ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Губенко Олег Вячеславович
Страх

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.60*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ шестой из цикла "Записки ермоловца"
  О человеческих чувствах написано много и написано со значительным многообразием. Например, о любви и дружбе однозначно сказать не смогли даже знаменитые мастера слова, да это и понятно, поскольку различные суждения отражают огромную, неоднозначную палитру как всего мира в целом, так и отдельной человеческой души. Но с неизменным упорством многие авторы повторяют избитую формулу о повсеместном чувстве страха на войне, присущем, якобы, каждому солдату.
  Можно ли обобщить чувство, о котором не всегда может поведать оставшийся в живых, и о котором не может рассказать тот, кто поднимался в атаку первым, и не вернулся из боя?
  Страх на войне соткан из множества противоречий не одинакового восприятия разными людьми одних и тех же проявлений ратной жизни. По-разному чувствуют бой проходящие боевое крещение солдаты и те, кто уже бывал на войне, и тянутся к ней, испытывая наркотическое наслаждение от волны поступающего в кровь адреналина. И даже ощущения одного и того же человека, попадающего в разное время в схожие ситуации, бывают очень часто не одинаковыми.
  Нередко присутствие внутреннего чувства страха и преодоление его является для солдата стимулом к проявлению стойкости и даже истинного героизма. В то же время бесшабашность и бесстрашие, нередко в сложных ситуациях выводящие некоторых бойцов на вершину воинской славы, иногда оборачиваются в других ситуациях откровенным пренебрежением нормами элементарного армейского порядка, и даже толкают таких солдат на позорный путь дезертирства.
  Солдаты из второй категории часто подсмеиваются и даже издеваются над первыми, считая самих себя на порядок выше, и желающих это понятие закрепить в сознании других.
  Через несколько дней после первого боя 8 марта 1996 года, явившегося боевым крещением казачьего батальона, один из снайперов нашего взвода, уже хлебнувший ранее военной жизни, с усмешкой сказал:
  - Кейбал трус... Когда стрельба началась, он спрятался в канаву, полежал, а потом спрашивает меня: "Это что стреляет?". Я ему говорю: "Не знаю". А он мне: "Я знаю. Это такой маленький гранатомётик". И опять спрятался.
  Кейбалов Олег, в гражданской жизни водитель со стажем, семейный человек весом в сто двадцать килограмм, добродушный и весёлый, действительно очень болезненно переживал круговерть боя, и скрыть это от окружающих он не мог. Но ему удавалось с настоящим героизмом перешагнуть через себя, и доказать, в первую очередь, себе, своими последующими поступками, что он не трус.
  Говорим в защиту Кейбала, вспоминая дни "зачистки" Заводского района Грозного:
  - Когда нас за путепровод на объект забросили, и мы там сидели под обстрелом без жратвы, он один, без прикрытия, приехал к нам на "Урале" и еды привёз...
  Спустя некоторое время, пройдя через череду боевых заданий, тот, кто обвинял Кейбалова в трусости, покинул батальон и уехал домой раньше времени, при этом сделал он это, скорее всего не по причине страха, но просто потому, что надоело. Кейбалов же пробыл в Чечне до конца, и одному Богу известно, было ли ему при этом страшно. Да и, скорее всего, было, но имеет ли это при конечном раскладе какое-либо значение?
  Когда мы в середине апреля стояли в горах, ему в признак слабости попытались вменить то, что однажды, находясь в карауле всю ночь, он расстрелял из ПК около трёх тысяч патронов. Но и это, скорее, являлось не проявлением трусости, но крайней степенью усталости и элементарной осторожностью.
  Мало кому было известно, что он просил меня, в то время исполняющего обязанности командира взвода, чтобы я не посылал его в суточное дежурство на господствующую высоту, ссылаясь на то, что сердце не справляется с нагрузкой подъема при его значительном весе. В качестве компенсации он изъявил готовность заступать за кого угодно в караул, и его пожелание было использовано мною.
  Каждый, кто стоял на позициях в горах и лесу, знает, что в темноте уже через два часа у солдата начинаются слуховые галлюцинации. При условии того, что всю ночь шёл дождь, скрадывающий возможный шум, который мог возникнуть при продвижении противника к нашему расположению, прочёсывание этим казаком из пулемёта прилегающей территории было крайне необходимым.
  (Упокой, Господи, его усопшую душу... Умер он от инсульта весной 2005 года...).
  В примере с Кейбаловым хорошо видно индивидуальное проявление страха, присущее конкретному бойцу, и у каждого солдата на войне бывали случаи, в которых именно он и именно в какой-то сугубо личной степени испытывал это чувство.
  Справедливости ради стоит сказать, что страх, пусть не часто и ненадолго, но приходил во время боевых действий и ко мне, и об этом хотелось бы поведать на примере трёх характерных эпизодов.
  Перед тем, как приступить к рассказу об этих события, хочу сделать поправку на то, что достоверность сказанного ни сколько не страдает от возможной небольшой путаницы в последовательности каких-то определённых действий. В бою течение времени совершенно по-иному воспринимается человеком, нежели в мирных условиях. Хронология не только одного дня, но и даже одного часа боя очень сложно проследить с достоверной точностью последовательности событий. И вспоминая о каких-либо эпизодах боя, я не могу претендовать на то, что кадры будут следовать друг за другом так же, как и на киноленте. Воспоминания о войне, это, скорее всего, врезавшиеся в память эпизоды, рассыпанные по полкам сознания в виде пожелтевших фотографий, каждую из которых сопереживаешь по-новому с ясностью очевидности сегодняшнего дня.
  Во время мартовских 1996 года боёв в Заводском районе Грозного группе казаков была поставлена задача незамеченными ночью проникнуть на территорию одного из предприятий, подняться на крышу самого высокого производственного корпуса и, дождавшись утра, взять под контроль прилегающую территорию, по которой, до этого очень свободно, передвигались отряды боевиков.
  Разведка провела нас до самого места и ушла в ночь, возвращаясь обратно.
  Мы, казаки двух взводов, расположились на плоской кровле заводского корпуса, выставив караулы у поднимающихся наверх лестничных проёмов.
  Каждый из нас в томительном ожидании ждал утра, то и дело поглядывая на часы - холод казался неимоверным. Сбиваемся в кучу, прижимаемся спиной к спине, грея друг друга, но это не спасает нас - ночь выдалась ясная и морозная, а курить и, тем более, разводить костёр было наверху невозможно - мы, казалось, сидели под самым небом и были у всей округи, как на ладони. Да и с куревом у нас проблема - "Беломор" с полупустыми "гильзами" на исходе, мы экономим его, и небольшими группами, по два-три человека, спускаемся к часовому на лестничную площадку, и "забив" папиросы выскребленной из кармана бушлата смесью табака, сухарных крошек и земли, стараемся отвлечься от холода.
  Не выдержав, несколько казаков, в том числе и я, отправляемся этажом ниже, чтобы найти что-либо, чем можно укутаться. Находка была подходящей - большие тяжёлые занавеси с окон, и вот уже через несколько минут часть нашей группы представляет собой живописное зрелище - мы укутаны поверх бушлатов "римскими тогами". И лишь только на утро, когда стало светло, мы увидели всю комичность нашего вида. В цехе, в котором мы взяли занавеси, до этого был пожар, и наши "тоги", а теперь и лица, и руки, и бушлаты оказались замазанными сажей.
  К великой радости, за нашим взводом утром прибыла техника - приказано выдвигаться в расположение батальона. На предприятии остаётся вдвое меньше бойцов, но у нас новая "задача" - ермоловцам вместе с N-ским полком необходимо произвести "зачистку" Заводского района. Часть казаков бросают для "работы" в другом районе Грозного.
  А к вечеру, мы - усталые и ожидающие отдыха в наконец-то поставленных палатках, получаем новый приказ - вернуться в заводской корпус, поддержать взвод, находящийся на крыше, занять один из заводских цехов, чтобы не дать боевикам беспрепятственно передвигаться по всему производственному зданию. Разница была только в том, что эта задача ставилась не всему взводу, а только нашему второму отделению.
  Прибыв на предприятие уже в сумерках, торопимся обосноваться. Выбираем предпоследний этаж, на наш взгляд, наиболее безопасный. С выбранных нами позиций хорошо простреливаются все четыре лестничных проёма и лифтовая шахта.
  Пообщавшись с бойцами, находившимися на крыше, выяснили, что действительно, боевиков на территории много, и в занимаемом нами большом производственном здании они чувствуют себя очень уверенно.
  Начинается ночь...
  В цехе огромные окна, и ни в одном из них нет стёкол. Как и прошлой ночью, подбирается холод, но казакам всё равно несколько теплее, чем прошлой ночью - мы в сравнительно закрытом помещении и, кажется, нет мороза - пространство затягивает густым туманом.
  Нет худа без добра... Худо это то, что через выбитые взрывной волной окна туман тянется в помещение, но при этом есть и положительный момент: мы ещё посветлу заметили, что осколки стекла плотным ковром усеяли землю вокруг производственного здания на расстоянии не менее пятнадцати метров, и при возможном продвижении противника даже под покровом темноты хруст выдаст его.
  Осмотрев помещение, находим значительное количество целого листового стекла, используем его полностью, подставляя эти листы к дверям в местах возможного продвижения противника.
  Первая "шумовая" ловушка сработала около одиннадцати часов вечера. С грохотом стекло упало, выдав продвижение в этом направлении врага. Обрушиваем всю нашу огневую мощь, сосредоточенную в этой части цеха, не видя боевиков, на звук.
  А дальше, на протяжении четырёх долгих часов, выматывающая тишина. На зрение надежды нет, туман стал ещё гуще, и лишь где-то вдалеке тусклыми пятнами проявляются сквозь водянистую тьму горящие факела взорванных газопроводов.
  Полагаемся только на слух, прощупываем ночь, но уже вскоре усталость даёт о себе знать, начинает клонить ко сну.
  Мы с Семёновым Сергеем работаем в паре, держим одно из направлений - два лестничных проёма, и стараемся как-то поддержать друг друга. Вскоре оба соглашаемся с тем, что от чрезмерного напряжения у нас проявляются слуховые галлюцинации. То я, то он начинаем слышать то, чего на самом деле нет, и от этого я злюсь на самого себя.
  Подходит командир отделения Борис, не высовываясь в оконный проём (есть достоверная информация, что у "духов" хорошие импортные прицелы ночного видения), как и мы, прислушивается к чему-то.
  - Ты ничего не слышишь? - спрашивает Боря у меня.
  - Ничего...
  - Вот и я не пойму, то ли почудилось, то ли вправду внизу стекло хрустнуло. Дай гранату, подстрахуемся.
  Протягиваю ему Ф-1. Командир отделения бросает "лимонку" в окно, внизу слышен взрыв, звон вылетевших из окон остатков стекла. Боря уходит в другую часть цеха...
  Кстати говоря, слух не подвёл его. На следующий день солдаты Внутренних войск, прибывшие для "зачистки" территории, нашли внизу два трупа, и долго удивлялись:
  - Ну, вы даёте, даже оружие с них не сняли...
  А мы просто этого не знали...
  Время перевалило за полночь, голова совсем отяжелела. Начинаешь от усталости впадать в какой-то транс. Вроде бы и не спишь, но на мгновение проваливаешься в никуда, буквально "отлетаешь". Становится совсем невмоготу - мы пришли к состоянию, очень удобному для нападения противника. У них перед нами преимущество - хорошее знание расположения помещений в заводском корпусе, и наше вымотанное состояние.
  Как и следовало ожидать, враг не дремал...
  Семёнов и я, как, впрочем, и всё отделение, вышли из полусонного оцепенения около трёх часов ночи. Неожиданно для нас в другой части цеха взревели дуэтом длинной очереди ПК и РПК. Тут же "подпели" им два АК-74, а затем, все "стволы" нашего маленького отряда. В общую "симфонию" вплёлся взрыв РГД.
  Каждый из казаков, державших на прицеле своё направление, бьёт в темноту. Наша пара нащупывает короткими очередями тёмные пятна дверных проёмов, ведущих на лестничные площадки. Мы не видим врага, мы воюем с фантомами...
  У меня АКСУ - "сучка", самый бесполезный, как многие считают, автомат. Но там, в Грозном, я понял, что плохого оружия нет, и каждая модификация хороша в условиях именно своего боя. "Сучка" была незаменима в заводском цехе, там, где длинный "ствол" мешает при движении в тесном, загромождённом разным хламом помещении. Мой автомат был лёгким и удобным, а о прицельной стрельбе здесь не было и речи. Наши бойцы шутили и называли АКСУ самым плохим автоматом, но самым лучшим пистолетом.
  Но вот она то, эта незаменимая "сучка" и заставила меня облиться холодным потом. Во время стрельбы она заклинила.
  Первая мысль была - осечка, плохой патрон. Отстёгиваю "магазин", передёргиваю затвор, выкидывая патрон, снова пристёгиваю магазин, но автомат отказывается стрелять. И тогда я почувствовал, как заныло от холода между лопатками.
  Это было жуткое состояние страха, сознание наполнилось ужасом от собственной беспомощности, а ведь противник был где-то совсем рядом, и я понимаю, что от меня сейчас зависит и своя судьба, и судьба Семёнова.
  Лихорадочно выдёргиваю "магазин", выкидываю ещё один патрон. Ситуация повторяется. Перекатываюсь к Серёге, говорю ему:
  - Ничего не пойму, у меня автомат "клинит".
  В руках дрожь... Начинаю "выщёлкивать" патроны из "магазина" в шапку, проверяю их на ощупь - всё, вроде бы, в порядке.
  Может быть, в этой пачке все патроны с тайным дефектом?
  Ставлю автомат на предохранитель, меняю "рожок", загоняю патрон в патронник, и чудо свершилось - "сучка" начала стрелять.
  Короткая передышка, у нас два легко раненых - командир отделения и пулемётчик ПК. Перевязываем их, курим, пряча папиросы в рукав бушлата.
  Принимаем решение с короткими промежутками, экономя патроны, простреливать каждый своё направление, чтобы избежать подобных неожиданностей. Ситуация осложняется тем, что боезапас у нас не ахти какой, а связь отсутствует совсем.
  Ставлю автомат на режим одиночного огня, делаю несколько выстрелов. Всё в порядке...
  Ближе к утру, когда я уже окончательно успокоился, "сучка", упрямо замолчав, вновь ввела меня в транс. Думал ли я тогда о смерти, и боялся ли её?
  Сложно ответить... Страшно было, в первую очередь, пропасть так нелепо, по чистой случайности, страшно было и то, что автомат - первый друг бойца на войне, вдруг делает какую-то невероятную глупость, и ты становишься её заложником. Такого страха я не испытал даже в первом бою...
  Там просто некогда было бояться...
  Тогда ситуация развивалась в стремительной последовательности, не давая опомниться, и отодвигая чувства и ощущения на второй план, здесь же я оказался один на один с проблемой, окружённый ночной темнотой, смешанной с густым туманом, который надёжно прятал противника, делая шанс его внезапного появления очень высоким.
  И только при дневном свете я смог разобраться в капризности АКСУ. Почти всё оружие в батальоне было старое, и на моём автомате флажок предохранителя был ослабленным. При стрельбе, от встряски, он выскакивал из гнезда и становился между "одиночным" и "автоматическим" огнём. И именно в таких моментах "сучка" замолкала, ввергая меня в трепет.
  Второй случай проявления у меня страха произошёл в этот же день.
  Когда уже окончательно рассвело, к нам прибыло подкрепление - остальные два отделения нашего взвода. Покинув цех, мы поднялись в кирпичную, шириной не более трёх метров, надстройку на крыше здания. Отсюда бойцы другого взвода, скоротавшие здесь ночь, вели огонь по огневым точкам противника, расположенным в других строениях. Встречают нас радушно:
  - Ну, вы молодцы, крепко долбились ночью...
  Надстройку обстреливают боевики, пули цокают, впиваясь в кирпич.
  Один из казаков, присев, хватается за голову.
  - Снайпер...
  Пуля лишь рассекла кожу на макушке, могло быть и хуже...
  Слышим команду:
  - Меняйте позиции почаще!
  Происходит комичная ситуация. В кирпичной надстройке маленькие узкие окна, и казак, которого задел снайпер, вёл огонь из одного такого окошка. Услышав приказ, он, согнувшись, перебегает дальше, но тут же на освободившееся место плюхнул РПК высокого роста пулемётчик.
  - Ты что делаешь! - кричат ему бойцы. - Снайпер пристрелял эту точку!
  Вот так вот и поменяли позиции...
  Засекаем место, откуда снайпер бьёт. Наш огонь малоэффективен, надо что-то предпринимать. И тут кто-то подаёт идею:
  - Надо его "граником" накрыть, тогда уж наверняка будет.
  Бойцы смотрят на меня. Понимаю, что надо действовать.
  Беру свою "шайтан-трубу", накручиваю пороховой заряд - готовлю РПГ-7 к выстрелу. Всё это происходит как-то автоматически, без мыслей и эмоций, но когда я, вскинув гранатомёт на плечо, рванулся из надстройки наружу (стрелять внутри было нельзя - слишком малое расстояние от стены до стены), сердце оторвалось от моей груди и, бешено колотясь, летело где-то вне меня. Вокруг было безграничное пространство, огромное небо - и больше ничего, один лишь только я.
  Более беззащитного состояния представить невозможно, и в этой ситуации кажется, что все "стволы", стреляющие по нам, ловят сейчас в прицел только меня.
  Бегу, что есть духу, кровля похожа на большое футбольное поле, и вот, падая на колено, ловлю в прицел "башню", на которой засел снайпер, нажимаю курок, и бегу обратно. Тут же из надстройки выбегает Витька Юрченко, гранатомётчик нашего взвода, и проделывает те же действия, что и я.
  В моём распоряжении секунды. Трясущимися пальцами накручиваю пороховой заряд, вставляю "выстрел" в "шайтан-трубу", и как только Витька, тяжело дыша, вваливается, вернувшись назад в надстройку, повторяю предыдущее действие. И опять сердце вылетает из груди, пространство проглатывает и растворяет меня в себе, цвыкают пули, и я остаюсь один на один со смертью...
  Падаю на колено, ловлю в прицел "башню", стреляю...
  Мы сделали с Юрченко Виктором по три ходки. Я не спрашивал гранатомётчика о тех чувствах, что посетили его в той ситуации. Мне с избытком хватало собственных эмоций...
  Позднее, после боя, я посмотрел на крышу здания снизу, потом из других корпусов, стоящих рядом. Действительно, человек на плоской крыше был замечательной мишенью со всех позиций, и просто чудо спасло нас обоих в той ситуации.
  Ещё один раз было действительно страшно 29 марта 1996 года, во время штурма Орехово.
  Первый час боя остался позади. У нас во взводе три человека раненых, один из них тяжело. Нам, в сравнении с другими подразделениями легче - кое-где уже есть "двухсотые".
  Наступает минута затишья...
  Перед нами, посреди улицы, подбитый тягач. Казаки из другого подразделения просят помощи - двух казаков - вынести убитых.
  Падаем в чеченский окоп, отбитый нами несколько минут назад и, пользуясь паузой, закуриваем. Казаки находятся ещё в запале боя, кажется, что они не понимают реальности, кое-кто перебрасывается фразами, обсуждая детали происшедших событий.
  Ждём командира роты...
  Вдруг сверху на нас в окоп скатывается разведчик Влад, лицо его в пыли, блестят в улыбке зубы.
  - Что сидим, пехота?
  Неопределённо пожимаю плечами. Разведчик машет рукой:
  - Пошли...
  Поднимаемся и, пригибаясь, начинаем петлять по извилистым переходам, вырытым через дворы и огороды.
  - Пленные, наверно, копали... - пробурчал один из казаков.
  Мы всё ближе к боевикам. Стрельба уже слышится и где-то впереди, и справа, и слева. Выглянув из окопа, вижу, что танк, прикомандированный к батальону на время штурма селения, остаётся позади и левее нас.
  Разведчик выводит бойцов к пересечению улиц, которое пока ещё полностью простреливается "духами". Под прикрытием стены дома вылезаем из окопа - мы в "мёртвой" зоне. Наша задача - разделиться на две группы и занять угловые дома на "нашей" стороне перекрёстка.
  Со мной - пять человек, и нам приходится немного сложнее - надо перебежать улицу и занять позицию около дома. Бойцы моей группы, и те, кто нас прикрывает, посылают в сторону боевиков несколько автоматных очередей, и мы у цели. Падаем в Г-образное пространство между домом и бетонным фундаментом, залитым под забор, около метра высотой. Здесь мы в сравнительной безопасности, с нашей стороны хорошо просматривается противоположная часть перекрёстка, развалины мечети.
  Был ли тогда страх?
  Скорее всего, нет, хотя рисковать приходилось много, и при полном отсутствии связи необходимо было для получения у ротного командира информации о наших дальнейших действиях трижды перебегать под прикрытием казаков простреливаемую улицу.
  Страх наступил тогда, когда наша миномётная батарея, перед тем, как начать обстрел чеченского сектора, положила несколько первых мин (как мы поняли, для пристрелки) прямо по нам. Казаков не только не радовала перспектива быть убитыми своими же, да об этом, скорее всего, никто и не думал, просто миномёт, как никакое другое оружие, может внушить страх всем, кто попадает под этот вид обстрела.
  Когда противно зажужжала, казалось, повиснув в воздухе, первая мина, и упав, взорвалась позади нас, около танка, мы не придали этому должного значения. Вторая мина, прошуршав, рванула уже недалеко от нашего убежища, а дальше мы просто вжимались в землю, не зная, что делать и содрогаясь от звука полёта смерти, на несколько секунд зависшей где-то над тобой.
  Пристрелка была недолгой - миномётчики вскоре начали "ложить" мины по чеченскому сектору, но навсегда врезались в память воспоминания о страхе, граничащем с ужасом, и об осознании полной беспомощности в ситуации, когда ты, с одной стороны, простреливаешься противником, а с другой стороны - своими же.
  Наше присутствие у перекрёстка позволило технике и бойцам других подразделений батальона подтянуться к этому рубежу, и примерно через час началось общее наступление. Сопротивление боевиков стало слабее, казаки постепенно, дом за домом, выдавливали их, и к вечеру большая часть селения была нами "зачищена".
  Страх проходит или же под воздействием новых, сложившихся в ходе боя ситуаций, когда смена "актёров и декораций" выводит солдата из угнетённого состояния, или же в том случае, когда стресс явился толчком для мобилизации внутренних сил человека, и с помощью воли боец преодолевает этот парализующий сознание кокон. Но иногда страх ввергает человека в состояние подавляющей прострации, у бойца нарушается полностью или частично возможность адекватно действовать и мыслить, и с такой ситуацией он справиться в одиночку не в состоянии. Как объясняют учёные, в таких случаях включаются защитные функции организма, и дабы оградить психику от разрушительного воздействия негативных факторов, полностью парализуется воля и сознание человека, и он, не впадая в беспамятство, полностью абстрагируется от окружающего мира. На войне очень часто такая "защитная функция" приводит человека, пребывающего в трансе, к гибели. Он - без пяти минут труп, если не придут на помощь товарищи. И лекарство от этой болячки одно - хорошая встряска. Удар кулаком или прикладом, не взирая на чины и дружеские отношения, возвращают человека к жизни.
  Подобный случай был у нас на второй день штурма Орехово, когда наша рота продвигалась к окраине селения, вытянувшегося в сторону Старого Ачхоя. Первыми шли под прикрытием брони казаки Павловского казачьего отдела - третий взвод, за ними - мы, минераловодцы, следом - прохладненцы. Со стороны противника в нашу сторону началась стрельба; палили, скорее всего, впопыхах, на отходе, но это встрепенуло казаков, и наши "тачанки" огрызнулись очередями из ПКТ.
  Обыкновенная, рядовая ситуация, без "чернухи" и ужасов, без обугленных тел и развороченных внутренностей, стреляют они - стреляем мы, и что здесь послужило причиной впадения в транс нашего пулемётчика Вадима Галинского (и пулемётчика действительно достойного) - я не знаю. Но перед моими глазами разворачивается действо, чреватое хреновыми последствиями: МТЛБ минераловодского взвода лупит прямо по направлению впереди идущих, чуть-чуть выше их. Бойцы третьего взвода прижались к земле, матерятся в нашу сторону. Стучу по башне что есть сил, ору, пытаясь перекричать "работу" ПКТ:
  - Ты что, мля, охренел? Ты же по своим лупишь!
  Пулемёт замолчал, я вздохнул с облегчением - видимо, Вадим пальнул не туда, куда надо, по запарке. Это бывает... Хорошо, что без потерь...
  Образовавшаяся пауза позволила бойцам третьего взвода, приободривщись, начать движение вперёд, но спустя мгновение они вновь припали к земле - наш пулемёт с упорством вколачивал очереди в их сторону.
  Бью прикладом по броне, срываю голос в крике:
  - Не стреляй! Ты, что, сука, делаешь? Не стреляй!
  Пулемёт захлёбывается в истерике пулемётчика и бьёт не переставая. Ко мне присоединяются другие казаки и тоже начинают стучать чем попадя по башне.
  Голова в шлемофоне вынырнула из недр МТЛБ, и я увидел глаза, в которых не было ни мысли, ни понимания. Вадим был флегматичным парнем, склонным к размышлениям и самосозерцанию, но в бою вёл себя достойно, не терялся по пустякам, и теперешний провал его сознания был делом необычным.
  - Голову спрячь, не высовывайся! Бей левее, оттуда по нам стреляют!
  Он кивнул, как бы в знак того, что понял меня, но механическое, заторможенное движение пулемётчика, и весь остекленевший его вид свидетельствовал о плачевном положении, в котором оказалось его сознание.
  Я понял, что объяснения бесполезны, когда Вадим по-прежнему всадил очередь чуть выше впереди идущего МТЛБ.
  Плюнув на огонь противника, я взметнулся на башню и, что есть силы, двинул прикладом по одетой в шлемофон голове. Чуть помедлив, ударил ещё раз, для уверенности - "контрольный".
  Помогло... Стресс вышибается стрессом...
  Приведённые выше случаи, отнесённые к категории личного страха, нельзя назвать проявлениями сугубо единичными и индивидуальными, и, пожалуй, подобные состояния известны большинству побывавших на войне солдат.
  Но, говоря о страхе, было бы недостаточным остановиться только на частных примерах, нисколько не обмолвившись о страхе коллективном, встречающемся не так часто, но по природе своей являющемся более разрушительным.
  Хочу рассказать о двух показательных случаях такого страха, и оба эти примера имеют разное содержание и разные последствия. Вне этого повествования оставлю упоминание о таком коллективном проявлении страха, как дезертирство, имея намерение написать об этом явлении отдельно.
  Очень часто страх для многих бойцов становился сопутствующим ожиданию чувством, и особенно остро проявлялся перед боем. Яркой иллюстрацией этого является настроение, присущее некоторой части казаков батальона, сложившееся в ситуации, предшествующей штурму Орехово.
  Накануне боя состояние страха ещё практически не даёт о себе знать - идёт подготовка техники, снаряжения, вооружения к завтрашнему дню, и все мысли пока что в дне сегодняшнем. Будущее при этом кажется далёкой и сокрытой сиюминутными проблемами перспективой. Беготня для очень многих бойцов продолжается допоздна, а то и не заканчивается вовсе вплоть до четырёх часов утра - официально объявленного времени подъёма. И вот тут то, начиная с команды начать построение колонны, начинается самое страшное - томительное ожидание неизвестности.
  Для командиров суета не заканчивается - они начинают выстраивать последовательность подразделений, боевых машин, иной техники, и над ночным хаосом, в котором замешаны и перепутаны механизмы и люди, повисает непроницаемый гул двигателей, сквозь который лишь изредка прорываются обрывки отборной матерщины.
  В отличие от командиров, большинство личного состава, за редким исключением, не производит никаких активных действий, и пребывает на броне, в "упакованных" до предела "разгрузках". Невыспавшиеся и задумчивые, бойцы ждут рассвета, и каждый из них знает, что обязательно будет бой, и кто-то в этом бою обязательно будет убит.
  Как признавались многие из казаков, такого состояния страха, как того, что было перед штурмом Орехово, никто не испытывал никогда. И это чувство действительно проникало и в сознание, и охватывало все частички тела так, что с трудом удавалось унять дрожь в руках и коленях, которую так не хотелось показывать товарищам.
  Как правило, в тягостные минуты ожидания врывался и провоцировал очередной приступ страха шёпот, исходивший от некоей безликой тени, вынырнувшей из темноты. Приблизившись к броне, этот Некто просил прикурить, и заговаривал с угрюмыми бойцами, забрасывая в их души семена сомнения:
  - Нам всем хамбец... Неделю назад здесь "духи" полк раздолбали... Нас всех подставили... В штабах за нас от "чехов" уже "бабки" получили...
   Сделав своё дело, Некто исчезал, но с нами начинало жить то, что он нам с собой принёс...
  Курим, нехотя переговариваемся... Время тянется мучительно долго...
  Ко всему прочему понимаем, что в словах этого Некто тоже есть доля истины. Мы знали, что по чьему-то специальному умыслу наше наступление на Заводской район Грозного 8 марта 1996 года откладывалось по времени дважды, и вместо 8 часов утра, наша колонна начала медленно вползать в город в 4 часа вечера, когда до темноты оставалось менее двух часов. Позднее мы узнали от рабочих предприятий, расположенных в этом районе Грозного, что перед обедом боевики заняли выгодные позиции, и при этом смеялись и говорили: "Скоро сюда придут казаки, мы их жечь будем".
  Война действительно представлялась единым великим обманом, где предательство дрогнувших перед страхом смерти рядовых бойцов представлялось детской шалостью несмышлёнышей по сравнению с глобальным предательством, исходившим в отношении нас откуда-то сверху.
  Казаков в очередной раз выводит из некоего транса чей-то крик:
  - Какого хрена застряли? Давай вперёд!
  Практически все "тачанки" батальона начинают дёргаться - продвигаемся на несколько десятков метров, останавливаемся. И это уже в который раз...
  Казаки называют "тачанками" МТЛБ - многоцелевой тягач лёгкий бронированный, очень вёрткую проходимую и маневренную технику, но ущербную с точки зрения брони и уступающую по вооружению БТРу. На эти "тачанки" посадили весь батальон ещё в Грозном, но мы не жалели о тех БТР-70, которые были у нас до этого - "семидесятки", якобы прошедшие капитальный ремонт, на поверку имели только новую покраску, и обнаруживали свои тайные дефекты в самые неподходящие моменты.
  Небо сереет...
  Время, тянувшееся под покровом тьмы нескончаемо долго, начинает ускоряться. Но лица казаков, несмотря на общее оживление колонны, остаются вытянувшимися от усталости. От усталости ожидания...
  С приходом утра техника уже практически без остановок движется вперёд. Вокруг нас - поле, торчат прошлогодние будылки, смятая пожухлая трава вперемешку с пробивающейся тут и там зеленью. Спрыгиваем с "тачанки", начинаем идти под прикрытием брони, и это движение помогает нам отвлечься от самих себя, от тех переживаний, что не давали нам покоя уже несколько часов. Селение ещё толком не видно, но мы чувствуем приближение той самой развязки, которой мы, руководствуясь элементарным чувством человеческого самосохранения, до этого боялись. Теперь же, наряду со страхом, щекотать душу начинает иное чувство, и нас уже тянет к этой самой развязке невидимым магнитным полем, к которому мы, уже побывавшие на "боевых", были привязаны крепким узлом.
  Где-то впереди начинается стрельба, но она пока ещё кажется чем-то далёким, нас не касающимся. Страх по прежнему имеет силу надо мной, но я уже переключаю своё сознание в создающуюся вокруг нас реальность. Казаки сосредоточены, переговариваются друг с другом, и разговор их уже не имеет отвлекающее от "неправильных" мыслей значение, но происходит по существу возможной ситуации.
  Впереди начинается бой...
  Техника ныряет в прокатанный гусеницами широкий проезд через сухой оросительный канал, и через минуту наш взвод выскакивает на взгорке и упирается в плотный огонь противника.
  Мы не редко обсуждали эффект этого момента со многими казаками батальона, и все они были солидарны в одном: страх рассеивался огнём боевиков, пулемётные очереди рассекали время, наши мысли и чувства пополам, и обе половинки начинали жить совершенно автономно друг от друга. Я попадал в иное измерение и был совершенно иным человеком, отличным от того человека, который шёл рядом с бронёй ещё на той стороне канала...
  Рассказывая о коллективном страхе, вспоминается эпизод, имеющий другую природу, нежели в случае, описанном выше. И если ожидание боя только закаляет солдатский характер, то бацилла паники разлагает воинский коллектив и даже может закончиться смертью кого-либо из бойцов. К счастью, в случае, упоминаемом ниже, этого не произошло.
   Свидетелем массовой паники я стал в начале апреля, во время нашего нахождения в горах.
  На следующий день после передислокации Ермоловского батальона из района Ачхой-Мартана к Шали, рано утром, начальник штаба поставил задачу нашей "незаменимой" второй роте:
  - Основные силы батальона будут базироваться здесь, вам же необходимо выдвинуться в сторону предгорий, углубиться в них по направлению к Ведено. Продвижение должно осуществиться незаметно, никто не должен знать о вашем переходе... Боевиков в горах много, дней десять назад в этом районе, между Сержень-Юртом и Ведено, "духи" сожгли колонну... Спуститесь в долину в районе аула Беной, там вас встретят десантники... Тёплые вещи и продукты с собой не брать, идти налегке, с собой только оружие и по максимуму боеприпасы, всё остальноё довезём вам позже...
  Расходимся...
  - Дело ясное, что дело тёмное, - шутят казаки, но перспектива отличиться кое-кого радует. Появляется гордость, что комбат опять выделил из общего состава батальона нашу роту, доверив именно ей важное задание.
  Упаковываемся...
  Проверяю готовность личного состава нашего взвода - всё в порядке. Из еды берём только самое незаменимое, проверенное за века солдатской истории - по два сухаря на брата, чтобы "перекантоваться".
  С утра начинает припекать весеннее солнце, казаков разморило, они сидят на траве, курят. Все в ожидании приказа...
  В последний момент принимаю решение прихватить с собой бушлат.
  Казаки отмахиваются:
  - Да ну, зачем лишнюю тяжесть тащить...
  - Своя ноша не тяжела, - отшучиваюсь в ответ.
  Получен приказ, и мы начинаем углубляться в лес. Листочки только начинают распускаться, и они не задерживают солнечных лучей. Становится жарко от ходьбы...
  В изобилии здесь только вода - тут и там встречаются ручьи. По ходу срываем и жуём черемшу. Чем выше мы поднимаемся, тем чаще встречаются полянки, заросшие этими сочными стебельками.
  Рота продвигается, разбившись повзводно. Людей у нас не много, чуть более пятидесяти человек - за плечами бои в Грозном, Старом Ачхое и Орехово, где мы понесли большие потери. Кого-то оставили в лагере под Шали присматривать за техникой и имуществом.
  Идём не спеша, наблюдаю за тем, чтобы казаки не уменьшали интервал между собой. Через три часа движения вижу, что на некоторых бойцах лица нет. Большинство из них хорошие солдаты, но, судя по возрасту, они уже давно выросли из нормативов горных стрелков. Камуфляж мокрый от пота, лица красные, кое-кто начинает отставать, и мы помогаем тем, кто уже выбивается из сил. Понимаю, что для горных переходов более половины наших людей совершенно не годятся.
  С каким облегчением мы, после не менее восьми часов пути, увидели с высоты долину реки Хулхулау, где и располагается Беной, к которому стремились. Все понимают, что наверх больше идти не надо, теперь путь только вниз.
  Спускаемся в аул, где располагаются два поста десантников. Встречают нас с интересом, рассматривают, как инопланетян. Говорят:
  - Мы знали, что вы с гор придёте...
  Казаки удивляются:
  - Откуда узнали?
  - Американцы рассказали. Ихние корреспонденты вас тут несколько часов ждали, снять на плёнку хотели... Не дождались, уехали в Ведено...
  Казаки возмущаются: вот тебе и военная тайна...
  - А говорили, продвижение должно быть скрытное, чтобы никто не знал...
  Десантники в Беное недавно, их кинули сюда сразу после разгрома колонны. У них хорошее вооружение, есть АГС-17, на окраине аула, на кладбище, БМП-2. Солдаты смотрят на нас с удивлением:
  - Вы как здесь думаете стоять?
  У казаков нет "брони" и продуктов питания, из оружия - только стрелковое.
  - Пробьёмся...
  Казаки нашего взвода тешат себя надеждой на отдых, кое-кто уже расположился прямо на полу в доме, занятом третьим взводом, где жарко натоплена печка. Тянет ко сну...
  Командир роты похлопал меня по плечу. Открываю глаза, встаю.
  - Вашему взводу надо занять господствующую высоту. Второй взвод будет стоять на кладбище, третий взвод будет стоять здесь, при въезде в аул, вместе со мной. Вот этот десантник проведёт вас наверх, - показывает мне ротный на солдата.
  Пытаюсь возмутиться:
  - Да у нас люди вымотались, весь день по горам бегали!
  - Это приказ комбата...
  Казаки-минераловодцы буквально выползают из тёплых мест, ставлю им задачу.
  - Нам опять в горы...
  Повозмущавшись, люди начинают медленно "ползти" по тропе на высоту. Увидев печальное зрелище, десантник говорит:
  - Нам надо подняться по светлу, что бы я смог всё рассказать. Пойдём вдвоём, а все остальные вслед за нами. Они не собьются с пути, это хорошая тропа.
  Усталость подкашивает и меня, сердце захлёбывается при нагрузке подъёма, но стараюсь не показывать вида и не отставать от солдата. Меньше, чем через час мы были уже наверху, и десантник, дав мне отдышаться, пояснил:
  - На эту высоту идёт три тропы. По другому сюда никак не подняться. Одна тропа наша - мы по ней шли. Вот те склоны, - указал он рукой, - "духовские", и вот эти две тропы - тоже их. Одну тропу, ближнюю, мы всё время растяжками перекрываем, а они их постоянно снимают...
  Прощаемся, он уходит. Занимаю позицию, снимаю АКС с предохранителя, загоняю патрон в патронник.
  Казаки, вконец измученные, поднялись на высоту часа через два, уже в потёмках. Пытаюсь объяснить им, где что находится. Занимаем круговую оборону.
  С приходом темноты резко стало холодно. На высотку опустился густой туман, переходящий в морось. И здесь я понял, что интуиция не подвела меня - обещанные продукты и тёплые вещи нам так и не подвезли, и прихваченный с собой бушлат, который я проклинал во время пути, теперь очень здорово меня выручил. А что говорить об остальных бойцах! Кое-кто из них выстукивал зубами, и вслух завидовал моей предусмотрительности...
  Такого унылого состояния у личного состава я ещё никогда не наблюдал. Большинство людей были совершенно раздавлены: выматывающее движение по горам в течение дня, непредвиденный подъём на эту злополучную высоту, отсутствие продуктов и тёплых вещей, и, вдобавок ко всему, начинавший промокать камуфляж "добили" их.
  Что бы как-то приободрить казаков, говорю им, что надо доложить комбату о выполнении его приказа и прошу радиста Николаева Сергея:
  - Разворачивай "шарманку"...
  Выходим на связь с комбатом и, радист, называя позывной нашего взвода, сообщает, что мы заняли точку согласно приказу. И тут же мы слышим в ответ:
  - У вас в распоряжении пятнадцать минут, вы должны отойти от точки, этот квадрат будут отрабатывать миномёты...
  Я не знаю, что в этот момент произошло с людьми, какой вирус, внезапно поразивший сразу всех, вселился в них. Казаки ринулись в кромешную тьму вниз по тропе, и я слышал только звон ударяющихся о камни касок, бряканье падающих "мух" и шуршание сползающей с плеча пулемётчика ПК ленты с патронами. Скатываюсь вслед за бойцами в ворохе прошлогодней листвы, громким шёпотом матерюсь на них самыми обидными словами, и понимаю, что я, подобравший шесть одноразовых гранатомётов и ленту от ПК, об которые по ходу споткнулся, уже не смогу их догнать.
  Удивительно, откуда у людей в состоянии паники взялись силы, которых до этого совершенно не было!
  Плюнув на маскировку, матерюсь, что есть сил, и к счастью, эта гневная тирада сбавила темп движения казаков, и я смог их настигнуть. За пятнадцать минут они скатились с высоты до половины...
  Задыхаясь, кричу:
  - Ко мне! Все ко мне!
  В ночном тумане не видно даже собственной вытянутой руки, поэтому пересчитываю бойцов на ощупь по головам.
  Слава Богу, все на месте!
  - Да вы что, обалдели? - взрываюсь ещё раз. - Тут что-то не так, путаница какая-то. Какого хрена им надо стрелять по нашей высоте?
  Выходим на связь с комбатом ещё раз, сообщаем уже прямым текстом, что мы, дескать, на высоте такой-то. Мгновение молчания, и командир, выругавшись, говорит нам об отмене приказа о миномётном обстреле.
  Начинаю стыдить казаков:
  - Поддались панике, "мухи" побросали... Три часа поднимались, за пятнадцать минут съехали... А если высота уже в руках боевиков?
  Выбираю двух бойцов покрепче, и мы втроём делаем рывок на износ, не останавливаясь на отдых, до самой вершины.
  Ещё долго мы лежали на мокрых камнях, держа под прицелом три тропы, ожидая, когда поднимутся на высоту остальные...
  На следующий день мы узнали подробности этого дела. В соответствии с приказом комбата это наш взвод должен был остаться при въезде в аул со стороны Сержень-Юрта, а третий взвод и командир роты идти на "ночлег" на высоту. Получилось всё наоборот, и ротный "доверил" восхождение нам.
  Разведка донесла комбату о передвижении боевиков рядом с Беноем, поэтому наш взвод, по представлению командования, стоявший при въезде, и должен был уходить вглубь аула.
  А если бы мы не разобрались в ситуации, и миномёты ударили бы по бойцам третьего взвода, выставившим караулы вокруг места расположения, и спокойно отдыхавшим?
  Казаки-минераловодцы потом подшучивали друг над другом, вспоминая состояние панического страха, и удивлялись, как Господь отвёл их от тех обрывов, мимо которых, не замечая, они кубарем катились в кромешной тьме.
  Вспоминая этот случай, хочется добавить, что в данной ситуации страх отличался от того, который мучил казаков и меня, в том числе, перед штурмом Орехово. Если в ожидании боя он растекался вязкой тиной, заволакивая душу, то здесь, в горах, ворвался в сознание большинства людей паническим взрывом.
  Подводя итог, хочется сказать: не бывает на войне сразу всем страшно, это враки, но каждый, кто был там, может рассказать о том, в каких ситуациях и почему ему было просто жуть.
  Тот страх, что случался на войне, имеет своё место в каждой боевой биографии, и я признаю это, не смотря на присущее каждому человеку желание забыть что-то неприятное и попытаться отодвинуть на второй план воспоминания о негативе, спрятав их за ширмой показной героики.
  Не смотря на то, что находятся ещё те, кто говорят об отсутствии страха в бою, занимаясь самообманом, присыпанным пудрой и мишурой, искренне считаю, что память о войне никогда не должна стать сказочкой, рассчитанной только на ещё верящих в Дед Морозов детишек и ожидающих волшебных принцев молодых девиц...
Оценка: 5.60*21  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023