Тихо вокруг, как только может быть тихо в самый жаркий полдень начала августа в глухом украинском селе. Кажется, от зноя всё вокруг впало в спячку: и люди, и птицы, и многочисленная хозяйская живность, и даже деревья в саду.
Хотел, было и я вздремнуть, но брошу случайный взгляд на хозяйственную клетчатую сумку, стоящую на лавке у печи, как куда-то улетучивается сон, и всё кружатся, кружатся в голове беспокойные мысли....
Вот стоит себе сумка, с виду такая же, как и тысячи ей подобных, открой её, а там - тугие пачки писем, пожелтевших от времени. Для кого-то это просто старые, никому не нужные бумажки, для кого-то это просто письма, пролежавшие два десятка лет аккуратно упакованными в целлофановые пакеты, а для меня - это мои письма, в которых осталась часть моей жизни, мои мысли, мои чувства.
Александра Андреевна, моя тёща, сохранила каждое, что приходило от меня в их дом, складывая их по датам. Вначале это были наивные курсантские, написанные под впечатлением от первой нашей встречи с её дочерью, которая со временем стала моей супругой. Потом пошли письма - признания, постепенно превратившиеся в пышущие жаром страсти послания от охвативших нас чувств, а когда мне пришлось для дальнейшего обучения переехать из Ворошиловграда в поселок Багерово, что под Керчью, то письма стали приходить чуть ли не каждый день. Приезжая в отпуск я привозил с собой письма, что писала мне Света, и Александра Андреевна тоже складывала их в каком-то только ей известном месте. Туда же отправлялись и письма, пришедшие из далёкого военного гарнизона на территории Эстонии, куда забросила меня судьба после окончания училища. Ещё почти год нам пришлось переписываться, пока моя жена не защитила диплом и не приехала ко мне.
Я как-то поинтересовался: "Для чего нужно хранить всё это?". Ответ тогда меня обескуражил: "Для того, чтобы через много лет их прочитали ваши дети и узнали как вы жили и любили друг друга".
Но не эти письма беспокоили сейчас меня, а пачка конвертов, перевязанных тесьмой. В ней были письма с афганской войны. Уже неделю они не давали мне покоя. Даже не перечитывая их я знал, что прочти их посторонний человек, то очень немного узнает он о моей жизни, о том, чем я жил в то время. Не позволяла всего писать не столько военная цензура, сколько собственная боязнь причинить боль своим близким: жене, дочери, родителям. Столько лет прошло, но до сих пор помню, как тяжело давались мне строки наподобие тех, которые я обычно писал, вернувшись с "боевых": "...вот и вернулся я из рейда. Живой, здоровый, только устал немного от местной жары...". Помню, пишешь подобное, а перед глазами стоят лица тех, кого уже никогда не будет, или искривлённые гримасой боли лица раненных, которых приходилось отправлять санитарным рейсом, порой, с наспех подобранной из-за дефицита времени вертолетной площадки где-то высоко в горах....
Это - только моё. Никому не надо знать и видеть то, что мне довелось.
А может наоборот: нужно не только сохранить их, не только самому перечитать всё, чтобы вспомнить ненаписанное когда-то, а взять перо и описать то, что осталось между строк, но до сих пор осталось живым в памяти? Это больно. Это страшно. Но нужно сделать это, чтобы не только самому вновь пережить пережитое когда-то, но и мои близкие, прочитав написанное, вспомнили ту часть нашей жизни, где самым частым в употреблении словом было слово "Афган" и узнали то, о чем только догадывались.
А вдруг прочтёт кто-то из вершителей судеб ещё ненаписанные мною строки и задумается: а есть ли в жизни что-то более ценное, чем сама жизнь? И эти размышления повлияют на его решение, от которого не войдёт в чей-то дом горе, а только преумножится счастье.
Вспомнились слова православной молитвы, которую читают, когда не знают, как поступить:
Господи, я человек грешный и не разумею как должно, но Ты, Милостивый, вразуми меня как поступить.
Перекрестился.
Всё правильно. Никто кроме Господа не вразумит, как правильно поступить. Достал Православный Молитвослов, брошюру "Молитвы на всякую потребу" издания Свято-Успенской Киево-Печерской Лавры, которые давно уже стали моими неизменным спутниками.
Господи, Иисусе Христе, открой мои очи сердечные, чтобы я, услыша Слово Твое, уразумел оное и исполнил волю Твою. Не скрой от меня заповедей Твоих, но отверзи очи мои, чтобы я уразумел чудеса от Закона Твоего. Скажи мне безвестное и тайное премудрости Твоей! На Тебя уповаю, Боже мой, и верую, что Ты просветишь ум мой и смысл светом разума Твоего и что тогда я не только прочту написанное, но и исполню оное. Соделай, чтобы я не во грех себе Жития Святых и Слово Твое прочитал, но во обновление и просвещение, и в святыню, ив спасение души, и в наследие жизни вечной. Ибо Ты, Господи, просвещение лежащих во тьме и от Тебя есть всякое деяние благое и всякий дар совершенный.
(Молитва перед чтением духовных книг).
Стараясь как можно внимательнее читать слова Святых Отцов и православные молитвы, мысли мои понемногу упорядочились.
Все в руках Господних. Ему одному ведомо, как следует поступить. Вот и пришло решение: если сохранились эти письма за столь длительный срок, то явно не для того, чтобы быть забытыми или уничтоженными сейчас. Пока есть время, нужно перебрать пожелтевшие конверты, выбросить ненужное и не представляющее никакой ценности.
Перекрестился....
Стараясь не разбудить сладко спящую супругу, я достал из уже ставшей ненавистной от доставленных ею волнений и переживаний сумки заветный пакет. Тот самый, в котором лежала пачка конвертов, туго перевязанных тесьмой, в которых ждали своей участи мои письма из Афгана. Потом, подумав, взял наугад еще одну пачку и, тихонько прикрыв за собой дверь, вышел в сад.
Где-то в самой вышине, на самой верхушке груши о чём-то перешептываются листья. О чем же их разговор? Старая груша сорта лимонка с незапамятных времен росла по соседству с яблоней, затеняя добрую половину сада. Только я помню её более двадцати лет, и, кажется, за двадцать лет она совсем не изменилась. Сколько же довелось ей повидать на своём веку? Помнится, покойный тесть как-то рассказывал, что она уже росла и была довольно высокой, когда они переселились сюда из опустевшего хутора Журавка. Это было где-то в середине пятидесятых годов. Значит, свой полувековой юбилей груша уже отпраздновала.
В это время года дорожку, ведущую к летней кухне, что проходит в тени деревьев возле старого дровяника и всё пространство, вплоть до сколоченного из грубых досок стола, стоящего у самой кухни, обычно покрывал сплошной ковёр из небольших, но очень сладких лимонно-желтых груш, упавших с веток. Нынешний год для дерева оказался неурожайным. Как-то ночью, в самую пору цветения, ударили сильные заморозки, и к полудню в небо глядели только голые ветви груши и соседней яблони, а вся земля под ними покрылась бело-розовыми лепестками.
Закурил. Пошарудил кочергой в плите, на которой стоял двухведерный чугунок, полный картошки из прошлогоднего урожая, приготовленный хозяйкой, бабой Галей, для того чтобы я, налил в него воды и сварил картошку для кормления всякой дворовой живности. В следующем году хозяйке исполнится девяносто лет, но по-прежнему некоторым хозяйкам впору позавидовать ее энергии: гуси, утята, кролики, куры, две наседки водят за собой цыплят. Куда столько? Ответ меня обескуражил своей правотой: "Вы приехали, другие гости приезжают. Чем кормить? Зарезала петуха или курицу - вот вам борщ и готов. Опять же куры яйца несут. Захотелось перекусить, а готовить нет времени - изжарил яичницу, тушенки открыл, помидорчиков, огурчиков намыл и уже сыт. Да и стыдно мне что-то у соседей или на базаре покупать такое, что сама вырастить могу. Были бы силы, то козу держала бы". Вот тебе и девяносто лет!
Взгляд упал на пакет, лежащий на столе. Сейчас возьму, разожгу плиту этими письмами, и тогда не будет ни рвущих душу воспоминаний, ни ночей, полных переживаний вместо сна!
Казалось, даже листва престала шелестеть от этой кощунственной мысли. Нет! Ни за что!
Развязал завязанную "бантиком" тесьму. Пачка писем с обратным адресом: Полевая почта 16411 "Л" и моей фамилией. В углу конвертов тёщиной рукой проставлены порядковые номера. Все письма сложены в очерёдности отправления. Спасибо вам, Александра Андреевна, за заботу!
Решил написать тебе пару слов, хотя заранее знаю, что письмо это отправлю нескоро - нужно ещё добраться до своей части, устроиться. Ну, всё по порядку: дома я сделал все так, как ты просила. Конечно, у тебя бы лучше получилось, но, думаю, будешь довольна.
После нашего крайнего телефонного разговора я совсем упал духом. Стало так обидно, что я не увидел, как наша Танюшка уже самостоятельно ходит, что в переговорной кабинке чуть не расплакался....
Крайние дни в Сууркюле плохо помню. "Обходной лист" подписал на следующий день после вашего отлета, а вечером уже и все необходимые документы были на руках. Чем занимался? Ходил к Ассоновым, Матвеевым, заскочил к Серебрянскому, а утром отдал ключи Вере. Она меня проводила с Машкой Ассоновой до автобуса, всплакнула. Так тяжело было уезжать! Может быть, это даже и к лучшему, что ты уехала раньше.... Мне было легче так. Хотел, было, рвануть в Ворошиловград, но билетов не было, аж до 19 апреля, поэтому я полетел в Ташкент.
В Ташкенте был недолго - всего сутки. Пока нашел штаб округа, пока добрался до пересылки - уже было около 11 часов по местному времени. В 14 часов сказали, что улечу в 22 часа или следующим утром в 8.00. Мне сделали укол туда, куда я тебе делал, когда ты болела воспалением легких, и помчался в город - отправить тебе телеграмму и перевод с оставшимися у меня деньгами. Здесь выяснилось, что крупные суммы через границу перевозить нельзя, да и зачем мне в Афгане русские деньги? Оставил себе немного на всякий случай.
Вечером я не улетел, а улетел только следующим утром. Зато съездил домой к маме Валеры Матвеева, отдал письмо и ночью вернулся назад, на пересылку.
Здесь совсем не так, как рассказывали. Жил как в гостинице. Столовая - рядом. Очень удобно. Даже расписание движения поездов и самолетов есть. Узнал, что на Ворошиловград самолёты летают нечасто, а вот до Донецка можно улететь в любой день. А это совсем рядом с вами - каких-то девяносто километров.
До Кабула долетели быстро. Я сначала было, упал духом, так как сказали, что служить надо 2 года. Но потом, когда уже добрался до начальника КП ВВС 40 армии, то от него узнал, что в авиации все, кто участвует в боевых действиях, служат 1 год, и в течение 1-2 месяцев их после этого отправляют в Союз. В самой столице не останусь - наш брат наводчик ведет кочевой образ жизни, поэтому сейчас жду попутного транспорта туда, где раньше служил Семиген. Ты его должна помнить. Рослый такой, мощный прапорщик. Начальник просил подумать насчет моего перевода на КП ВВС. У них два парня, из вновь прибывших, просятся в наводчики. Вот такие дела. Думаю.
Приеду в часть к себе, устроюсь, узнаю свой адрес и отправлю это письмо.
Теперь, тебе, наверное, интересно, как ты будешь получать деньги. Оформил их аттестатом. Будешь каждый месяц, начиная с июня или июля. Аттестат я оформил на тещу. Ей будет приходить с военкомата бумажка или талончик, и она по ней будет получать деньги на почте. Я сделал так, потому что ты собиралась где-то в августе вернуться в Эстонию, а на два адреса аттестат оформлять нельзя. Вот мамка будет получать деньги, и пересылать их тебе. Хотел, было переводы слать, но ребята отсоветовали. Говорят, что мотаться в Кабул мне часто не придется, буду ездить один раз в два-три месяца и за это время получать деньги. Так что деньгами тебя обеспечил. Распоряжайся ими по своему усмотрению.
Рассчитывай, что до Нового Года, возможно, приеду дней на 10 в профилакторий, в Ташкент. Обычно ребята отмечаются и едут домой дней на десять-двенадцать, в зависимости от того, как с билетами удается прокрутиться. А если не удастся поехать в профилакторий, то в апреле следующего года я уже точно приеду по замене в отпуск и насовсем.
Здесь я встретил Витьку Чикова (помнишь, был "комсомольцем" в нашем ОБАТО (отдельный батальон аэродромно-технического обеспечения - примечание автора), он жил в соседнем подъезде и как-то заходил к нам в гости). Витя уже ждет заменщика. Так что теперь земляки и в Кабуле у меня есть.
Трудно здесь, Заинька. Вокруг горы, духота, жара ужасная, а ляжешь спать - снятся города, наш дом, ты с Танюшкой....
Милые, родные мои, как вы там? Как живете? Танюшка ещё не забыла своего папку? Мысленно целую и обнимаю вас, хорошие мои.
Светочка, не грусти. Пусть этот год пролетит как день. Ты помни: я люблю тебя с каждым днем всё сильней и сильней. Только ложусь - сразу вспоминаю твои ласковые руки, твои губки....
Эта разлука у нас самая длительная и трудная. Но я уверен: всё будет хорошо, и мы снова будем все вместе. Ты только жди меня. Это поможет мне пройти через весь этот кошмар, и наступит такой день, когда вновь сможешь обнять своего родного, любимого Юрочку. А пока я каждую ночь буду мысленно прилетать к тебе и любоваться твоей красотой, тихонько, чтобы не разбудить, буду целовать, и ласкать тебя....
На этом буду заканчивать, хотя хочется писать ещё и ещё. Вот, доберусь до места, устроюсь, и буду писать много-много, а это письмо отправлю, как только узнаю свой адрес.
До свидания, хорошая моя.
Целую тебя и Танюшку.
Ваш Юра.
Р.S. Передавай привет мамке и папке.
Пиши по адресу:
01641 Полевая почта 16411 "Л".
Мне.
Это моё первое письмо из далекого Афганистана, отправленное уже из Баграма, куда добрался почти через неделю после моего приезда в Кабул. Когда читал его, то перед глазами вставали картины того далекого времени. Крайние дни перед отъездом на войну, досада на самого себя за то, что отправил жену и дочку к родителям раньше на двое суток, чем наступил тот момент, когда самому нужно было вылетать в Ташкент и поэтому не увидел, как сделала свои первые шаги собственная дочь.
Вспомнил, как плакали на автобусной остановке у КПП гарнизона провожавшие меня соседка Вера и подружка жены Марина, которую мы почему-то "перекрестили" в Машку.
Вспомнил и людей, что повстречались мне по пути на войну, и как рвался поскорее вылететь с Ташкента в Кабул. До сих пор не пойму, что это было: желание поскорее закончить эти рвущие душу формальности и хлопоты, связанные с переездом к новому месту службы, или толкало меня в Афган что-то другое? Часто задаю себе этот вопрос и не могу до сих пор найти на него ответ.
Интересно, как бы я поступил, повторись всё снова? Не знаю. До сих пор осталось двойственное чувство: хочется всё забыть, но и со страшной силой что-то тянет снова в Афганистан. Наверное, потому, что там остались частицы моей души и сердца.
Машинально растопил плиту. Глядя на разгорающееся пламя, я улыбался, вспоминая свои неуклюжие и наивные попытки успокоить жену, выдумав какую-то невероятную историю о предложении мне служить на каком-то командном пункте. Многие мои коллеги - авианаводчики шли на подобный обман, чтобы хоть как-то успокоить своих близких. Находились даже такие, особенно среди холостяков, что писали в письмах, что служат в настоящее время не в Афганистане, а в Монголии, пользуясь тем, что там и там адрес начинался одинаково: Полевая почта, а далее следовал пятизначный номер и буква в кавычках. Как правило, такой обман раскрывался очень быстро....
Вокруг по-прежнему жарко и тихо. Потрескивают дрова в плите. Валит дым из дымохода. Ничего, нагреется печка - серые клубы, устремляющиеся к голубым бескрайним небесам, сменятся легким маревом. Так всегда происходит.
Вот уже почти сутки, как я живу в своём новом гарнизоне. Два дня не мог улететь сюда - не было попутного борта. За это время встретил много друзей по училищу, даже Валерку Бородина со своего отделения. Много здесь наших, оказывается. Все приехали, в основном, в ноябре-декабре прошлого года. Живут нормально. Работы, правда, многовато, но, как сказал Валерка, кстати, ты его должна помнить - он был на выпускном вечере, и тебя не забыл, комментируя назначение меня на должность авианаводчика: "...Это даже и к лучшему. Больше работы - быстрее время идёт".
Комната, где теперь я живу, расположена очень удачно: и клуб, и столовая недалеко. В нашем модуле есть душ и парикмахерская. Как только получу деньги, то обстригусь наголо - очень жарко. Если бы не кондиционер в комнате, думаю, приходилось бы мне туго. А так весьма даже неплохо получается: закроешь двери и окна, разляжешься на койке, и наслаждаешься прохладой.
Питаюсь по лётной норме. Всегда сыт. Так что, Зайка, в этом плане всё в полном порядке. Воду сырую не пью. Я привёз с собой шиповник. Мы теперь завариваем его, охлаждаем и пьём вместо воды, а еще часто пьем обыкновенный чай. Оказывается, во время жары горячий чай очень хорошо утоляет жажду. Так что, Светик, за меня не волнуйся. Желудок уже работает как часы, а первых два приходилось мне туговато, особо "любимым" местом был туалет, но по приезду все через это проходят. И меня не миновала подобная участь.
Начальника своего пока еще не видел. Почти вся группа сейчас в горах. Вернутся лишь через неделю. Поэтому ты не пугайся, если иногда будут перерывы в письмах на несколько недель - в горах не до писем. Понимаю, что это очень тяжело, но что поделаешь.... Зато, когда вернусь, то обещаю писать длинные-длинные письма, как ты любишь. И ещё одно: по опыту старожилов письма в один конец идут десять-пятнадцать дней. Лишнего не пиши и не спрашивай, прекрасно знаешь, где я сейчас нахожусь.
В Кабуле, перед самой отправкой сюда, получил новую форму. Теперь хожу, весь в х\б, которое здесь окрестили "мабутой": куча карманов, белый подворотничок, а на голове - пилотка с козырьком, которая, хотя и называется так, но больше смахивает на кепку. Форма мне нравится. Самое главное, что в ней не так жарко. Пока она выдаёт во мне новичка, но скоро солнце сделает своё дело, и она вылиняет.
Сегодня воскресенье. У нашей Танюшки День рождения - целых одиннадцать месяцев человеку стукнуло. Интересно, как вы его празднуете без меня? Очень хотелось бы взглянуть, как она топает "сама-сама". Почему-то не могу себе этого представить, а через месяц ей уже год будет. Пусть растёт большая-большая, красивая, не болеет и слушается маму.
Тут разговариваем, в основном, почему-то о детях. Некоторые, побывав в отпусках, жалуются, что, когда приезжаешь домой после такого долгого отсутствия, то дети папу называют дядей в течение двух-трёх дней. Интересно, забудет ли Танюшка меня за это время, что я здесь прослужу? Обидно будет услышать от нее, что я - дядя.
Вот передо мной лежат фотографии, что захватил из дому. Вы так далеко, но и так близко. Смотрите на меня, улыбаетесь....
Светочка, как тебе живётся? Не обижает ли кто? Ты пиши подробней обо всём, пожалуйста. Где-то дней через пятнадцать придут твои первые письма. Я жду их с нетерпением. Соскучился очень сильно. Ложусь спать - вижу наш дом, вас с Танюшкой, мы с тобой занимаемся чем-то, разговариваем, целуемся украдкой, а проснёшься - ничего этого нет. Нет высотных домов, нет городской суеты и даже тишины ночного гарнизона нет. Тут даже во сне как будь-то, находишься на работе: постоянно гудит аэродром, что-то периодически бабахает.
Правильно мне говорили ещё на пересылке в Ташкенте, что здесь совсем другие люди, другие порядки. Действительно, это - так. Намного дружнее люди живут здесь, чем в Союзе. Вся мелочность, как шелуха на ветру отлетает. Человека видно сразу.
Милая, родная моя, прошло всего две недели, как мы расстались, а я уже так соскучился, что кажется, что целых два месяца мы уже не виделись.... Чтож, остаётся только радоваться, что до возвращения домой мне осталось около пятидесяти недель. Своего рода круглая дата. А ведь когда-то наступит момент, когда до встречи будет оставаться двадцать, десять, пять, две недели....
Я понимаю, что тебе сейчас очень трудно. Но ты крепись, малыш. Когда становится очень плохо, подумай, что я люблю тебя, и о том, какая интересная жизнь нас ждёт впереди. Вот вернусь, сядем рядышком, уже у себя дома, и будем рассказывать друг другу обо всём, что не смогли рассказать за этот год разлуки, а как-нибудь вечером или даже ночью пойдём гулять по лесу, как любили это делать раньше, особенно, когда наступают Белые ночи.
Рядом с нашим модулем растёт сосна. Смотрю на неё и вспоминаю наши леса. Каким ветром это северное чудо занесло в эти горы? Кто его знает....
Кстати, о горах. Очень красивые горы вокруг, а иногда смотришь на них, то иногда, кажется, что дразнится кто-то: у нас жара стоит несусветная, а буквально рядом, на вершинах, лежит снег. Чудно.
Передавай привет мамке и папке. Как там у них дела? Что нового? Как дела у твоей сестренки? В общем, пиши всё подробно, как любила ты это делать раньше, ещё в курсантские и лейтенантские наши годы. Самое главное - береги себя и Танюшку. Не перегрей её на солнышке и сама не сильно загорай. Помнишь, как я раньше, еще дома говорил: "Ты там кушай витамины за себя и за меня"? Теперь хочу добавить: ты за меня там ешь витамины, а я за тебя здесь загорать буду.
Вот пока и всё, что хотел написать. Я решил, что длинные письма больше писать не буду, а лучше буду писать короткие, но чаще. Ведь каждый день приносит что-нибудь новое. Договорились? А когда придется уходить в горы, то ежедневно буду делать небольшие пометки, а, вернувшись, глядя на них, стану описывать всё пережитое уже подробно.
Зайка, не грусти. Всё будет хорошо.
Пиши.
До свидания.
Люблю. Целую.
Навсегда твой Юра.
P.S. Поцелуй за меня Танюшку.
19.04.87 год.
Подбросил в плиту дров, закурил, и снова рука сама потянулась за очередным конвертом. Нетерпелось вновь вернуться к своим письмам с войны. Уж больно яркими были первые мои впечатления первых дней, проведённых в Баграме.
К прочитанному ранее вспомнил, что в нашей комнате самым первым меня встретил капитан Фёдоров. Он был начальником склада ГСМ (горюче-смазочных материалов), заведовал спиртом всей Баграмской авиабазы. Геннадий искренне дружил с офицерами нашей группы, и большую часть своего свободного времени проводил среди нас, а когда группа уходила на "боевые", то вообще переселялся в нашу комнату. Поддерживал в ней порядок, тщательно прибирался, если мы уходили в срочном порядке, успев, лишь переодеться, подхватить уже заранее сложенные рюкзаки или РД (ранец десантный - прим. автора) и автоматы, постоянно висевшие в изголовье койки каждого. Получал приходящие нам письма, бережно раскладывая их на подушки адресатам. Где только возможно старался хоть что-то узнать, где мы и все ли благополучно, а за неделю до предполагаемого возвращения с гор начинал заготавливать продукты для праздничного стола. За такую преданность и заботливость его называли "почётным авианаводчиком" или Отцом Федором.
Прилетел я в Баграм около трех часов ночи на.Ан-26, самолете-лабаратории, развозящем почту по аэродромам Афгана и через каких-то полчаса уже стоял посреди комнаты, где жили авианаводчики. Геннадий всё сокрушался, что не готов встретить меня "по-человечески", а утром проснулся от того, что кто-то жарил картошку на миниатюрной кухоньке, которую соорудили хозяева, отгородив часть комнаты. На столе уже поджидали невесть откуда взявшаяся тарелка с солеными огурцами, банки с соком, лежало несколько непривычно маленьких консервных банок с тушенкой, сосисочным фаршем и печенкой. Подобных "деликатесов" я ещё не пробовал, конечно, кроме тушенки, но не прошло и месяца и, находясь на "боевых" в горах Алихейля эти блюда стали составлять основу моего питания. На полке под кондиционером охлаждалась полутора литровая фляга с уже "правильно" разведенным техническим спиртом....
Пока я плескался в душе, смывая недельную грязь, Федоров закончил свои кулинарные изыскания. Сидя за накрытым столом, он терпеливо ждал и наблюдал, как достаю из чемодана и переодеваюсь в спортивный костюм. Затем, увидев, что я готов, достал какие-то плошки черного цвета, пояснив, что это - "нурсики". Налил в них разбавленный спирт, предложил отметить моё прибытие и познакомиться поближе.
Пили немного, "рюмки" по четыре-пять, не больше, зато много говорили. К концу трапезы я уже был заочно знаком со всеми своими будущими коллегами и узнал много о предстоящей работе.
Потом Геннадия куда-то вызвали. Уходя, он посоветовал мне на улицу без надобности особо не высовываться - из-за моего прибалтийского "загара", чтобы не сжечь кожу лица на самом солнцепёке.
Помню, помыв посуду и наведя порядок в комнате, я сел, было, писать письмо, но, поразмыслив, решил перенести это занятие на вечер, когда будет не так жарко....
Подремав пару часиков, я закончил письмо, которое начал писать ещё в Кабуле и отнес его туда, куда посоветовал мне Федоров.
Второе письмо писал, уже вернувшись с ознакомительной прогулки по городку, а когда уже заклеивал конверт, то на пороге комнаты показался Геннадий, за которым стояло несколько летчиков, живущих в соседних комнатах нашего модуля. Знакомства продолжались....
Где ты сейчас, Отец Федор?
Здравствуйте, мои дорогие девочки!
Солнышко скрылось за горы, и я решил написать письмо. День сегодняшний прошел быстро. С утра встал на партийный учет и продолжил изучение местных достопримечательностей. В общем, тяну, как могу время до того момента, когда вернутся с гор наши ребята. Скучновато, конечно, но куда денешься.
Жара стоит несусветная. Днем на улицу не выйти, а говорят, что скоро ещё жарче станет. Даже не верится, что подобное бывает
Чем вы, интересно, занимаетесь? Как себя ведет Танюшка? Он, совсем большая стала. Теперь уже, наверное, столько новых слов говорит, что я даже не могу уже себе и представить, как бы мы с ней сейчас общались. Не может быть, чтобы наша малютка не вытворила каких-нибудь новых проделок. Ты пиши подробнее обо всем, Зайка. Уж больно хочется всё знать.
Ночью приснилось, будь-то мы втроём гуляем по нашему Сууркюлю. Танечка бегает среди сосен, мы идем обнявшись, и ты рассказываешь, как тебе было плохо без меня....
Ничего, потерпи этот годик, малыш, и все станет на свои места. Не нужно тебе будет больше переживать обо мне, волноваться. Потерпи, хорошая моя.
Хочу поздравить тебя с праздником Первомая и пожелать всех благ. Поздравляю заранее, так как письма идут очень долго. Следующий Первомай встречать будем уже втроем. Я обязательно буду в отпуске, и мы, как всегда, все вместе пойдем в лес на шашлык. Представляешь, как будет весело?
Хочу немного отвлечься. Оказывается, тут Новый Год встречают двадцать первого марта, а на дворе сейчас стоит тысяча триста шестьдесят шестой год. Со временем вообще интересно получается: пока я летел из Таллина в Ташкент, то стрелки на часах перевел вперед на три часа, а здесь время от московского отличается всего на полчаса. У тебя, например, 21.00, а у меня - 21.30. так что, дорогая моя "ханум" (это жена на форси), рассветы я встречаю раньше тебя.
Под окном нашей комнаты развелось осень много "сверчков". Прошлой ночью они вели себя особо громко, и я решил их немного утихомирить. Но к моему удивлению, это оказались не сверчки, а самые обыкновенные лягушки, только они здесь так своеобразно квакают.
Кто-то под окнами завел огород. Лук, петрушка, укроп растет, а поливают это хозяйство по ночам. Вот и развелось здесь изрядное количество лягушек. Днем, на жаре, их не видно, а ночью притворяются сверчками и квакают.
Что ни день, то чему-то новому удивляешься.
Милая, родная моя, очень плохо мне без тебя. Ни поговорить откровенно, ни приласкаться, ни просто почувствовать внимание к себе. Только в таких условиях, как сейчас, понял как дорога мне ты. Я часто вспоминаю, как мы прощались в аэропорту, как ты с Танюшкой на руках долго стояла у трапа самолета и все смотрела и смотрела на меня.... Стюардесса понимающе позволила тебе до самого последнего момента не подниматься на борт.
Хорошие мои, как вы там без меня? Чем занимаетесь? Вспоминаете ли своего папку? Я постоянно думаю о вас. Танюшка, наверное, многому без меня научилась. Хоть бы глазком на вас взглянуть.... Трудно без вас. Пройдет год, и все станет на свои места. Год - это так много! Но есть слово НАДО. Поэтому нужно набраться терпения.
Пиши обо всём, моя ненаглядная.
Уже скоро получу первые твои письма, и я успокоюсь.
До свидания, пусть и нескорого, но радостного.
Мысленно обнимаю и целую вас.
Ваш папка.
P.S. Зайка, напиши: когда тебе выслать справку для того, чтобы устроить Танюшку в садик вне очереди? Может, что ещё нужно?
Не грусти. Береги себя и Татку.
Юра.
20.04.1987 года.
Здравствуйте, дорогие мои девочки!
Вчера не получилось написать вам письмо - вечером не стало света. Здесь подобное случается довольно часто. Поэтому пишу через день. Дела мои идут нормально. Все меньше и меньше осталось до возвращения наших товарищей с гор. Тогда и начну по-настоящему работать, а пока занимаю себя тем, что изучаю свое новое место службы.
Посетил магазины в нашем городке. Ты знаешь, Валерка Бородин, о котором я тебе уже писал, оказался прав: ничего тут хорошего нет. Примерно тот же выбор, что и в Союзе, по крайней мере, в Прибалтике. Правда, есть некоторые интересные мелочи, а из крупных вещей ничего толкового не видел. Так, лежит кое-какая аппаратура, бритвы дорогущие, обувь, джинсовые костюмы. По крайней мере, ожидал увидеть более ценные вещи. Поэтому сделал для себя вывод: лучше пока буду экономить чеки, чтобы со временем купить хороший магнитофон, да мелочевку на подарки, и всё на этом. Но мои новые знакомые говорят, что как не экономь, а чеки "плывут" со страшной скоростью. Через некоторое время столовская еда надоест и захочется элементарных вещей: и минералки попить, и вкусненького чего-нибудь съесть, и сигарет порядочных покурить. Как-нибудь перебьюсь. Курить постепенно бросаю - живем в высокогорье, да и жарко на улице. Курю уже не больше трех-четырех сигарет в день. Пока хватает, больше не хочется. Посмотрим, как дальше дело пойдет.
Сегодня к вечеру стало немного прохладнее, а ближе к ночи познакомился еще с одним местным явлением - задул ветер-афганец. Очень неприятная вещь. Прошелся по улице, а назад вернулся весь в пыли, на зубах песок скрипит. Сейчас за стеной такое творится, что и смотреть страшно: сильный монотонный ветер, который тащит в себе целые тучи пыли. В комнате слышен вой, а одеяла на койках покрылись тонким слоем мелкого-мелкого песка.
Позавчера к нам в группу с Союза прибыл служить майор Карасев. Он, как и я, прибыл с Прибалтики, если точнее, то с Лиелварде, это неподалеку от Риги. Оказывается, что до этого он служил у нас, в Эмари, только не в нашем полку, а в старом. Есть много общих знакомых. Сегодня, скуки ради, мы решили заняться бегом. Встали чуть свет и начали наматывать круги вокруг поля для мини футбола. Это для того, чтобы хоть немного натренироваться до своего первого выхода в горы. Хотя и прохладно еще было, но мы потели как загнанные кони, и дышали широко открытыми ртами - сказывается высокогорье. Зато немного позагорали.
Кстати, отпускаю усы. Уже стал похож на кота. Как только вид станет приличным, то обязательно сфотографируюсь и вышлю тебе свое фото. Посмотришь, какой я с усами.
Скоро уже придут твои письма. Жду их с нетерпением. Как вы там? Как Танюшка? Пиши обо всем подробно. Сильно скучаю по всем вам, а как подумаю, что до конца нашей разлуки еще почти год ждать.... Сама понимаешь, каково мне.
По моим подсчетам, это письмо придет к тебе на майские праздники. Уж извини, что не шлю открытку. Я чеков пока не получал, а "стрелять" у кого-нибудь - не в моих правилах. Ты поздравь от моего имени тещу и тестя. Пожелай им всех благ, а твоей сестрёнке - удачного окончания школы и исполнения желаний....
Иногда я задаю себе вопрос: неужели совсем недавно мы были все вместе и, разлучаясь всего на день-два, считали это, чуть ли не самой большой трагедией? А тут этот Афган.... Но не будем грустить. Пройдет год, и все станет на свои места. Нужно только набраться терпения и ждать. А ждать ты у меня умеешь. Поэтому я за тебя спокоен, а за меня ты не переживай. Все будет хорошо.
Сейчас я здоров как бык, похудел чуток, сбросил около трех килограмм, живот стал меньше. Хочу еще килограмм пять скинуть, и все будет в норме. Вернусь к тебе стройным как кипарис и черным как местные горы.
Зайка, на этом буду заканчивать свое письмо.
Хочу сказать тебе одну нужную вещь: я люблю тебя. Спасибо тебе за то, что ты есть, за твою любовь, за то, что ты ждешь меня. Я знаю, что ты меня ждешь, и от этого жизнь становится радостней. Не грусти, любимая!
До свидания.
Обнимаю и крепко целую вас.
Ваш папа Юра.
P.S. Поцелуй за меня Танюшку и попроси её показать, как она стесняется. По-моему это выглядит примерно так, как делает тигренок на конверте.
Крышка, прикрывающая казан, в котором варилась картошка из прошлогоднего урожая, приподнялась, и из-под неё выскочила пена и грязным серым потоком устремилась к раскаленной плите. Раздалось шипение.
- Фу, ты! Прозевал! - огорченно пробормотал я, чертыхнулся, обжигая пальцы, снял злополучную крышку. Отбросил её и, чтобы хоть как-то унять боль, схватился за мочку собственного уха. Помнится, супруга советовала поступать в подобных случаях именно так. Как ни странно, жжение в пальцах прекратилось.
- Ничего страшного! Надбери кружкой лишнюю воду, и пусть себе помаленьку кипит, - как всегда тихим спокойным голосом проговорила хозяйка - бабушка Галя, или, как мы все её называем: баба Галя. - Только дров пока больше не подкладывай, чтобы не сбегало.
Да, увлекся я, однако, чтением собственных писем. Не вижу и не слышу ничего вокруг....
Галине Яковлевне в следующем году исполняется уже девяносто лет, а она за те двадцать с лишним лет, что я знаю её, кажется, совсем не меняется. По-прежнему такие же плавные, размеренные движения, такая же тихая, спокойная речь, как и прежде. А ведь прожитую ею жизнь нельзя назвать лёгкой. Старший её сын, ныне покойный мой тесть, появился на свет, когда молодой муж нынешней бабы Гали, Антон Иванович, служил срочную службу где-то в Средней Азии. Только стала налаживаться жизнь после его демобилизации, как грянула Великая Отечественная война. Потом были годы в оккупации, ожидание мужа с фронта, послевоенная разруха, тяжкий труд от зари до зари на колхозных полях до самой пенсии.... В общем, все, как и у всех её подруг и ровесниц, как у миллионов других женщин Украины. Только ей посчастливилось дождаться своего хозяина живым и невредимым, а такое счастье не многим улыбнулось.
- А что это ты с письмами делать собрался? Не палить ли удумал?
- Нет. Хотел, было сжечь лишние конверты, да что-то не особо у меня это дело, получается: прочитал одно, другое письмо, да незаметно и зачитался....
- Так интересно было? - Улыбнулась бабушка Галя.
- Просто кое-что уже стал забывать, - ответил я уклончиво и, кажется, невпопад. - Дома уже подробнее буду перечитывать.
- Ну и хорошо! Заодно и за картошкой посмотришь, пока будешь читать, а я пойду в хату к девчатам. Жарко сегодня....
Проговорила и пошла неспеша. Нравится мне эта деревенская деликатность стариков. Поняла бабушка, что у меня голова своими мыслями занята и решила не стеснять своим присутствием. Зачем быть назойливой? Если посчитаю нужным, то и сам всё расскажу.
Хозяйничает баба Галя сама. Не осталось в её семье мужчин, всех Костлявая забрала, не пощадила ни мужа, ни сыновей. Зять иногда приезжает помочь, но от него доброго слова не дождёшься. Всё кричит, ругается. Но Бог с ним. Помогает, да и ладно. В селе без мужских рук хозяйство быстро развалится. Вот и привыкла старушка управляться одна, смирилась со своим горем: всплакнет тихонько от обиды да досады, утрёт слезы и снова трудится.
В селе всегда работы хватает. То одно нужно сделать, то другое. За всё сразу хвататься бесполезно - толку не будет. Вспомнил утреннее происшествие.
Сегодня утром, я встал пораньше, чтобы накосить травы кролям, пока не спала утренняя роса. Управился с этой работой быстро и решил скосить бурьян и сорную траву на меже, чтобы ненароком кто не споткнулся, или, не дай Бог, упал.
Кроликов кормом обеспечил быстро. Но на меже дело не пошло. Пока была роса, то ещё что-то получалось, а солнце припекло сильнее - и стала работа. Бурьян не даётся, коса скачет, как ни точил я ее. Решил оставить это занятие на следующее утро. Огород большой - почти гектар занимает, да и косарь с меня пока неважнецкий. Крайний раз косу в руки брал года три назад, когда приезжал сюда в отпуск. И тогда поначалу дело у меня шло туго, а потом приноровился, даже ячмень с тестем на пару весь скосили. Только на следующее утро я ни рук не мог поднять, ни ног....
Вернувшись с огорода во дворе хозяйку не обнаружил. Не было ее ни на кухне, ни в саду. Вспомнив, что она собиралась сходить в сельсовет за какой-то своей надобностью, решил натаскать воды с колодца, напоить птицу и заполнить все пустые емкости на всякий случай. Не удержался, чтобы не напиться прямо из ведра, как любил делать это в детстве. Эх, хорошо! Такой вкусной воды, как в нашем колодце, во всем селе не сыщешь.
И с этой работой управился быстро. Солнце ещё не поднялось высоко, поэтому, до наступления жары решил заменить прогнившую половицу в бане.
Работа спорилась. Благо и доска подходящая, и необходимый инструмент нашелся. Ещё с детства мне нравилось возиться с деревом: то полку или стульчик сооружу, то шкатулку сделаю. Поэтому немного огорчился, когда работа подошла к концу.
На выходе с бани чуть не столкнулся с бабой Галей. Она несла с огорода добрых полмешка кабачков.
- Ба, что же вы меня не позвали, а сами такую тяжесть несете? - спросил я с укором и потянулся за мешком.
- Ничего, я сама управлюсь. - остановила меня старушка. - Нужно и эту работу делать, а то совсем ослабну. Когда уедете, как тогда без вас управляться буду?
Что здесь можно было возразить очередной мудрости стариков. Дай Бог и всем нам сохранить свои силы в их годы....
На небольшом огне картошка потихоньку кипела. Никто и ничто не нарушает моего одиночества. Есть время прочесть очередное письмо.
Здравствуйте, мои дорогие девчонки!
Что-то заскучал я. Уже скоро месяц, как не знаю о вас толком ничего. Скорей бы пришли твои письма, Светланушка. Как вы там живете, хорошие мои? Как ваше здоровье? Помнит ли ещё Танюшка своего папку? Плохо мне без вас, мои ненаглядные.
Вернулись с гор мои сослуживцы, и после их рассказов я как будь-то, другими глазами увидел весь мир. Парни разные по возрасту, разные по характерам, но это - настоящие парни. Тут у нас свои законы, свои отношения. Я хотел, было, все описать, но боюсь, что многого не понять тебе, любимая. Слишком далеки вы от этой жизни, и не дай Бог вам её испытать. Только тут по-настоящему понимаешь, что значит "мирная жизнь". По-другому смотришь на все и по-другому оцениваешь саму жизнь.
Ребята приняли меня как долгожданного и желанного человека в их коллективе. Заботливо относятся. Впрочем, по моим наблюдениям, они и друг к другу точно также относятся.
Скоро пойду с ними в горы. Первый раз они будут показывать и рассказывать что к чему. Потом уже буду работать сам. Насколько я понял, работа меня ждет тяжелая в физическом плане, а так она довольно спокойна и безобидна.
Вообще заметил, что к нам в гарнизоне все относятся очень хорошо. Слово "наводчик" для многих чуть ли не магическое. Любые вопросы из-за этого решаются очень легко....
Часто вижу многих своих однокашников, особенно из тех, кто на год или два выпустились из училища раньше меня, даже есть однокурсники. Иногда, кажется, что снова попал в Багерово.
Нашлись и Сууркюльские ребята. О Витьке Чикове я тебе уже писал. Также здесь служат наши прапорщики Михарев и Баранов. Дома меня с ними ничего не связывало, были просто знакомы, а здесь нам есть о чем поговорить и что вспомнить. Кстати, ты помнишь, возле школы, если идти в сторону Румму, лежит почти разобранный фюзеляж от "Пчелки"? В нашей группе служит майор, который у нас, в Сууркюлях, последним летал на ней. Я тебе уже писал о нем. У нас в гарнизоне живет его бывшая жена, дети. Видишь насколько мир, оказывается, тесен.
Да, Зайка, все беспокоит меня вопрос: как у тебя с финансами? Первые деньги от меня ты получишь где-то в конце июня - начале июля. Боюсь, как бы тебе не пришлось экономить. Я уже писал, что денежный аттестат я оформил на твою маму, так как ты до моего отъезда еще не определилась, где будешь жить: в Эмари и выйдешь на свою старую работу, или уволишься и будешь жить у родителей в Ворошиловграде, а денежный аттестат нельзя оформлять по нескольким адресам.
Пиши обо всем, что у вас происходит. Часто ли бываете на Острой Могиле, у моих родителей? Как тебя там принимают? Как Танечка переносит Донбасский климат? Кушает ли витамины?
У нас начинается настоящее лето. Температура днем поднимается уже гораздо выше тридцати градусов в тени. Тебе, наверное, трудно в подобное поверить.
Милая, родная моя! Я скучаю по тебе. Дни летят быстро, но год - это так много....
У меня к тебе небольшая просьба: сфотографируйся с Танюшкой после праздников, и вышли мне фото. Пока я вернусь с гор, то письмо с вашей фотографией уже придет. Договорились? На этом заканчиваю. Извини за почерк - пишу лёжа. У нас наступило "время для писем". В комнате непривычно тихо. Все мои коллеги что-то пишут. Видела бы ты сейчас их лица!
Не грусти и не беспокойся обо мне. Все будет хорошо.
До свидания.
Обнимаю. Крепко целую.
Ваш Юра.
Эх, жаль, что я писал в своих письмах не обо всех, с кем познакомился или встретился! Скорее всего, это произошло по двум причинам: многие мои новые и старые знакомые были просто неизвестны супруге, и я решил, что информация о них ей будет просто неинтересна, а другая причина кроется в моей исполнительности. Уж больно точно и буквально я исполнял различные наставления и рекомендации по поводу "сохранения военной тайны", а, впрочем, тогда и не могло быть иначе.
В то время в Советском Союзе "широким массам трудящихся" было почти ничего не известно о происходившем в Афганистане и той войне, в которой приходилось участвовать нашим войскам уже восьмой год. Из скудных репортажей в теленовостях и коротких статей в газетах неподготовленному человеку трудно было сделать иной вывод, кроме как о том, что военнослужащие Ограниченного Контингента советских войск в республике Афганистан выполняют какой-то интернациональный долг. Но сущность его не раскрывалась.
Правду знали лишь те, кто вернулся "из-за речки" живым. Даже родители, жены и дети вернувшихся к ним их воинов "грузом двести" в цинковых гробах знали лишь горькую сторону правды.
Вот и я поначалу старался четко исполнять указания о том, что можно писать в письмах, а что нельзя. А как хотелось порой рассказать своим близким и особенно отцу о том, скольких и кого из его выпускников, своих однокашников и просто замечательных людей мне довелось повстречать, что им довелось пережить и что мне самому довелось испытать позже на собственной шкуре!
А может, прав Марк Твен, писавший: "Правда - величайшая драгоценность; её нужно экономить"? Еще не известно, к каким последствиям привело бы знание всей правды....
Первым из своих однокашников я повстречал Сашу Стунжина на КП ВВС 40 армии. Именно из его слов я получил полное представление о той работе, что мне предстоит исполнять на этой, пока ещё непонятной для меня войне. Фраза в моем письме жене о том, что моя работа безопасна и даже безобидна, а только трудна физически, скорее всего, была написана для того, чтобы хоть как-то успокоить её. Не стану же я писать, что по долгу службы большую часть времени мне предстоит проводить в горах, в "зелёнке" или на сопровождении различных колон. Причем, не на каком-то хорошо оборудованном и защищенном командном пункте, а непосредственно среди десантников или пехоты, маскируясь под самого обыкновенного бойца, стараясь ничем от них не отличаться и наравне с ними испытывать все тяжести и ужасы войны!
В одной из комнат, в модуле жилого городка Кабульской авиабазы, где жили местные авианаводчики, часто служившей своеобразной гостиницей для всех моих коллег, кому за какой-то надобностью пришлось приехать в Кабул, на стене висело несколько фотографий в черных рамках. Но не это поразило меня, а то, что Саша Курдюмов, ещё один из повстречавшихся мне однокашников, на мой бестактный вопрос о том, как погибли ребята, пристально посмотрел мне в глаза, немного помолчал и сказал, показывая на три фотографии, висевшие рядом на одной из стен комнаты: "Этих парней "снял" снайпер. Причем, случилось это на одной операции. На первом этапе погиб один, а на втором - ещё двое.... Запомни: мы для "духов" - одна из основных мишеней. За голову авианаводчика им платят больше, чем за сбитый самолёт или вертолет". Курдюмов называл погибших парней, но время сделало своё дело: как ни горько мне это осознавать, но я начисто позабыл их фамилии.
От Сашки я также узнал, что в ближайшее время он собирается съездить в Кабульский госпиталь, где лежал ещё один из нашего выпуска - Валяев. Кажется, его зовут Славой (ох уж эта память!). Он учился в соседней роте, и мы были мало знакомы. Запомнилась только училищная кличка - Наташка. Валяеву очень не повезло: взрывной волной от разорвавшегося неподалёку реактивного снаряда его сбросило в пропасть. Остался жив, но покалечился изрядно. По слухам ему удалили одну почку.
Из Кабула в Баграм я добрался на самолете Ан-26, где летал штурманом Юра Клименко. Первых полтора года обучения в Ворошиловградском высшем военном авиационном училище штурманов мое классное отделение базировалось в расположении восьмой роты - роты, где обучались будущие штурманы военно-транспортной авиации, пока не перебрались со всеми будущими офицерами боевого управления в филиал нашего училища в Багерово, что под Керчью. Юра Клименко, как и я в училище был заместителем командира взвода, сержантом. Поэтому общались мы тесно, да и на старших курсах периодически встречались, а тут в очередной раз пришлось удивиться тому обстоятельству, насколько тесен мир. Кажется, совсем недавно мой тезка донимал меня своими расспросами о моей учебе в Суворовском военном училище, а теперь, уже, будучи офицерами, мы снова встретились. На этот раз в Афганистане....
Со стороны хаты послышались голоса. Почувствовав, что жара немного спала, мои девчонки вышли во двор. Мне хотелось еще хоть немного побыть одному. Светлана, лишь взглянув на меня, сразу поймет, что из-за прочтенных писем мысленно я снова там, "за речкой". Не хотелось ее лишний раз тревожить, но поделать с собой уже ничего не мог.
Словно очнувшись ото сна, я смотрел вокруг, ничего не видя и не в силах остановить поток нахлынувших воспоминаний. Понемногу стал осознавать простую истину: в письмах просто невозможно было рассказать обо всех, кого я повстречал в первые недели моей службы в Афгане, но письма сделали своё дело - разбудили спящую память.
Вот, уже второй раз в письмах я упоминаю прапорщика Виталия Михарева, а ведь и слова нет о том, какая служба ему досталась "за речкой".
У нас, в далеком Прибалтийском гарнизоне, Виталий слыл заядлым парашютистом, в свое время служил под командованием майора Карасева. Того самого Николая Карасева, с которым теперь мы каждое утро наматываем круги вокруг поля для мини футбола на спортивном городке Баграмской авиабазы, чтобы хоть немного натренироваться перед ближайшим выходом в горы, а по вечерам, иногда слушаем различные байки прапорщика Михарева о жизни в Баграме. Виталий служил в парашютно-десантной группе, и за год с лишним службы в Афганистане уже несколько раз ему довелось побывать на месте падения сбитых самолетов или приземления катапультировавшихся летчиков. Но, как мы ни старались, о себе и своей службе тогда он нам так и не рассказывал.
О своей работе он с нами заговорил лишь однажды. Это случилось через несколько дней несколько дней, когда он сам только вернулся с командировки, а мы, узнав об этом, зашли его проведать. Он встретил нас разбитым и подавленным. Дожидаясь возвращения своих сослуживцев с операции, мы с Николаем Карасевым успели побывать на открытом общем партийном собрании полка "Грачей" (штурмовик Су-25 - примечание автора), где было принято решение о том, чтобы ходатайствовать о присвоении звания Героя Светского Союза капитану Павлюченко посмертно. Узнав о принятом решении, Виталий закурил сигарету, глубоко затянулся и, глядя мимо нас, тихо проговорил: "Всё правильно. Парень погиб героически: отстреливался до последнего патрона, потом подпустил "духов" к себе и взорвал и себя и их последней гранатой...". Больше ничего нам с Николаем он так и не рассказал и я не слышал, чтобы он что-то рассказывал о своих делах во время службы в Афгане уже и после моего возвращения с войны.
Очередное письмо оказалось свободным от конверта. Я прочел его, и словно снова побывал в Баграме:
Здравствуйте, дорогие мои девочки!
Решил написать вам небольшое письмо. Писем от вас пока нет, но, надеюсь, уже скоро будут. Очень уж скучаю без вас, мои хорошие. Мне почему-то кажется, что это письмо вы получите на День Победы. Поздравляю всех вас и желаю чистого мирного неба и тихих ночей. Будьте всегда здоровы.
Светик, поздравь, пожалуйста, за меня наших родителей и сестренок. Как у них успехи в школе?
Ты уж прости, моя ненаглядная, что писать у меня часто не получается. Это - не Союз. Тут много и многого не напишешь: днем очень жарко, хожу словно вареный (ну, никак не привыкну к этому пеклу!), а утром и вечером занят всякими нужными делами. У нас двое попали в госпиталь с контузией после крайнего выхода в горы, так мы их проведывать ездим. Страшного для них ничего нет, но нужно обследоваться на всякий случай.
Позавчера вечером приезжал концерт ансамбля песни и пляски Северо-Кавказского военного округа. Выступали на площадке прямо перед нашим модулем. В этой глуши очень приятно посмотреть на настоящих артистов. Было очень интересно. Не часто здесь такое увидишь.
Хотел, было, накатать тебе письмо вчера вечером, так опять сидели без света. Тут такое часто бывает, а темнеет очень рано - в восемнадцать часов уже черным-черно.
Снова дует Афганец. Сегодня проехались немного, так я весь стал серым от покрывшего меня слоя пыли. Помнишь, как я переживал перед отъездом, как буду обходиться здесь без ванны, без горячей воды? Здесь я уже привык обходиться от этих благ цивилизации: бреюсь с холодной водой, купаюсь под холодным душем, а когда не удается, то просто обтираюсь влажным полотенцем.
Помаленьку укомплектовываюсь в вещевом плане. Достал подменку, чтобы ходить в горы, оборудовал войлочными стельками свои новые полусапожки, раздобыл спальный мешок. Вот и провозился сегодня целый день с тряпками.
Я, наверное, вам не писал, что у нашего начальника есть пёс по имени Баграм - немецкая овчарка. Боевой пёс, признает только своих: как увидит афганца - готов его разорвать. К нашим летчикам и техникам относится спокойно, но стоит появиться кому-нибудь в маскировочном или пятнистом кожезащитном сетчатом костюме, то сразу начинает рычать и лаять. Почему-то не любит разведчиков. Сначала Баграм меня долго обнюхивал и сторонился, а потом привык. Мне нравится с ним возиться. Он почувствовал это, и теперь, как увидит - бросается играть, а пасть такая здоровенная, что полруки там помещается.
Баграм у нас по утрам работает "будильником" - ровно в шесть часов начинает лаять, усевшись посреди комнаты, а если никто не реагирует на его призыв, то пытается куснуть за первую попавшуюся голую ногу. Он привык, что мы с Карасевым берём его с собой на утреннюю пробежку. Кстати, как ни странно, но бегать по утрам мы ещё не бросили. Более того, среди наших коллег нашелся ещё один любитель бега - Игорь Больбатов. Как-нибудь я о нем тебе ещё расскажу. Ещё двое летчиков из соседней комнаты, когда у них есть свободное время, тоже присоединяются к нам. Баграм у нас вместо тренера: чуть отстанешь от общей массы - рычит, лает, а если не крикнешь ему: "Фу!", то может полушутя и тяпнуть за зад. Вот мы и носимся вокруг спортивного городка, как лошади, под периодический лай тренера-овчарки....
Вот вкратце и все мои новости. У нас по-прежнему жарко. Похолодание теперь ожидается только в ноябре. А как у вас?
Ты постоянно снишься мне, Светик. Даже просыпаться не хочется. Вот сегодня, например, увидел тебя почему-то в Москве, на Комсомольской площади, у Ленинградского вокзала. Интересно, не правда ли? Ведь в Москве мы с тобой вдвоем ещё не были....
Да, хочу ещё раз написать о письмах. Идут они очень долго, поэтому не переживай, если я вдруг "замолчу". Вся почта здесь зависит от погоды. Ты, если соберёшься куда-нибудь, в смысле: в деревню, или домой, в Эстонию, то пиши заранее, чтобы я знал куда писать или ехать. Оказывается, тут, если повезёт, то действительно удаётся вырваться на недельку в Союз, в профилакторий. Телеграммами никто не пользуется, так как они идут столько же, как и письма. Так что сообщай о своих планах заранее.
Как ведет себя Танюшка? Сколько у неё уже зубов выросло? Что нового она научилась говорить? Вот видишь, сколько вопросов у меня уже накопилось. Татка уже, наверное, в платьице ходит и панамке, а я всё её представляю в ползунках.... Очень скучаю по ней. Даже не мог и подумать, что так получится. А мне ещё сидеть тут, вдали от вас.... Даже страшно подумать сколько!
Как вы живете без меня, мои любимые? Как здоровье? Сильно ли соскучились по мне?
Понимаю, это очень трудно - ждать. Но, что поделаешь! Видать, доля у тебя такая - пройти через это. Пройдет этот кошмарный год, и всё станет на свои места. Всё плохое позабудется. Я вернусь, и расскажу тебе о том, как скучал по тебе, как ждал писем, какие замечательные люди повстречались на моем пути. Ты забудешь обо всех огорчениях и невзгодах, останутся только любовь и счастье оттого, что мы снова вместе.
Я люблю тебя и Танюшку, поэтому не грусти, моя хорошая. Всё будет хорошо.
До свидания.
Обнимаю и целую крепко- крепко.
Ваш папка.
28.04.1987 года.
Трудно мне тогда приходилось. Пожалуй, первый месяц моей службы в Афганистане для меня был самым тяжелым. Столько всего навалилось! А тут, мало того, что не знаешь, что будет с тобой в ближайший час, так полное незнание обстановки в семье заставляло нервничать. Может быть это из-за того, что я не сразу попал на "боевые" а, как говорится, "плавно врастал в обстановку". Сначала довелось мало видеть и слышать лишь различные "байки", потом однокашники шокировали своими рассказами, а когда дождался с гор своих коллег, то осознал, что мне предстоит испытать в скором будущем. Но какими бы не были жесткими и откровенными их рассказы и те выводы, что можно было сделать из их бесед с частыми гостями нашей комнаты, причем, не только из авиагородка, но и легендарного 345 парашютно-десантного полка, и из различных полков 108 мотострелковой дивизии, случайно оказавшимися в наших краях, всё это пока ещё не касалось меня непосредственно. Поэтому, наверное, и казалось каким-то далеким.
В один из дней мы поехали проведать Володю Разумова и Виталия Спевакова в местный госпиталь, где они отлёживались после контузий - их БМП умудрились "подлететь" на минах чуть ли не одновременно.
Помню, меня очень удивило то, с какой иронией и даже юмором капитан Спеваков рассказывал об этом происшествии: "Мне эта "войнушка" сразу показалась какой-то "неправильной": и наша БМП не понравилась - "водила" брил свой пушек на щеках, разглядывая себя в разбитое зеркало, и я, как настоящий "рейнджер" взял с собой зеркальные очки, что дуканщик подарил на бакшиш. Вот, еду себе на броне в этих дурацких очках, которые мне, кстати, абсолютно не идут, а тут: бабах! - впереди подрыв. По радио услышал, что "подлетела" машина комбата-один (командира первого батальона), и никто серьёзно не пострадал. Только успел про себя подумать, что какие "духи" бестолковые: заложили бы и тут мину, тогда вся колонна оказалась бы зажата в ущелье, как почувствовал хороший пинок под задницу, ощущение свободного полёта и жесткого приземление на руки и ноги. Звук взрыва дошел до меня почему-то не сразу.... Кстати, и очки тогда же потерял, а жалко - красивые были".
Володя Разумов больше отмалчивался. Он вообще не любил много говорить. Да и досталось ему сильнее, чем Виталику.
Проведав друзей, мы поехали в гости к десантникам, или в "полчок" на нашем жаргоне.
Капитан Больбатов, мой новый сослуживец, предложил сходить в гости к разведчикам. С ними Игорь работал уже полгода. Даже успел подружиться с командиром роты. Я пошел с ним не только из-за праздного любопытства, но и чтобы познакомиться с людьми, с которыми в ближайшее время мне предстояло идти на "вывозные "боевые" - первый раз в горы в нашей группе было принято выходить с инструктором. За мной закрепили Игоря Больбатова.
Среди ровных рядов коек бросались в глаза некоторые из них, заправленных особым образом. У ног на табуретах лежала аккуратно сложенная форма с голубым десантным беретом сверху. Если бы это было не в Афгане, то могло вполне показаться, что хозяева приготовились к какому-то смотру. Капитан Больбатов пристально посмотрел на меня и тихо прошептал: "Десантники, как и летчики, не погибают, а улетают на задание и не возвращаются"....
Мы, сняв пилотки, молча постояли у коек. Вот она - горькая правда жизни: жил молодой парень, служил своей стране, о чем-то мечтал, кого-то любил, а теперь его уже нет. Он ушел на "боевые" и не вернулся, до конца исполнив свой долг в этой чужой стране с её непонятной войной. Скоро его тело в цинковом гробу "грузом двести" получат безутешные родители, а сослуживцы еще долго будут поправлять белоснежные простыни на их койках, отдавая долг памяти своим товарищам которым теперь будет вечно "под двадцать"....
Прокукарекал петух, нарушив своим криком сонное безмолвие летней жары, и враз засуетилась, загомонила, закудахтала вся дворовая живность, словно только и ждала этой команды.
Мимо меня важно прошествовал хозяйский кот, неся в зубах только что пойманную ещё живую мышь полёвку.
Хлопнула дверь в хату.
- Белчик! Ну, ты - настоящий хозяин: всё во двор несёшь, - шутливо похвалила удачливого охотника моя супруга.
Белый кот с черными ушами и темно-серым с черными кольцами хвостом, несмотря на солидный возраст, словно котенок, принялся играть с пытающейся удрать мышью, периодически рыча и издавая торжествующее низкое "мяу".
Вышла во двор и баба Галя.
- Ну, молодец, молодец. Настоящий охотник. И чтобы мы без тебя делали? - проговорила она шутливо.
Белчик, удовлетворившись похвалами в свой адрес, прекратил ритуальную игру и, взяв в зубы свой полдник, важно прошагал подальше от посторонних глаз, не удосужив даже взглядом захлёбывающегося истеричным лаем дворового пса. Конечно, повышенное внимание и даже похвала хозяев такой презренной твари как кот возмутило цепного сторожа. Да и Белчик тоже хорош: всем своим поведением выказывал полное неуважение и высокомерие, что собаке оставалось только поджать хвост и, сердито ворча, забраться в будку.
