ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Галахов Владимир Владимирович
Начало

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  НАЧАЛО
  
   Над головой шумят старые тополя, мы стоим на волейбольной площадке школы. Это моя первая школа, это мой первый класс. Хорошо, когда за соседней партой оказывается мой друг и сосед по квартире, а в соседнем классе моя подружка и соседка по той же квартире. Квартиры тогда были такие, на общей кухне когда-то была дровяная плита, на столах дополнительно стояли у кого примусы, у кого керосинки. Но от плиты всегда шло тепло. Потом пришел газ и дровяную плиту сломали. А мы все дружно пошли в первый класс. Почему на новенькие серые пиджачки было нужно нашивать белые воротнички, никто не знал. Но моя бабушка cшила их штук пять, и регулярно отрывала запачкавшийся и пришивала свежий. Мой первый портфель был из черного дермантина. Он удивительно вкусно пах. Правда, запах этот достаточно быстро выветрился. Портфелю сильно досталось зимой. Дорога в школу была недлинной, но исключительно опасной для школьной формы и портфелей. Тропинка шла мимо огородов с картошкой к реке Волковке под гору. И зимой наилучшим способом вовремя прибыть на урок, было съехать с горки по скользкой и укатанной дорожке. А съезжать всего удобнее было конечно на портфеле. Поэтому до второго класса портфель не дожил. Второй портфель был коричневым... Судьба его мало чем отличалась от судьбы его предшественника.
   Моя первая парта. Наклонная доска и наверху площадка с выемкой под карандаши и отверстием под чернильницу. Чернильницы уже ушли в прошлое. Мы все начинали писать капиллярными авторучками с насосиками для набора чернил. Шариковые ручки появились гораздо позднее. Моя первая учительница - Анна Ивановна. Все было впервые.
   Но пришло время, и в новую отдельную квартиру пришлось переехать вместе с родителями. А значит и в новую школу. И снова первый раз, только уже в третий класс. Учительницу звали Зоей Ивановной. Потом как-то нам везло именно на учительниц с таким именем. Одну Зою Ивановну сменила другая Зоя и тоже Ивановна. В новой школе парты уже были нового образца - с плоской поверхностью. И стулья стояли отдельно.
   Прошло достаточно много лет, и в первый класс пошел мой старший сын, а через два года - младший. И все началось сначала. Потом были успехи и неудачи моих парней. Но успехов, все же, было больше. Об этом приятно вспоминать. Даже в далекой стране, где по ходу службы пришлось оказаться, тоже что-то для них было началом. Более или менее важным. Главное, что это начало давало старт в поведении, в подходе к делу, в процессе формирования личности.
   Время бежит неумолимо. Когда-то казалось, что тянется оно невероятно медленно. Все еще успеешь сделать, а вот и нет. Если не начать как можно раньше... Постепенно принцип, начни с того, что делать не хочется более всего, превратился в подход к решению жизненных проблем. И стало легче сделать выбор. Особенно, когда этот выбор приходится делать быстро. И другой жизненный принцип, кто, если не я, пришелся, что называется, ко двору. Однажды прочитанная фраза: настоящий пехотинец идет столько может, а потом еще столько, сколько надо, запала в память и укоренилась в ней в виде отношения к решаемым задачам. Но возраст, возраст все чаще дает о себе знать. И труднее стало решиться на начало.
   И, тем не менее, надо вернуться к началу. Найти отправную точку. Может быть,
  просто поставить географическую точку и сказать, - здесь все и началось.
  Для меня все началось на улице, которая тогда и улицей-то не была. Сейчас она именуется улица Витебская Сортировочная, а тогда это был грязный, кое-где мощеный булыжником проезд вдоль корпусов железнодорожных цехов-депо. Их было несколько. Серый деревянный забор с проломами и дырами огораживал пути и стены паровозного, вагонного, электровозного, тепловозного депо. За забором шла круглосуточная работа. А дома, построенные для работников всех этих депо в тридцатых - сороковых годах двадцатого века стояли поотдаль. Ближе к заборам у самого проезда стояли деревянные дома. В них была "амбулатория", что-то еще официальное, но в большинстве это были одноэтажные жилые дома, выкрашенные в характерный и сохранившийся на долгие годы "официальный" цвет всех зданий железной дороги - кирпичный или коричнево-красный.
   Порой, проезжая на машине по Финляндии, я обращаю внимание на то, что схожий или почти такой же цвет распространен там для окрашивания фасадов многих жилых зданий. Это сразу же вызывает ностальгические воспоминания. Люди старались приукрасить эти похожие на бараки здания резными наличниками на окнах, красили наличники в светлый, порой белый цвет, который очень быстро превращался в серый, из-за угольной были и гари, приносимой с территории депо.
  А вот ряд каменных или точнее шлакобетонных домов для своих рабочих станция Витебская Сортировочная выстроила позже. Сейчас под слоем штукатурки не видны цифры, а в шестидесятых они еще были отчетливо видны, выложенные кирпичом, обозначавшие дату строительства. На нашем доме это была цифра 1932, сейчас мне это кажется необычным и даже смешным - эти дома числились по Волковскому проспекту, который проходит от них едва ли не в полукилометре, за речкой Волковка, она же Черная, она же по нашим народным названиям - Вонючка, Вонтяловка, Волкуша... Ничего доброго про этот поток мути и грязи сказать было невозможно. Река протекала по промышленной окраине города, собирала в себя все самые ужасные стоки и несла, а куда денешь, всю эту мерзость в Обводный канал, куда она до сих пор и впадает. А когда-то, в довоенные времена мой дед в ней щук ловил. Или привирал?
  Из всех построенных в те годы домов куда-то пропали два номера. Даже сейчас их нет ни в природе, ни на карте. Зато их помнила моя бабушка. Домов 22 и 24 по нашей улице не стало в блокаду. Они находились совсем недалеко от сооружений депо, поэтому непрерывные обстрелы с Пулковских высот просто уничтожили их до основания. Мало ли таких погибших под обстрелами и бомбежками домов было в осажденном Ленинграде? Кто их припомнит? С нашей "улицы" на Волковский проспект вели три деревянных моста. Периодически их подгнивавшие конструкции ремонтировали. Туда, на Волковский проспект мы и пошли в первый класс школы No 363 Московского тогда района. Сейчас в этом здании квартирует 2-й Медицинский техникум. Заброшена та площадка, где было мое школьное начало.
   Может быть именно наша улица, та самая - проезд, по которому мы бегали в пыли летом, искали мостки, чтобы преодолеть глубокие лужи, весной и осенью, скользили по буграм и ямам зимой, и есть отправная точка. Сюда я выкатил подаренный мне родителями велосипед "Орленок". Катались мы на нем по очереди, по нашему проезду до поворота на асфальтовый проезд к газгольдерной станции, по этому самому асфальту до ворот станции и обратно. Компания наша была большая, поэтому каждому давали прокатиться по очереди. Иначе было нельзя, не делиться, у нас было не принято. Также не принято было не показать не умеющему хорошо ездить, как надо держаться в седле. Никто не приходил ко мне домой и не просил велосипед покататься. Но если я выходил с велосипедом, желающих поучаствовать всегда было достаточно. Пожалуй, стоит пройтись по этому самому проезду, а теперь улице Витебская Сортировочная, с ее начала до перекрестка с улицей Салова.
   Как и полсотни с лишком лет назад улица упирается в железнодорожные пути, перед которыми есть сооружения непонятного назначения, а вокруг - свалка конечно. Только тогда свалка эта была на пустыре. А на краю пустыря зимой делали лед. В прямом смысле. Делали отвалы из древесных опилок и намораживали слой за слоем воду. Получались глыбы льда, прикрытые от таянья в теплое время года, толстым слоем опилок. Зимой мы надевали коньки и шли кататься по самому верху этих огромных, как тогда казалось, ледяных горок с плоским верхом. А летом с торца этих хранилищ вскрывали намороженный зимой лед и развозили по ледникам. Да, да по тем самым ледникам, упомянутым в дореволюционных поваренных книгах. До сих пор помню цитату оттуда: "Если к вам внезапно пришли гости, возьмите с ледника свиной окорок...". Не было холодильников, были ледники.
  
  
  И таких ледников было несколько штук. А сохранился до сегодня только один. Но это точно тот, с которого было здорово зимой съезжать, подложив под зад фанерку, кусок пластмассы, сев на санки или на "джеке". "Джеки" ребята постарше делали сами из подручных материалов. Это лыжа из толстого куска дерева, обструганная снизу, к которой крепилась вертикальная стойка, к которой сверху приделывалось седло. Старшие давали нам младшим кататься на своих "джеках".
  С нумерацией домов теперь, конечно, полная неразбериха. Железнодорожная баня, стоявшая в самом начале цивилизованной части нашей улицы-проезда, всегда числилась под номером 2. Теперь, если от старого здания что-то и осталось, то это никак не различить за сделанными пристройками. По левой стороне так же уходит дорожка к газгольдерной станции. А вот и главная детская площадка моего раннего детства. Только теперь здесь типовые железные конструкции, а мы катались с высокой деревянной горки. Или она тогда казалась такой высокой...
  В новогоднюю ночь наши родители после застолья шли кататься с этой горки. Весь поселок железнодорожников оглашался веселыми криками и смехом. А еще были большие деревянные качели. Что-то еще, ну конечно песочница, для самых маленьких. Только наша песочница была лучше.
  
  
  
  Вот тут и песочница наша была и все наши игры происходили. А дом этот - мой. Отсюда я вышел в жизнь.
  
  
  
  Мой подъезд - второй. В первом жила моя первая любовь - Маринка Пылова. Замечаете ящики, торчащие из окон? Думаете кондиционеры? Ничего подобного. Наследие 50-х, если не 40-х годов прошлого века. К леднику за продуктами первой необходимости не набегаешься. Это ящики для хранения продуктов. На улице с теневой стороны в раме кухонного окна делали выемку и пристраивали ящики из досок, где и держали еду. Тот, что торчит из окна на третьем этаже, похоже, с тех времен и сохранился - доски черные и гнилые. Ящики первого этажа обиты металлом. Дом 12, квартира 11. Я поднялся на свой этаж, постоял перед дверью уже нового образца - металлической с глазком и красивой ручкой. Деревянные перила заменены стальными трубами. Вероятно, сгнил и подоконник на лестничной площадке. Мы на нем в фантики играли.
  
  
  
  Зарос кустами дворик между моим и следующим домом No 14. Вот и мое окно. Теперь там спутниковая антенна. А у деда на окне стоял непременный фикус и был лимон. Он даже порой цвел и давал маленький лимончик. В том доме No 14 жил наш, то ли антагонист, то ли просто сделанный из другого теста товарищ. И фамилии наши был похожи - Монахов, и звали его также - Володя. А вот почему-то не любили мы его. Мы - это дружная компашка из дома No 12. Сейчас это уже смешно вспоминать, но вот же память какая - он взял у меня почитать книгу, которой мы все дружно зачитывались, и не вернул. А книга та была из серии книг "Детгиза" с узорчатым переплетом и прочими отличиями - Саббатини "Одиссея капитана Блада". Может потому мы его и не любили.
  
   Следующий дом по нашей улице - No 16. Теперь, как мне показалось, он превращен в обычный жилой дом, но второй этаж кажется незаселенным. А тогда это здание принадлежало яслям. Если кто-то поинтересуется историей вопроса, то легко выяснит, что женщинам наше законодательство не особо давало возможность быть со своими новорожденными малышами. Детеныша в ясли, мама изволь выходить на работу. Хотя в послевоенные годы это было понятно. Сколько трудоспособного люда было выбито и перекалечено. Страшно думать, но и через 10 лет после войны, а я родился именно тогда, проблема никуда не делась, да и после эти демографические провалы сказывались очень долго. В эти ясли я не попал. Отец тогда служил в Сталинграде.
  
  
  
  А попал я, хотя и не на долго, в детский сад. Вот он - числится домом No 18.
  
  
  И по некоторым признакам, его кто-то удачно приватизировал. Больше всего он походит на частный особняк. Никаких официальных вывесок. И никаких общих подъездов с кнопочками квартир. Место тихое, кругом скверик. По улице движение редкое.
  Дальше все понятно, есть еще три жилых дома с номерами No 26, 28 и 30. А вот 22 и 24 нет. Есть пустое место там, где стояли эти павшие "солдаты" Великой Отечественной.
  
  
  
  Разве нельзя назвать погибшими солдатами войны дома, которые все 900 дней блокады стояли под обстрелом. Или я не прав? В дом No12, где на кровати пережидал очередной налет авиации, мой ослабевший от голода дед, тоже попала бомба. Дед говорил, что от толчка он упал с кровати. Но бомба, повредив угол дома, не взорвалась. Она ушла так глубоко под фундамент, что после войны ее не решились трогать. Она и теперь там. Должна была сгнить за столько лет.
   За последними жилыми домами оголодавшие железнодорожники взялись раскапывать себе огороды, чтобы что-то вырастить себе для пропитания. Об этом есть в письмах деда. На этих домах, собственно, и заканчивается моя улица. После улицы Салова, ее кусочек одно время получил наименование "Алмазная". Не прижилось название.
   Но это не все, это только одна сторона, там, где живут мои современники. А другая? Там же что-то было. Было. Длинные серые заборы складов и цехов. И только один проход с территории сортировочной станции имел две точки социального назначения. Продовольственный магазин в деревянном здании, который бабушка называла не иначе как "лавка". Посылая меня за хлебом, бабушка четко указывала, куда мне следует идти. "В магазин" - значило за речку в гастроном, там продавали молоко из бочки и мороженое с газировкой с ларьке, "в лавку" - значило в этот магазин, для выходящих с работы железнодорожников. Для них же рядом с "лавкой" функционировал приземистый деревянный ларек с разливным пивом. Можно и не говорить, что это была за точка. В лавке на витрине лежал колотый сахар, такой же колотый большими кусками шоколад, пахло ржаным хлебом, редко чем-то мясным или рыбным. Для меня самым притягательным на витрине были ящики со сливочными тянучками и конфетами "Буратино" - тоже тянучками, но более темными и менее сладкими. Теперь все.
  Я уехал с этой своей изначальной улицы в 1963 году на проспект Космонавтов и возвращался в гости к бабушке и дедушке до тех пор, пока они не переехали из коммуналки без горячей воды и ванны в очень хорошую комнату на набережной другой Черной речки, где теперь станция метро "Черная речка".
  
  Или все же самое начало стоит искать во времени. Не в моем даже, а значительно раньше. Там, откуда пришли мои предки. Посмотрим, что из этого получится.
   Хорошо, что мои родственники, а их было много, были людьми памятливыми и охочими до воспоминаний. А дядя так и вовсе кое-что записывал в тетрадку. Поэтому кое-что о своих корнях могу назвать сведениями, полученными из достоверных источников. Итак, прадедом моего отца был Моисей Степанович, о его жене сведений не сохранилось. Дедом был Иван Моисеевич, если дата его рождения ограничена 1880 годом, то дата смерти известна четко - 20 января 1942 года. И умер он от голода в блокадном Ленинграде. Место захоронения неизвестно. Тогда хоронили тысячами. Вероятно, где-то под плитами Пискаревского мемориального кладбища нашлось ему место. А вот жена его Мария Филипповна, моя прабабка дожила до 1962 года и покинула этот мир в возрасте 83 лет. Не помню ее, мало общались, но четко помню, как вместе с дедом я красил кисточкой оградку на Нововолковском кладбище. Могила эта сохранилась.
  У прадеда Ивана были братья и сестры - Василий, Мария, Прасковья, Степан. Война прошлась по ним безжалостно. Семья Прасковьи была сожжена оккупантами в Твери, тогда Калинине.
  Следующее поколение семьи было многочисленным - Василий, Николай (мой дед), Евгения, Сергей, Борис, Татьяна, Ксения, Валентина, Вера, Андрей. Десять детей! Тогда это было в порядке вещей. Только Сергей умер в детском возрасте 10 лет. Остальные полной мерой хлебнули истории вместе с другими. Война прошлась по семье. Брат моего деда Василий был расстрелян в 1941 году по доносу провокатора. Татьяна умерла в 1942 году от голода и болезни. Остальные представители этого поколения пережили все испытания. Я их всех знал. Общались, дружили. Смешение поколений привело к тому, что некоторые представители следующего поколения, по факту являясь мне дядьями и тетками, были старше меня на несколько лет, а то и даже младше. У моей бабушки Елены Ивановны тоже было девять братьев и сестер. Но из всех войну и прочее пережили единицы. Помню всего только младшего брата бабушки Евгения. Да и тот умер достаточно рано.
   Хотел бы перейти к другой ветви моей родни - по линии матери. Но нет там никого. Свою мать моя мама не помнила. Та умерла слишком рано. Двух сестер - маму и ее старшую сестру воспитывала нянька. Отец ее, то есть мой дед Соколов Николай Петрович служил в НКВД города Улан-Удэ. Только вот роковой 1938 год оборвал его биографию. Хотелось бы узнать, почему так вышло.
   История семьи оказалась отражением истории страны. Прадед Иван - солдат Первой мировой, а его двоюродные братья Василий и Николай - лейб-гвардейцы стрелкового батальона охраны Царского Села. Да, именно Царского. Это потом оно стало Детским, ну и что вполне логично, превратилось в город Пушкин. А когда-то именно туда была проложена первая в России железная дорога. Кстати, колея, что вела непосредственно к царским дворцам, сохранялась достаточно долго. Ее можно было видеть из окон электричек, притормаживающих на подъезде к вокзалу Пушкина.
   Дед Николай - комсомолец из первого поколения этих молодых энтузиастов в 1921 году, то есть 18 лет от роду уже трудился на железной дороге, всасывал коммунистическую идею. Стал большевиком, 25-тысячником. Те, кто изучал историю страны, или запомнил из школьного курса, знают, что для организации колхозов и совхозов партия большевиков направляла 25 тысяч своих членов в разоренную российскую деревню. Дед не поехал поднимать деревню только потому, что бабушка должна была родить. Иначе история семьи могла пойти по другому пути. И вот этого преданного коммуниста кто-то действительно предал. Ежовская политика большого террора дала зеленый свет массовому доносительству, в том числе заведомо ложному. 11 месяцев проведенных дедом в следственном изоляторе НКВД направили историю семьи совсем в ином направлении. Дед вышел из тюрьмы туберкулезником, но свободным от всяческих обвинений и подозрений. При этом, что было естественно, он уже перестал быть членом партии большевиков. Его исключили заочно. И дед не стал восстанавливаться. Это был шаг, требовавший большого мужества. Принципиальный мой дед тем самым завоевал такой авторитет в среде своих железнодорожников, что до самой своей болезни был мировым судьей во всех спорах и даже семейных разборках, случавшихся в поселке. К нему шли и днем и ночью за справедливым и правильным решением. Но система не отпускает своих жертв и отыгрывается на их детях. Историю с обвинением припомнили в период "ленинградского дела". И поступивший в Ленинградский Институт Киноинженеров мой отец был отчислен как "неблагонадежный". И снова история семьи сделала поворот - отец перешел в Ленинградское военное училище связи, которое позже переехало в Ульяновск.
   Что же имеем в сухом остатке? Дед осужден, но реабилитирован, его брат дед Василий арестован 4 ноября 1941 года и расстрелян по ложному доносу, дед Николай Петрович погиб в 1938 году. После войны дед Василий был полностью реабилитирован, только кому от этого стало легче? Кому предъявить счет за безвинно пострадавших и погибших моих дедов?
   От этой жестокой правды хочется уйти вглубь времени, туда, где не было места предательству и лжи, убийствам безвинных и гибели людей от бомб и снарядов врага, подступившего к стенам моего города. Куда? Может быть в село Щеглятино, Федосьевской волости Старицкого уезда Тверской губернии, где родился мой дед в 1903 году. Не было тогда этого безобразия и морального уродства, что взращивалось и культивировалось в наступившие позднее годы. Из-за которого моя мать оказалась с сестрой в детском доме, а отец так и не смог получить высшего образования. Или в 1906 год в Царское Село, где семья бабушки жила настолько близко к царским дворцам, что две сестрички - бабушка моя Елена и ее сестра Елизавета могли лежа на холмике в траве наблюдать за царским выездом. Император с семейством на запряженной лошадьми коляске отправлялся на прогулку по аллеям парка. А то и того ранее, когда прабабушка моя в девичестве Молвачева жила в семье гильдейского купца - своего отца, державшего трактир и постоялый двор на выезде из Царского Села.
   Так, где же искать начало? Настоящее, без идейных вывихов и наносов, без прикрас и лжи. Непредсказуема история государства российского. Как бы несуразно это ни звучало. Каждое поколение пришедших к власти людей выворачивает наизнанку все отраженное в истории ранее в угоду своим сиюминутным интересам. Надо на кого-то свалить вину за то, что государство пришло к войне и разорению - пожалуйста, запишем - такой-то или такие-то привели к тяжелым для страны последствиям, а через поколение те же такие-то оказываются правыми или искренне заблуждавшимися, но искренне желавшими всем добра и справедливости. И не с кого спросить. Или пора спросить с себя?
   Анекдот из далекого уже школьного прошлого теперь звучит просто издевкой над тогдашней идеологией и мифологией псевдо патриотизма: дети назовите фамилию героя гражданской войны на букву "К". Дети наперебой: Краснов, Колчак, Каледин, Корнилов... Что может быть страшнее и безобразнее гражданской войны? На чьей стороне были порядочные люди? Запомнился вопрос корреспондентки телевидения военному историку генерал полковнику Дмитрию Антоновичу Волкогонову: "Окажись вы в 1917 году в России, на чьей стороне вы бы выступили?" Ответ поразил меня: "Я исполнял бы присягу". Вот и весь сказ, присягни единожды своей стране и исполняй свой долг до последнего мгновения. Здесь и будет твое истинное начало, за которое не будет стыдно.
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023