ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Гендель Ольга
...Я так хотел жить....

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
  • Аннотация:
    Я живу в Беларуси...Эта проблема коснулась каждого....
  ...Памяти трагедии на ЧАЭС
  26.04.86
  Мама возилась на кухне: готовила большой обед. Она всегда любила посиделки большой компанией, но эти были особенные, это был мой девятый день рождения. Я, маленький мальчишка, сидел на подоконнике на кухне. Мама всё бегала от холодильника к плите, а я не смотрел на неё: мой взгляд был устремлен на улицу. Осень выдалась в этом году холодной и дождливой, и поэтому я не имел возможности выйти и попинать маленькими ножками кучки разноцветных листьев. Я только мог наблюдать как соседские дети бегают под дождём, радостные и весёлые. Я так им завидовал! Я также хотел порадоваться жизни, беззаботно и легко. Я поёжился на подоконнике и перевёл взгляд на небо. К своим девяти годам уже давно я знал, что следует ценить в жизни: нет более ничего настоящего чем семья и оно, небо. Нежное и мирное, оно выглядит таким беспечным, хотя нет, оно несчастное, потому что видит все беды и смерти людей, но - бедняга! - не может помочь и вот, как сейчас, плачет. Мне так хотелось увидеть снова то синее небо, которое я видел тогда, полтора года назад на поле в деревне у бабушки.
  Хуторок был далеко от города и от шоссе тоже, это был совсем иной, светлый и полный надежды, мир. Я помню, что часто от бабушки в поле убегал. Заброшенное оно было, посреди леса, там раньше клубнику выращивали, а потом поле заросло, но всё же средь сорняков и травы, которая была мне по пояс, можно было отыскать редкую сладкую-пресладкую ягодку. Но прибегал туда я не из-за клубники и не просто, чтобы удрать от бабушки, нет, не из-за этого: бегал к царю - к огромному, стоящему посреди поля, дубу. Дуб был в десятки раз выше меня, и я один не мог его даже объять руками, только мог припасть своим щупленьким тельцем к его могущему торсу. Я был так счастлив, ощущая его тепло, его близость, его сочувствие. Так мог стоять рядом с ним часами, пока не отказывали ноги, и я не падал на сухую траву. И только тогда, в те счастливые часы, минуты, секунды, забывался о болезни, наказавшей меня. Дуб успокаивал меня, он словно обнимал меня, поддерживал своими массивными ветвями и укрывал от бед. Он стал мне как родной отец, который редко просыхал и никогда не приласкал бы меня так, как этот дуб - отец мой, спаситель. Обнимая его, я всадил в ручки массу заноз, но меня это не огорчало: дуб дал мне намного больше добра и радости, чем боли и зла. Как-то вечером, когда бабуля протирала раненные мои ручки и вынимала из них занозы, она спросила: "Куда ты, внучек, днём ходишь?" Я тихонько сказал: "К папке..." "Так он же, мил мой, в Минске с матерью твоей!" Я замялся, но всё равно повторил: "К папке..." Бабушка покачала головой, но больше не заводила этого разговора. Я бегал к дубу всё лето, плакался ему, забыл о болезни на некоторое время, и болезнь на то лето, только на лето забыла обо мне. В конце августа за мной приехали родители и увезли меня домой в Минск. Я сидел на заднем сидении автомобиля и плакал - я, мужчина, плакал! Родители думали, что я не хочу уезжать от бабушки, но они ничего не знали и не понимали: я хотел к нему.
  Осенью меня в школу не пустили родители: болезнь осложнилась. Мне сделали биопсию где-то в начале зимы, прошёл курс химии весной. Болезнь затаилась как тигр перед прыжком на жертву. Этим летом я снова поехал в деревню: не к бабушке, к нему. Приехал, кинул рюкзак под кухонный стол и побежал через лес к дубу. Я проскальзывал между стволами деревьев как маленький уж. Лес просветлел. Я выбежал на поле - и всё в один миг рухнуло. Всё! Моё маленькое сердечко разрывалось от боли. Я потерял самого себя, словно срубили меня, а не его! Посередине поля, которое прибрали и засеяли пшеницей, находился пень. Его там раньше не было - он остался от дуба. Я бежал к нему быстро, раздвигая руками и телом колосья пшеницы. Разум был затуманен, свинцовые ноги сами несли меня к нему. Я подбежал и замер. Большой древесный круг лежал на земле, и мне напоминал почему-то солнце, только потухшее. Таким невероятным мне это казалось! Сел рядом с ним на сухую траву, разжал кулачки, и одной рукой провёл по пеньку. Поверхность была гладкая, тёплая как печь. Сердце щемило, словно его зажали в тески. Опять начала болеть голова. Тогда сидел около пенька и плакал как малыш, но я уже не был маленьким, потому что я знал боль, видел смерть. Это было в больнице под Новый год. Я был рад, т.к. знал, что утром привезут сладкие подарки. Нас в палате было девять человек: девять детишек с раком. Подарки привезли утром, к нам в палату их принесли девять, но два из них уже никто не ждал. Тем утром ни одна праздничная конфета не полезла ко мне в горло. Я долго плакал, проклинал Бога, которому каждый день молилась мама, и себя тоже, за то, что она мучается из-за меня. Тогда мне было отвратно само моё существование! И вот на поле я опять плакал. Что дальше произошло - не помню: я потерял сознание.
  Я пришёл в себя уже в больнице под до боли знакомыми лампами дневного света. Меня куда-то везли. Потом опять провал в памяти. Потом болезнь затихла. Осень, мой девятый день рожденье. Задувая свечи, я попросил только одно: "Я хочу жить!..."
  ***
  - Мам...мама....мамочка... - шептал я.
  Ко мне кто-то подошёл и погладил по забинтованной голове. Это были тёплые руки мамы. Мне болело всё тело, всё, что вообще может болеть. Я открыл глаза, веки были тяжёлыми, они горели. В полумраке палаты я видел блестящие заплаканные глаза матери. По её лицу я понял, что болезнь вернулась, но вот вопрос: "Уйдёт ли она или всё, конец???..." По щеке скатилась горячая слеза.
  - Не плачь, малыш, всё будет хор... - она запнулась: ей так хотелось, чтобы это было действительно так.
  - Мам...Я хочу жить.. Жить... - мне становилось всё тяжелее говорить, дышать, я горел. - Я хочу жить...
  Мама не могла слушать это без эмоций: она расплакалась. Она прикусила руку со всей силы: ей хотелось кричать, вопить что есть мочи, но она не могла это делать при мне: она знала, что мне и так тяжело.
  И как-то неожиданно всё затуманилось и начало меркнуть, мне стало ещё сложнее говорить.
  - Мам, а...ты помнишь мой день рожденья, ты торт спекла? Помнишь? Я свечки задувал... - голос мой был хриплый и слабый, в глазах темнело.
  - Помню, сынок, помню... - она попыталась вытереть слёзы со щёк, но щёки суше от этого не стали.
  - Мам, а море как выглядит? Оно красивое? Мам...
  - Да, солнце, да... - она заходилась от слёз.
  Я начал хватать воздух слабыми губами, всё темнело, меркло, я надрывался над каждым вздохом. Маму испугало моё дыхание, она подошла ко мне и испугалась: я бледнел. Я увидел страх и боль в её уставших глазах. Она подбежала к двери, открыла её и крикнула дрожащим голосом: "Врача! Врача! Скорее!..." Затем подбежала ко мне и взялась за мою маленькую истощённую ручонку. "Малыш, держись... - нервно говорила она. - Я люблю тебя, солнце..." Она всхлипнула и начала целовать мои пальчики. Вокруг меня забегали врачи, они суетились, мама плакала. Я горел, уже почти ничего не видел, жадно хватал губами воздух. Я закрыл глаза и увидел дуб, снова ощутил его близость и тепло, словно он был жив. Но потом я увидел и пень...Глаза налились слезами, горячили, как кипяток. Слезинки, падая на щёки, мгновенно испарялись, не доходя даже до подбородка. Я умирал...
  - Мам...- я закашлял. - Мам...
  Она плакала, у неё тряслись руки, ей ввели успокоительное...
  - Мам, а небо такое синее-пресинее...оно синее...- и я пискнул и замолчал. Я умер с такими удивлёнными глазами.
  У меня был рак. Я так хотел жить.
  
  ***
  Были похороны. Закапали крохотный гробик. Глаза женщины не просыхали. И в тот день она проклинала только одного человека - начальника, пославшего её, выпускницу мед. института, летом 1986 года в Чернобыль.
  26/04/2006
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023