ArtOfWar. Гусев Вадим Вадимович. Булгаков против мастера

Вадим Гусев

БУЛГАКОВ ПРОТИВ МАСТЕРА

пьеса в двух актах

Москва

2018

Действующие лица:

Михаил Афанасьевич Булгаков

Елена - его жена

Еврипид Тимофеевич Толстиков - классик советской литературы

Демьян Павлович Беднов - главный редактор газеты и издательства

Коровьев

Азазелло

Бегемот

Гелла

Апполинарий Евграфович Червинский

Полковник Галушко

Чертков - критик

Блюмкин - критик

Жена царского офицера

1-й сичевой стрелец

2-й сичевой стрелец

3-й сичевой стрелец

Танцовщицы в ресторане

Действие происходит в Киеве в 1919 года, Москве 1921-1926 годов, Москве 1940 года.

АКТ ПЕРВЫЙ

Комната. В центре большой стол. Справа медицинский шкаф. За столом сидит Булгаков.

Булгаков: Лена, когда, наконец, обед?!

Голос Елены: Уже скоро.

Булгаков: Я жду обед, как Киев ждет Петлюру: вроде вот-вот должен появиться, а все его нет.

Входит Елена, несет в руках супницу, подходит к столу, ставит супницу.

Елена: Я думаю - Петлюра будет сегодня. Ну, крайний срок - завтра. Город опустел, ни одного офицера или кадета.

Булгаков: Да-а... Воинство гетмана... им уже даже и не пахнет. Как же быстро все перебил запах горилки с салом.

Елена: Я не буду накрывать в столовой, пообедаем здесь.

Булгаков: Давай здесь, к чему теперь все эти милые, но бессмысленные ритуалы. К тому же стол в гостиной слишком огромен для нашего скудного рациона.

Елена: Но так или иначе - три перемены блюд.

Булгаков: (задумчиво) Три перемены... как это современно... большевики, гетман и Петлюра. (Воодушевленно) Но пока я эскулапствую под сенью прекрасной Венеры три перемены ежедневно я обеспечу. (Воодушевленно) Вперед, милая Лена, я желаю немедленно вкусить это прекрасное блюдо под названием (поднимает крышку супницы, заглядывает) борщ!, в котором, как я предполагаю, наличествует некоторое количество грудинки.

Елена наливает суп в тарелку, ставит перед Булгаковым. Он ест. Елена наливает себе, тоже садится. В этот момент звонит звонок входной двери.

Булгаков: (недоуменно) Следующий клиент должен быть через час. Может, Ганнушка молоко принесла? Хотя звонят с парадного...

Елена: Я открою.

Уходит.

Вбегает запыхавшийся Червинский.

Червинский: (тяжело дыша) В городе Петлюра!

Булгаков: (с показным спокойствием) Ну и что? Не думаю, что он придет ко мне лечить сифилис.

Червинский: (с ужасом, шепотом) Эти ваши шутки...не дай Бог сбудутся.

Булгаков: Как вы здесь оказались?

Червинский: Я вышел к вам на прием на час пораньше, хотел пройтись по Крещатику... (тяжело дыша) Но там столкнулся с какими-то странными всадниками, на них папахи с красными хвостами... И сразу побежал к вам... ваш дом был гораздо ближе моего...

Булгаков: А вы быстро бежали... По вам стреляли из пулеметов?

Червинский: (возмущенно) Опять шутите! (Успокаиваясь) Из пулемета, кстати, действительно стреляли, но не по мне, а по этим краснохвостым. Я, правда, не понял - кто.

Булгаков: Несчастный город, гулять по Крещатику мешают пулеметы.

Входит Елена, начинает убирать со стола.

Булгаков: (обращаясь к ней) Киев слишком легкомысленен и доверчив, особенно к тем предметам, в которых ничего не понимает. Он хочет безмятежной жизни, но это всегда заканчивается стрельбой. (Обращаясь к Червинскому) Прошу вас раздеваться на осмотр.

Червинский: Да-да, пожалуй... (Снимает пиджак и вешает на вешалку)

Елена выносит ширму, ставит ее рядом со столом и выходит. Червинский заходит за ширму и зритель его не видит. Булгаков, сидя за столом, смотрит за ширму и ведет осмотр.

Булгаков: Ваше состояние заметно улучшилось. Видно, что вы не отступаете от курса лечения (многозначительно) и много гуляете...

Червинский: (из-за ширмы, обиженно) Вам смешно, а меня могли зарубить!

Булгаков: Одевайтесь. Курс лечения остается тем же, ко мне на прием через неделю. (Кричит в дверь) Елена, прими пожалуйста у Апполинария Евграфовича оплату.

Червинский: (с достоинством) Премного благодарен, до свидания (уходит).

Булгаков встает из-за стола, потягивается. Входит Елена.

Булгаков: Как же нам дальше существовать. Украинского языка мы не знаем, а чем болеют сичевые стрельцы я боюсь даже предположить.

Елена: Давай уедем к моей маме в Москву.

Булгаков: (секунду думает) Нет, Леночка. Твоя мама плюс большевики - это чересчур.

С улицы раздаются выстрелы, крики. Слышен звонок на входной двери и сильный стук.

Булгаков: (серьезно) Я пойду открою (выходит).

Елена напряженной ждет. В комнату вталкивают Булгакова и Червинского. За ними заходят три сичевых стрельца. У Червинского разбито лицо.

Червинский: (указывая на Булгакова): Вот он врач!

1-й сичевой стрелец: Сбирайся дохтур на мибилизацию.

2-й сичевой стрелец: Будь ласка, швидче, друже наш помира".

3-й сичевой стрелец ходит по комнате и все разглядывает.

Червинский: Михаил Афанасьевич, собирайтесь же, там их друга из пулемета застрелили, прямо возле вашего дома...

1- сичевой стрелец: (обращаясь к Червинскому) Та замовкни ти вже, кулемет бисов. (Поворачивается к Булгакову, с угрозой) Швыдче, доктор!

Булгаков: (собирает в чемоданчик инструменты и лекарства из медицинского шкафа) Елена, принеси мне пальто. (Поворачивается к 1-му сичевому стрельцу) Куда надо идти?

1- сичевой стрелец: Поранених видвезли в лазарет, два квартали звидси.

Елена выносит пальто, Булгаков одевается, берет чемоданчик, слегка кивает Елене и выходит. За ним выходят Червинский и стрельцы.

3- сичевой стрелец: (задерживается в дверях, еще раз оглядывает комнату, с восхищением) Интилихэнция...! (выходит)

Елена растерянно смотрит всем вслед.

Гаснет свет.

Кабинет петлюровского полковника Галушко. Стол, вешалка, на вешалке висит черный котелок и кобура с пистолетом. У вешалки стоит стул. На столе бутылка, стаканы, разбросаны бумаги. Полковник Галушко в задумчивости ходит вдоль комнаты. На руках его черный котенок, он поглаживает его рукой.

Входит Булгаков в сопровождении 1-го сичевого стрельца. Сичевой стрелец украдкой ест куриную ногу.

1- сичевой стрелец (жуя): Пан полковник, ось доктор.

Полковник Галушко отбрасывает котенка в угол, подбегает к Булгакову, обнимает его, похлопывает по плечам.

Полковник Галушко (восторженно): Це прекрасно, це чарiвно. (1-му сичевому стрельцу строго) Йди вже (1- сичевой стрелец незаметно кидает обглоданную куриную кость на пол и уходит).

Полковник Галушко: Полковник Галушко. Как вас встретили, разместили, все ли необходимое имеется?

Булгаков: Из всего необходимого есть практически только одно - раненые. С остальным необходимым имеются проблемы! Основное - нехватка перевязочного материала и анестезиологии.

Полковник Галушко: Нехватка, нехватка. (Гордо) Зато вольного козацкого духа переизбыток! Режьте, доктор, без анестезиологии. (Берет со стола треснутое пенсне, одевает его на себя и говорит с пафосом, переходя на украинский) Думка про те, що ми достойни сыны вильной Украины, позбавит вид тяжких мук. (Подмигивая Булгакову) При царском режиме я был директором церковно-приходской школы, вот...

Булгаков: Прикажите хоть простыней на бинты нарезать.

В этот момент входят два сичевых стрельца и несут под руки женщину в изорванной одежде.

1- сичевой стрелец: Пан полковник, эта кикимора Миколу ножом штрикнула пока мы ее чоловика-офицерика на шматочки ризали.

2- сичевой стрелец: И адже зараза прямо йому в головне сидяче мисто догодила, буде теперь Микола заместь кавалерии в пехоте служить.

Полковник Галушко: (подходит, с интересом разглядывает) Ви подывитися на цею леди Макбет.

Женщина медленно поднимает голову и плюет в лицо Полковнику Галушко. Он отскакивает.

Полковник Галушко: (в ярости) Ну, сука, все. Щас я тебе пущу голубой кровушки. Гецко, дай ка мени твий ножик.

1- сичевой стрелец достает нож, подает Полковнику Галушко. Булгаков в изнеможении садится на стул у вешалки.

Полковник Галушко: Кладите ее на пол и держите ноги-руки.

Стрельцы кладут женщину на пол, держат ее, Полковник Галушко с ножом в руках наклоняется на ними. Центральной фигурой на сцене становится сидящий на стуле у вешалки Булгаков.

Полковник Галушко режет женщине горло, ее ноги дергаются в конвульсиях, раздаются булькающие звуки. Булгаков нащупывает кобуру, достает оттуда револьвер.

В этот момент поднимается с пола Полковник Галушко и смотрит на Булгакова с сатанинской улыбкой. Булгаков поднимает револьвер и три раза стреляет в него, тот падает.

Стрельцы с ужасом оборачиваются к Булгакову, один начинает сидя на полу отползать к двери, другой находится в остолбенении. Булгаков подбегает к окну и выпрыгивает. Стрельцы вскакивают и убегают из комнаты. На сцене лежат Полковник Галушко и женщина.

Происходит трансформация мертвого Полковника Галушко в Коровьева, Азазелло и Бегемота и убитой женщины в Геллу. Персонажи одеты в старинные камзолы, шляпы, мужчины со шпагами. Коровьев одевает на себя треснутое пенсне, Бегемот золотит себе усы, Азазелло одевает на себя черный котелок, поднимает с пола куриную кость и кладет в нагрудный карман. Коровьев в треснутых пенсне, Азазелло в котелке и куриной костью в нагрудном кармане, Бегемот в позолоченных кошачьих усах, Гела с рыжими волосами и шрамом на шее. Коровьев, Азазелло, Бегемот и Гелла поворачиваются к зрителям и кланяются, после чего первые трое уходят, остается Гелла.

Гелла: (поет частушки)

Под окном стоит миленок

Любит он меня с пеленок

Ну а я не охаю,

Потому что по... (окончание прерывается заводским гудком).

Убегает.

Гаснет свет.

Редакция журнала "Недра". Стол, за столом сидит редактор Демьян Павлович Беднов. Стол завален бумагами, рукописями и пр. Демьян Павлович держит в руках рукопись. На стуле перед ним сидит Булгаков. На стене транспарант "Журнал "Недра" - форпост новой советской литературы".

Беднов: (читает рукопись) Прекрасно! Какой живой язык! (поворачивается к Булгакову) Вы же доктор по специальности?

Булгаков: Был раньше, но с медициной я решительно покончил. Знаете ли, надоело ковыряться в людях. Я столько перенаблюдал людских типов в своих скитаниях, что еще и заглядывать им вовнутрь нет никаких сил.

Беднов: Где же вы скитались?

Булгаков: Из Киева сбежал на Кавказ, теперь вот в Москве. Живу в съемной комнате на Большой Садовой. Часто вспоминаю родительский особняк на Андреевском Спуске, особенно когда стою утром в очереди в туалет.

Беднов: Серьезно вас пошвыряло! А не сложно вам будет перестроиться с медицины на литературу? Это ведь разные миры.

Булгаков: У вас в руках моя рукопись. Мне кажется, она сможет развеять ваши сомнения.

Беднов: Мои сомнения заключаются только в одном - смогу ли я заплатить вам гонорар за публикацию. Нам нещадно обрезают финансирование, но при этом требуют выпускать еще и газету. Ситуация абсолютно стрессовая!

Булгаков: Как бывший врач, могу вам сказать, что стресс - полезная реакция для организма, (сам себе) лишь бы он не перерастал в депрессию.

Входит Коровьев. На нем треснутое пенсне.

Коровьев: Добрый день, прекраснейший наш Демьян Павлович! Как супруга, как дети! (Не дожидаясь ответа) Каждый раз захожу к вам преисполненный восторга от встречи со светочем молодой советской журналистики.

Беднов: (хмуро слушая): С такой финансовой политикой молодая советская журналистика никогда не повзрослеет, ибо помрет от голода.

Коровьев: Что вы, что вы! Общественность не допустит краха новой словесности, мы поднимем вопрос на самый высокий уровень. И я, как поэт, выражу свое неистовое негодование одой...

Беднов: (прерывая его, с досадой) Товарищ Коровьев, в настоящее время я несколько занят, как вы видите, поэтому попрошу оставить стихи секретарю.

Коровьев: (с трагическим пафосом) Вот!!! Оставить! Секретарю! Стихи!!! Нужны ли стихи скучным передовикам делопроизводства! Они же не отличат хорей от какого-то несчастного амфибрахия! Лучше я выброшу их в вашу корзину.

Беднов: Моя корзина и так переполнена. Вчера Алевтина Краснопресненская принесла мне рукопись своего романа "Тайны дома Гогенцоллернов". Занести папки в кабинет ей помогал наш дворник.

Коровьев: Тогда я сожгу их в дворницкой и развею пепел над варьете в саду Аквариум. Хотя... (хитро смотрит на Булгакова), если этот бумажный прах залетит кому-то в окно, возможно это вызовет некоторые душевные ажитации.

Булгаков вопросительно и с удивлением смотрит на Коровьева.

Коровьев: (обращаясь к Беднову) Впрочем, я к вам с хорошими новостями. Главполитпросвет отдает вам заказ на печать всего тиража "Итоги Октября" Троцкого. Деньги, очень хорошие деньги, уже на счету издательства.

Беднов: (яростно) Почему я это узнаю от вас! (Хватает телефонную трубку) Бухгалтера ко мне, срочно! (роется в рукописях)

Булгаков: (обращаясь к Коровьеву) Простите, но вид залетающего в окно пепла не дает мне покоя. К чему все это?

Коровьев: (серьезно) Это все к очень большим переменам.

Входит Бегемот-бухгалтер. У него позолоченные кошачьи усы. В руках у него портфель и деревянные счеты. На руках одеты черные нарукавники.

Бегемот: (претенциозно) Бухгалтер явился к вашим услугам.

Беднов: Деньги за Троцкого пришли на счет?!

Бегемот: (так же претенциозно) В полном объеме в соответствии с договором.

Беднов: Почему же я не видел этого договора?!

Коровьев: (встревая) Милейший, милейший Демьян Павлович, вчера вы подписали договор, во время семейного ужина при свечах. Как же вы запамятовали?

Бегемот: Подписание договора состоялось между второй рюмкой коньяку и паровой осетриной (вынимает из портфеля договор, протягивает Беднову, тот жадно читает).

Булгаков: (обращаясь к Беднову с удивлением) Однако у вас недурной продуктовый паек.

Коровьев: (наклоняясь к Булгакову, шепотом) Скоро, очень скоро у вас будет все так же, даже еще лучше.

Булгаков: (взрываясь) Да что же вы мне все время что-то пророчите ..!(успокаиваясь) хотя, при том, исключительно позитивное...

Коровьев: Просто я много пОжил и много знаю, Михаил Афанасьевич. Вот, к примеру, вы что сюда принесли? Рукопись? Позвольте-ка глянуть?

Не дожидаясь Булгакова рукопись со стола Беднова берет Бегемот и передает ее Коровьеву. Тот пролистывает ее как колоду карт.

Коровьев: Прекрасно! Чудесно! Только... не хватает броского названия... ну, к примеру, "дьяволиада"! Как вам?!

Бегемот: (щелкая счетами) Сошелся дебет с кредитом.

Булгаков: (задумчиво) Действительно дьяволиада...

Беднов: (отрываясь от договора) Троцкий! Троцкий! Мы спасены! Я печатаю вас, Михаил Афанасьевич!

Гаснет свет.

Кабинет трансформируется в комнату. Посередине стоит стол. Входит Елена, в руках несет кастрюлю с картошкой, подходит и ставит ее на стол. Входит Булгаков.

Булгаков: Прекрасная новость! Меня публикуют в "Недрах"!

Елена: (недоуменно) В недрах чего?

Булгаков: В недрах угольной промышленности. У угольной промышленности есть свое издательство и газета, оба называются "Недра". Там решили печатать мою повесть о похождениях делопроизводителя.

Елена: (садясь на стул) Ну наконец-то!

Булгаков: Да уж... Вся эта моя газетная шелуха неожиданно материализовалась в нечто твердокаменное. Надеюсь, что это первый неотесанный булыжник в фундамент моей литературной судьбы. По большому счету, повестишка то дрянная... Но финансовый толчок моим воспоминаниям о гражданской войне, о Киеве, о той завораживающей жути, которая с нами происходила, она даст...

Елена: Это будет великий роман!

Булгаков: Дай Бог... (помолчав) Ты представляешь, под каким названием я запускаю эту повесть в "Недра"?

Елена: Под каким же?

Булгаков: Дьяволиада.

Елена: (с иронией) Достойное название для сына преподавателя духовной семинарии.

Булгаков: Как-то само собой получилось... И вообще, если ты почитаешь сатирический журнал "Безбожник", то поймешь, что мою повесть вполне можно изучать в церковно-приходских школах, если таковые еще остались.

Стук в дверь. Входит Гелла. На ней одет передник.

Гелла: Это ваш примус на кухне горит? На нем уже грешников можно жарить.

Елена: Ах! (убегает)

Гелла: Там домоуправ пришли, вас спрашивают.

В комнату, отодвинув плечом Геллу, входит Азазелло.

Азазелло: Гражданин Булгаков? Почему у вас взносы не уплочены?

Булгаков: Это что еще за взносы такие? И, кстати, здравствуйте.

Азазелло, не обращая внимание на приветствие, разматывает из кармана длинный рулон бумаги.

Азазелло: Сейчас зачту. Вспомоществление на борьбу с религиозной пропагандой, подготовка мест общего пользования для отдыха беспризорников, оплата услуг подотдела очистки по отлову распоясавшихся котов. Все, извольте убедиться, посчитано, пронумеровано и запротоколировано (протягивает Булгакову конец рулона, который продолжает тянуться у Азазелло из кармана).

Гелла: (ябедничает): А еще они за керосин не плОтят, в крЕдит берут.

Азазелло: Керосин - не по моему ведомству, это Бегемотова ответственность, в том числе и примуса. Там и образование другое, и навыки специфические. А моя задача - долги выбивать.

Булгаков: (держа в руках конец рулона) Позвольте, меня не интересуют беспризорники и коты, почему я должен за них взносы.

Азазелло: Ну, положим, что беспризорники сюда случайно затесались..., но коты очень даже должны интересовать. Да и с антирелигиозной пропагандой у вас провальчик существенный. Вы же по воскресеньям на обедню ходите в Покровский храм? Под ручку с женой?

Гелла: Ходют, ходют, свечки покупают по гривеннику. На керосин денег нету, а на свечки - нате пожалуйста (уходит).

Азазелло: Вот видите, гражданин Булгаков, нарушаете антирелигиозную пропаганду, поэтому и требую уплатить по квитанции. А не будете платить, то вообще вас выселим за безобразия - коты его не интересуют, за антирелигиозную пропаганду не вносит...

Булгаков: Да что вы ко мне привязались со своими котами и пропагандой, я сам скоро съеду из этого пролетарского Вавилона.

Азазелло: А вот это пора! Тем более, что уютная квартирка о двух раздельных комнатах ждет вас на Пречистенке.

Булгаков: (подавшись к Азазелло): Откуда информация!?

Азазелло: Коровьев давеча сказал.

Булгаков: Что за Коровьев? Не знаю такого..., (припоминает) а-а, поэт что ли? В "Недра" к Беднову приходил.

Азазелло: Уж не знаю, поэт или композитор, но квартирку то вам выбил.

Булгаков: (ошарашенно) Немного это все удивительно...фантасмагория прямо.

Азазелло: Это разве фантасмагория!? Это мелочевка. Вот один граф сидел себе в конуре в Париже, писульки по газетам рассылал за кофе с круассаном и вдруг бац, и в Москве в собственном особняке ванну принимает. А у вас не фантасмагория, так, пустяковина - всего то две комнатки с общей кухней и туалетом.

Булгаков: Если вы меня разыгрываете, я застрелю вас из браунинга.

Азазелло: Нету никакого браунинга. И вообще, я при исполнении, угрожать мне категорически не надо! Вот, (отматывает рулон еще) распишитесь, что сегодня в 15.00. вы приглашены на заседание жилкомиссии по строго конфиденциальному вопросу (Булгаков судорожно ищет на столе карандаш, расписывается).

А: Премного благодарен, буэно виста (уходит).

Вбегает Елена

Елена: Сгорел примус. Аннушка со всей ответственностью заявила, что нас непременно выселят.

Гаснет свет

Длинный стол, покрытый зеленым сукном. На нем бумага с надписью "Жилкомиссия". За столом сидят Коровьев, Бегемот, Азазелло и Гелла. Перед ними на стуле сидит Булгаков.

Азазелло: Итак, рассматривается прошение гражданина Булгакова Михаила Афанасьевича...

Булгаков: Я не подавал никаких прошений.

Коровьев: Как это не подавали, милейший Михаил Афанасьевич. Еще как подавали! Давеча вам сон приснился про отдельную квартиру о семи комнатах?

Булгаков: Откуда вы ...?

Коровьев: Приснился. Так вот, сон этот зарегистрирован, на нем все входящие-исходящие номера проставлены, даже резолюция!!! (указывает пальцем вниз) уже начертана. А вы кочевряжетесь тут.

Бегемот: Товарищи, давайте прекратим этот цирковой балаган. Ордер (достает из портфеля бумагу, машет ею в воздухе) выписан, соответствующим образом подписан и оформлен, проштампован и скреплен гербовой печатью. Перед лицом такой бумаги устраивать дешевую оперетку, значит лить воду на ветряную мельницу контрреволюции.

Гелла: (истерично) Бери, ирод, что дают! Забудься в счастливом покое о двух комнатах на Пречистенке!

Булгаков: (решительно вставая) Категорически согласен! Давайте ордер!

Азазелло: Стоп, стоп. Тут еще много всяких дел переделать: (бормочет сам с собой) подписать, согласовать, там телегу угля просят... керосину пару бидонов ... (вдруг резко обращаясь к Булгакову) Что пишете сейчас?

Все замолкают, поворачиваются к Булгакову.

Булгаков: Это разве имеет какое-либо значение в данной ситуации?

Все хором: Имеет!

Коровьев: Пренепременно имеет, дражайший наш Михаил Афанасьевич. Вы сейчас, насколько нам известно, пишете роман про белогвардейцев?

Булгаков: Пишу. Только главными действующими лицами романа являются не белогвардейцы, а бывшие офицеры царской армии. К чему такие вопросы?

Гелла: (истерично) Контру прославляешь! Псалмы поешь императору!

Бегемот: Мы сейчас вам две комнаты выделим, так вы там совьете осиное гнездышко...

Азазелло: А коммунальные платежи! Элемент асоциальный, с платежами проблема может выйти.

Булгаков: Да не надо мне ничего тогда. Дайте расписаться в отказе!

Коровьев: Зачем же так торопиться, нижайше прошу прислушаться к легкой и дружеской критике с осознанием нашего к вам почтения и безмерной любви. Просто пишете не тот роман, вот вас друзья и предупреждают со всей скорбью, осевшей копотью в их душах. Но ничего страшного, я думаю, мы вам авансом все дадим, а вы потом поймете, что писать надо.

Булгаков: Что же вы предлагаете мне писать? (обращается в зал) Жилкомиссия учит меня литературе, это прям Салтыков-Щедрин какой-то!

Коровьев: А вот вам сюжетец - современную Москву посещает с официальным визитом князь мира сего! Представляете, как все можно закрутить!

Гелла: (истерично) Крути педали к медным трубам, апологет!

Азазелло: Трубы, положим, поизносились. Только у нас в доме они не из цветного металла, а чугунные.

Бегемот: И денег на ремонт нету, хоть самому их рисуй.

Коровьев: На ремонт мест общего пользования у общества никогда денег нет. А вот глубокоуважаемому Михаилу Афанасьевичу на переезд и обустройство денег надо. (Обращаясь к Бегемоту) Выделите нашему автору вспомоществление..., но только настоящими червонцами... рисованные бумажки оставим его читателям...

Бегемот: (возмущенно) У меня бюджет строго органичен!

Гелла: (истерично) Валюту не трогайте, аспиды!

Азазелло: Батареи бросить мы не имеем права.

Булгаков: Право, мне ничего не надо.

Коровьев: (машет руками) Нет, нет, примите дар сей (достает из кармана пачку денег) от верных почитателей таланта (кладет в карман Булгакову). Пишите, маэстро, люди ждут!

Азазелло: За ордерок распишитесь (достает из под стола большую чернильницу с красной жидкостью, протягивает Булгакову старинный свиток бумаги и гусиное перо, предварительно обмакнув его в эту чернильницу).

Булгаков: (достает из кармана карандаш) Спасибо, у меня карандаш есть. (Рассматривает старинный свиток) А чего это у вас ордер какой-то странный, меня по такому не заселят.

Бегемот: (фальшиво спохватившись, достает из портфеля бумагу) Извинения просим, вот ордерок-с.

Булгаков: (расписывается своим карандашом, забирает ордер) Еще раз спасибо за столь неожиданное предложение, пойду, обрадую жену (уходит).

Затемнение.

Когда включается свет, комната превращается в старинный замок, в креслах с высокими спинками сидят Коровьев, Бегемот, Азазелло и Гелла. На них старинные камзолы, мужчины со шпагами.

Коровьев: Ну что, друзья мои, орешек, однако, крепкий.

Азазелло: Крепкий - не крепкий, а мысль о нашем романе в нем укоренилась. Будет роман!

Гелла: А я чувствую, что намучаемся мы еще и с романом, и с автором. (Обращается к Бегемоту) Друг Бегемот, налей-ка мне вина.

Бегемот: (разливая красную жидкость из чернильницы по бокалам, все их берут) И вроде ведь интеллигентный человек, а столько мороки с ним.

Коровьев: Какой же он интеллигентный человек? Никакой склонности к компромиссам, просто беда.

Бегемот: Но на квартирном вопросе то он просел.

Азазелло: В этом вопросе даже у нас нет широких полномочий. Руки практически скованы. И вспомните, как он полковника Галушко трёкнул, бац-бац-бац - все точно в цель! Отчаянный, однако, наш Михаил Афанасьевич.

Бегемот: Тяжело с такими, как бы до смертоубийства не дошло.

Гелла: Но обратите внимание, друзья, как он любит свою работу. Надо его через это привлекать.

К: (задумчиво) Да-а, других вариантов не вижу... не лицезрею... (Обращаясь ко всем) Итак, за дело, мои воины! (пьют)

Занавес

АКТ ВТОРОЙ

Длинный стол для заседаний. Около него суетится Апполинарий Евграфович Червинский. Он ставит графин с водой, расставляет стаканы, раскладывает бумагу и т.д. Над столом транспарант "Рабоче-крестьянская комиссия по репертуару". Перед столом стоит стул. Сбоку от стола небольшой столик для секретаря. Звонит телефон на столе.

Червинский: (берет трубку, с пафосом) У аппарата. С вами разговаривает личный секретарь Еврипида Тимофеевича Толстикова (слушает). Извольте, Апполинарий Червинский. Да, все готово. (Меняется в лице, торопливо) Выехал 15 минут назад?! Почему так поздно звоните?! Он уже приехал, наверное (слышится шум подъезжающего автомобиля) Приехал! (бросает трубку, кричит за кулисы) Срочно стенографистку!

Входит Гелла., садится за секретарский стол.

Гелла: Я готова ваять.

Червинский: Вам чернил хватит? Может подлить?

Гелла: Спасибо, не надо. У меня уже все записано.

Чарвинский: (не слыша Геллу, последний раз оглядывает большой стол, с ужасом) Нарзана нету!

Входят Еврипид Тимофеевич Толстиков с Демьяном Павловичем Бедновым.

Толстиков: (обращается к Червинскому) Апполинарий, срочно дай нарзану.

Червинский беспомощно оглядывается вокруг себя.

Гелла: (достает из под стола бутылку, с громким шипением открывает ее зубами, протягивает Толстикову, пробку сплевывает за кулисы с громким звоном) Примите, гражданин.

Толстиков берет бутылку, наливает себе в стакан, отпивает глоток, поворачивается к Беднову.

Толстиков: (сокрушенно) Нарзан теплый. (Обращается к Червинскому): Это просто свинство какое-то, Апполинарий.

Беднов: А у них все так - нарзан теплый, чай холодный, а если брать, к примеру, осетрину, так там вообще одна сплошная контрреволюция.

Гелла: (обращаясь к Толстикову) Я про свинство не успела, повторите.

Толстиков: Товарищ стенографистка, записывать пока рано, заседание еще не начиналось.

Гелла: Мне сказали записывать каждое слово за современным классиком.

Червинский: (обращаясь к Гелле) Я вам потом все правильно продиктую.

Входит Коровьев.

Коровьев: Здравствуйте любезнейшие товарищи (видит Толстикова, бросается к нему, жмет руку двумя руками) Еврипид Тимофеевич! Как Париж, как Монмартр.

Толстиков: Как Бастилия для французов, так и Париж для меня теперь является только минувшим историческим фактом. (Обращается к Гелле) Это запишите.

Беднов: Ну так что, товарищи, будем начинать заседание? (Обращается к Гелле) Зовите автора.

Гелла выходит, все рассаживаются. Входят Булгаков и Гелла.

Толстиков: Прошу вас, Михаил Афанасьевич, садитесь на это лобное место (указывает на стул, стоящий перед столом).

Коровьев: (встревая) Я бы даже осмелился поправить - не лобное, а ягодичное (объясняет удивленным заседателям). Ну, если исходить из того, какая часть тела к этому месту будет приложена.

Беднов: А давайте, гражданин Коровьев, не устраивать оппортунистического шоу на важном мероприятии.

Коровьев в деланном ужасе зажимает рот руками.

Булгаков: (к Червинскому) Апполинарий Евграфович, вы?! Какими судьбами?!

Червинский: Тоже очень рад! Как видите, вырвался из застенков и сразу в Москву.

Толстиков: (прерывая) Товарищи, личные проблемы обсудим после. Итак, преступим к делу. Предметом заседания Рабоче-крестьянской комиссии по репертуару является роман "Белая гвардия", а также пьеса "Дни Турбинных", написанная на основе вышеназванного романа. Хочу сразу оговориться, что пьесу клещами рвут отцы-основатели из МХАТа. Поддержка у них на самом высоком уровне.

Коровьев: На уровне барона Врангеля?

Толстиков: (к Гелле) Это не записывать! (К Коровьеву, угрожающе) Вы разве на таких уровнях вращаетесь, товарищ Коровьев!? Какой еще такой барон?! Он в Париже в цирке на коне скачет с деревянной сабелькой! (Червинский наливает ему нарзану, Толстиков жадно пьет).

Коровьев: Так романчик и пьеска как раз про этих циркачей из прогоревшего шапито.

Беднов: Руководству советского государства пьеса понравилась, а товарищу Коровьеву нет! Может вам, товарищ Коровьев, и электрификация не по нраву!? А может вы, товарищ Коровьев, и не товарищ вовсе, а тоже какой-нибудь маркиз!!?

Коровьев: (в зал, тихо) Вполне возможно...

Толстиков: Так, давайте все-таки не опускаться до пьяной драки в кафешантане из-за бездомного шансонье.

Булгаков: Простите меня, Еврипид Тимофеевич, но я на днях заселился в прекрасные две комнаты, я не бездомный ("бездомный" выделяется голосом).

Толстиков: Да это я так, аллегорически выразился, простите милейший, это абсолютно не про вас. Итак, роман и пьеса о наших идеологических противниках, поставленных тяжелейшими условиями гражданской войны ... хотя нет, пожалуй, я выражусь определеннее, - оказавшихся в результате катастрофических событий в равном положении со всеми низшими сословиями ...

Булгаков: Действительно, перед петлюровской нагайкой все были равны. А перед саблей еще ровнее.

Червинский: Меня вообще из пулемета расстреливали!!! Неделю потом с синяком на лице ходил!!! (Обращается к Булгакову) Помните, Михаил Афанасьевич, как нас петлюровцы мучили?

Беднов: Да-а, хоть и контра в романе, но тоже горя хлебнули.

Булгаков: (обращается к Беднову) Ну зачем же сразу вешать ярлыки? Бывший белый генерал, ставший прототипом одного из героев моего романы, недавно вернулся в Россию (обращается к Коровьеву) как раз от Врангеля, и сейчас, как я слышал, преподает на военных курсах красным командирам.

Гелла: Про Врангеля писать?

Коровьев: (грозит Гелле пальцем) Пишите, пишите.

Толстиков: (продолжает) Булгаков показывает нам чудовищный водоворот ... (обращается к Гелле) нет, вихрь ... нет, круговерть, м-м-м... (опять обращается к Гелле) Запишите так - Булгаков показывает нам вселенскую круговерть, в пыльном облаке которой непрерывно сменяются гетман и немцы, гайдамаки и царские офицеры, бароны и маркизы, кот и кiт...

Коровьев: (в зал) Ну и навертел, классик! (Восторженно к Толстикову) Еще и цвета разные мелькают - зеленый, красный, белый ...

Булгаков: Одно уточнение - облако не пыльное, а снежное, ибо дело происходит в январе.

Толстиков: (продолжает) И в этом зыбком смертельном мареве за круглым семейным столом, олицетворяющем последний оплот быстро тающей надежды, сидят представители старой, уходящей России и думают о том...

Коровьев: (перебивает) Как убежать на Дон к Деникину.

Беднов: Товарищ Коровьев!

Толстиков: (машет рукой на Коровьева, продолжает) С каким сердцем они встретят новую, нарождающуюся вселенную. Я думаю, и мои мысли полностью совпадают с мнением руководителей нашего государства, что данный роман и пьеса призваны раскрыть для всей революционной общественности посыл об искреннем стремлении большей части старорежимного сословия навстречу к своему народу.

Коровьев: (с пафосом) И побежали они, сверкая кружевным бельем сквозь дырявые шаровары, навстречу большевикам с криками: "Спасите нас, убогих, от этого бардака!".

Беднов: Вот сейчас я вижу, товарищ Коровьев, что вы наконец-то начинаете осознавать политику партии.

Булгаков: После того кошмара я всегда считал и считаю, несмотря на свои несколько старомодные политические убеждения, что спасти страну от разрушения смогли только большевики.

Коровьев: А-а, вы тоже прониклись политикой партии!

Булгаков: Да, притом совершенно искренне. И никогда этого не скрывал.

Толстиков: Ну раз среди нас такое единодушное одобрение, то предлагаю - во-первых, утвердить резолюцию об одобрении рассматриваемых романа и пьесы, а во-вторых, немедленно проследовать на легкий аля-фуршет в ресторан Метрополь. (Обращается к Булгакову) Михаил Афанасьевич, не напрягайтесь, банкет организован за счет одной могущественной организации, политику которой мы только что славили во языцех.

Все выходят. Свет гаснет.

Включается свет. Бегемот и Азазелло, одетые в официантов, ставят бутылки на накрытый белой скатертью стол, заставленный разнообразными кушаньями.

Бегемот: (Подняв руку) Маэстро, музыку!

Появляется шум ресторана, смех, звяканье посуды.

Бегемот: Это музыка желудка. А для души!

Начинает играть оркестр.

Азазелло: И еще немного праздника!

Через сцену, кружась в танце, пробегает Гелла и несколько танцовщиц.

Азазелло: Можно запускать дорогих гостей!

Заходят Толстиков, Беднов, Коровьев, Червинский и Булгаков.

Толстиков: Прошу вас, дорогие товарищи, присаживайтесь. Сейчас мы будем предаваться самому циничному эпикурейству.

Все рассаживаются. Азазелло и Бегемот разливают напитки по фужерам.

Булгаков: (с восхищением осматривая стол) Еврипид Тимофеевич, если бы я знал, что аля-фуршет будет настолько легким, я бы взял с собой жену.

Беднов: (хмуро) А я бы всю свою редакцию.

Коровьев: Милейшие коллеги, я вас умоляю, давайте сегодня мы будем думать только о себе. Немного эгоизма никогда не помешает творческому человеку.

Булгаков: То есть, про киевского дядю мне даже вспоминать нельзя.

Червинский и Беднов, не дожидаясь тоста, начинают есть.

Червинский: (энергично ест и говорит мечтательно) В Киеве... в 13-м... в Царском саду... Шато-де-Флер...

Беднов: (жуя) Да уж, это вам не кипяточек на станции у теплушки...

Толстиков: (встает, в руке рюмка) Итак! (обращается к активно жующим Беднову и Червинскому) Друзья мои, отреагируйте на тост! (ко всем) Выпьем за нового нашего коллегу по пролетарской литературе! За Михаила Афанасьевича Булгакова!

Все пьют, закусывают, кроме Коровьева. Азазелло и Бегемот разливают напитки по пустым рюмкам.

Толстиков: Мы с тобой, Михаил, еще поспорим, кто из нас первым написал про тараканьи бега в Константинополе!

Булгаков: (поднимает рюмку) Давайте выпьем за вашу победу в этом споре.

Все пьют, закусывают, кроме Коровьева. Азазелло и Бегемот разливают напитки по пустым рюмкам.

Беднов: (поднимает рюмку) Ну, Миша, за твою пьесу!

Червинский: (поднимает рюмку) Михаил Афанасьевич, чтоб был вселенский успех на премьере!

Толстиков: И чтобы пьеса понравилась этим неистовым критикам, Черткову и Блюмкину. Не дай Бог им чего-то не понравится, даже меня могут в тоску вогнать.

Червинский: Чертков и Блюмкин! Ужас, летящий на крыльях мировой революции!

Беднов: Товарищи, не портите аппетит. Миша, за твою пьесу!

Все пьют, закусывают, кроме Коровьева. Азазелло и Бегемот разливают напитки по пустым рюмкам.

Коровьев: (встает, машет рукой) Всё, пошла гулять губерния!

Усиливается музыка. На сцену выбегают несколько танцовщиц и начинают танцевать. На заднем плане за столом продолжается пиршество. Станцевав, танцовщицы убегают. На сцену на руках Азазелло и Бегемот выносят Геллу.

Бегемот: А сейчас, прекрасная мадемуазель Гелла, споет песню о любви! Она всегда поет о любви! Но сегодня споет немножечко и о смерти! Просим!

Гелла: (поет)

Туман поднялся пелериной зыбкой.

Замолк, сыгравший арию, гобой.

И на прощанье, одарив улыбкой,

Она исчезла в дымке голубой.

Не навсегда, а кажется на вечность

На краткий миг, а мнится на века.

И проклинаю я свою беспечность,

И бьет в висок невинное "пока".

Замолк оркестр и захлебнулся тенор

Устав от беспредельной суеты.

Скрипач, склонившись к неживому телу

Задел смычком бумажные цветы.

С одной стороны сцены появляется Азазелло, с другой стороны Бегемот. Музыка меняется на быструю и бесшабашную.

Бегемот: (поет)

А мы пить буди-им

И гулять буди-им

Азазелло: (поет)

А время приде-ет

Помирать буди-им.

Азазелло и Бегемот подхватывают Геллу и выносят со сцены, создавая ощущение, что она летит по воздуху. За столом в это время остается только Червинский, который лежит лицом на столе..

Червинский: (медленно поднимая лицо над столом) Шато-де-Флер... (роняет голову обратно).

Гаснет свет

Луч света высвечивает на сцене Черткова и Блюмкина. Один одет в кожанку, широкие галифе и сапоги, другой во френч и узкие галифе с высокими ботинками.

Чертков: Он тычет нам в лицо этой протухшей философией семейного уюта и мещанских ценностей. Одни кремовые шторы вызывают желание сорвать их на пол и затоптать рабочим сапогом.

Блюмкин: (встревает) И крестьянским лаптем.

Чертков: Спасибо, товарищ Блюмкин, за политически верное уточнение (продолжает), а этот ветхий Новый год, а елка со стеклянным самоваром?! Наш народ изнывал под гнетом петлюровцев, махновцев и прочих половцев, а он пишет о белогвардейских застольях с контрреволюционными песнями под пошлую гитару.

Блюмкин: И ведь если бы просто играли бы в пир во время чумы. Не-е-т! Они решают животрепещущий для себя вопрос - куда убежать. На Дон к Деникину, в Крым к Врангелю ...

Чертков: Или в Гельсингфорс к Юденичу.

Блюмкин: Надо ставить вопрос на ребро! Нельзя позволить старорежимной гидре заслонить нестиранными дворянскими занавесками перед лицом рабочего класса и трудового крестьянства новые свершения и победы.

Чертков: Срочно нужны передовицы в газетах "Правда" и "Звезда". Я уже уполномочен написать критические отзывы.

Блюмкин: Я возьму на себя толстые журналы. Все слои населения негодуют. Мне пришло гневное письмо от поморских виноградарей.

Чертков: А мне от абхазских оленеводов.

Блюмкин: И само страшное, что весь этот идеологический тротил завернут в бумажку кажущейся талантливости.

Чертков: Да уж! Все эти восторги публики на спектаклях являются политически близорукой реакцией на красиво размалеванную обертку.

Блюмкин: Действительно! Реакция на деревянного троянского коня! Не понимают, что им этот конь наложит ночью!

Чертков: (достает блокнот, начинает писать и одновременно говорит) Я уже нащупываю нерв будущей разгромной статьи. Начинаться она будет словами: "Не позволим, товарищи, прикровенным юнкерам петь "Боже царя храни" на сцене пролетарского театра!

Блюмкин: Чертков, ты гений!

Чертков: Блюмкин, не сравнивай меня с Северяниным. Он крайне буржуазен и мне сейчас обидно.

Блюмкин: Со всей рабоче-крестьянской прямотой заявляю, что ты гений пролетарской ковки, из рессорной дуги.

Чертков: (задумчиво) Неплохая аллегория... Но не будем отвлекаться. Гнилую белогвардейщину мы закопает в силосную яму на самом дальнем конце огорода (записывает в блокнот).

Блюмкин: Точно сказано! И потребуется много времени, чтобы эта идеологически вредная субстанция преобразилась в полезный для нового общества духовный продукт.

Чертков: (продолжая записывать) И ветер социальных перемен донесет до нас весть о перерождении .., а до этого момента в тот конец огорода ни ногой.

Блюмкин: Что-то мы переходим к проблемам сельского хозяйства.

Чертков: Это называется - комплексный подход к проблеме. Ну что ж, за работу, товарищ Блюмкин!

Блюмкин: В бой, товарищ Чертков!

Луч света, в котором стоят Чертков и Блюмкин, гаснет.

Когда включается свет в глубине сцены сидят в старинных креслах с высокими спинками Азазелло, Бегемот, Коровьев и Гелла, одеты в старинные камзолы, со шпагами, в руках у них большие старинные бокалы. Перед ними небольшой стол, на нем бутылки вина, ваза с фруктами, старинные подсвечники со свечами. Ближе к зрителям на низком кресле полулежит Булгаков, ноги его укрыты пледом, на коленях рукопись, в руках карандаш. Он пишет.

Коровьев: (смакуя вино) Все пишет, пишет... Только не то... Не верю я ему. Вот ты, Азазелло, ему веришь?

Азазелло: Сложно сказать, я до конца еще не определился. Боюсь только, что если вера моя угаснет окончательно, то придется сделать выстрел (вынимает шпагу, направляет ее в сторону Булгакова) - бух.

Булгаков вздрагивает. С мученическим видом поглаживает себя в области почек.

Булгаков: Что же так невыносимо колет... (продолжает писать, диктуя себе вслух) "Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния..."

Гелла: Опять любовь рядом со смертью... Вечная трагедия гениев...

Азазелло: А что ты хочешь? У гениев один день за три в зачет идет.

Бегемот: Фагот, но мы сделали все что могли. Более того, он все-таки написал свою историю про князя мира сего.

Коровьев: Не то, не то... Он написал свою историю, а должен был написать нашу.

Азазелло: Ты предполагаешь, Фагот, что он нас обманул?

Бегемот: Потрясающая закавыка!

Коровьев: Обманул того, кто сам призван обманывать? (помолчав) Для нас это было бы полным фиаско.

Гелла: До нашего полного фиаско еще далеко. Если говорить в долгосрочной перспективе.

Коровьев: Попробуем последнее средство. Сыграем на то, что люди больше всего ценят. На жизнь.

Задний план исчезает, на сцене остается один Булгаков. Входит Червинский.

Червинский: Михаил Афанасьевич, приветствую вас! Тихонько прокрался мимо Елены-прекрасной, воспользовавшись незапертой дверью черного хода. Как самочувствие?

Булгаков: Само...чувствие... Великолепно чувствую как болят мои многострадальные почки...

Червинский: (несколько возбужденно) Вам надо срочно выздоравливать! Все хотят вас ставить! Все влюблены в ваши пьесы!

Булгаков: Все, кроме легиона закованных в броню критиков.

Червинский: Не помогла им броня. (Торжественным шепотом) Сегодня арестовали Черткова и Блюмкина.

Булгаков: (после небольшой паузы, спокойно) Абсолютно не удивлен этому. Давно пора было снять эти вериги с русской культуры.

Червинский: Такие мерзавцы! Они и Толстикова к белогвардейцам приравняли за его гениальную трилогию. У Еврипида Тимофеевича даже аппетит пропал.

Булгаков: Знаете, Апполинарий Евграфович, не испытываю ни малейшего злорадства по поводу этих людей. И как человек, стоящий одной ногой в могиле, вам тоже не советую.

Червинский: Не стройте из себя "Бедного Йорика", вам сорок девять лет и все еще впереди.

Булгаков: (вымученно смеется) Спасибо, рассмешили.

Червинский: Вы их всех переживете. Вспомните великого пролетарского поэта! Что он про вас написал?

(декламирует):

"На ложу

в окно театральных касс

тыкая ногтём лаковым

он

даёт

социальный заказ

На "Дни Турбиных" -

Булгаковым."

Булгаков: Ладно вам, Червинский. Я не обижаюсь на упреки в мещанстве. Он был великим человеком и, что самое главное, был искренен. Это многого стоит. Хотя стрелять себе в голову из-за каких-то семейных опереток все-таки пОшло.

Червинский: (задумчиво) Да уж, он и Островского считал первостатейным мещанином. (Через паузу, возбужденно) В МХАТе зашевелились старики-основатели, достали из своих кованых сундуков ваши творенья и сладострастно сдувают с них пыль.

Булгаков: Дай Бог, дай Бог... Хотя уже поздно... Для меня...Но жаль, конечно...

Червинский: Будут ставить всё! Я вам говорю! Такими вещами не разбрасываются. Еврипид Тимофеевич давеча намекнул.

Булгаков: Апполинарий Евграфович, последний год я очень много читаю газет, стал политически подкован, как говорят. Боюсь, что очень скоро всем станет не только не до моих пьес, но и вообще ни до каких. Музы вынуждены будут замолкнуть... И может быть только потом..., когда люди опомнятся... им захочется немного отвлечься от кошмаров и они начнут выкапывать из пепла и золы обгоревшие, но чудом сохранившиеся рукописи. Они начнут их читать, некоторые захотят воплотить прочитанное, возможно вдохнуть в них что-то свое, выстраданное... Но это все не сейчас, это все будет потом...

Червинский: Да что вы! Как же потом?! Во МХАТе фасады красят желтой краской!

Входит Елена

Елена: (шутливо) Червинский, как вам не стыдно. Ходить тихой сапой через черный ход и нарушать покой моего уставшего мужа!

Червинский: (подняв руки) Все, улетаю, уползаю, ваши ручки лобызаю. Михаил Афанасьевич, Елена, до свидания!

Уходит

Елена: Тебе не холодно? Скоро будет чай.

Булгаков: Знаешь, остались последние штришки. Роман, можно сказать, окончен. Кстати, а где газеты за три последних дня?

Елена: (замявшись) Да где-то на кухне валяются.

Булгаков: Милая супруга, не беспокойся. Последний год меня волнует только международное положение. Газетные разделы о культуре я больше не читаю.

Елена: (скорбно) Сегодня о тебе разгромная статья в "Правде" перед международными новостями, на первой странице. Авторы Чертков и Блюмкин. Могу тебе почитать, если хочешь.

Булгаков: Не надо, я могу эту статейку процитировать наизусть. Я могу даже писать статьи, как Чертков и Блюмкин и никто не отличит.

Елена: Единственное, скажут, что Чертков и Блюмкин наконец-то окончили курсы повышения квалификации по русской грамматике... Все это пустое! Вот сегодня звонил доктор, сказал, что тебе категорически необходим постельный режим.

Булгаков: Лежа так неудобно писать. И, кстати, лежа так неудобно болеть!

Елена: Зато удобно выздоравливать. Я постелила тебе постель, переляг пожалуйста.

Булгаков: Кстати, Чертков и Блюмкин сегодня арестованы. Подробностей не знаю, но сегодняшняя статья их последняя пуля в меня.

Елена: (в изнеможении опирается на спинку кровати) Наконец-то! Наконец-то они там в правительстве поняли... (Возбужденно) Значит, твой роман про мастера можно печатать! Ты же его дописал?!

Булгаков: Я его завершил... А он, по-видимому, завершит меня.

Елена: Что ты такое говоришь!? Это же гениальное произведение!

Булгаков: Не знаю, не знаю... вообще все чаще вспоминаются слова про гения и злодейство... извини, что-то я устал, действительно перелягу...

На заднем плане появляется кровать. Елена помогает Булгакову подняться и дойти до кровати, он ложится, Елена укрывает его одеялом.

Елена: Пойду чай заварю.

Выходит. На сцене появляются Азазелло, Бегемот, Коровьев и Гелла. Они одеты в старинные костюмы, мужчины со шпагами. Азазелло в белом плаще с красной окантовкой.

Коровьев: Позвольте побеспокоить вас, дражайший Михаил Афанасьевич. Как ваше здоровье?

Булгаков: (с оптимизмом) Судя по всему, я умираю.

Коровьев: (с деланным трагизмом) Какой кошмар! Так рано! Сколько гениальных творческих планов летят в тартарары! (надрывно плачет в плащ Азазелло).

Бегемот: (глумливо) Что доктора говорят?

Булгаков: Последнее время они только пишут. Непонятным почерком.

Азазелло: (указывает на рукопись) Вы, я смотрю, тоже написали тут кое-что? И почерк разборчивый.

Булгаков: Тут дело не в красоте выведенных буковок.

Гелла: (берет в руки рукопись) Вы здесь себе каллиграфически вывели диагноз.

Коровьев: (утеревшись плащом Азазелло, всхлипывая) Все поправимо, мы тоже доктора определенных и неопределенных наук. Мы можем кое-что исправить в анамнезе. Только нужна ваша помощь.

Бегемот: От вас требуется однозначный и неопровержимый акцепт.

Булгаков: Какой же?

Азазелло: (указывая на рукопись) Сделайте в вашем романе так, чтобы ЕГО - Иешуа - совсем не было!

Луч света освещает лежащего Булгакова и стоящего перед ним в плаще Азазелло.

Булгаков: (после паузы) Но ведь это будет ложь.

Азазелло: (запахиваясь плащом) А что есть ложь!?

Коровьев: (после паузы) Действительно, что есть ложь? Может быть, это просто другая правда. Подтвердите, что Иешуа вовсе и не было, и останетесь живым и здоровым.

Гелла: Выздоровеете не позднее завтрашнего утра.

Булгаков: (устало) Нет. (пауза) Нет.

Несколько секунд все молчат.

Азазелло: Фагот, ну на нет и суда нет.

Гелла: (обращаясь к Булгакову) Глупый...

Коровьев: Вся беда в том, что выбор индивидуума всегда делает его душа.

Бегемот: Так уж заведено. Азазелло!

Азазелло протягивает указательный палец в сторону Булгакова и говорит "бух". Звучит мрачная музыка, происходит затемнение. Музыка постепенно становится торжественной и на кровать с Булгаковым опускается мощный луч света. Азазелло, Бегемот, Коровьев и Гелла превращаются в черные фигуры, некоторое время панически мечутся по сцене, после чего исчезают.

На сцену выходит Елена с подносом, на котором стоит две чашка и чайник. С другой стороны выходит Червинский в черном фраке и начинает читать стихотворение. Елена некоторое время в оцепенении стоит перед кроватью, после чего поднос с грохотом падает из ее рук, она садится на пол.

Червинский: Анна Ахматова на смерть Булгакова.

(читает стихотворение А.Ахматовой "Памяти Булгакова")

Вот это я тебе, взамен могильных роз,

Взамен кадильного куренья;

Ты так сурово жил и до конца донес

Великолепное презренье.

Ты пил вино - ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе впустил

И с ней наедине остался.

И нет тебя, и все вокруг молчит

О скорбной и высокой жизни,

Лишь голос мой, как флейта, прозвучит

И на твоей безмолвной тризне.

И кто подумать смел, что полоумной мне,

Мне, плакальщице дней погибших,

Мне, тлеющей на медленном огне,

Вcex потерявшей, все забывшей,

Придется вспоминать того, кто, полный сил,

И светлых замыслов, и воли,

Все кажется, вчера со мною говорил,

Скрывая дрожь предсмертной боли.

Занавес медленно закрывается, скрывая Червинского и Елену, стихотворение заканчивается при закрытом занавесе.

Оставить комментарий © Copyright Гусев Вадим Вадимович (vadiagus@rambler.ru) Размещен: 03/11/2022, изменен: 03/11/2022. 64k. Статистика. Пьеса; сценарий: Скачать FB2	Оценка: *10.004** Ваша оценка:

Гусев Вадим Вадимович Булгаков против мастера

Гусев Вадим Вадимович
Булгаков против мастера