ArtOfWar. Горностаева Дарья. Прокляните войну, люди Земли

Дарья Горностаева

Прокляните войну, люди Земли

Я всегда восхищался своим отцом. Огромный мужчина с серьезным лицом, глубокими морщинами, вечно опущенными уголками рта, словно он раздосадован чем-то, разочарован. Но его глаза - голубые, как колокольчики в поле, которые он, смеясь раскатистым, громовым смехом, дарил моей матери, а она светилась, становилась, словно моложе от этого. И я, сидя на кушетке, видел, как молодая женщина обнимает огромного медведя, и сразу мне становилось тепло и светло.

Младший в семье, имел я четверых старших братьев и трёх сестёр. Большая, дружная семья. Мы умели жить так, что на нас смотрели бы с завистью городские, если бы приезжали в нашу деревню чаще.
И вот настал этот день. Отца отправили на фронт. Так в нашей деревне узнали о войне.
Он собирал вещи молча. А мы смотрели на него.
Потом он выпрямился и крепко обнял прячущую слезы мать. Сильная женщина.
Он ушёл. Обещал, что вернётся, а мы просто остались ждать. У нас не было выбора.
Потом ушли братья. Вместе. Вчетвером. А потом - сестры. Даже младшая из сестёр. Она уехала в город, чтобы выучиться на медсестру, и тоже отправилась на фронт.
Сначала всё было не так плохо, а может я был мал, и в мою память не залегла тяжесть тех лет?

Мы получали письма ото всех, кто ушел. Мама плакала от радости, и мы вместе писали ответы. Ждали почтальона.
А потом нам принесли конверт. Мама открыла его, и лицо стало таким... Я увидел, как она сразу постарела. Я тогда еще не понимал, что случилось, и начал тянуть ее за руку, спрашивая, что же там, в письме. Мне очень хотелось знать. А она просто наклонилась ко мне и обняла, прижавшись своей щекой к моей. И я почувствовал, что ее лицо очень мокрое. Отстранившись, я увидел слезы. Но эти слезы не были слезами радости, как обычно после получения писем. А потом она села на пол и закричала. Она кричала, пронзительно и надрывно, будто сердце её разрывали на куски. И по ее лицу катились горькие слёзы матери, потерявшей ребёнка.
Обнимая ее вздрагивающие плечи, я беспомощно тыкался мокрым носом ей в шею и ничем не мог её утешить. "Береги нашу маму, сынок,- вдруг возникли в памяти слова отца.- Ты ведь уже взрослый". Как я мог ее уберечь? И что мне делать? Что я должен сказать ей, чтобы она не плакала, если таких слов нет? А она всё причитала, повторяя имя моего брата, и плакала. Плакала безудержно, и слова её застревали в горле.
А я плакал, потому что чувствовал её боль. Я не осознал ещё потери этой. Был слишком мал, но моё сердце билось быстро и гулко от витающего в воздухе запаха утраты.
Страшно.

Теперь мы встречали почтальона с тревогой. Еще восемь дорогих людей оставались на фронте. Еще восьмерых мы могли потерять.
Прошёл год. От моего второго брата перестали приходить письма. Тогда я заметил, что моя мать ссутулилась и ходит, с трудом перешагивая через порожек. Дом обветшал, и я пытался чинить его, как учил отец, когда был с нами рядом.
Мать шаркающей походкой ходила по комнатам. Я вскакивал по ночам, чтобы принести ей воды, слыша её тяжелый кашель.
Я понимал, что брат не пишет не просто так. Он не мог не писать нам. Но с мамой я об этом не говорил. Я знал, что она верит в то, что с ним всё хорошо. Я слышал ее молитвы за упокой. Там не было его имени.
Отец писал всё реже.
Однажды пришел конверт толще, чем обычно. Когда мать открывала его, у нее дрожали руки так сильно, что конверт упал.
Я наклонился, чтобы подобрать исписанные бумажки. "От кого это письмо?" - вертелось в голове, но мать опередила меня: "Давай читать отцово письмо". Я смотрел и не верил своим глазам: аккуратный почерк, которым отец выводил каждую букву, тут прыгал со строчки на строчку. Я ощущал его тревогу, не читая слов. Я смог бы ее ощутить, не зная даже букв, составляющих эти слова. Письмо было ею пропитано.
В этом письме батюшка говорил, что скоро вернется. Писал, что это чудо, что он жив. Просил молиться. Молиться не за него, а за сыновей и дочерей. Молиться за себя и за родину, которую нельзя отдать врагу. А еще там были увядшие синенькие колокольчики - цветы, которые отец приносил матери с поля. Цветы, которые были такого же цвета, как его глаза. Матушка бережно взяла маленький цветок на тонком стебельке, глаза её увлажнились и смотрели куда-то вдаль. Казалось, они смотрели не за окно, а в прошлое, куда-то вглубь времени, куда уже нет возврата, где мы были счастливы так, как никогда уже не будем. Я положил их в ведро с холодной водой, желая вернуть им жизнь. Но невозможно оживить то, что уже отжило.
На этот раз я писал ответ. Мама диктовала. Она рассказывала отцу, что у нас всё хорошо, что мы живы -здоровы, что очень-очень ждём своих солдат. Всех. О брате не было ни слова.

Еще один год. Письма... Письма... Письма...
А потом- похоронка. Не стало старшей сестры. Мама плакала. Ей было так же больно, как и в первый раз, и я плакал с ней. Эта война научила меня, что можно привыкнуть ко всему- к голоду , к заколоченным окнам, к вечному страху и бегу в погреб, когда слышатся самолеты.. Можно привыкнуть ко всему, кроме смерти. Смерть всегда больно ранит тех, кто остается. Больнее, чем ушедших. Им теперь не больно.
Неделю мама была не в себе. До этой похоронки она выходила на улицу каждое утро. Кормила оставшихся кур, зачем-то заходила в полуразваленный хлев. Коровка пала месяц назад. С голодом мы еще боролись летом, но уже не могли справиться в пору холодов. А мама, моя ослабевшая и постаревшая мама, приводила в порядок дом. Она делала то, что и до этой войны. Только раньше она любила петь, и мы всегда слышали за работой ее нежный голос. Теперь мама словно забыла все свои песни, словно стеснялась их ...
Но когда мы получили бумагу...
Мама слегла. Она кашляла и плакала не переставая. Может, ей помогло бы письмо от отца, но и он давно уже не писал. Иногда матушка поднималась с кровати и выходила из дома. С растрепанными волосами, осунувшимся лицом, в ночной сорочке, босоногая, она подолгу стояла на дороге и кричала. Она звала мою сестру по имени. Звала её домой. Говорила, что пора идти обедать, словно не понимала, что моей сестры уже нет. Я выходил за ней, обнимал, уводил в избу. Я говорил ей, что сестру уже не вернуть. Глядя в удивленные глаза, говорил ей то, что причиняло боль нам обоим. Только она не понимала. Или просто не могла в это поверить.
Моё детство не было детством. Я не играл в войнушку с ребятами во дворе. И я не хотел бы играть в войну. Если бы выдалась возможность, мы играли бы в мир. Никто не уходил бы на войну, все были бы живы , никто бы не плакал...
Прошла неделя. И снова почтальон стоит у нашей калитки, а я боюсь, что он принес нам то известие, которое мама не сможет пережить. Но он просто спрашивает, как там матушка.
Неведение. Я ненавижу ожидание. Нет, я могу ждать сколько угодно, но только когда знаю, чего жду. Незнание меня пугает. Еще неделя. Месяц.
Матушка кашляет, и на ее губах остаются капли крови. Я вытираю их, но она кашляет снова. Её тело содрогается от приступов, и стакан в моих руках бьется о ее зубы, когда она пытается пить. Руки давно ничего не держат. Мы голодаем.
От отца писем больше не было. Времени прошло не так уж и много, но я всё понимаю.
Колокольчик высох и лежит в книге под моей кроватью. Цветок потерял свежесть, но остался волшебного голубого цвета. Цвета неба. Цвета глаз моего отца. Цвета мира.

Утро. Выстрелы. Лающая речь. И я знаю, что произошло. Мы не спускаемся в погреб, да я бы и не смог поднять маму, чтобы помочь ей добраться, а сама она уже не встанет. Я слышу, как кричит соседка. Как плачет девочка - моя погодка. Как хрипит кто-то, словно ему сдавили горло. Я слышу выстрелы. Слышу страшную тишину, которую нарушает скрип пола, всё та же непонятная речь и хохот.
К нам заходят люди в серой форме. Они заставляют меня выйти из дома и толкают с крыльца. Я плачу и прошу не трогать маму, но вот двое уже волокут её под руки и кидают на землю рядом со мной. Смех. Как я вас ненавижу! Нам приказывают встать. Встать к стене нашего полуразрушенного хлева. Меня пинают по ребрам, и я поднимаюсь. Поднимаюсь, чтобы помочь маме, держу ее крепко, чтобы она не упала. Поворачивают лицом к стене. Выстрел. Темнота.
Нет больше страха. Нет больше голода. Нет больше боли. Слезы застыли в остекленевших глазах.
Нет больше надежды и голубых колокольчиков.
Война забрала мою семью. Война забрала мою жизнь.

Я, Горностаева Дарья, правнучка Советского солдата, обвиняю фашизм в том, что война разрушила нашу семью, принесла смерть и страдания, в том, что лишила родных тысячи семей, вытоптала наши поля, сожгла наши деревни и разрушила наши города. Но она не сломала наш народ. И сегодня мы, потомки славных воинов, говорим фашизму: "Нет!" Наша земля, за которую проливали кровь мои родные, мои соотечественники, будет рождать хлеб, на ней будут смеяться дети, которых будут растить счастливые матери.

Мой прадед, Печикин Фёдор Филиппович, в 41 ушёл на войну, чтобы защищать родную страну, дом и свою большую семью. Ему было за кого воевать. У него было восемь детей и любимая жена - моя прабабушка.
Он получил орден Красной Звезды, который спас его от пули. У него было три серьезных ранения. Но он прошёл войну до конца. Он вернулся живым.
Вернулся туда, где его ждали. Где за него молились.
И когда он переступил порог дома, его встретили счастливые объятия дорогих людей.
И тогда он получил еще одно ранение. Самое серьезное.
Мой прадед был ранен войной в самое сердце, ведь дома его ждали лишь две дочери. Жену и малолетнего сына расстреляли немцы. Остальные погибли на фронтах войны.
Ко всему можно привыкнуть, но никто никогда не привыкнуть к смерти. Будь проклята, война.

Комментарии: 1, последний от 17/06/2016. © Copyright Горностаева Дарья (emari-12@yandex.ru) Размещен: 17/06/2016, изменен: 17/06/2016. 12k. Статистика. Эссе: Вторая Мировая, Проза Литературно-краеведческий конкурс Скачать FB2	Ваша оценка:

Горностаева Дарья Прокляните войну, люди Земли

Горностаева Дарья
Прокляните войну, люди Земли