ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Гукасян Сергей
Ночь в монастыре

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.34*7  Ваша оценка:

    Горы. Ущелья. Лес.
     Край первозданной природной красоты.
     День не по-февральски ясный, полный цветных красок, присущих уже наступившей весне.
     Девятнадцать пар ног шагают по грунтовой дороге, желтой лентой обегающей лесистые склоны гор. Под подошвами похрустывают вдавливаемые в землю камешки, обрывая беззаботный птичий щебет. Девятнадцать человек с вещмешками на спинах все дальше уводит от лагеря старая грунтовая дорога. Несчитанным количеством ног, колес, копыт исхоженная и изъезжанная дорога...
     Скольких же проходящих ты уводила вдаль за собою? Крестьян и ученых, исследователей, богомольцев и туристов: следы их давно стерты временем...
     И войска чужеземных захватчиков тоже ураганом пронеслись по этим дорогам. Но по их кровавым следам, по оставленному ими пепелищу шли по таким вот дорогам и неухоженным тайным тропам дети этого древнего края, простые люди мирного труда. Меч и копье сменяли в натруженных руках отложенные до срока косу и молот, мастерок каменщика и плуг землепашца. И изгонялся враг, и возвращались воины к созидательному труду, не все, но с победой. А на сожженных горах вновь зеленели сады и леса. Так было века, но ход истории неизменен: остались теми же притворившиеся добрыми соседи, остались теми же защитники своей земли.
      В наше время копье и меч сменяют гранотометы и автоматы, мины и ракеты, и до срока оставляются теперь комбайн и экскаватор. Инженеры, агрономы, учителя уходят в горы по зову долга перед Родиной.
     Вот почему идут по старой дороге девятнадцать человек с вещмешками на спинах. Идут сосредоточенно, безмолвно, как и полагается на войне: в затылок друг другу, взгляд по сторонам. На спины давят тяжелые вещмешки, ремни от них врезаются в давно затекшие плечи.
     Мы здесь впервые, но мы не туристы в походе по местным достопримечательностям: ударяясь об вещмешки, в такт шагам глухо побрякивают автоматы. Мы не солдаты, ими мы стали на время суровых испытаний, оставив вдали все, что нам дорого. Но мы и не грабители, идущие на разбой, не преступники, скрывающиеся от правосудия. Так от чего же мы идем с такими предосторожностями, чуть ли не крадучись, по исконно своей, армянской, ставшей враждебной, земле?
     Наверное, потому, что и для тех, кто остался там, высоко, в лагере, как и для нас, девятнадцати, одинаково небезразличен этот чарующий край. Мы идем в назначенное место с боеприпасами и продовольствием на соединение с ранее ушедшей группой наших разведчиков-партизан, не дающих противнику покоя на еще удерживаемой им территории.
      Это был наш первый выход на настоящее боевое задание, и ответственность порученного не могла не волновать каждого из нас в эти часы неизвестности перед грядущими событиями.
     ... Наше ущелье под лагерем, густо заросшее лесом и кустарниками, прорезанное буйной бурливой речкой, давно осталось позади. Зато повсюду, куда ни кинь взгляд, высятся куполообразные горы в покрове густых лесов. Сиреневато-синие, подернутые прозрачной дымкой, сливаясь с голубизной неба, они кажутся ожившим пейзажем, сошедшим со старых полотен. К чарующей красоте нетронутой природы, воспеваемой многими поэтами, невозможно было остаться равнодушным: я и мои спутники без устали любовались ею, позабыв обо всем.
     Никак не верилось, что в этом дивном краю могут раздаваться выстрелы, греметь взрывы, литься кровь и умирать от ран люди.
     Свята и вечно памятна была и будет цена той крови, которую пролили его защитники-герои наших дней, достойные славного прошлого этого края!
     ... А нашей дороге, казалось, не будет конца: петля за петлей она выписывала все новые повороты, но вдруг за очередным, врезавшимся в нее склоном горы нашим глазам открылось незабываемое зрелище. Оно предстало перед нами одновременно с тем, когда наш старший, бывалый разведчик, Петрос, шедший впереди, вытянул руку вперед, показывая куда-то вдаль. На плоской вершине вдававшегося в ущелье скалистого мыса, заросшего деревьями и густым кустарником, вырисовывались силуэты какого-то монастырского комплекса. Как древний патриарх, монастырь царил над окружавшей его природой силою духовного величия, рукотворным созиданием человеческого гения.
   []
  
      Дорога незаметно поднималась вверх, к скалистому мысу, мы шли к монастырю, а он будто отдалялся от нас, возносясь над нами на своем троне в широкой и длинной мантии из зеленеющей листвы, снисходительно глядя на подходивших к нему людей щелями оконных бойниц.
     Навсегда врезалось в память название этого монастыря - Ериц Манкунк ванк - или Ерицманканцванк, т.е. Монастырь Трех Отроков, конечная цель нашего пути.
     Под мрачными и таинственными многовековыми сводами этого монастыря нам предстояло провести ночь первого боевого дежурства.
   Ночь спустилась на вершины гор, незаметно с них на склоны леса и ущелья, сменяя уходящий на запад день. Занятые всяческими хозяйственными хлопотами, мы и не заметили, как пришли вечерние сумерки. Громадные шатры гор, с одетыми в них лесами, растворились в непроглядной темноте. Ни единого огонька вокруг, лишь только зажженный нами костер бросал неровные желто-красные отблески в ночную темень. Этот костер велел разжечь наш командир Петрос как живой маяк для наших разведчиков, который был ясно виден с вершины каменного мыса за многие километры, с той стороны, откуда на его трепетный зов к нам вместо друзей могли придти враги. О таком исходе дела никому из нас не хотелось думать даже про себя.
      Любое дело на войне - риск, а для нас, в большинстве своем городских жителей, ставших лесными партизанами, этот риск увеличивался вдвойне. Одно мы знали точно: случись что этой ночью, мы девятнадцать, конечно же, исполнили бы здесь, под этими древними стенами свой долг перед этой землёй до конца. Лучше, конечно, вражеского, чем своего.
      Ярко горит, трещит сучьями костер, и отступают в ночь холод и мрак, окружавшие наше прибежище. Серые замшелые камни монастырских стен впитывают в себя свет и тепло живительного огня. Но внутрь храма не хочется заходить. И без того уже сердце щемит от того, что я увидел при свете. Потому что нечто подобное уже видел, когда разоряли армянскую церковь в городе моего детства Баку.
      Грязь непролазная, вонь, следы пожарища и запустение - вот что предстало перед нами, едва мы вошли внутрь и сняли со спин вещмешки. Весь большой пол квадратной залы - приёмной или трапезной монастыря был усеян разбросанными грязными окровавленными тряпками вперемежку с рассыпанными, отсыревшими уже патронами и гильзами, пустыми консервными банками. На обугленных стенах множество пулевых отметин. Кто умирал здесь, под грохот выстрелов, глядя на эти старинные стены? Расстреливали ли здесь захватчики мирных жителей, или в бессильной злобе, уходя отсюда, просто били очередями по стенам?
      Осквернено и соседнее помещение - видимо, молельня. Пол загажен нечистотами и грязными подтирками - это уже последнее, что может учинить в Божьем храме подонок.
      Разоренный и оскверненный, подобно армянским церквям в Баку и Гяндже, храм - дом Божий... Сколько вас таких на этой многострадальной земле? Что ж, камни и могилы стерпят любые надругательства, им не защитить себя от них, говорить и стонать они не могут.
      Что терпит наверху Бог, то не прощают люди.
      А костер все горит и искрится, и над нами в бездонной черной вышине горят и искрятся разноцветными огнями далекие звезды. И мне на память приходят стихи великого китайского поэта Ли Бо:
     
      Ночую в покинутом храме.
      К мерцающим звездам
      Могу прикоснуться рукой.
      Боюсь разговаривать громко:
      Земными словами
      Я жителей неба
      Не смею тревожить покой.
     
     - Ну, просто слово в слово о нас! - с восхищением зашептали ребята.
      Спал ли кто-нибудь из нас хоть пару часов в эту ночь - уже не помню. Поддерживали огонь, прохаживаясь по поляне и всматриваясь в чернильную темноту. Пытались хотя бы по очереди подремать на невесть как сохранившейся койке, но только какой тут сон. Дежурили строго по часам и только попарно, сняв автоматы с предохранителей.
      Мне и молодому Вадиму досталось первыми на два часа контролировать наиболее важный участок - дорогу на Джраберд. Другой дороги, кроме той, по которой пришли мы, и подходов монастырь не имел. Внизу глубокое ущелье, река, по сторонам -крутые лесистые склоны гор. Темнота такая, что едва мы отошли по этой дороге метров пятьдесят и устроились в зарослях наверху, как монастырь будто сгинул в ночи - даже жутко стало.
      Смотреть на дорогу бесполезно - всё равно ничего не видно. Вслушиваюсь в тишину, ловлю каждый звук, каждый шорох. Палец невольно ложится на холодный спусковой крючок. А что если подойдут наши разведчики, и мы, не узнав, в темноте по ошибке перестреляем друг друга? От такой мысли даже жарко становится, несмотря на мороз. Но главная мысль - это не заснуть, не прозевать, замечтавшись, врага, не дать убить ни себя, ни тех, кто находится у тебя за спиной, доверив тебе свою жизнь.
      Через два часа меня с Вадимом сменяет следующая двойка, а мы с Вадимом идём к костру. Как хорошо у огня, среди ребят, с кружкой горячего чая. Живительное тепло растекается по телу и сами закрываются глаза, когда отпускает напряжение. Хорошо, всё-таки, жить, даже если ты не дома, а на войне!
      Ночь подходит к концу, и подходит к концу наше опасное дежурство. Наш костёр-маяк погас за ненадобностью, сослужив нам последнюю службу в виде горячего чая. Поглядывая на джрабердскую дорогу, мы до полудня тщетно прождали разведчиков. Даже всегда сдержанный Петрос не скрывал тревоги. Но разведчики были испытанные ребята, имевшие большой опыт как проведения боевых операций, так и выхода из любой экстремальной ситуации. Случись какая неудача, срыв операции, даже засада, эти ребята уверенно и хладнокровно обеспечили бы себе отход к монастырю, а мы бы, закрепившись, вступили бы в дело.
   Пойти им навстречу по джрабердской дороге?
   []
   Но на каком именно отрезке мы реально могли бы встретить разведчиков, не рискуя нарваться на врагов? Да и не ходят разведчики по территории, занятой врагом, вот так, открыто, чтобы даже своим их легко можно было бы встретить.
      Оставться и дальше в Ерек Манкунке - опасно. Если противник видел огонь и не рискнул идти сюда ночью, то они вполне могли двинуться сюда, дождавшись утра. Причём, превосходящими силами: воевать с равным количеством армян они и не хотят, и не могут, а сколько нас здесь - им неизвестно. Решение было одно - уходить немедленно.
      Впоследствии мы узнали, что наша предосторожность не была напрасной. Едва мы покинули монастырь, к нему подошёл вооружённый до зубов отряд - человек пятьдесят. После ожесточённых и кровопролитных боёв неподалёку отсюда, осенью 1993, враги потеряли жизненно важное для всего края Сарсангское водохранилище и всю окружающую территорию. Тогда ли, или ещё раньше, они начали понимать, что проигрывают эту войну, и старались любой ценой с яростью обречённых удержать для себя хоть какие-то, последние рубежи Северного Арцаха, но больше, всё же, цепляясь за свою жизнь.
      А мы, шли обратно по той же дороге, обеспокоенные и немного разочарованные таким исходом нашего боевого задания. А каким был бы исход, задержись мы в монастыре ещё час? Нет, мы не отступали, оставив врагу эту землю. Просто, тогда в наше задание не входила их оборона или продвижение вперёд - лишь вспомогательное обеспечение.
      Всего лишь сутки пробыл я там, неуютно и тревожно, но как памятно! Незримая нить связала меня с его стенами. Хотя я -атеист, я - армянин в первую очередь, чтящий веру, память и историю своего народа. Придёт день, когда я особенно явственно захочу возвратить хоть на короткое время тот день и единственную ночь у монастыря. Разыщу тех, уже немногих сейчас, кто был со мной тогда. Возьму позврослевших сыновей, и мы все вместе придём в уже давно свободный и мирный Арцах, и сюда, под эти пробитые пулями своды.
      Войду в храм, в котором будет идти служба, зажгу свечу у алтаря в память тех, кто бился здесь, обороняя его для этих светлых дней. Преклоню колени перед красивым памятником-хачкаром, поставленным там же, на мысу, в их честь. А потом мы сядем там, у арки, где в ту ночь горел наш костёр, и я, как и хотел, заново вспомню всё.
      А пока мы идём обратно в лагерь. Снова под подошвами похрустывают камешки и вьётся дорожная пыль, здесь внизу снега нет, уже - весна. Скоро дорога упрётся в изгиб реки, которая и поведёт нас тропами к вершине, на которой расположен наш лагерь. Через час-полтора мы будем уже в своих блиндажах, среди друзей. Но прямо у этого изгиба, там, где обычно мы встречаем привозимые нам на КАМАЗе продукты (из-за дальнейшей невозможности транспортировки, грузы в мешках мы перетаскиваем в гору к лагерю на себе), нас самих уже ожидали двое разведчиков. Оказалось, что они шли к нам из лагеря навстречу - предупредить, что ждать их группу не нужно. Ещё накануне они вернулись в лагерь другими тропами. Пока идёт перекур, они отходят с Петросом в сторону, и говорят о чём-то таком, что Петрос, и без того, замкнутый и мрачный, буквально каменеет. Мы ни о чём не расспрашиваем их - не принято задавать вопросы разведчикам, и до самого лагеря идём молча.
      Только придя в лагерь, узнаём страшную весть: погиб Валера. Испытанный боец-разведчик Валера. Не успел вставить на бегу новый магазин, прикрывая товарищей, - и погиб. Мы не успели проститься с ним, до нашего прихода его тело было отправлено в Ереван. Для меня он навсегда остался в памяти как просто Валера с Забрата - невысокий, круглолицый, с маленькими тонкими усиками и озорными глазами. Помню, как радостно он обнял меня, бакинца-земляка, когда мы немного растерянные новички, пришли в лагерь. На голове у Валеры был повязан платок, как у фидаинов начала 20 века. Он шутил, стараясь нас растормошить, угостил сигаретами, рассказывал нам об отряде. Одну его фразу запомнил навсегда: "Поверьте, ребята, вы попали в хорошее место. Здесь никогда ещё товарищей врагу, в отличие от них, не оставляли - ни ранеными, ни мёртвыми!"
      Прости нас, Валера... Вечная тебе память...
     Мы, потрясённые этой первой, такой ощутимой потерей, разошлись отдыхать, не ведая, какие лишения, испытания и утраты готовит нам военная судьба на дорогах и тропах Северного Арцаха - от Гюлистана до Чайлу. Будет всё: смелость и трусость, самоотверженность и приспособленчество, вера и отчаяние. И потом - перемирие. И лишь затем - возвращение к родным. Домой... Но до перемирия ещё оставалось 80 дней войны.
  
  
Оценка: 6.34*7  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023