ArtOfWar. Голиков Анатолий Юрьевич. Засада

Рассказ основан на реальных собыиях, имена и фамилии участников событий изменены.

* * *

Задают иногда вопрос:

- А что чувствует человек, попав в засаду?

Не знаю, как у десантников или в разведроте... А в пехоте, той, которой по разведкам шариться не положено, выглядеть это может и так...

...Сжимаемый остывающей окровавленной рукой пустой, без магазина и патронов в патроннике автомат, разбросанные вокруг тела пустые рожки от автомата, чеки от гранат в пыли сверкают - словно потерянные серебряные колечки или серёжки. Перевожу взгляд дальше. Рвотными массами вперемежку с носовыми выделениями усы, подбородок и грудь убитого измазаны. На паху - мокрое пятно... Это - тот человек, которого я любил и боготворил. Да его чуть ли не каждый пацан в батальоне боготворил. А мне так хотелось, чтобы мы стали друзьями. Я мечтал стать его другом. Ещё бы немножко и так и было бы. Но - не успел...

Глаза его, поблекшие и бесцветные, а вчера ещё такие голубые, распахнуты и устремлены в бездонное небо. И взгляд, словно говорящий "Как же так?"...

И видя его такого, я вдруг начинаю ощущать физически, как же страшно Ему было умирать. И понимаю, что умирать действительно страшно. Особенно в молодости. Особенно когда дома, на гражданке остались жена и маленькая дочка. И может быть, страшно больше всего именно за них... За тот ужас, который они должны пережить, узнав, что их папа - труп...

А я в то время, когда его убивали, должен был сидеть на своей позиции, не имея права сдвинуться с того места, которое должен занимать по тревоге, и стиснув зубы, молиться за то, чтобы хоть один из тех пацанов, которые мечутся сейчас в зелёнке, хоть один из них остался жив...

Все уже стоят по местам, по постам, по боевому расчёту... С первого поста ДШК рявкает, захлёбываясь. Это прапорщик, командир взвода "поливает" зелёнку из крупнокалиберного пулемёта, пытаясь отвлечь внимание на себя. На нас. На нашу заставу.

И те, кто окопался сейчас в "зелёнке", как будто бы забывают на время про пацанов, залегших сейчас где-то там, на границе зарослей колючей травы и подступающих к ним вплотную виноградников. "Духи" начинают стрелять по нам. Словно густой рой свистящих насекомых начинает носиться вокруг. Иногда такое "насекомое" шлёпается в стенку дувала рядом с амбразурой поста, взрывая маленькое облачко пыли. Слух обостряется и даже сквозь шум выстрелов улавливает шорох осыпающихся земляных крошек после каждого очередного щелчка.

Неожиданно в стройный "хор" автоматных и пулемётных очередей врывается не то воющий, не то шуршащий звук. И спустя мгновение дувал заставы вздрагивает от мощного удара, обрушившегося на него снаружи. Как будто кто-то собрался проломить стену и сейчас молотит по ней с той стороны огромной кувалдой.

Нормально. У тех, которые против нас, оказывается, есть гранатомёты. Вполне ожидаемое продолжение мужского "разговора". А ведь и вправду, редко у какого "духа", выходящего на свою "охоту", не оказывается под рукой хотя бы одного ручного гранатомёта. Да, было бы странно, если бы это было не так...

Все начинают мысленно сопровождать прилетающие из зелёнки звуки. Звук летящей гранаты не столько слышится, сколько ощущается каким-то нутром. Не ухом, а каким-то органом чувств, который все внешние сигналы переводит в бурные волны, прокатывающиеся внутри тела. Зато в ушах почему-то становится слышен звук собственного сердца...

Выстрел - пауза - взрыв. Адреналин наполняет организм, того и гляди польётся через край. Но это уже не испуг и не растерянность, которые появляются в первую минуту боя. Те давно прошли. Так давно, что, кажется, будто пролетело всего несколько мгновений, а на самом деле прошла уже целая вечность. И непроизвольный, животный испуг, и первая растерянность теперь уступили место азарту. Словно всё это - не более, чем игра. Очень увлекательная, хотя и очень опасная. Уже почти не задумываешься о том, что будет, если попадут в тебя, только отмечаешь: "Недолёт... Перелёт... Попали!!!" Кажется, что эти слова звучат прямо в твоей голове. И вся застава вслед за тобой произносит их хором, вдыхая и выдыхая одновременно воздух двадцатью пятью молодыми глотками. Хотя ни один стоящий рядом товарищ рта не открывал и ни одного звука не произносил. Начинаешь ощущать кожей, что такое коллективный разум и прочие мистические штучки, которые на гражданке иначе как чушь и дребеденью не называл. Пока не попал на войну...

Прошло пять минут, а может, десять, а может двадцать. А может, всего минута. Или несколько секунд. Время в такие мгновения, похоже, и вправду может и замедляться, и ускоряться, и искривляться, как пишут иногда фантасты в своих фантастических рассказах. Время становится другим, и мерить его в такие минуты обычными мерками становится невозможным...

...Но вот бой закончился. Всё утихло. Всё нормально, все живы, ни одного раненного или убитого на вашей заставе. Только в дувале духи дырку сделали, всё-таки попав в него из гранатомёта. Да одному нашему товарищу хвостовым оперением от гранаты по спине срикошетило, когда он по чьей-то команде бросился запирать ворота заставы.

Всё хорошо. Одно только плохо: животный страх пережит, и в твоей душе родился синдром. Но ты этого ещё не знаешь...

* * *

..."Взлетаю" на первый пост, судорожно шарю взглядом по зелёнке, по пересекающим её арыкам, по прилегающим к заставе огородам и садам. За ближайшим арыком, метрах в ста от заставы вижу на земле чернеющие пятна. Пятна явственно выделяются на желто-серой поверхности земли и хорошо различимы. По спине начинают пробегать мурашки, потому что начинаю понимать, стараясь ещё сопротивляться одолевающей меня мысли, что эти пятна и есть те пацаны с соседней "точки", которые должны были пятнадцать минут назад появиться у нас на заставе. А чернеют они потому, что у двоих из тех пацанов вместо серо-зелёных обычных солдатских бушлатов были одеты куртки от танковых комбезов, раздобытые по случаю в последней поездке в Бригаду.

Самое страшное, что эти пятна неподвижны.

Они - не двигаются... Не двигаются!...

Бросаюсь к взводному, с которым уже, начиная с Союза, не один пуд соли съели. Тот ещё сидит, сжимая побелевшими кулаками ручки ДШК, и оглядывает поверх него зелёнку. Нормальный мужик. Прапорщик. Ровесник. Многие вопросы решает быстро и инициативно, по обстановке. А если надо, и рёбра может пересчитать своими кулаками. И нос на сторону свернуть тому, кто это заслужит. В общем, свой человек...

Но он ещё не знает того, что же именно сейчас, здесь - и там, в зелёнке - произошло. И не должен знать. Потому что помимо того, что он - свой нормальный мужик, он ещё и командир. И не может знать всего, что знаю я, его подчинённый. Поэтому, оглядывая сейчас внимательно зелёнку поверх пулемётного ствола, он ещё не знает, что надо отыскивать взглядом. А я знаю. Я уже всё увидел и всё понял...

Как ему сказать, что там не просто передравшиеся между собой духи из соседних банд, затеявшие "разборку" на глазах у изумлённых шурави. И не царандойцы, решившие положить свои жизни за колонну, идущую сейчас по бетонке. Колонна-то, кстати, сегодня - афганская, "зелёная". И сопровождение сегодня должно было быть не наше, а "зелёное". То есть если и должен был кто-то выставлять блоки на бетонке, то не мы - точно. А те самые сарбозы, воины дружественной нам афганской армии. Или царандойцы, воины не менее дружественной афганской милиции. Но... Где вы видели сарбоза или царандойца, кладущих свою жизнь? Тема - для анекдотов...

Всё так. Но всё это - лишь условия для задачи, основания для последнего вопроса. А вот и сам вопрос. На "зелёное" сопровождение никогда ни одна зараза, прячущаяся в зелёнке, ни одну машину не обстреляла, по крайней мере, в районе нашей заставы. И шаланды, и наливники, и бурабухайки всегда проходили трассу в это время, как на параде, спокойно и уверенно. И все мы всегда знали, как само собой разумеющееся, что никаких засад в зелёнке в это время быть не может!!!

А если так, то откуда там именно в это время и именно в этом месте взялась сегодня засада? Какая сволочь навела?! Нет ответа на этот вопрос...

Бросаюсь к прапору:

- Товарищ прапорщик, надо идти смотреть, может, там наши!

И тут же - совсем не по уставному:

- Только быстрей, пожалуйста!

А дальше очень настойчиво:

- Только зелёнку надо с юга обойти, чтобы "духи" не ушли!

Прапорщик недоумённо смотрит на меня. Соображает, пытается понять, отчего это я так волнуюсь, с чего вдруг такая суета. Смотрим друг другу в глаза. Вижу, что и в его глазах появляется наконец-то понимание того, что происходило ещё несколько минут назад здесь и сейчас. И там, в "зелёнке". Да. Всё. Понял...

Остался последнее. И я это понимаю.

Не может он отдать приказ на то, чтобы солдаты покинули расположение заставы. Не может без согласования с вышестоящим командованием. Надо связываться с бригадой. БТР, стоящий поперёк двора уже трещит и свистит рацией. Это с соседней точки уже запрашивают "Что там у вас?! Что за шухер?!" А что доложить соседям и командованию, если сам не знаешь, что произошло.

Смотрю на своего командира, не двигаясь с места, гляжу ему в глаза, жду приказа броситься в атаку.

- Минометный расчёт - на месте, Берник - на ДШК, глаз с зелёнки не спускать. Все остальные - по боевому расчёту. Всем оставаться на своих местах, пока не вернемся. Гориков, Кариев, Ереженов, Сарычев - со мной.

Пока пацаны собираются, уже бегу открывать ворота. Ещё теплый автомат хлопает по боку.

Да, не зря последнее время привычка появилась не ставить автомат в оружейку, а вешать на спинку кровати. И каждый раз с патроном в патроннике. Наверное, потому что до дембеля чуть больше двух месяцев. Кто его знает, как может повернуться к тебе судьба: лицом или спиной...

Вот сегодня и пригодилось: как только услышал пальбу, сдёрнул ствол с кровати - и на свой, третий пост. Уже, как говорится, во всеоружии...

Одному из тех, кто сейчас в зелёнке, тоже до дембеля чуть больше двух месяцев оставалось. А до Приказа на дембель - месяц с небольшим. Было... Было... Теперь всегда будет "было"...

Для Него и для кого-то ещё сегодня понятие "жизнь" осталось в прошлом. А моя жизнь, наоборот, приобрела новое качество. Хорошо это или плохо, но интуиция, как предвидение будущего, родившись именно сегодня в моей души, уже не умрёт никогда. Теперь я всю жизнь буду мучиться предвидением того, что меня ожидает в следующие минуту, час, день, год... И всё равно буду поступать назло ей, руководствуясь обманчивыми доводами собственного ума...

Выходим за ворота. Прапор командует:

- Арык не переходим, идём вдоль арыка по этой стороне. Гориков - замыкающий. Задницу прикрываешь. Ереженов и Кариев - вперёд двадцать метров. Сарычев рядом.

С надеждой в голосе ещё пытаюсь как-то ускорить процесс:

- Товарищ прапорщик, а может вы сразу туда пойдёте? - махаю стволом автомата в ту сторону, где видел чернеющие в пыли пятна. Туда, где сейчас лежат тела пацанов...

- Только надо побольше народу взять. А я с рядовым Кариевым в сад ныряю, прямо здесь у кишлака, и мы начинаем с юга обходить. Может, там удастся перехватить этих...

И мысленно добавляю: "Этих сук..."

Мне уже ясно, что пацаны полегли. Хотя надежда, что кто-нибудь из них остался жив, ещё теплится. Поэтому два желания. И одно, самое главное - дать понять взводному, что надо уже прямо сейчас, не теряя ни секунды, бегом бежать в ту сторону, откуда была перестрелка и искать там ребят. И быстрей их вытаскивать, перевязывать, спасать если потребуется.

Второе желание - догнать в зелёнке тех, кто подло, из засады, расстрелял ваших пацанов!...

Духов-то, понятно, уже и след простыл. Въ..бали нам по полной катушке, сделали своё дело и, скорей всего, затерялись уже где-то в зелёнке. Уже чешут по садам и перелескам в сторону того кишлака, который сползает по склону южного хребта. Больше им деваться-то некуда. Одна у них дорога - до того кишлака, а там тропами - и за перевал. А там ищи ветра в поле. Точнее не в поле, а в зелёнке. Не в нашем же договорном кишлаке им прятаться...

Синдром, словно гангрена, пропитывает душу всё больше, всё глубже...

- Сержант Гориков - отставить препираться! Давно по рёбрам не получал? Идём все вместе... Ну, всё, готовы? Пошли...

Медленно, медленно идём, осматриваясь по сторонам и оглядываясь иногда назад. Я - замыкающий, оглядываюсь чаще всех. Хочется бежать бегом туда, где лежат пацаны.

Пацаны умирают!!!

Но бежать нельзя. Во-первых, никто не уверен на сто процентов, что всё закончилось, и нас не поджидает вторая засада. А уж мне и тем более не следует дёргаться - я "прикрываю задницу" нашего небольшого отряда. Правда, есть ещё пацаны, сидящие сейчас на первом посту нашей заставы. И так же как мы, они сейчас рыскают цепкими взглядами по зелёнке. Осознание этого факта и того, что над нами, на самом верху заставы стоит крупнокалиберный пулемёт с калибром пуль 12,7 мм и небольшой ротный миномёт с достаточным количеством грушеподобных снарядиков, немного греет душу. А ещё там - двадцать пар устремлённых на нас в эту минуту глаз. И это тоже хорошо...

Проходим вдоль арыка до того места, где он пересекается с другим, более мелким арыком. В этом месте огороды бабаёв заканчиваются, сад остаётся по правую руку, на том берегу большого арыка, вдоль которого мы пришли. Дальше начинается конкретная "зелёнка" и та тропинка, по которой пацаны шли со своей заставы на нашу.

Сходили в самоволку, называется! Бл... !!! Это вам не в Союзе через полковой забор прыгать!!!

Углубляемся в зелёные заросли, образованные кустами и разросшимся камышом. Проходим немного по тропинке. Странно. Ничего нет. Ни следов, ни патронов, ни пацанов. Сворачиваем с тропинки, перебираемся по брёвнам, брошенным заботливой афганской рукой, через большой арык, на ту его сторону, где сад. Полноводный арык журчит всеми своими водами так, что не слышно даже протекающий в какой-нибудь сотне метров отсюда Аргандаб. Это река. Их река...

Сразу от арыка начинается и уходит на юг, в сторону ближайшего горного хребта, густой фруктовый сад. Видимость в саду - метров двадцать-тридцать, максимум. А там, где он не ухожен, и на метр впереди себя ничего не разглядишь в заполонивших всё кустах и камышах.

Идём обратно, теперь уже в сторону заставы, вдоль арыка, в сад не углубляемся. Только посматриваем туда часто и внимательно, щура глаза. Это - уже не наша территория, не наша земля. А вот под ноги смотреть никто не приучен, высматривать в траве незаметные проволочки, усики, ямки. Пока везёт. Видимо, у духов времени не было. Все взгляды обращены в глубину густых зарослей. Пальцы у всех на спусковых крючках. Ремни автоматов сброшены с плеч. Не дай бог, запутаться в последний момент или зацепиться за что-нибудь. Страшно? Страшно...

Погода хорошая. Тепло. Солнышко светит. Время ещё на самое жаркое. Часов десять по-местному времени, не больше. Утро уже пролетело, а полуденный зной ещё не наступил. Да, замечательный был бы сегодня день. Если бы...

Вот уже и колонна афганская по бетонке пошла. Несутся по дороге машины как ни в чём ни бывало, пыхтят моторами, везут дружественному афганскому народу наши тушёнку, муку, бензин. Сквозь просветы в кустах дорога видна, как на ладони.

Продолжая "прикрывать" свою и чужие спины, иду в конце цепочки. Иногда, видя, что прапорщик не смотрит в мою сторону, сворачиваю с тропинки, вьющейся вдоль арыка, и, пробежав в сторону метров пять-семь, всматриваюсь в глубину темнеющих кущ. Очень хочется увидеть мелькающую вдалеке спину, по которой с неописуемым наслаждением полоснул бы длинной-длинной очередью из своего "калаша".

Ну, где же они, эти самые "духи"?! Ведь они должны ещё быть где-то здесь, может, затаились совсем рядом, в нескольких метрах от нас, чтобы не трещать засохшими ветками и сучьями. Может, даже видят нас...

Чувства напрягаются, как у волка на охоте. Смотришь, слушаешь, нюхаешь воздух, пытаешься почувствовать врага кожей...

Отряд уже немного растянулся. Моя задача - знать всё, что делается позади нас, не выпуская взглядом спины идущих впереди товарищей. Самая заметная - спина взводного, такого дорого и... любимого в эту минуту.

Неожиданно идущий метров за сорок впереди Расул взмахивает руками. Рядом Ержан, останавливается, тоже начинает махать руками и что-то кричать. От неожиданности слегка приседаем. Первая мысль: "Началось...".

Нет, всё в порядке. Просто зовут к себе. Что-то нашли.

Народ подтягивается, сгрудивается над чем-то. Уже кто-то нагибается к земле, куда-то лезет. Подхожу последний. Вижу какую-то дыру в земле: не то яма, не то нора...

Схрон? Землянка?

Небольшой окоп, длиной метра полтора и глубиной по грудь. Часть окопа заложена сверху брёвнами, жердями и ветками и забросана толстым слоем земли, на котором успела уже проклюнуться молодая весенняя травка. Всё сделано добротно, со знанием дела. И видно, что неспешно. Когда успели?! Ведь, по ночам и это место тоже простреливается! Когда успели?..

Внутри достаточно уютно. В той части окопа, которая закрыта сверху, можно укрыться во время любого обстрела. Если потесниться, то можно уместиться и вдвоём. Только прямое попадание может чем-то грозить сидящему внутри - авиабомба или мина от миномёта. Высунувшись из окопа в том месте, где он не накрыт брёвнами, можно в просвете среди деревьев и кустов как на ладони увидеть бетонку. Просвет сделан, похоже, специально. Толстые ветви деревьев и стволы кустарника чья-то заботливая рука раздвинула и пригнула к земле, тонкие ветки аккуратно обломаны. С наползающим откуда-то из глубины души холодком начинаю понимать, что кто-то, сидя здесь, возможно каждый день наблюдал за нашими колоннами, спешащими в сторону Кандагара, за нами, выезжающими с заставы на сопровождение на своем БТРе. Может быть, даже, сидящие здесь видели нас, прогуливающихся по бетонке вокруг выставленного на блок бэтээра или орошающих своими сверкающими струями лежащую под ногами землю. Их землю...

На дереве висит не то одеяло, не то попона. Видно, приехали на ишаке. Вокруг раскиданы картонные зелёные трубы, остатки отработанных ручных гранатомётов. Прямо под бруствером, образованным передней стенкой окопа, густо рассыпаны переливающие медью на солнце автоматные гильзы. Цепляю горсть. Калибр 7,62. Понятно. Китайские...

Значит, стреляли отсюда. И значит, искать пацанов надо, идя прямо от этого места туда, к посверкивающей на солнце бетонной полосе дороги. Какие-то пятна чернеют на земле именно в той стороне.

Расул с Эржаном уже перебрались по срубленному очередью ДШК стволу дерева на ту сторону арыка. И разглядев что-то, ускоряют шаг. Вот уже почти бегут. А потом также внезапно останавливаются метрах в ста от нас и стоят, разглядывая что-то на земле.

Прапорщик, я и Сашка ещё пока стоим здесь, на этом берегу, и смотрим на них.

В такие минуты, ещё тешишь себя остатками каких-то сомнений, каких-то надежд. На что можно надеяться в такой ситуации? Зачем надо себя обманывать, когда и так уже всё ясно?

Странное существо - человек. Всех норовит обмануть. И себя обмынывает, и других. И сам же от этого обмана и самообмана страдает, болеет, умирает. Погибает...

Последняя надежда рухнула сразу и просто.

Эржан нагнулся, а потом выпрямился и махнул поднятой с земли гитарой.

Всё. Нет пацанов...

То, что пацаны с соседней точки пойдут к нам с гитарой знали все, кто должен был знать. Это была та самая гитара, которая как реликвия передавалась с заставы на заставу. Это был единственный предмет, по-настоящему не военный в этой военной жизни, единственно и однозначно напоминающий всем, кто его видел и прикасался к нему, что где-то ещё продолжается гражданская жизнь, что она эта жизнь есть, и когда-нибудь ещё обязательно будет.

Накануне Сашка Сарычев сводил меня на соседнюю точку познакомиться с ребятами. На гитаре я играл сравнительно неплохо, можно сказать, с душой. Собственно для этого меня туда Сашка и повёл. Понятное дело, попили за знакомство, покурили, попели от всего сердца. Засиделись до вечера. Уж не знаю, как ребята на нашей точке прикрыли нас перед прапорщиком да перед лейтенантом. По крайней мере, вчера нас никто не хватился.

Гитару договорились оставить у них. И на следующий день, то есть сегодня, придти снова с тем, чтобы ещё раз попеть и после этого забрать гитару обратно, к себе на "точку".

В восемь утра Сашка пальнул в воздух красной ракетой, залез в броник, включил рацию и настроился на заранее, наверное, оговорённую частоту. Соседи, видимо, должны были сделать то же самое. Я как человек новый на заставе, следил за его манипуляциями, как дикарь за камланием шамана.

Связь установилась быстро. Видимо, всё уже было отработано. И уж не знаю кто и почему там на ходу что-то решил переиграть.

Факт остаётся фактом. Не мы в то утро пошли через зелёнку, а ребята с той самой заставы, где мы вчера в гостях были. Тоже хотели поглядеть, как мы живём. Ну, и поближе познакомиться, всё-таки соседями теперь должны были стать. И с нами познакомиться поближе. И с теми, кто на нашей "точке" до нас сидел. А сидели здесь ребята из Первого батальона. Уже почти год.

Когда наш батальон пошёл на "точки", я был в госпитале.

В госпиталь попал классически. Пришли в середине декабря с рейда. В рейде однажды на ночёвке посидели возле костерка вместе с местным солдатом, сарбозом или царандойцем, уж и не помню точно. Помню только, что дожидались своей очереди, чтобы перевал пройти. Ну, посидели, поболтали, покурили. Одну сигаретку на троих по кругу так и курнули. Сигаретку, понятное дело, не простую... Две недели после возвращения из рейда поползал я по расположению батареи, помогая собирать, увязывать и грузить взводное добро, с которым взвод должен был отправиться на заставу. А когда все сборы были уже почти закончены, посоветовали мне "дедушки" из соседнего взвода в санчасть сходить. Шёл я туда, покачиваясь, и думал, что если никаких болезней у меня не найдут и предложат обратно пойти и в родной казарме отлежаться, не пойду ни за что, останусь в госпитале, пусть что хотят с тобой делают. Сил дойти обратно уже не оставалось.

Никто меня обратно отправлять, конечно же, не стал. Желтуха это у меня была. Поэтому тут же определили под меня койку в реанимационной палате. Укол, капельница, всё как положено. Первые несколько дней помнил сквозь туман. Потом ничего, оклемался. Через месяц выписали. И поехал я на точку к своему родному взводу и товарищу взводному командиру...

А здесь, на "точке" мне уже такую рекламу пацаны из нашего взвода перед местными "старожилами" сделали, что даже как-то неудобно было: и на гитаре я играть мастак, и песни пою звонко, и попить могу, и покурить умею за компанию. В общем, свой в доску...

* * *

Когда Эржан замахал гитарой, у меня в груди ещё раз как будто что-то оборвалось. В который уж раз за это утро.

Добежали мы до того места...

Васька лежит ближе всех к зелёнке. Видимо, когда духи их расстреливать начали, успел ещё немного отбежать и залечь. И похоже, прикрывать стал всех. Гитара метрах в двух от него валялась, как Расул сказал. Видимо он, то есть Васёк, с ней и шёл.

...Сжимаемый остывающей окровавленной рукой пустой, без магазина и патронов в патроннике автомат, разбросанные вокруг тела пустые рожки от автомата, чеки от гранат в пыли сверкают - словно потерянные серебряные колечки или серёжки. Перевожу взгляд дальше. Рвотными массами вперемежку с носовыми выделениями усы, подбородок и грудь залиты. На штанах, в районе паха - мокрое пятно. Наверное, когда понял, что помирает... Глаза, вчера ещё такие голубые, а сейчас поблекшие и бесцветные, распахнуты и устремлены в бездонное небо. И взгляд какой-то недоумённый, как бы говорящий "Как же так?"...

А я стою и думаю:

- Так вот оно какое - Лицо Смерти!

- Вот он - Страх Смерти...

Истинное, страшное в своём натурализме, сладкими речами о героизме да красивыми картинками не приукрашенное лицо Смерти...

* * *

И тут кто-то заметил, что мокрота, выступившая из носа и изо рта у Васьки, маленькими пузырями нет-нет да вздуется.

Тут уж я сам, помню, орал, наверное, громче всех:

- Жив!!! Жив Васька!!!

Другие мужики, которые у Гришкиного тела в это время были, тут же подбежали. Тот-то метрах в тридцати за Васькой лежал, поближе к бетонке.

Видно когда Василий залёг, Григорий товарища не бросил, а по инерции ещё немного пробежав, залег в небольшой лунке. И луночка-то хорошая. Прямо маленький окопчик. Да вот не спас его этот окопчик...

Лежит бедолага, двумя руками тоже автомат сжимает. И холодный уже. Автомат хрен вырвешь. На спине ран вроде не видно. Голова тоже цела.

Кое-как на спину перевернули, автомат из рук вытащили. Гимнастёрку на груди тоже разорвали. Три дырки в груди, аккурат, рядышком, как в яблочко суки засадили...

Ладно, с Гришаней всё ясно. Надо Ваську спасать, пока ещё можно.

Гимнастёрку на груди разорвали. Стали сердце слушать, да видно уже совсем еле-еле оно за жизнь цеплялось, совсем потихоньку колотилось. Ничего не слышно!

Но воздух-то из лёгких выходит, руки-ноги гнутся, сам весь ещё тёплый. Значит, живой ещё! Живой!!! Это самое главное! Погоди, Васёк, не помирай, сейчас всё сделаем...

Голова в такие минуты быстро соображает.

Прапор ещё рта раскрыть не успел, сунул я уже в свободную руку Расулу свой автомат, и перескочив ближайшую канаву понёсся к нашей заставе, чтобы БТР оттуда сюда пригнать. Ну, чтобы пацанов, значит, вывозить. И конечно, чем быстрее, тем лучше...

Земля у бабаёв уже перепахана под огороды, грядки аккуратненькие сделаны под виноградники, под метр высотой. Несусь, едва земли касаясь. Никогда так не бегал. Только стараюсь не оступиться и не упасть. Шею или ноги точно сразу можно сломать. А самое-то главное - что Васька там позади остался!...

Остановиться уже не могу, хоть и задыхаюсь уже. Эх, говорила мама "Не кури, сыночек!"... Мысли о Ваське с каждым прыжком, с каждым рывком всё больше и больше сзади подхлёстывают. Так по самым гребням виноградника и несусь. Ну, вот наконец-то и позади они. Кашель душит прокуренные лёгкие. Половину расстояния, отделяющего нас от заставы, пробежал, пропрыгал по бабаёвским грядкам. Метров сто, сто пятьдесят. А ещё столько же, наверное, осталось. Жарко. Бушлат, на голое тело одетый, движения сковывает. Срываю с себя его, бросаю на ходу куда-то в сторону, и несусь, несусь, несусь...

Иногда бывает в жизни страшно не от того, что ты умрёшь, а от того, что другой человек умрёт. Его ещё можно спасти, вытащить, откачать, на вертушке в госпиталь отправить. Там мужики да тётки нормальные, быстро всё заштопают, пришьют, перевяжут. Главное, не дать ему помереть. Главное, обогнать эту кривую беззубую старуху с косой, которая рядом несётся и обогнать тебя хочет...

На заставе мужики всё это время наблюдали за нами. Не успел я добежать, смотрю выкатывается из-за точки бэтээр камаловский. Ну, Камал, узбек, значит, за рулём. Кому же ещё как не ему... Самый крутой водила в нашем взводе! Пока я ещё по инерции бегу, бронник успевает на бетонку выехать. Напрямую-то по тем колдобинам виноградным да огородным, по которым я скачу, ему не проехать.

Доезжает до того места на бетонке, напротив которого все наши стоят, и с ходу через арык, идущий вдоль дороги, перелетает. И не тормозя, на все газах мчится к нашим.

Я, как только увидел, что БТР с заставы выезжает, остановился, отдышался и обратно по тем же огородам рванул. Последние метры только не бежал уже, а еле шёл. Когда доплёлся, увидел, что мужики уже всё сами сообразили, Васю поудобней положили, под голову что-то ему подсунули. Рядом Гришино тело тоже уже лежит. Чтобы сразу обоих на броник, значит, быстрее погрузить.

И тут вдруг все понимаем, что ребят-то, ну, тех, кто через зелёнку шёл, не двое было, а трое. Это все видели. И где ж тогда третий? Остаться в зелёнке не мог, всё там обсмотрели. Вокруг тоже вроде не видно.

И тут мы увидели его...

Он шёл от бетонки, тупо глядя впереди себя и волоча за собой автомат. В другой руке был пустой рожок. Видимо, пока не подстрелили, успел добежать, переметнуться на другую сторону дороги и залечь. Оттуда потом и палил, пока патроны не кончились.

Тело его раскачивалось из стороны в сторону, словно он был пьян. А лицо...

Иногда в книжках пишут "на нём не было лица" или "побледневшее лицо". Лица на нём действительно не было. Это была окаменевшая, остановившаяся в какой-то потерявшейся мысли маска. Причём маска эта была зелёного цвета.

Ни до, ни после этого я не встречал людей, у которых было бы такое зелёное лицо. Оно не выражало никаких эмоций, только глаза смотрели с какой-то обречённостью и одновременно с надеждой. Губы беззвучно шевелились, то ли повторяя какую-то застрявшую в голове молитву, то ли продолжая какой-то начатый и незаконченный разговор.

И лицо его было зелёного цвета.

И тут я ещё раз за одно и то же утро понял, что это тоже - лицо Смерти. Такое оно тоже может быть.

Когда парень доплёлся до нас, все увидели, что роба его "эксперименталки" сзади вся пропиталась кровью. Широкий багровая полоса тянулась почти от самого затылка. Когда стянули с него гимнастёрку, увидели длинный кровавый шрам. Пуля прошла по касательной, только вспоров кожу...

* * *

Когда Васю клали на десантное отделение бронетранспортёра, я его поддерживал снизу. Рука его в последний момент соскользнула вниз, и мне на обнажённую грудь полилась тонкой струйкой его кровь. Я хотел подхватить руку, но тут струя усилилась, орошая всего меня ярко-багровым теплым ручьём...

В такие минуты уже не важно твоя это кровь или не твоя. Не важно. С этого момента ты становишься заложником Смерти, которая ещё не приняла тебя в свои крепкие объятия, но уже показала, что она Хозяйка судьбы, и твоей, и твоего друга, и твоего врага... После этого твоя жизнь превращается в ожидание того момента, когда это жертвоприношение, в котором тебе отведена роль агнца, должно будет свершиться. И когда ты понимаешь, что в отношении тебя решение где-то там наверху уже принято, но ещё не исполнено, ты начинаешь проникаться искренней благодарностью к тому, кто тебе даровал это маленькое право видеть, чувствовать, жить. И понимаешь, что насколько легко это право тебе было даровано, настолько же легко оно может быть отобрано. И не только у тебя. Но и у того, кто рядом с тобой. Всё решено заранее, все роли расписаны, кто и когда выходит на сцену, кто и когда должен уйти с неё за кулисы. За кулисы, из-за которых в этой пьесе уже не возвращаются...

Война - хорошая штука... Как бы плоха и отвратительна она ни была. Она заставляет любить Жизнь по-настоящему, просто за то, что она, Жизнь, была, есть и, слава богу, ещё продолжается. Любить, не измеряя эту любовь количеством звонких, хрустящих купюр в кошельках и карманах, количеством "кубиков" в цилиндрах мотора машины, количеством квадратных метров квартиры или домаь. Жизнь можно измерить только количеством дней, отведённых тебе и прожитых тобою. Или количеством дней, отведённых твоему другу и прожитых им.

Внутри каждого из тех, кто был на войне, тикает такой счётчик. И они лучше, чем другие, слышат его щелчки.

Они - это те, кто был на войне. Какой бы она ни была для каждого из них...

2007-2013, апрель

© Copyright Голиков Анатолий Юрьевич (golikov@bk.ru) Размещен: 06/12/2013, изменен: 14/04/2017. 36k. Статистика. Рассказ: Афганистан Скачать FB2	Оценка: *8.5068** Ваша оценка:

Голиков Анатолий Юрьевич Засада

Голиков Анатолий Юрьевич
Засада