже вставший между зачинщиками потасовки Мистер Слай, уже не могли сдержать справедливого гнева бывших десантников, пограничников и мотострелков. Ещё минута, и толпа будет готова расправиться с Недостойным.

-- Урод! Я те покажу, как нашего брата осквернять!

-- Сволочь! Если бы я там это увидел, завалил бы тебя на месте!

-- Каспер, поддай этому! Ему не берет, ему ведро надо на башку напялить!

-- Извинись перед нами, быстро!

И в эту, казалось бы, роковую для Недостойного секунду, когда яростно сверкавшая стеклянными глазами толпа замахнулась пятнадцатью кулаками для нанесения точечного удара, из динамиков всеми забытого радио вырвалось: "По вашим многочисленным просьбам звучит песня группы "Любэ". И радио, набрав воздуха в лёгкие, запело родным голосом Николая Расторгуева: "Комбат батяня, батяня комбат!" Мгновение спустя, орава разгорячённых местью мужиков уже забыла о происшествии и, встав в круг и обнявшись, загрохотала, сотрясая ночною прохладу хором разношёрстных баритонов: "...за нами Россия, Москва и Арбат!"

О Недостойном забыли, словно его и не было. А он, отойдя в сторону, сел на мокрую траву и закурил. Напротив его глаз, всего лишь в метре, на каменной стене висел большой самодельный плакат -- "5 августа. День Памяти солдат, погибших в СКВО" Недостойный, сидя прямо напротив надписи, не мог не смотреть на неё. Не знаю, о чём он думал, глядя на наполненные потом и кровью буквы, понял ли, что поступил недостойно, совершив такой поступок и, тем более, рассказав об этом на святом для всех ветеранов собрании. Осуждать человека за его деяния не в моих правилах. Бог ему судья.

"Комбат батяня, батяня комбат!" -- толпа в едином порыве прыгала, то выкидывая сжатые в кулаки пальцы рук вверх, то обнявшись за плечи, опуская головы вниз. Люди, служившие в разное время и в разных местах, будто слились в единое целое, став похожими на монолит.

"Комбат батяня, батяня комбат!" -- все в миг протрезвели и отчётливо проговаривали каждое слово любимой песни. Как будто не ходили с утра на работу и не устали. Как будто не ездили на кладбище и на памятник. Как будто нет морального груза на их плечах. А есть только эта песня, этот гимн. Как будто они только что все вместе вернулись "с боевых", и нет у них ни разницы ни в возрасте, ни в настроении, ни в социальном статусе.

"Комбат батяня, батяня комбат!" -- устало шептал Каспер, кивая головой в такт движения автобуса, в коем мы, спустя полчаса, ехали домой. Саид, размахивая левой рукой, то и дело задевал по затылку Мамонту, который, не обращая на это ни малейшего внимания, тоже повторял заклинание. Мамонт, по жизни трезвенник, не пил и сегодня, но выглядел по-настоящему хмельным, видимо сама атмосфера дружеского вечера пьянила его впечатлительную натуру. Правой рукой Саид обнимал Недостойного, очевидно позабыв о недавнем инциденте. Недостойный был единственным безмолвным пассажиром нашего полуночного возвращения с затянувшегося мероприятия. Он так ни разу и не произнёс слов песни, спасшей его от линчевания.

"Комбат батяня, батяня комбат!" -- обнявшись на прощание, мы разошлись по домам...

(07.03.03)