ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Губенко Олег Вячеславович
Мы и они

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.64*28  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ девятый из цикла "Записки ермоловца"
  В каждой войне есть две противоборствующие стороны, как говорили мы в детстве, наши и не наши. И всё было в том восприятии, выросшем из фильмов о Великой Отечественной войне, очень понятным: наши - хорошие, не наши - плохие.
  Отправляясь на войну, многие из казаков были движимы не столько романтическими идеями, сколько желанием некоего реванша, пусть даже и просто морального, исходя из ситуации, сложившейся в отношении казачьего населения Терека, испокон веков проживающего на этих землях, но, по воле вождей Советского Союза, оказавшихся в составе Чечни.
  С началом перестроечного шабаша для многих проживающих там людей мир перевернулся, стал полярно другим. Кто-то глотнул с избытком отпущенной им Москвой свободы, да так глотнул, что напрочь помутился рассудок, отшибло разум, повылазили из уголков человеческого подсознания беспримерная жестокость и коварство. На чеченцах закулисные кукловоды делали эксперимент по созданию особенной общности людей, движимых, якобы, высокой национальной идеей, а на самом деле, ввергаемых в пучину того бесовского мира, в котором правит жажда наживы, власти и вседозволенности.
  И это не приговор чеченскому народу, не мрачная констатация, как ошибочно представляется некоторым, передающейся из поколения в поколение их неисправимости. В конце 80-х - начале 90-х годов был запущен механизм разрушения Отечества теми же самыми силами, что и в 1917 году. И, как и тогда, под лозунгом свободы эти силы заставили одну часть народа, объявленную особенной, с неимоверной жестокостью уничтожать другую часть народа. Мы хорошо помним, что в начале XX века победившая сторона на руинах достояния второй половины получила свободу, но свободу от порядка, процветания, законности, променяв всё это на голод, расстрелы и лагеря. Теперь же история повторялась.
  Фальшивые авизо, десятки и десятки разграбленных в Чечне железнодорожных составов, угоны самолётов в Минеральных Водах, разоружение частей и подразделений, дислоцированных на этой "независимой" территории - всё это стало характерной чертой сложившейся на начало 90-х годов ситуации. И для нас, проживающих рядом, особенно больно было смотреть на то, как Москва бросила на фактическое уничтожение, сделав заложниками политической ситуации, сотни тысяч русского населения, проживающего в национальных республиках Северного Кавказа.
  Мы перестали верить федеральному центру и всем словам о демократическом реформировании России ещё до распада СССР - в апреле 1991 года, когда на Пасху в Ингушетии был убит атаман Подколзин, а через три недели боевики (которых ещё официально как бы не существовало) разгромили станицу Троицкую. И это было началом разгула насилия на территории тогда ещё единой Чечено-Ингушской Республики, в результате которого в первую очередь русские люди были ограблены, изгнаны с родовых земель, похищены в рабство или же уничтожены.
  Мы, проживая в приграничном с Чечнёй регионе, всегда первыми сталкивались с той болью, которую несли в себе беженцы, вырвавшиеся из объятий смерти и столкнувшиеся теперь уже здесь с нулевой, в большинстве случаев, перспективой дальнейшего обустройства жизни, устремлённой в никуда.
  Уходя на службу в Чечню, многие казаки главной целью своего пребывания на войне ставили не материальный стимул и не желание, как говорилось в официальной формулировке, "восстановить конституционный порядок", на который большинству терцев было наплевать. Казаками двигало желание заменить собой солдата-срочника, которого ждёт дома мамка, и отомстить за поруганное и растерзанное в лице тысяч людей казачье имя.
  Каждый из наших бойцов не единожды встречал на своём жизненном пути тех, чьи судьбы были растоптаны в Чечне, а кое-кто и сам прошёл через горнило испытаний жизнью в этой республике, и объяснять казакам цели войны представлялось бессмысленным - мы сформулировали их ещё задолго до момента ввода войск.
  Этим, пожалуй, и объясняется то, что ни разу казакам (в отличие от военнослужащих других частей и подразделений Объединённой группировки) чеченцы не кричали в лицо: "Убирайтесь домой, это наша земля!"
  Наверно, знали, что в вопросе о принадлежности кому-либо земли на этой территории у казаков есть старинное право, не только моральное, но и имущественное, на то, чтобы заявить нынешним хозяевам о своих законных претензиях.
   Часто приходилось слышать от отслуживших в Чечне солдат и офицеров и о том, что повсеместным явлением было ничем неприкрытое выражение ненависти и презрения от, так называемого, мирного населения к тем, кто проезжал на броне или в машине через чеченские селения. И, как правило, это своё презрение местные жители, особенно молодёжь, выражали заморским символом - жестом с оттопыренным средним пальцем.
   На моей памяти такой случай был только один раз - на марше от Ачхой-Мартана к Шали. Проезжая один из аулов, уже на выезде из него, нашу колонну встречала угрюмого вида молодёжь в количестве не менее ста человек, сгруппировавшаяся на прилегающей к дороге полянке. Из них большинство сидели на корточках, и, казалось, нехотя переговаривались друг с другом, провожая машины нашей колонны отнюдь недружелюбными взглядами. На прощание один из молодых чеченцев показал нам вслед жест, о котором я писал выше, но уже через мгновение толпы не стало - кто-то лежал на земле, кто-то прятался в кювете. Серёжка Николаев - пулемётчик РПК, мгновенно покрасневший, стиснув зубы, дал длинную очередь поверх голов.
  - Привыкли, суки, над "федералами" издеваться. Здесь вам хрен пройдёт...
  Дудаевская пропаганда постаралась оповестить всю Чечню о присутствии на этой территории казачьего батальона. Ещё под Грозным мы слушали по приёмнику: "Сгустились чёрные тучи... Со Ставрополья были собраны алкоголики и наркоманы, из которых создали так называемый казачий батальон... Завгаев заплатил им по десять миллионов... В плен не сдаются и никого не берут...".
  Казаки возмущались, а некоторые, переводя на шутку, говорили:
  - А где же наши деньги? Дудаев нам для правдоподобности хоть бы подкинул эти "по десять миллионов".
  Радио сыграло и не только роль "чёрной" рекламы, но и, самое главное, предупредило боевиков о нашем присутствии. Тем более что это имело последствия - во время боевых операций противник бился до последнего, и если ситуация складывалась не в его пользу, уходил на соседние участки, где сдавался в плен другим подразделениям. Нам с удивлением об этом говорили ещё в Грозном десантники, перед которыми подняли руки те, кто до этого бился с казаками. Боевики пояснили десантникам, что сдались в плен именно им, потому что боялись мести казаков.
  Всё было понятно и прогнозируемо в наших отношениях. Не испытывая друг к другу любви, казаки и чеченцы готовы были мстить за все те, накопившиеся за столетия, обиды, которые передавались из поколения в поколение и были подкреплены кровавым ужасом отношения к русскому населению в новое время.
  Теоретически, данная формула взаимоотношений не должна была давать сбоев, но война - коварная штука, где перемешивается добро и зло, где неожиданно своими становятся чужие, а те, кто должны стоять плечом к плечу с тобой, оказываются на одной планке с врагами.
  Что может быть нелепее ситуации, когда ты направляешь на своего брата по оружию "ствол"? Хорошо, если это случается просто по "запарке", как в истории с бойцами нашего взвода и ОМОНовцами в станице Червлёной 25 февраля 1996 года.
  В тот день весь Ермоловский батальон, выдвинувшийся утром из Прохладного, пройдя мимо Червлёной уже к вечеру, остановился за станицей в поле. Нас же пригласили в гости местные казаки, с которыми мы выпили терского сухого вина - чихиря, и станичники уговорили нас переночевать в центре, в здании клуба.
  Распределяем на всю ночь попеременно по два человека в караул - хоть и ночуем в станице, но это уже территория Чечни...
  Попадаю в одну смену с Борей Гресовым - командиром второго отделения. Наше время - с десяти до двенадцати.
  На площади - одинокий фонарь, БТР загнали в тень ближе к боковому входу в здание. Наблюдаем за прилегающими к клубу улицами, посматриваем за дверью, чтобы никто не смог туда минуя нас пройти. Сидим за БТРом молча, время тянется медленно...
  Когда до нашей смены оставалось уже немного времени, и мы, разминая ноги, готовы были отправиться на отдых, на площади появились люди в камуфляже и, заметив нас, один из них крикнул:
  - Стоять! Оружие на землю! Руки за голову!
  Мы спрятались за броню, и Боря в ответ зло усмехнулся:
  - Ага, разбежались... Стойте сами, не двигайтесь, вы у меня на прицеле...
  И, обернувшись ко мне, он добавил:
  - Буди казаков...
  Приказ неизвестного человека и вправду был комичен - вооружённая группа в камуфляже стояла под фонарём на освещённом месте, мы же находились в тени и под прикрытием брони БТРа.
  Бегу по лестнице на второй этаж, врываюсь в комнату, где спят бойцы.
  - Тревога!..
  Казаки спросонья ничего не поймут, но ПК выставили в окошко сразу же. Быстро объясняю суть происходящего и скатываюсь вниз по лестнице на помощь оставшемуся в одиночестве Гресову. В дверях буквально сталкиваюсь с неизвестным мне бойцом, державшим автомат на изготовку. В голове лихорадочно работает мысль: пока Боря держал группу под прицелом, неизвестный прокрался в темноте за клубом.
  Какое-то мгновение мы стоим, в напряжении уставившись "стволами" друг в друга. Я понимаю, что должен в случае какого-либо движения со стороны противника успеть первым нажать курок, и смотрю на руки незнакомца. И тут я понимаю, что у меня, в отличие от него, значительное преимущество - патрон в патроннике и снят предохранитель, в то время как его автомат не готов к стрельбе.
  - Мужик, убери "ствол", - говорит незнакомец, но я с упорством молчу, уткнувшись автоматом ему в грудь. Палец на курке от напряжения дрожит, кровь стучит в висках, и я с отчаянием осознаю, что в любое мгновение готов открыть огонь.
  Противник косится, в свою очередь, на мои руки, и, увидев снятый флажок предохранителя, понимает всю незавидность своего положения - он просто никак не успеет меня опередить.
  Я отдаю должное этому противнику. Он закинул на плечо автомат, повернулся и пошёл тем же путём, каким пришёл сюда, не боясь, что я всажу ему пулю в спину...
  Через какое-то время мы разобрались в ситуации - на нас вышли бойцы ОМОНа одного из городов средней полосы России. Сначала мы ругались, затем, когда пыл спал, объяснились, и довольно мирно разошлись.
  Вспоминая об этом недоразумении, я благодарю Бога за то, что Он не дал нам в той ситуации пролить кровь, поневоле стать врагами. Тогда я впервые понял, что в войне нет предельной ясности того, где проходит грань между справедливостью и несправедливостью, между жизнью и смертью, между своими и чужими.
  Мы попадали под собственный миномётный обстрел при штурме Орехово 29 марта, но это было понятной для нас ситуацией боя, в которой сложно определить, где же в данном случае находятся свои, а где - чужие.
  Более нелепая ситуация произошла через несколько дней после взятия села.
  Весеннее солнце висело над "умиротворённым" Орехово, которое казаки занимали полностью, и в котором давно не осталось ни одного боевика. Каждый из наших бойцов занимался собственным делом - кто-то спал после ночной службы, кто-то нёс дежурство на позициях, кто-то готовил еду или же совершал какие-то хозяйственные работы.
  В небе застрекотали три вертолёта, и мы вышли посмотреть на них, нисколько не таясь. Стоим вместе с Олегом Кейбаловым, греемся на солнышке, курим.
  Вертушки делают залп по предгорьям, поднимаются выше, делают ещё один заход.
  Появляется какая-то гордость за то, что мы не одни в этих местах, что вместе с нами осуществляют общую задачу и вертолётчики, и артиллеристы, и другие силы федеральной группировки, а значит, казакам будет проще тянуть здесь службу, и боевики не смогут беспрепятственно подойти к нам.
  Неожиданно для нас, один из вертолётов, заходя от предгорий на Орехово, делает ракетный залп по окраине селения туда, где стоит наша рота. Мы с Кейбаловым упали, уткнувшись лицом в землю. Ошарашенные, прячемся в развалинах дома.
  Вертолёты уходят на базу...
  В соседнем дворе два казака, сидевшие у костра за кружкой чая, получили осколочные ранения...
  Ситуация, сложившаяся на следующий день, ещё более обозлила ермоловцев.
  По улице, параллельной нашей, на полной скорости, промчались два БТРа с неизвестными нам бойцами, которые вели практически непрерывный огонь во все стороны, в том числе, и в нашем направлении. Достигнув конца улицы, БТРы, не сбавляя скорости, развернулись и помчались обратно.
  Гранатомётчик Витька Фролкин, чернявый и похожий на цыгана казак, залёг в развалинах, и выматерившись, хотел уже расчехлять свой РПГ-7:
  - Я по этим падлам сейчас из "граника" пальну...
  Останавливаем его, объясняем, что произошло какое-то недоразумение. Связавшись с разведкой, выясняем, что "проскакавшими" по улице "ковбоями" были наши, так называемые, братья по оружию - СОБРовцы...
  Ещё раз мы почувствовали всю силу российского оружия в середине апреля в долине реки Хулхулау, когда осуществляли боевое охранение колонны, продвигающейся к Ведено.
  Техника уже около часа стояла на месте, солдаты и офицеры сползали с брони и ожидали приказа, сидя на траве и греясь на солнце. Казаки, находясь на склонах хребта и на высотках, наблюдали за всей этой вытянувшейся длинным хвостом массой людей и машин сверху. Ничто не предвещало плохого...
  Бойцы встрепенулись и с любопытством посмотрели на взрывы, вздымающие деревья и камень на противоположном, вражеском, склоне, с другой стороны реки.
  Многие солдаты и офицеры понимали, что ничего необычного не происходит - это ведёт профилактическую работу по территории противника гаубичная батарея.
  Неизвестно кто и почему скорректировал стрельбу левее, положив снаряды прямо по реке, а затем ещё левее, рядом с дорогой, туда, где отдыхали люди...
  Результат мог оказаться более плачевным. Потери колонны были небольшие - легкораненый офицер и тяжелораненый "срочник". А горечь от всего этого осталась, поскольку свои пострадали от своих же...
  Намного страшнее глупой и ставшей трагичной случайности и даже разгильдяйства безразличие, когда забота только о себе самом заслоняет необходимость прийти на помощь тому, кто оказался в беде. Показательным был пример, когда бойцы нашей разведки, пробегая на единственной батальонной БМП от Шали к Беною, в полунейтральном Сержень-Юрт с удивлением обнаружили сломанный и поэтому отставший от своей колонны "ГАЗ-66", со всех сторон окружённый угрюмыми молодыми чеченцами в количестве не меньше тридцати. Водитель-срочник, с лицом, белым, как стена, вцепился в баранку; окаменевший в страхе и растерянности, не имея под рукой автомата, он был не в состоянии что-либо предпринять, а в кузове сладким сном, не зная об опасности, спали ещё два безоружных солдата. Выяснилось, что полчаса назад сломавшийся "Урал" аккуратно объехали все машины колонны, оставив мальчишку в состоянии ужаса один на один с проблемой. И ведь сделано это было его боевыми товарищами и отцами-командирами не специально, объясняли бы потом, что вышло "по запарке", а ведь результат мог быть плачевным: при лучшем раскладе, они были обречены на рабский труд в плену, при худшем - боевики отрезали бы им головы перед объективом видеокамеры.
  Приведённые выше случаи не свидетельствуют о духе враждебности внутри группировки. Всё это было, скорее, проявлением неразберихи, отсутствия связи между подразделениями и внутри подразделений, а также, как было уже сказано, элементарным разгильдяйством.
  Но далеко не братские чувства испытывали все мы, оказавшиеся на мятежной территории, ко всем тем, кто жил по принципу: "кому война, а кому мать родная".
  Кем были для нас члены российского правительства, являвшиеся акционерами тех грозненских предприятий, рядом с которыми гибли наши товарищи в марте 1996 года? Или же неизвестные нам "жирные коты" в погонах, которые делали деньги на войне, продавая и покупая нашу с вами жизнь и смерть? Или же вроде бы как своя, "отечественная", пресса, поливающая ушатами грязи всех тех, кто решил защищать Россию здесь, на её окраинах? Кем были для нас те, кого ещё вчера называли мы нашими братьями по казачьей судьбе и по оружию, и кто сегодня стал дезертиром, проклинаемый нами?
  И может быть поэтому, замкнувшиеся в своём ожесточении, некоторые ермоловцы дистанцировались и от всего окружающего мира, и от всех остальных военнослужащих группировки, подразделяя их на "ВэВэшников" и "федералов", и считая, что казаки - это нечто особенное.
  Озлоблённые за всю пролитую боевиками кровь мирного казачьего населения Терека и Сунжи, ермоловцы видели виновность в этом не только чеченцев и ингушей, но и, в первую очередь, продажных кремлёвских политиков.
  Характерным мнением, с которым соглашались некоторые казаки, была шальная мысль, высказанная одним из бойцов:
  - Дурак Басаев, что против казаков пошёл, убивать наших людей начал... И то, что в Будённовске натворил, тоже себе же хуже сделал... Не наделал бы он глупостей, не обижал бы русских, давно бы уже казаки вместе с ним под Москвой были...
   Нет, ермоловцы не питали к чеченцам "тёплых чувств", они всегда оставались для казаков врагами, но терцы и сами были кавказцами, им понятнее был менталитет, национальный характер горцев, нежели тех парней, которые являлись своими по языку, вере, и крови, но не понимали Кавказа, поскольку прибыли из далёкой России...
  Я помню, как перед первым боем казаки нашего взвода, подбадривая товарищей, и наводя воинственную жуть на себя и друг на друга, фантазировали на тему чеченцев:
  - Они сколько наших людей уничтожили... Это нация, не подлежащая перевоспитанию... Рука не дрогнет, даже если женщина будет передо мной...
  Наверно, Господь слышал эти слова, и решил испытать людей ситуацией, на которую они сами напрашивались...
  Мы заходили в Грозный 8 марта в четыре часа дня. До темноты оставалось не более двух часов, а нам была поставлена задача углубиться через Заводской район в столицу республики до места расположения стадиона, выставляя и обустраивая через каждый километр блокпост.
  Чем дальше мы продвигаемся вперёд, тем больше нагромождение со всех сторон коммуникаций, производственных корпусов и нефтеналивных башен. Картина довольно жутковатая, попахивает какой-то сюрреальностью...
  Мы ещё до конца не осознаём, что втягиваемся в пространство первого боя, и состояние, охватившее душу, лишено томительного страха. Скорее, было какое-то любопытство, желание увидеть и почувствовать нечто новое, неизведанное.
  Выставляем первый блокпост, второй необходимо создать около путепровода, где два дня назад шёл сильный бой, в котором подразделение Внутренних войск понесло серьёзные потери. Двигаемся дальше...
  Стрельба началась неожиданно. Первые секунды я не мог понять, что происходит, и с удивлением смотрел на то, как пули цокают и утыкаются в дорогу, и как начинают бить в ответ наши "стволы".
  Опомнившись, скатываюсь с "брони", оглянувшись назад, сдёргиваю с плеча РПГ-7, вставляю выстрел, и, "нащупав" цель, жму на курок.
  Бой разворачивался стремительно по всем правилам классической засады. Узкая, зажатая строениями и коммуникациями, и простреливаемая с двух сторон дорога была для боевиков подарком. От основных сил батальона оказалась отрезанной голова колонны, в которой находился комбат и взвод разведки - один из БТРов был подбит и тут же загорелся.
  Не раз в подобные ситуации попадались части и подразделения федеральных войск, и по всем прогнозам боевиков этот сценарий годился и для ермоловцев. Они просчитались в одном: в батальоне были не "срочники", много наших парней прошло через "горячие" точки, и казакам не надо было отдавать приказ на стрельбу.
  Противник был ошеломлён - не было паники, и с первых же секунд батальон огрызнулся одновременно всеми пятьюстами "стволами". Я видел, как бойцы взвода АГС начали вести огонь прямо с "Уралов", миномётчики, действуя точно и слаженно, развернули батарею под огнём противника. Очень достойно держалась "голова" колонны, точный и прицельный огонь вела по боевикам находящаяся рядом с комбатом единственная в батальоне БМП-1.
  Бойцы с ходу вычисляют огневые точки противника, и начинают перекрёстным огнём, предварительно не договариваясь об этом, но, понимая друг друга интуитивно, выбивать эти "гнёзда".
  Металлические конструкции производственных помещений, казалось, покрыты сплошной сеткой вспышек невидимой сварки, и мы понимаем, что спасёт нас в этой ситуации только плотность нашего огня...
  Казаки прорвались на помощь командиру батальона, когда уже взорвался почти весь боекомплект горящего БТРа. Занимаем оборону, и, прячась за бронёй и бетонными сооружениями, давим огнём противника. Начинает смеркаться...
  Боевики не прекращают сопротивление, хотя интенсивность огня с их стороны стала значительно меньше. Мы в замешательстве, комбат выходит на связь с командованием, и мы не знаем, что ждёт нас дальше - или же бессмысленное и самоубийственное продвижение в ночной темноте вперёд, или же возвращение на исходные позиции.
  И вдруг казаки замечают в придорожной канаве шевеление и стоны, присматриваются:
  - Бабы...
  Пробираемся к этому месту и обнаруживаем там двух чеченских женщин лет сорока, одной из них требуется помощь - у неё пулевое ранение.
  И здесь происходит то, что может показаться на первый взгляд невероятным. Казаки, считавшие ещё несколько часов назад своими кровниками всех чеченцев, приходят на помощь тем, кого, не разбирая национальности, война вгоняет в бесчеловечное состояние полного отчаяния и нескрываемого страха.
  Фролкин Виктор вколол раненой свой промидол и сделал перевязку. Чуть поодаль мы обнаружили ещё двух "гражданских" - девчонку восемнадцати лет и маленького роста сухонькую старушку в очень преклонном возрасте.
  Приказ об отступлении был получен около шести часов вечера, и мы начали медленно, огрызаясь огнём и прячась за броню, выходить с территории ловушки.
  И всю дорогу бойцы поддерживали и прикрывали собой этих четырёх чеченских женщин, "покрещённых" в этот день огнём боевиков вместе с казаками-терцами.
  Неисповедимы пути Господни, и неведомы нам замыслы Его... Не можем знать мы, где приготовит Он нам испытание на мужественность, а где - на милосердие...
  Я ни сколько не идеализирую казаков, понимая, что они далеко не мальчики из церковного хора, и рука у многих не дрожала в бою при виде врага, но здесь, в ситуации со спасением женщин-чеченок, они показали, что действительно жив Господь, и если мы захотим этого, Он оживёт в каждом из нас...
  Ещё раз очень плотно мне пришлось соприкасаться с чеченцами во время стояния нашего взвода в ауле Беной Веденского района.
  Жителей в этом селении оставалось не более сорока человек, в основном старики. Мы понимаем, что вся молодёжь ушла к Басаеву в Ведено, тем более, я - командир блокпоста (в количестве остатков двух взводов), расположенного на кладбище, видел несколько свежих могил, в которых захоронены сравнительно молодые люди, и понимаю, что среди стариков есть близкие родственники погибших.
  Нахожу старшину аула Хасана, самого молодого - лет сорока - жителя селения. Удивительно видеть на его лице потерянность и некую печаль, но при этом глаза его остаются очень живыми и умными. Обмениваемся дежурными фразами о житейских делах - мы приезжаем в аул ежедневно за водой. Жалуется на то, что не могут пасти коров - кругом минные поля, а за рекой, где находятся сенокосы, вся территория простреливается с обеих сторон. Просит, чтобы казаки не взламывали и не крушили оставленные жителями пустующие дома.
  - Вы только скажите, что вам надо, мы всё дадим. Любой дом откроем, любой подвал - соленья, варенья...
  На прощанье говорю ему:
  - Вот что, Хасан, у нас есть претензии к чеченцам, которые много зла сделали казакам, но это там, на равнине, а здесь - ваши родовые земли, и мы против вас ничего не имеем. Только смотри, я предупреждаю, будет какая-то гадость с твоей стороны, или же ваши нападут на нас, и убьют кого-то, тогда не пощадим никого...
  Он с пониманием кивает головой, и где-то в глубине его сознания эта информация накладывается на ту, что передавалась из поколения в поколение его предками, жившими рядом с терцами и гребенцами. Хасан понимает, что в таких ситуациях казаки искренни и в словах и в намерениях.
  За время нашего стояния в ауле почти каждый день пожилые чеченки приносили нам, "оккупантам", парное молоко...
  Я не могу с достоверностью сказать, почему за две недели пребывания второй роты в Беное на нас не было совершено ни одного серьёзного нападения. Позиции наши были очень ущербны, подкрасться из леса к кладбищу боевик мог, несмотря на растяжки, на бросок гранаты. Казаки, находящиеся посуточно попеременно на господствующей высоте, слышали по ночам как, не особо маскируясь, по известным им тропам боевики группами разной численности проходили от Сержень-Юрта к Ведено.
  Один только раз, ещё в начале нашего пребывания в Беное, блокпост ночью обстреляли из-за реки, но и здесь я понимаю, почему это было сделано. На автоматную очередь боевика все наши "стволы" отстрелялись в ответ, а кто-то сидел над нами на одной из высот, и по вспышкам срисовывал, где располагаются наши огневые точки.
  Когда мы после смерти сорвавшего "растяжку" Серёжки Николаева, по приказу командира роты покинули кладбище и обустроились остатками всех трёх взводов при въезде в аул, ночью во время дождя нашу огневую точку ПК всю ночь обстреливал снайпер. Он бил по вспышке огня, когда для профилактики наш боец простреливал прилегающий лес. Боевик произвёл около десяти выстрелов, но так и не достал пулемётчика - слишком длинным был козырёк из досок и бруса, в который все пули и воткнулись.
  Но и здесь нам всё понятно - в горах полно "индейцев" - тех, кто формально не подчиняется ни Дудаеву, ни Басаеву, и воюет по своему усмотрению.
  Так в чём же причина того, что противник не напал на нас в Беное?
  Может быть, помог мой разговор с Хасаном, но, скорее всего, причина другая. Есть предположение о том, что Басаевым была дана команда своим боевикам не трогать ермоловцев. Он хорошо понимал, что дополнительные потери дадут терцам шанс развязать руки, будут являться стимулом для нового поступления казаков в части и подразделения для службы в Чечне.
  Ведь давал же Басаев команду жителям Сержень-Юрта не продавать ермоловцам водку, дескать, и так у них "крыша" съехавшая...
  Всё не однозначно на войне... Из чести и благородства тех, кто отдаёт жизнь за Россию, некоторые деятели пытались и пытаются сделать фарс, а ненависть и животные инстинкты, преобладающие у хлебнувших свободы, отодвигались иногда в сторону, пропуская вперёд уважение нашего мужества и силы.
  На той войне не было понятий рыцарства, как это представлено у незабвенного Вальтера Скотта, но и там, в Чечне, иногда проявлялось взаимное понимание достойного противника, как это было в старину.
  Утверждение моё не голословное, и говоря о сложном понятии "они" и "мы", хочется спросить, а кем были те, кто в 1997 году, через год после войны, бросили в пятигорскую следственную тюрьму с романтическим названием "Белый Лебедь" Сашу Бухтиярова, нашего замкомвзвода, получившего осколочное ранение в шею при штурме Старого Ачхоя, но оставшегося в строю?
  Он был совершенно необоснованно обвинён в причастности к ОПГ - организованной преступной группировке, а для того, что бы Бухтияров быстрее "раскололся", его бросили в "хату" к боевикам. Он сидел в одной камере с семнадцатью чеченцами и ингушами, воевавшими против России, и, не стесняясь их, совершал молитвенное правило и читал Библию.
  Все знали, что он воевал в батальоне имени генерала Ермолова, но никто ему это не поставил в упрёк. Боевики уважали его и за боевой путь, пройденный всеми нами, и за любовь к Богу, и за внутренний стержень. Уважение проявлялось и в том, что обращались к нему не по имени, и не по кличке - в камере Сашу звали "Михалычем"...
  Те, кто бросили Бухтиярова к "участникам незаконных вооружённых формирований" вскоре поняли всю тщетность своих первоначальных замыслов и перевели Бухтиярова в другую "хату". Однокамерники по-хорошему попрощались с казаком, а боевик-ингуш подарил Михалычу на память новый спортивный костюм...
  И здесь, в завершении данного повествования, хочется добавить ещё один штрих к теме "мы и они". А кто был для этого ингуша "своим" и "чужим" в тот момент, когда он - офицер дудаевской гвардии, попал на крутых виражах первой чеченской войны в "объятия" никому не подчиняющихся "индейцев", которые поставили его под "ствол" и отобрали машину?
  Воистину, нет в жизни чёрного и белого, весь мир соткан из полутонов и оттенков, всё относительно и небесспорно...
  Всё - кроме веры, совести, и чести...
Оценка: 6.64*28  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023