Было очень мокро и холодно. Холодно оттого, что шерстка совсем промокла и не грела. Кругом грохотал тропический ливень, сверкала молния, раскаты грома просто оглушали. Не оставалось ничего другого, как залезть повыше, чтобы не утонуть в потоке мутной воды, который несся по дорожке мимо дома, где в окнах горел свет и кто-то жил. Удалось забраться на ступеньку подъезда. Там было хотя бы сухо и не так сильно задувало, можно было попробовать вылизаться. Но было очень страшно от шума ливня и вспышек молнии. Прижавшись в углу, оставалось только тихонько и жалобно мяукать. И еще хотелось есть. Очень хотелось. Мама и братья с сестрами куда-то пропали, когда начался этот ужасный, шумный и страшный ливень. А точнее, пропала она сама, сильно испугавшись первого громового раската над самой головой и бросившись бежать, сломя голову, в поисках какого-нибудь укрытия. После того, как она выбилась из сил, она и очутилась возле этого подъезда.
С шумом и смехом в подъезд вбежали люди. Люди были не совсем маленькие, но и не такие большие, каких она видела недавно, сидя под большущим листом недалеко от ямки, где жили они все, мама, братья и сестры. Люди о чем-то шумели, отряхивались от воды, и тут один из них ее заметил. Она сжалась в комочек, чтобы самим своим видом показать, как она несчастна, как замерзла и проголодалась. Человек наклонился к ней, и она жалобно мяукнула. Он протянул к ней руки... . Стало страшно, но человек взял ее под брюшко и прижал к себе.
- Смотри, какой котеночек. Совсем промок, бедненький. В таком ручье мог и утонуть.
Другой человек, который был чуть побольше, тихонько погладил ее между ушей. Было приятно. От рук человека шел очень вкусный запах. Жалобный звук вышел прямо из ее желудка.
- Хорошенький. Пошли домой отнесем. Ей же некуда деваться, вон какой ливень.
- Папа с мамой не согласятся взять его. Помнишь, нам уже предлагали. Все равно уезжать через два года.
-Ну, попросим, чтобы хоть до утра осталась. Утром выпустим, когда дождя не будет.
Двое, дружно держась за ее промокшую шерстку, открыли ближайшую дверь. Она почувствовала тепло жилища и вкусные запахи, которые буквально тут же начали терзать ее нюх, заставляя мяукать все жалобнее.
В освещенной комнате сидели еще два человека, уже совсем больших.
- Ну вот, опять Вадик котенка притащил. Говорили уже на эту тему. Приучим животное к себе, потом уедем. Кто нас сменит в этой квартире неизвестно. А вдруг они кошек не любят. Выкинут за дверь, кто ее потом пожалеет? Кому она будет нужна?
- Вадик, ну что такое? Неужели тебе ее не жалко?
Она почувствовала кожей под промокшей шерсткой, что живот маленького человека начал тихонько вздрагивать от чего-то. Она еще не знала, что люди тоже плачут.
- Мама, ты посмотри какой ливень на улице. Мы по колено в воде шли...
- Так уж и по колено...
- Да он просто утонет сразу. Ну, можно хоть до утра останется, обсохнет. Мы его покормим. Где он сейчас дорогу найдет? Уже темно совсем.
- Вадик, только до утра. Утром выпустишь на балкон.
Она поняла, что спасена от ужасного ливня с громом потому, как прижал ее к груди маленький человек. Две пары рук тут же вцепились в нее и понесли в другую комнату.
- Только не на кровать! Возьми сухую тряпку, обсуши его, пусть в ней и спит. И вот возьми блюдечко, он еще маленький, наверное, молочка попьет.
Ее тормошили и гладили. Ее завернули с головой во что-то темное и страшное. Было ужасно, но почему-то чувство страха постепенно уходило. Вокруг были маленькие ловкие руки, которые не делали больно, но гладили и чесали за ушами. Стало тепло. Ее отпустили на пол, и она уловила запах чего-то съедобного. Белая жидкость была вкусной, желудок наполнился, и единственным желанием стало забыться и поспать. Она поняла, что ее никто не собирался обижать или причинять ей боль. Немного влажная тряпка была мягкой и удобной. Клонило в сон. Звуки в комнате затихли. Свет погасили. Она почувствовала, как ее кто-то берет на руки и куда-то несет. Проснуться не хватало сил. Да даже, если ли бы и хватило, на сопротивление их все равно не было. Ее положили на что мягкое. Рядом в темноте был кто-то теплый, от него вкусно пахло белой жидкостью, он тепло дышал на нее. Она свернулась клубком.
- Вадик! Ты все равно положил котенка себе на подушку. Сколько раз тебе говорили, что этого делать нельзя.
В окно сквозь жалюзи пробивались лучи яркого солнца. В доме кто-то ходил, чем-то очень вкусно пахло. Люди были заняты своими делами. Потянувшись всеми лапками, она медленно осматривалась. Маленькие люди стали одеваться, и ушли за дверь, откуда послышались их взволнованные голоса и плеск воды.
- Выгонит!
- Может и не выгонит. Они же тоже кошек любят. Только ответственности боятся.
- А если мы скажем, что будем за ним убирать?
- Может и не выгонит. Только, чур, по очереди. А то, как спать, так к себе его забрал, а мне может, тоже хотелось.
- Так и взял бы. Сам же сразу храпеть начал. Не очень-то и хотел, значит.
- Чего врешь? Я не храпел. Заснул сразу.
- Вот и проспал. Я подождал, пока папа с мамой спать ушли, и взял его к себе. Он пушистый.
- Ладно, пусти, я зубы почищу.
Маленькие люди принесли блюдечко, но там была уже не белая жидкость, а что-то остро пахнущее и очень вкусное на вид. Зубы сами вцепились в еду. Это было восхитительно. Она ела, старательно подлизывая донышко блюдца вокруг остававшейся еды, но не могла остановиться, пока не съела все и не вылизала последнее пятнышко на белом донце блюдечка. Голова закружилась от обильной еды. Осталось облизаться.
- Ладно. Выпусти его на балкон. Пусть там будет. Если уйдет, значит, у него есть свой дом. Смотри-ка, мне кто-то говорил, что трехцветными бывают только кошки. А она трехцветная. Только в отличие от наших - яркая.
Большой человек, одетый во все зеленое, наклонился и погладил по спине. Она выгнула спину, чтобы ему было удобнее ее гладить. Это было восхитительное ощущение.
- Вечером разберемся. Автобус уже подъехал. Бегом! Это посольский. А вы маршируйте на угол. Там ваш, который в Норокко идет.
Ее довольно бесцеремонно подхватили под отяжелевший от еды живот и вынесли на улицу. Кафельный пол балкона уже прогрелся под лучами утреннего солнца. На веревках над головой висело что-то еще влажное от вчерашнего ливня. Что-то большое торчало из окна и довольно назойливо шумело. От него шло тепло. Дверь затворилась. Через прутья решетки она увидела, как спешит на автобус один человек, как побежали в другую сторону маленькие люди. Мимо балкона прошел человек в зеленом. Еще какие-то люди. Очень хотелось спать. Живот, раздувшийся от еды, мешал двигаться. Да и двигаться-то не очень хотелось. Что-то пахнущее людьми лежало возле самой решетки. Было не очень удобно, но, свернувшись в клубок, она устроилась достаточно уютно. Солнышко согревало спину и бока. Очень захотелось спать.
Кто-то осторожно коснулся ее головы. Так делала мама, когда начинала ее вылизывать. Открывать глаза не хотелось. Но этот кто-то почесал под подбородком и шею. Глаза открылись. Это была не мама. Большой "зеленый", но уже знакомый со вчерашнего вечера, человек наклонившись над ней и просунув руку сквозь прутья балкона, чесал ее шейку.
- Хорошо ты на моих кроссовках устроилась. Весь день проспала. Пошли обедать.
Он исчез в проеме подъезда, а через некоторое время открыл дверь балкона и бесцеремонно сгреб ее со ставших уютными кроссовок.
- Да... Похоже, ты тут осваиваешься. Сейчас сообразим и тебе чего-нибудь пожевать.
Лапы неудобно свисали из его ладони. Даже хвостом пошевелить было неловко. "Зеленый" поставил ее на лапы в небольшой комнате, чем-то ширкнул. Запахло чем-то не особенно приятным. "Зеленый" ходил по квартире, доставал что гремучее и звеневшее, что-то резал на столе, чем-то брякал. Потом он вдруг поставил перед ней уже знакомое блюдце.
- На-ка! Это уже деликатес. Мы в Союзе уже забыли, когда видели такое в магазинах. Хотя, конечно, гадость редкая, только всякую бурду и можно заедать. О! "Бычки в томате"! И где же их только делают? Хотя, конечно, не делают, а сначала ловят, потом в банки закатывают. Только вот куда, собственно, рыба девается. Такое впечатление, что в море так и плавают - одни головы и хвосты, а все остальное отдельно, и ловят это отдельное тоже отдельно.
Еда, это, несомненно, была еда. Чего бы тогда "зеленый" ее положил на ее блюдце? Как-то само собой подумалось, что это уже ее блюдце, и никто другой есть из него не должен. Пахло необычно, но вкусно. Она осторожно лизнула эту странную еду. Было вкусно. Но вчерашнего чувства отчаянного голода и страха уже не было. К еде можно было приступать не спеша."Зеленый" устроился за столом и тоже, кажется, что-то ел.
Вылизав блюдце, она пошла поблагодарить "зеленого". Потершись боком об его ногу, она решила, что выразила свою признательность достаточно полно. Выставленный торчком хвостик свидетельствовал о полном восторге от ее пребывания в этом уютном доме. "Зеленый" на ее знаки внимания практически не отреагировал, он чем-то позвякивал на столе. Оттуда тоже пахло едой, но ей было совершенно не видно, что там так вкусно пахнет. Прицелившись и напружинившись, она вспрыгнула на стоявший рядом стул. До стола было совсем не высоко. Опершись передними лапами о край стола, она осторожно выглянула и увидела, что "зеленый" в упор смотрит на нее. Стало очень неловко за ее любопытство и назойливость, но любопытство снова взяло верх, и она снова, опершись лапами на край стола, выглянула. "Зеленый" на нее не смотрел, и она смогла рассмотреть белые предметы на столе. Впрочем, она забыла сделать самое главное - вылизаться. Устроившись на стуле поудобнее, она принялась за дело. На половине дела "зеленый" прервал процесс, бесцеремонно схватив ее поперек тушки, так, что лапы снова оказались бесполезными. Она снова оказалась на балконе, но про себя уже точно решила, что никуда и ни за что отсюда не уйдет. Через какое-то время ее одинокое сидение за прутьями балкона было прервано радостными воплями двух людей. Тех самых, которые и принесли ее в эту квартиру. Они ее сграбастали сквозь прутья, затормошили и затрепали за уши и лапы. Было очень неприятно, но она решила снести все эти фамильярности ради того, чтобы ее снова пустили в дом. Скоро появился еще один большой человек.
- Мама, мама! Она не убежала! Она точно ничейная! Давай ее оставим. Мы, честное слово, будем ее кормить и водичку наливать. И убирать за ней будем! А вдруг сменщикам она тоже понравится?
Они перебивали друг друга, убеждая маму встать на их сторону. Она поняла, что этого большого человека зовут "мама". И, похоже, от ее мнения многое в доме зависело.
- Папа что сказал? Он же все время на работе, кто за ней будет следить днем? Когда нас нет дома?
- Ну, мы же ее можем на день на балкон выпускать, она же целый день тут просидела и никуда не ушла. Она уже, считай, наша!
- Как папа скажет, так и будет.
Она поняла, что судьба ее решится вот сейчас. Ей очень хотелось остаться, ночевать в тепле и на сухом месте. Отчаянно хотелось снова есть то, что ей уже так понравилось. Что же делать? Как доказать, что она достойна жить с этими людьми в одном доме? Переводя глаза с "мамы" на маленьких людей, она понимала, что эти трое должны убедить "зеленого". Это его они называли "папа". Надо бы запомнить, что его так зовут. От напряженного ожидания и нервного волнения она стала вылизываться особо старательно, доказывая, что она очень чистоплотная, что грязи в доме от нее не будет совсем, она готова вылизывать свое блюдечко начисто, что бы туда не положили...
Все трое стали уговаривать "папу", стоило ему появиться на пороге комнаты. Она не все понимала в их словах и интонациях, но знала, что ее уже считают своей и желают ей добра. "Зеленый", то есть "папа" подошел к ней и наклонился. Она честно и прямо смотрела в его серые с голубизной глаза, показывая свои совершенно честные и искренние намерения стать в доме своей.
- А звать-то ее как будем? Кошке же имя нужно. А то по-испански кошка будет "гатта", как-то нехорошо звучит, не по-нашему.
Она поняла, что эти звуки "кошка" и "гатта" относятся к ней, и слегка мяукнула, подтверждая свою готовность зваться как угодно, но только, чтобы ее оставили здесь.
- Пусть уж будет Мурка, так привычнее. Или Муся, так по-домашнему звучит.
Она получила имя! Как замечательно и ласково оно звучит. Она выгнула спину и снова потерлась о ногу "папы". Она остается, какое счастье.
Было темно. Ее разбудил странный шорох, едва слышимый за гудением странного большого ящика в окне. Из ящика всегда тянуло прохладным воздухом. Он сильно гудел все время, периодически слегка затихая и начиная слегка шипеть. Не открывая глаз, она попыталась ушами определить направление, откуда раздавался шорох. Звук перемещался. Он становился то громче, то затихал совсем. Осталось открыть глаза, чтобы выяснить, кто еще осмелился появиться в этом доме. Сквозь опущенные пластины жалюзи на окне едва пробивался свет уличного фонаря. На кафельном полу в полосках этого сумрачного света происходило какое-то движение. Что-то маленькое, но очень быстрое двигалось то в одну, то в другую сторону. Задержав дыхание, она поочередно расправила все четыре лапы и заняла выжидательную позу. Надо понять, как далеко надо прыгнуть, чтобы поймать то, что мелькало едва заметной тенью, перебегая из светлой полоски на кафеле в темную и обратно. Она подобрала задние лапы и прицелилась. Молниеносный бросок - что-то маленькое и довольно твердое шевелилось под передними лапами, пытаясь высвободиться, она придавила его к полу сильнее. Под лапами в ответ еще сильнее завозился кто твердый и скользкий. Она его укусила. Что-то треснуло на зубах. По носу скользнуло что-то слегка колючее. Этот твердый не двигался. Она потрогала его лапой. Едой он не пах. Наступив на него еще раз, так, на всякий случай, она решила пойти спать и с удивлением обнаружила, что кто-то, такой же маленький и быстрый бежит к ее блюдцу с водой! От возмущения, что кто-то осмеливается приближаться к ее блюдечку, она сначала опешила, а затем бросилась вдогонку. Лапы скользили по кафелю. С разгона, прижав еще одного "твердого" лапами к полу, она больно ударилась носом с собственное блюдце, проехав на задних лапах, которым не за что было зацепиться. "Дзинь!" Блюдце брякнуло о стену. Кто-то из людей проснулся. Зажегся свет.
- Ну, вот! Теперь она по ночам нам спать будет мешать! У нее, видите ли, время охоты. Днем она дрыхнет где ей вздумается, а ночью, нате вам, пожалуйста, сафари у нее!
Голос был недовольный. Она подумала, что зря она задавила "твердого". От этого будет хуже. "Папа" может рассердиться.
- Смотри-ка! Она такую здоровую кукарачу задавила! Ловкая!
Интонация голоса изменилась. Ее хвалили! Она смиренно переступила лапами, показывая, что это не все еще, она поймала еще одного "твердого". Помятый ею "твердый" начал шевелиться. Она тут же прижала его лапой к полу. "Твердый" затих, попрощавшись с жизнью, с родственниками и близкими, ожидая неизбежной и скорой расправы.
- Давай, давай! Дави и этого! Этих тараканов ловить - не переловить. Только не греми больше. А то и так "кондер" шумит. Спишь в пол-уха.
Ага. Этот большой шумный ящик в окне, из которого идет холодный воздух, называется "кондер". Он ей тоже не нравился с первого дня.
Вечером снова шел дождь. За окнами уже стемнело. "Кондер" наконец молчал. Зато в углу громко что-то говорил другой ящик, у которого светилась передняя стенка. Она пробовала как-то на нем посидеть. Он был теплый, и внутри что-то светилось и пощелкивало. Сквозь щель балконной двери в комнату проникала сырость, задувал чуть более прохладный от дождя воздух. Именно в эту щель в дом и проник Чужой. Он незаметно и бесшумно проскользнул в щель и заскользил по кафелю пола. Она увидела Чужого сразу. Он был неприятный и черный. Он выглядел очень непривлекательно. От него пахло сыростью и еще чем-то. Привстав на лапах, она двинулась в угол под ящиком, куда направился Чужой. Чужой что-то искал в углу. Он это делал без ее разрешения! Она давно считала угол под ящиком своим. Туда никто не заходил. А этот нахальный и непрошеный осваивал ее территорию, как - будто его звали в этот дом. Ее возмущению не было предела. Напружинившись, она подкралась к Чужому. Тот почувствовал опасность и замер. Он был низенький и напоминал карандаш, который она катала вчера по полу, когда Вадик уронил его на пол. Только этот "карандаш" был гораздо длиннее и двигался, извиваясь. Она тронула его лапой, поняв, что на ее предупреждающее урчание "Чужой" не отреагировал. "Чужой" начал сворачиваться в кружочек, в центре которого оказалась его голова с бусинками глаз. Он старался спрятать голову в середине. "Чужой" боялся ее! Она потрогала его с другой стороны. Зацепить его когтями не удалось. "Чужой" был скользким и тонким. Ни "мама", ни Вадик, ни Денис, так звали человека, который был побольше Вадика, не обращали на нее и на "Чужого" никакого внимания. Было как-то неинтересно, "Чужой" не пытался убежать или напасть на нее. Он все туже скручивался и старался спрятать голову.
Дверь открылась и вошел "папа". С его плаща стекали струйки воды, а сандалии громко шлепали, оставляя на полу мокрые отпечатки. Она мяукнула в сторону "папы", приглашая его в игру с "Чужим". Тот не услышал и ушел в душевую. Потом он присел на кресло и, наконец, обратил на нее внимание.
- Чем там Муся занята, под телевизором? С чем она там играется?
"Папа" подошел и наклонился, чтобы рассмотреть "Чужого". Она охотно посторонилась, чтобы показать свою добычу. Она уже считала "Чужого" своей законной добычей. Пришел, можно сказать, вторгся на ее территорию, в драку не лезет, хотя и укусить его тоже не удается.
- Да это удавчик к нам заполз через дверь. Наверное, через балкон. А вы и не видели.
- Где удавчик? Где?
Все в комнате вскочили со своих мест и стали рассматривать "Чужого". "Папа" ушел на кухню и вернулся с совком и веником. Этим веником ей недавно попало, когда она пришла с балкона с мокрыми и грязными от земли лапами и запрыгнула на кресло, чтобы вылизаться. Ее добычу - "Чужого" просто смели этим веником в совок. Тот и не думал пытаться бежать. Открыв балконную дверь "папа" швырнул "Чужого" в темноту на балконной решеткой. Ну и правильно. Что от него толку? Играть - не играет. И скорее всего невкусный.
Она стала большой и самостоятельной, любила гулять по вечерам, когда не было дождя, а высокая трава вокруг дома, где было легко спрятаться, начинала пахнуть особенно сильно. В глубоких зарослях бегали, прыгали, стрекотали и чирикали разные "чужие". Хотя она вряд ли имела право называть их так. Скорее, это она была здесь чужая. Тут приходилось держаться настороже. Несколько раз мимо нее пробегали, не замечая ее, прижавшуюся к земле всем телом, какие-то незнакомые ей животные. Они были больше и, наверное, были опасны. Людей она уже не боялась. Эти гуляли вечером исключительно по ровным дорожкам и в траву не заходили. Она видела из зарослей, как двигались их ноги в легких тапочках, сандалиях, а то и просто босые. Странные эти люди - ходят ногами по улице, а потом, вместо того, чтобы вылизаться, идут и снова мочат ноги в воде, как будто водой можно вымыться как следует. Размышляя над поведением людей, она не заметила, как к ней подкрался кто-то большой.
Громкое рычание раздалось прямо над ухом. Она мгновенно перевернулась, выставив перед собой выпущенные когти передних лап. "Большой" не нападал. Он довольно муркнул, оценив произведенный своим внезапным появлением эффект. В сумерках она увидела здоровую, но не лишенную обаяния бело-рыжую морду с полу прикрытыми глазами. "Рыжий", как она мысленно тут же его окрестила, стараясь произвести еще большее впечатление, присел и стал старательно вылизывать переднюю лапу. Лапа, надо признаться, была впечатляющая. Ей захотелось загладить свою вину, она неловко плюхнулась на живот и перекатилась на бок, показывая ему свое расположение и симпатию.
Пробуждение в тот день было ужасным. Очень хотелось пить, живот отвис до пола так, что невозможно было даже присесть, чтобы вылизаться. Котята внутри толкались и возились, как будто им было тесно. Голова кружилась. Последним усилием она вспрыгнула на постель к "маме", что делала очень редко. Пошатываясь, она ткнулась "маме" в плечо, будя ее. Вместо мяуканья из горла вырвался какой-то стон. Было так плохо, что не хотелось ничего кроме как освободиться от этого муторного состояния. "Мама" проснулась, почувствовав, как тяжело она привалилась к ее плечу, как дергается от приступов боли ее тельце.
- Муся рожает.
"Мама" толкнула в плечо "папу", который тут же вскочил.
- Что теперь делать? Я что должен делать? Роды у нее принимать, что ли?
- Не глупи. Она сама справится. Воды приготовь. Потом ей пить захочется.
- Это ты по своему опыту судишь или точно знаешь? Куда котят девать?
- Не знаю, одного придется оставить. Остальных девай куда хочешь.
- Ага. Теперь у нас это на поток встанет. Кошачий инкубатор. Будем весь городок обеспечивать котятами местной селекции. Надо только найти владельца папашки и поставить его отпрысков к ним на довольствие.
-Хватит болтать. Видишь, она ко мне под бок забралась.
- Ох, уж эти женщины. То им кошку, теперь еще и котят. А я буду экзекутором. Лишних подвергнем неестественному отбору.
Первый котенок был сереньким и маленьким. Второй был в папашку. Здоровый рыже-белый жлоб. Неестественный отбор остановил свой выбор на втором. Почему-то на Кешку, которому тут же была присвоена эта кличка, набросились все блохи. Кешку вымыли в раковине с мылом. Он жалобно пищал и вырывался. Она слышала его испуганный тоненький голос, но совершенно спокойно лежала на своем месте, абсолютно доверяя "маме" и "папе" вопрос уничтожения насекомых.
Кешка быстро вырос и даже перегнал ее в росте. Она научила его догонять и придавливать "твердых". По своей глупости он попытался первого же пойманного им "твердого" съесть, но потом долго отплевывался и отрыгивал кусочки лапок и усов. Смысла есть "твердых" не было никакого. Утром люди давали им все то же, что ели сами. В обед "папа" снова кормил их либо тушенкой, либо рыбой из банок. Вечером можно было поклянчить еще. Особенно вкусны были небольшие косточки с хрящиками. Они всегда сидели у стола по разным сторонам, чтобы не мешать людям бросать им эти косточки на пол и не сбиваться при этом со счета и не путать, чья теперь очередь получить очередную косточку. Кешка грыз хрящики с таким треском, что заглушал гудение "кондера". С ним, с "кондером" тоже удалось наладить отношения. Уходя вечером гулять, они с Кешкой, бывало, возвращались так поздно, что окна в доме уже не светились, и чтобы не будить людей, они вспрыгивали на "кондер" и укладывались спать на его теплой подрагивающей спине. "Кондер" не обижался и не прогонял их. Даже если вдруг начинался дождь, на спине "кондера" было сухо и тепло.
Случались, бывало, мелкие неприятности. Это, когда глупые "чужие", которые умудрялись лазать по стенам, вместо того, чтобы идти вверх по своим никчемным "чужим" делам забирались на бока "кондера" и зачем-то протискивались внутрь через решетки. "Кондер" на них сердился, гремел, шумел, подвывал, и потом из него плохо пахло. Каждый раз "папа" ругался, вытаскивал "кондер" из его дыры, грузил на тачку и куда-то увозил. Без "кондера" становилось непривычно тихо. Потом "папа" возвращался с "кондером". От него уже не пахло, он выглядел очень чистым, как будто он только вылизался. Она всегда думала, что "папа" умеет вылизываться, и поэтому научил это делать и "кондера". И там, куда они вместе уезжали, они дружно вылизывались, потому что папа приходил оттуда всегда мокрый. Все-таки вылизывался "папа" недостаточно старательно.
Вечером всегда было прохладнее, чем днем. Днем от жары не хотелось двигаться, реагировать на проходящих мимо людей, пробегающих кошек и собак. Да, собственно, и они тоже не особенно реагировали на окружающее, устремляясь куда-то, где можно было найти укрытие от палящего солнца. Вечером люди, не спеша, дефилировали мимо. Они много разговаривали, что-то обсуждали, следили за маленькими людьми, которые копались в куче песка, раскачивались на забавных устройствах из металла. Вадик как-то ухватил ее и вынес из дома. Она всегда не очень любила, когда ее брали на руки. Она всегда любила сидеть у "мамы" на коленях, когда та что-то писала за столом или что-то делала с нитками. Их хотелось потрогать лапой, но она соблюдала приличия и не мешала "маме". В тот вечер она решила пройтись наверх по лестнице. Ничего интересного там не оказалось, там были такие же двери, из-за которых также пахло едой и людьми, которые жили за этими дверями. Самым приятным был запах ее двери.
Бывало, что в начале своей жизни в этом доме она просилась домой, усевшись перед дверью и мяукая. Но, наверное, слышно было плохо, за дверью гудел "кондер", разными голосами говорил ящик, под которым она поймала того длинного "чужого". Самым быстрым способом попасть домой было просунуть лапу в щель между жалюзи и поцарапать прозрачную поверхность, за которой была комната. Ее, собственно, и поцарапать было невозможно. Когти скользили по стеклу, она потом узнала, как называется эта поверхность, когда налетела лбом на ее кусок, а он упал так громко, что все сразу испугались. При этом стекло разбилось на несколько еще более мелких кусков.
Даже сквозь занавеску было видно и слышно, как ее лапа царапает стекло. Потом, когда Кешка совсем вырос, и они стали гулять вдвоем, он, благодаря своему росту и длинным лапам нашел в жалюзи одну пластину, которую можно было поворачивать лапой, стоя на "кондере". И по утрам они просились домой уже вместе, подавая сигнал каждый по-своему.
А в тот вечер, спустившись по лестнице, она в сумеречном свете уличного фонаря, освещавшего только начало площадки первого этажа, увидела нового "чужого". Этот был гораздо длинней и толще того, что заполз в их квартиру с балкона. Этот был какой-то пегий и пятнистый. Он старательно прижимался к стене, делаясь почти незаметным. При этом он упорно продвигался к дверям. И что им всем надо в нашем доме, подумала она, настраиваясь всеми четырьмя лапами на прыжок так, чтобы сразу ухватить его зубами за загривок, Хотя и шеи то у "чужого" не было. Он весь был сплошная длинная шея, переходящая сразу в хвост. Раз! Взлетев с нижней ступеньки, она оказалась точно над его головой. Зубы ухватили жесткую и скользкую шкуру. "Чужой" завозился, сопротивляясь и пытаясь освободиться. Его длинное тело не могло найти опоры на гладком кафельном полу. Она сильнее сжала челюсти и уперлась лапами.
- Ой, ой! Смотрите, Муся змею поймала прямо в подъезде.
Множество раздавшихся одновременно голосов маленьких людей отвлекали ее от борьбы. "Чужой" вырывался все слабее. Она его практически задушила. И тут и ее и придушенного "чужого" кто-то потащил из подъезда. Лапы скользили по полу. Отпускать "чужого" она не собиралась. "Чужого" тащили просто за хвост! А с другой стороны на его шее висела она. Кто-то большой поднял их обоих над землей. Она болталась всеми лапами в воздухе и ощущала свое нелепое положение. Но челюсти уже не могли так просто разжаться. У нее опять отнимали ее законную добычу! Растопырив лапы и рыча на помешавших ее охоте, она искала опору и не находила ее. Совершенно бесцеремонно кто схватил ее за хвост. Челюсти разжались сами, и она шлепнулась в траву. Во рту был противный привкус крови "чужого". Ну, что такое? Вне себя от возмущения она бросилась бежать к дому, проскочив в приоткрытую дверь балкона, она вспрыгнула на колени к "маме" и громко промяукала ей свою обиду на неудачную охоту, на глупых маленьких людей, отнявших у нее добычу, на злодея, ухватившего ее за хвост, на всех вокруг. Ее искреннее возмущение "мама" выслушала и утешала ее, как могла, погладив и почесав за ушком.
Однажды, когда в очередной раз в ее раздувшемся брюхе уже возились котята, "папа" и "мама" положили ее в довольно тесную и душную коробку с дырками в стенках, через которые трудно было что-то разглядеть и куда-то понесли. Она не ожидала от этого ничего плохого, поскольку уже привыкла, что и ее, и ее сына Кешку, ставшего совсем большим и взрослым котом, любят, балуют, вкусно кормят. Она долго раскачивалась в этой коробке, периодически жалобно подмяукивая. Тогда крышку приоткрывали и утешали ее, как могли. Наконец, ее вытащили из коробки темные руки женщины, от которой пахло лекарствами. Этот запах она уже знала. Кешка как-то пришел домой после драки с его же папашкой. У Кешки была разодрана до крови левая сторона морды. Тогда "папа" долго бегал за Кешкой по квартире, пытаясь поймать его и что-то приложить к разодранной морде. Вся квартира пропахла этим запахом потому, что Кешка, будучи уже пойманным, яростно сопротивлялся, лекарство летело в разные стороны.
Женщина что-то говорила "папе". Тот кивал, и соглашался. Женщина написала какую-то большую бумажку, которую "папа" назвал "сертификато медикаль". Ее снова положили в коробку и куда-то опять понесли. Снова открыли коробку уже в другом здании, где "папе" дали еще одну бумажку. Котята начали возиться в животе, и ей стало совсем дурно. Домой ее привезли в полуобморочном состоянии. Через пару дней новорожденных котят куда-то унесли, и она их больше не видела. Это случалось несколько раз и раньше, почему-то она не очень скучала по ним, наверное, не успевала привыкнуть к этим маленьким комочкам. Их забирали, даже не дав их облизать. Почему-то "мама" и "папа" были очень довольны, что котята родились.
Все чаще они говорили о "барке". В доме стали появляться многочисленные ящики, в которые, что-то складывалось. "Папа" очень старательно закрывал ящики, стучал по ним молотком, кругом валялись гвозди, шурупы, стальная шуршавшая лента. Вадик и Денис тоже что-то укладывали в ящики, иногда не очень удачно, поэтому "мама" вынимала все, что они успевали сложить в очередной ящик, и складывала это в сторонке, а то и просто куда-то уносила. Слово "барка" звучало все чаще. Волнение, царившее в квартире, передалось всем. Очень беспокоился Кешка, он даже не ходил на улицу, чтобы в очередной раз подраться с папашкой. В один из дней "мама" стала очень много готовить. На кухне долго и вкусно пахло едой.
Вечером в доме появились новые люди. Их было трое. Женщина и двое маленьких людей. Их разместили в комнате, где раньше спали Вадик и Денис, где, практически всегда, когда было холодно и мокро на улице, спали и она и Кешка. Но на этот раз ни ее, ни Кешу в комнату не пустили. Пока готовилась еда, им перепало так много вкусного, что хотелось поспать. Они забрались с Кешкой на гору ящиков и чемоданов. Свернувшись там, сквозь приоткрытые веки они видели, как приходили и уходили разные люди, сидели за столом, много разговаривали.
Стало совсем темно, когда ее сняли с чемоданов и "папа" надел на ее шею металлический ошейник. Самостоятельно снять его она не могла, как не старалась. Еще когда "папа" только примерял эту штуку на нее, она пыталась вырываться, тогда "папа" ее успокаивал и снимал эту железку. А теперь ошейник никто не торопился с нее снимать, не слушая ее жалоб и возмущений. Какие-то люди стали уносить из квартиры ящики и чемоданы. Происходило что-то непонятное и страшное. Кешка сидел на кровати, где раньше спали "папа" и "мама". Туда его никогда не пускали. Он тоже ничего не понимал, а может быть уже начал понимать. Он оставался, а она уезжала...
"Папа", "мама", Денис и Вадим по очереди гладили его и что-то ласковое говорили. Она почувствовала его волнение. Хотела побежать к нему, но ее посадили в коробку, ту самую с дырками, и больше она своего сына не видела. Через некоторое время коробку открыли. Вокруг был очень маленькая комната, все стены которой были железными. Она сразу почувствовала этот металл вокруг. Страх заставил ее забиться в самый угол на каком-то шкафу. Достать ее оттуда не могли и, очевидно, решили оставить в покое. Сверху она увидела под умывальником с водой коробку с песком. Все постепенно успокаивались, укладывались в постели. Где-то что-то гудело и шипело. В маленьком окошке виднелись огни.
С утренними лучами солнца пришло ощущение того, что твердой земли под лапами нет. Той самой земли, на которой растет трава, по которой все ходят, от которой можно, оттолкнувшись лапами, прыгнуть на "кондер". Ее просто не было. Под лапами была твердая поверхность шкафа, она едва заметно покачивалась, как будто шкаф стоял на чем-то нетвердом и неустойчивом. С этим надо было разобраться, но было так страшно двинуться с места, что она предпочла зажмуриться и сделать вид, что спит. Даже вкусная еда, которую ей положили на шкаф, не привлекла ее. Она очень вкусно пахла, но страх был сильнее. Этот страх не оставлял ее и на следующий день, и еще один день. Потом голод все же одолел страх. Она съела то, что лежало на краю шкафа, захотелось пить. Она спрыгнула со шкафа и, едва набрав сил, прыгнула на умывальник, где пахло водой. Маленькой лужицы в раковины оказалось мало, чтобы утолить жажду. Она огляделась - все спали. Она тихонько мяукнула, как привыкла делать, когда ей нужно было привлечь внимание "мамы" или "папы" так, чтобы не будить Вадика и Дениса. Кто-то шевельнулся. "Папа" увидел ее на краю раковины и подошел. Он налил воды из крана в свою ладонь и дал ей напиться прямо из ладони. Сняв ее с раковины и поглаживая, "папа" лег в кровать и положил ее рядом с собой. На мягком ей было удобно и тепло, не то что на шкафу. Она свернулась калачиком и заснула спокойно впервые за трое суток.
Они долго жили в этой маленькой железной комнате. Она уже не боялась спускаться со шкафа, где ей было привычно, ни днем, ни ночью. Однажды ее понесли куда-то по железному коридору и вынесли на улицу. Вот тут ей стало страшно до оцепенения. На полу у стены дома, где они жили, стояли разные ящики, вроде тех, что были в их квартире, а с другой стороны не было ничего. Она не видела ни деревьев, ни травы, ни других домов. Там была пустота, пустота где-то далеко сливалась с небом. Она пахла водой, необычной и страшной. Ее было очень много. Ее посадили на ящики. Лапы одеревенели от ужаса. Она не могла двинуться с места, потрясенная этим огромным пространством воды. Оно дышало, двигалось, в такт его дыханию двигались под лапами ящики. Все вокруг двигалось так, как считало нужным это пространство воды.
"Папа" снял ее с ящиков и унес внутрь железной комнаты. От пережитого ужаса она вновь забралась на спасительный шкаф и про себя решила, что ни за что больше не даст себя вынести из комнаты.
"Маме" было очень плохо. Шкаф под лапами качался уже много дней. "Мама" ничего не ела, только немного пила воды и все время лежала. Ей было очень жаль "маму". Она не знала, чем "маме" можно помочь и решила, что должна хотя бы согреть ее, если это поможет. Тихонько спрыгнув со шкафа, она осторожно прокралась по краю маминой кровати к самой подушке и понюхала мамино лицо. Выбрав место, она еще осторожнее устроилась у "мамы" над плечом, чтобы тепло ее тела согрело мамино ухо и шею.
Наконец, все вокруг перестало раскачиваться. В окно комнаты был виден берег. "Маме" стало легче, она встала на ослабевшие от десятидневного лежания ноги и вышла из комнаты. Полдня ни ее, ни "папы" не было. Она уже стала волноваться, не ушли ли они совсем, оставив Дениса и Вадика на ее попечение. Она же не знала, где брать для них еду в этом случае. Это они ей приносили вкусные кусочки мяса и рыбы. Наливали воду в маленькую мисочку. Выносили ее песок. Она беспокойно пыталась выглянуть в окошко. Но увидеть ничего, кроме кусочка земли совсем рядом с комнатой, не смогла. Они вернулись, принесли что-то очень интересное Вадиму и Денису. А потом снова все задвигалось и закачалось. И еще раз стало страшно, но уже не так как раньше. Прошло еще немало дней, прежде чем они вышли из надоевшей комнаты насовсем. Здесь был другой воздух. Было холодно. Привычного запаха травы не было совсем. Небо было серое, как во время ливней. Все время казалось, что дождь сейчас пойдет. Уже в ставшей привычной коробке ее везли куда-то, где, кажется, ей предстояло жить.
В большой квартире были новые люди. Они рассматривали ее, прикасались, было очень спокойно и не страшно. Хотелось найти свое место и скорее уснуть, чтобы забыть эту долгую дорогу над пустотой, которая пахла большой водой. С нее сняли опостылевший металлический ошейник, который всегда мешал почесаться и вылизаться. Теперь она занималась этим с наслаждением. Место для сна нашлось быстро. Вадик подхватил ее под брюшко и унес в свою кровать, накрыв одеялом. Они дружно свернулись калачиком и ее никто не искал. Началась новая жизнь.
В новом доме было много интересных мест. Туда было очень здорово забраться и устроиться поспать. Никто не тревожил ее. Постепенно она освоила все самые привлекательные места. "Мама" определила, что ее главное место "на телевизоре". Так назывался ящик, который был достаточно теплым и приятно потрескивал. С одной стороны он светился. Зато он не так сильно вибрировал и шумел, как это делал "кондер". За окнами дома тоже ходили люди. Стояли деревья, только другие. Трава под окном пахла не так, как трава ее прошлой жизни. Скоро она освоила новый путь на улицу и домой. Это было небольшое окно в кухне. Ее специально оставляли открытым для нее.
Но вот однажды, когда прошло уже достаточно много времени, стало гораздо холоднее. С удивлением она увидела, что травы на улице больше нет, а вместо нее земля покрыта чем-то белым. Она пыталась уловить носом запах этого белого вещества, но ничего не получалось. Тут Вадик подхватил ее и громко заявил:
- Мама, я пойду, покажу Мусе снег. Она же никогда его не видела.
Все сразу заволновались и вышли все вместе на улицу, где было очень холодно. Вадик осторожно опустил ее на землю. То есть это не было землей. Лапы утонули в чем-то мягком и холодном. Подушечки лап слегка покалывало. Хотелось поджать сразу все лапы. Она сделала несколько осторожных шажков и бросилась обратно в подъезд дома.
- Привыкнет. Это ей сейчас страшно. Потом привыкнет. Пушок нарастет, не будет так мерзнуть.
"Папа" был настроен очень добродушно и, вернувшись домой, подхватил ее под брюшко, взял ее лапы в ладони, чтобы согреть. Она потом долго вылизывала подушечки, чтобы запомнить запах этого белого вещества, которое все называли "снег".
Однажды "папа" приехал откуда-то очень довольный, неся большую сумку, в которой кто-то шевелился и попискивал. Открыв сумку, он достал оттуда толстого неуклюжего щенка черного цвета. Тот от неожиданности, от испуга, от новой обстановки тут же напустил лужу в коридоре. Она поняла, что начался новый и достаточно малоприятный этап жизни. Воспитывать этого увальня предстояло ей, как старшей по сроку жизни в этом доме. Конечно, она понимала, что все равно старшими в доме были люди - "папа", "мама", и немного Денис и Вадик, но уж по отношению к этому несмышленышу старшей была она.
Первым делом его следовало отучить соваться своим мокрым носом к ней, лезть в ее миску с едой и водой. Для четкого определения своего вышестоящего положения следовало задать этому толстозадому трепку. Но она была достаточно воспитана и никогда никого не оцарапала и не укусила в своей семье. Потому первая же попытка увальня лизнуть ее была пресечена на месте. Собака должна знать свое место и не лезть с ласками к тому, кому эти ласки совершенно не нужны. Увалень получил по ушам и ушел обиженный за непонятые искренние чувства.
Эта черная наглая морда еще и кличку получила пренеприятную - Гранд. Тоже мне, идальго нашелся. Ее раздражала постоянная готовность Гранда съесть все, что не приколочено. Этот обжора подбирал все, что падало на пол на кухне. Пылесос можно было не включать. Особенно ее поражала неспособность щенка сдерживать свои эмоции. И уж ни в какие ворота не лезла его драчливость. Не прошло и пары месяцев, как он начал, как сказал "папа" "качать права". Свои права по отношению к ней этот псевдо испанец качать и не думал. Получив по висячим ушам еще раз, он и думать забыл о своих претензиях. Но приходилось держать ух востро. Этот черный домашний террорист рос слишком быстро, становился шустрым и шумным. Но деликатности ей удалось его научить. Пока она ела на кухне из своей миски, эта черная бестия не смел даже носа выставить в кухню, а только лежал на пороге, уткнув нос в лапы, чтобы не ронять свои слюни уж слишком явно. Проходя мимо после обеда, она никогда не забывала проурчать в полголоса свое напоминание, что его очередь последняя.
Однажды Гранд заболел. Она это почувствовала сразу. Она маялся от боли в животе. "Папа" увез его из дома и появился Гранд обратно только через несколько дней. Его шатало от слабости. Шкурка повисла на боках. Шерсть стала тусклой. Глаза Гранда выражали пережитые страдания. Он тяжело улегся на свой матрасик и прикрыл глаза. Ей никогда не приходилось лечить своих котят. Кешка, которого она почти забыла, никогда ничем не болел. А этот лежал на своем месте и тихо постанывал. Ей захотелось как-то утешить Гранда. Спрыгнув с подоконника, с которого она наблюдала за воробьями, возившимися в пыли, она подошла к щенку и понюхала его нос. В ответ тот только слабо шевельнул ухом. Она улеглась на его матрасик рядом с головой щенка, прикрыв своим телом его шею. Так ему будет теплее, подумала она.
Осенью Гранд повез "папу" на охоту. До этого они уже ходили охотиться. Только вот добычи почему-то не приносили. Как-то утром "папа" громко рассказывал, как Гранд на лету схватил птенца куропатки, выводок которых жил недалеко от их дома, но вместо того, чтобы отдать добычу "папе" просто съел его. Даже птичьи перья умудрился выхватить у папы из рук и утащить.
Вот "охотничек" выискался, подумала она. Она всегда приносила свою добычу домой. И тогда, в прошлой жизни, она складывала добытых ящериц и лягушек на балконе, и здесь она сразу приносила добытое на кухню. Особенно удачной была охота как-то утром, когда она пошла в туалет. "Папа" в это время завтракал на кухне. Зайдя в туалет, она увидела достаточно большую крысу, которая пробралась через дырку под ванной. С этими тварями она и там расправлялась достаточно ловко. Эта была хоть и крупной, но неповоротливой. Крыса успела только пропищать что-то, когда ее челюсти прокусили крысе позвоночник на шее. Она легко вытащила убитую крысу на кухню и положила рядом с миской.
- Ну, Муся, ты даешь! Хрясь и готово! Ты просто крысоловка! Теперь твоих котят можно будет раздавать как охотников на крыс.
"Папа" открыл холодильник и принялся нарезать для нее ее любимую колбасу. При полном отсутствии тщеславия, ей было приятно слышать похвалу в свой адрес. Продемонстрировав крысу всем в доме, "папа" унес крысу на помойку. Она поняла, что ее репутация во всем доме стала очень высока. Теперь, когда она лежала на подоконнике, греясь на солнышке, проходившие мимо люди часто останавливались, показывали на нее и что-то одобрительное говорили.
Когда в очередной раз у нее родились четверо котят, к ее удивлению, их не забрали сразу, а оставили при ней. Она не сразу поняла, что же теперь делать с этой оравой. То, как она когда-то давно выкармливала Кешку, было забыто. Она растеряно стряхивала себя этих пищащих малышей, растерянно бродила по комнатам, устраивалась подальше от них, чтобы поспать и отдохнуть. Ее через некоторое время возвращали в коробку, где ползали ее малыши в поисках пищи. Потом все повторялось.
Но забытых инстинктов не бывает. Они просто спят во всех до поры до времени. Котята росли. Они самостоятельно ползали по дому. Даже Гранду они казались смешными и любопытными. Он толкал их носом и явно смеялся, когда они плюхались на бок, задирая лапки. Постепенно котят куда-то забрали. Они явно стали жить где-то рядом, в других семьях. Иногда она их видела и даже встречала на улице, но очень быстро они забыли и ее, и дом, в котором появились на свет.
Той осенью, уже после охоты, когда Гранд и "папа" вернулись очень довольные, хотя не принесли никакой добычи, Гранд снова заболел. Он не ел, а только скулил от боли. Все его очень жалели. Ему что-то вкалывали в лапу, а чтобы он не очень боялся, отвлекали его внимание чем-то очень вкусным. При этом "папа" делал ему укол, а Вадик и Денис держали Гранда за лапы и голову, чтобы он не дергался и не кусался. Но однажды утром ему стало совсем плохо. На улице было уже совсем холодно, земли не было видно под снегом. Гранд уже не мог идти. Он выполз в коридор и позвал "папу", которого очень любил. "Папа" обнял Гранда за голову и заплакал. "Папа" унес Гранда куда-то, и она никогда уже больше не видела этого, в общем-то неплохого, дружелюбного пса.
Однажды в доме появился здоровый черный с белым воротником котище. Перед этим "папа" болел, потом куда-то пропал, потом случилось что-то тяжелое и печальное. Она слышала, как "мама" плакала, как плакали подросшие дети. И вот этот кот. Он был странный. Он сразу очень застеснялся ее. Почему так произошло, она поняла почти сразу. От него не пахло котом. То есть он был большой, пушистый и очень сильный. У него были мощные лапы с длинными когтями. Он даже был очень ей симпатичен, но котом от него не пахло. Он долго искал себе место, стараясь быть незаметным. Он очень уважительно отнесся к ее положению хозяйки дома, и никогда не возражал, если она первая подходила к еде, которую положили для него. Вежливый кот. Но в хозяйстве совершенно бесполезный. Мышей давно переловили, крысы больше не появлялись из дырки под ванной. Да и дырку "папа" заделал.
С ним было интересно смотреть в окно. Они сидели рядом на подоконнике и считали птиц, которые слетали с деревьев, прыгали по дорожке, что-то клевали. Важно было первой заметить, что появилась новая птичка. И еще с ним было здорово гулять по улице. Он всегда прыгал в окно за ней, чтобы составить компанию. Зимой они не так часто выходили вместе, но если в эти редкие моменты, когда они дышали морозным воздухом, вблизи появлялся какой-то чужой кот, Черныш, как звали его все в доме, мгновенно преображался. Его спокойствие куда-то пропадало, он весь напружинивался, шерсть становилась дыбом, отчего он казался еще больше своих и так немалых размеров. Она сама иногда пугалась такого его преображения. Тем более пугались все окрестные коты, которых она уже знала довольно близко, и те, которых еще не знала. Она чувствовала себя под надежной защитой. Ей было приятно.
Той зимой снова произошло большое событие, заставившее семью собирать свои вещи, укладывать их в коробки, разбирать мебель и куда-то ее уносить. Постепенно освобождались комната за комнатой, из-за шкафов появлялись когда-то попавшие туда и уже забытые мелочи. Было забавно погонять лапой завалившийся в свое время за шкаф карандашик или шарик. После этого приходилось чихать от пыли. Скоро дом совсем опустел, и тут ее и Черныша подхватили на руки и куда-то понесли. Сами бы они ни за что не пошли гулять в такой мороз и ветер. Поэтому "мама" спрятала ее под свое пальто, где было тепло и уютно, и совсем даже не страшно, хотя в уголок воротника она все же видела, как летел из темноты снег. Черныша спрятал под свою куртку "папа". Тот не возражал.
Черныш вообще никогда не возражал, если что-то делали с ним, его ковриком, его миской. Он вообще был благодарен семье за то, что его забрали из опустевшего дома, где стало темно и холодно. После того, как из того дома ушла и не вернулась его хозяйка, Черныш три дня просидел в темноте и одиночестве. Ему никто не давал есть. Пить он мог только из раковины на кухне, где капельки воды оставались на стенках. Только потом пришли уже знакомые ему "папа" и мама" и забрали его с собой в этот новый для него дом. Наверное, он очень скучал по прежней хозяйке, потому что часто сидел очень грустный и жалобно постанывал и вздыхал. Порой ей казалось, что Черныш даже плакал над своими какими-то очень грустными мыслями. Ей хотелось его пожалеть в такие моменты, и она подсаживалась рядом и бывало, лизала его в ухо, как когда-то лизала своего сына Кешку, вернувшегося после очередной драки с соседскими котами. Вдвоем им становилось не так грустно, они устраивались вместе в каком-то теплом месте и спали, обнявшись, думая о чем-то очень добром и хорошем.
Как-то летом "папа" вернулся домой и вместо того, чтобы открыть дверь своим ключом, как это он всегда делал, позвонил в звонок. Она всегда знала, что это кто-то из своих подходит к двери в дом. Каждый из членов семьи звучал по-разному. Они бежали к двери вместе с Чернышом, чтобы встретить "папу" или "маму", которые приносили в шуршащих пакетах что-то вкусное. Их никогда не ругали за то, что они совались носами в эти пакеты, вынюхивая, чем их сегодня угостят.
--
Кто там? - спросила "мама".
--
Это я - ответил из-за двери голос "папы".
--
А почему сам не открываешь?
--
Сейчас увидишь...
Это "сейчас" ворвалось в квартиру вихрем черной лохматой шерсти, цокотом когтей по линолеуму и рычанием огромной оскаленной пасти. В шоке от этого чудовища, она вместе с Чернышом бросилась бежать в комнату, но чудовище бежало следом и грозно рычало. Пришлось спасаться сначала на тумбочку, потом на телевизор, потом на шкаф. И только там им удалось отдышаться и оглядеться. Тем временем "чудовище" успокоилось, пробежалось нагло, по-хозяйски, по всем комнатам, все обнюхало, возвратилось в прихожую и уселось, глядя на "папу" преданными глазами.
- Это кто? Спросила "мама" ослабевшим голосом, все еще прижимаясь, на всякий случай к стене.
- Пока не знаю. Думаю, надо имя ей дать для начала. Пусть будет Джесси, не возражаешь?
- Откуда ты ее приволок?
- Выхожу из троллейбуса у спорт-комплекса. Смотрю, сидит без ошейника, без поводка, и вид такой растерянный. Подхожу, вижу глаза такие печальные, грустные. Говорю ей - "Ты потерялась?" А она так грустно, - "Угу".
- Ты просто неисправим.
- Я дам объявление в газету. Ты смотри, она породный ризеншнауцер. Такие собаки на учете. Экстерьер какой! Наверняка, хозяева пролопушили, она и оказалась без присмотра.
- Ладно, Джесси, так Джесси. Там еще корм от Гранда остался. Покорми ее и пусть лежит здесь, а то кошки на потолке попрятались.
Так "чудовище" обрело имя и место. Только почему-то "чудовище" очень не любило, когда они с Чернышом шли спокойно к своим мискам на кухне, чтобы поесть. Оно почему-то думало, что они идут непременно украсть еду из ее миски, хотя там-то, как раз, еды и не оставалось никогда. "Чудовище" вылизывало свою миску до блеска, не оставляя ни крошки им с Чернышом. Потом оно вызывающе укладывалось на пороге кухни и сквозь прикрытые челкой слегка опущенные веки зорко следило, чтобы они с Чернышом даже не приближались к его миске. Одно неловкое движение вызывало грозное утробное рычание, от которого пропадал аппетит у нее, а Черныш начинал есть торопливо, проглатывая большие куски. В общем, спокойная жизнь кончилась. Теперь "папа" по утрам убегал с "чудовищем" на прогулку, и только тогда можно было спуститься из убежищ на шкафах, чтобы бесстрашно побегать по квартире, попрыгать на маминой кровати, забраться под одеяло к Вадику, где можно было спрятаться от "чудовища" также надежно, как и на шкафу. Скорее бы "папа" дал объявление, чтобы ее нашли хозяева.
Однажды "папа" взял корзину и уехал в лес, забрав с собой "чудовище". Оттуда они вернулись к вечеру. В корзине были грибы, которые не пахли съедобным, а на лапе у "чудовища" был намотан папин носовой платок, пропитанный кровью. Оказалось неуемное "чудовище" где-то рядом со станцией нашло стекло и порезало себе лапу. "Папа" тут же взялся лечить лапу. Это удавалось с трудом. Стоило ему закончить перевязку, как неблагодарное "чудовище" тут же старалось чистый бинт разорвать зубами. Позвонив по телефону, "папа" решил посыпать рану каким-то порошком. Так эта махина от страха забилась под папину кровать, куда и Черныш-то залезал с трудом. При этом оно умудрилось отодвинуть тяжелые чемоданы, которые лежали там давно и мешали изучить этот укромный уголок. Вытащить "чудовище" из под кровати не удавалось. "Папа" сердился, пытался схватить "чудовище" за ошейник. Оно яростно сопротивлялось и даже ударило папину руку клыками. Тогда она впервые услышала, как "папа" громко ругается и командует. Это было очень громко и страшно. "Чудовище" похоже, тоже напугалось папиного голоса больше, чем лекарства. Оно послушно выползло из своего убежища, послушно село перед "папой" и даже выставило раненую лапу перед собой. "Папа" насыпал на рану свой порошок и успокоился. Стоило ему отвернуться, как эта тварь смахнула порошок с лапы и слизнула его остатки. Но кровь уже не сочилась из раны и "папа" решил оставить все как есть. Стоило так переживать из-за этой неблагодарной псины! Ее лечат, а она еще привередничает. От волнения за "папу" они с Чернышом стали дружно вылизываться, это успокаивало их самих и, наверное, "папу".
В этом их новом доме нашлись удивительно теплые и уютные места. Когда наступала осень, и роща напротив окон становилась разноцветной от листьев разных деревьев, тогда в трубах под окнами раздавались интересные звуки. Плоские крышки над трубами поворачивали так, чтобы им с Чернышом было удобно лежать над теплыми трубами. Они выбирали разные места. Таких теплых гнездышек в доме было несколько. Там было так хорошо спать, когда на улице становилось темно, а в доме зажигался свет. Тогда все садились к лампам делать уроки. Так это называлось. Ей очень нравилось "делать уроки" с "мамой". "Мама" всегда раскладывала на столе много разных книг. Свет из под абажура лампы падал на книги и грел. Было очень приятно разлечься на книгах и поспать. "Мама" периодически двигала ее хвост, чтобы он не мешал ей "делать уроки".
Однажды вечером, сидя у лампы, она заметила на подоконнике птичку. Та ее тоже заметила и принялась дразниться. Она прыгала вдоль стекла с одного края на другой, наклоняла голову, ехидно поглядывая на нее. Форточка была открыта и она мгновенно оказалась на краю окна. До нахальной птички оставался один прыжок. Раз! Птичка вспорхнула с подоконника. Она промахнулась, но старалась удержаться на узком наклонном железном листе. Когти не находили опоры и она приготовилась прыгнуть на землю, но земля оказалась далеко внизу. В старом доме земля была близко. Прыгать вниз было несложно, также легко она запрыгивала сразу на край форточки прямо с земли. А тут она действительно испугалась. Приземление прошло удачно. Она шлепнулась лапами в глубокий рыхлый снег. Шерсть на животе забилась снегом, и надо было срочно почиститься и вылизаться. Рядом хлопнула дверь. "Папа" выбежал на улицу босиком, схватил ее под брюшко и побежал по лестнице наверх.
- Она не разбилась? "Мама" держалась рукой за сердце и готова была заплакать.
- Как же! Это же кошка. Подумаешь - с третьего этажа в сугроб! Тоже мне, Терешкова нашлась.
"Мама" долго гладила ее, держала на коленях, прижимала к себе, уговаривая не охотиться больше на птичек. Ей и самой как-то больше не очень хотелось попадать в холодный и мокрый сугроб. Черныш сидел рядом и тоже сильно переживал.
Когда "папа" уехал в командировку, нашлись хозяева "чудовища". Они приехали за ней на машине, и "мама" повела ее к ним. Джесси не дала надеть на себя ошейник и поводок. Хотя она очень хорошо слушалась "папу", особенно после случая с раненой лапой, остальных в доме она слушалась не очень охотно. "Мама" потом рассказала, что хозяин не сразу узнал свою Джесси. Она обросла шерстью и стала толстой, потому что "мама" с ней не бегала по утрам. Получилось так, что в той прошлой жизни она была Гретой и приехала из Германии. Обычно ее выпускали во двор погулять. В тот злополучный день, когда она "потерялась", чужие люди подъехали на машине, схватили ее за ошейник и увезли. Она не могла запомнить дорогу, потому что пыталась вырваться. Оказавшись далеко от дома, она все время старалась убежать. А когда это ей удалось, она не знала, в какой стороне ее дом и растерялась. Тогда то они и встретились с "папой". Когда настала пора прощаться с "мамой", чтобы возвращаться к своим настоящим хозяевам, все вокруг радовались и плакали. Радовались оттого, что Грета, наконец, возвращается в своим настоящим хозяевам, а плакали оттого, что ей было очень грустно расставаться с теми, кто стал для нее, Греты-Джесси, настоящими друзьями.
Она тоже порадовалась за "чудовище", а скорее за себя и за Черныша. Теперь никто не станет рычать на них во время еды и гонять их по квартире от скуки. Жизнь снова налаживалась.
Следующее лето выдалось замечательным. "Мама" часто брала ее с собой на огород. Там стояли два домика с прозрачными стенками. Пока "мама" возилась с огурцами и помидорами в этих домиках, ей предоставлялась полная свобода ходить по окрестным кустам, прятаться в высокой траве, ловить всяких букашек. В сарайчике явно недавно жили крысы. Они прокопали дырку под стеной, устроили себе гнездо под ящиками. Кое-где пахло мышами. Она немного постерегла их, но потом нашла замечательное место, где было просто прекрасно отдыхать, вытянув лапы и валяясь с боку на бок, пока солнце нагревало то один ее бок, то другой. Крыша сарайчика была достаточно плоской, и была обшита металлом. Теплый лист железа долго грелся под солнцем, нагревался, и порой ей казалось, что она снова где-то там далеко, в своей прошлой жизни, где солнце было настолько горячим, что спать под его лучами было тяжело.
"Мама" всегда беспокоилась за нее потому, что достать ее с крыши сама не могла. Тогда она после нескольких минут маминых упрашиваний все же соглашалась спуститься к "маме", чтобы идти домой обедать. Черныш такие походы на огород не любил и всегда оставался дома. В последнее время от вообще плохо себя чувствовал, часто лежал, плохо ел, вздыхал и прятался от нее и от всех домашних. Осенью ему стало совсем плохо. Он не жаловался на боль, просто тихонько стонал.
Однажды он залез в свернутый у стены ковер и не хотел оттуда вылезать. Он перестал есть и пить. Она уже поняла, что он решил умереть. Наверное, память о его прошлой хозяйке не давала ему покоя, и он решил умереть от тоски. Хотя его все любили в этом доме, он не смог забыть свой прежний дом, как забыла свой она. Ей было легче, даже в новом доме вокруг были те же люди. А у него не было никого из его прежней жизни. Тут уж ничем не поможешь. "Папа" унес Черныша, когда он снова залез в свернутый ковер и уже не вылез обратно сам. Она поплакала немного в углу, вспомнила своего сына Кешку, который остался в том первом, общем для них обоих доме. Ей почему то казалось, что с ним все в порядке, он остался в привычном доме, хоть и с новыми людьми.
Зимой с ней опять случилась неприятность. Забыв, что подоконник в этом доме узкий и скользкий, она прыгнула на него, чтобы просто погулять по улице у окна. Уже в последний момент она вспомнила свой полет и пыталась уцепиться за что-то. Лапы и когти скользнули по стеклу и она снова полетела вниз. Извернувшись, она приземлилась на все лапы, но пребольно отбила подушечки об твердую землю. Снега не было, потому приземление было более жестким. "Мама" опять испугалась. Но дверь в подъезде дома была открыта, и она сама поднялась по лестнице наверх и попросилась в дом. Больше она на этот коварный подоконник не прыгала.
Однажды летом Денис и Вадим отправились в магазин. "Мама" поручила им купить самое нужное. Так она приучала их быть ответственными и серьезными. Только их серьезности хватило не на много.
Обратно они пришли с пакетом покупок, но привели с собой что-то уж совсем ужасное, черное, огромное, вонявшее немытой собакой, и невероятно голодное. Эта туша первым делом сожрала все, что унюхала на кухне, не забыв начисто вылизать и ее родную мисочку. Потом она улеглась в прихожей, перегородив проход во все комнаты сразу, высунула длиннющий мокрый язык и стала отдуваться как после тяжелой работы. "Мама" сказала:
- Ну, вот. Еще мне этой огромной собачищи не хватало. От кошек только шерсть более - менее вычистила.
Хотя, собственно, не так уж много этой шерсти и было. Нечего преувеличивать, обиделась она на мамины слова. Вот от этой то горы шерсти, ее будет полно по всем углам. Хотелось гордо пройти мимо этой туши и потребовать вымыть мисочку после ее нахального вторжения.
- В магазине сказали, что собака добрая и хорошая, она там, рядом с магазином жила. Наверное, ее кто-то бросил. У нее и щенки недавно были. Вон, еще и живот висит.
Последнее слово, как всегда, осталось за "папой".
- Чего уж там. Не обратно же ее к магазину вести. Кличку придумывайте. Она по размерам напоминает мне сервант, который родители купили, когда мы из коммуналки переехали. Кажется, не то "хельга", не то "юта", что-то немецкое... вот и пусть будет Юта. Она же в июле нашлась.
Все почему-то обрадовались и стали надевать на эту тушу старый ошейник. Потом ее потащили в ванну отмывать от грязи и запаха. Когда эта туша выпрыгнула из ванной и стала отряхиваться, мокрыми стали все. Она предвидела это безобразие и вовремя заняла позицию повыше, на спинке дивана. Но брызги долетели и до нее. Пришлось срочно бежать чиститься. В доме опять стало тесно.
Вреда от Юты особого не было. Пользы, впрочем, тоже. Единственное, что она делала исправно - заменяла собой дверной звонок, который хоть и звенел, когда кто-то приходил, но его все равно никто не слышал, так тихо он звенел. Тут Юта была совершенно незаменима, она бежала к входной двери и лаяла так громко и таким низким голосом, что на месте того, кто стоял за дверью, лучше было хорошенько подумать, стоит ли входить или лучше поберечься. Однажды, она таким образом здорово напугала милиционера, который пришел к "папе" проверить, как у него хранятся его ружья. Они с Ютой лежали на диване, то есть она лежала на спинке дивана, а Юта на самом диване, когда услышали, что к двери подошел "папа" и еще кто-то.
- Звони. Сказал голос "папы".
- Зачем?
- Сигнализация сработает.
Реакция насторожившейся на чужой голос Юты была отменной. Она забухала своим утробным лаем на весь подъезд. Подбежав к двери, для вящей убедительности, этот шерстяной чемодан с ушами еще и зарычал, будто готовился порвать на части всех, кто стоял за дверями.
- Встань в сторонку и прикройся от греха своим портфельчиком. Я ключом открою.
Дверь отворилась и Юта ломанулась в приоткрывшуюся щель, отстранив "папу". Она замерла в стойке "прощайся с брюками на самом видном месте", оскалив свою огромную пасть. Хотя было видно, что она лишь приняла предложенную "папой" игру "испугай милиционера".
- Все, все, Юта! Свои! Иди домой.
Довольная произведенным эффектом, Юта вальяжно развернулась, хлестанула своим толстенным хвостом милиционера по брюкам и пошла на свое место на диване как Наполеон, одержавший победу при Маренго. Вообще Юта была довольно добродушна. Не претендуя на роль главной в доме, она просто не замечала ясных намеков на свое подчиненное положение. Даже когда удавалось задеть Юту лапой по уху, если сидеть на тумбочке и действовать сверху, она делала вид, что это вообще не к ней. И уши ее тут случайно, а со своими претензиями можете, мол, обращаться к "маме" или жаловаться "папе". Большим ее недостатком была совершеннейшая бестактность в вопросах личной гигиены. Уж если ей надо было на улицу по ее делам, то "папе" приходилось вставать и ночью, и рано утром, и поздно вечером выходить с Ютой на прогулку независимо от погоды и времени года.
Хотя кое-какие аристократические замашки за ней все же наблюдались. Если на улице шел проливной дождь, и перед подъездом разливалась лужа, она даже с крыльца не сходила, а молча разворачивалась и шла домой. Она могла терпеть почти сутки, лишь бы не мочить лапы в воде. Тоже мне - ньюфаундленд - чистоплюй! Весной же наоборот, она норовила влезть в любую канаву с водой, пусть там хоть льдины плавают. Юту понять было невозможно категорически. Когда начинался особо сильный дождь, за окнами сверкало и гремело, этот комбайн по уборке колбасы старался спрятаться куда подальше, забиться под кровать, куда ей никак невозможно было поместиться, запрыгнуть в ванную, куда не проникали всполохи молний, даже зарыться под одеяло к "папе". При этом кровать превращалась в вибростенд, потому что Юту буквально трясло от страха.
Она мысленно посмеивалась над Ютой и ее испугом. Не видела и не слышала она тех громов, что остались уже так далеко в ее прошлой жизни.
Но в одном она проявила себя весьма достойно. Однажды летом, когда валяться на крыше совсем надоело, кусты вокруг огорода были проверены на предмет мышек, и стало просто скучно, она решила самостоятельно пойти домой. Юта в это время дремала под яблоней. Выйдя на дорожку, ведущую к дому, она внезапно увидела, что прямо не нее несутся две препротивные мелкие собачонки с соседнего участка.
Напугать ее этим шумным и бестолковым наскоком было сложно, но пришлось встать в позу "береги носы и глаза". Кроме противного визгливого лая и брызг от собачонок ждать было нечего. Мелковаты они были для серьезного нападения. Внезапно обе шавки рванули прочь с такой скоростью, что, даже очень постаравшись, она бы не смогла их догнать. Прямо у себя над головой она услышала грозный утробный рык Юты, а огромные как столбы лохматые лапы Юты оказались с обоих боков. Надежненькая такая крыша получилась. Наблюдая, как улепетывают во все восемь лап глупые собачонки, она почувствовала, что это очень хорошо иметь в семье такого большого и преданного друга.
Бывало, когда "мама" оставляла на плите что-то вкусное, она легко открывала крышку кастрюли или сковородки, добывала себе кусочек повкуснее, подцепив его когтем, и тут же расправлялась с ним. Юта, фантазии которой хватало только на то, чтобы слизнуть, пока никто не видит, с приготовленного на столе бутерброда самое вкусное, смотрела на нее с завистью, ожидая дележа. Не дождавшись, она спешила в комнату к "маме" и сообщала о беспорядках на кухне, прибегала обратно, демонстрируя свою бдительность, прыгала вокруг плиты, гонялась за ней по квартире. Надо будет при ближайшей возможности, сбросить и ей кусочек, чтобы уж хотя бы не закладывала.
Зимой ей стало плохо. С момента, когда они переехали в новый дом и прыгать в форточку, чтобы побегать по двору стало невозможно, у нее перестали появляться котята. Может поэтому, стало ныть брюшко, распухли и стали болеть железы. Было совсем плохо, и она приползла к "маме" на колени и стала жаловаться на то, как ей плохо. На улице было холодно. "Мама" спрятала ее под пальто и дополнительно завернула в полотенце. Они пришли в какой-то странный дом, где пахло разными животными, железом, лекарствами. Ее положили на холодный металл и чем-то укололи в загривок. Все поплыло перед глазами, лапы отказывались подчиняться, сил сопротивляться не было. Она что-то слышала и чувствовала, как чужие руки что-то делают с ее животом. Потом все прекратилось. Двигаться она не могла. Она видела, как в тумане, что ее снова несут по улице. Потом она увидела "папу". Он очень беспокоился. Она хотела мяукнуть ему, что с ней уже все хорошо, у нее нигде не болит, но не смогла даже открыть рот. Было очень холодно. Потом она уснула.
Пробуждение было тяжелым, мучительно болел живот, хотелось пить, тошнило. Лапы едва двигались. И опять трясло от холода. Собрав последние силы, она прыгнула на кровать к "маме" и попросилась под одеяло. Там она согрелась и снова уснула. Целую неделю она пыталась избавиться от каких-то завязочек на животе. Но они не поддались ее шершавому языку, сколько она не пыталась. Даже шерстка на животе повылезла от безуспешного и постоянного вылизывания. Самое главное, ей уже не было так плохо и больно. Только однажды, когда во сне она вновь увидела, как ее кладут на железный стол, она снова испугалась и, кажется, закричала во сне. И тут же проснулась оттого, что кто-то трогал ее ухо. Но это был огромный мокрый язык Юты. Она внутренне содрогнулась, но поняла, что Юта услышала ее крик и пришла пожалеть ее. Она потерла ухо лапой и свернулась клубочком. Шумно вздохнув, эта лохматая туша улеглась рядом и положила свою огромную голову прямо на нее. Мгновенно стало очень тепло и ей больше уже ничего не снилось в эту беспокойную ночь.
Той осенью "мама" заболела. "Мама" долго терпела боль, но всякому, даже человеческому терпению бывает предел. Она чувствовала, что в "маме" есть какая-то болезнь и ночью старалась потихоньку прокрасться к "маме" на подушку и улечься так, чтобы той было легче. Утром "мама" сердилась, говорила, что шерсть на подушке - это очень плохо, это вредно и все такое прочее. И вот как-то случилось, что "маму" увезли. Ее очень долго не было. Сосчитать дни было невозможно. Только по тому, как беспокойно спали Вадим и Денис, как поздно приходил "папа" и как рано он уходил, можно было понять, что с "мамой" случилось что-то очень плохое. Уже давно была зима, а "мама" все не возвращалась. Наконец, они приехали вместе с "папой".
"Мама" очень медленно двигалась, от нее шли волны страданий. Она почувствовала, как "маме" плохо. Едва "мама" легла на привычное место, она вскочила к ней на грудь и обняла ее лапами. Ей хотелось согреть "маму", она знала, что та всегда мерзла зимой. Тут же кровать содрогнулась от прыжка Юты. Всей своей огромной лохматой тушей та прыгнула на край кровати и улеглась там, согревая "маме" ноги. Никто даже не рассердился на них. Все понимали, что они делают очень важное для них дело. Они согревали "маму". Через несколько дней "мама" опять уехала. И снова были одинокие вечера, когда в доме было темно, никто не приезжал с пакетами, наполненными вкусной едой, которые так приятно шуршали, когда в них засовываешь голову и нюхаешь, как пахнет лежащее там мясо, сыр, рыба.
Поздно вечером "папа" кормил их. И хотя он и раньше всегда кормил их, но теперь, когда "мамы" дома не было, еда казалась невкусной. Когда зима уже почти кончилась, солнце стало пригревать и снег таять "мама" вернулась домой. Ей было тяжело ходить, поэтому Юта старалась не путаться у нее под ногами, не прыгала на нее, когда та возвращалась с недолгих прогулок и не обижалась, когда "мама" не брала ее с собой гулять. Даже чуть позже, когда все понемногу стало возвращаться в норму, во время прогулок Юта старалась идти с "мамой" рядом, не тянула поводок. Когда стало совсем тепло, "мама" снова взяла ее с собой на огород, только уже не могла, как раньше, заниматься грядками. Она сидела и смотрела, как "мама" пыталась что-то копать, но ее не хватало даже на чуть-чуть. "Мама" стала очень слабой, хотя бодрилась и не подавала виду. И еще "мама" стала совсем другой, очень худой, и от нее пахло чем-то чужим и непонятным. Это непонятное было страшным именно потому, что почти не пахло, скорее только казалось, что оно пахнет, а на самом деле, просто вызывало ощущение холода, как тогда, когда "мама" возила ее в дом, где ее укололи. Такое же ощущение шло от Черныша, когда он решил, что не будет больше жить.
Однажды летом "мама" вновь пропала. Ее не было не так много дней, но вместе с ней пропал и "папа". Потом они появились. Но "мама" уже не могла ходить, а только лежала на своей кровати и иногда плакала. "Мама" могла двигать только одной рукой и она всегда старалась лечь с ней рядом так, чтобы "мама" могла чувствовать ее, а она могла чувствовать "маму". Юте стало так страшно, что она вообще боялась подходить к "маме" и как-то ее беспокоить. Только иногда она ночью потихоньку подходила к маминой кровати и лизала ее руку.
Так прошла осень. Почти прошла. Она старалась изо всех своих небольших силенок забрать мамину болезнь. По ночам она прижималась к маминому плечу, чтобы этот холод уходил из "мамы", но у нее мало что получалось. Только вот опять стал болеть живот и распухли железы. Она сдерживалась, чтобы не мяукать от боли, не касаться "мамы" своим болевшим животом. Холод постепенно поселился в ней самой. Все чаще хотелось спрятаться ото всех. Порой она забиралась в укромный уголок и вспоминала высокую траву, жаркое солнце, от которого надо было прятаться, Кешку и его расцарапанную морду, которую она старательно зализывала, железную комнату, которая все время качалась, большую пустоту с водой вместо земли.
Все это приходило и уходило, не хотелось вставать и двигаться, а хотелось тихонько дремать и думать, что "мама" поправится и они снова пойдут на огород, где еще живут мышки. И она обязательно поймает одну для "мамы". Порой в ее убежище ее находила Юта, лизала ее в ухо, тыкала своим мокрым носом в бок. Ей уже не хотелось дать ей лапой по носу или по уху, чтобы та не беспокоила ее и не отвлекала от важных мыслей. По ночам ей становилось особенно холодно. Она очень жалела "маму" и еще больше жалела, что полечить ее она уже не может. Не хватало сил прыгнуть на кровать. Когда ей стало совсем плохо, собрав последние силенки, она подползла к маминой кровати и вытянулась вдоль стенки на том самом месте, где лежал свернутый коврик, в который однажды забрался Черныш и уже не выбрался обратно. Она видела мамину руку, мамино лицо, постепенно глаза ее закрывались и открыть их не было сил. Становилось все холоднее.
