ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Inks James
Восемь спасшихся

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.56*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книгу эту написал штурман американского бомбардировщика, которому волею судьбы пришлось скитаться по враждебным землям Балкан в ходе Второй Мировой войны. Издал он ее аж в 1954 году. А шестьдесят лет спустя - я по случаю купил за четыре доллара его книгу на окраине Токио, в магазине, сплошь заваленном антикварной литературой на пяти или шести языках, сборными моделями, безделушками и сувенирами. Все как-то не складывалось прочитать ее. А потом, еще лет семь спустя, разбирая стол, вдруг отыскал ее среди бумаг - и решил не просто прочитать ее, а еще и перевести, чтобы и те, кому интересна история Второй Мировой войны, смогли бы приобщиться к этому небезынтересному эпизоду.


   ВОСЕМЬ СПАСШИХСЯ
   (автор майор Джеймс М. Инкс, под редакцией Лоуренса Клингмана, перевод Алексея Гребиняка).
  
   Посвящается памяти генерала Драголюба "Дражи" Михаиловича* и тех его соратников, живых или мертвых, кто помог нам.
  
  * Югославский сербский военный деятель. В 1941 году был офицером сербской армии. Не признав капитуляцию Югославии, когда войска стран Оси вторглись на Балканы, он возглавил движение четников, боровшееся с немецкой оккупацией (вначале совместно с коммунистами, потом параллельно с ними). Продолжил борьбу против коммунистов после поражения Германии, но был схвачен в марте 1946 года и расстрелян в июле того же года в Белграде. Место захоронения неизвестно (Прим. переводчика).
  
  
   От переводчика.
   Книгу эту написал штурман американского бомбардировщика, которому волею судьбы пришлось скитаться по враждебным землям Балкан в ходе Второй Мировой войны. Издал он ее аж в 1954 году.
   А шестьдесят лет спустя - я по случаю купил за четыре доллара его книгу на окраине Токио, в магазине, сплошь заваленном антикварной литературой на пяти или шести языках, сборными моделями самолетов, разнокалиберными безделушками и сувенирами. Все как-то не складывалось прочитать ее. А потом, еще лет семь спустя, разбирая стол, вдруг отыскал ее среди бумаг - и решил перевести, чтобы и те, кому интересна история Второй Мировой войны, смогли бы приобщиться к этому небезынтересному эпизоду. 'Все равно постоянно в словарь лазить, так уж пусть это будет не зря!' - подумал я тогда.
   Насколько мне известно, на русский язык до меня эту книгу никто не переводил. А если вдруг выяснится обратное, то рад буду сравнить свой перевод с тем, что выполнили предшественники.
   Я постарался максимально сохранить стиль уважаемого Джеймса Инкса, чтобы передать дух времени и его видение ситуации. За перевод столь объемного художественного текста браться мне еще не приходилось. Было нелегко, но я горжусь, что сумел довести дело до конца.
   Хочу отметить, что моя личная точка зрения на некоторые вопросы не совпадает с точкой зрения автора. Тем не менее, я переводил, как есть, даже если точка зрения Инкса противоречит общепринятой.
   Мне хотелось бы поблагодарить за помощь в переводе моего друга Илью по прозвищу "Дед" - одного из тех людей, кто ждал эту книгу из-за своего увлечения историей балканских событий, и кто консультировал меня по вопросам языкознания, помогая иногда с переводами тех или иных сербских выражений из книги.
   И хочу отдельно поблагодарить своего ангела-хранителя за то, что тем апрельским холодным вечером надоумил меня купить на последние деньги эту старую книгу. Я тогда и подозревать не мог, что в тот тяжелый год, когда земля будет буквально уходить у меня из-под ног, и все полетит в тартарары, и станет рушиться привычный мне мир, именно методичный и постоянный перевод дневников Инкса позволит мне сохранить рассудок. Почти ежевечерне я переводил страницу-другую, иногда отчаиваясь, порой забрасывая перевод на месяц-другой... но перевод книги в итоге позволил мне выжить, как помогло выжить Инксу ведение его дневника.
   Приятного вам чтения!
  
  
   НИЧЕЙНАЯ ЗЕМЛЯ, 1944
   Покидая пылающий самолет, американские летчики вспоминают молитву своего капеллана: "Господи, сохрани и направь людей, летящих через бескрайние пространства неба! Вечный отец, дай им сил, чтобы спастись, дай им мужество и храбрость!".
   Эти люди не понаслышке знают, что такое мужество и храбрость. Они без тени страха спускаются c небес в тлеющие глубины ада - туда, где враг ждет их, чтобы расправиться с ними.
  
   28 июля 1944 года
   Время - 02:45 местного.
   Рука моя свесилась во сне с койки, и пальцы коснулись влажной земли и засохшей травы. Полоска лунного света раскрутилась вдоль палатки, когда кто-то, выходя, откинул полог, и метнулась назад, когда тот с шелестом вернулся на место. В какое-то мгновение я заметил свой карманный фонарик, вывалившийся на пол палатки, подобрал его включил и положил под койку, где его и без того неяркое свечение стало еще приглушеннее. Затем я сел на койке и принялся одеваться.
   Огонек спички вспыхнул на койке напротив меня. В полумраке я разглядел блеснувшие, как у кота, глаза Скиннера, когда он прикуривал сигарету.
   - Мне тоже одну, - шепотом попросил я. Скиннер молча бросил мне пачку, которая приземлилась на койке позади меня.
   - С кем ты сегодня полетишь? - хрипло спросил он.
   - С Перкинсом и его парнями. С теми же, с кем до того летал.
   - Рискуешь своей головой с зелеными юнцами из замены?
   - Всего лишь один вылет, и все.
   - Штабные ребята потеют над этим брифингом со вчерашнего полудня.
   - Кому ты рассказываешь!
   Итальянская ночь была теплой и липкой. Рубашка намокла и прилипла к спине.
   - У меня есть пара цыпочек на примете на вечер. Присоединяйся! - сказал Скиннер.
   - Я уже попросил поставить меня на вылет.
   Кто-то сильно всхрапнул в дальнем углу палатки и затих. Далекий, неясный гул голосов из соседних палаток с трудом пробился снаружи.
   - Мы долго воевали вместе, - сказал Скиннер. - Чертовски не хотелось бы потерять тебя.
   - У меня на четыре вылета больше, чем у тебя. Когда ты будешь подавать сигнал SOS на передовой, я уже буду дома есть свой завтрак в кровати.
   - Возможно, ты и прав. Удачи.
   - До скорого.
  
   Время - 03:30 местного.
   Мы подались в палатку, где проходил брифинг, готовясь к худшему. Когда офицер оперативной службы открыл большую карту на стене, мы увидели нанесенный на ней маршрут рейда на Плоешти. Это было именно оно.
   У Гитлера были нефтяные заводы в румынском городе Плоешти, и его танки и самолеты не могли действовать без производимого ими топлива. Для защиты таких важных предприятий там было размещено множество зенитных орудий, да еще вдоль нашего маршрута тут и там были разбросаны аэродромы, где нас поджидали истребители. Плоешти был сейчас самой сложной целью в Европе, и самой ценной для моего подразделения, 776 бомбардировочной эскадрильи.
   Усталый и резкий голос офицера оперативной службы перекрыл тревожный гул наших разговоров:
   - Прошу внимания. Запуск двигателей в 5.30, начинаем руление в 5.45, взлет в 6.00.
   Я подумал: я уже участвовал в пяти рейдах на Плоешти, и этот будет шестым.
   Монотонным голосом офицер зачитал нам положение самолетов в строю. Я, штурман, делал заметки в записной книжке. Мы были замыкающими. Последний бокс с лентой кинофильма, так сказать, из всего комплекта боксов. Наш самолет занимал 23-е место в строю. Немецкие зенитки всполошатся при появлении первых наших самолетов над ними и вовсю оторвутся уже на замыкающих.
   - Вопросы? - уточнил у нас офицер, закончив брифинг, и уступил место штурману прежде, чем кто-то успел поднять руку.
   Штурман обрисовал технические детали рейда. Маршруты - зигзагом к цели, чтобы сбить врага с толку, потом прямой полет домой. Высота - 24 тысячи футов. Точки рандеву и времена. У нас должно было быть истребительное сопровождение, плюс компания других бомбардировщиков. Также штурман сообщил о намеченных зонах аварийного приземления и маршрутах выхода к местам расположения дружественных сил, а заодно - о положении спасательных судов в Адриатическом море.
   Я подумал: некоторые наши самолеты должны будут покинуть строй, и тогда мы займем их место.
   Штурмана сменил другой офицер, сообщивший бомбовую загрузку, цели и интервалы нанесения ударов.
   За ним появился разведчик: положение позиций ПВО вокруг наших целей, количество и калибр орудий, ожидаемое положение вражеских аэродромов вдоль маршрута, количество и типы истребителей-перехватчиков на них. А заодно описал маршруты наземного выхода к дружественным силам на случай, если нас собьют.
   - Теперь Югославия, - все тем же механическим голосом продолжал он. - Помните, что там сражаются пять разных сил, и зачастую не очень понятно, кто на чьей стороне. Надеюсь, вы понимаете, что главное держаться подальше от немцев.
   Никто не засмеялся.
   - Там полно партизанских отрядов, - закончил он. - Они преследуют свои цели. Одни за нас, другие против нас, иногда на ходу меняют стороны...
   Мы все это слышали уже не раз. Но что-то могло поменяться по сравнению с прошлым брифингом, и поэтому мы были вынуждены внимательно слушать это подолгу перед каждым рейдом.
   После разведчика слово взял метеоролог: чистое небо, неограниченная видимость.
   Наполнение носимого аварийного запаса: отпечатанные на шелке карты, разговорники, 45 долларов США купюрами, таблетки для очистки воды, прочие препараты и витамины.
   Кто-то собрался с силами после явно веселого вечера с grappa и signorinas:
   - Коллеги, Плоешти - один из ключей Гитлера к победе в этой войне...
   Я подумал: 42 вылета. Этот и еще семь за ним, и я поеду домой, в Техас!
   Капеллан Иствуд всегда находил громкие и пустые слова, чтобы поддержать нас. Он взял слово в самом конце, и мы склонили головы вместе с ним. В этот момент в палатке не бывало атеистов. Он написал стихотворение, которое он читал теперь - мою любимую молитву:
   - Господи, сохрани и направь людей, летящих через бескрайние пространства неба! Вечный отец, дай им сил, чтобы спастись, дай им мужество и храбрость!
   Аминь.
  
   Время - 05:00 местного.
   Каждый из членов нашего экипажа проверил свое рабочее место в самолете, и мы выстроились на стоянке перед нашим огромным бомбардировщиком В-24 "Либерейтор". Это была машина, полученная взамен прежней, и потому еще не имевшая собственного имени. Нашу группу серьезно потрепали с марта, и некоторых выбывших членов экипажей также заменили. Ежась от утреннего холодка, я невольно подумал: а не поспешил ли я вызваться добровольцем на этот вылет взамен их заболевшего штурмана?
   Радист, русоволосый сержант Джон Шуфферт, также добровольно вызвался лететь взамен заболевшего сослуживца. Он торопился домой даже больше моего.
   - Как дела, сержант?
   - Превосходно, лейтенант. Вы укажете нам путь домой, и я буду на пути домой в Питтсбург уже завтра.
   Он был высокого роста, около шести футов - во мне было только пять футов и девять дюймов. Я посмотрел на него снизу вверх. Если он и был взволнован, то не выказал этого.
   - Я покажу тебе дорогу на Питтсбург, если ты останешься еще на семь рейдов после сегодняшнего.
   - Лейтенант, после сегодняшнего полета вы не дождетесь, чтобы я хотя бы раз в своей жизни поднялся выше второго этажа. А еще я в жизни не сяду в машину, которая едет быстрее тридцати пяти миль в час.
   Лейтенант Францис Р. Морли, бомбардир, также прибыл к нам из Питтсбурга. Внешне они были очень похожи с Шуффертом.
   - Этот рейд - как с девкой поразвлечься, - сказал он. Но было видно, что он очень волнуется.
   Подошел пилот, лейтенант Льюис М. Перкинс - родом из Афин, штат Кентукки.
   - Ну, Морли, как прицел и интервалометр? Дадут нам рассыпать яйца, когда время придет?
   - Им придется. У нас полный бомбоотсек 500-фунтовок. Не хотел бы я их высыпать на другие самолеты.
   Бортстрелок, капрал Бен Пизион из Джексона, штат Мичиган, задумчиво спросил:
   - Может, найдем какую-нибудь неисправность, чтобы еще поспать?
   - Точно. Я не боюсь, просто устал, - поддержал его Арки, хвостовой стрелок.
   Перкинс поморщился:
   - У нашего корабля - два крыла и четыре мотора. Мы не можем теперь соскочить в последний момент.
   Он повернулся к сержанту Нилу М. Спэйну, которого война выдернула из далекого городка Джон Дэй в штате Орегон:
   - Как насчет кислорода, Нил?
   - Все заправлено, сэр.
   - Парни с хвостовых огневых точек, ваши игрушки в порядке? Достаточно патронов?
   - Да, сэр, я думаю, все нормально. Я слышал, как Арки пел песенку своим пулеметам, - ответил сержант Виллард Е. Гриффин из Фредериксбурга, штат Виргиния.
   - Всего лишь сказал этой изысканной машинке, что ей достаточно стрелять в два с половиной раза быстрее, чем игрушечный пистолет, который мне подарил дед на мой третий день рождения, - элегантно отозвался Арки. Высокий и стройный, двадцатисемилетний стрелок был самым старшим в нашем экипаже. Перкинсу и мне было по двадцать три - остальные и того моложе. Арки также был самым красивым из нас - не только в экипаже, но и на всей базе. По-настоящему его звали Флойд Е. Амфлит, и он был родом из Харрисбурга, штат Арканзас. Это, как и его протяжное произношение, объясняло его прозвище*.
   - Так, парни, - сказал Перкинс. - Пятнадцать минут на проверку снаряжения и подготовку. Проверяйте свое оборудование - и на борт.
  
   * Одно из значений слова "Арки" в английском языке - 'фермер из Арканзаса' (Прим. переводчика).
  
   ***
   Так это было в те дни. Ты просыпался с ощущением холодной тяжести в желудке. В первые минуты ты был наедине с собой и этим ощущением, и это ужасно действовало на тебя. Легче переносилось, если рядом был кто-то еще. Ты острил и шутил, и нес околесицу, и смеялся буквально над всем - хотя ничего действительно веселого и не происходило. Снаружи ты оставался жестким и дерзким. Но внутри все становилось мягким и аморфным, исключая тот самый холодный камень в глубине твоего желудка, который тянул тебя вниз, и ты мог ходить и смеяться, потому что видел, что все остальные вокруг страдают от того же самого.
   Когда ты просыпался в черной мгле ночи, ты думал: полчаса до брифинга, несколько часов до вылета, затем три или четыре часа до цели, затем два или три часа до возвращения на базу.
   Вот с чем ты просыпался в те дни, и ты открывал глаза, не видя ничего вокруг, и думал: какой во всем этом смысл, в чем польза? Если я сделаю это сегодня, это будет повторяться завтра и послезавтра, и так далее. Как я могу продолжать это делать снова и снова?
   А потом ты вставал и делал, что положено, потому что это было единственное, что мог ты делать в текущих обстоятельствах.
   Ты притворялся, будто ничего не случилось, потому что только так мог действовать и жить. Но холодный камень внутри тебя - не страх, но опасение, грызущее беспокойство, приходящее перед страхом - жило внутри тебя. И камень становился тяжелее и холоднее с каждой минутой приближения к сомнительному рандеву. Ты никогда не прекращал думать об этом, встречаясь лицом к лицу, потому что ты знал: если перестать, то в один прекрасный день камень станет слишком тяжелым и слишком холодным.
   В те дни беспокойство внутри тебя росло с каждой секундой вплоть до момента, когда бомбардир издаст ликующий крик: "Бомбы сброшены!" - таким тоном, что ты поймешь, что он все это время тоже страдал от холодного камня в желудке.
   И с того момента беспокойство утихало, потому что ты больше не приближался к Смерти с каждой минутой, а удалялся от нее. Так это происходило тогда. Вес под завязку загруженного бомбами отсека, казалось, всю дорогу давил на твой желудок, и, когда двенадцать 500-фунтовых бомб отделялись от самолета, твой собственный холодный камень внутри тебя становился легче на добрых три тонны. Больше тебе не требовалось натужно шутить и смеяться. Все становилось веселым и без этого.
  
   Время - 05:30 местного.
   05:30 - с могучим ревом начинают прогреваться двигатели.
   05:45 - ведущий самолет начинает рулить к торцу взлетно-посадочной полосы и возле него поворачивает под 45 градусов для проверки двигателей. Остальные самолеты выстраиваются в очередь за ним.
   05:55 - ведущий самолет занимает исполнительный старт.
   Все двигатели работали. Внутри самолета словно бы гремел гром; атмосфера вибрировала от поднятого огромными воздушными винтами вихря, и самолеты трясло, как листья на ветру. На аэродроме имелось две взлетно-посадочные полосы, идущие параллельно с юга на север, с расположенными к востоку и западу от них стоянками. В четверти мили к северу британские зенитчики задрали грозные стволы своих орудий в небо. К востоку от полос, два круглых холма-близнеца Мае Уэст возвышались над плоской поверхностью пшеничных полей. Между ними алела красная дуга - кончик восходящего солнца.
   06:00 - ведущий самолет трогается с места и, трепеща, мчится прочь, набирая скорость, потом тяжело отрывается от полосы. Другие самолеты толпятся на рулежках, поочередно занимая исполнительный старт, и с пятнадцатисекундным интервалом уходят друг за другом в небо, оглашая окрестности страшным ревом.
   06:18 - группа, поднявшись в воздух, описывает круг над полем, постепенно набирая высоту и выстраиваясь в нужном порядке, затем летит к точке встречи с Крылом.
   06:20 - второй пилот, лейтенант Ллойд Ч. Аклан, из Литтл-Рока, Арканзас, сообщает хорошую новость по интеркому:
   - Один борт из формации Б вывалился из-за проблем с двигателем. Пока-пока, Чарли-с-хвоста и Пурпурное Сердце!
   Мы тихонько попрощались с ним, занимая свое двадцать третье место в строю.
   07:00 - солнце из красного шара прекратилось в ослепительно белый. Здесь, в воздухе, было прохладно, но внизу, под нами, уже кипела полуденная итальянская жара. Мы пересекли отметку в 12000 футов, и я отдал приказание экипажу:
   - Надеть кислородные маски, мы на полпути к раю!
   08:00 - путь, надо сказать, оказался довольно хлопотным. Каждые десять минут я отдавал указание о смене курса. Между этими указаниями я определял наше текущее местоположение, оповещал командира о смене курса и высоты всего строя, вскользь отдал указание стрелкам опробовать пулеметы над Адриатикой, уведомил каждого о планируемом времени прибытия истребительного эскорта, ну, и делал остальную работу по мелочи.
   09:00 - почти вся 15-я воздушная армия рассредоточилась перед нами в небесах над Югославией и Румынией, волнами идя к намеченным в штабах целям.
   - Девяносто минут до цели! - сообщил я экипажу по интеркому.
   Выглядевшие игрушечными городки, зеленые, коричневые и серые поля замысловатой мозаикой скользили под нами, и наши тени плыли над ними, словно облака.
   Никакого противодействия.
   10:05 - на своем рабочем месте в кабине самолета, в сиянии солнца, я ощущал себя словно бы на вершине мира. Несокрушимый Инкс. Непобедимый Инкс. Неистребимый Инкс. Весь мир у его ног, и вся прекрасная 15-я воздушная армия расчищает ему путь...
   Впереди, в прекрасном синем небе вдруг стали расцветать черные цветы. Разрывы зенитных снарядов.
   - Зенитки прямо по курсу! - сообщил я. - Примерно в 125 милях перед нами.
   Носовой стрелок, Роберт М. МакКормик, из Спокана, Вашингтон, произнес безо всякой тревоги или даже волнения в голосе, просто констатируя факт:
   - Они пристреляются и под ноль выбьют всех перед нами, пока мы долетим туда.
   - Мне жаль тех, кто летит перед нами! - добавил Перкинс.
   - Господи, смилуйся над хвостовыми стрелками! - сказал Арки.
   Господь смилостивится над всеми нами.
   10:25 - поля черных цветов теперь расцветают в небе вокруг нас. Но это был небольшой участок, простреливаемый лишь немногочисленными установленными на железнодорожных платформах немецкими орудиями, и мы его успешно миновали в какие-то две минуты, не получив ни одного повреждения.
   10:30 - Плоешти был теперь менее чем в 60 милях перед нами. Там уже разразилась буря, и мы только начинали ее ощущать с такого расстояния. Огромные клубы черного дыма катились по небу, и тяжелые самолеты швыряло и бросало среди разрывов зенитных снарядов, словно утлые каноэ в бурной реке.
   10:45 - Незначительный Инкс сложил свой столик, чтобы помочь Морли подготовить интервалометр, смотрящий на открытые створки бомбового отсека, а потом перебрался на небольшую скамейку у верхней турели.
   10:57 - торжествующий вопль из носовой части самолета:
   - Бомбы сброшены!
   10:58 - Незначительный Инкс снова стал Неукротимым Инксом. Мы теперь были на пути домой.
   10:59 - "Вот оно!!!" - подумал я.
   Страшной силы взрыв сотряс самолет, проникая языками жадного пламени в каждую малейшую трещинку и угрожая развалить на части всю его конструкцию. Казалось, самолет остановился в воздухе, потом просел, качнулся и снова рванулся вперед. Ощутимо запахло гарью.
   Вслед за тем я подумал: "Я жив. Я должен выбраться из этого летающего гроба!".
   Сорвав наушники, кислородную маску и бронежилет, защищавший меня от осколков зенитных снарядов, я пристегнул парашют и направился к бомбовому отсеку. Я был страшно напуган. Мой разум, чистый, как звон колокольчика, подсказывал мне, что делать, а что нет - в полном согласии с ранее полученными на земле инструкциями. Едва я оказался в проходе, я увидел Перкинса и Аклана, все еще сидевших на своих местах. Меня поразило, что я тут был не один. Алан привстал, будто собираясь покинуть свое кресло, но потом опустился обратно в него.
   Через все еще распахнутые створки бомболюка я мог видеть землю, проплывавшую почти в пяти милях ниже нас, землю, объятую апокалиптическим, невероятным пламенем, над которым вздымались облака дыма. Зенитный огонь полосовал небо. Я рассмотрел внизу падающие обломки, - законцовку крыла и двигатель, - и чье-то кувыркающееся в потоках воздуха обезображенное взрывом тело без головы и ноги.
   Моя голова закружилась. Мятущийся разум уловил голос второго пилота и заставил меня восстановить равновесие. Помню, как мелькнула мысль: "Я не схожу с ума, это просто недостаток кислорода! Я не должен был снимать маску!".
   Огонь погас. Пожар длился всего несколько секунд. Я отполз назад, отыскал мою кислородную маску и портативный кислородный баллон, глубоко вдохнул, снова ощутив головокружение, и продолжил пробираться к кабине пилотов. Перкинс и Аклан боролись с управлением, ибо самолет сильно тянуло вправо. Побелевшие и напряженные, но, тем не менее, без признаков паники.
   - Проверь нос! Никто не отвечает! - крикнул мне через плечо Перкинс.
   Я пошел вперед. Зенитки не умолкали, кромсая пространство вокруг нас. До меня вдруг дошло, что взрыв не был результатом попадания зенитного снаряда. Изрядно озадаченный, я прополз вперед, к носовой части самолета и обнаружил, что люк в полу открыт, а распахнутые створки ниши носового шасси болтались в набегающем потоке - Морли выпрыгнул с парашютом.
   Я был уверен, что и носовой стрелок покинул самолет, но, когда я добрался до носовой части, то обнаружил, что МакКормик все еще находится в своей турели - бледный, напряженный и молчаливый.
   - Что стряслось?! - спросил я. Но на то, чтобы развязать ему язык, ушло несколько минут.
   - Один из самолетов впереди нас стал менять свое положение в строю... - наконец, произнес стрелок. - И прошел точно под другим самолетом, который только что сбросил бомбы. Одна попала ему точно в верхнюю турель! - МакКормик содрогнулся при одном воспоминании об этом ужасном зрелище. - Самолет просто сразу превратился в шар огня! Ты тоже должен был увидеть это! Вот только летел, и вот уже ничего, кроме пламени! Мы пролетели точно через эпицентр взрыва!
   Из носовой турели разрывы зенитных снарядов вокруг нас в бескрайнем небе напоминали капли дождя, колотящие по поверхности реки. Я подумал о своем бронежилете и отказался от мысли снова надеть его. Мой парашют оставался пристегнутым. Я был уверен, что с минуты на минуту мне придется его использовать.
   Подключив свой микрофон, я сказал Перкинсу и Аклану о Морли.
   - Мы еще одного стрелка потеряли. Пиззи выпрыгнул сразу после взрыва, - ответил Перкинс. Его голос звучал более уверенно.
   - Что будем делать?
   - Пока летим.
   Я пополз обратно посмотреть, чем могу помочь.
   ***
   11:17 - в первом двигателе, поврежденном при взрыве, началась утечка топлива и масла. Мы отставали от ребят. Остатки наших были далеко впереди нас.
   - Боюсь за первый двигатель, - сказал Перкинс. - Флюгирую винт и выключаю его. Попробуем дойти до базы в одиночку на трех оставшихся.
   Никаких больше зениток. Небо успокоилось.
   11.22 - мы осмотрели весь самолет в поисках повреждений. Нет законцовки и элерона на левой плоскости крыла. Обгорела слева хвостовая часть фюзеляжа. Минус один двигатель. И все остальные самолеты уже ушли на добрую сотню миль вперед нас.
   Спасибо автопилоту С-1, умениям и храбрости Перкинса и Аклана - мы продолжали лететь домой.
   ***
   11.26 - Спэйн доложил об остатке топлива:
   - На такой скорости до дома нам топлива не хватит. Надо облегчить самолет. Выкидываем все лишнее за борт!
   11.27 - через открытые бомболюки и аварийные люки наружу полетело лишнее оборудование самолета и наше снаряжение, рассыпавшееся широкой полосой вдоль Румынии. Мы надеялись, что часть выброшенного попадет в руки хорошим людям.
   Я снял камеру с креплений:
   - Черт возьми, дружище, ты понимаешь, что мы живем в один из наиболее эпичных моментов этой войны? Я сделаю несколько снимков, и мы войдем в историю!
   - Мы окажемся на обложке LIFE! - отозвался Аклан. - Сделай-ка несколько снимков Перкинса и меня на фоне приборной доски.
   - Мы будем героями, - добавил Спэйн. - Наши снимки разойдутся по многим странам.
   - Мы уже герои, - возразил я. - Будет чертовски чудесно, если мы вернемся назад, но погляди, как мы чертовски круты уже сейчас.
   - Я крут, собран и напуган, - произнес Арки.
   - Парни из LIFE сидят на Капри, - вмешался Грифф. - Довезите меня обратно домой, и я лично передам им снимки.
   Я делал снимки. Я фотографировал обгоревшую обшивку в хвостовой части самолета, замолкший и дымящийся первый двигатель, стрелков, выбрасывавших боеприпасы из самолета, пилотов, боровшихся с управлением. Им даже не приходилось напрягаться, чтобы показать, как это было чертовски тяжело.
   Перкинс оставался напряженным:
   - Нужно еще больше облегчить самолет. И даже тогда я не уверен, что дотянем!
   И я выбросил за борт камеру.
   ***
   Наш бомбардировщик был вооружен десятью крупнокалиберными пулеметами пятидесятого калибра. Каждый весил около 70 фунтов. Плюс по 30-40 фунтов боеприпасов на каждый. Первым делом мы избавились от боеприпасов, следом за борт полетели и пулеметы. Мы остались без зубов, фигурально выражаясь.
   Бронежилеты и шлемы весили по 30 фунтов на комплект. Полетели за борт и они - через бомболюк, носовой люк, хвостовой люк...
   Я пробрался к МакКормику в носовую турель, и сообща мы выбросили все, что смогли.
   - Инкс! - позвал меня Перкинс. - У Спэйна проблемы с шаровой турелью. Помоги ему.
   В инструкции по эксплуатации было сказано, что в крайнем случае шаровую турель, располагавшуюся под фюзеляжем, можно сбросить. Вместе со Спэйном мы ослабили все болты, кроме одного. Он не поддавался, как мы ни старались. Я достал свой пистолет 45-го калибра и выстрелил в него раз, другой, третий - без толку! Никакого эффекта. Мы сдались. Она осталась висеть.
   За борт вскоре полетели даже крепления для пулеметов - дальше только оставалось снимать обшивку самолета, превращая его в скелет. Теперь мы были совсем одни в бескрайнем синем небе.
   ***
   12:52 - прозвучал чей-то доклад:
   - Самолет на девять часов снизу.
   12:54 - после недолгого ожидания агонии мы поняли, что это "Летающая Крепость"*, и вкус жизни снова вернулся к нам. Судя по всему, бедолага оказался в том же положении, что и мы.
  
   * Прозвище американского тяжелого бомбардировщика Boeing В-17, полученное за исключительную прочность и мощное оборонительное вооружение (прим. переводчика)
  
   13:12 - МакКормик заметил немцев:
   - Три истребителя сверху на десять часов*.
   - Сто девятые**, - вскоре определил Перкинс. <
  
   * Метод указания направления. Направление движения самолета принимается за 12 часов. Противоположное - за 6 часов. Что слева - за 9 часов. Что справа - за 3 часа. Это позволяет членам экипажа быстро и точно указать направление друг другу (Прим. переводчика).
   ** Немецкий одномоторный истребитель Messersсhmitt Bf109 (Прим. переводчика).
  
   Арки с проклятьями и молитвами оплакивал свои выброшенные за борт пулеметы.
   - Они атакуют Б-17.
   - Несчастные ребята!
   - По крайней мере, джерри* не сядут нам на хвост!
   - Вначале разделаются с "Крепостью", потом займутся нами.
  
   * Жаргонное прозвище немцев (Прим. переводчика).
  
   - Она приняла бой.
   - Инкс, проложи-ка мне кратчайший путь к дружественной территории. Мы уже не дотянем домой, - приказал Перкинс.
   Я разложил свой складной столик, развернул карты и стал определять наше местоположение. Я старался не думать о том, как скоро 'Мессершмитты' разделаются с тем бомбардировщиком и примутся за нас. Проложив курс к Адриатике, я сообщил нужные данные Перкинсу:
   - Там полно спасательных судов. Постарайся дотянуть хотя бы до какого-то.
   - Персонально для тебя постараюсь.
   ***
   13:30 - Шуфферт в пятидесятый раз сообщил:
   - Это мой пятидесятый рейд.
   - Что там с "Крепостью" и джерри?
   - Когда мы потеряли их из виду, они еще дрались.
   - Я собирался выпрыгнуть, как только они сделают первый заход на нас.
   Полагаю, мы все собирались так поступить. Отбиваться все равно было уже нечем.
   МакКормик с издевкой заметил:
   - Полагаю, они еще издалека заметили, как мы выбрасываем за борт все барахло, и поняли, что мы и без них домой не дотянем. Вот и не торопятся.
   - Будем надеяться, они ошиблись, - ответил я.
   - Молитесь! - велел Арки. - И, может, Бог смилостивится над нами.
   Аминь.
   ***
   13:42 - из своей носовой турели МакКормик первым заметил воду на горизонте.
   - Отлично, парни! - воодушевился Перкинс. - Снимайте тяжелую одежду, вы же не хотите утонуть после приводнения. И наденьте спасательные жилеты.
   Под теплой одеждой из овчины у нас была только легкая пустынная униформа, так что, едва мы сняли верхнюю одежду, то стало зябко. Мы спешно натянули жилеты, потом опять надели парашюты.
   13:51 - мы снизились до 12000 футов, и стало чуть теплее. Адриатика, мерцающая и сияющая, была всего в двух десятках миль впереди нас.
   13:53 - второй двигатель вдруг стал чихать и кашлять.
   13:57 - Перкинс произнес:
   - Пора, парни!
   Я еще раз подтянул ремни подвесной системы парашюта, открыл створки бомболюка и шагнул в проход. Далеко внизу, на фоне гор, уже виднелись два раскрытых купола, вблизи от которых раскрывался и наполнялся воздухом третий. Я задержался на секунду, наблюдая за тем, как Аклан отстегивает ремни и встает из своего кресла, направляясь ко мне, после чего легко, словно бы соскальзывая с кровати, покинул самолет, вручая свои тело и судьбу воздушным потокам.
   Когда купол наполнился, я ощутил сильный рывок и поплыл по небу, словно облачко. Разум мой прояснился, и я с изумлением подумал: ведь ничуть не пострадал! Потом посмотрел вверх, и мое сердце учащенно забилось: в куполе зияли две громадные дыры диаметром в два или три фута каждая! Похоже, какой-то осколок зенитного снаряда в суматохе все же продырявил мой парашют!
   И в этот самый момент нарисовалась проблема похлеще: наш уже никем не управляемый бомбардировщик, описав громадный круг над горами, возвращался - и несся прямо на меня! Никогда не слывший религиозным, я, тем не менее, неожиданно для самого себя, принялся истово молиться: "Господи! Господи! Отведи сей самолет от меня!".
   Бомбардировщик, чудовищно быстро увеличиваясь в размерах с каждым мгновением, приближался ко мне, казалось, заслоняя собой все небо. Мне повезло - он промчался буквально в волоске над моим куполом. Я смог разглядеть, глядя через плечо (насколько мне позволяли ремни подвесной системы парашюта), как самолет и дальше выписывает огромную дугу в пространстве, чудом не врезавшись в купол другого моего соратника, и снова возвращается ко мне. Я запоздало вспомнил, что перед покиданием прокричал Перкинсу, какой установить курс на автопилоте, но не удостоверился, что он меня расслышал, и снова стал молиться.
   В этот раз бомбардировщик прошел ниже меня и улетел прочь, в конце концов разбившись о горные склоны далеко внизу и превратившись в облако огня и дыма. Теперь я выдохнул и осмотрелся: в радиусе мили или двух от меня в небе виднелось еще семь парашютов. Это означало, что все мы пока были живы и невредимы. Все восемь спаслись.
   Ветер сносил меня прямо на горящие обломки, и я с силой потянул за управляющую стропу парашюта, чтобы приземлиться в стороне от них. То ли я слишком резко дернул, то ли так повлияли две позабытые мной дыры в куполе - но парашют вдруг сложился, и футов пятьсот я несся к земле, как камень, уже мысленно записав себя в мертвецы. Затем купол вдруг снова наполнился, став похожим на шляпку гигантского гриба, и я опять почувствовал себя живым. И вновь потянул за управляющую стропу, корректируя траекторию снижения.
   Земля внизу оказалась каменистой и покрытой кустарником, и, казалось, она движется мне навстречу со скоростью экспресса. Я расслышал отдельные винтовочные выстрелы, к которым присоединилась раскатистая трель пулемета. 'Немцы! Стреляют в нас!' - подумал я.
   Вцепившись в управляющие стропы, я изо всех сил потянул их вверх за миг до того, как мои ноги коснулись земли. И, тем не менее, в момент приземления я ощутил страшную боль - казалось, мои спина, почки и ноги совершенно раздроблены жутким ударом при встрече с планетой.
   Не знаю, сколько я пролежал так, совершенно ошеломленный, но меня привел в чувство звук выстрелов. Чувствуя, как боль отдается во всем теле, я поднялся на ноги, совершенно отчетливо понимая, что в целом - невредим. Кое-как сняв подвесную систему парашюта, я бросился бежать.
   Насколько я успел рассмотреть с воздуха, приземлиться мне пришлось на гребне горы, который возвышался над местностью на добрых три сотни футов. Он был покрыт кустарником, редкими деревцами - по большей части, чахлыми дубами и соснами, - жесткой травой и валунами, некоторые из которых по размерам походили на грузовик. Куда я бежал, мне было непонятно - просто действовал в соответствии с инструкциями, которые сам не раз повторял другим, и которые уже стали частью меня самого: после приземления немедленно убраться подальше, пока тебя не обнаружили. Выстрелы и крики гремели вокруг, и на соседнем гребне я заметил бегущие человеческие фигурки. А еще через несколько сотен футов я совершенно выдохся и стал осматриваться в поисках укрытия. В нескольких ярдах от меня нашлась расщелина меж двух валунов, заросшая кустарником, и я поспешно заполз в нее.
   Лежа там, я жадно глотал воздух, начиная паниковать. В какой-то момент мне подумалось, что лучше бы мне быть невооруженным, так что я выбросил свой пистолет в кусты. И, едва он упал туда, чей-то голос позади меня произнес:
   - Руки вверх!
   Коренастый невысокий бородач целился в меня из устрашающего ружья - на вид, 30-го калибра, способного проделать во мне дыру, как от артиллерийского снаряда. Одет он был в какое-то подобие униформы: облегающие брюки, короткая куртка, пилотка, - все скроенное будто бы из старого, грязно-серого одеяла. Крохотная круглая серебристая эмблема виднелась на пилотке.
   Я вскочил на ноги так быстро, как только позволяло мне одеревеневшее и ноющее тело, трясшееся, как лист на ветру, и неуверенно посмотрел на бородача.
   Тот довольно ухмыльнулся.
   ***
   Хребет горы кишел мужчинами в похожей униформе. Я насчитал что-то около пятидесяти человек в относительно одинаковой униформе (с небольшими различиями в цвете, не без того). За какой-то час они отыскали и взяли в плен Перкинса, Аклана, Шуфферта, Гриффина и МакКормика. Мы встретились на полянке у некрашеной деревянной лачуги примерно в 200 ярдах ниже хребта. Сравнили полученные увечья: Гриффина после приземления протащило за все еще наполненным парашютом по камням, и перевязки его оставляли желать лучшего; МакКормик повис на дереве и поранил плечо; мои же почки чувствовали себя так, будто их отбил сам Джо Луис*. Все мы были в синяках, но обошлось без переломов.
  
   * Американский боксер-тяжеловес, один из десяти лучших боксеров всех времен и народов по версии BoxReс (Прим. переводчика).
  
   - Мой пятидесятый вылет, - сказал Шуфферт. - Меня не могло ранить!
   Спэйна и Арки пока видно не было. Мы надеялись, что им удалось избежать плена.
   - Их могли расстрелять прямо в воздухе, - внезапно вслух высказал общую мысль МакКормик.
   - А я вот не думаю, что стреляли в нас, - отозвался Перкинс. - Больше похоже на то, что мы просто приземлились прямо посреди весьма горячей заварушки.
   - Угу. И выглядят относительно дружелюбно, - добавил я.
   - Ага. Как эскорт приговоренного, которого ведут на электрический стул, - ехидно поддел меня Аклан.
   Большинство наших парашютов было найдено и свалено в кучу на той же полянке, неподалеку от нас. Потихоньку на полянке появлялись еще люди, на этот раз еще и женщины, и дети - с любопытством глядя на нас, они подходили к парашютам, трогали их, оценивая нейлоновую ткань, потом прогуливались вокруг нас. Два старика из этой толпы, немного говорившие по-английски, пояснили нам, что они называют себя "четниками".
   - О. Это ж местные партизаны, - осенило Гриффина.
   Мы выжидательно смотрели на растущую вокруг нас толпу.
   - И я точно не помню, на нашей они стороне, или на стороне немцев, - закончил он.
   По вопросам стариков не особо понятно было пока, отдадут ли нам немцам, чтобы те бросили нас в лагеря, или все же выведут союзникам. Врагом этих людей было Тито - человек, о котором мы не слышали до сих пор ровным счетом ничего. На наши вопросы частично смог ответить прибывший вскоре офицер. Его форма была строгой и чистой, и окружающие отнеслись к нему с неподдельным почтением. Один из тех двух стариков выступил в качестве переводчика, и с его помощью офицер сообщил нам, что двоих оставшихся наших соратников также отыскали, они в безопасности, и он собирается увести нас всех подальше от немцев.
   - Спроси у него про наше оружие, - сказал я Перкинсу. - Объясни, что мы хотели бы получить его обратно.
   Последовал диалог между стариком и офицером. Офицер пожал плечами. Старик повернулся к нам:
   - Вы получите свое оружие обратно завтра.
   Тон, которым он это сказал, не придал нам уверенности.
   ***
   Офицер возглавил нашу колонну. Мы гуськом шли в гору, в основном, по узкой тропе, что вилась между огромных валунов, острых скал и чахлых деревьев. Два солдата следовали позади. Мы брели медленно, все еще ощущая боль в телах после приземления. Иногда на ходу менялись местами в колонне, чтобы поделиться мыслями друг с другом. И офицер, и солдаты выглядели дружелюбно настроенными по отношению к нам, помогая перебираться через валуны и давая нам передохнуть, когда мы просили об этом. Но мы все же чувствовали себя напряженными.
   - Что думаешь, Инкс? - спросил меня Перкинс.
   - Все идет нормально, - ответил я.
   - Не думаешь, что эти ребята ведут двойную игру?
   - Не похоже, что эти ребята дружат с немцами.
   - И я нет.
   - Пока они выглядят дружелюбными.
   - Можем потянуть время.
   - А можем скрутить этих троих...
   - И что потом?
   - У нас есть карты местности.
   - И ты знаешь, где мы именно оказались?
   - Примерно догадываюсь.
   - Хорошо, что предлагаешь делать?
   Я немного подумал и ответил:
   - Если бы они хотели сдать нас немцам, то могли бы оставить нас на той поляне и послать кого-то за ними.
   Теперь настала очередь Перкинса погрузиться в раздумья.
   - Возможно, ты прав, - наконец, сказал он. - Хотя я и не исключаю пока, что они решили без лишних хлопот отправить нас своим ходом прямиком к немцам.
   - Поживем - увидим.
   Перкинс перешел в начало колонны и тихонько обсудил этот вопрос с Акланом. Я тем временем пообщался с Шуффертом, а Аклан после беседы с Перкинсом - поговорил с Гриффином. Командир же посвятил в свои сомнения МакКормика. Но даже теперь мы не могли прийти к какому-то внятному решению. Наши конвоиры, впрочем, оставались любезными, даже предлагая нам на привалах изъятые у нас же ранее сигареты.
   Менее чем через час мы добрались до подножия гребня горы и оказались на тропинке, идущей между двух больших, почти вертикальных скал. Офицер остановился и указал на точку примерно в четверти мили от нас. Это было место падения нашего самолета, практически полностью разрушившегося от встречи с каменной стеной в сорок футов высоты и оставившего на ней лишь небольшую выбоину.
   Одно колесо отлетело вниз и валялось теперь поодаль, а несколько человек срезали с него резину. Остальные обломки, в которых невозможно было теперь узнать самолет, лежали в черном кругу у подножия скалы, и лишь небольшой дымок над догорающим пучком пропитанной топливом травы поднимался над ними. Наша тропа проходила в каких-то пятидесяти ярдах от места гибели нашего самолета, и мы невольно принялись осматривать землю под ногами, что-то отыскивая там (хотя никто не смог бы объяснить, что именно мы ищем). Я заметил клочок обгоревшей кожаной летной куртки и подумал, что это наверняка моя, хотя и не смог бы поклясться в этом.
   - Мой пятидесятый вылет, - вдруг сказал Шуфферт.
   - Живее, идем отсюда! - подал голос офицер.
   Обломки самолета значили для меня и Шуфферта меньше, чем для остальных, кто летал на нем дольше нашего, но сейчас для всех нас это было последнее, что связывало нас с нашим прошлым, нашими итальянскими друзьями и нашими семьями на другом берегу Атлантического океана.
   - Живее! - снова прикрикнул офицер. - Немцы знают, где упал ваш самолет, и идут сюда.
   - Он прав, - сказал кто-то из нас, и мы побрели прочь от места гибели нашей машины.
   - Посмотрим, не сдадут ли они нас немцам, - пробормотал другой. Я не понял, кто это был, но ответил:
   - Будем надеяться.
   Мы оставались настороже. Тени высоких скал стали удлиняться, и офицер поторопил нас. Не уверенные в своей безопасности, не знающие, ведет ли он нас к спасению или к гибели, мы шли рывками, то ускоряясь, то замедляясь. Вскоре мы устали так, что нам стало уже все равно. Мы часто останавливались передохнуть, а потом карабкались, спотыкались, падали, двигались по самой пересеченной местности, которую нам приходилось видеть в своей жизни.
   Уже в сумерках мужчина с винтовкой выскочил из-за дерева позади нас, на мгновение испугав нас, но затем, ободряюще взмахнув рукой, пропустил нас дальше, распознав в колонне офицера. На небольшой полянке неподалеку стояла другая некрашеная лачуга, внутри которой нашелся наш Арки, выглядевший так, как будто это был его дом. Он лежал на кроватке - веселый и ухоженный.
   - Куэй таймах! - поприветствовал он нас. - Я тут уже пытаюсь учить югославский язык.
   - Куэй таймах, сэр тупица! - отозвался я. - Как поживаешь?
   - Ногу подвернул. В остальном резв, как щенок.
   - Найти бы теперь Спэйна, и все будут в сборе, - произнес Перкинс.
   - Кроме Морли и Пизиона, - с грустью добавил МакКормик.
   Мысль о двух наших соратниках, со страху прыгнувших после взрыва над Плоешти прямо в разверзшийся под крылом ад, слегка отрезвила нас.
   - Они должны были остаться с нами, - пробормотал Гриффинс.
   - Забавная штука вышла с Пиззи, - сказал вдруг Шуфферт. - Он подумал, что все выпрыгнули. Он снял свои наушники, открыл аварийный люк и выпрыгнул. Мои наушники еще были на мне, и я слышал, как лейтенант Перкинс приказал всем остаться на борту. Я приказал Пиззи остаться на месте, но он, должно быть, решил, что я приказываю ему прыгать, встал, улыбнулся и выпрыгнул.
   Повисло молчание. Мы все представили себе, каково было спускаться парашютисту туда, на объятую огнем румынскую землю, среди разрывов зенитных снарядов в небе и свистящих тут и там осколков бомб, рвущихся внизу. И, даже если он и выжил после этого, он стал военнопленным, в то время как мы были вроде как в руках друзей. Ну, как минимум, союзников.
   Арки поспешил сменить тему, рассказав с нотками юмора о своем прыжке:
   - Я дернул кольцо, едва покинув самолет. Потом забеспокоился, не зацеплюсь ли я за самолет, потянул обеими руками за стропы, и так падал несколько сотен футов, как камень, не понимая, что происходит. Уже решил попробовать махать руками, чтобы лететь, как птичка, и это оказалось хорошей идеей, так как купол наконец-то стал наполняться, я услышал хлопки над головой и стал истово молиться Создателю нашему: "Господи, дай мне снижаться потише теперь! Потише, Господи!".
   - И как? - полюбопытствовал кто-то.
   - Похоже, он не очень расслышал меня, так как приземлился я довольно жестко!
   Мы отужинали медом, сыром, яйцами, соленой свининой и козлиным молоком. Офицер, нервничавший оттого, что сюда мог пожаловать немецкий патруль, подгонял нас. Дальнейший путь оказался тяжеловат для Арки с его подвернутой ногой, да и для нас нелегок, но то, что нас не выдали врагу, подняло наш боевой дух.
   Около полуночи мы остановились на отдых в другой лачуге. Офицер нашел ослика для Арки, и где-то через час мы продолжили путь в горы.
   Напряжение висело в ночном воздухе. Вдоль нашей тропы тут и там попадались вооруженные часовые.
   - Мы на ничейной земле, ночью тут шастают немецкие патрули, - пояснил нам офицер.
   - Cooey taymah?* - угрожающий окрик из темноты заставил нас остановиться.
   - Chetnicee**, - спокойно ответил офицер.
   После некоторой паузы тот же голос разрешил:
   - Ide brisso!***
  
   * - Стой, кто идет? (искаж. сербское "ко je тамо" - так вполне мог расслышать незнакомую речь наш англоговорящий главный герой (Прим. переводчика).
   ** - Четники (серб.).
   *** - Быстрее проходите! (серб.)
  
   Около пяти утра, когда непроглядная тьма лесной ночи была уже пронизана предрассветным серебряным мерцанием, мы достигли вершины горы. Чуть ниже нее на склоне стоял некрашеный деревянный домик, возле которого сидело и лежало около сотни солдат. Нас представили высокому бородатому человеку, державшемуся с гордостью и благородством, которого назвали Верховным Главнокомандующим всей Черногории.
   После некоторого замешательства Верховный Главнокомандующий дал нам понять, что он хотел бы организовать наше возвращение к союзникам в Италию.
   - А он начинает мне нравиться, - заметил Гриффинс.
   - Ага. Действует, как настоящий офицер, - согласился Перкинс.
   - Будем в Италии через несколько дней, - с надеждой в голосе поддакнул Аклан.
   - Максимум через два или три, - добавил я.
   Верховный уступил нам свою кровать, представлявшую собой квадратный большой матрас, уложенный под деревом. Трое из нас улеглись на нем, остальные - рядом прямо на земле.
  
   29 июля 1944 года
   Мы проснулись незадолго до полудня. Нам потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.
   - А вчера в это время мы уже шли сквозь зенитный огонь над Плоешти! - заметил я.
   - Я насчитал вчера четыре сбитых над городом, - сообщил Аклан.
   - Интересно, что случилось с тем Б-17, - сказал Арки.
   Мы промолчали. Все понимали, что шансов у тех парней против сразу трех истребителей было немногим больше нуля - даже притом, что "Крепость" была, как и наш "Либерейтор", вооружена пулеметами, защищавшими практически все сектора вокруг нее.
   Два молоденьких солдата, один короткий и коренастый, второй длинный и тощий, принесли нам завтрак. Из характера их обращения с нами можно было заключить, что они выполняют при нас роль охраны и сопровождающих - что именно в большей степени, мы понять пока не смогли. Они сообщили нам, что Верховный Главнокомандующий куда-то убыл.
   - Может, направился организовывать нашу эвакуацию, - предположил Перкинс.
   - Думаю, у него есть дела поважнее, - буркнул МакКормик.
   - Скорее всего, направился на встречу со своими командирами. Их у него должно быть не меньше взвода, - согласился Арки.
   - Мой пятидесятый вылет! - сказал вдруг Шуфферт. - Я же проделал такой длинный путь домой!
   С вершины холма нам открывался отличный обзор на окружающую местность. К западу хаотично громоздились горы - изрезанный расщелинами Катуньский хребет, выглядевший так, будто Бог когда-то побросал с неба на землю огромные куски камня, а потом в ярости разбил их своим кулаком. Глубокие ущелья, изрезанные пропастями склоны, чешуйчатые утесы и обрывистые овраги, усеянные буками и соснами, были между нами и Адриатикой. К востоку же, прямо перед нами, простиралась похожая на шахматную доскау долина реки Зета, - широкая и плодородная, где распахан был буквально каждый клочок земли, где тут и там пестрели квадратики виноградников, кукурузных и табачных полей. А вот на склонах, промеж громадных валунов, возделано было лишь несколько крохотных участков.
   - Арки, должно быть, чувствует себя, как дома, в этом месте, - усмехнулся Перкинс.
   - Ну, есть немного. Дайте мне ружьишко, маленькую блондинку, кукурузу и молитвенное собрание раз в неделю, и я не вернусь на войну, - с ухмылкой ответил Арки с характерным арканзасским акцентом.
   - Я бы не отказался от кукурузы, - сказал я.
   - Блондинка лучше! - отозвался Гриффинс.
   Но вместо всего этого мы получили высокого костлявого брюнета с густой шевелюрой.
   - Я говорю по-английски, - сообщил он с британским акцентом. - Очень хорошо обучен. Знаю много языков. Буду вашим переводчиком. Вы не заключенные. Мы друзья американцам. Вас доставят в Италию на лодке.
   Мы взялись за него, чтобы получше узнать о роли четников в этой войне. Ушел почти целый день, чтобы добиться от парня хоть какой-то ясности, и запутанность его пояснений оставила нас полными беспокойства и непонимания. Для начала мы узнали, что четники были роялистами, оставшимися верными своему королю, который находился в изгнании в Англии. Они сражались против немцев и, до недавнего времени, получали от нас поддержку, включавшую оружие, людей и деньги. Теперь, тем не менее, союзники отказались от их дальнейшей поддержки, решив оказать ее коммунистам, которыми командовал человек по фамилии Тито. Как результат, четники встали на сторону немцев, заявив, однако, что это не более чем мера защиты против партизан-коммунистов, и они не будут сражаться с британцами или американцами (но не русскими, которые хоть и были союзниками британцев и американцев, но поддерживали коммунистов). Теперь они отчаянно цеплялись за надежду вновь получить поддержку запада в борьбе против коммунистов.
   Чтобы еще больше усложнить дело, скажу, что в Югославии имелась и третья группировка - усташи, боровшиеся и с четниками, и с коммунистами. Отъявленные хорватские националисты, сотрудничавшие с немцами. У нас все никак не укладывалось в головах, как это немцы могут одновременно сотрудничать с двумя группировками, которые враждуют между собой, и как четники могут быть союзниками немцев, враждуя с другими их союзниками, одновременно вставая на нашу сторону.
   - Одно несомненно, - резюмировал Шуфферт, - эти люди уверены, что их политики не стоят и ломаного гроша.
   Казалось очевидным, что встретившиеся нам четники были благосклонны к нам. Кроме того, после целого дня обсуждения политических вопросов нам стало ясно, что наши точки зрения во многом совпадают. Стоило упомянуть Рузвельта, как наш собеседник улыбался и энергично хохотал с нескрываемым одобрением. При упоминании Черчилля он принимался спорить. Достаточно было вспомнить Гитлера, как переводчик стал хмуриться и гримасничать с очевидным отвращением. На имя Сталина реакция была такой же.
   Кто бы мог с этим поспорить?
   Но нам стало ясно, что два молодых солдата, следовавших за нами повсюду, приставлены к нам не для защиты нас, а для предупреждения нашего побега. Это опять заставило нас насторожиться.
  
   2 августа 1944 года
   Я стал вести этот дневник просто чтобы убить время. У меня мелькнула мысль, что это такой необычный опыт, и неплохо было бы со временем оглянуться на происходящие сейчас события, сидя на веранде своего ранчо в Техасе и осматривая работающие нефтяные вышки, пока на банковском счету копятся миллионы.
   Жизнь наша не была такой уж неприятной - ели, спали, бездельничали, трепались обо всем и ни о чем. Если бы не недостаток еды, табака и женщин, мы бы не отказались продолжать так еще некоторое время. Ну, и портили картину немцы, которые охотились на нас.
   За наши головы была объявлена награда: отыскав обломки самолета, в которых не было ни одного тела, немцы расклеили повсюду объявления, гласившие, что за нас, живых или мертвых, предлагают сумму, эквивалентную 50 000 долларов. Об этом нам с ухмылочками, которые нам совсем не понравились, сообщили некоторые из четников. Мы даже видели вдалеке немецкие патрули, бродившие по лесам. Но четники укрыли нас от них и промолчали, даже встретив их, что видели нас.
   Своим югославским друзьям мы потихоньку придумали клички. Низенького охранника назвали Глупцом, тощего - Бестолочью, а переводчика - Болваном. Клички, разумеется, прижились.
   Болван оказался нашей занозой. Двадцатилетний, но имеющий некоторое образование, что в этих местах не такое уж частое явление - и оттого безмерно гордый. Он высокомерен до такой степени, что уверен, будто знает о США, не говоря уже об остальном мире, больше, чем мы:
   - Американцы не говорят на правильном английском - скорее, на каком-то диалекте.
   - Закопайте-ка этого гуфболла*, - лениво отозвался Гриффинс, услышав это.
   - Что он сказал? - не понял Болван.
   - Что ты "гуфболл", - объяснил Шуфферт. - На американском диалекте означает очень образованного человека.
   - О, да, - просиял Болван. - Я гуфболл.
   - Еще ты 'Крумми Джагхэд'**, - с самым серьезным видом сообщил Перкинс.
   - Поясни, пожалуйста.
   - Означает 'очень умный человек с большой головой и большим мозгом', - любезно разъяснил я.
   - Спасибо. Стараюсь, - просиял наш друг.
   Чтобы отдать должное - он и правда много знал о США того, что должны были бы, но не знали мы. Например, о нашей Конституции и Билле о правах***.
  
   * В зависимости от контекста, слово "goofball" может означать как 'болван, тупица, кретин', так и 'барбитурат' (Прим. переводчика).
   ** Фразу 'The crummy jughead' можно дословно перевести как "задрипанный болван" (Прим. переводчика).
   ***Неофициальное название первых десяти поправок к Конституции США, закрепляющих права человека и механизмы их реализации (Прим. переводчика)
  
   4 августа 1944 года
   Все еще никаких вестей от Верховного. Еда плохая, мы все голодные. Нам дважды в день дают черного хлеба и лапши, плюс любой подножный корм, который мы сможем найти. Проблема и с водой. В ближайшем колодце полно комариных личинок и иных менее пристойных форм жизни. У нас заканчиваются таблетки для очистки воды.
   Мы получили пару фунтов ядреного черного листового табака. МакКормик не курит, а Перкинс почти не курит, так что остальным удастся растянуть его на некоторое время.
   У Глупца роман в разгаре. Он пропадает на несколько часов каждую ночь и возвращается совершенно изможденный. После объяснения знаками, что все в порядке, он замыкается в себе на остаток дня.
  
   5 августа 1944 года
   С утра зарядил дождь. Глупец, Болван и Бестолочь, вымокнув, как и мы, получили разрешение перейти вместе с нами в расположенную поодаль крестьянскую хижину. Полчаса мы тащились к ней под непрерывно моросящим дождем. Домик был размером всего 12 на 20 футов, с грязным земляным полом, но, по крайней мере, оказался сухим и уютным.
   Хозяин дома, старик Сава, немного говорил по-итальянски, по-французски и по-испански. Вместе с Болваном мы обсуждали с Савой политику на этих трех языках - с небольшой примесью сербского, на котором уже понимали отдельные слова.
   Для антикоммунистов у них были весьма сомнительные взгляды на США. Так, наши города представлялись им трущобами, где было много кондитерских, и где жили безработные, которые покидали очереди за бесплатным питанием только затем, чтобы пригрозить революцией капиталистам, жившим в поместьях с голливудскими красотками. Никакие аргументы не могли убедить их в том, что американские граждане могут свободно хаять президента Рузвельта на каждом углу, если им это вздумается - без риска попасть в тюрьму.
  
   6 августа 1944 года
   Какая выдалась ночка!
   Арки спал со стариком на кровати в углу, старая леди - на кровати у стены, МакКормик и Аклан - на третьей кровати. Остальным выпало спать на полу. Все кишело вшами, численностью примерно равными пехотной бригаде, усиленной клопами, которые ожили, стоило нам улечься.
   Я не мог уснуть часами. Затем посреди ночи жена Савы, встав с кровати, справила малую нужду на пол в ярде от меня.
   За ночь я насчитал 36 укусов насекомых, МакКормик вытерпел 41, а Грифф занял первое место - 53.
   Поздним утром четник-часовой привел к нам Спэйна, и теперь мы все были в одной лодке. Он прятался у крестьянской семьи неподалеку и слышал уже об объявленной за нас награде, отчего слегка нервничал.
  
   8 августа 1944 года
   Нас разбудили в полночь.
   - Немцы на подходе! - пояснил Болван.
   Нам не потребовалось и двух минут, чтобы собраться.
   Марш-бросок оказался ночным кошмаром. Поначалу мы практически бежали, то и дело цепляясь за острые скалы и колючие кусты. Остановившись передохнуть, мы слышали издалека разнообразные шумы, и дальше постарались двигаться потише. Мы добрались до крытой соломой хижины в пяти милях от нашего прежнего убежища лишь глубокой ночью.
   - Не нравится мне все это! - заметил Перкинс. - Наверняка, кто-то предупредил немцев.
   - Это бедная страна, и такое вознаграждение - тут целое состояние, - сказал МакКормик.
   - Пятьдесят тысяч долларов - все-таки не сено даже в Техасе, - добавил я.
   - Я б вас, ребята, в себя превратил, если б был уверен, что они отдадут мне награду! - загадочно и туманно выразился Арки.
  
   9 августа 1944 года
   Как бы то ни было, а еда тут получше. Нас угощали бараниной, яйцами, кукурузным хлебом и кукурузной же кашей, которую местные называют "кочамик". Днем нам приходилось отсиживаться в лесочке на холме, но ночами мы могли спать в хижине Савы.
   Также мы стали учить сербский. Арки и я заключили соглашение - говорить между собой только на сербском. Английский оставили только для споров о политике с туземцами, которые иногда приходят посмотреть на нас, как будто мы странные создания в зоопарке, а не живые люди.
  
   10 августа 1944 года
   Слишком много людей знают, где мы. Опасно быть на виду, когда даже родственники тут имеют разные политические взгляды и сражаются друг с другом, а за нас объявлена столь внушительная награда. Некоторые из тех бедняков, кого мы видели, вполне могут оказаться немецкими шпионами, либо шпионами иных противоборствующих группировок, и у них наверняка может быть туго с деньгами. Они тут все недоверчиво относятся друг к другу, так откуда нам знать, кому из них можно доверять, а кому нет?!
   Мы подумываем вернуться в тот домик на холме, где нам кажется безопаснее. Неплохо бы также найти большую шишку четников и узнать, когда нас отправят домой.
  
   12 августа 1944 года
   Мы снова в домике на холме. Большая шишка должен появиться завтра. Будем коротать время за чесанием языков, судя по всему. Послушать наш треп, так выясняется, что все записные Дон Жуаны США собрались вдруг на этом холме. Не понимаю, что там девушки без нас дома сейчас делают.
   С другой стороны, лучше сейчас об этом не думать.
  
   13 августа 1944 года
   Большая шишка послал за нами около двух часов дня. Мы нашли его у домика, где он беседовал с высоким стройным субъектом в американской форме без знаков различия. Увидев нас, он взвыл:
   - Американцы!!! - и кинулся к нам обниматься. - Откуда вы? Сколько уже тут? Что за подразделение?
   Мы были слегка ошеломлены, но все же сумели успокоить его.
   - Лейтенант Делберт Петерсон, из Сан-Антонио, Техас! - спохватился он. - Второй пилот Б-24. Остальные мои парни мертвы, я один выжил из всего экипажа, нас сбили три месяца назад, и я тут скитался по горам, пока эти люди меня сюда не привели. Господи, я впервые говорю по-английски за три месяца! Нас вывезут на лодке в Италию, вы же знаете?
   - Да, мы слышали уже об этом, - осторожно заметил я.
   - Ага, это то, к чему мы пришли, - поддакнул Мак.
   Оптимизм Петерсона, впрочем, был столь ярким, что понемногу заразил всех нас. С его помощью мы пообщались с Верховным, и тот подтвердил, что уже организует приготовления к нашей эвакуации:
   - Это займет день или два. Мне нужны ваши имена, чтобы я сообщил их по радио в Италию, и вашим семьям передали, что вы живы.
   Так хорошо мы себя не ощущали с того момента, как покинули с парашютами наш обреченный самолет. Он предложил нам немного ракии, местной "огненной воды", и мы согласились. Она придала нам сил.
   А еще он принес нам пять рубашек, семь пар шорт и носков, два полотенца, две бритвы и несколько лезвий, а также три куска мыла. Пришлось попотеть, чтобы разделить это добро между нами.
   Петерсон оказался жизнерадостным парнем, энергия которого била ключом. Он не знал почти ничего о сложной политической ситуации, все эти недели пребывая с одной и той же семьей. А еще он оказался новой личностью в нашем отряде, члены которого уже стали уставать от общества друг друга и, чего греха таить, воспринимать друг друга чуток иначе, чем следовало бы.
  
   14 августа 1944 года
   Нас подняли глубокой ночью. Спотыкаясь и растягиваясь, мы ковыляли через скалы и заросли обратно в хижину к Саве и его жене, и страх встречи с немецким патрулем делал возвращение обратно к вшам и клопам чем-то похожим на возвращение домой. Я был так измучен, что проспал до позднего утра, аккурат до привычного ритуала в исполнении жены Савы. Но, проснувшись, я не мог не заметить мокрое пятно на грязном земляном полу. И запах.
  
   15 августа 1944 года
   Мы перешли в другое "село", как местные называют деревню. Деревней в этой стране называют любые три хижины, стоящие в радиусе менее километра друг от друга. Оставаться в местности, где шатались немецкие патрули и партизаны, было для четников не лучшей идеей.
   От тех, с кем нам удалось пообщаться, мы узнали, что партизаны плотно окружили территорию, на которой мы пребывали до сих пор. В беседах с местными мелькнул также неподтвержденный слух, что неподалеку от нас вместе с партизанами действуют британцы. Когда Болван, по своему обыкновению, отлучился после обеда, у нас состоялись жаркие дебаты.
   - Да все, что нам надо сделать - любой темной ночкой прогуляться в любом направлении, пока мы не придем к партизанам, - сказал я.
   - ...пока мы не придем к немцам, - предложил свой вариант Арки.
   - Будем просто держаться подальше от ущелья, - парировал я.
   - И наткнемся на немецкий патруль на холмах, - сухо заметил Перкинс.
   - Пойдем под белым флагом, - предложил Шуфферт.
   - Ночью? - съязвил Аклан.
   - Даже если мы придем к партизанам, где гарантии, что они нам помогут? - здраво заметил Перкинс.
   - С ними же британцы, - напомнил я.
   - Ну, ты не можешь быть уверен, что нас отведут к ним, - встрял Петерсон.
   - Они же сражаются на нашей стороне, - удивился я.
   - Против других людей, кто благожелательно относится к нам, - напомнил лейтенант.
   - Все, что я знаю - они сражаются на нашей стороне против немцев. Четники говорят, что они на нашей стороне, но они же заодно с немцами. Нам обещали вернуть нас в Италию - и где мы сейчас?
   - Ты не можешь доверять коммунистам, - подал голос Аклан.
   - У нас есть только слова четников, что партизаны - коммунисты, - напомнил я. - А еще они нам врут про то, что вытащат нас отсюда. А коммунисты в этой войне на нашей стороне.
   Мнения разделились пополам. Арки, Шуфферт, МакКормик и я считали, что четники просто тянут время в отношении нас. Остальные сочли, что решение покинуть наше нынешнее убежище будет чревато ненужными проблемами в будущем.
   - Я думаю, вы, ребята, преувеличиваете, - заметил наконец Перкинс. - Пока у нас все неплохо. Дайте Верховному шанс. Это нелегко в текущих условиях, и это требует времени. Он о нас все же позаботился.
   Армейская дисциплина никогда не была проблемой. Какое-то время назад Перкинс пытался вести себя, как подобает старшему по званию, но в нынешней ситуации это было не совсем реалистично. Уже больше недели ничье звание значения не имело, хоть Перкинс и оставался нашим командиром - но все же мы были пока что равны между собой.
  
   21 августа 1944 года
   Стычки и перестрелки вокруг нашего убежища вспыхивают почти каждую ночь. Свои американские ботинки мы поменяли на сандалии, изготовленные четниками из старых автомобильных покрышек. Наши ботинки были чересчур тяжелыми и неудобными, чего не скажешь о сандалиях.
   Арки сделал себе целый костюм. Он выстрогал себе деревянную иголку, распутал край конской попоны, чтобы добыть нитки, а потом складным ножом разрезал одеяло, чтобы получить куски ткани для пошива.
  
   24 августа 1944 года
   Предоставленные все время самим себе, мы узнавали друг друга как братья. Не сказал бы, что это хорошо. Больше напоминает свадьбу по залету. Невольно находишь в каждом рядом с собой что-то, что бесит тебя, задевая и без того постоянно напряженные нервы. Мы стараемся разойтись по углам, кучкуясь небольшими группками.
   Легче всего ужиться с Спэйном, Гриффином, Арки и Акланом. Спэйн тих и скромен. Иногда ты даже не можешь догадаться, что он поблизости. Аклан думает и говорит только о возвращении домой к жене. Гриффин с его белокурыми кудрями и юношеским эгоизмом веселит нас всех. Самым же активным остается Арки, который бывал везде, все делал - и может делать самые невероятные вещи со складным ножом.
   Ой, я забыл себя включить в этот список? Хорошо, Инкс - ты отличный парень!
  
   25 августа 1944 года
   МакКормик - один из тех, за кем надо приглядывать больше всего. Он скрытничает. Никто из нас не может сказать, что хорошо его знает. Он все еще чужак среди нас. Ему двадцать один, он среднего роста, шатен с пронзительными голубыми глазами. Единственный из нас, кто не хвастался воображаемыми или реальными амурными приключениями.
   Он первым просыпается по утрам. Когда я только открыл глаза, он уже сидел на скале в сотне ярдов выше по склону холма. Из-за восходящего в том же направлении солнца я видел лишь его силуэт - странный, тихий, безэмоциональный. Позже, когда он был поблизости, я заметил, как его губы беззвучно шевелятся, будто он молился про себя. Все в порядке - все, что ни делается, к лучшему. За исключением того, что он мало что делает остаток дня. И немного облегчения приносит разговор с Шубертом с Петерсоном, но сложно заглушить все эмоции в себе - и я побаиваюсь, как бы парень не сломался под тяжким грузом переживаний.
  
   26 августа 1944 года
   До сих пор Перкинс оставался самым серьезным из всех нас. Как командир экипажа, он был ответственным за каждого подчиненного. Иногда он казался чересчур назойливым, тем не менее, он никогда не был пешкой в руках судьбы, оставаясь при этом справедливым.
   Тем не менее, ощутив, что мы лишаем его власти, он стал меняться. Парни ощутили, что Перкинс стал эгоистичнее - например, в дележе полученной у четников ракии. До сих пор он всегда убеждался, что каждый из нас получил свою порцию. Теперь же он на глазах у четников порой наливал себе и Петерсону побольше - как старшим по званию.
   Он все еще славный малый. Просто это все от того, что мы тут просиживаем штаны без дела.
  
   27 августа 1944 года
   Всегда прямолинейный Шуфферт поучал нас:
   - Все дело в том, что ты не умрешь до предначертанной тебе минуты. А когда она настанет - тебе уже никакой доктор не поможет. А если она еще не пришла, минута эта, ты можешь спокойно невредимым прогуляться по полю битвы, потому что ни на одной летящей пуле не будет написано твое имя.
   - Я не особо беспокоюсь за пули, на которых написано мое имя, - заметил Арки. - Я больше беспокоюсь за пули, на которых написано "Надлежащему лицу".
   Несмотря на свое мировоззрение, Шуфферт едва ли имел больше шансов выжить, чем любой другой из нас. Конечно, у него была грандиозная досада: ведь он участвовал в пятидесятом (!) вылете. Он склонен смотреть на наше бедственное положение, как на личное оскорбление. До войны он занимался рисованием газетных карикатур - и он хорош, когда, дурачась, рисует что-то теперь. Но, как карикатурист, он видит только черное и белое, не замечая серых оттенков между этими цветами.
   Петерсон - мормон. Он женился на армейской медсестре до того, как отправиться воевать в Европу, и теперь наслаждается мыслями о том, что она делает в Сан-Антонио. Некоторые из его предположений не способствуют его мирному настроению - но становятся своего рода местью за его агрессивное стремление к превосходству над окружающими.
  
   29 августа 1944 года
   Вчера мы добровольно вызвались помочь крестьянам собирать виноград. Они послали нас обратно к хате Савы, и весь день мы помогали ему и его даме, сожрав по меньшей мере половину собранного урожая. Это был отличный шанс убить время и заняться хоть чем-то.
   Поздним вечером большая часть из нас уже спала, но Арки, Грифф и я еще болтали, когда из ночной тьмы раздался далекий гул двигателей самолета.
   - Б-24! - предположил я.
   - Не-а. Б-17, - возразил Арки.
   И тут же ночную мглу пронизала яркая вспышка света, а затем до нас докатился грохот взрыва. Мы поспешно вскочили.
   - Вроде, судя по звукам, у него проблем до этого не было... - сказал Арки. Действительно, ни проблем с работой двигателей, ни стрельбы мы не слышали.
   - Мог идти слишком низко и врезаться в горы, - отозвался Грифф.
   В глубине души мы понадеялись на то, что ошиблись с опознаванием типа самолета по звуку, и что это был немец.
  
   30 августа 1944 года
   Наметилось разнообразие в пище. Раз в день мы получаем лапшу с кусочками баранины. В придачу к этому, там нередко обнаруживаются мухи, тараканы, жуки и даже долгоносики.
   - Можем разве что выловить их и выбросить, - резюмировал Петерсон.
   - Черт! А долгоносики на вкус лучше, чем баранина! - заметил Арки.
   Мы разнообразили наше питание кукурузой и виноградом, которые, как мы надеялись, содержат недостающие витамины. Кроме того, парни поспорили, не виноград ли часом поддерживает нас в добром здравии, способствуя газообразованию в кишечнике.
   Болван навел справки про разбившийся накануне в горах самолет. Это оказался Б-24 с британским экипажем. Четники похоронили шесть обнаруженных тел погибших с воинскими почестями, дав залп из карабинов над братской могилой.
  
   2 сентября 1944 года
   Четники принесли нам набитые соломой матрасы. Они значительно удобнее лошадиных попон.
   Мы погрязли в рутине. Первым всегда просыпается МакКормик, следом Арки и я. Мак поднимается на холм, сидит там и молится. Арки и я, неспешно беседуя, валяемся, пока просыпаются остальные. Последними обычно открывают глаза Шуфферт и Аклан.
   Наши шутки истощаются с каждым днем:
   - Какой завтрак в постель желаете?
   - Я послал мальчишку вниз за яичницей с четырьмя полосками бекона, тостом и мармеладом.
   - А что насчет девочек?
   - Без понятия. Как минимум, моя недельку будет не в форме для такого.
   - Была у меня одна блондиночка... Ноги, как у Грейбл*, лицо Хэйворт**, и, как у Ланы***...
   - Эй, ты мою девочку описываешь!
   - У меня похмелье от всех этих мартини...
   - Я себя получше чувствую, я вчера дошел только до шампанского!
  
   * Бетти Грейбл , популярная американская киноактриса, танцовщица и певица. Самая популярная пин-ап модель, чьи фривольные рисованные изображения пользовались популярностью в целях рекламы, а также нередко наносились на фюзеляжи американских военных самолетов. По свидетельствам специалистов, ее ноги отличались идеальными пропорциями - а, так как она сотрудничала с рекламными агентствами, то ножки актрисы были застрахованы на целый миллион долларов (Прим. переводчика).
   ** Рита Хейворт, американская танцовщица, пин-ап модель и актриса, одна из наиболее знаменитых звезд Голливуда 1940-хх годов (Прим. переводчика).
   *** Лана Тернер, американская киноактриса и пин-ап модель, после Второй Мировой войны названная самой очаровательной женщиной в истории мирового искусства (Прим. переводчика).
  
   Еще полчаса такого трепа, и Грифф принимается делать упражнения, чтобы поддерживать в тонусе свои мышцы пресса, которым он так гордится. Днем он теперь не надевает рубашку и утверждает, что укусы насекомых его более не беспокоят.
   Вода в колодце стоит низко, она грязная, но в ней все же можно мыться. Мы стараемся ее не пить. Бреемся раз в неделю.
   Около десяти утра снизу, со стороны хижины, приходит один из четников с нашим завтраком - виноградом. Несколько дней назад на завтрак были груши. В общем, по ощущениям, как сменить ветчину на стейк.
   Дальше делать нечего, кроме, как сидеть и лениво болтать. Если кто приходит к нам, мы пытаемся узнать последние новости о войне. Они выглядят удручающими, но, похоже, немцы все же не могут выдавить нас из Франции обратно к Каналу*. Конечно, основные новости поступают посредством немецкого радио, которое мы слушаем не напрямую, а в пересказе местных, но и то хлеб.
  
   * Имеется в виду, что немцам не удалось остановить начавшуюся 6 июня 1944 года высадку союзных войск во Франции и оттеснить их к побережью Атлантического океана и проливу Ла-Манш (Прим. переводчика)
  
   Также мы пытаемся учить новые сербские слова. Большая часть из нас уже сносно спорит о политике на сербском.
   Арки всегда чем-то занят. Он вырезал себе трубку из дикого шиповника, изготовил деревянную чашу для еды, а теперь плетет соломенные шляпы и изготавливать корзины из волокна, которое добывает, сдирая кору с деревьев и отскребая грубую часть. Двое или трое из нас сидят рядом с ним во время его работы, чтобы помочь, если потребуется. Его костюм получился весьма достойным, хоть и смахивает на наряд для пасхального парада.
   Иногда после полудня мы играем. Бросаем камни, чтобы они выстроились в линию или попали в ямку, или делаем грубый мяч, чтобы сыграть в некое подобие бейсбола, или еще что-нибудь этакое.
   После половины первого приходит четник с лапшой, бараниной и долгоносиками. После трех пополудни - нам приносят виноград. И к пяти вечера - нас угощают рагу из долгоносиков, приправленное рисом или луком, или что-то менее питательное.
   Ночью мы срывались в несанкционированные вылазки за пропитанием, крадя кукурузу и виноград с близлежащих ферм и надеясь наткнуться на женщину моложе пятидесяти.
   Когда заряжает дождь, начинаются страдания. Все, что мы можем сделать - это спуститься в дом Савы и сидеть там.
  
   3 сентября 1944 года
   Сегодня мы наблюдали всю 15-ю воздушную армию, пролетевшую над нами куда-то - возможно, снова на Плоешти. Некоторые из нас были уверены, что даже заметили в общем строю самолеты нашей группы и даже эскадрильи.
  
   6 сентября 1944 года
   Грифф покрыт укусами инфицированных клещей. Язвы его покрыты струпьями и гноем, и он агонизирует. Мы обратились к четникам за медицинской помощью.
   Ситуация с водой ухудшилась. Четники запретили нам спускаться к их хижине, или пользоваться колодцем поблизости - из-за опасения, что один из шастающих по округе немецких патрулей обнаружит нас.
  
   10 сентября 1944 года
   Ночью в долине поблизости от нас произошел бой. Трассирующие пули прочерчивали ночную мглу, отливающие красным и золотым трассы изгибались и скрещивались, и все издалека выглядело, как грандиозный фейерверк на день независимости США вечером четвертого июля где-то на нашей Родине*. Позднее в дело вступила немецкая артиллерия, бившая из Данилова Града - ей удалось накрыть вершину холма в трех километрах от нас.
   Утром Болван рассказал нам, что стрельбу начали партизаны-коммунисты, напавшие на немецкий лагерь. Это положило начало возобновлению спора о том, стоит ли нам присоединяться к партизанам.
   На этот раз мы сообща приняли решение и сообщили Болвану, что, раз Гриффу не будет оказана медицинская помощь, мы собираемся сбежать. И потребовали, чтобы заодно был решен вопрос и с водой: колодец высох, нам постоянно хочется пить, и мы уже неделю не мылись.
  
   11 сентября 1944 года
   Прибыл доктор - осмотреть Гриффа. Его язвы истекают гноем. Горькая ирония судьбы - мускулистый, словно Геркулес, Грифф теперь выглядит как сифилитик.
   Гладко выбритый молодой доктор впечатлил нас уже тем, что был первым по-настоящему чистым человеком с того момента, как мы тут спустились с небес на землю. Но он остался холоден и необщителен, лишь дал Гриффу немного таблеток (мы сомневались, что они ему помогут).
   Тем не менее, доктор еще и уточнил все наши имена - впервые с того момента, как мы оказались в Югославии.
  
   12 сентября 1944 года
   Глупец разбудил нас громкими криками. Пока мы пытались успокоить его, подбежали Болван, Бестолочь и несколько других четников.
   - Они идут! - с отчаянием в голосе сообщил Болван. - Человек пятьдесят! Кто-то им сообщил!
   Всего за двадцать минут мы торопливо снесли все навесы, свалили в кучу дрова и листья на полянке, посыпав все это соломой из наших матрасов, и подожгли образовавшуюся кучу. Огонь принялся жадно пожирать следы нашего пребывания тут, на вершине холма.
   Остаток ночи мы продирались через заросли, направляясь в деревню, где уже прятались дважды до того. Почти на самых задворках мы были остановлены часовым, который сообщил, что в домах разместились партизаны. Поэтому мы были вынуждены отойти назад и снова продвигаться зигзагами по горам почти до самого восхода, пока не достигли увитой виноградом беседки, где и отсыпались остаток дня.
   Ну, по крайней мере, тут созрел виноград! Мы разоряем виноградник.
  
   13 сентября 1944 года
   Вчера в сумерках мы спустились с горы и шли куда-то всю ночь. Сейчас мы в доме поблизости от города Подгорицы. Люди здесь прекрасны. Пожилая леди заштопала нашу одежду (и даже носки).
   Нас угостили яйцами, молоком, сыром, свининой, хлебом, вином и ракией. Также мы наконец-то помылись и поспали на полу на чистых одеялах.
  
   16 сентября 1944 года
   Через несколько дней такой жизни небо заволокли тучи, и около трех часов пополудни начался ливень. Часом позже прибежал посыльный четников с сообщением:
   - Немцы ищут девятерых американцев! Кто-то сдал вас! Они знают, что вы поблизости, и начнут прочесывать местность сразу, как только дождь утихнет!
   Мы поспешно скатали наши одеяла, помогли радушным хозяевам устранить все следы нашего пребывания в их доме, попрощались и ушли. Холодный дождь лил, не переставая.
   - Немцы, похоже, подняли ставки! - предположил я.
   - Или кто-то и с текущими не смог удержаться от соблазна, - отозвался Перкинс.
   - Что будем делать, если нас обнаружат? - уточнил Аклан. - Побежим, или сдадимся?
   - Сдаться? Черта с два! - огрызнулся Грифф.
   - Чертовски обидно будет попасться теперь, после всех передряг, в которых мы побывали! - сказал Шуфферт.
   Петерсон, все еще радостный, вклинился в разговор:
   - Просто думайте о том, что мы не попадемся!
   Всегда немногословный МакКормик подвел итог нашей беседе:
   - Мы не выберемся живыми.
   Одеяла вскоре набрали воду и стали чудовищно тяжелыми. Мы были одеты в уже изрядно потасканное хаки, уже вовсю пропускавшее воду и не гревшее наши тела. Арки в своем импровизированном костюме оказался наиболее тепло одетым из всех нас.
   Вот теперь мы поняли, какой ошибкой было отказаться от нашей форменной одежды! Камешки набивались в сандалии, раня пальцы. Где не было камней, там оказывалась грязь, и мы поскальзывались на ней, поднимаясь по склонам, и скатывались вниз.
   - Я так долго не выдержу, - признался Аклан.
   - Мы на пути обратно к тому дому на холме, - тут же сообщил нам Болван.
   - Опять домой, - зло произнес Грифф.
   В темноте то и дело раздавались проклятия - громкие, отчаянные, жестокие. Кто-то даже рыдал.
   - Насколько ж хуже быть военнопленным у немцев? - вдруг спросил на бегу Аклан.
   - Мы в любом случае рано или поздно будем сытыми в тепле и сухости, - сказал Перкинс.
   - Щас! Мы бы сгнили за колючей проволокой! - прорычал Грифф.
   - Кто-то регулярно стучит фрицам про нас! Только вопрос времени, когда они нас сцапают! - продолжал Аклан.
   - Прежде, чем я сдамся, я попробую добраться до партизан, - поделился я.
   - Они тебя убьют, - поспешно встрял в беседу Болван.
   - Да все лучше, чем так жить! - взорвался Арки.
   - Кто же все-таки стучит фрицам? - задал риторический вопрос Шуфферт.
   - Тот врач. Он мне сразу не понравился, - сказал Перкинс.
   - Ага. Кто еще спрашивал все наши имена? - поддержал его Петерсон.
   - Мы не выберемся живыми, - опять тихо произнес МакКормик.
   - Заткнись, Мак! - чуть не хором ответили мы.
   - Ты еще жив и можешь сопротивляться, хотя мог бы погибнуть при крушении самолета! - добавил кто-то.
   Но все же наш боевой дух еще никогда не падал столь низко.
  
   18 сентября 1944 года
   Грифф идет на поправку. Холодные ночи - пропали клещи. Мы восстановили свой разрушенный ранее лагерь и понемногу вернулись к обычной своей рутине. Земля без травы мокрая и холодная, так что мы, в основном, сидим и греемся у костра.
   Мы достигли той точки равнодушия, когда нам уже все равно, придут ли немцы посмотреть, что за костер горит в роще, или нет.
  
   19 сентября 1944 года
   Вчера состоялся первый наш бой. Адский. Но, если он помог избавиться от части скопившегося в нас яда, то оно и к лучшему.
   Он начался после полудня, в лютую жару. С прошлого дня мы не пили ни капли воды. Несмотря на запрет четников спускаться к ставшему их базой домику, Петерсон и Перкинс направились туда. Вернуться они должны были минут через двадцать, но уже темнело, а они все не возвращались. Мы прокручивали в голове самые жуткие варианты: их схватили и пытают? или подвергли военно-полевому суду и расстреляли? или еще что пострашнее?
   Чего мы точно не ожидали, так это вдруг увидеть их приближающимися к нам - вдрабадан пьяными.
   Из всех нас Грифф бушевал больше всех, кроя обоих последними словами. Перкинс осознавал, что поступил неправильно, и раскаивался. Петерсон, напротив, был настроен воинственно, так что Грифф просто ткнул его кулаком, и тот встал, покачиваясь, после чего Грифф ударил второй раз, и Петерсон все же не устоял на ногах.
   Аклан и я стояли рядом, внутренне наслаждаясь тем, что правосудие свершилось - мы ощущали, что именно Петерсон подбил Перкинса напиться. Петерсон попытался встать, но безуспешно.
   Один Арки оказался хладнокровным. Он рывком поднялся с места и сграбастал Гриффа:
   - Пресвятой Иосафат*! Мы что, хлебнули горя ради того, чтобы драться друг с другом?!
   Грифф вырвался из рук Арки и ударил его. Петерсону уже хватило, и теперь драка разгорелась между Гриффом и Арки. В этот момент решил вмешаться я: такая стычка между близкими товарищами грозила нам дальнейшим разобщением, что было опасно в текущих обстоятельствах.
   Поостыв, все принялись извиняться и пожимать друг другу руки.
  
   * Библейский царь, правивший в IX в. до н. э. и оказавшийся однажды в ситуации, когда в войске его противников накануне решающей битвы возникли вдруг междоусобные стычки, которые привели к их поражению (прим. переводчика).
  
  
   22 сентября 1944 года
   Позавчера немцы ушли с аванпоста, расположенного на холме в трех километрах от нас. Вчера они оставили город Никшич. Воздух пропитан тревогой. От местных мы узнали, что союзники якобы устроили немцам взбучку в Греции, и потому нацисты теперь отступают отсюда и из Албании - возможно, даже, отводя свои силы обратно в Германию. Возможно, что союзники уже выбили немцев из Парижа и стоят теперь на границах рейха.
   Про нас, похоже, позабыли. Уже месяц мы не видели Верховного. Его офицеры теперь даже не пытаются нам что-то рассказывать про якобы уже организовываемую эвакуацию на лодке в Италию.
   Болван принес несколько более точные новости. Четники собираются удерживать оставленные немцами территории, чтобы не допустить их перехода под контроль партизан. Поскольку немцы, знавшие о нашем присутствии здесь, уходят, видимо, было решено разрешить дать нам больше свободы - нам разрешили бродить по окрестностям, правда, по-прежнему с эскортом.
   - К черту ваш эскорт! - сказали мы четникам. - Мы сами о себе теперь позаботимся.
   Это было похоже на побег из тюрьмы. Мы решили разделиться. Перкинс, Шуфферт и Спэйн пойдут одной дорогой. Арки, Грифф, МакКормик и я - другой. Аклан с Петерсоном - третья группа. Решено было, что каждый вечер мы возвращаемся к уже знакомой нам хижине четников.
   Мы решили для начала остановиться у первого же прилично выглядевшего домика у подножия холма. Он был выкрашен в белый цвет и имел кухню и четыре отдельные комнаты. Во дворе обнаружилась пожилая леди, с которой мы побеседовали на ломаном сербском. Она была изрядно изумлена, увидев нас:
   - Я, конечно, последнее время слышала о каких-то американских летчиках тут, но не думала, что вы окажетесь так близко! Входите, угоститесь инжиром, только его придется самим собрать!
   Спелый наливной инжир был просто прекрасен. Некоторые плоды оказались перезревшими и слегка сухими - и самыми вкусными. Мы наелись досыта.
   - Эти люди точно знают, как надо хранить секреты, - заметил Арки.
   - Может, просто они не доверяли этой старой леди, - возразил я.
   - Забавно, - сказал Грифф. - Ее ближайший сосед - Сава, и мы поблизости бывали уже неоднократно.
   Мы решили навестить и Саву. Поднялись обратно вверх по склону холма, ощущая приятную тяжесть в желудках. Но, когда мы приблизились к хижине, то почуяли неладное.
   Старая леди, жена Савы, была дома одна. Она слабым голосом позволила нам войти, и мы обнаружили ее лежащей на кровати.
   Вся правая сторона ее лица, от носа до уха, представляла собой огромный набухший синяк, отливавший коричневым, желтым, пурпурным и красным. В ее глазах плескался ужас, руки тряслись мелкой дрожью.
   - Вы идите, - пробормотала она. - Тут одни проблемы...
   - Кто это сделал? - медленно произнес я.
   - Мы убьем его, - не выдержал Грифф.
   Не сразу, но она рассказала, в чем дело. Ее сын долгое время был с партизанами. Несколько дней назад Сава присоединился к ним. После этого пришли молодые отморозки-четники, избили ее и забрали всю еду.
   - Опишите их, - попросили мы. Да, четники пока были нашими друзьями, но подобное насилие над пожилой женщиной поставило их в нашем сознании на другую сторону баррикад.
   - Одни проблемы будут... - снова пробормотала она. - Вы только не говорите им, что знаете про меня...
   "Старая женщина... она, должно быть, привыкла к тому, что ее бьют..." - подумал я. Обсудив положение с остальными, мы решили, что она права - вмешиваться в происходящее сейчас бессмысленно.
   Поздним вечером мы встретились в условленном месте. Оставшись наедине, рассказали остальным о жене Савы. Снова разгорелся старый спор о том, присоединяться ли к партизанам, который свелся к прежним аргументам и закончился ничем.
  
   24 сентября 1944 года
   Перкинс, Шуфферт и Спэйн накануне убиты партизанами. Нас трясет от ярости, но мы бессильны.
   Вчера мы снова разделились. Перкинс, Шуфферт и Спэйн пошли на старый немецкий аванпост поискать какие-нибудь сувениры, остальные же решили изучить окрестности. Мы даже встретили по пути каких-то девчонок и мило общались с ними, когда нас догнал Болван:
   - А где остальные?
   - Пошли на немецкий аванпост, - беззаботно ответил кто-то из нас.
   Болван поменялся в лице:
   - Черт! Там же партизаны!
   - Живее туда! Догоним наших и сообщим им! - предложил я.
   - Идиот! Ты без оружия!
   - Ну, так давай раздобудем пушки!
   - Возвращайтесь в хижину! - распорядился Болван. - И проверьте, вдруг ваши уже там.
   Мы тщетно прождали вчера в хижине допоздна. В сумерках неподалеку разгорелся бой - мы видели вспышки выстрелов и рассекающие темноту трассера, и потому спали вполглаза.
   Патруль четников вернулся лишь на восходе. Они встретили старуху, ставшую очевидцем стрельбы. Парни шли от дома к дому, отыскивая вино и еду по пути на аванпост. Сами того не зная, они забрели на ничейную землю, и тут внезапно из-за деревьев позади них появились партизаны с оружием. Двое наших погибли на месте от их огня, а третьего, раненного в ногу одним из первых выстрелов, партизаны сразу добили.
   - Они, наверное, не знали, что ребята - американцы... - с трудом выдавил я.
   - Так должны были разглядеть, что наши парни идут без оружия! - возмутился Петерсон.
   - Да тут любого незнакомца воспринимаешь как врага... - заметил Арки.
   - Нет, но расстрелять безоружного?! - кипятился Петерсон.
   Я задумался: а что, что пересказанная нам история не была правдивой?
   - Может, четники рассказали нам все эти ужасы для устрашения, чтобы отвадить нас от походов в сторону аванпоста? - предположил я вслух.
   Мы надеялись, что это было так. Но любой из местных, с кем мы заговорили на эту тему, слышал о расстреле троих американцев. И рассказывал порой небывало страшные вещи о жестокости партизан. Одна старушка поведала о партизане, который якобы наведался домой, обнаружил там своего брата, ставшего к тому времени четником, и застрелил его спящего прямо в постели. Другие селяне рассказывали о казнях целых семей, включая женщин, стариков и детей, за то, что один из членов семьи посмел присоединиться к четникам.
   - Послушать их, так выходит, то, что четники сделали с женой Савы - еще детские забавы! - не выдержал я.
  
   25 сентября 1944 года
   Пару дней нас тщательно охраняли. Прошлой ночью, пока мы мылись внизу у колодца, Петерсона вызвали в хижину четников. А всех остальных отослали вниз в долину, в дом поблизости от дороги, что шла из Данилова Града в Подгорицы. Там нас угостили сыром, мясом и хлебом.
   В доме было две комнаты - одна побольше, для сна и проживания, вторая поменьше, для стряпни и приемов пищи. Хозяева не были особенно радушны. Не могу сказать, что я не понимал их. Немцы проезжали по дороге всего в ста пятидесяти ярдах, и хозяева не могли не знать, что их ждет, если те нас обнаружат.
   Одно окно смотрело на дорогу. Большую часть дня мы тайком наблюдали через окно за немецкими грузовиками, джипами, автомобилями, танками, мотоциклами, лошадьми и велосипедистами, непрерывным потоком идущими по дороге куда-то вдаль. Иногда маршировали даже пешие группы, распевавшие песни - совсем как наши солдаты. Большая часть немецких солдат выглядела совсем юнцами.
   - Похоже, они и правда покидают Никшич, - заметил кто-то из нас.
   После обеда охрана оставила нас с Болваном наедине. Похоже, они решили, что мы так и так не присоединимся к немцам. Болван где-то раздобыл колоду карт, и мы смогли перекинуться в блэкджек.
  
   26 сентября 1944 года
   У меня на руках есть сто сорок два американских доллара и долговые расписки на сумму, эквивалентную еще двум сотням долларов - из нашего аварийного комплекта. Мы играли вчера до двух часов пополудни. Немцы все продолжают двигаться по дороге.
   Болвана поставили у окна на стреме. Он огорчен, так как мы и не подумали менять его по прошествии энного количества времени, заявив, что либо он несет караул в одиночестве, либо мы спокойно отнесемся к тому, что нас возьмут в плен. Он в плен не хочет: его-то немцы за то, что он с нами, грохнут сразу. А если он и сбежит, то его грохнут свои же - за то, что не оправдал доверия.
  
   29 сентября 1944 года
   К утру 27 сентября Грифф и я выиграли все деньги и расписки, но игра все еще идет полным ходом. Тридцать часов игры нон-стопом, но мы и не думали прекращать. Болван практически все время находился на посту у окна, засыпая время от времени, но тут же мгновенно пробуждаясь от гула танков, рева грузовиков или звуков шагов, сообщавших о появлении немцев на дороге. И во сне, и бодрствуя, он то и дело разражался проклятиями на сербском.
   Хозяин дома куда-то ушел. Он работал на немцев, и оттого у нас произошла небольшая дискуссия: стоит ли его задержать, чтобы он ненароком нас не выдал, или не рисковать (вдруг немцы придут проверить дом, чтобы узнать, куда он делся?). Но решено было все же его отпустить. Жена его расположилась в кресле, с тревогой пристально поглядывая на нас каждый раз, как на дороге появлялись немцы.
   Мы прерывались только, чтобы перекусить. Каждые четыре или пять часов хозяйка делала нам сэндвичи. Поев, мы принимались обсуждать желательность прогулки вокруг дома и сдачи в плен, повергая Болвана в дрожь и ужас, мстя ему тем самым за нетерпимость и высокомерие в прошлые недели. Он был уже близок к тому, чтобы окончательно сломаться, слыша наши разговоры - но вдруг подпрыгнул и взвизгнул:
   - Они идут!!!
   Я бросился к окну. Молодой, гладко выбритый немецкий солдат с карабином на плече свернул с дороги и шагал к дому.
   - Всего один, - сказал я. - Нам проще спрятаться.
   Болван покраснел и в ужасе замолчал. Пожилая леди со стоном стала покачиваться в кресле. Грифф и Арки нырнули под кровать. Аклан сгреб карты и сунул их в потухшую печь, присыпав золой. МакКормик спрятался за печь. Я вжался в пространство за дверью, глядя одним глазом в щель между стеной и плотной шторой.
   Немец приближался. По дороге тем временем промаршировала колонна пехотинцев, распевая 'Лили Марлен'*.
  
   * Популярная песенка немецкого композитора Норберта Шульца, написанная в 1938 году на стихи немецкого поэта и художника Ханса Ляйпа, сочиненные еще в 1915 году. Песня отражала тоску солдата по свиданьям с возлюбленной вблизи его казарм. В названии стихотворения Ляйп использовал имена реальных девушек, с которыми познакомился перед отправкой на фронт - дочери бакалейщика Лили и медсестры Марлен. В вермахте песня оказалась невероятно популярна, и на разных фронтах солдатами порой сочинялись свои версии, отражавшие специфику местного театра боевых действий (прим. переводчика).
  
   Болван был готов провалиться сквозь пол, но у самых дверей немец вдруг повернулся и пошел в обход здания.
   Мы, затаив дыхание, ждали, пока немецкий юнец не вернулся, застегивая штаны на ходу и насвистывая, и не ушел обратно в сторону дороги.
   - Продолжим игру? - ехидно осведомился я.
   Арки и Грифф выбрались из-под кровати:
   - Черт, он почти раскрыл нас!
   Аклан достал из печки карты:
   - Я еще никогда так не был напуган.
   Я втайне гордился собой: я-то не испытывал страха в эти секунды.
   - Парни, - начал я, - поскольку Перкинса больше нет, а я по званию старше всех вас, я должен принять командование. Надо организоваться. Мы...
   - Иди к черту, - спокойно сказал Грифф. - Принимай командование над собой.
   - Ты не будешь мне приказывать, - произнес Аклан.
   - И мне, - решил Арки.
   - И мне тоже, - подал голос МакКормик.
   Они с подозрением посмотрели на меня.
   - Нам надо нести дежурство по очереди, - сказал я. - Мы не спали уже черт-те сколько... так продолжать нельзя.
   - Я не хочу спать, - возразил Аклан.
   - Звание в нашей ситуации ничего не значит, - добавил Грифф, садясь на пол и принимаясь тасовать карты. Аклан сел напротив него и произнес:
   - Каждый сам за себя, ага.
   - Звание ничего не значит, - поддержал Гриффа Арки.
   - Звание ничего не значит, - эхом отозвался МакКормик.
   Я сдался:
   - Хорошо. Я не пытаюсь показать, кто тут главный. Я просто настаиваю на том, что немного дисциплины нам бы не повредило.
   - Играть будешь? - сухо спросил Аклан.
   Я сел на пол.
   Очухавшийся Болван стал еще более нервным, чем был до того. Он сел на пол у окна, изрыгая проклятия. Хозяйка оцепенела, лишь изредка всхлипывая. Игра возобновилась, и Арки стал побеждать раз за разом. Ближе к ночи пальма первенства перешла к Аклану. Утром же побеждал исключительно я.
   Ночью у нас кончилась еда. Хозяин с работы все еще не вернулся. Хозяйка и Болван осыпали друг друга проклятьями. Она хотела, чтобы он вместе с нами убирался ко всем чертям, но Болван оставался непреклонен: мы должны оставаться в доме.
   Уже после полудня мы раздобыли немного сыра. Хозяйка не могла совладать с ужасом перед немцами, как и с осознанием того, что мы стремительно уничтожаем запасы ее еды, хотя мы и предложили плату за нее. Но она принялась кричать и плакать, и мы решили, что с нас хватит.
   - Пошли обратно на вершину холма, - предложил я.
   - Там или немцы нас сцапают, или партизаны, - возразил МакКормик.
   - Пошлем Болвана вперед на разведку, - осенило Арки.
   Мы ушли в сумерках. По дороге маршировала немецкая пехота, - как всегда, в унисон, так что мы слышали чеканный шаг даже издалека, как и слова песни 'Лили Марлен':
  
   ...und wollen wir ins wiedersehen,
   Vor dem Kaserne, wollen wir stehen*!
  
   Не яростным, ликующим и взволнованным был характер этой песни, как могли бы вы ожидать от нацистов, но грустным и сентиментальным - так что вы удивлялись бы про себя, слыша ее, почему они, черт их подери, не могут быть нормальными людьми. Может, такое впечатление создавалось потому, что они отступали.
   Мы встретили одних лишь часовых-четников. Болван провел нас через охранение, и к хижине четников мы прибыли около полуночи. Офицеры-четники были крайне раздражены нашим появлением.
   - Вам придется пойти обратно, - заявил дежурный капитан. - Гестапо уже тут было вчера. И может снова заявиться.
   - Мы хотим видеть адъютанта Верховного, - заявили мы. С нас было уже достаточно приключений.
   - Он занят, - был ответ.
   Тогда мы применили трюк, уже испробованный ранее на Болване:
   - Мы сейчас сядем здесь на пол и будем ждать его тут. Если придут гестаповцы - ну, хорошо, пусть нас возьмут в плен.
   Это несколько смягчило непреклонность капитана, и вскоре появился адъютант - просто-таки сама любезность. Он согласился, что нас не следует отсылать обратно в тот дом у дороги, но мы можем проследовать в долину - в другую хижину, где есть радио, и где сейчас находится Петерсон.
   Ночью на хребтах закипел бой. Партизаны вытеснили четников и принялись кошмарить отступающих немцев.
   Потом мы пошли вниз, в дом, где находился Петерсон.
   Все наши деньги и долговые расписки теперь у Гриффа.
  
   30 сентября 1944 года
   Стрельба поблизости снова вспыхнула около полудня. Под охраной вооруженных четников мы ушли вниз, в долину. Петерсон был очень рад видеть нас:
   - Они пытаются найти для нас лодку.
   Единогласное улюлюканье было ему ответом.
   - Нет, в этот раз все серьезно! Я слышал их разговоры!
   - Ха! Они попали в серьезный замес, и сейчас их заботят совсем другие вещи! - сказал я.
   Петерсон остался непреклонен. А для меня было в диковину, что человек, на три месяца дольше нас бродивший по этой стране и слышавший много таких пустых обещаний и разговоров, все еще верит в чудо. Из нас-то никто уже теперь не верил в обещания четников.
   - Я думаю, ситуация все-таки скоро изменится... - сказал Петерсон.
   - Ага, щас, - парировал я. - Лично я останусь тут, пока не придут партизаны.
   - Инкс, я с тобой, - ответил Арки.
   - Желаете встретиться с Перкинсом, Шуффертом и Спэйном? - осведомился Петерсон.
   - А я не уверен, что они погибли, - возразил я. - Думаю, четники нам специально так сказали, чтобы мы не сбежали от них.
   - Если партизаны их убили, - добавил Грифф, - то разве только потому, что не знали, что те - американцы.
   - Я не собираюсь терять свой шанс, - отбивался Петерсон, - и остаюсь тут с этими людьми.
   Все больше солдат прибывало с хребтов, и вместе с ними шли гражданские - старики, старухи, дети, беженцы, тащившие нехитрые пожитки в тележках и на себе. Мы немного посмотрели на эту удручающую картину и вернулись к нашему спору.
   - Если б Перкинс и остальные выжили, то они б дали о себе знать через своих людей, - заметил Грифф. - Таких, как Сава.
   - И мы, и британцы поддерживаем партизан, - напомнил я. - Это они наши союзники.
   Решения мы достигли только после полудня. Петерсон, Грифф и Аклан остаются с четниками. Арки, Мак и я - ждем партизан. Мы надеялись, что в случае неудачи сможем смыться от них незамеченными.
   Спать мы улеглись в виноградном амбаре позади дома. Глубокой ночью нас разбудил громкий голос четника:
   - Подъем! Мы уходим!
   Петерсон, Грифф и Аклан поднялись на ноги:
   - Мы с вами. Эти остаются.
   - Вы все уходите с нами. Партизаны всех убьют!
   - Мы попытаем счастья, - отозвался я.
   - Вы все пойдете! - повторил четник. С ним было еще четыре или пять человек, все с оружием, и по его сигналу они клацнули затворами. Звук этот в наступившей тишине показался нам громче, чем стрельба пулеметов и пушек ниже по дороге.
   - ОК, - сдался я. - Мы все пойдем...
   - У нас приказ отвести вас в другой дом в нескольких милях отсюда, - продолжал тот же четник.
   Мы без приключений проследовали под вооруженной охраной на новое место. Иногда наши стражи стреляли куда-то, но каждый раз оказывалось, что они вели огонь по неясным теням в зарослях, где никого не было. Опасения четников мы понимали -партизаны, каждую ночь спускавшиеся с холмов, были опытными в ведении ночного боя.
   Дом оказался белым двухэтажным зданием, кишащим солдатами, и в воздухе, казалось, витало напряжение. Данилов Град, как оказалось, уже был занят партизанами, и все опасались, что они начнут дальнейшее наступление. Нам отвели для отдыха комнату на втором этаже, пол которой оказался застелен ковриками - первыми, что мы увидели в этой стране.
   Когда мы проснулись, пришел сам майор и проинструктировал нас:
   - Немцы решили устроить оборону вокруг города Подгорицы. Мы планировали оборонять Данилов Град, но без немецкой помощи не в силах сдержать натиск партизан. Поэтому решено отойти вместе с немцами.
   Нам это решение пришлось не по нраву. Мы стали настаивать на нашем праве сдаться партизанам.
   - Этот дом до прошлой ночи был под контролем партизан, - возразил майор. - И вы живы только потому, что мои ребята увели вас сюда, подальше от партизан. Вы забыли, как трех ваших камрадов подстрелили? Так же хотите закончить свою жизнь?!
   Он говорил столь искренне, что было сложно усомниться в его словах. Он был изможден, устал и явно измучен. Униформа его выглядела так, как если бы он ходил в ней круглые сутки два или три дня подряд. Мы согласились последовать его указаниям.
   Мы сидели у дома и наблюдали за отступлением. Отсюда видна была дорога близ домов на окраине Данилова Града. По ней сплошным потоком отступали - вперемешку - гражданские, четники, немцы. Последние передвигались как пешком, так и на машинах - ничто не указывало на то, что отступление как-то сказалось на их боевом духе. Выглядели они по-прежнему круто.
   А вот четники выглядели растерянными и дезорганизованными, как и гражданские. Большинство мирного населения составляли старики, старухи и дети. Все тащили скромные пожитки на себе, либо на ручных тележках, либо на телегах, запряженных лошадьми. Посреди толпы ползла одинокая гражданская машина, на верхнем багажнике которой громоздилась мебель.
   Немцы пели. Югославы плакали и вопили. Душераздирающее было зрелище.
   - Как только окажемся в немецком периметре внутри Подгориц, тут-то нас и поджарят, - произнес я.
   - Именно. Мы оттуда хрен выберемся. Там кругом будут окопы и блокпосты. Гарантированный капкан, - поддержал меня Петерсон.
   Но Грифф и Аклан все же решили, что безопаснее пойти с четниками:
   - Мы не хотим погибнуть, как Перкинс и остальные.
  
   1 октября 1944 года
   В конце концов, выбора у нас не оставалось. Около полудня пришел офицер, решил, что наши обноски сойдут за форму четников, выдал винтовки, рюкзаки и кепи, после чего велел следовать в строю с двумя другими джентльменами, по-видимому, штабными офицерами.
   Миля за милей мы двигались по дороге в этом нескончаемом потоке беженцев и солдат, держась подальше от регулярно обгоняющих нас немецких колонн. Мы держались особняком от остальной толпы, хоть и не сильно выделялись из нее.
   Потом мы наткнулись на немецкий блокпост. По обе стороны от дороги, через кукурузные поля и леса, сколько хватало глаз, тянулась колючая проволока. Единственный проход шириной восемь футов был только на дороге, по которой двигался поток людей и машин, и четыре немецких солдата проверяли каждого беженца. Остальные немцы находились либо в стороне, либо позади колючки левее и правее дороги.
   Мы остановились футах в двадцати от блокпоста. Я глянул на Аклана, Арки и Гриффа. В горле пересохло, и я искренне надеялся, что не выгляжу чересчур подозрительно. Но майор прошел вперед, переговорил о чем-то с немцами, после чего дал нам знак проходить.
   Я шел по левой стороне дороги между двух четников. Немцы стояли в паре футов друг от друга, так что проходить между ними нам пришлось по одному. Я встретился взглядом с одним из охранников, и мое сердце бешено забилось в груди. Но немец ничего не сказал, и я беспрепятственно прошел через цепь охранников.
   Много немецких солдат сидело прямо на земле у колючей проволоки - на вид, было им от семнадцати до двадцати трех лет, и они посматривали на нас со смесью любопытства и презрения. Я ответил таким же взглядом и прибавил шагу. Ярдов через пятьдесят мы достигли места, где немцев стало значительно меньше, и там я почувствовал, как напряжение отпускает меня.
   Но вскоре немцы опять были вокруг нас. Небольшие подразделения пехотинцев и зенитчиков коротали время в маленьких палатках в стороне от дороги. Немецкие грузовики, джипы и мотоциклы то и дело двигались в обоих направлениях.
   Во время привала мы обсудили создавшееся положение.
   - С таким количеством немцев вокруг наш провал - только вопрос времени, - заметил я.
   - Если тебя остановят, говори по-сербски. Они его знают хуже нашего, и так мы сойдем за четников, - возразил Петерсон.
   Те из нас, кто хотел уйти к партизанам, теперь проклинали себя за то, что согласились идти в эту ловушку. Грифф и Аклан, напротив, были довольны:
   - Они заботятся о нас, не сдали немцам, и найдут путь вытащить нас из этой задницы.
   В сумерках мы уткнулись в следующий блокпост. Поскольку мы уже знали, как действовать, то этот пост прошли без особых проблем. Прибыв на окраину Подгориц, мы в изнеможении упали в стог сена.
   На следующий день мы проследовали через город. Немцы были повсюду - марширующие, окапывающиеся, работающие, бездельничающие. Город был разрушен бомбежками союзников.
   - Это американцы так поработали, - заметил один из сопровождавших нас четников.
   Я вздрогнул, но ничего не сказал. Один из моих тяжелейших вылетов был против немецкой обороны в Подгорицах...
   Болван оставил нас в районе центра города. Он хотел повидать свою семью, как он пояснил нам, и вернуться к вечеру. Больше мы его не видели, о чем, впрочем, ничуть не сожалели. Три остальных сопровождавших нас четника были, в противоположность Болвану, самыми милыми парнями из тех, кого мы встречали в Югославии. Моего возраста, моего роста, с похожими на мою стрижками, они выглядели американцами даже больше, чем мы. Они отдали нам свою еду несмотря на то, что сами не ели с момента начала марша.
   В конце концов, мы прибыли в здание на другой стороне города, являвшееся своего рода центром связи четников. Наши друзья раздобыли где-то немецкие сухпайки для нас - кровяные колбаски, венские сосиски, консервированный сыр, все очень вкусное. Затем мы разместились в этом вот каменном доме на ночлег.
   Забыл сказать, что Арки теперь победил всех в блэкджек.
  
   2 октября 1944 года
   Мы поскальзываемся на тонком снегу и проваливаемся в него. Я начинаю думать, что Мак прав, и живыми нам из этой передряги не выбраться.
   Прошлой ночью мы пошли исследовать местность с нашими друзьями и наткнулись на немецкий лагерь. Порядка двух сотен немцев спало или сидело у костров за разговорами. Мы пошли прямо через лагерь, и один немец поднялся и остановил нас. Сопровождавший нас четник поспешно объяснил, что я не понимаю по-немецки, и затеял с ним беседу. Подошли другие немцы, и разговор затянулся, наверное, на полчаса или около того. Наконец, тот первый немец решил, что мы можем разделить с ним перекус и остаться в лагере на ночь.
   Мы пожарили немного венских сосисок на огне, и это оказалось божественно вкусно. Потом нам принесли одеяла, мы завернулись в них и легли поспать. Я боялся уснуть, потому что мне мог присниться кошмар, и тогда я бы закричал по-английски, а это выдало бы меня. Но после непродолжительной борьбы со сном я сдался и провалился в забытье.
   Трое наших друзей разбудили нас до восхода, жестами приказав сохранять тишину (на случай, если мы забыли, где находимся). Ну да, как мы могли забыть?
   Завернувшись в одеяла, мы тихонько покинули лагерь.
   Как будто недостаточно было такого щекочущего нервы опыта - мы попали в еще одну переделку после полудня. Наш старый приятель, Верховный Главнокомандующий, прибыл, чтобы увидеться с нами. И притащил с собой бутылку ракии. Пока мы пили, послышался звук приближающихся самолетов. Мы выбежали из дома, стоявшего на склоне холма в миле от окраины Подгориц.
   Около двадцати "Либерейторов" уже были над городом, осыпая его бомбами на наших глазах. Продолжительный, ошеломляющий грохот разрывов докатился до нас, пока в небо взметались грандиозные облака дыма, пыли и обломков. Мы боялись посмотреть в глаза Верховному.
   Но, когда мы вернулись в дом, он вдруг прозаичным тоном упомянул, что немцев в городе не было: они разместились за окраинами, а в самом городе оставались только гражданские.
   - Немцы - наши враги, - произнес я. - Они бомбят нас, чтобы нанести нам урон, мы затем же бомбим их.
   - Партизаны используют вас, чтобы убить нас, - ответил Верховный. - Это они сообщили вашему командованию, будто город полон немцев, чтобы те нанесли авиаудар.
   Мы согласились, что в таком случае ситуация выглядит ужасно.
   - Я доложу о случившемся нашему командованию, когда вернусь, - сказал я. - Я также сообщу о том, как дружелюбны вы к нам были, и попрошу оказать вам помощь.
   Он снова пообещал доставить нас в Италию на лодке. Звучало неплохо, хоть никто из нас уже ему и не поверил.
  
   4 октября 1944 года
   Адъютант Верховного неожиданно забрал Петерсона вчера, и мы полагали, что отправимся в путь сегодня ночью, но никто не пришел за нами. Утром адъютант пояснил, что Петерсон с четырьмя четниками отбыл вниз по реке к побережью, чтобы раздобыть там лодку, которая отвезет нас в Италию. Также он сказал, что ночью нас переправят в деревню поближе к побережью.
  
   6 октября 1944 года
   Восхождение в дождь оказалось забавным несмотря на то, что нам в ночи пришлось проделать путь в пять миль через скалы и колючие заросли. Но мы были в приподнятом настроении, и по прибытии на место даже устроили импровизированный праздник: говядина, молоко, сыр, хороший хлеб, вино и ракия. И даже пели разные песни: "Pistol Packing' Mama", "You are my sunshine" и "Clementine". А потом спали на настоящих кроватях с настоящими матрасами.
   Сегодня Грифф всех обставил в блэкджек. А завтра мы выдвигаемся дальше.
  
   7 октября 1944 года
   Еще один марш-бросок к месту начала нашего адриатического круиза. Трое наших друзей покинули нас. Одному я на память подарил свои часы, а он в ответ презентовал мне портсигар и несколько других сувениров. Мы записали их адреса, пообещав прислать весточку, когда закончится война.
  
   10 октября 1944 года
   Теперь мы живем практически на вершине мира. Вокруг полно немцев, которые бродят туда-сюда по горам, и пару раз уже чуть не обнаружили нас. Исключая это обстоятельство, пока что мы в лучшем положении с тех пор, как стали военными.
   Сейчас мы живем в том, что некогда было школой, а теперь стало казармами и штабом четников - в деревне в пятнадцати милях от Подгориц. У нас есть комната с настоящими кроватями и матрасами.
   Вместе с нами в этой же комнате живут капитан Владо, командир четников, и его адъютант. Остальные солдаты-четники спят в других комнатах. Питаемся мы немецкими пайками. Иногда на улице можно встретить девчонок. Мы даже встретили одного молоденького четника, который коллекционирует пластинки с американским джазом, и в тот вечер, когда он поставил их на патефон, нам показалось, что на один вечер мы вернулись домой.
   Мы вольны бродить по округе, сколько влезет, пока Петерсон не раздобудет лодку и не вернется за нами. Единственная головная боль - немцы. Хотя и это не должно быть большой проблемой, так как мы сносно говорим по-сербски - гораздо более бегло, чем большинство немцев, встреченных ранее. Но всегда остается шанс провала, и потому вид немецких касок постоянно повергает меня в ужас.
   Капитану Владо обычно сообщают заранее о прибытии немцев, и он информирует об этом нас, так что мы успеваем смыться через черный ход. Арки клянется, что доберется до самого высокопоставленного немецкого офицера и пригласит его выпить. В местный салун мы все еще не осмелились сходить, ибо он вечно полон пьяных нацистов.
   Вчера ночью мы устроили отвязную вечеринку в доме Донны. Она одна из приятнейших и красивейших девушек, кого я когда-либо знал. Жаль, что ее мать весьма строга, так что мы ни разу не смогли остаться с ней наедине в тот вечер. Да и днем, честно говоря, наедине тут не особо останешься.
  
   12 октября 1944 года
   Теперь понятно, что мы выигрываем войну. На рынке за доллар нам дали всего шесть рейхсмарок. Вчера давали восемь. И мы все еще можем купить столько фруктов, выпечки и яиц на одну рейхсмарку, сколько сможем съесть!
  
   13 октября 1944 года
   Инкс Тактикус определил наилучшее место для проведения кампании. Инкс Навигатор - направил Донну сюда. На кладбище, а куда ж еще? И, пока я еще вел заградительный огонь, отыскивая слабое место в обороне для решительного натиска, из-за наших спин раздались вопли и визги. Я обернулся и увидел двух женщин в черном у одной из могил - и, грешным делом, подумал вначале, что нас догнали мать и сестра Донны. Но та пояснила, что это плакальщицы, раз в год приходящие на кладбище оплакать усопших.
   Вот почему им надо было сделать это именно сегодня?
  
   14 октября 1944 года
   Специально для нас из Подгориц привезли музыкантов, игравших на площадке у школы, и мы танцевали народные танцы - что-то похожее на кадриль с элементами польки. Немцы попробовали было присоединиться к нам, но быстро поняли, что им тут не рады, и большая часть их ретировалась, лишь немногие остались стоять и смотреть. Должно быть думали, что мы герои четников.
   Арки изрядно накидался, и нам едва удалось предотвратить его безумную попытку проверить на практике одну из его теорий. Он ранее заявлял, что, если он с улыбкой до ушей подойдет к немцу и быстро произнесет "Sonovabitch"*, то тот решит, будто ему сказали на сербском: "Привет, приятель!".
   Я почти проверил это лично.
   Почти.
  
   * Невнятно и гнусаво произнесенное по-английски 'Son of a bitch', то есть, 'Сукин сын!' (Прим. переводчика). .
  
   16 октября 1944 года
   С тех пор, как мы спустились с гор - c нами обращались, как с королями. Удивительно, учитывая, что бы с нами сделали, узнай жители, что мы одни из тех, кто их недавно бомбил. Мы заключили с ними нечестную сделку, и они все еще любят Америку, и знают, почему и за что она сражается.
   И еще они ненавидят немцев. Больше немцев они ненавидят только партизан-коммунистов. К немцам за помощью они были вынуждены обратиться после того, как партизан стали поддерживать союзники. Но все же местные жители не настроены враждебно по отношению к отдельно взятым американцам.
   Они бедны, но даже тем немногим, что у них есть, они делятся с нами.
  
   17 октября 1944 года
   К нам неожиданно присоединился еще один американец - Герберт Мартин из Пасадены, штат Калифорния. Он был хвостовым стрелком на бомбардировщике Петерсона. Он думал, что все погибли при крушении самолета, и изрядно удивился, узнав, что Петерсон жив и, возможно, уже в Италии. Он жил в местной семье близ Данилова Града последние шесть месяцев, отчего говорил на местном языке гораздо более бегло, чем любой из нас, и оказался для нас сущей находкой.
   Даже несмотря на то, что жизнь тут была простой и привольной, мы все больше беспокоились о том, куда же делся Петерсон, почему нет вестей от него, и почему нам не говорят, когда нас вывезут в Италию.
   Нам сказали, что завтра некто "Великий Герцог" прибудет в город и встретится с нами. Не знаю, кто он - но, может, хоть он нам что внятное подскажет?
  
   19 октября 1944 года
   "Великий Герцог" оказался нашим старым добрым другом, Верховным Главнокомандующим Всей Черногории. Тысячи людей прибыли сюда увидеть его: пешком, верхом, на машинах.
   Это было феерично! Мы стояли на импровизированной сцене вместе с ним, пока произносились речи и пелись песни. Если наше присутствие тут и было секретом до сих пор, то теперь перестало быть таковым. Неоднократно обращая всеобщее внимание на нас, Верховный всячески подчеркивал, что мы - американцы.
   Хорошо, что немцы держались подальше от этого места. Но мы опасались, что кто-то все же донесет им на нас в надежде получить награду (хоть мы уже давно и не слышали о том, что предложение денег за нас, живых или мертвых, все еще актуально).
   После громких речей были веселые танцы, громкая музыка и обильная выпивка. Люди старались переброситься с нами парой слов, пожать нам руки, или хотя бы дотронуться до нас. Многие спрашивали, не мы ли бомбили Подгорицы. Каждый раз при этом я чувствовал лихорадочное сердцебиение, потому что сразу вспоминал клубы дыма и огня над подвергшимся бомбардировке городом.
   Но каждый раз я лгал этим людям с милой улыбкой, и мы оставались друзьями.
   Боюсь, я все же женюсь на Донне, чтобы добиться чего-то. На деле, я мог бы что и похуже отмочить.
  
   24 октября 1944 года
   Мы все там же - и чувствуем себя отвратительно. Капитан Владо получил весточку о том, что попытка Петерсона добраться на лодке до Италии потерпела фиаско. Он и еще шесть четников на лодке пытались выйти в море, когда их обнаружили и расстреляли из пулемета немцы. Четверо четников были убиты, двое ранены, и лишь Петерсону удалось остаться невредимым и даже выплыть, оторвавшись от немцев. Теперь он скрывался на побережье у одной семьи, приютившей его на время.
   История эта убила последние наши надежды на скорое возвращение к своим. Единственные хорошие новости - это новости о том, что война идет к концу. Союзники, похоже, выдавливают немцев из Греции. Немцы отступают сюда через Албанию. Русские идут со стороны Белграда, албанцы наступают с тыла, партизаны же практически окружили нас.
   Партизаны устраивают рейды каждую ночь, и мы то и дело слышим звуки близких перестрелок. В деревне расположены немецкие подразделения. А все местные жители обсуждают политику, да так, что становится понятно, что они еще более невежественны, чем представлялось поначалу.
  
   3 ноября 1944 года
   Самолеты союзных ВВС, - в основном, британские, - теперь прилетают каждый день и беспрепятственно наносят удары по замеченным целям в округе. Если нас однажды не прикончат собственные бомбы, то рано или поздно наверняка убьют обезумевшие от горя родственники погибших местных жителей.
   Мы понимаем, что в данной местности полным-полно немецких частей и складов, но поди объясни это крестьянам...
  
   5 ноября 1944 года
   Вчера и сегодня в поисках спасения от авианалетов и местных жителей, которым нам тяжело смотреть в глаза, мы отправились в долину, к салуну, служившему прибежищем немецким выпивохам. Странное было чувство - сидеть плечом к плечу с немцами и иногда обмениваться с ними словом-другим. Хорошо, что они себя считают Суперменами, слишком хорошими для нас, четников. Они нас, в основном, игнорируют, лишь изредка обращая на нас внимание, если надо слегка подтолкнуть, чтобы мы подвинулись, уступив им место, и я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то из них произнес хотя бы слово по-сербски. Когда они хотят ракии, то просят принести шнапс.
   Некоторые выглядят очень молодыми, лет шестнадцати, или около того. Если это так, то это хороший знак - значит, Гитлер уже вводит в дело последние мобилизационные резервы.
  
   8 ноября 1944 года
   Теперь уже ясно, что местные жители нам больше не верят, когда мы говорим, будто только одни лишь британские самолеты бомбят их города и деревни. Спасибо немцам - теперь местные отличают "Москито"* от "Мародера"**, а "Ланкастер"*** от "Либерейтора"****, и знают, где наши самолеты, а где британские.
  
   * Британский скоростной двухмоторный бомбардировщик DH.98 "Mosquito" (Прим.переводчика)
   ** Американский двухмоторный бомбардировщик В-26 "Marauder" (Прим.переводчика).
   *** Британский четырехмоторный тяжелый бомбардировщик Avro 683 Lancaster(Прим.переводчика).
   **** Американский четырехмоторный тяжелый бомбардировщик B-24 Liberator (Прим.переводчика).
  
   "Мародеры" интенсивно утюжили город в районе полудня, пока я и Донна были на кладбище. Она отпрянула, когда я попытался обнять ее:
   - Американцы всегда говорят правду?
   - Всегда, - твердо ответил я.
   - Чьи это самолеты?
   - Самолеты союзников. Они на нашей стороне, бомбят гитлеровцев.
   - Этот город - гитлеровский?
   - Там нацисты.
   - А как же невинные люди? Они не считаются?
   - Это война. Ты знаешь, что немцы сделали с Лондоном и другими городами?
   - Так вы не лучше?
   А потом она задала мне вопрос, которого я боялся:
   - Только честно. Да или нет. Ты участвовал в рейдах на Подгорицы?
   - Никогда, - ответил я. Но мой тон был не слишком убедителен. Она отодвинулась от меня и замолчала. Наконец, самолеты, кружившиеся над городом с полчаса, улетели, и она поднялась с места, я последовал за ней, но на всем пути к дому она не произнесла ни слова.
   У самых дверей я решился:
   - Донна... я соврал... Один раз я участвовал в рейде на Подгорицы...
   Ее глаза сверкнули яростным огнем, но я все же продолжал:
   - Это был массированный налет, Донна. Я думал, что там, внизу, только немцы. Все мы там так думали...
   Она разрыдалась и скрылась в доме.
   ***
   Арки и Грифф оказались примерно в той же ситуации. Обсудив создавшееся положение вечером, мы пришли к выводу, что нам теперь надо быть поосторожнее с местными жителями, пока они не ополчились против нас.
  
   9 ноября 1944 года
   Мне исполнилось двадцать четыре года. Какой замечательный день!
   Доллар на черном рынке теперь стоит двадцать четыре рейхсмарки, и мы легко раздобыли ракии и еды для праздничного стола. Но мы окончательно расстались с надеждой когда-нибудь выбраться отсюда, и нас все чаще одолевает мысль, что немцы, которых по-прежнему полным-полно вокруг, рано или поздно сцапают нас.
   Я случайно проверил теорию Арки, и, как оказалось, она работает. "Москито" внезапно появились над городом, и я, углядев сбоку глубокую ворону - футов десять, не меньше - скатился в нее. Кто-то прыгнул за мной следом, я, не удержавшись, воскликнул, решив, что это Арки:
   - Sonovabitch!
   Но это оказался немец. Он был изрядно перепуган, так что просто посмотрел на меня и выдавил:
   - Ах... да... ах...
   В тот же день Джоко, - четник, обожавший джаз, - принес к нам свой портативный патефон - такой, старого образца, с рукояткой, и старые-старые записи Пола Уайтмана, довольно-таки неплохо звучащие.
   У нас наметилась вечеринка.
  
   10 ноября 1944 года
   Майор Чрнтца (да-да, так его фамилия и звучала!) навестил нас и завел старую песню с новыми нотками. Дескать, со дня на день мы получим фальшивые документы, и нас переправят в британскую миссию в Албании.
   Мы написали письмо для британцев, которое он пообещал передать туда. Мы не особо этому поверили.
   Вечеринка в честь моего дня рождения удалась. Арки раздобыл губную гармошку, а у хозяев мы одолжили аккордеон - и попробовали свои силы в польке. Нам станцевать фокстрот под мелодии из патефона Джоко оказалось легче, чем девчонкам.
   На ужин у нас была козлятина. Местные ребята ели все, что было возможно, включая кишки. Мне, как почетному гостю, подали голову - рога, уши, глаза, язык были на месте, но череп был расколот, чтобы я мог добраться до мозга. Я отведал язык и немного мозгов; хозяева объясняли, что глаза - тоже знатный деликатес, однако я не смог заставить себя их попробовать. Глаза выглядели совершенно живыми.
   Мы хорошенько заправились ракией, и хозяева принялись распевать народные песни, закончив затем национальным гимном. Это привело к тому, за что я потом немало стыдился: нас попросили спеть американский гимн, и никто из нас не смог вспомнить текст целиком!
   Чтобы замять неловкость, мы спели 'You are my sunshine'* и 'South of the border'**. Они прониклись и заставили нас петь их снова и снова. В конце концов мы выяснили, что звучавшие в припеве слова "Aye-yah-yah-yaye!" для сербского уха звучат смешно, потому что слово "yah" в сербском означает "яйцо" в наиболее неприличном значении.
   Вечером, возвращаясь домой, мы наблюдали очередной "фейерверк" в предрассветных сумерках - менее чем в миле от нас. Похоже, партизаны были все ближе.
   Донна не пришла и не прислала хотя бы коротенькой весточки.
  
   * "Ты мое солнышко" - песня, написанная в 1939 году и выбранная одним из гимнов штата Луизиана. (Прим.переводчика)
   ** "К югу от границы" - песня, написанная в 1939 году и ставшая саундтреком к одноименному приключенческому фильму (Прим.переводчика).
  
  
   11 ноября 1944 года
   До нас дошли новости о переизбрании Рузвельта президентом.
   - О, - сказал Арки, - впервые он победил без моего голоса!
   - А у меня никогда не было шанса проголосовать, - вздохнул я.
   У остальных была такая же беда. Это стало поводом для мрачных раздумий.
   Мы пошли в салун, к которому вниз с холма вела дорога. Как обычно, там было полно немцев, многие из которых отлынивали от службы. Полумилей дальше была река, и на другом ее берегу уже находились партизаны. Несмотря на это, немцы приходили в салун - пропустить бутылочку-другую и снова уйти туда, где звучала ружейно-пулеметная стрельба. Посвист шальных пуль мы слышали даже в салуне. Мы сошлись во мнении, что нам еще повезло, что у партизан нет орудий и минометов.
   Мы даже обсудили между собой возможность переметнуться к партизанам (благо по-сербски уже говорили бегло, и немцы нас понять не могли при всем желании), но никто из нас не согласился рисковать своей шкурой, опасаясь расстрела сгоряча.
  
   12 ноября 1944 года
   Проклятье!
   Я сидел и курил во дворе школы, когда одинокий "Ланкастер" вдруг пронесся надо мной на бреющем - чуть выше крон деревьев. Я только и успел, что посмотреть вверх и встретиться взглядом со стрелком в носовой турели, смотревшим прямо на меня через плексиглас. Я помахал ему, он мне. Забавное было ощущение!
  
   14 ноября 1944 года
   Все немцы, сумевшие покинуть Грецию, прибывают сюда. За доллар теперь дают шестьдесят рейхсмарок. В небе днем постоянно висят самолеты союзников, а по ночам в окрестностях появляются партизаны. Теперь у них есть минимум два миномета.
   Еще у нас случилось выяснение отношений с капитаном Владо. Мы возвращались по дороге из салуна, когда в небе появился одинокий Р-51* и обстрелял немецкий конвой. Немцы принялись стрелять ему вслед, но что возмутило нас - так это то, что вслед удаляющемуся истребителю стреляли и четники! До сих пор мы не видели, чтобы четники стреляли по союзным самолетам!
   - Вы на чьей стороне, капитан?! - спросил я после.
   - Он стрелял по нам, - ответил Владо.
   - Он стрелял по немцам.
   - Но и по нам.
   Я попытался убедить его в том, что он неправ, но он не слушал меня. Поняв, что это бесполезно, я объяснил ему:
   - Пилот сообщит о том, что по нему стреляли с земли. Завтра здесь окажется еще больше самолетов. Собьете одного - и послезавтра здесь все разнесут в клочья тяжелыми бомбами.
   После этого Владо согласился со мной и пообещал проинструктировать своих парней, чтобы они не стреляли по самолетам союзников.
  
   * Американский одномоторный истребитель Р-51 Mustang (Прим. переводчика)
  
  
   17 ноября 1944 года
   Вчера чуть не попались! Мы с Гриффом пошли к Коко, который держит магазинчик всякой всячины неподалеку, и беседовали с ним по-английски (он любит иногда попрактиковаться), когда внезапно вошел немец. Я был почти уверен, что он слышал нас, но тут же перешел на сербский с самым беспечным видом. Немец подозрительно посмотрел на нас, но Коко поспешил к нему с вопросом, чем он может ему помочь, а мы потихоньку смылись из магазинчика - и побежали прочь, что есть сил, едва оказавшись снаружи.
   Пришел к дому Донны прошлой ночью, но она отказалась встретиться со мной.
  
   19 ноября 1944 года
   На площади в несколько квадратных миль, должно быть, расквартировано несколько миллионов немцев. В школе вместе с нами теперь располагается целый немецкий батальон, и мы опасаемся лишний раз разговаривать в расположении между собой. Самолеты союзников появляются в воздухе ежечасно, нанося удары тут и там.
   Большинство местных жителей собирает пожитки и покидает свои жилища. Не исключено, что партизаны войдут сюда сразу же, как только уйдут немцы - и они явно не будут ласковы с теми, кто сотрудничал с четниками и нацистами. Стрельба поблизости звучит теперь днем и ночью. Спать под канонаду стрелкового оружия еще плюс-минус получается, но, когда вдруг подключается тяжелое вооружение - прощай, сон.
  
   20 ноября 1944 года
   Несколько минут назад я повернул за угол здания и в дверях столкнулся с группой нацистов. Ретироваться было решительно некуда, ибо они уже заметили меня. Их предводитель, званием никак не ниже полковника, сказал:
   - Sieg Heil!*
   - Do vagenia?**- сказал я, стараясь выглядеть как можно более беспечно.
   - Wo ist der Kommandant? - спросил немец.
   - El capitano? - уточнил я, уже менее нервно, поняв, что он не говорит по-сербски. - Tema! - указал я на дом.
   Он начал еще о чем-то меня расспрашивать, но я только мотал головой: мол, ничего не понимаю:
   - Cheka maly. Ya doge capitano ogi***.
  
   * Нацистское приветствие.
   ** Сам автор cчитал, что спросил на сербском означает "Как дела?", но на сербский это оказалось похоже мало. Будем считать, что это сильно исковерканный сербский (Прим. переводчика).
   *** Автор уверяет, что по-сербски это означает: "Подождите немного тут. Я позову капитана".
  
   Потом я спокойно прошел в здание, где Владо неспешно беседовал с несколькими моими парнями в дальней комнате, и сообщил:
   - Тут немцы. Ждут вас снаружи, капитан.
   Все посерьезнели. Капитан с озабоченным видом поднялся на ноги:
   - Возможно, они знают, что вы здесь.
   - Уйдем через черный ход? - предложил Арки.
   - Могут ждать уже и там, - возразил я.
   - Прячьтесь! - нервно приказал Владо.
   - Я пойду с капитаном, - решил я, - а вы, парни, прячьтесь под кровати, и куда придется. Меня наци уже видели.
   Мы так и сделали. Пока Владо говорил с полковником, я стоял рядом и внимательно слушал. Оказалось, немец всего лишь решил проинструктировал капитана касательно новых антипартизанских оборонительных мероприятий. Поняв это, я расслабился, взял сигарету у немецкого лейтенанта и пошел обратно. Парней нигде не было видно, и я, подражая немецкому говору, рявкнул:
   - Raus! Raus, Amerikanische schweine!
   Ботинок Арки прилетел откуда-то снизу и попал мне в шею.
   Я больше никогда не боялся фрицев.
  
   23 ноября 1944 года
   Арки, Грифф и я сидели в салуне, откуда всех немцев только что выпроводил очень злой полковник, погнавший их на позиции, когда к нам подошел какой-то толстяк шести футов росту и такой же ширины.
   - Завидую вашей молодости, - произнес он вдруг с безупречным оксфордским акцентом. - Мы все в бегах. Я знаю, как бежать, а вы нет. Но вы полны сил, а я устал и готов сдаться.
   - Черт, мистер, мы в бегах четыре месяца. Мы здесь сидим просто потому, что нам нравится это место, - сказал я.
   - Я не настроен сейчас шутить, - ответил толстяк, выглядевший весьма мрачно для своего внешнего вида. - Я и правда чертовски устал.
   Он поведал нам свою историю. Он был большой шишкой в правительстве, владел землями и поместьями (часть из которых располагалась в Австрии). Короли и королевы были его гостями и друзьями. Ну, а теперь он остался ни с чем. За ним охотились коммунисты, и оттого он решил уйти отсюда.
   - А если они вас сцапают, ну, коммунисты? - полюбопытствовали мы.
   - Расстреляют.
   - А если нас в этой одежде сцапают немцы, то что будет?
   - Расстреляют, вне всякого сомнения.
   - Во. Никакой разницы, видите, мистер? Выпьем?
   - Ваша история выглядит адски грустной, - добавил Арки. - Я б не поставил бы на вас и фальшивой рейхсмарки...
   Он рассмеялся, и потом мы весело провели время, слушая - возможно, и правдивые - истории о королях и премьер-министрах, и что они творили в свободное время. Пока не приперся за шнапсом немецкий пулеметный расчет.
  
   24 ноября 1944 года
   Увидел Донну на улице и бросился за ней, когда в небе появились "Летающие крепости". Проследовал за ней в какой-то подвал, но там помимо нас была целая толпа других людей, и я побоялся заговорить с ней, а она все время старательно смотрела в другую сторону.
  
   25 ноября 1944 года
   Последние два дня оказались натурально кошмарными. Окрестности кишели немцами, а в небе то и дело появлялись британские и наши самолеты. Нам постоянно приходилось быть настороже - и от немцев, и от своих.
   Мы ели, спали и жили бок о бок с немцами, и точно так же, как они, подвергались авианалетам со стороны союзной авиации. До нас доходят лишь обрывочные слухи - но, похоже, тут грядет грандиозная перегруппировка. Судя по известным нам данным, немцы собираются воевать с партизанами и русскими. И, глядя на то, сколько в небе наших самолетов, невольно понимаешь, что домой вернутся далеко не все.
   Некоторое облегчение наступало по ночам. Самолеты пропадали до утра, зато из своих нор появлялись партизаны. У них было стрелковое вооружение и минометы, так что пули и осколки с наступлением темноты начинали свистеть тут и там. Стоило нашим ушам привыкнуть к этим звукам стрельбы, в дело неожиданно вступала тяжелая немецкая артиллерия.
   Более того, начались проблемы с едой. За доллар можно было уже купить сотни рейхсмарок, но за рейхсмарки купить нельзя было решительно ничего.
   Из-за нехватки еды и сна мы стали изможденными и усталыми красноглазиками. Это было опасно: теперь мы не могли постоянно быть настороже, чтобы не дать немцам раскрыть нас.
   Донна с сестрой пришли вчера попрощаться. С Гриффом. Их семья, как и многие в этом городе, собирались уйти вместе с немцами. Донна покосилась на меня, но не подала виду, что поняла, что я хочу с ней поговорить, или что хотя бы заметила мое присутствие.
   - После войны... - сказала ее сестра Гриффу.
   Это была грустная минута. Мы стояли на улице, вокруг нас было много немцев, изредка оглядывавшихся на нас и перебрасывавшихся какими-то фразочками - в точности, как и наши парни в такой ситуации где-нибудь еще.
   - После войны... - сказали Грифф и я. Девушки пошли прочь, а мы стояли и смотрели им вслед, пока они не затерялись в толпе.
   Мы, скорее всего, их больше не увидим. У нас одна надежда - остаться здесь и сдаться партизанам. Или идти на юг в надежде воссоединиться с союзниками, которые гонят оттуда фрицев...
  
   27 ноября 1944 года
   Мы живы, и ладно - за что искренняя благодарность небесам.
   Два дня назад мы покинули здание школы на грузовике, который тащился преимущественно на второй передаче, потому что дорога петляла по холмам, а еще по пути мы двигались совместно с немецкими конвоями и колоннами. Два или три раза в час грузовик неожиданно останавливался, и мы, высыпав из кузова, прятались кто куда - под грузовик, позади танка, или в какую-нибудь щель, - и молились, чтобы не попасть под бомбу или пулю с союзных самолетов, которые с воем пикировали на колонну.
   Один раз три "Лайтнинга"* поймали нас на склоне холма. Я оказался меж двух немцев в стороне от дороги. Они стреляли по самолетам так быстро, как только позволяли их пистолеты-пулеметы, а я пополз прочь так быстро, как только смог. "Лайтнинги" набрали высоту после первого захода, развернулись и щедро прошлись вдоль наших позиций огнем своих пулеметов 50-го калибра**, так что немец справа от меня закричал от ужаса.
   Затем жуткое ощущение приближающейся агонии превратило меня в зверя. Шепча про себя проклятья по-английски, я вскинул винтовку и принялся палить по самолетам так быстро, как только мог. Пули "Лайтнингов" выбили облачка красноватой пыли из земли передо мной, и затем все три самолета взмыли вверх и улетели прочь.
   Меня трясло. Я лежал и думал: "Господи Боже, я стрелял по своим соратникам!".
   Зато теперь я знал, каково это - быть под ударом с воздуха. Я думал, что сильнее страха уже не испытаю, но вскоре испытал. По пути мы снова проехали через лежащие в руинах улицы Подгориц, где немецкая военная полиция отчаянно пыталась руководить хаотичным дорожным движением на разрушенных улицах, и я воочию ощутил теперь весь тот ужас, что испытывали мирные жители, когда мы начинали засыпать их своими бомбами из-под облаков. "Если вернусь живым отсюда, то перейду в истребители!" - решил я.
   Весь путь составил менее пятнадцати миль, но занял битых двенадцать часов. Глубокой ночью мы прибыли в штаб четников к западу от Подгориц. Теперь ждем тут Верховного, или как его там. Надеемся, хоть он понимает, какого дьявола тут происходит.
  
   * Американский двухмоторный истребитель Р-38 Lightning (Прим. переводчика).
   ** Калибр 12.7 мм. (Прим. переводчика).
  
  
   28 ноября 1944 года
   Четыре месяца, как все началось. Верховный, ныне называемый Великим Герцогом (потому что поблизости объявился еще один Верховный), организовал нам роскошное пиршество: жареная свинина со всеми украшениями, вино и ракия. Заодно он предоставил нам радиоприемник. Мы с радостью слушали станции союзников, вещавшие из Италии и передававшие все наши старые популярные композиции - Бенни Гудман, Гленн Миллер, Джин Крупа, Джеймс* и другие. Это вызвало у нас приступ ностальгии.
   Мы также слушали и другие радиопередачи, создавшие у нас впечатление, будто война подходит к концу. Мы до сих пор и не подозревали, как далеко наши войска уже продвинулись вглубь Германии.
   Великий Герцог был приветлив, обещал помочь нам, но мы все это уже проходили, так что звучали его слова не слишком убедительно. В какой-то момент мы насели на него с вопросами касательно отхода четников вместе с немцами и его отказа оставить нас в покое, чтобы мы сдались партизанам - и тут он внезапно сказал, что четники планируют повернуть оружие против немцев и пробиваться на юг для воссоединения с войсками союзников. Мы вызвались возглавить авангард в случае такого развития событий.
  
   * Популярные музыканты той эпохи. (Прим. переводчика).
  
  
   30 ноября 1944 года
   Хорошо, что три дня назад мы плотно поели - ибо после того нам досталось всего лишь несколько банок консервов из немецких пайков. Мы находимся в ветхом полуразвалившемся домишке неподалеку от штаба четников. Нас тут около восьмидесяти человек, из которых больше половины - немцы. Спим на полу, прижимаясь друг к другу - адски холодно, а у нас по одному одеялу на человека.
  
   1 декабря 1944 года
   Еще один переезд. Две с половиной мили - целый день пути. Вся немецкая армия и почти все жители Югославии толпятся на дороге, ведущей на север. Немцы свеженькие, молоденькие, в чистой униформе, с железной дисциплиной и высоким моральным духом - совсем не то, что вы ожидали бы от отступающей армии.
   Но ад начался и тут! Британские и американские самолеты появляются в небе и не промахиваются даже с больших высот. Для них эти вылеты - тоже далеко не пикник, ибо у немцев на грузовиках установлены скорострельные зенитные орудия, а отлично натренированные расчеты выставляют перед атакующими самолетами настоящую огненную стену. Но это не пугает наших ребят, и я ими искренне горжусь - несмотря на плотный зенитный огонь, они атакуют снова и снова.
   Около двух часов пополудни прилетели четыре 'Харрикейна'* и с бреющего полета обстреляли колонну из пулеметов. Один был подбит, улетел, волоча шлейф дыма, в сторону гор и взорвался в четверти мили от дороги. Шансов спастись у пилота не было.
  
   * Британский одномоторный истребитель Hawker Hurricane (Прим. переводчика).
  
   Четники заняли дом в полумиле от дороги, где мы разместились на ночь. Мы стояли напротив двора, когда внезапно появился взвод фрицев, и их командир попытался заставить нас толкать застрявший неподалеку грузовик. В этот момент я держал свой дневник в руках, и ветер трепал его страницы. С помощью Арки и Гриффа мы по-сербски объяснили, что мы офицеры-четники, а наш командир во-он там в доме. Они все поняли и извинились.
  
   2 декабря 1944 года
   Сегодня решено сделать перерыв. После того, как немцы ночью ушли, мы устроили собрание.
   - Так дальше нельзя, - сказал я. - Эти переезды с места на место будут продолжаться, пока нас не поймают. Мы живем прямо посреди логова немцев, и, какими бы тупоголовыми они ни были, они не могут нас не догнать.
   - Что мы можем сделать? - озабоченно спросил Аклан.
   - Дезертировать к партизанам, - предложил я. - Они и так вокруг нас каждую ночь.
   - Что-то я не в восторге от идеи бегать ночью по ничейной земле... - возразил Аклан. - Это ж гарантированный способ получить пулю от кого угодно!
   - А я утром пойду, - вздохнул я. - Кто со мной?
   Арки и Мартин согласились одновременно. Аклан и Грифф яростно попытались отговорить их. Наконец, Мак заговорил.
   - Мы не можем продолжать в том же духе. Если нас не схватят фрицы, то подстрелят свои же самолеты. Если уйдем к партизанам, то получим шанс продолжить воевать.
   Аклан и Грифф были на грани капитуляции, когда позади дома вспыхнула вдруг стрельба. Отдельные вспышки выстрелов обозначили атакующих на гребне холма и обороняющихся на склоне.
   - Они там. Меньше, чем в полумиле от нас, - сказал я.
   Пулемет ударил из соседнего окна, незамедлительно вызвав ответный огонь пулемета с вершины холма. Мы попадали на пол, потому что трассера рассекали темноту над нами. В мгновение ока стекло в нашем окне разлетелось, и пули стали жужжать в воздухе, словно смертоносные насекомые.
   - Если вы пойдете, вы покойники! - резюмировал Аклан. - Вы просто напрашиваетесь быть убитыми!
   - Инкс, я с тобой! - сказал вдруг Грифф.
   - Вы ненормальные! Все вы! - не унимался Аклан. - Идти наружу в разгар боя!
   - Партизаны не стреляют днем, - возразил я. - Мы пойдем с белым флагом, чтобы нас было видно, и сдадимся без стрельбы!
   В этот момент со стороны дороги ударила артиллерия. Мы высунулись посмотреть и узрели, как вздымается во вспышках разрывов снарядов земля на вершине холма. Затем наступила тишина. Мы выждали немного, но стрельбы с вершины больше не было.
   - Видали? - спросил я. - Это просто очередная разведка боем.
   - Все верно, - отозвался Аклан. - Ладно, я с вами.
   Итак, рано утром мы разведали окрестности вокруг здания, обнаружив наилучший путь отхода. Я написал записку капитану:
   "Дорогой капитан Владо, наш долг, как солдат - поскорее вернуться к своему командованию. Поскольку нет никаких гарантий, что это произойдет в ближайшем будущем, мы далее действуем по своему усмотрению. Спасибо за все, что Вы для нас сделали. Мы должны убедить наше правительство, что Ваши силы заслуживают всей помощи, которую мы можем оказать. Кроме того, данное послание подтверждает, что правительство США выплачивает Вам 717 долларов за наше проживание и питание за последние четыре месяца.
   Искренне Ваш, Джеймс М. Инкс, второй лейтенант, U. S. Army Air Corps.".
   Я положил записку на свою кровать, где ее наверняка бы нашли.
  
   3 декабря 1944 года
   Расскажу, как это было.
   Мы сделали белый флаг из наволочки, и Арки спрятал его за пазуху. Отойдя на несколько сотен метров от дома, мы срезали подходящую для древка ветку.
   - Поднимем его не раньше, чем достигнем вершины холма, - решил я, отметив, что никто не возразил мне.
   Ночью и ранним утром было очень холодно, и даже сейчас, на ярком солнце, чувствовалась сильная прохлада. Мы неторопливо шли к вершине, переговариваясь между собой. Но я чувствовал, что все покраснели и взмокли.
   - Что будем делать, если четники нас заметят? - запоздало спросил Аклан.
   - Скажем, что вышли погулять, - отозвался я.
   - Думаешь, они поверят нам?
   - А чего нет? Мы и раньше погулять выходили.
   Мы уже ушли на добрую милю от дома. Каменистый холм был покрыт зарослями спутанного кустарника и мертвыми стеблями сорняков, хрустевшими под ногами.
   - Меня беспокоят партизаны, - вступил в беседу Грифф. - Что, если они начнут стрелять по нам?
   - Не станут - нас так будет проще взять живьем, - возразил я.
   - Почему ты так уверен, что они решат взять нас в плен? - спросил Аклан.
   - Хотя бы потому, что они понадеются получить от нас кое-какую информацию. А это позволит нам объяснить, кто мы такие.
   Аклан начал задавать еще какие-то вопросы, но я почувствовал, что зверею:
   - Святый Боже, да мы эту тему мусолим с самой первой недели тут! Одну и ту же пластинку крутим раз за разом! Не пора ли уже решиться и сделать вместо того, чтобы трепаться попусту?!
   Аклан упрямился:
   - Но...
   Мак перебил его в своей флегматично-пессимистичной манере:
   - Да какая разница, если нас немцы могут в любой момент застрелить?
   Я бы желал получать пятицентовую монету с головой буйвола* каждый раз, когда он говорил это.
  
   * Монета с изображением профиля индейца на одной стороне и бизона на другой, выпускавшаяся в США с 1913 по 1938 год (Прим. переводчика).
  
   За следующие сорок пять минут мы преодолели половину пути к вершине холма. Мы шли споро, все-таки побаиваясь про себя, что партизаны, заметив нас, могут начать стрелять без предупреждения.
   - Пора поднимать флаг! - не выдержал Аклан.
   - Не сейчас! - возразил я. - Мы все еще на территории четников!
   - Нет, это уже ничейная земля! - перебил меня Грифф. - И партизаны к нам ближе, чем четники!
   - Мы уже меньше чем на полпути к ним, - сообщил Арки. - Партизаны вряд ли будут удерживать позиции весь день, так что не будем задерживаться...
   Чем ближе мы подходили к вершине холма, тем гуще становились заросли. Дом четников отсюда уже не просматривался.
   - Вот теперь пора, - сказал Аклан. - Мы уже достаточно близко...
   Еще через десять минут ходьбы я ощутил, что и сам не могу больше терпеть неизвестность:
   - Хорошо. Я думаю, мы уже вне зоны досягаемости четников.
   Мы остановились в сосновой рощице. Внизу, в долине, мы видели автомобили и группы немцев и четников, двигавшиеся по дороге - отсюда они казались игрушечными. Арки достал из-за пазухи наш импровизированный белый флаг.
   - Ко je тамо?* - раздался вдруг окрик из чащи.
  
   * "Cтой, кто идет?" (сербск.).
  
   Я смело шагнул в направлении, откуда нас окликнули, чувствуя, однако, как колотится мое сердце:
   - Americanos!
   Тишина была мне ответом.
   - Officer Americano, soldatos Americanos! - повторил я.
   Здоровенный громила вышел нам навстречу, держа наизготовку немецкий пистолет-пулемет. Он был облачен в униформу четников. С захлебывающимся сердцем я быстро произнес по-сербски:
   - Мы американцы, мы вместе с четниками.
   Еще четверо бойцов появилось следом за ним из зарослей, направив на нас оружие. Громила, хмурясь, направился к нам:
   - С четниками нет никаких американцев. Кто вы такие?
   - Американские летчики со сбитого самолета, которые были с капитаном Владо и Верховным Главнокомандующим, - твердо ответил я.
   - Я слыхал о них. Они под защитой Верховного, - внезапно произнес один из тех четверых, опустив свою винтовку.
   - И что вы тут делаете? - с подозрением уточнил громила.
   - Вышли погулять, - с самым невинным видом сообщил я.
   - Вы что, не знаете, что тут кругом партизаны?
   Я попытался придать себе удивленный вид:
   - Ну, мы слышали перестрелку прошлой ночью. Но думали, вы всех разогнали.
   - Не очень убедительная сказочка. Попробуй еще раз.
   - На самом деле, мы искали партизан - вмешался Арки. - Хотели устроить себе учебные стрельбы.
   Громила усмехнулся:
   - Ну-ну. Вы шли с винтовками за спиной. Или вы хотели на стрельбах побыть мишенями для партизан?!
   - Мы летчики, а не пехотинцы, - возразил я. - И не можем обладать знаниями и навыками пехотинцев без соответствующей подготовки, которой у нас и не было.
   - Ха-ха-ха! - заржал громила. - Американцы - не солдаты. Если не считать героев ваших фильмов, - он искренне наслаждался своим искрометным чувством юмора, позволившем отпустить столь яркую шутку. - Вы хороши, если надо воевать машинами, издалека. Не по-мужски.
   - Увидишь, как мы умеем воевать, если сбежим к партизанам, - осклабился я.
   - Достаточно! - улыбка исчезла с его лица. - Вы пойдете со мной.
   Пришлось подчиниться.
   У подножия холма мы наткнулись на весьма взволнованного капитана Владо, который, как оказалось, уже нашел мою записку и послал на наши поиски две сотни своих солдат.
   - Если вы пересечете линию соприкосновения, партизаны вас расстреляют! - предупредил он.
   - Ну, мы просто хотели попытать удачу, - пожал я плечами.
   - А Верховный с меня голову за вас снимет! - не унимался Владо. - Вы под моей ответственностью. Верьте мне, пожалуйста. Вы же видите, мы заботимся о вас, защищаем вас от немцев. Почему вы не верите, что мы пытаемся вас вернуть в Италию живыми и невредимыми?!
   Его уверенность и обеспокоенность заставили меня почувствовать себя виноватым. Аклан первым пообещал, что мы больше не сбежим. За ним последовали остальные, и последним согласился то же самое пообещать я.
   - Ну, парни, теперь вы, думаю, все осознали, - заключил Аклан, когда мы остались одни. - Яйца выеденного это больше не стоит!
  
   5 декабря 1944 года
   Капитан Владо с подчиненными убыл куда-то вчера, оставив нас на попечение своего радиста Джоко и его помощника. У Джоко было адамово яблоко, двигавшееся, когда он говорил, как у какого-то киноактера (имя которого, каюсь, я позабыл). Все еще непонятно, что с нами будет. Нам нужно ждать, пока нас не известят. Мы убиваем время в трепотне, командных играх и стрельбе по банкам позади дома. Мой итальянский карабин со складным штыком на стволе оказался точнее австрийских винтовок, которыми вооружены остальные парни.
   Один раз, когда мы были во дворе, в небе вдруг появился одинокий бомбардировщик "Веллингтон"*. Для нанесения ударов по наземным целям и наши, и союзники уже давно по всем европейским фронтам использовали современные "Лайтнинги", "Мустанги", "Спитфайры"**, "Москито" и более старые "Харрикейны", а устаревшие "Веллинтоны" давно и прочно заняли нишу транспортных самолетов, применявшихся для нужд снабжения и - как максимум - разбрасывания листовок.
  
   * Британский двухмоторный бомбардировщик "Vikkers Wellington" (Прим. переводчика).
   ** Британский одномоторный истребитель Supermarine Spitfire (Прим. переводчика).
  
   - О, растопку для костров подвезли, - прокомментировал Арки.
   Как загипнотизированные, наблюдали мы, как один... два... три... семь черных точек отделяются от "Веллинтона" и превращаются на лету в бомбы!
   Окоп на случай бомбежек мы подготовили заранее, в двадцати пяти метрах от двора, и теперь наперегонки понеслись прятаться в него, пока бомбы падали на улицу в каких-то тридцати метрах от нашего дворика. Остаток дня мы провели поблизости от окопа, и не зря: еще дважды за день бомбы рвались в сотне или двух сотнях метров от нас. Когда стемнело, мы выдохнули, хотя ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и разговаривать. Никто из нас не мог вообразить, будто немцы продолжат двигаться по дороге при таких массированных налетах.
   Прошлой ночью немецкие колонны шли и шли с юга. Джоко сообщил, будто они вывели с юга уже большую часть своих сил. Мы обсудили также, не угнать ли нам самолет, и Аклан даже вызвался его пилотировать. Впрочем, все это был треп, и не более.
   Утром мы перенесли все наши съестные припасы - картошку, бобы, рис - в скалы, подальше от места, куда могла бы прилететь бомба. Там мы и просидели весь день, глядя, словно с трибун, на то, как самолеты союзников пикируют на немецкие колонны на дороге и набирая затем высоту прямо над нашими головами. Один истребитель был сбит на наших глазах.
   Это заслуга немцев. И тех националистов, что идут с ними по дороге. Не знаю, что с ними со всеми сделают коммунисты, если победят в этой войне. И что будет с мирными жителями и со страной. Почти все дома в округе стоят пустыми. Еды в них нет ни крошки.
  
   7 декабря 1944 года
   Вчера мы вернулись со скал, когда стало темнеть, и нам показалось, будто бомбежки на сегодня уже прекратились. Но стоило нам достигнуть дома, как мы услышали вой пикирующего самолета. Мы посмотрели вверх. То ли зенитки повредили самолет, то ли бомбодержатель по другой причине вышел из строя - но бомбы отделились от самолета только когда он стал набирать высоту.
   Мы едва успели добраться до своего окопа.
   Сегодня же весь день лил дождь, и самолетов в небе не было. Вечером доели последнюю банку бобов. Джоко самоотверженно пытался установить связь с штабом, чтобы выяснить, нет ли новостей про наше дальнейшее путешествие.
  
   9 декабря 1944 года
   Мы покинули дом вчера в четыре часа пополудни и до двух часов ночи шли и шли куда-то вверх по склонам. По пути пересекли сплошной поток немецких грузовиков - кто-то из наци сказал, что в этой бесконечной колонне шло не меньше восьми тысяч машин, растянувшихся на семьдесят пять миль. Я был склонен им поверить.
   Продолжал лить дождь, в небе не было ни одного самолета, за что мы были несказанно благодарны судьбе.
   Наше положение довольно бедственное, главным образом, из-за ситуации с обувью. У нас только сандалии четников, да и те, мягко говоря, не в лучшем состоянии. Мы промокли до нитки, замерзли и чертовски проголодались. Даже странно, что никто из нас еще не заболел. И то слава Богу, ибо докторов в округе теперь днем с огнем не сыскать, да и у тех немногих, кто еще жив, почти нет ни инструментов, ни медикаментов.
  
   10 декабря 1944 года
   Стоило погоде чуток улучшиться, и в небе снова появились самолеты. На этот раз немцы применили все возможные средства, чтобы отогнать их. Я был рад опять увидеть наших несмотря на то, что отдельные бомбы рвались поблизости от нас. Мы прятались среди скал почти весь день. А ночью партизаны атаковали почти со всех сторон. Думаю, это ночью они вернутся снова, и в следующие ночи тоже.
  
   11 декабря 1944 года
   Снова дождь. Четыре часа шли черт знает куда, потом остановились. С мулами, на которых везут тяжелое радио, мы идем все одно быстрее немецких грузовиков. Они заполонили дорогу и стоят одной нескончаемой колонной. Мы идем по обочине. Многие немцы так же, как и мы, выглядят измученными.
   Партизаны, конечно, наносят адский урон. Их еженощные атаки в стиле "ударь и беги" и постоянные обстрелы дороги изматывают всех. Исчезают они только днем.
   По слухам, немцы пытаются выдавить партизан из Колашина и обустроить там свои зимние квартиры. Похоже, это и будет нашим пунктом назначения на ближайшее время.
  
   13 декабря 1944 года
   Партизаны рассекли колонну надвое вчера ночью. Всего в нескольких милях от нас. Артиллерию и даже минометы немцы использовать не могли из-за боязни попасть по своим, так что судьба попавших в засаду наци решалась огнем личного оружия и даже в рукопашной. Четники из нашего арьергарда направились к месту боя, чтобы помочь немцам отогнать партизан. Мы попытались было уйти сами, без конвоя, но четники все же придали нам боевое охранение из своих, дабы мы не попытались сбежать.
   До рассвета нападение партизан было отражено, и колонна воссоединилась.
   Сегодня дождь прекратился, и снова вернулись самолеты. Мы по-прежнему мокнем, мерзнем и голодаем. Все, что удалось вчера съесть - это маленькие картофелины.
  
   29 декабря 1944 года
   Шестнадцать дней я не брался за дневник. Были в эти дни мгновения, когда я думал, что больше никогда не буду продолжать его писать. Как мне описать все то, что мы пережили с тринадцатого декабря? Похоже, проще всего сказать так: мы участвовали в самом дьявольском ночном кошмаре, страдая от самых невыносимых мучений.
   Рождество миновало, и это был худший день моей жизни. Впереди несколько дней, и потом Новый Год, и если я доживу до него, то это уже будет неплохо после всего, что мы пережили.
   Я попытаюсь описать все связно, но были вещи, которые я делал, и мне в это не верится, вещи, которые подсказывает мне моя память, и которые кажутся мне бредом.
   Отступление продолжается, и я нахожусь в самом его центре, прямо сейчас, пока пишу эти строки. Весь сопутствующий ужас, полагающийся абсурд и неотделимая от них агония армии творятся вокруг меня. Никогда еще история не знала такого. Отступающая колонна немцев растянулась уже на добрую сотню миль - с высоты горных пиков мы видели эту тонкую черную линию, рассекающую снега, причудливо изгибающуюся по горным серпантинам. В колонне встретились самые фантастические транспортные средства, люди и животные, какие только могли бы путешествовать вместе.
   Автомобили - немецкие, итальянские, испанские, французские, чешские, британские, американские. На газу, бензине, солярке, керосине - и даже дровах. Крытые фургоны и артиллерийские установки, которые тянули лошади. Тележки, в которые были впряжены мужчины, женщины, а порой и дети. Джипы, автомобили командиров, разведывательные машины, лимузины - некоторые чуть не прямиком со сборочных линий Детройта, недавно захваченные в Греции.
   Животные - лошади, пони, обезьяны, мулы, коровы, овцы, козы, кошки и собаки.
   Люди... Кого тут только не было!
   Пузатые немецкие высшие военачальники с тяжелой челюстью, передвигающиеся на лимузинах и служебных машинах, часто вместе с закутанными в меха, накрашенными и припудренными красотками, от которых приятно пахло дорогим парфюмом.
   Сытые полевые немецкие офицеры на джипах и в командирских машинах, частенько вместе со своими шлюхами.
   Немецкие девушки из вспомогательных подразделений и просто проститутки - на грузовиках.
   Немецкие же пехотинцы, идущие строем и иногда с песней.
   Четники, чьи офицеры передвигались иногда верхом, но чаще - пешком, вместе со своими подчиненными - изможденные, неопрятные, с затуманенными взглядами.
   Мирные жители - старики, калеки, больные, бородатые и измотанные; корявые старухи, смотрящие только себе под ноги; женщины среднего возраста и совсем юные - с глазами, полными ужаса, но порой с непристойным призывом (даже не знаю, что хуже). И дети, с исхудавшими лицами, горящими глазами, вздутыми животами, дрожащие и запуганные.
   И шесть американских военнослужащих, разделяющих эти всеобщие страдания.
   Какое из всех отступлений всех войн мира могло бы сравниться с этим по жестокости и отчаянию, ужасу, страданиям и смертности? Однажды вечером, пока мы, сгорбившись, сидели в снегу, ожидая, пока в галлонного объема канистре растопится снег, чтобы сварить пару килограммов картофеля (то есть, все, что у нас было) - я вдруг мысленно сравнил происходящее с бесславным отступлением Наполеона из России в тысяча восемьсот двенадцатом году.
   Я подумал: "Наполеону приходилось бороться со снегом, холодом, голодом и запустением. У нас все то же самое, плюс горы, и это только начало. От Москвы до Парижа Бонапарту наседали на пятки враги, но дороги впереди были свободны. У нашей необъятной колонны враги со всех сторон - пока арьергарды отбивают атаки, авангардам приходится с боями пробиваться через других врагов. И еще каждую ночь атакуют партизаны. И с неба каждый день - то снег, то бомбы. И то, и то - несет всем горе.
   Сущий ад на земле царит на этой дороге - что для немцев, что для четников, что для мирных жителей. Все, однако, смотрят вперед с надеждой, что где-то впереди будет безопасное место, где удастся отдохнуть. Одни мы, шесть американцев, понимаем, что успех отступления лично нам принесет только опасность и плен.
   ***
   В самом начале мы хоронили наших павших соратников там, где они погибли.
   Когда немцы взяли Колашин, мы продолжили марш вместе с немецкой пехотой. Помимо нас шестерых в группу входило семнадцать четников с тремя мулами и одним ослом, на которых были нагружены блоки радиостанции, одеяла, кухонные принадлежности, боеприпасы и всякие мелочи.
   - Нам нужна нормальная обувь, - сказал я лейтенанту четников. - Иначе заработаем обморожение ног и пневмонию.
   Он согласился и пообещал помочь, чем сможет.
   Весь день мы начинали марш и останавливались, начинали и останавливались. Когда ветер менялся на северный, мы слышали доносящиеся оттуда выстрелы артиллерийских орудий - это красноречиво говорило о том, почему наше движение на север то и дело стопорится.
   Утром прилетели первые самолеты и стали поливать колонну смертоносным огнем пулеметов пятидесятого калибра и сбрасывать бомбы, облака от разрывов которых напоминали черные грибы. Колонна огрызнулась - где-то через каждые семьдесят пять ярдов, или около того, в небо плюнули огнем стволы скорострельных зениток. Все остальные, за исключением их расчетов, испугавшись, спешили убраться с дороги и забиться в какую-нибудь щель.
   Я упал на камни так, как никогда прежде с момента нашего злосчастного прыжка из подбитого самолета. Резкая простреливающая боль стала моим спутником с этого дня на обстреливаемой заснеженной дороге. Но я все же нашел в себе силы подняться и вернуться к своим, вначале помог похоронить одного из наших четников, затем двух мирных жителей - старика и маленького мальчика лет четырех или пяти, - убитых той же самой авиабомбой. Затем мы пошли дальше.
   Самолеты за день атаковали нас еще три или четыре раза. Какой-то из налетов длился не более десяти минут. Другой продолжался битый час. И все это время мы лежали в снегу среди скал, потом выбирались обратно на дорогу, растаскивали обгоревшие обломки машин, хоронили убитых и шли дальше. Немцы везли своих убитых на грузовиках день или два - благо, в морозном воздухе трупы не смердели - и хоронили где-нибудь в открытом поле, наспех превращенном в кладбище с крестами, на которые были нацеплены каски и шнурки с личными жетонами.
   Во второй половине дня мы стали подыскивать подходящий дом для ночлега. Ничего. Только обломки и руины, - иногда разбитые бомбами, иногда снарядами, иногда сгоревшие. Ночью нам пришлось расположиться в поле рядом с немецкими пехотинцами. Четники выпросили немного сухпайков у немцев: две порции сыра, колбаса, говядина и сосиски. Все это мы забросили в один котелок и поставили на огонь, после чего съели горячим. Этот прием пищи оказался первым за день, и мы все равно остались чудовищно голодными.
   Мы беспокоились за наши ноги.
   - Я подумываю снять ботинки с мертвых фрицев завтра, - поделился Арки.
   - Найдешь мой размер - свистни, - отозвался Мартин.
   - Немцы не дадут мародерить. Пристрелят, если увидят, что ты шаришься по трупам их товарищей, - предостерег Аклан.
   Грифф выпятил вперед нижнюю челюсть, придав себе свирепый вид:
   - Лучше смерть от пули, чем от гангрены! Я попытаю удачу!
   Я потолковал с лейтенантом насчет обуви убитых немцев. Он задумался, глядя на огонь, потом сказал:
   - Нам немцы ботинки не дадут. Они суеверно относятся к своим мертвецам. А через несколько недель сами будут снимать с них ботинки - для себя.
   Я напомнил ему о нашем предыдущем разговоре.
   - Хорошо, - не сразу отозвался лейтенант, - я попробую.
   Все, что мы имели из одежды - это сандалии, шерстяные брюки, тонкие шерстяные рубашки, кепи и итальянские голубые шинели. Также у каждого из нас было одеяло и две или три пары носков.
   - Куртки. Нам нужны куртки, - добавил я. - Становится все холоднее, и будет еще холодать.
   - Хорошо. Куртки, - согласился он.
   Некоторые четники нашли себе девушек в колонне - и спали теперь с ними в обнимку прямо на снегу. Мы же спали полусидя, привалившись друг к другу у огня. Костер то и дело норовил погаснуть в течение ночи, и кому-то из нас приходилось просыпаться и подбрасывать дрова. И мы все время мерзли.
   Утром похолодало еще сильнее.
   Лейтенант приказал перегрузить все с осла на мулов и забить животное, чтобы из его шкуры сделать для нас какое-то подобие обуви и курток.
   Дважды за утро появлялись самолеты. Мы прятались от них в снегу у дороги, потом покидали свои укрытия, чтобы помочь разобрать обломки и похоронить погибших, а после продолжали идти вперед. Одного из четников ранило в руку осколком бомбы, но в остальном все обошлось.
   Лейтенанту не удалось договориться с немцами об обуви и одежде, но он достал нам сандалии четников с кожаным верхом. Так себе обувка, но все же лучше, чем ничего - лишь через много часов слякоть проникла внутрь.
   Мне еще повезло после обеда: во время авианалета я побежал в поле и бросился в яму, где уже был немец. Он был молодой, вряд ли больше восемнадцати, и обрадовался моей компании. Пока самолеты носились над нами, мы костерили их на чем свет стоит - он по-немецки, я по-сербски, - а когда налет закончился, он дал мне немного сигарет и банку сосисок из сухпайка.
   Чуть позже мы столкнулись с мирными жителями: старуха лет семидесяти, ее дочка средних лет и ее внучка и внук. Девчонке было лет семнадцать, пацану - не больше двенадцати. Я помог им вытащить из грязи их завязшую повозку, и мы пошли бок о бок с ними. Несколько четников стали подкатывать к девчонке, которую звали Млада.
   После полудня один из четников сдался, и вниманием девушки тут же завладели двое наших бравых авиаторов, что сразу разозлило неудачливого Ромео. Мать выглядела обеспокоенной, но помалкивала, а бабку, похоже, и вовсе ничего не интересовало, кроме того, как молча пялиться себе под ноги и неспешно шагать вперед.
   Прямо перед тем, как стемнело, мы заметили одинокий сарай в четверти мили от дороги - в котором и провели ночь. Четник и двое наших, развлекавших девчонку до самого вечера, ссорились и рычали друг на друга, обнаружив в итоге, что все их усилия оказались тщетными. Мрачная и испуганная девушка отклонила все их предложения прогуляться наедине, даже несмотря на то, что ее мать и бабка вроде и не возражали, и теперь сидела притихшая, потупив взор.
   Четник явно был не против позабавиться с девчонкой, но нашим парням хватило духу его остановить, и последний раз мы видели ее, когда она помогала бабке идти за медленно уплывающей в темноту повозкой, которую тянул мул.
   Я разделил сосиски с Арки. Остальные ели, что придется: кто хлеб, кто картофель из немецких пайков - а кто и вовсе остался голодным. Мой живот был словно тугой, болезненный узел, но мои почки беспокоили меня куда больше.
   Именно в этом сарае Арки обнаружил первую вошь. У себя на шее. Он схватил ее, мы посмотрели на нее и бросили в огонь.
   Утром, пока я мочился, на снегу остались следы крови.
   С каждым следующим днем мое состояние только ухудшалось. Боль неотступно следовала за мной, моя моча наполовину уже состояла из крови. В тот момент я уже не был уверен, что доживу до возвращения домой. Каждый день я тормошил нашего лейтенанта с просьбой найти доктора - но он ничем не мог помочь мне. Вокруг нас просто не было врачей!
   Впоследствии мне пришла в голову мысль, что, наверное, при еще более сильном ухудшении моего состояния правильно было бы обратиться к немецким военным врачам - тем более, что санитарные машины не раз проезжали мимо нас. Но, узнай он, что я американец, мне было бы несдобровать. Наверное, это меня и удержало от такой попытки в тот момент. С другой стороны, ситуация могла оказаться такой, что выбора у меня бы и не оставалось.
   Приступы боли этим утром шли с определенными интервалами, но я мог идти без особого труда. Мы забрались уже довольно высоко в горы, где зажатая среди скал дорога еще больше сужалась, и отступление замедлилось. Машины двигались то на первой, то на второй передачах, то и дело останавливаясь. Когда в воздухе появлялись вдруг самолеты, спрятаться от них становилось все сложнее, учитывая, что для этого нам оставалось лишь несколько усыпанных острыми камнями и поросших кустарником ярдов пространства слева и справа от дороги, за которыми начинался крутой обрыв. Кустарник и валуны обманчиво сулили защиту от пуль, которой на деле не было - просто так было легче переживать налеты.
   Но на второй день нас больше мучил голод, нежели самолеты. Во время одного из налетов Арки и я спрятались за большим камнем. Самолеты проносились над нами, оглашая поле боя ревом двигателем и стуком пулеметных очередей.
   - Я так больше не могу, - признался стрелок. - Если увижу мертвого фрица, обшарю его ранец в поисках жратвы.
   - У меня есть идея получше, - поделился я, глядя на поднимающиеся в небо клубы черного дыма от горящих машин. - Пошли-ка спустимся по дороге немного. Там столько машин подбили, что-то из груза да должно было уцелеть!
   Когда последний из самолетов, отстрелявшись, улетел прочь, мы покинули свое убежище. Через каких-нибудь пятьдесят ярдов нас окликнул наш лейтенант, но, когда мы вкратце пояснили свои планы, он воодушевился и послал с нами еще пятерых, а другую группу - в противоположном направлении. Повсюду на дороге горели и взрывались подбитые машины, тут и там лежали в разных позах мертвецы. Мы прошли почти милю, но не смогли отыскать ни одного пайка, и вернулись обратно.
   Еще трижды за этот день мы повторяли наш трюк после того, как заканчивался очередной авианалет. На второй и третий раз нам повезло - мы смогли набрать еды и смыться раньше, чем нас остановили подоспевшие к месту грабежа нацисты. На третий раз, убегая от немцев, я столкнулся с Младой и ее семьей и, не в силах видеть голод в их глазах, поделился с ними едой.
   Провианта, найденного в подбитых машинах, конечно, было недостаточно, чтобы хотя бы раз нормально накормить двадцать два человека. Впрочем, это позволило нам немного заморить червячка - и то хорошо. Но ночью мы все равно опять проголодались.
   На следующее утро Грифф и я выпросили немного еды у немцев. После обеда нас догнал трофейный американский джип, все еще с нарисованной на капоте белой звездой в круге. Проклиная про себя двух сидящих в джипе немецких здоровяков-офицеров с бычьими шеями, мы отступили в снег на обочине дороги, пропуская машину. Тент ее был сложен, и в открытом кузове лежало множество картонных коробок. Когда джип проползал мимо нас, Арки изловчился и незаметно стащил одну. Внутри оказались картофель, лук и кукурузная мука. Вечером мы сварили себе своего рода подобие рагу Миллигана*.
  
   * Рагу из всего, что есть под рукой. Рецепт известен с конца XIX века, когда такое рагу стали варить американские бродяги, перемещавшиеся по США на товарных поездах. Вообще, в норме туда входило и мясо, но при необходимости рецепт легко корректировался. В литературе подобное блюдо упоминалось также в повести "Трое в лодке, не считая собаки" Джерома К. Джерома, правда, под названием "ирландское рагу". (Прим. переводчика).
  
   Мы расположились на ночлег в овраге вокруг костерка, который шипел, когда снег падал в него. Партизаны разбудили нас ночью своей атакой, начавшейся менее чем в миле от нас. Я лежал на своей постели, закутавшись в одеяло, смотрел на трассера, и вдруг паника охватила меня. "Бог мой! - думал я. - Бьюсь об заклад, что у меня тоже теперь есть вши!". С этой мыслью я принялся раздеваться чуть ли не догола, прощупывая одежду в поисках отвратительных насекомых, и неистово чесаться. Нашел одну вошь, затем вторую. Я выиграл свою маленькую битву против царства насекомых здесь, у костра, не обращая внимания на бой ниже по дороге и прикончив десять или одиннадцать крошечных врагов.
   На следующий день я обратил внимание Гриффа на то, что тоже имел дело с этими мелкими милашками. Он сказал, что уже пару дней с ними воюет:
   - Ну, а чего ты хотел, Инкс? Посмотри, какие мы грязные!
   Я посмотрел на своих приятелей так, будто видел их впервые. Все мы были бородатыми и грязными, под ногтями у нас было черным-черно, а глаза стали красными. Казалось, мы шли по этой дороге уже не первый год.
   Снег несколько раз начинался за день, и несколько раз прилетали самолеты, но нам не удалось обнаружить ни одного подбитого грузовика с провиантом. Немцы были угрюмы, когда мы просили их о еде - видимо, голод наступал на пятки и им, и они начинали уже задумываться о будущем. Все, что мне удалось выпросить у нацистов, была одна-единственная сигарета.
   Думаю, это была идея Аклана пристроиться всем отрядом за грузовиком или прицепом с провиантом и при первой же возможности обчистить его. Лейтенант с ним согласился, и мы прождали битый час у дороги, высматривая неохраняемую машину и пытаясь при этом выглядеть беззаботно и избегать любых подозрений. Тщетно. Мы сдались и решили следовать за машиной с одним караульным. После очередного авианалета, когда он выпрыгнул из кабины, чтобы укрыться от самолетов, нам удалось украсть из машины несколько ящиков консервов, обеспечив каждого из нас двумя банками на день.
   И этой ночью мы опять не спали. Мы были уже высоко в горах, когда стемнело и еще сильнее похолодало, но лейтенант решил продолжать марш в надежде найти подходящее укрытие. Вся колонна двигалась в ночи, причем даже быстрее, чем днем, ибо не мешали самолеты. Идущие вперемешку с военными мирные жители устраивали передышку на обочине дороги, а затем тоже продолжали двигаться вперед.
   За время нашего привала я задремал и был разбужен лейтенантом или Арки, потом помог растолкать остальных, кто тоже заснул. Наши ботинки превратились в куски льда, лица и руки онемели от мороза. Еще один из четников попытался украсть немного еды из немецкого грузовика, но был застрелен подоспевшим с тыла немцем.
   Мы собрались вокруг испуганного толстого унтер-офицера средних лет, с воплями стрелявшего в нашего товарища, а затем наставившего на нас пистолет. Думаю, мы бы без раздумий убили бы нациста, нас было куда больше, чем у него имелось патронов, но внезапное появление на дороге взвода немецких пехотинцев спасло его. Немцы растолкали нас и увели своего соратника прочь.
   Несколько минут мы молча стояли над телом погибшего товарища, пока отступающая колонна текла вокруг нас. Раздосадованный и пораженный произошедшим лейтенант, наконец, сказал:
   - Пойдемте, парни...
   - Его похоронить надо... - начал кто-то из четников.
   - На обочине положите. Он разницы уже не заметит, - отрезал лейтенант.
   С того момента мы больше не хоронили своих мертвецов.
   ***
   Тела убитых лежали в стороне от дороги в тех нелепых и гротескных позах, в которых их застала смерть, и мы больше не смотрели на них. Снег не таял на их лицах и глазах. Погибшие от голода обычно умирали сидя у деревьев или скал, глядя прямо перед собой. Те, кого убили усталость и изнурение, лежали на спине и смотрели в небо невидящими глазами. Те, кто умер от пуль или бомбежки, лежали в самых немыслимых позах, в которых их покинула жизнь: скрюченные, изуродованные, в сумасшедших положениях, в которых их тела оказались, когда их, уже безжизненные, подняли и выбросили, или попросту столкнули прочь с дороги. Погибшие дети чаще всего лежали в позе эмбриона.
   Равнодушие к телам своих погибших соратников нарастало и у немцев. Тех, кто погиб на дороге или поблизости от нее, нацисты все еще везли до ближайшего подходящего поля, на котором устраивалась братская могила с одним крестом на тридцать человек. А вот те, кто во время авианалета отбежал подальше от дороги, да там и поймал пулю или осколок, так и оставались лежать в снегу среди скал - никто не вытаскивал их тела. Легко можно было понять, что тело принадлежало немецкому солдату - очень быстро с него снимали ботинки и одежду, и через некоторое время лишь небольшие холмики снега показывали, что под ним покоится убитый.
   ***
   Одно из первых незахороненных тел мирных жителей, которое мы увидели, принадлежало бабке Млады. Она оказалась изнурена тяжелой дорогой, и ее смерть была последней данью любви ее семьи. Женщина лежала на спине, глаза ее были закрыты, и две монеты лежали на них, а ее руки были мирно сложены на животе, и ее одежда была заботливо прижата камнями, чтобы ветер не трепал ее и не нарушал ее посмертный покой.
   Я посмотрел на нее без ужаса - и оцепенело подумал, что чувствовали четверо мужчин, жаждавших ранее ее внучки, когда увидели труп ее бабушки.
   Неподалеку была развернута немецкая полевая кухня, и по мере приближения немецких частей солдаты подходили туда за пончиками и кофе. Нашему лейтенанту не нужно было никаких приглашений - он возглавил нашу колонну, но вскоре был остановлен немецким капитаном. Лейтенант красноречиво объяснял капитану, что к чему, но тот вел себя так, будто нас перед ним не было - лишь смотрел сквозь лейтенанта.
   Я взглянул на Арки и Гриффа и Мака и Аклана и Мартина. Мы помнили такой же кофе и такие же пончики в автомобилях Красного Креста на авиабазах в США, Африке и Италии. У Мартина в глазах стояли слезы.
   - Никогда не любил пончики без сахарной пудры, - произнес вдруг Арки.
   Как обычно, мы подождали на обочине дороги одинокую повозку с припасами, забитую картонными коробками, которую тащили лошади-тяжеловесы. Крутого вида немец с пистолетом-пулеметом сидел поверх коробок, свесив ноги через борт. Мы следовали за ним часами, то замедляясь, то ускоряясь, и выжидая, пока караульному надоест сидеть на коробках, и он отвлечется ненадолго - отлить, размять ноги, прогуляться - чтобы мы могли спереть несколько коробок. Тщетно. Он так и сидел, держа оружие в руках. Он не покинул свой пост даже во время авианалета, когда в небе появилось четыре самолета, принявшихся выполнять заходы вдоль прямолинейного участка дороги длиной в четверть мили и поливать все находящееся на ней огнем пушек и пулеметов. Мы прятались в канаве, а немец бесстрашно восседал дальше на коробках.
   Последний самолет весьма удачно подстрелил лошадей, что волокли фургон.
   Мы сразу подбежали к бьющимся в упряжи лошадям. Лейтенант выстрелом из карабина добил одну, я вторую - и мы все принялись кромсать еще теплую плоть. Мы так теснились вокруг лошадей, что один из наших соратников даже потерял кончик пальца, отрубленный второпях ножом соседа. Я вырвался из толпы с окровавленным куском конины весом не меньше восьми фунтов*.
  
   * Примерно 2.4 кг (Прим. переводчика).
  
   Мирные жители покорно ждали, пока мы закончим. Трое нацистов, восседавших до налета на скамье возницы, взирали на нас с открытыми ртами, на лицах их застыла смесь удивления и отвращения. Мы отошли, и мирным сербам достались голова, кишки и все то, что удалось соскрести с костей. За какие-то двадцать минут от лошадей остались только голые скелеты.
   На разожженных наспех кострах по обе стороны дороги мы пожарили мясо. Лейтенант мудро позволил нам съесть столько, сколько мы захотим, а затем собрал оставшееся, чтобы хватило и на завтра. Мясо оказалось жестким и острым, но вкус напомнил лучшие бифштексы Техаса. Мы покончили с ним следующей ночью, сварив остатки с рисом и картофелем. Несмотря на то, что мы спали эту ночь под открытым небом, мы чувствовали себя лучше, чем когда бы то ни было после начала этого изнуряющего марша.
   На следующий день мы достигли реки близ Подбишцы. Мост был уничтожен во время авианалета, и только уцелевшие опоры сиротливо тянулись к небу. Вдоль берегов виднелись остатки понтонных мостов, наведенных через реку немцами и уничтоженных затем союзниками. Немецкая военная полиция приказала нам освободить дорогу:
   - Придется подождать два-три дня, пока дойдет ваша очередь. Переправа на плотах работает только по ночам и в плохую погоду, а в хорошую погоду днем опасно - бомбят с самолетов.
   Тщательно замаскированные плоты хранились на берегу так, чтобы не привлекать внимания летчиков союзников.
   Тысячи солдат и мирных жителей заполонили местность, ожидая своей очереди на переправу. В крохотные домишки, чье жилое пространство едва ли было размером больше, чем 6 на 9 метров, набивалось по двадцать пять солдат или по пятьдесят мирных жителей. Лейтенант посоветовался с вышестоящими офицерами и вернулся к нам:
   - Мы быстро тут реку не пересечем. Немцы методичны, вне очереди не пропустят. Тут многолюдно, поэтому еды мало. Я предлагаю совершить трех-четырехчасовой марш-бросок на запад. Там выше шансы найти пустующий дом и разжиться провиантом.
   Некоторые стали возражать, но остальные согласились и надавили на сомневающихся. Еще один офицер и четверо четников присоединились к нам, и мы выступили. Прошло чуть больше четырех часов прежде, чем мы отыскали что-то подходящее по размеру - а именно, каменный дом с чем-то похожим на остатки сада вокруг него.
   Несмотря на обильное питание накануне и по полбанки немецкой ветчины сегодня, мы изрядно проголодались. Арки нашел вилы и пошел на поиски еды. Несколько четников, отыскав лопаты, последовали за ним, копаясь тут и там в саду в поисках чего-нибудь съестного. Остальные принялись обшаривать дом и окрестности.
   Внезапно Арки радостно завопил. Когда прибежали остальные, он держал в руках две крошечные картофелины, каждая размером с абрикос. Это произвело форменный фурор: все принялись хватать лопаты и копаться в земле, а кому инструментов не хватило, падали на колени и рыли мерзлую землю ножами и штыками.
   Лейтенант призвал нас к порядку:
   - У нас четыре лопаты и двое вил. Следующие полчаса копают те шестеро, кто их сейчас держит. Потом меняемся. Свободные от копания - обыскивают территорию. Вопросы?
   Вопросов не последовало. С помощью Аклана я нашел под домом бочку. Минут десять ушло на то, чтобы ее откопать и вытащить на белый свет. Бочка оказалась наполовину заполнена красноватыми яблоками. Мы отведали немного, потом отволокли ее в дом.
   Новый вопль раздался за нашими спинами. Кто-то из парней обнаружил в сарае винную бочку емкостью под двести галлонов с остатками вина и мезги* на дне. Лейтенант приказал принести ведра, когда появился Арки:
   - Проклятье! Неплохое пюре! Я могу продистиллировать его!
  
   * Масса раздавленных ягод винограда, в которую входят сок, мякоть, кожура и косточки. Исходный продукт виноделия. (Прим. переводчика).
  
   Он принялся уговаривать лейтенанта, который вначале сомневался, а затем просветлел по мере того, как Арки объяснял свой план. Оторванные от стены дома куски труб и резиновых шлангов вскоре были под руководством стрелка собраны в замысловатую конструкцию. Арки был в восторге:
   - Ничто не заставляет мужика чувствовать себя дома, кроме как виноделие! Черт, черт, черт! Не работает!
   Он провозился больше часа и, когда стемнело, мы все в нетерпении столпились у конца трубы. После некоторого ожидания Арки озабоченно сказал:
   - Ну... это все-таки пюре... легко не будет.
   И, подумав, добавил:
   - Не уверен, что и в идеальных условиях было бы иначе.
   - Ты мошенник, деревенщина! - не выдержал я. - К вину ты ближе всего был на складе!
   - Шутишь, что ли? Я свою первую бутылку вина закупорил, когда ты еще мамкину сиську сосал! - огрызнулся Арки. - Того вина, что я дистиллировал за свою жизнь, хватит, чтобы заполнить озеро, которое ты за день не переплывешь!
   Аклан кое-как перевел нашу беседу лейтенанту, который не нашел в ней ровным счетом ничего смешного. Мы продолжали стоять, надеясь на чудо. Кто-то даже стал рассуждать о том, какие ошибки допустил Арки при сборке своей конструкции, когда внезапно с конца трубы упала первая капля. Затем еще одна, еще, еще - и скорость только нарастала.
   Стрелок подставил кружку под капли и с ответственным видом попробовал жидкость на вкус. Затем улыбнулся так, что стало понятно - ошибки быть не могло. Мы радостно выдохнули.
   Этой ночью у нас на ужин были и вареный картофель, и немного немецких пайков, и яблоки, и бренди из выжимки. Мы даже забыли, что нужно закусывать. Отдых продолжался всю ночь и потом весь день: мы пили, спали, пили, страдали от похмелья и снова пили.
   Драматичная сцена разыгралась в середине этого кутежа. Лейтенант и несколько других четников приняли играть в карты. Один из игроков отпустил проклятье в адрес лейтенанта, и тот изо всех сил ударил его своей тростью из горного дуба по лицу. Четник откинулся на спину, затем вскочил и побежал прочь, выплевывая зубы. Никто не проронил ни слова, и игра продолжилась. Офицеры четников были весьма жесткими в вопросах дисциплины.
   Перед тем, как покинуть гостеприимный домик, каждый из нас наполнил свою флягу бренди, а остатки мы сообща допили. Обратный путь занял у нас всего три часа. Было облачно, и мы посчитали, что плоты будут ходить через реку весь день. Мы прибыли вовремя: нашу очередь на посадку объявили всего через час после нашего прибытия к переправе. Как только мы стали спускаться на берег, я увидел Младу с матерью и братом, сидевших на обочине дороги. Узнав меня, она застенчиво улыбнулась.
   - Сколько вы тут уже? - спросил я.
   - Три дня.
   - Когда ваша очередь переправляться?
   Она молча пожала плечами. Ее мать начала со стоном покачиваться взад и вперед, глядя перед собой.
   - Давайте с нами, - решил я.
   Огромные плоты перемещались между берегами реки при помощи тросов, проброшенных над водой. Выше по течению еще более мощными плотами переправляли через реку даже танки и грузовики. Я взял мула под уздцы и повел на берег, и немцы решили, что мальчик и две женщины - часть нашей группы. Ступив на плот передними ногами, мул напрочь отказался идти дальше. Не помогали ни удары, ни уговоры, ни подталкивания (мои) и то, что Млада тянула его спереди. Встав, словно статуя, он напрочь отказывался забираться на плот.
   Молодой белобрысый немец подошел сзади и что-то отрывисто пролаял на своем языке. Нервничая, я бил мула снова и снова. Немец же все громче сыпал гортанными проклятьями, словно тюлень.
   Я повернулся к нему. Мой карабин висел поперек спины, так что ствол ударил немца точно в левую щеку. От неожиданности он упал с плота в грязь - и поднялся весь мокрый, грязный, с рассеченной щекой.
   "Господи Иисусе!" - подумал я. "После всего, что мы пережили - вот такое сделать!".
   Пока немец забирался обратно на плот, я продолжал мысленно твердить себе: "Остынь! Не дерись! Дай ему ударить себя, и вопрос исчерпан!".
   Должно быть, я застыл, глупо выглядя со стороны. Он подошел ко мне, размахиваясь так, будто был на сенокосе и держал в руках косу. Я не смог не пригнуться, и его удар пришелся в пустоту, и он потерял равновесие, а я в тот же миг ощутил острую боль в почках и снова согнулся. Немец, войдя в раж, снова замахнулся, а я, поняв, что не смогу противостоять ему дальше с такой болью в почках - блокировал левой рукой его удар, нырнул вправо и со всей силой, на какую был способен, врезал ему кулаком в живот. Согнувшись пополам, он снова рухнул с плота в грязь.
   Мои почки внутри тела горели, словно два костра. Схватившись за бок, я упал на колени, борясь с пронзающей тело болью. В мгновение ока я был окружен четниками и немцами, орущими друг на друга. Избитый мной фриц снова появился на плоту, обтекая и уже не пытаясь драться. Немецкий офицер, изрыгая проклятья и приказы, выбежал на берег, разогнал толпу - и плот двинулся через реку.
   Мул, поглядев на то, как мы метелим друг друга, решил дальше не выпендриваться - и, пока мы с немцем выясняли отношения, все же поднялся на плот. Я лежал на спине, страдая от боли и проклиная четников, немцев, войну и вообще весь мир. Арки стоял надо мной на коленях. За его плечом я видел растерянное лицо Млады.
   - Ты как, в порядке? - спросил стрелок.
   - Да... почки снова шалят... - прохрипел я.
   За то время, что плот пересекал реку, мне немного полегчало, и я даже сам смог сойти на берег - правда, с помощью одного из четников. К счастью, далеко в тот день нам идти не пришлось. Лейтенант ждал нас с новостью, что Верховный разместил свой штаб всего в полумиле вниз по дороге.
   Млада, о которой я, признаться, немного позабыл в возникшей суете, подошла поблагодарить меня. Глядя на нее - худую, изможденную, грязную, с ввалившимися глазами, - я подумал: как я могу жаловаться на что-то, если ей, семнадцатилетней девчушке, пришлось пройти через такое? Я что-то пробормотал, пожал ей руку и, отвернувшись, пошел прочь. Невольно мелькнула мысль о Донне, которая сейчас была где-то впереди нас, и я загрустил еще больше.
   Верховный выбрал местом для своего штаба внушительный дом прямо у дороги. Около тысячи четников расположились вокруг него. Арки и Аклан отыскали адъютанта Верховного, объяснили, что мне поплохело, и он распорядился очистить для нас угол сарая. Боль в моих почках понемногу стихала, и я с удовольствием поел сосиски и квашеную капусту из немецких пайков. Тем не менее, когда я решил отлить, выяснилось, что моя моча наполовину состоит из крови, а вскоре я почувствовал слабость. Я вернулся в сарай и, свернувшись калачиком, затих.
   Взрывы бомб разбудили меня на следующее утро. Когда я открыл глаза, Арки и Грифф были подле меня, и выражение их лиц было весьма тревожным.
   - Какого дьявола там происходит? - промычал я.
   - Они бомбят переправу и город, - отозвался Арки. - Ты как себя чувствуешь?
   Я сел:
   - Похоже, получше.
   - Ты заставил нас понервничать, - сказал Грифф с явным облегчением. - Всю ночь пролежал без движения.
   - Я в порядке, - упрямо ответил я, поднимаясь на ноги. Боль снова дала о себе знать, но не так сильно, как я того ожидал. Вши меня беспокоили значительно сильнее.
   - Эти чертовы насекомые меня убьют, - пробормотал я.
   - Выйди на холод, они успокоятся, - предложил Грифф.
   Моя моча по-прежнему была с кровью, но боль уже была... выносимой.
   - Ты точно уверен, что ты в порядке? - еще раз спросил Арки.
   - Более чем.
   Самолеты вскоре убрались прочь, и из дома и рощи показались наши четники. Мы сели у сарая и принялись наблюдать за импровизированным строевым смотром, устроенным Верховным, который, видимо, вознамерился перегруппировать свои редеющие силы.
   Дальше случилось то, что все еще остается за пределами моего понимания, и даже на фоне всех пережитых нами ужасов выделяется особенно ярко. Два четника принялись пререкаться с Верховным. Тот посмотрел на них и, не сказав ни слова, достал вдруг свой пистолет и застрелил обоих. Никто из остальных солдат не пошевелился, пока Верховный не приказал четверым другим унести тела и похоронить.
   Позднее мы узнали, что убитые были двумя братьями, протестовавшими против того, чтобы их назначили в разные подразделения. Больше на моей памяти с Верховным не спорил никто.
   Мы собирались поговорить с Верховным относительно того, что происходит, и особенно - по поводу того, что планируется в отношении нас в будущем. Но этот инцидент с расстрелом заставил нас держаться на расстоянии от него. Конечно, он был в курсе того, что мы поблизости. Мы получили питание получше, чем было у большинства остальных, а после обеда лейтенант сообщил нам, что нас переводят в другую часть.
   Это оказалось приписанное к штаб-квартире Верховного подразделение. Точно такое же, в каком мы были в школьном здании в Подгорицах - и даже во главе с нашим старым знакомым, капитаном Владо. Вскоре мы покинули штаб Верховного и отправились дальше, устроив привал с перекусом прямо посреди расположения немецкого пехотного батальона. Часом позже пошел снег, и я шел в оцепенении, спотыкаясь.
   Еды нам с собой дали на один день. Мы съели ее ночью. Утром продолжили марш, идя бок о бок с немцами. От них мы узнали, что большинство из них - из штабных подразделений и частей снабжения, и теперь их всех реорганизовали в пехотные части. Они, в основном, были пожилыми и дружелюбными, и делились с нами своими пайками.
   Дважды после полудня нас бомбили и обстреливали. Во время второго налета загорелся один из немецких грузовиков. Подождав минут десять, пока он сгорит, мы пошли мимо него, и, когда до него оставалось ярдов десять, внезапно взорвался бензобак. Я только увидел вспышку пламени, да услышал звук "вууууум!". Приняв этот звук за знак возвращения самолетов, я растянулся на дороге.
   А когда поднялся, боль в почках стала усиливаться. Я продолжил лежать, молясь о том, чтобы бомбежка началась снова, и мы смогли бы под шумок передохнуть прямо тут. Но самолетов не было. Я поднялся на ноги и пошел вперед, каждый фут казался мне последним, но я как-то все же переставлял ноги.
   Этой ночью еды у нас уже не было. Я прогулялся вокруг нашего бивуака в поисках еды, но нашел только немцев, с которыми мы шли рядом днем, и сел у их костра. Они узнали меня и поделились сыром, черствыми бисквитами и сигаретами, а потом принялись петь: "Heilige Nacht... Stille Nacht!"*.
  
   * Рождественский христианский гимн "Тихая ночь, святая ночь", написанный в XIX веке Йозефом Мором и Францем Грубером. (Прим. переводчика).
   .
   Я уже и позабыл, что такое Рождество. Я думал о доме и незаметно, пригревшись, задремал, как и несколько других немцев. Потом, очнувшись, подпел те рождественские песенки, которые были мне известны - например, "Adeste Fidels".
   В итоге, я уснул у их костра. Ночью нас разбудили выстрелы. "Партизаны..." - подумал я и снова провалился в сон.
   Следующим утром лейтенант раздал нам немного еды из распотрошенных немецких пайков, предупредив, чтобы мы ели их тайком от фрицев. Арки сообщил мне:
   - Ночью они ограбили немецкий прицеп с припасами. Приказ Верховного. Они собираются это делать каждую ночь, если будет шанс.
   - Я думал, это партизаны стреляли ночью...
   - Вот пускай и немцы так думают, - ухмыльнулся стрелок.
   ***
   Несколько следующих дней в моей памяти остались размытыми и нечеткими, словно полузабытое сновидение. Внутри меня все горело, и я почти не обращал внимания ни на что, кроме боли. Помню только, как шел куда-то: шагнуть одной ногой, переставить вторую, снова шагнуть... и так час за часом, день за днем, с мыслями о том, что ноги мои давно промокли и замерзли, а мои руки и лицо онемели от холода. Помню, один из дней я шел и думал обо всех оленях, которых когда-либо подстрелил дома, вплоть до мельчайших деталей каждой охоты. Другой раз я вспоминал всех девушек, которых я когда-либо знал, пытаясь вспомнить каждое слово и ласку, которой мы обменивались. Я мысленно концентрировался на всем хорошем в прошлом в бесплодной попытке отключиться от настоящего.
   Помню несколько совершенно безумных происшествий.
   Арки обменял один из имевшихся у нас карабинов на кукурузную муку. Ее он измельчил, растолок, смешал со снегом, чтобы сделать лепешку, а потом стал запекать. И что-то нацарапал сверху. Когда лепешка была готова, мы убрали ее с огня и прочли на обугленной корке: "Счастливого Рождества". Это стало последней каплей - я и Грифф с кулаками набросились на стрелка, что-то вопя, а остальные нас от него оттаскивали.
   Потом мы пересекали реку по понтонному мосту, и в воздухе внезапно появились самолеты. Грифф, шедший передо мной, выпорхнул с моста словно птица. Я последовал за ним, спотыкаясь и приходя в бешенство от собственной медлительности и неуклюжести. Под мостом отыскалась водопропускная труба двух футов в диаметре, проходившая под насыпью, и в эту самую трубу упаковались Грифф, я и Арки. Одна из сброшенных самолетами бомб разорвалась у входа в эту трубу, и звук взрыва отдался в трубе усиленным сверх всякой меры раскатом грома. В ушах отдалось дикой болью. В мгновение ока мы пулей вылетели из своего убежища и залегли в придорожной канаве. Битый час, пока самолеты утюжили дорогу, понтонные мостики, плоты и грузовики, мы лежали там, ощущая, как в ушах все еще звенит от того взрыва. Когда самолеты наконец-то улетели, мы поднялись и стали орать друг на друга, не слыша ровным счетом ничего.
   Потом на берегу я наткнулся на тело женщины. Упав перед ним на колени, я понял, что это была мать Млады. Минут десять я недвижно просидел над ним, глядя то на нее, то на разбитую бомбой повозку с нехитрыми пожитками ее семьи и их убитого мула. Я озирался, тщетно пытаясь высмотреть среди ошеломленных беженцев, двигавшихся вокруг меня, Младу и ее брата. Их не было в этой оборванной и уставшей толпе.
   Помню, что последнюю ночь перед тем, как прийти сюда, мы спали в ветхой лачуге, где была старенькая печка. Ее мы раскочегарили на полную мощность, чтобы согреться. Пара четников вернулась с налета на немецкие машины с провиантом около полуночи; я открыл глаза, глянул на них, и снова уснул. И вскоре меня разбудил грандиозный взрыв! Один из тех двух четников скакал по лачуге и вопил, сбивая пламя c своей одежды. Оказалось, он уснул возле печки, и выпавшая из кармана самодельная граната (по сути, жестянка с порохом и детонатором) нагрелась от жара печи и сдетонировала. Я опять уснул, а лейтенант принялся перевязывать раненного.
   ***
   Я не помню в точности, как мы пришли в это место, но сейчас мы в кухне дома в двадцати пяти километрах к северу от города Приеполье. И я должен немного поспать. Здесь тепло, что не может не радовать - если не считать того, что вши обрадовались и принялись кусаться, и мне постоянно приходится чесаться.
   Я помылся и побрился впервые за две последние недели. Млада здесь. Она ухаживает за мной, как медсестра. Я не могу говорить с ней, потому что по-прежнему слышу только самые громкие звуки (например, крик в самое ухо), и вокруг слишком много людей, которые могут услышать беседу такого рода. У меня все еще болят почки, моя моча по-прежнему наполовину состоит из крови, и мне бы не помешал доктор. Но у нас все еще есть немного немецких сухпайков, и, пока у нас есть еда, я не буду кричать слишком громко.
   "Beechie Dobra!" - таков теперь наш девиз. "Все идет на поправку".
   Бог знает, что хуже быть не может.
  
   15 февраля 1945 года
   Я убил вчерашний вечер на то, чтобы прочитать этот дневник и подумать над тем, что произошло с нами, начиная с того приснопамятного дня семь месяцев назад. И о том, что произошло с нами с момента моей последней записи. Что поражает меня сейчас, так это то, как мало мы знали поначалу о настоящих ужасе, боли и невзгодах! И как много нам предстояло узнать! И как мы познали, насколько слабы и одновременно сильны человеческие плоть и душа, поднимающиеся после очередного удара судьбы и принимающие очередной бой!
   "Beechie Dobra!" - последнее, что я записал в дневнике до сегодняшнего дня. Тогда мне казалось, что хуже уже и быть не может, и не будет - и как же я ошибался! Я думал, мои ноги уже коснулись скалистого дна... нет, это был только песок у самого берега, а настоящее дно было дальше и глубже, и я погрузился в этот песок и продолжил тонуть.
   Шесть недель назад я сидел у печи на кухне, чесался, одной рукой давил вшей, другой торопливо писал в дневнике, потом спал. И так два дня подряд.
   Слух ко мне все еще не вернулся, но я помню, что посматривал на Младу и хотел поговорить с ней. Она производила двойственное впечатление: преждевременно постаревшее и окаменевшее, лицо ее все еще было лицом ребенка. Она помылась, расчесала и уложила свои волосы. Исчезла изможденность и мешки под глазами, но худоба все еще оставалась, хотя она и не казалась хрупкой. Я подумал: такая молоденькая девушка прошла через такие испытания - и все еще полна сил.
   Я смотрел на нее и желал, чтобы она оказалась Донной или одной из тех девушек, которых я знавал в лучшие дни - смеющихся, теплых, расслабленных. А потом думал о том, что вряд ли бы кто-то из тех девушек вынес бы то, что выпало на долю Млады, и сохранил бы то достоинство и силу духа, какую продемонстрировала она.
   Другие мужчины оставили ее в покое. Кто-то из четников попытался было подкатить, но, встретившись с ее холодностью, отступил. Казалось, она посвятила всю себя тому, чтобы следить за тем, как я выздоравливаю. Казалось невероятным, что я заслужил такую преданность этой девушки. Я думал о тех нехитрых знаках внимания, что я проявлял к ней, и о том, какой контраст они составляли с тем вниманием, что проявляли к ней другие мужчины.
   По ночам она спала на полу с моей стороны. Снаружи бушевала непогода, и дом битком был набит мужчинами, пытавшимися согреться. Мы все спали практически плечом к плечу, занимая каждый квадратный фут свободного пространства. Секс был чем-то вне моего понимания в тот момент - может, я и думал о нем, но не испытывал никакого желания. Я был совершенно обессилен.
   На третьи сутки мой слух стал возвращаться. Да и почки стали меньше беспокоить. Я как раз заканчивал делать очередную запись в дневнике, когда появился капитан Владо и сообщил, что мы выдвигаемся. Я встал, скатал свое одеяло, повесил на плечо карабин, взял руку Млады и попытался выдавить слова прощания. Девушка выглядела застенчивой и бледной, ладошка ее дрожала в моей ладони - и слова застряли у меня в горле.
   Вернулся Владо:
   - Нам нужно пройти всего несколько километров по дороге. Ты хреново выглядишь, так что она может пойти с тобой.
   Млада просветлела при этих словах и поспешно надела пальто, дополнив образ одеялом, которое укрыло ее голову и плечи на манер платка. А вот я был возмущен решением капитана. Я не хотел брать на себя ответственность за девушку. Но я был крайне признателен ей за уход за мной, и потому не знал, как отказаться так, чтобы не обидеть ее. Безмолвные, мы дрожали в ожидании какого-нибудь немецкого фургона с провиантом. Наконец, появился один, и мы поплелись следом. День был ненастный, самолеты в небе не появлялись. Я и Млада замыкали шествие.
   Позади нас тащился по дороге трехосный американский грузовик, в кабине которого сидели двое немцев. Когда он догнал нас, сидевший рядом с водителем немец высунулся из кабины и стал настойчиво приглашать Младу присоединиться к ним и ехать дальше в тепле. Она предпочла сделать вид, что не слышит и не понимает его.
   Холод усмирил вшей, но боль в почках стала возвращаться, и марш становился все более болезненным для меня. Дорога, окаймленная острыми скалами, - некоторые были пяти сотен футов высотой и более, - становилась все более крутой.
   - Что случилось с твоим братом? - спросил я наконец у Млады.
   - Когда маму убили, он убежал прочь. Сказал, как-нибудь присоединится к немцам.
   - А отец жив?
   - Он офицер у четников. От него не было весточки много месяцев.
   - Что собираешься делать?
   Лицо ее стало непроницаемой маской:
   - Продолжать идти дальше.
   - Но что с тобой будет?
   Она молчала. Я взглянул на нее и подумал: ей бы несколько дополнительных фунтов плоти, и она была бы красавицей. Или ей хотя бы эти женские штучки, макияж, или хоть красивую одежду вместо макияжа. А на ней сейчас длинная итальянская шинель, такая же, как на мне, и тяжелые солдатские шерстяные брюки, и только длинные черные волосы, ниспадающие на плечи, выдают в ней женщину. И мягкая, безупречная кожа оливкового цвета. И глубокие, мягкие темно-карие глаза.
   То и дело обрывался снег. Чуть позже давешний американский грузовик застрял в воронке от разорвавшейся авиабомбы, и я мстительно подумал про тех двух немцев в кабине: "Так вам и надо!".
   Чуть в стороне от дороги сразу после того, как мы прошли деревеньку Рудо, капитан Владо приметил заброшенный домишко и объявил, что там мы и останемся на ближайшие день-два в ожидании новых приказов. Еды у нас было достаточно - поскольку в прошлые ночи четники постоянно грабили немецкие машины с провиантом, - и оставалось только решить вопрос с дровами.
   Ночью, когда мы расположились на полу дома и ждали, пока сон придет к нам, один из четников стал оказывать знаки внимания Младе. Когда она оттолкнула его, он, разозлившись, крепко схватил ее за руку.
   - Отстань от нее, - велел я.
   Он заржал:
   - Чего ты беспокоишься? Ты слишком слаб, чтобы ее удовлетворить!
   Я поднял карабин и щелкнул затвором:
   - Отпусти ее, или я тебя пристрелю.
   Он нехотя отпустил ее руку и убрался в дальний конец комнаты. Млада, тяжело дыша, дрожала возле меня. Я встал и, расстелив свое одеяло на полу, предложил ей лечь на него. Затем взял ее два одеяла и укрыл ее. Мы оба были в своих шинелях, и все же я ощущал, как она дрожит.
   Я взял ее ладони в свои. Они были холодны, словно лед. Я держал их, но дрожь не отпускала девушку. Она все еще дрожала, когда я задремал.
   Капитан сотоварищи устроил очередной налет на машины с едой, но маленько ошибся в потемках, порешив несколько нацистов за ящики с артиллерийскими снарядами. Так что рейд оказался неудачным. Зато один из четников утром пришел в домик с целой коробкой папиросной бумаги. Она уже ценилась в этих краях дороже золота. Капитан разделил коробку между нами, велев при случае понемногу менять бумагу на еду у местных жителей или у немцев. За каждую упаковку можно было выручить пару немецких пайков, а то и больше. Мы уже давно курили смесь табака и сушеных листьев, бережно собирая окурки, чтобы выпотрошить их и набить остатками смеси следующие самокрутки.
   Следующие несколько дней я по большей части отдыхал, копя силы для следующего рывка. Млада сумела обменять мою долю папиросной бумаги на еду. Похоже, я не прогадал, доверив ей свои сбережения, так как она сумела выменять еды побольше иных четников и раза этак в два больше моих парней, исключая, впрочем, Арки, у которого определенно был талант к подобным делам.
   На второй день Арки подошел ко мне и сообщил:
   - Я сваливаю после полудня.
   - С чего вдруг?
   - Я прогулялся по сельской местности в стороне от дороги. Поищу там кого-нибудь, кто укроет меня до весны, или поможет присоединиться к партизанам.
   - Я с тобой.
   - Черт, нет! Ты не в форме. А я хотел бы двигаться быстро.
   - Удачи.
   Когда Арки не появился в доме ночью, парни тихонько спросили у меня, не знаю ли я, где он может быть. Своими планами стрелок поделился только со мной и с Гриффом - не то, чтобы у него были секреты от остальных, просто он с ними не виделся днем.
   Тяжело объяснить, через что мы прошли ментально в те дни. Мы искали убежища от невзгод настоящего за щитом воспоминаний о прошлом. Редко говорили друг с другом. Думаю, я не обменялся и единым словом с Акланом, Маком или Мартином за те четыре дня.
   Тем не менее, отдых в том домишке у Рудо позволил мне немного восстановить мои силы. И все же, я беспокоился за судьбу Млады. Капитан Владо решил эту проблему, объявив, что мы уходим от немцев и движемся напрямую к штаб-квартире генерала Михайловича, где-то близ города Лозница:
   - Все черногорские подразделения подготовились к маршу через занятые партизанами территории, так что мы легко отобьем любые атаки.
   Кто-то попытался задать вопросы, но Владо перебил всех:
   - Провиант есть у одного из наших подразделений. Для всех.
   Я попросил Младу выйти наружу для разговора тет-а-тет. В глаза ей я посмотреть не смог:
   - Наши пути расходятся. Ты не можешь идти с нами. Прощай.
   - И что мне делать? - спросила она.
   - Одной девушке нельзя идти с тысячами солдат. Я не смогу защищать тебя все время.
   Она промолчала.
   - Оставайся с отступающими. Присоединись к какой-нибудь семье мирных жителей. Пока ты будешь на дороге, ты в безопасности, - продолжал я.
   Она не проронила ни слова.
   - Четники пойдут вне дорог, по пересеченной местности, и одному богу ведомо, через что придется пройти, пока мы достигнем цели, - убеждал ее я. - Может, будут бои с партизанами.
   Она молча смотрела на меня.
   - Я болен. Я не смогу долго идти. И не смогу присмотреть за тобой, - исчерпав свои аргументы, я замолчал. Она пристально смотрела на меня, ее глаза наполнялись слезами. "О, нет! - подумал я, отводя взгляд. - Должно быть, она влюбилась в меня!".
   - Ты должна понять, - глухо сказал я, - что я - американец. Я собираюсь бежать. Я офицер. Мой долг - сбежать из этой страны. Я тебя никогда больше не увижу, и ты не обязана следовать за мной.
   - Думаю, ты прав, - бесцветным голосом произнесла Млада.
   - Уже завтра я могу погибнуть. Будет чудом, если я протяну еще хоть немного. Если пойдешь со мной, то чудом будет, если выживешь. Каждый из нас должен думать о том, как теперь выжить. У меня выбора нет, кроме как идти с четниками. Ты же беженка, мирный житель. Тебе лучше оставаться с такими же мирными жителями.
   - Ты не хочешь, чтобы я шла с тобой, - наконец-то произнесла она.
   - Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
   - Если ты не хочешь, чтобы я шла с тобой, я с тобой не пойду.
   - Я не хочу, чтобы ты шла со мной, - подтвердил я.
   Резко повернувшись, она пошла прочь. Я смотрел ей вслед и вдруг, спохватившись, окликнул ее:
   - Одеяла! Ты забыла одеяла!
   Она не обернулась. Я побежал за ней и, догнав, схватил за руку:
   - Ты забыла одеяла! Ты замерзнешь без них! Жди здесь, я принесу их!
   Я не смотрел ей в глаза. Я побежал обратно к лачуге, сбросив скорость лишь когда боль стала усиливаться, сгреб одеяла и помчался обратно. Она, словно истукан, стояла там, где я оставил ее. Я повесил свернутое в рулон одеяло ей на плечо. Потом, спохватившись, торопливо засунул папиросную бумагу в карман ее шинели. Она пыталась протестовать, но я сказал ей, что мои товарищи позаботятся о том, чтобы я не голодал.
   Потом я еще раз попрощался. Она тоже, почти с сухими уже глазами.
   Позже, когда мы уже вовсю маршировали по снегу, и наши ноги, руки и лица изрядно замерзли, капитан Владо спросил меня между делом, что случилось с девчонкой.
   - Она решила остаться с отступающими и прибиться к какой-нибудь семье мирных жителей, - пояснил я.
   Он ошарашенно посмотрел на меня.
   - Так будет лучше для нее, - добавил я. - Разве не так?
   - Может быть, - пожал он плечами. - Кто знает?
   ***
   Мы соединились с другими подразделениями, и общее количество наших бойцов достигло нескольких тысяч. Еда тащила сама себя - гнали с собой овец и коров. В ходе массовой перегруппировки мы, шесть американцев, были сведены в новое подразделение и поставлены в середину колонны. Думаю, это было сделано затем, чтобы мы не сбежали к партизанам, но, с другой стороны, с точки зрения нашей безопасности это было лучше, чем идти в авангарде или арьергарде. Наше подразделение топало по дороге, другие двигались справа и слева по флангам, охраняя основную колонну от атак партизан.
   На второй день пути патрульные нашли Арки, который спал в кустарнике, и едва не пристрелили его, но тот быстро проснулся и сообщил, что нашим особым защитником является сам Верховный, и что он, Арки, ни к каким партизанам не сбежал. Его опыт положил конец нашим мыслям о побеге.
   Здесь и теперь, высоко в горах, температура упала ниже нуля. Местами снега было уже по пояс, и настом и не пахло. Мы пробрались через сугробы. Путь в двадцать миль до Вышеграда занял у нас три дня. Раз в день наша группа в двести человек забивала одну корову, и каждому доставался кусок запеченного, жареного или вареного мяса, приготовленного на бивуачном костре.
   Мы ночевали в снегу, сбившись в кучу вокруг костров.
   Но Вышеград не предложил нам прибежища: он был разрушен бомбардировками и сгорел. Так что вскоре мы побежали обратно к отступающим немцам.
   И вскоре узрели самолеты, пикирующие и набирающие высоту вдалеке, выглядящие с расстояния, как стая разъяренных москитов. Отступление сменило направление - вместо дороги на Сараево оно повернуло на Загреб. Ходил слух, что это было сделано, чтобы соединиться с войсками, сражавшимися против Советов на севере, и вместе с ними пробиваться в Германию.
   И теперь немцы уже не были теми бойцами с высоким боевым духом, каких мы видели до сих пор. Дисциплина их ослабла. Внешний вид стал неряшливым. Не слышно уже было выкриков "Зиг хайль!" и "Хайль Гитлер!". Никаких песен от марширующей по дороге пехоты. Бомбежки и стужа возымели эффект.
   В глубоком снегу немецкие машины застревали, скользили, сталкивались, падали в ущелья и становились сидячими утками для вездесущих самолетов. Ни один пилот или бомбардир не смог бы промахнуться по этим целям на белых заснеженных склонах. Поэтому мы старались держаться подальше от немецких танков и грузовиков.
   Не меньший эффект, чем бомбы или пули, оказывали ежедневно разбрасываемые над нами пропагандистские листовки. Я запомнил одну такую, на ней была изображена карта Европы со стрелочками, обозначающими пути продвижения союзников. Часть Югославии, в которой мы находились, была в кольце стрелок, и было совершенно понятно, что отступающие немецкие части обречены.
   Первый день после воссоединения с немцами я все высматривал среди отступающих Младу. Потом сообразил, что отыскать хрупкую девочку в стокилометровой толпе на горных дорогах - задача безнадежная. И, если поначалу вид темных волос в сочетании с итальянской шинелью еще заставлял мое сердце биться отчаяннее, то вскоре мысли о Младе померкли, и за какую-то неделю я совершенно позабыл о ней. Выживание стало моей единственной мыслью. Мой карабин день ото дня становился все тяжелее, и в конце концов я променял его на сумку картошки. Когда лейтенант заметил, что я иду без оружия, и стал орать на меня, я устало возразил:
   - Я больше не могу нести оружие. Пусть оно воюет дальше без меня.
   Он ошалело посмотрел на меня и молча ушел.
   Вскоре мне стало совершенно понятно, что я не могу так дальше продолжать. Я также пришел к выводу, что достиг некой точки, после которой жить я могу только, если есть какой-то смысл, ради которого я смогу и дальше выносить любые невзгоды. Я явственно чувствовал приближение конца.
   Я ощущал это совершенно несомненно. Три последних дня моя моча состояла практически из одной только крови. Этим утром я проснулся в лихорадке, но усилием воли подавил дрожь. Мы находились в стороне от дороги - группа из двух сотен четников, пробиравшаяся через заросли и глубокий снег в попытке уйти подальше от налетов и завязших машин и достичь цели более коротким путем.
   Пока мы пересекали поле, барахтаясь по пояс в снегу, заяц вдруг выскочил из зарослей и перепрыгнул через наши головы. Каждый из нас инстинктивно схватился за оружие. Эхо выстрелов раскатисто отдалось среди заснеженных гор. Грохот стоял такой, будто шла настоящая битва - каждый из нас стрелял, пока в магазине не кончились патроны. Заяц, правда, ускакал целехоньким.
   Я принялся хохотать. Остальные понемногу тоже стали ржать, и вскоре истерика стала всеобщей. Я упал в снег, и моя боль в спине даже немного утихла от смеха. Солдаты сгрудились вокруг меня, сначала улыбались, потом стали озадаченно хмуриться. Потом лейтенант растолкал толпу и приказал мне встать.
   Я все еще слабо хихикал, но усилием воли взял себя в руки - и тут понял, что я слишком ослабел, чтобы встать.
   - Не могу, - пробормотал я.
   Лейтенант подумал, что я придуриваюсь, и ткнул меня в плечо:
   - Вставай!
   - Не могу. Помогите мне.
   В этот момент он должен был бы понять, что я говорю чистую правду. Арки и Грифф подняли меня на ноги. Я сделал шаг и снова рухнул, как подкошенный.
   Лейтенант вытолкнул из строя одного из солдат - средних лет, с огромной черной бородой:
   - Оставайся с этим человеком, пока он не передохнет. Потом помогай ему идти. Твоя жизнь теперь зависит от того, как ты выполнишь мой приказ!
   Арки и остальные ребята сгрудились вокруг меня. Судя по их взглядам, мне оставалось недолго.
   - Мы ждем тебя в лагере вечером... - наконец, произнес Арки.
   - Не беспокойся, - добавил Аклан, - ты придешь в себя и догонишь нас.
   - Увидимся через несколько часов, - разлепил я губы. В глубине души я уже и не надеялся снова увидеть их всех.
   Они ушли с бесстрастными лицами. Я тоже не испытывал ровным счетом ничего. Мы давно привыкли к смерти, и мысли каждого теперь были только о себе любимом. Минут пятнадцать я провалялся на снегу, приходя в себя, а четник стоял надо мной, умоляя меня подняться и идти с ним:
   - Вставай! Пойдем! Мне капут!
   Небо над головой было тускло-серого цвета. Я натурально ощущал мороз костями, думая безо всяких эмоций: "Какое ужасное место и время для того, чтобы умереть!".
   - Вставай! Пойдем! Мне капут! - канючил четник.
   Он уговаривал меня, убеждая, что усталость лишь в моей голове:
   - С тобой все в порядке. Глупо тут лежать. Вставай, пошли. А то замерзнешь и не встанешь вообще. Как камень будешь. Вставай.
   Я ощущал холод, пронизывающий мои кости и ползущий по венам к моему сердцу. Но ушла боль в пояснице, мучившая меня доселе, ушел голод и зуд от укусов вшей.
   - Проваливай, - прохрипел я. - Дай мне спокойно умереть. Оставь меня в покое.
   Он сдернул с плеча карабин и, наставив его на меня, приказал встать.
   Я истерически захохотал:
   - Валяй. Пристрели меня. Это будет быстрее, чем просто замерзнуть.
   Мои слова испугали его. Он опустил карабин, опустился передо мной на колени и снова стал просить пойти с ним:
   - Ты слышал, лейтенант убьет меня, если ты со мной не пойдешь. Не рой мне могилу!
   "Как легка смерть от замерзания!" - думал промеж тем я, ощущая холод в костях и венах.
   Боль внезапно вернулась, огненным шаром вспыхнув внутри меня.
   - Помоги мне... - прохрипел я. - Помоги... встать...
   Мы проковыляли несколько футов по глубокому снегу, и я снова упал. Я слышал, как четник грязно ругался, а потом потерял сознание. Когда я пришел в себя, меня тащили уже двое, и я разобрал, что мой компаньон костерит их на чем свет стоит. Я с трудом понимал, сколько это длилось, но, пожалуй, они тащили меня по снегу не меньше двух часов, пока не нагнали хвост колонны, где раненные и заболевшие устроили привал, чтобы хоть немного передохнуть после тяжелого пути. Тут они меня и оставили, не слушая угроз и проклятий моего компаньона, а сами пошли дальше.
   Вняв мольбам четника, я ковылял дальше еще час, опираясь на его плечо, пока мы не дошли до крошечной деревушки. Я лег у стены дома, проспал с час и потом заявил компаньону:
   - Все, дальше не могу.
   - Тут кругом усташи. Нельзя тут оставаться, - умоляюще произнес он.
   Но я идти не мог, и он, подумав, все же затащил меня в дом. Прежде, чем провалиться в небытие, я увидел троих или четверых здоровяков с окладистыми черными бородами.
   ***
   Четник разбудил меня наутро. Четверо здоровяков по-прежнему были тут, молча сверля меня холодными взглядами. Я попытался встать, но ноги меня не слушались. Я их не чувствовал. Испугавшись, я собрал в кулак все силы, всю оставшуюся энергию, но мои ноги не двигались.
   - Я парализован, - сообщил я. - Похоже, мои ноги все...
   Компаньон направил свой карабин на здоровяков. Двое из них подняли меня, но стоять я не смог. Ноги были как будто не мои. Поэтому они опустили меня обратно на лежанку.
   - Он не может тут оставаться, - проворчал один из здоровяков.
   - Забирай его и проваливай, - добавил второй.
   - Он американец. Он под личной защитой Великого Герцога, - поспешно объяснил четник. - Он убьет вас, если вы позволите ему умереть.
   - Ссать я хотел на твоего Великого Герцога! Тут через несколько часов будут партизаны. Обнаружат, что мы укрываем четника, и нам конец!
   - Я не четник, - прохрипел я. - Американец!
   - На тебе тряпье четников, - было мне ответом.
   ***
   В конце концов, частично за папиросную бумагу, частично от убедительного вида оружия моего компаньона, двое здоровяков согласились дотащить меня до главной дороги в нескольких милях от деревни. Приколотив одеяло к двум жердям, они взвалили меня на эти импровизированные носилки.
   Путь к дороге оказался адом. Все мое тело превратилось в сгусток боли. Они раскачивали носилки и спотыкались чуть не каждый шаг. Я чувствовал, как холод проникает под шинель и обволакивает мое тело. А когда здоровяки решили передохнуть, то безо всяких церемоний швырнули носилки на землю вместе со мной.
   Было похоже, что они решили доконать меня, и четника это, видимо, уже не волновало.
   - Слышь... - пробормотал я. - Если хочешь убить меня, просто пристрели...
   Здоровяки поглядели на меня с безразличием.
   - Почему бы и нет? - ответил один.
   - Он не должен быть застрелен, - произнес четник.
   Часы и века боли и холода прошли, прежде чем мы достигли дороги. В этот раз они меня не бросали наземь. Они явно намеревались забрать обратно свое одеяло и свои жерди. Меня просто опустили на землю прямо посреди дороги и выкатили с носилок, как безжизненное тело. Не знаю, сколько я там пролежал, пока мимо меня проходили разрозненные группы четников. Они обходили нас, некоторые даже просто переступали через меня, игнорируя просьбы моего компаньона помочь.
   Дважды я порывался встать, еще дважды - отползти с дороги. Безуспешно. Я лежал и думал: "Все, вон он, конец пути... я готов уйти".
   Лошадь задела копытом мое плечо, потом изящно наступила на него. Я смутно подумал о ранчо в Техасе, о маме, затем коротко помолился про себя о легкой и быстрой смерти.
   И я уже, должно быть, был в шаге от нее, когда издалека раздались громкие голоса, вернувшие меня к действительности. Потом началась сердитая перепалка над моим недвижным телом - я смутно осознавал, что какой-то офицер натурально бил моего четника. Потом меня подняли и взвалили на лошадь. Я снова потерял сознание, потому что лошадь пошла вперед. Сознание мое мерцало.
   Чуть позже я вдруг обнаружил себя сидящим на полу в каком-то доме, а чей-то голос твердил: "Лейтенант! Лейтенант! Очнитесь! Вам нужно поесть!". И различил перед собой лицо капитана Владо. Вид его пробудил во мне шквал воспоминаний о наших лучших днях на этой земле: школа в Подгорицах, Донна, салун, где кутили немцы. Мои глаза наполнились слезами.
   Меня накормили горячим супом, и я немедленно уснул.
   Весь следующий день я ехал верхом на лошади капитана Владо, которую он вел под уздцы вверх по склону. Сознание мое иногда покидало меня. Ночью мы спали в теплом доме, и я поел побольше, и потом следующий день я снова ехал верхом на лошади капитана.
   Я помню, как сказал ему однажды, каким великим и чудесным человеком он был, и как я безмерно ему благодарен. В другой раз я обратился к тому самому четнику, что плелся за нами, и начал: "Помни, как ты..." - и вдруг осекся, поняв, что он в испуге смотрит на капитана, который внимательно слушал, что я скажу. Я предпочел закрыть глаза и притвориться, что снова потерял сознание - но успел подумать: "Этот ублюдок боится того, что я одним словом уничтожу его!".
   Я открыл глаза и произнес:
   - Спасибо, что помог мне выжить.
   Мы шли по склонам горных круч весь вечер, придя в конце концов к маленькому и почти пустому дому, скрытому от дороги - было похоже, что это место чудом избежало разрушительных последствий войны. Домик берегли для офицеров высокого ранга и держали в хорошем состоянии. Двое четников втащили меня по лестнице и положили на кровать. Это была первая настоящая кровать за многие месяцы, но первая моя мысль была: "Боже, какой стыд... Я натащил сюда кучу вшей!".
   Меня покормили прежде, чем я уснул. И утром снова покормили. А около полудня, когда капитан Владо пришел в комнату, и мы беседовали о чем-то, вдруг открылась дверь и появился Верховный.
   Он удивился при виде меня, но тут же спросил, как я себя чувствую. Выглядел Верховный таким же сильным и непоколебимым, как и при прошлой нашей встрече, и все же я видел, что тяготы отступления сказались и на нем.
   - Мы вблизи штаб-квартиры генерала Михайловича, - пояснил Верховный, - и скоро мы отделимся от немцев и воссоединимся с его силами. А вам надо будет остаться в полевом госпитале, пока не поправитесь, он всего в нескольких днях пути.
   Капитана Владо Верховный забрал с собой, но лошадь оставил для меня, чтобы я мог продолжить путь, когда окрепну.
   - Тебя назначаю ответственным за этого офицера, - на прощанье холодным тоном сказал Верховный моему стражнику, едва не угробившему меня на той дороге. - Позаботься о нем. Если с ним что-то случится, я лично вырву твое сердце и скормлю его волкам.
   Я ни капли не сомневался, что Верховный свое обещание сдержит - ибо сразу вспомнил, как хладнокровно он расстрелял перечивших ему братьев. Четник, судя по побелевшему лицу, видимо, подумал о том же.
   Верховный уехал, а я проспал весь день и потом целую ночь, ощутив себя по пробуждении по-настоящему отдохнувшим. Несколько банок немецких консервов взбодрили меня еще сильнее. Моего стражника было теперь не узнать - услужливый и внимательный, он помог мне встать с кровати и одеться в мои выстиранные обноски (о которых он позаботился, пока я дрых). Лошадка, оставленная для меня Верховным, напоминала пони - такая же низкорослая. И имела деревянное седло, крепившееся на ее спине веревками.
   Мы двигались дальше, и было видно, что лошадке все тяжелее тащить меня. Я с ужасом думал, что скоро загоню ее в могилу. Но делать было нечего - мне нужно было поскорее попасть в госпиталь, ибо к концу первого дня я снова чувствовал себя столь же ужасно, как и до отдыха в доме, где нашел меня Верховный. Я почти отморозил себе ноги. Мы двигались вперед, пересекая потоки беженцев, четников, немецких солдат - на пути к госпиталю, который казался недостижимым, как линия горизонта.
   Ночами мы спали где попало - домах, сараях, конюшнях, словом, любом здании, которое имело четыре стены и потолок и находилось поблизости от дороги. Когда тьма опускалась на горы, все уцелевшие постройки оказывались забиты беженцами и солдатами, тщетно пытавшимися согреться.
   Я запомнил один сарай с земляным полом площадью вряд ли больше двадцати футов, куда набилась без малого сотня человек - мужчин, женщин, детей, сидевших всю ночь в невообразимой тесноте и неудобных позах. Восемь человек утром осталось лежать на полу бездыханными - семь мужчин и одна женщина. Солдаты вытаскивали их наружу за ноги, и тела стукались головами о порог и потом о землю, когда их выволакивали.
   Сыпной тиф все еще был весьма распространен, и я беспокоился об эффективности сделанных когда-то прививок.
   Надо сказать, что наличие у меня лошади давало мне не только преимущество в передвижении, но и в ночлеге. Она грела меня. И еще давала всем понять, что я важная персона. Даже немцы делились сигаретами и банками консервов, завидев офицера четников верхом на лошади.
   И я заботился о ней. Мой четник всегда спал у двери нашего очередного укрытия, выбранного для ночлега, чтобы никто не увел нашу лошадку. Правда, у него напрочь отсутствовало понимание, как ее обихаживать. Вечерами я заставлял его снять с лошади седло, натопить ей снегу, чтобы попила, и собрать какой-никакой соломы вокруг, чтобы она поела. Если б я этого не сделал, лошадка бы довольствовалась тем, что смогла бы собрать с пола сарая.
   Одну из ночей мы провели под открытым небом. Мы тогда шли через местность, разоренную усташами, где дотла были сожжены все строения. Поэтому мы шли даже тогда, когда время перевалило за полночь. Когда мой компаньон окончательно обессилел, мы сошли с дороги и переночевали в снегу, прижавшись к лошади, чтобы хоть немного согреться.
   На следующий день я совсем расклеился - даже не мог жевать. Четник поторапливал меня, еще более раздраженный, чем обычно. За весь день мы не увидели ни одной лачуги близ дороги. Уже настала ночь, я с трудом удерживался в седле, но мы упрямо продолжали двигаться вперед, пока не достигли крошечной деревушки. Солдаты и мирные жители вповалку спали вдоль стен домов. Четник пошел на разведку, но вскоре вернулся с известием, что ни в одном доме мест нет. Но зато он нашел одно свободное место у стены, сулившее хоть какую-то защиту от ледяного ветра.
   Правда, и там было зверски холодно, даже несмотря на то, что лошадка заслоняла меня от ветра с одной стороны, как стена. Онемел вначале нос, потом и лицо, и пальцы рук и ног. Но в то же время я ощущал, как мне становится жарко. Поняв, что дальше так не могу, я с трудом встал. Четник спал неподалеку.
   Я переступил через его обессилевшее тело и пошел вокруг дома. На крыльце спал какой-то солдат, я переступил и через него и толкнул дверь.
   Волна тепла ударила мне в лицо. Посреди единственной комнаты стояла раскаленная докрасна пузатая печка. Я осторожно затворил за собой дверь. На столе у двери неярко светилась лампа, освещавшая примерно половину комнаты, в которой никого не было.
   Я подумал о тех бедолагах, спавших снаружи, а затем прислонился к стене и сполз на пол.
   В тени вдруг послышалось движение, и передо мной неожиданно возник обнаженный гигант с "Люгером" в руке, орущий на меня по-сербски хриплым голосом и брызжущий слюнями:
   - Ты кто? Какого дьявола ты вошел сюда? Встать, прежде чем я застрелю тебя! Ты не знаешь, кто я такой?!
   У меня не было ни шанса произнести в ответ хотя бы слово. А когда он наконец проорался, я смог прохрипеть в ответ:
   - Я под защитой Верховного Главнокомандующего...
   Мой акцент насторожил его:
   - Ты не серб. Кто ты?
   - Американский летчик. Пристрели меня, и Верховный пристрелит тебя. Мои парни снаружи.
   Он был полупьян. Мои глаза постепенно привыкли к царящему в комнате полумраку, и я смог разглядеть в неверных тенях расстеленную кровать и фигуру сидящей на ней женщины. Гигант положил пистолет на стол:
   - Так и быть, не стану тебя убивать. Проваливай.
   Силы покидали меня, и неожиданно для самого себя я вдруг произнес в ответ:
   - Я останусь здесь.
   Он снова разъярился:
   - Проваливай! Проваливай, я сказал! - и снова схватился за пистолет. - Проваливай, пока я не передумал, не доводи до греха! - он нагнулся и дернул меня за отворот шинели, потом замахнулся, чтобы ударить меня рукояткой пистолета.
   - Не бей его! Не бей его! - завизжала женщина, вцепившись в его отведенную назад и вверх руку. Изумившись, он отпустил меня и обернулся к ней, а я рухнул на пол. Прелестная, доложу вам, была картина: они стояли надо мной, оба совершенно голые, - он с пистолетом, она вцепившаяся в его руку, оба вопящие истеричными голосами, - а на стене в неверном свете лампы плясали их монстроподобные и нереальные тени.
   - Ты не должен убивать его! - кричала женщина. - Верховный прикончит тебя! Нет!
   - Отстань! Отвали от меня! - орал он.
   "Бог мой!" - думал я, сидя в напряжении у стены и сжимая виски руками. "Это не может быть реальностью! Это просто ночной кошмар!". Осознав, что это мне не снится, я стал тихонько хихикать.
   Внезапно гигант поймал руку женщины и, пыхтя от напряжения, вывернул ее, прогнув все ее тело назад. От боли она стала кричать тише и тише. Я разглядел, что тело ее было по-девичьи тонким, а сама она оказалась моложе, чем казалось вначале в полумраке - совсем девчонка. Длинные черные волосы сползли назад, позволив мне рассмотреть ее лицо, и я обомлел.
   - Млада! - я стал подниматься на ноги и не смог. - Млада!
   Четник навис надо мной и принялся трясти меня.
   ***
   И я открыл глаза уже днем на улице. По-прежнему обессиленный. Уже мой четник, а не тот обнаженный гигант, склонился надо мной, полусумасшедший от объявшей его паники. Проснувшись посреди ночи и не обнаружив меня рядом, он искал меня по всей деревне, но не додумался зайти в ближайший дом. И лишь утром, когда находившийся в доме офицер осведомился, кто нес караул ночью у дверей, четник подумал, что я мог бы оказаться внутри.
   - Что... случилось... с девчон...кой...? - с трудом пробормотал я.
   - Она уехала с полковником на джипе, - ответствовал четник.
   - Как... она... выгля... дела...?
   - Маленькая, темноволосая... Молоденькая!
   - В чем... была... одета? - я вспомнил Младу в ее итальянской шинели не по размеру.
   - Шуба и меховая шапка, - он поглядел на меня озадаченно. - Она одна из девок для высшего командования. В чем еще ей ходить?
   Я подумал о Младе, трепетной и испуганной, и стал убеждать себя, что это не могла быть она. Должно быть, я обознался, приняв за нее другую, слышавшую о том, что есть тут неподалеку какие-то американцы, за которых поручился сам Верховный, и вступившуюся за меня лишь затем, чтобы спасти своего покровителя от верной смерти.
   И затем я подумал: один лишь Бог знает, что может случиться в эти безумные дни в этой обезумевшей от войны стране - достаточно вспомнить о том, что случилось со мной всего за десять последних дней, и что произошло за тот месяц, что прошел с момента расставания с Младой. Я воскресил в памяти события прошедшей ночи и женский силуэт на фоне стены - и с горечью понял, что не обознался, и это была именно Млада.
   На мгновение я забыл даже, как надо дышать, и лишь усилием воли загнал воспоминание в самые дальние уголки своей души. "Это все лихорадка, это галлюцинации!" - твердил я себе. "И там была не юная худенькая девчонка, толстая старуха!".
   ***
   К счастью, ближе к вечеру мы достигли госпиталя, и я смог отдохнуть. Это место было отражением ужаса отступления - очищенного и преумноженного в своей сути. Сотни раненных и больных людей лежали прямо на земле вокруг четырех зданий, которые занимал госпиталь. И внутри зданий тоже - прижатые друг к другу. Тела мертвецов сваливали штабелями в сарае, от разложения их тела предохранял мороз. Доктора были измождены, их форма - пропитана кровью и грязью. Им не хватало инструментов и оборудования, медицинская помощь оказывалась минимально. Старые бинты после снятия повязок не выбрасывали, а стирали.
   Но тут хотя бы можно было поесть и отдохнуть.
   - У вас разрыв почки, - сообщил мне доктор. - Мы тут ничего с этим не поделаем. Но отдых позволит ткани почки самой восстановиться.
   Что ж, я решил попробовать - и выдержал ровно три дня. На четвертый день, не в силах дальше выносить творящегося вокруг ужаса, я сдался. К тому же, я чувствовал себя значительно лучше. Отыскав своего четника, разместившегося с лошадкой неподалеку от госпиталя, я предложил двигаться дальше:
   - Наши парни всего в нескольких днях пути отсюда.
   И мы действительно отыскали своих на третий день после того, как покинули госпиталь. Парни находились в некрашеной крошечной халупе, куда их расквартировали на недельку. Грифф и Арки стояли во дворе, когда я предстал перед ними. Сначала охнули они, затем вскрикнул я. Мы уже и не ожидали увидеть друг друга снова. В хорошей форме были только Арки с Мартином: Аклан страдал от глубокой простуды, Гриффа беспокоили зубы, Мак оказался простужен.
   Мы обменялись новостями и поняли, что нам мало что есть рассказать друг другу нового. Они прошли за эти дни примерно через все то же, что и раньше, а то, что повидал я, не могло вызвать у них особого волнения.
   Халупа располагалась в стороне от Зворника, всего в нескольких милях от штаб-квартиры генерала Михайловича, и мы прождали еще несколько дней в ожидании сигнала выдвигаться. Моя почка, начавшая заживать в госпитале, теперь действительно пошла на поправку. Я двигался так мало, как только мог, и мое желание выжить и выбраться из этого кошмара вновь окрепло в окружении моих парней.
   Главной темой разговоров стал смысл сдачи в плен немцам. Уход к партизанам мы, как и прежде, считали уже делом невозможным - никто не знал, где их искать, поскольку после столкновений четников с партизанами прошло уже немало времени. Один из нас теперь настаивал на том, чтобы все-таки сдаться на милость немцев. Честно говоря, основной аргумент против этого состоял в том, что пленных мы в немецких колоннах за все время не видели ни разу, и это заставило нас предположить, что немцы их в живых не оставляют.
   ***
   Приказ выступать мы получили одним прекрасным утром. Я опять сдался на милость своей лошади, находившейся на последнем издыхании, и снова стал плохо чувствовать себя уже через час пути. Грифф плелся в хвосте колонны вместе со мной. К полудню мы достигли Зворника, кишевшего немецкими солдатами. Широкая и стремительная река рассекала город пополам, и дорога тут разветвлялась - одна уходила на запад, другая пересекала реку. Разделялись тут и вчерашние соратники - немцы пересекали реку по понтонному мосту, четники же уходили дальше, вдоль по берегу.
   Казалось, что мы уходим от немцев навсегда, и настроение у нас поднялось. При входе в город наш отряд четников, оборванный и неопрятный, выпрямился и зашагал так же бойко, как немцы. И на подходе к развилке, где немецкая военная полиция руководила движением войск по дороге, мы выглядели уже вполне бодро.
   И тут, когда мы уже почти миновали немцев, один из наших товарищей вдруг отделился от общего строя и пошел к ним. Прежде, чем мы успели понять, что вообще происходит, он остановился прямо перед одним из полицейских и громко по-английски произнес:
   - Я американский летчик!
   Полицейский c раздраженной гримасой вопросительно посмотрел на смельчака. Явно не понял, что тот говорит.
   - Я американский летчик! - помахал наш товарищ руками, словно птица крыльями. - Американский! Летчик! - и даже изобразил руками летящий самолет, затем ударил себя в грудь. - Американец! Американец!
   Понимание снизошло на немца одновременно с появлением двух офицеров, проходивших мимо. В один момент наш товарищ был окружен группой болтающих и жестикулирующих немцев. Злые и встревоженные, мы торопились уйти подальше от развилки и его криков:
   - Я! Американский! Летчик!
   Последний раз мы видели его уже издалека идущим под охраной автоматчика через мост. Потом он пропал из виду.
   ***
   Я намеренно не пишу имя этого нашего товарища: ему потом стало так стыдно, что он отрицал сам факт такой сдачи в плен.
   Я знаю, что случилось потом. Несколько дней его продержали в городской тюрьме в Зворнике, потом по какому-то счастливому стечению обстоятельств перевезли на транспортном самолете в лагерь для военнопленных вблизи французской границы. Менее чем через неделю пришли союзники и всех освободили. Всего через месяц после пленения наш товарищ уже вернулся в США, как герой.
   Моя мать прочла в газете статью, повествовавшую о его приключениях, узнала его имя и помчалась из Остина, чтобы встретиться с ним и расспросить обо мне. Ей он рассказал ту же историю, что и командованию - якобы отбился от группы и был схвачен немцами. Также он добавил, что сомневается в том, что мы выжили, поскольку все мы были измождены и больны.
   Не могу сказать, чтобы он был неправ в своем решении сдаться. На свободе он оказался задолго до нас. Может, он бы и не выжил, останься он с нами. Но, так как он был настолько удручен, что отказался от своего собственного поведения, - даже вежливо настаивая в беседах с теми из нас, кто встречался с ним после войны, что мы страдали галлюцинациями и что не происходило на самом деле того, что мы будто бы видели, - я не вижу большого смысла в том, чтобы даже по прошествии стольких лет раскрывать его имя.
   ***
   Мы удалились от города так быстро, как только смогли. Четники были раздосадованы сдачей нашего товарища в плен еще больше нашего. Будучи в форме четника и идя в их рядах, он волей-неволей подставил и их, и нас своим поступком. И еще вопросом было, что он расскажет там немцам, если его начнут пытать. Мы побаивались, что он расскажет немцам, что в рядах четников есть еще американские летчики.
   Усталые и растерянные, мы были очень подавлены, когда остановились близ дороги передохнуть. Пока мы обсуждали между собой произошедшее на развилке, к нам подошел широкоплечий майор четников и на хорошем английском спросил:
   - Вы американцы? Пойдемте со мной, и я передам вас вашим соотечественникам.
   Это было столь неожиданно, что мы вскочили на ноги от радости и пошли за ним. По пути майор пояснил, что несколько недель тому назад другая группа сбитых американцев достигла штаб-квартиры генерала.
   Мы остановились у двухэтажного домика и стали ждать. Через несколько минут в дверях появились пять американцев и один англичанин. Мы заорали и кинулись к ним, но тут же остановились как вкопанные. Они отпрянули от нас, и на их лицах мелькнуло смешанное выражение жалости и презрения, как если бы мы были их отвратительными бедными родственниками.
   - Мы американцы, - наконец, сказал я.
   - Господи Иисусе! И как долго вы тут? - спросил долговязый.
   - Почти восемь месяцев. А вы?
   - Две недели. Ничего себе! Что с вами стряслось?!
   Мы были грязными, изможденными, больными, одежда наша кишела паразитами. Они же были в чистой одежде и гладко выбриты, словно перед строевым смотром.
   - Мы прошли через ад, - только и смог пробормотать я.
   - Видок у вас такой, как прямиком оттуда ... - только и смог ответить долговязый.
   Они неловко шаркали ногами. Смущенный майор-четник удалился. Я внезапно ощутил приступ зубной боли. Спустя мгновение Грифф заметил:
   - А вы, парни, будто на пикник выехали...
   - Войны нет, - пожал плечами один из американцев. - Хорошее местечко, вкусная еда, девчонки, ничего делать не надо...
   - Вы это сделали, - кивнул Арки.
   - Я настроен остаться тут подольше, - отозвался американец.
   Мы поглядели друг на друга, и в нашей группе явственно почувствовались печаль и отчаяние. На скулах Гриффа играли желваки, выдавая его горькое напряжение. Они должны были понять наше состояние, так что чей-то вопрос прозвучал весьма неуместно, как неловкая попытка подружиться:
   - А что это на вас за форма?
   А потом мы стояли на морозе, бессмысленно болтая о своих подразделениях, родных городах и прочем: а знаешь этого? а знаешь такое-то?
   Единственные хорошие новости, которые мы от них узнали, были о значительном продвижении союзных войск во Франции, Италии и в Германии, а также об успехах Советов на востоке. Но мы и так были с немцами рядом достаточно долго, чтобы знать, что их погнали уже всюду.
   Через полчаса мы окончательно замерзли. В дом нас не пригласили - наши новые друзья обмолвились, что у каждого есть по кровати на втором этаже, но даже не пожали нам руки. Я отыскал майора и прямо спросил, куда мы пойдем отсюда.
   Он с недоумением посмотрел на них и с нескрываемой симпатией - на нас. Не проронив ни слова, он провел нас вниз по дороге к другому дому. Всего с одной комнатой, но чистой и теплой. Мы без сил опустились на пол, не проронив ни слова, пока майор не ушел.
   А потом мы взорвались:
   - Сукины дети!
   - Да я лучше с четниками буду!
   - Никогда так стыдно за американцев не было!
   - Ты видел, как майор на них посмотрел и на нас? Когда мы на холоде с ними трепались! Я думаю, он вообще американцев после этого уважать перестанет!
   Потом мы легли, завернувшись в одеяла, и уснули.
   Это было всего три дня назад. С той поры мы мылись уже трижды. Наша одежда была постирана в бочке из-под топлива. Мы побрились с головы до ног, чтобы избавиться от яиц вшей. Мы хорошо ели. Мы жили в тепле и комфорте. Хоть Мака все еще беспокоит его простуда, мы все же чувствуем себя гораздо лучше, нежели в прошлые месяцы.
   Штаб Михайловича все ближе. Мы пошлем радиограмму к себе в Италию и быстро получим ответ.
  
   28 февраля 1945 года
   Мы должны были заподозрить, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
   Первым поплохело Маку. Простуда переросла в пневмонию. Две ночи он провалялся в жару и бреду. Доктор смог найти какие-то пилюли, слегка облегчившие состояние нашего товарища.
   Мы послали еще одну радиограмму в штаб, сообщив, что Мак совсем плох, и мы рискуем его потерять. На следующее утро за Маком прибыл фургон, и у возницы при себе имелась записка от майора: "Собирайтесь и езжайте".
   Мы удержали от этого другую группу американцев, проехали около 15 миль, упиваясь мыслью, что мы сравняли с ними счет. Но потом они догнали нас на другом фургоне.
   Мы пересекли на пароме реку, два дня стояли лагерем, затем переправились обратно.
   - Твою мать! - только и сказал Арки, когда мы вернулись туда, откуда стартовали. - Тут очень не хватает американского генерала, чтобы все взбодрились!
   В штаб ушла третья радиограмма. Наш старый знакомый майор сообщил, что американцы погрязли в бюрократии, и им придется вначале посоветоваться с нашими бабушками, чтобы убедиться, что мы действительно те, за кого себя выдаем.
  
   18 марта 1945 года
   Мак почти пришел в себя. У нас то и дело наши обычные взлеты и падения.
   Из штаба пришел ответ на наши радиограммы:
   "...НЕ МОЖЕМ ПРЕДОСТАВИТЬ ПОМОЩЬ, ПОКА НЕ СООБЩИТЕ ВАШЕ ТОЧНОЕ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ. СООБЩИТЕ НАМ ШИРОТУ И ДОЛГОТУ ПУТЕМ ПРИБАВЛЕНИЯ ЦИФР К ЛИЧНОМУ НОМЕРУ ОДНОГО ИЗ ВАС. СООБЩИТЕ ИМЯ ЧЕЛОВЕКА, О КОТОРОМ ИДЕТ РЕЧЬ, ЧТОБЫ УСТАНОВИТЬ СВЯЗЬ С ЮГОСЛАВСКИМИ ПАРТИЗАНАМИ, ЕСЛИ ВОЗМОЖНО. ЗАТЕМ СОЕДИНИТЕСЬ С НИМИ, И ВАС ЭВАКУИРУЮТ. ДЛЯ ВАШЕЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ НАЗОВИТЕ ИМЯ СВОЕГО ОТЦА И НАЗВАНИЕ УЛИЦЫ, ГДЕ ОН ЖИВЕТ, И УКАЖИТЕ ВАШЕ ОБРАЗОВАНИЕ...".
   ***
   Мы сообщили всю требуемую информацию, указав также, что не имеем возможности соединиться с партизанами (которые кошмарили четников каждую ночь, причем нередко переодеваясь в униформу четников). Заодно попросили сбросить нам с самолета груз униформы и лекарства для Мака.
   Двумя днями позже партизаны усилили нажим, и мы были вынуждены в очередной раз покинуть насиженное местечко. На одной из остановок мы вновь послали в штаб радиограмму:
   "...ПОСЛЕДНИЕ ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ НАША ЖИЗНЬ ВЕСЬМА УБОГА. НАША ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА - ВАША ПОМОЩЬ. НА СВЯЗИ С ВАМИ БОЛЕЕ МЕСЯЦА, НО ПОЛУЧИЛИ ОТ ВАС ОДИН ОТВЕТ, С ЗАПРОСОМ НАШИХ КООРДИНАТ. МЫ ОТВЕТИЛИ, НО НАШИ ЗАПРОСЫ О ЕДЕ, ПРОВИАНТЕ, ЛЕКАРСТВАХ И ОДЕЖДЕ ПРОИГНОРИРОВАНЫ. ВЫ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛИ, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ НАМ. ЕСЛИ ДО 7 АПРЕЛЯ МЫ НЕ ПОЛУЧИМ ПОМОЩИ ОТ ВАС, ТО БУДЕМ ВЫНУЖДЕНЫ ПРОРЫВАТЬСЯ ОТСЮДА НА СВОЙ СТРАХ И РИСК БЕЗ СООТВЕТСТВУЮЩЕГО СНАРЯЖЕНИЯ...".
   Вот теперь посмотрим, как они отреагируют на наш крик души...
  
   15 апреля 1945 года
   Мы построили хижину, и она сгорела, так что мы обустроили второе жилище, просто отрыв пещеру в склоне холма и установив навес над входом. К нам прибились еще семь сбитых авиаторов, доведя общее наше количество до шестнадцати американцев и двух британцев.
   Новые американцы гораздо лучше тех, первых, холеных, что мы встретили у того домика зимой.
   Вот список тех парней, кто оказался с нами в этой передряге:
   - 2-й лейтенант Гарри А. Бланк, пилот из Гранит-сити, штат Иллинойс.
   - 2-й лейтенант Джон Т. Тюрк, второй пилот из Пасадены, штат Калифорния.
   - Капрал Томас Е. Кабалла, бортинженер из Чарлероя, штат Пенсильвания.
   - Сержант Уильям С. Сили, хвостовой стрелок из Нью-Йорка.
   - 2-й лейтенант Ларри Дж. Зельман, пилот из Гарнеста, штат Пенсильвания.
   - 2-й лейтенант Альфред Б. Гилл, бомбардир из Акрона, штат Огайо.
   - Капрал Маршалл Келлан, нижний стрелок из Канзас-Сити, штат Миссури.
   - Рядовой первого класса Уильям Дж. Мастерс, носовой стрелок из Эрвина, штат Техас.
   - Капрал Уильям Л. Даунинг, стрелок из Уилмингтона, штат Огайо.
   - Капрал Хельмар В. Эльтрке, хвостовой стрелок из Чикаго, штат Иллинойс.
   - Капрал Савино Сантамауро, радист из Бруклина, Нью-Йорк.
   - Лейтенант Рэй Дж. Куммингс, пилот Южно-Африканских ВВС из Германстауна, Южная Африка.
   - Флайт-сержант Уолтер М. Монкман, пилот из Лидса, Йоркшир, Англия.
  
   Мы с Ларри Зельманом подружились. Арки снюхался со своим земляком Мастерсом и еще с Сантамауро, и они втроем составили комедийное трио, которое обязательно должно было выступать на сцене после войны.
   Но самым нашим волнующим приключением была, конечно, встреча с генералом Драголюбом Михайловичем. Держался он, как и Верховный, с нескрываемым достоинством. Верховного его люди боялись, а Михайловича его подчиненные - любили. Он был высоким, с окладистой черной бородой и пронзительным взглядом, говорил мягким голосом и внешне скорее напоминал университетского профессора, чем главнокомандующего тысячами повстанцев.
   Он пришел и говорил с нами о политической ситуации, пообещав вернуть нас в стан союзников. Его объяснения позволили нам понять, почему он формально воюет с Англией и Америкой, хотя сражается против немцев, и почему наши ВВС не торопились нас спасать.
  
   17 апреля 1945 года
   Арки и Мак в госпитале - с воспалившимися язвами. Я бы тоже должен был лежать рядом с ними, но, памятуя о своем былом опыте, отказался.
   Штаб радировал о том, что им нужны данные по подходящим для приема самолетов площадкам вблизи нашего лагеря. Мы собираемся поискать подходящую площадку и сообщить им.
  
   16 мая 1945 года
   Месяц прошел с последней записи в дневнике и, поверьте, не было в моей жизни более полного месяца. Попытаюсь восстановить в памяти, что случилось за эти недели.
   Мы покинули свой очередной лагерь 19 апреля, когда стычки с партизанами вокруг нас стали происходить все чаще и чаще. С одной стороны, мы отказались отступать вместе с четниками. Мы привели в порядок полоску земли, подходящую для посадки небольшого самолета, и сообщили в наш штаб ее координаты, но генерал Михайлович принялся убеждать нас, что мы в опасности - рядом партизаны.
   Двумя днями позже мы встали лагерем у реки Сава. Здесь нас настигла радиограмма из штаба, сообщавшая, что из соображений безопасности вытащить нас сейчас не смогут. В этой же радиограмме штаб попросил подтвердить, что четники возражают против нашего присоединения к партизанам.
   Генерала Михайловича мы теперь видели ежедневно, так что смело направились к нему.
   - Партизаны отступили, так что вы теперь будете иметь дело с усташами. А они - немецкие подстилки, - доходчиво разъяснил генерал.
   Свернув и этот лагерь 22 апреля, мы пошли на север. Генерал обещал, что вскоре мы достигнем зоны влияния партизан, и он обеспечит наш переход к их коммуникациям. Десять тысяч человек, мы шли день и ночь.
   Мы двигались в передовом отряде. Мы надеялись обнаружить партизан и перейти к ним. На закате второго дня марша мы попали в засаду. Мы попадали в грязь при первых же вспышках выстрелов и лежали в ней, пока свет заходящего солнца не дал нам понять, что мы оказались прямо в самом пекле боя. Мы отползли назад и скрылись в кустарнике, а затем направились туда, где была штаб-квартира генерала.
   Он нашелся в полумиле от линии фронта. Все напоминало сцену из эпохи Гражданской войны, и генерал со своей роскошной бородой казался сошедшим со старинной гравюры. Спокойный и невозмутимый, он наблюдал за боем через бинокль, управляя происходящим через посыльных, сновавших между штабом и полем боя. Шальные пули и осколки то и дело посвистывали над деревьями, но генерал оставался на своем посту. Он сообщил нам, что мы наткнулись примерно на пять сотен усташей.
   К ночи четники разгромили их, и мы триумфально прошествовали дальше. С тех пор, как мы присоединились к четникам, это был первый выигранный ими бой.
   Чуть позже стало понятно, почему мы натолкнулись на столь дурацкое сопротивление усташей. Мы оказались в самом сердце их страны, в плодородной долине, и конкретно эти встреченные нами усташи прежде совершили много злодеяний против четников. И теперь четники просто платили им той же монетой. Все дома в долине на протяжении пятнадцати миль объял огонь. Опьяненные необычной победой четники разграбили все на своем пути. Теперь они были нагружены всей нехитрой добычей, что смогли унести на себе. А что не смогли унести, было предано огню.
   Дорога вела прямо к центру долины. Огни пожаров освещали окрестности. Старики и старухи, горестно стеная и рыдая.
   Вскоре генерал распорядился, чтобы четники перестали поджигать дома по ходу следования его войска. Ослушникам грозил немедленный расстрел. Не знаю уж, как там слово генерала так быстро донесли до всех четников, но в течение часа поджоги прекратились.
   Усташи, тем не менее, никуда не делись. Вскоре после полуночи мы попали в другую засаду, и вновь ад разверзся вокруг нас. Арки и я упали в канаву сбоку от дороги, ничуть не озаботившись тем фактом, что она была наполовину заполнена водой.
   Перестрелка вскоре затихла, но еще дважды за ночь разгоралась снова. Следующим днем стычки вспыхивали вновь и вновь. Было странно ощущать то, что, несмотря на потери в других подразделениях, наша группка сбитых авиаторов все еще двигалась в этом адском пекле невредимой.
   ***
   Двумя днями позднее мы разбили лагерь на берегу реки Сава к западу от Брод. Здесь генерал перегруппировал свои поредевшие подразделения и стал дожидаться сообщений разведки о том, что творится впереди. Результаты докладов были неутешительны: с такими потерями против усташей и партизан в чистом поле было не выстоять. И нечего теперь было надеяться и на помощь немцев - разрозненные, уставшие, деморализованные, они бежали, чтобы воссоединиться со своими вблизи Загреба.
   В эти три дня передышки генерал предоставил нам небольшого бычка, а также немного картофеля и лука.
   - Не пускайте бычка на мясо, пока вам и правда не потребуется еда, - посоветовал он.
   В первую же ночь в горах, едва мы встали, чтобы разбить лагерь, темнота вокруг нас взорвалась огнем, и мы бежали прочь, бросив и бычка, и одеяла. Арки и я бежали сквозь ночную мглу вместе с одной из групп раненных четников. Он с трудом поспевал за нами, но мы не позволяли ему отстать, даже таща его на себе, когда он выдыхался. Внезапно, когда стрельба вокруг нас все еще продолжалась, он вдруг разразился неудержимыми рыданиями. Я отвесил ему несколько пощечин, заставив восстановить хотя бы какое-то подобие самоконтроля, но он все же изредка громко всхлипывал, как ребенок.
   Мы двигались всю ночь, стрельба то вспыхивала, то затихала вокруг нас. Потом стал моросить мелкий дождь, а атаковавших или уничтожили, или оттеснили прочь. Потом рассвело, мы отыскали штаб-квартиру генерала и изумились в очередной раз: все рассеянные внезапной атакой авиаторы, шедшие с четниками, остались живы в этой ночной безумной круговерти, хотя некоторые и были легко ранены.
   Было слишком смело с нашей стороны отыскать еще и бычка, но мы и это пытались сделать. Увы, безуспешно.
   На следующий день пути мы оказались в горах к востоку от Баня Лука, ключевой крепости партизан. Мы видели огни города в шести или даже восьми милях в стороне, карабкаясь по узкой тропе, вившейся по крутому склону и местами заставлявшей наши сердца замирать от ужаса.
   - Дальше не пойдем, - сказал вдруг вечером на привале Арки. Мак и я уже думали ровно так же, но он нас слегка опередил.
   Отыскав ветхую лачугу на склоне, мы решили отсидеться в ней до прихода партизан. Незаметно для самих себя задремав, мы проспали, наверное, часов пять-шесть - чтобы оказаться разбуженными одним из помощников генерала. Обнаружив, что мы пропали, он отправился на поиски, а, отыскав нас, стал настаивать на том, чтобы мы следовали за ним. Мы вежливо отказались.
   - Генерал сказал, вас через день или два так и так передадут партизанам, - пустил он в ход свой последний козырь.
   Поверив ему, мы с трудом поднялись на ноги.
   Но чуда, как водится, опять не случилось. Четыре дня мы шли по горам в условиях ненамного лучше тех, в которых отступали вместе с немцами зимой. Попеременно лил дождь, валил мокрый снег, потом просто снег. Днем еще было терпимо, а вот ночами подмораживало. И весь марш нас доставали снайперы, действовавшие по принципу "бей и беги" - частенько оказывавшиеся неплохими стрелками. Число раненных и убитых на тропе росло с каждым часом.
   Вы можете подумать, будто мы, пять ветеранов, повидавших всякое (и даже хуже этого) переносили все тяготы и лишения легче остальных. На деле, мы уже чувствовали себя паршиво. Они все еще имели жирок от хорошей жизни и не знали того, что знали мы. А мы уже понимали, что может быть и хуже, и даже были уверены в этом.
   На пятый день из еды мы получили только kochamic - кукурузную кашу. Мертвецы оставались лежать вдоль тропы каждые несколько сотен метров. Во время одного из привалов я решил укрыться за деревом, у которого уже сидел один четник.
   - Подвинься, дружище, - сказал я, подходя к дереву. Он не ответил. Я легонько толкнул его и только тут понял, что его одежда вся в крови, и он мертв. Снайпер тяжело ранил его выстрелом в живот, и он сел у дерева, чтобы уйти на тот свет в покое.
   Этой ночью помощник вызвал нас к генералу. Встреча была самым запоминающимся событием последних десяти месяцев в Югославии. Я думаю, я никогда не забуду, как выглядел генерал, и что он говорил этой ночью. Я явственно вижу его взгляд джентльмена и сейчас, стоит мне вспомнить все происходившее, и даже будто бы слышу его мягкий и медленный, профессорский голос.
   Извинившись за то, что нам пришлось пережить вместе с его солдатами, генерал с усмешкой заметил, что он не мог бы жить лучше.
   - Завтра мы пересечем густонаселенную долину, и там мы разместим вас у нейтрально настроенной семьи, которая обеспечит ваш переход к партизанам. Надеюсь, они помогут вам вернуться к своим.
   Он также поведал нам об истории Балкан, противоречиях и противостояниях здешних сил, как веками боролись за господство над Балканами русские, британцы и французы, чтобы потом подчинить себе Средний Восток и Ближний Восток. Упомянул о маршале Тито, который, по его словам, учился в Москве и был московской марионеткой:
   - Его послали сюда, чтобы он действовал не в интересах Югославии, но только лишь в интересах Москвы. Коммунисты в начале войны были заодно с немцами, чтобы Югославия быстрее встала на колени. И поначалу только мы, четники, были против немцев, воюя с ними и коммунистами. Это потом уже коммунисты с немцами тоже сцепились.
   Он говорил о том, что пути большой политики странны и сложны:
   - Я не понимаю, как коммунисты смогли договориться с Британией и Францией, которые воюют против нацистов, и получить помощь от них, помощь, которая должна была идти четникам, кто является настоящими патриотами Югославии! Я не понимаю, почему союзники поддерживают Тито, московскую марионетку! Мои ребята продолжают борьбу с немцами, где это только возможно - саботажи, диверсии...
   - Да! Так и есть! - не выдержав, воскликнул я. Грифф и Арки поддержали меня, вспомнив те ночные рейды на немецкие фургоны, везущие продовольствие.
   Последние слова генерала и поныне звучат набатом в моих ушах и моей памяти:
   - Скоро ваши политики и ваши люди узнают, как чудовищна была их ошибка. Совсем скоро немцы сдадутся - им осталось совсем недолго. И тогда вы больше не нужны будете Тито и Сталину. Они будут несоизмеримо сильнее со всем тем оружием, что вы дали им, и не ждите, что коммунизм и демократия смогут жить бок о бок. Еще не настал день, когда и лев, и овца смогут жить вместе.
   Помолчав, он добавил:
   - Это случится быстрее, чем вы себе можете предполагать. Я вряд ли задержусь на свете так долго, чтобы увидеть, что я прав. Но я прав.
   Полная тишина повисла после того, как он закончил свою речь. Никто не проронил ни слова, и он после недолгой паузы добавил:
   - Мы попрощаемся утром. А сейчас помолитесь и выспитесь.
   Он вышел.
   А мы еще долго хранили молчание, глубоко потрясенные его словами.
   ***
   Наутро он действительно попрощался с нами, пожав каждому руку и вручив золотую монету - неслыханное богатство в нищей, воюющей стране:
   - Желаю вам достичь дома и ваших родных на максимально возможной скорости!
   Мы построились в шеренгу и отсалютовали ему, когда он, вскочив в седло, с гордой осанкой, не оборачиваясь, погнал свою лошадку во весь опор прочь, в направлении гор, где были жалкие остатки его некогда мощной армии, всего лишь сотни из тысяч некогда вставших под его знамена солдат, которых ему предстояло вести на последний бой с немцами.
   Это было очень грустное зрелище.
   ***
   Наш переход к партизанам был, мягко говоря, не таким радужным, как планировал генерал. Семья нейтралов, которая, согласно замыслу, должна была обеспечить наш переход, решила бежать из опасного района, и мы снова оказались в компании майора-четника.
   Он превосходно говорил по-английски. Что было особенно удивительно: заметив мое кольцо с черным камнем, он воскликнул:
   - Фи Пси! Я тоже из Фи Пси!* - и потряс мне руку, назвав негромко секретное слово.
   Уже сто лет я не был таким ошеломленным.
   * "Фи Пси" - американское университетское социальное братство, объединяющее студентов различных учебных заведений, чья миссия - способствовать развитию лидеров и поощрять академические успехи в высшем образовании (Прим. переводчика).
  
   У нас не было достаточно времени, чтобы побеседовать. Он очень хотел себе мое кольцо, и я обменял его на пистолет "Вальтер Р.38".
   - Я умру за это кольцо! - воскликнул он, получив его в руки, и мы продолжили марш.
   Всего через час нас прижали огнем партизаны, и мы оказались совершенно одни, пока майор, покинув нас, укрылся в овраге, а его люди устроили погоню за партизанами по склонам гор.
   Поняв, что мы американцы, партизаны отнеслись к нам хорошо. А вот схваченным вместе с нами четникам повезло меньше. Им связали руки за спиной и прикончили выстрелами в затылок. Партизанский офицер реквизировал выменянный мной "Вальтер"* и через минуту пустил его в ход. Глядя на то, как он разряжает магазин пистолета в тело молодого четника, лежащего на земле рядом со мной, я понял, почему четники никогда не верили в то, что партизаны возьмут нас живыми. Тело парня дергалось при каждом попадании пули, а офицер только усмехнулся, когда магазин опустел.
  
   * Немецкий пистолет, разработанный австрийцем Георгом Люгером. Известен под названием "Parabellum" (Прим. переводчика).
  
   Затем на лице его появилось беспокойство, и он приказал мне и Ларри Зельману тащить раненного партизана вниз по склону холма. Раненного задели осколки гранаты, брошенной одним из четников в ходе боя, ему срезало половину скальпа, и он пачкал кровью нашу одежду. Казалось, он весил не меньше тонны, и я хотел, чтобы он уже умер и не мучился, как вдруг вспомнил, как меня тащили усташи и желали мне смерти.
   У подножия холма доктор и две медсестры оказали раненному помощь, но вскоре он умер.
   Я был без носков уже месяц, и, не выдержав, попросил себе его носки. Они без раздумий отдали мне их.
   Мы шли всю ночь, и на закате попали в засаду четников. Когда пули засвистели рядом со мной, я захихикал и одновременно задрожал от страха, думая, как долго я путешествовал под защитой тех, кто сейчас стрелял в меня. Битва продолжалась весь вечер, и лишь с наступлением темноты четники отступили.
   И на следующий день мы достигли железнодорожной станции в Теслике, и через неделю пути или около того мы прибыли в место под названием Банья-Лука. Здесь Ларри Зельман заболел было тифом, но мы дотащили его до госпиталя, где и оставались с ним последующие десять дней, а, когда он пришел в себя - поехали автостопом на поезде и грузовике в Брод. Здесь партизаны, вооруженные американским и британским оружием и неплохо экипированные союзниками, разместили нас в отеле. Однажды ночью нас разбудила разгорающаяся стрельба, судя по интенсивности - это были звуки решающей битвы этой войны. И после часов стрельбы без какого-либо ущерба и потерь с чьей-либо стороны мы поняли, что это был за звук.
   Звук нашей победы - немцы сдавались. Война закончилась.
   ***
   И вот теперь я сижу в отеле в Белграде, пытаясь закончить этот дневник. Отель под контролем "Миссии Союзников у Тито". Я впервые за многие-многие месяцы надел чистенькую униформу армии США с серебряными полосками на плечах. Из штаба пришло сообщение, что мое повышение было согласовано за день до того, как мы выпрыгнули с парашютами в Югославии. Нам обещали самолет до Италии уже завтра, и я должен закончить дневник сегодня, руководитель миссии обещал прислать его потом дипломатической почтой.
   Мне горько осознавать, что пророчество генерала Михайловича уже начало исполняться. Нам уже было понятно, что дружба между союзниками, Советами и партизанами, мягко говоря, напряженная. Нас предупредили, чтобы мы говорили всем партизанам о том, что четники все эти месяцы удерживали нас в плену.
   И, так как мы готовы покинуть эту страну и весь этот ужас, я могу думать только о том великом и одиноком человеке, что ведет свою последнюю битву в горах, защищающий нас несмотря на то, что мы покинули его.
   Да простит нас Бог!
  
   Январь 1954 года
   Эпилог
   Издатели спросили меня, как мне удалось сохранить дневник невредимым после стольких приключений, когда я вел его в условиях, в лучшем случае почти подневольных, а в худшем -- в глубоком напряжении и ужасе.
   Честно говоря, это было нетрудно. Дневник помогал мне пройти через самые тяжелые испытания. Я начал вести его через несколько дней после того, как мы выпрыгнули с парашютами из нашего самолета во время полета над Югославией - когда нашим главным противником была скука. Тогда я и начал записывать то, что казалось мне ужасающим, но все же коротким приключением. А вскоре это захватило меня так, что я уже не мог взять и бросить все на полдороге.
   Позже я сохранял его, как уникальный военный сувенир, более ценный, нежели немецкие медали или пистолеты, за которыми гонялись некоторые из парней. И со временем он стал еще более ценным для меня. Он стал своего рода клапаном, позволившим сбросить всю грязь из моей души после того, как закончилась война. Порой шли дни и даже недели, в течение которых я не вносил в дневник ни строчки. Но после того, как мне случалось пережить очередное дурное приключение, я чувствовал потребность излить мысли на бумагу.
   Безопасность? Я никогда не упоминал настоящих имен, обезличенно называя всех наших соратников просто четниками. Остальные же упомянутые имена были изменены, за исключением, разве что, имен генерала Михайловича, да Верховного. Я до сих пор не знаю, кому из переживших войну четников удалось выжить и в дни, когда власть в стране взяли коммунисты, потому и не хотел бы невольно навредить им.
   Не все из пережитого вошло в дневник. К примеру, пока мы ждали обещанной нам эвакуации из Подгориц, мы составили с Арки карты с указанием мест расположения немецких подразделений и орудий, чтобы позднее передать их разведке. А когда эвакуация стала затягиваться, и мы стали завсегдатаями того самого салуна - карты мы во избежание проблем при возможном аресте благоразумно уничтожили.
   Я не особо переживал насчет того, что немцы могут схватить меня и найти при мне дневник. Я хранил его вместе в своем наборе для выживания под одеждой. Было понятно, что немцев я заинтересую только, если они опознают во мне американца, а там уже было бы все равно, есть у меня дневник, или нет. Что-то в дневнике было накарябано таким почерком, что даже я спустя месяцы не мог разобрать эти каракули. Думаю, и немцы бы вряд ли поняли, что там написано.
   Мистическим образом выжили почти все, кто был описан в дневнике. Пизион и Морли, выпрыгнувшие из нашего самолета над Плоешти, думаю, все же погибли. Лейтенант Петерсон, покинувший нас, чтобы достичь Италии на лодке, умер вскоре после своей неудачной попытки.
   Шуфферт, с которым мы встретились в Токио много лет спустя, уже по пути на новую войну в Корее, сказал, что он, Перкинс и Спэйн в тот день, на пути к заброшенному немецкому аванпосту, встретили Саву и его сына, перешедших к партизанам, и те привели их куда надо. И где-то через месяц наши парни оказались в Италии. А местные, утверждавшие, что их расстреляли, нам просто наврали.
   Я часто задавался вопросом, что стало с другими югославами, с кем сводила нас судьба в тот год - с капитаном Владо, Донной, Младой... Казалось слишком невероятным совпадением, чтобы именно она спасла мне жизнь той зимней ночью - но после бессчетных ночей, когда я просыпался от кошмаров, заново переживая те события, я убедил себя, что не могло и быть иначе, и именно Млада была в той хижине.
   Кошмары тех дней заново оживают в моей памяти, когда я перечитываю этот дневник даже спустя годы. Но я чувствую, что там, в этих кошмарных днях, для меня был заключен бесценный и нужный опыт. И наиглавнейшим из них был этот: человеческий дух может достичь фантастических высот, может выдержать самое тяжелое бремя и бороться, несмотря ни на что. И другим важным был этот: все решают надежда, мужество и вера в друзей.
   Я только что вернулся из Кореи - и осознал еще один важный урок. Урок генерала Михайловича, преданного нами великого союзника, урок о том, как мы пожинали плоды своего поспешного решения, что привело к таким разрушениям. Мы предали человека, который мог стать нашим верным другом, и, я думаю, война в Корее была одним из отголосков этого предательства. Мы не придерживались наших принципов, мы были недальновидны, и оттого живем теперь, наблюдая, как исполняется его последнее пророчество.
   Не так уж и важно теперь, кто или что сыграло решающую роль в этом предательстве. Важно другое - нельзя забывать уроки прошлого.
  
   Послесловие издателя
   За двадцать лет военной службы, с 1942 по 1962 годы, Джеймс Инкс совершил 135 боевых вылетов. На 43-ем из них и произошло то, о чем повествует эта книга. Еще 92 миссии Инкс уже в качестве пилота выполнил во время войны в Корее (1950-1953). Был награжден Крестом летных заслуг, Воздушной медалью с 7 дубовыми листьями, Пурпурным сердцем и иными медалями.
   Вернувшись к мирной жизни в Техасе после ухода в запас, Джеймс Инкс стал генеральным директором компании Skynight, Inc. и членом Авиакосмической ассоциации писателей.
   Джеймс Инкс ушел в мир иной в январе 2004 года, прожив славную жизнь и оставив нам этот дневник и историю своих скитаний по Югославии в качестве одного из памятников страшной войны, сотрясавшей мир на протяжении шести лет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  

Оценка: 9.56*7  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023