.................................. зор!.. . славы и денег ....... выразить себя......донести
мысли и чуйства :.......*.. Явить свое произведение и скрыть себя -- вот задача художника, сказал Уайльд: оделся с неподражаемой элегантностью, напомадился, подвел глаза,- вдел в петлицу цветок ромашки, собственноручно выкрасив белые лепестки зеленой краской, чтоб изысканно смягчить крикливый природный цвет, и поехал в большой свет, законодательствовать меж денди, где с изяществом и трахнул сына маркиза Квинсбери, и уж тогда надежно скрылся в Рэдингской тюрьме, явив миру "Балладу" и "Из бездны взываю".
Нужно хлебнуть рабства сполна, чтобы выдавить из себя раба до капли: постичь и проповедать суть свободы, скрыв от мира и истории свое имя под уничижительным паче гордости псевдонимом Эпиктет; пусть влюбленный и на лучшее не годный Арриан молитвенно вносит в скрижаль мысли учителя.
(Так что если посадить всех писателей в тюрьму с правой переписки -- литература могла бы и расцвести. Те, кто пытается это сделать, были не вовсе лишены понимания сути искусства, и с подчеркнутым вниманием следили за его развитием и связью с жизнью.)
Когда из номера в номер ведущие газеты Франции гнали бесконечными подвалами по главам "Три мушкетера" и "Граф Монте-Кристо", роман-фельетоны были для массовой публики, в отсутствие кино и телевидения, тем же, чем сейчас являются мыльные оперы. Это давало максимум славы и денег писателю. Имя! "Рукопись, подписанная Дюма, стоит десять франков за строчку, Дюма и Маке - один франк".
Кино и комикс прикончили театр и книгу, ТВ прикончило все. Каждому свое, один телевизор для всех. Рожа в радужном экране -- это слава и деньги. Легальный взлом двери и черепной коробки. Так чем же ты недоволен, Хитрая Жопа?
Писатель полез в телевизор, как домушник в форточку -- за законной добычей. Павлиний хвост посильно блещет в жюри конкурсов красоты, показов мод и КВН; письменник ведет викторины, потешает зал на светских капустниках и свадебным генералом представительствует на всевозможных мероприятиях. Он протаскивает, пропихивает, протаранивает на ТВ собственные регулярные программы -- про историю и про литературу, про политику и рок-музыку, нравственность, экономику и образование. Он внемлет с грузом ответственности в одном глазу и благодарности в другом на встречах Господина Президента со вверенной последнему интеллигенцией, норовя возгласить в камеру что-нибудь запоминающееся (чтоб отметили) и краткое (чтоб не вырезали) -- так что умельцы пера и топора быстро научились кидать мазок яркого грима к своему имиджу одной хлесткой фразой (вовсе не связанной с сутью разговора, вполне беспредметного). Но в присутствии Государственного Лица позвоночник писателя вьет неподконтрольный любовный прогиб, голос льет сладкозвучной нотой бельканто, и лакейская сущность подлого (под-лог, под-лежать) сословия явна каждому, имеющему глаза и уши.
Но -- "в королевских приемных предпочитают попасть под немилостивый взгляд, нежели вовсе не удостоиться "Взгляда".
Если б тем взглядом аудитории можно было забивать гвозди (бы делать из этих людей), ЦДЛ давно бы выглядел кованой сапожной подошвой, где вместо стальных шляпок торчат творческие лысины.
И наплевать. Что главное? -- имидж. Какой? -- у которого высокий рейтинг. А без паблисити -- хоть шуйзом об тэйбл, хоть тэйблом об фэйс.
Они правы! Писать умеет любой дурак, а судьи кто? ценность написанного определяют два других дурака -- критик и книготорговец. Критик глуп и продажен, как ты, и предпочел бы быть писателем, а торговец предпочтет торговать нефтью и автомобилями, да крутизны не хватает: президент? проститутка? скандал?
-- о'кей книга, продам. Все равно никто ничего не читает, а кто читает -- ни хрена не понимает, пусть неудачник платит, и пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает.
Итого.
Творчество писателя стало приложением (чаще -- бесплатным) к его имиджу и рейтингу. Наличие чегой-то там за кадром написанного есть повод и оправдание головы в кадре, которая проповедует, как нам реорганизовать и обустроить Россию и Рабкрин, как надо любить и как сохранять любовь и семью вместе и по отдельности, как зарабатывать деньги и беречь душу, повышать свою культуру и преумножать народную, знать темную историю и верить в светлое будущее; также писатель готов рассказывать бородатые анекдоты, хихикать шуткам начальства и телеведущего, подобострастно улыбаться мэру и министру, и с обольстительным остроумием благодарить вора-банкира, который в смокинге перед камерой подал писателю чек на тысячу баксов.
Вот тебе ненюфар! Вот тебе альбатрос! Вот вам тамтам!
И в сущности, всем глубоко насрать, что этот писатель написал, или вовсе ничего не написал.
Писатель стал телеведущим, конферансье, и жутко этим доволен, и коллеги ему завидуют, и заискивают попасть в его передачу.
Он, так сказать, реализует себя не в области и формах литературы -- а напрямик: вот я, мои лицо и фигура (о Господи!), мое остро/тупо/умие, мои суждения по разным вопросам.
Функция его неоднозначна. Из литературы он изъят, пустота, после смерти наработанного итога людям не останется. Млеет гордо, что (см. выше -- слава и деньги) из ящика своего может менее телевизорного писателя прославить, рядом посадить (взятки дают, услугами льстят!) -- а может и полить, и замолчать. Самоутверждение! власть! Сорный цвет на литературной гидропонике...
Одновременно он самим своим сидением в ящике делает рекламу междупрочимнои скорописи: ляжет книжка на прилавок -- а! дак это же Гена, ну, который М-Ж-клуб, там ты, так жрут наперегонки, обо-ржесся!..
Он напоминает зрителю, что есть еще на свете литература и даже живые писатели. Надо же. Вероятно, кто-то из них что-то еще пишет.
МОЛОДОЙ ПИСАТЕЛЬ
1. Почему пишет молодой писатель? Вообще -- от избытка внутренней жизни. Время молодого человека -- плотно, ибо энергии много. Экстраверт совершает подвиги и хулиганит наяву, интраверт -- в мыслях и мечтах. Молодой писатель интраверт по преимуществу. Либо же интравертный аспект его личности достаточно значителен -- даже если он хулиган, то не тупой хулиган, а такой, который кроме того еще думает и мечтает, причем достаточно абстрактно.
Часть энергии молодого человека обращается в активную внутреннюю жизнь. И приобретает характер интеллектуальный, вербальный, эстетический -- то есть формально литературный.
Потребность в какой-то переделке мира приобретает вид переделки мира внутреннего, воображаемого, виртуального -- то есть литературного творчества.
В зачаточном, латентном состоянии литературное творчество свойственно, пожалуй, большинству. Меньшинство оформляет рождающиеся мысли, образы, коллизии в связные слова, предложения, абзацы, законченные отрывки -- жизнеподобные изложения событий. События могут быть реальными, частично вымышленными или вовсе вымышленными -- это уже следующий вопрос.
Молодой писатель пишет потому, что таким образом он совершает действия по переделке мира -- внутри себя, творит бытие-внутри-себя. Обычно начало этого процесса выглядит спонтанно, стихийно, неосознанно. Поводом может послужить любой внешний толчок, любое событие -- либо просто переживание, незначимое внешне.
2. Зачем пишет молодой писатель? Ряд целей присутствует в разной для каждого пропорции и выстраивается в разном порядке.
Он посягает на то, чтобы почувствовать себя причастным к литературному творчеству -- это занятие, как ни крути, внушает ему почтение. Он хочет приблизиться к сонму данных писателей и даже -- а почему нет? -- войти равным в стан великих.
Часто он подсознательно хочет проверить свои силы и возможности: он тоже способен писать, он сделан в общем из того же теста, что великие писатели.
Он хочет славы и денег. И как следствие -- любви поклонниц, уважения окружающих и хорошей жизни.
Короче -- он стремится к самоутверждению и самореализации (как правило разумеется подсознательно или вовсе бессознательно, никто не формулирует себе: вот реализую-ка я сейчас свои возможности).
Он хочет привлечь внимание друзей или просто позабавить их, хочет выделиться.
Ему это нравится. Ему это интересно. Это дает ему некоторое удовлетворение.
И до крайности редко он пишет для того, чтобы поведать человечеству некие новые, оригинальные мысли, которые его переполняют. Оригинальных мыслей у него, как правило, нет. (Редко, в незначительном меньшинстве случаев, они появляются позднее.)
Писатель-описатель, писатель-рассказыватель обычно начинает писать для того, чтобы изложить подразумеваемому читателю, то есть миру, то, что он, писатель, узнал и пережил -- его познания и переживания предоставляются ему ценными и достойными общего внимания.
Писатель-создатель, придумыватель, фантазер -- замахивается на то, чтобы создать что-то вовсе новое, а уж если не новое -- так самое лучшее в своем роде.
3. Молодой писатель ясно извещен о том, что успех -- это прежде всего труд, что талант -- это несколько процентов таланта, а все остальное труд, и мысленно он как бы совершенно готов к тому, что писать -- дело трудное, мучительное, долгое, и бесконечные переделки отнимают массу сил и времени. Он очень уважает труд.
На деле он обычно добивается того, что вот -- впервые! составлены несколько предложений, вполне, вроде, нормальных. Отлично! Идет несколько абзацев и страниц. Кайф! И вот готов рассказ или глава повести (романа). Черт возьми -- неплохо, нормально!
Так: проверим ошибки и огрехи. Поправим несколько слов на более выразительные. Ну?! Есть текст! Есть вещь!
Хоп! -- и он начинает считать это, условно говоря, литературным произведением. Он еще не претендует на лавры (сознательно, во всяком случае) и в разговорах подчеркивает это. Он сам полагает, что -- ну, может и плоховато. Но переделывать это сто раз до тех пор, пока не будет хорошо, он не готов. А как править? А чего менять? Уж, вроде, как вышло.
Он еще не умеет отстраниться от своего текста -- как он впервые вышел из-под пера. Чем часто раздражает рецензентов и маститых, к которым обращается за отзывом. Они ему: пахать надо. Он им: конечно! А думает: надо-то надо, но это уже есть, ладно, следующее напишу.
Он еще не умеет работать. Он еще не разлепился и не размежевался с внутренним графоманом, который живет в каждом, кто начал писать. Это дело наживное -- кто доживет и наживет.
Бывают отдельные случаи. Когда человек, еще не писавший, дивно владеет языком. И чувством композиции, соразмерности. И обладает вкусом. И -- едва ли не главное для молодых -- перевод мыслей и чувств в слова, а слов и фраз -- из головы на бумагу или экран компьютера -- этот процесс происходит как бы сам собой. Так бывает от природы поставленный голос оперного певца. Если это есть -- молодого писателя можно поздравить. Но рассчитывать на это трудно.
Большинство молодых писать бросает. Большинство oставшихся становится кое-какерами. Ничтожное меньшинств научается работать до тех пор, пока не выйдет хорошо иногда это означает до посинения.
4. Молодой писатель не умеет читать. Он читал до сих пор, как читатель -- легкой рысью в походные перегоны.
Поэтому он постоянно изобретает деревянные велосипеды. У него захватывает дух от собственных удач -- выразительных оборотов. Самостоятельно построенные банальности приводят его в авторский восторг.
Если он сунется в уважаемую им книгу и начнет перечитывать так, как будто сам это только что написал и хочет слово-другое поправить, если он начинает вот с таким настроем перечитывать классический (в широком смысле) текст медленно и с тщанием, как автор или хотя бы соавтор, морща лоб и шевеля губами -- возникает интересная вещь. Он видит вдруг то, чего не видел в пять раз читанной книге до сих пор. Он видит, как составлены слова и как они отобраны. Он видит неожиданность и силу стыков слов и фраз, до которых трудно додуматься! А читаешь в нормальном темпе -- и вроде все естественно и несложно. Ага!..
Молодой писатель, если он честный человек с серьезными намерениями, начинает учить себя читать. (Это напоминает разглядывание картины: с четырех шагов -- здорово, естественно и просто, вплотную и в боковом свете -- неожиданное и даже странное сочетание красок, мазков, линий.) Читая так, он набирает технику и профессионализм.
5. Изрядная самокритичность совмещается у молодого писателя с высокой самоуверенностью. Сознанием он готов признать, что написал так себе, средненько, плоховато даже -- но подсознательно в нем живет память пережитых в процессе писания чувств и высокого внутреннего напряжения своего труда, и это не позволяет ему внутренне смириться с низкой оценкой своего труда.
Если брать такой - аспект писательского труда, как свежесть чувств при работе, силу нервного напряжения, радость неожиданных озарений -- то субъективно, как процесс, труд молодого писателя почти всегда заслуживает высокой оценки.
А вот результат -- почти всегда заслуживает низкой...
Молодой писатель еще не может отделять качество процесса от качества результата. Он -- как влюбленный в пике влюбленности.
Плоховато, если эта влюбленность в собственный творческий процесс затягивается. Тогда, при несовпадении качества процесса с качеством результата, и говорят о графомании.
Любить процесс надо. Но иметь до и после любви (нет, не вместо) трезвую голову -- тоже надо. Иначе объект твоей любви никто, кроме тебя, не оценит -- за твоей спиной повертят пальцем у виска.
6. Характерная и интересная особенность молодого писателя -- стремление показывать свои тексты кому ни попадя (в желании и ожидании, понятно, признания и похвалы). Что здесь интересного и странного? А вот что.
Если он показывает текст уважаемому им писателю -- ну, смысл понятен. Суждение мэтра (и возможная помощь в публикации). Похвалил, да если еще и напечатать помог -- о! восторг, умильная благодарность, прилив сил и веры в себя.
А если другая крайность: разнес и посоветовал вообще бросить писать? Фигу: не поверит. И не бросит.
Так зачем давал? Ага: для признания! а не критики. Другой типичнейший случай: дал почитать знакомому (знакомой), чей умственный и эстетический уровень заведомо презирает, в общем. Зачем давал?! Свой рассказ сам считает хорошим, даже отличным, а сторонняя оценка заведомо для него ничего не значит: уверен в себе.
Результат редкий: похвалили, да еще очень. Рад! Прилив любви к рецензенту чувствует, ум его и тонкость эстетическую понимает! Вот черт... Молодец, а? А в остальном ведь -- по-прежнему дура дурой. Или умна оказалась? Умными мы называем людей, которые с нами соглашаются...
Результат частый: пожатие плеч -- ну и что, так себе написал? Падла тупая, ни хрена не понимает. А раньше этого не знал? Знал. А зачем давал?!
Ведь что бы тебе ни сказали -- ты только сам знаешь, чего стоит написанное тобой. Так зачем тебе оценки, которые ни на что, вроде, повлиять все равно не могут?!
А чтобы самоутвердиться еще в чьем-то мнении. Занять, хоть на пять минут, высокое место в чьем-то внутреннем мире. Возвыситься в глазах не только собственных, но и окружающих, ну хоть одного окружающего!
Молодой писатель -- крупный специалист по метанию бисера перед свиньями. Уж больно бисер ему нравится! Кто подвернётся -- перед тем и мечет.
Это не потребность в сторонней оценке. И даже не желание совета. Это нетерпеливая, сильная жажда в самоутверждении через то, что ты сделал.
7. Характерный творческий ход молодого (начинающего) писателя: взять некую экзотическую и в натуре неизвестную ему страну, сделать героями ее людей, которых он живьем никогда не встречал, и намотать их на сюжет -- вполне обычный, мелодраматический чаще всего и не лишенный героизма. (Если в шутку -- об этом писал Аркадий Бухов: "Я выбрал местом действия Малайзию, потому что именно об этой стране я не имел уж решительно никакого представления".)
Если это дурак -- к нему вопросов нет. А если это человек в остальном, вроде, разумный и образованный -- да еще с некоторым жизненным опытом? Ему какая жареная птица сознание крылом замутила?
Ответ надо дать следующий. Молодой писатель понимает и чувствует, что литература -- не зеркало жизни, картина -- не фотография: искусство в чем-то принципиально отличается от жизни, средства у него свои, законы восприятия свои,-- искусство условно, и без введенного коэффициента условности получится не искусство, а в лучшем случае копирование жизни. А он не хочет копировать, он хочет создавать.
Вот так появляются бразильские сериалы и индийские мелодрамы на русском экране...
С большой ясностью вышеуказанную проблему молодой писатель не формулирует. Но подсознательно ощущает. Он ощущает, что должен быть люфт между искусством и жизнью. А как дать этот люфт -- еще не знает, не умеет, не понимает. И, ведомый ощущением в необходимости этого люфта, он идет по кратчайшему и простейшему пути: сделать это не у нас, изобразить не нас, и тогда изображение приобретет аллегоричность, символичность, глубину, красоту заодно -- ихняя свалка не в пример привлекательнее нашей помойки -- и станет более искусством, чем если наши дела копировать. В нашем, ежедневном -- какая символичность, какая романтичность? -- бытовуха одна и скука повседневности. А на солнечном Борнео любой штрих романтичен и условен, а главное -- вот вам и отстранение искусства от зеркала жизни.
Результат наивен и смешон. Но смеяться над ним не надо. Это нормально, через это многие проходят. Просто молодой писатель стремился сделать литературу принципиально не копией жизни и через то -- настоящим, трогающим душу искусством.
8. Если молодой писатель спрашивает, как ему работать дальше -- хана ему. Из двух одно: или бросать писать -- или бросать спрашивать.
9. Если молодой писатель, вступая на минное поле своего поприща, относится к литературе как игре или заработку -- может получиться "Остров сокровищ" или "Три мушкетера". Резвиться полезно! Исчезает внутренний зажим. Да ведь и Сократ любил резвиться.
10. Если молодой писатель хочет и старается писать не так, как все, лучше, чем все, о том, о чем еще не писал никто -- его часто считают недостаточно образованным и не очень способным. Ну, раз появился кто-то, не вписывающийся в рамки -- значит, не сечет, куда вписываться надо. Не следует с разгона ждать понимания. Чтобы занять свое место -- часто надо многих расставить на их места.
11. "Продвинутый" молодой писатель иногда считает, что для того, чтобы "выразить себя", не обязательно овладевать "так называемым профессионализмом". Главное -- выразить свое видение мира и раскрыть тончайшие движения своей души и мысли. При этом он ждет, что может быть кому-то интересен (см. п. 6). Конец бывает ужасен, а движение к концу -- нервозно.
12. Как молодому писателю стать просто писателем? Проще всего состариться. Но это тоже не рецепт. А рецепт: да как угодно, нет ограничений. Вернее всего: писать, читать и переделывать, пока не треснет, дойдя до внутренней готовности сдохнуть под забором, но не отступаться от своего.
ВЕРСИЯ ДЕБЮТА
Старшая сестра, приехавшая на каникулы из колледжа, отправилась с младшей, еще школьницей, в театр: заезжая труппа давала водевиль. Вернувшись домой, младшая отозвалась пренебрежительно:
-- Фу, ерунда. Тоже мне: "ах, пьеса, искусство театра".
-- Много ты в этом понимаешь, -- уязвленно парировала старшая.
-- А тут и понимать нечего.
-- Ах, вот как?
-- Да, так! Такое написать и я могла бы.
-- Ну конечно. Вот и напиши!
-- И напишу! А что думаешь -- не напишу?
И через неделю семнадцатилетняя Шейла Делани на спор написала свою первую пьесу "Вкус меда", до сих пор идущую на сценах мира.
У сорокалетнего школьного учителя нашли неоперабельный рак и дали ему год жизни. Учитель был крепких англосаксонских кровей и сурово озаботился одним: как бы обеспечить жену и дочерей, остающихся без всяких средств к существованию... Он преподавал язык и литературу и не сумел придумать лучшего способа заработать сносную сумму, как попробовать написать роман. И такой роман, чтоб его хорошо читали -- раскупали. Читателей он представлял в виде своих учеников и их родителей. И героев представлял в таком же духе. Жизнь он представлял только в объеме родной рабочей окраины.
Дело было новым, он втянулся и увлекся. Срок поджимал. Он спешно и отчаянно овладевал ремеслом. Высокая литература его не интересовала. Его интересовало завещать авторское право семье: на что жить.
И к концу своего года Энтони Берджес завершил свой роман "Заводной апельсин". Миллион был срублен! В культовом фильме сыграл юный Малькольм Мак-Дауэлл. Шпана надела котелки и стала спрашивать в барах молоко. Книгу перевели на полета языков.
Не свой от удачи и выполненного долга Берджес хорошо выпил и отправился к врачу. Врач посмотрел снимки, полистал историю болезни и вылупил глаза: рака не было. Берджес выздоровел.
Он стал писателем. Но все остальные книги уже были хуже.
Шервуд Андерсон исправно и не резко шел сначала по страховой части, а потом по рекламной. В сорок один год он был владельцем небольшой, но вполне устойчивой и респектабельной рекламной конторы.
В одно прекрасное утро он пришел на работу, прошел в свой кабинет, кинул шляпу на крючок, сел за стол, закурил сигару и перелистал поданную секретаршей корреспонденцию. Потом положил бумаги на стол и долго смотрел перед собой. Потом пожал плечами. Потом положил в пепельницу дымящийся окурок, встал, снял шляпу с крючка, надел на голову, открыл дверь и вышел вон, не закрыв за собой двери.
Больше он в контору не вернулся. Вообще. Никогда. Продал. По телефону.
Через три года он выпустил сборник рассказов "Уайнс-бург, Огайо", сделавший его классиком американской литературы. Потом он помогал встать на ноги Хемингуэю и Фолкнеру, в благодарность за что оба его естественно обгадили, но это все и многое другое было уже потом.
4
Нью-Йорк, золотые и бурные шестидесятые, одно из крупных и ведущих издательств "Харпер энд Роу", проход рукописей огромный, водопад самотека, какой-то мужик оставил пакет секретарше на приемке и отъехал; зарегистрировали, дали читчику, отказная рецензия в потоке, отправить обратно -- а где адрес? нету адреса; кинули к штабелю подобных же и забыли. Естественно.
И вот как-то директор выходит на ланч -- и видит, что секретарша поспешно задвигает ящик своего стола, и глазки у нее красные. Ну, мало ли поводов для переживаний у молодой дедвшки.
Возвращается через сорок минут: секретарша поспешно захлопывает ящик стола, и глазки у нее припухшие.
Конец дня: секретарша задвигает свой ящик, сморкается и пудрит носик, щечки, промокает глазки. Да что там у нее за письмо от соблазнителя?..
-- Крошка, -- отечески обнимает ее за плечи добрый босс, -- какой негодяй посмел испортить тебе настроение? Не переживай из-за идиота, ты наверняка стоишь лучшего парня, если этот не сумел тебя оценить!
-- Да нет, -- всхлипывает секретарша, -- это я тут просто... читала...
-- Что читала?! -- с профессиональной ревностью делает стойку директор. -- Наша книга?
-- Да нет... Нет, сэр, это вообще не книга... еще.
-- А что? Ну-ка покажи мне быстренько!
И она достает из ящика нетолстую замусоленную рукопись.
-- Где ты ее раскопала?
-- Мне девочки из отдела рецензий дали... Директор берет рукопись домой, листает перед сном, хмыкает и засыпает: явная чушь.
Назавтра возвращается с работы -- у жены глаза на мокром месте.
-- Боже мой, Молли, что случилось? Что-нибудь сломалось, или опять звонила сестра?
-- Нет, все в порядке... просто я тут прочла рукопись, которую ты вчера привез...
Директор разевает рот, трет лоб, разводит руками, соображает. Звонит своему главному редактору:
-- Слушай, Билл, тут такая ерунда. Полгода назад Хью отшиб одну рукопись. Ты его знаешь -- там с нюхом все всегда в порядке было. Она без адреса вдобавок, и пошла гулять: у меня секретарша хлюпает носом. Я взглянул -- полная лажа. А жена рыдает! Ты не посмотришь?
Через сутки ему звонит домой главный редактор -- прочел вне плана и рабочего времени также:
-- Знаешь, -- говорит, -- я тоже ни хрена не понимаю. Белиберда полная, кисель из соплей. А жена прослезилась! Ты что-нибудь понимаешь? Я -- нет.
-- Ну что, -- говорит директор, -- испробуем шлепнуть?
-- Пролетим, -- говорит главный редактор. -- Но попробовать забавно.
Месяц искали по рукописи автора. Тридцатилетний хирург, хорошая практика, ездит на "порше", думать он забыл про свой литературный экзерсис.
Так вышла "История любви", она же "Лав стори", и доктор Эрик Сигал стал звездой мировой величины. И два лимона за уступку прав Голливуду, и суперхит Френсиса Лея, и "Оскары", и сладкая жизнь. Медицину он бросил -- литература показалась приятней и доходней. Но, опять же, такая удача не приходит дважды.
КАК ПИСАТЬ МЕМУАРЫ
Очевидно, вы человек пожилой, опытный, имеющий основания считать себя умным -- и при этом, как большинство нормальных людей, неискушенный в литературном ремесле. Чего вы хотите? Вы вознамерились написать мемуары.
Итак: что у вас есть? Информация. Факты, мысли и даже порою чувства. Прожитая жизнь, представляющаяся вам самому небезынтересной. Встречи с интересными людьми, удивительные происшествия, уникальные сценки, глубокие мысли. Картины жизни давно минувших лет, которые жаль и неправильно отдать забвению, хочется из памяти перенести на долгопрочный, объективный носитель -- на бумагу, в данном случае.
Итак: чего у вас нет? Литературных навыков. То есть вы читали, конечно, книжки других людей и знаете, как книга должна выглядеть. Ну, как можно отлично знать, как должен выглядеть бриллиант, но не уметь самому гранить алмаз, или до мелочей представлять обороты на перекладине, но не мочь самому подтянуться.
Но не боги горшки обжигают, терпенье и труд все перетрут, а там можно и редактора нанять, а кроме того, есть такое слово "литобработчик"...
Итак; вы сели за стол и начали. Ну! Смелее! Э?..
1. Муки творчества. Если через полчаса вам станет жарко и вспотеют лоб и спина -- это нормально. Если вам вдруг взбредет поставить подмышку градусник не отрываясь от процесса -- не бойтесь хронических воспалений, если он покажет 37,2 вместо ожидаемых 36,6. Такова нормальная реакция организма на волевой приказ центральной нервной системе перевозбудиться, задействовать глубинные слои ассоциаций, подать и держать наготове весь ваш словарный запас и одновременно заниматься поиском и проверкой самых сильных, точных и небанальных сочетаний слов, призванных выразить вашу мысль, которую вы и сами несколько смутно представляете.
Организм делает усилие к чему-то неясному, но серьезному и трудному. Впрыскивается адреналин, вбрасывается сахар, учащается пульс, поднимается давление.
Вот когда вы со временем достигнете -- если достигнете -- уровня возбуждения, при котором начинает непроизвольно подрагивать кадык, бессознательно следуя звучанию просящихся на бумагу слов, и прорывается дрожь в локтях и коленях -- легонькая такая, еле ощутимая, чуть прохладная, -- и начисто вылетает из сознания, что где-то болело или куда-то надо было пойти, -- вот тогда вы, по крайней мере, подниметесь до уровня возбуждения, на котором ежедневно работает приличный писатель.
Правда, приличных писателей всегда было очень мало. Писателя вы всегда сильно уважали за умность и много-знание слов, но при этом полагали слегка бездельником: он, конечно, умеет, но труд его специфический и не такой трудный, как у некоторых. И вы правы! Вот только въехать в эту специфичность труда нелегко.
Теперь вы начнете понимать мучительную укоризну в собачьих глазах: она все понимает и чувствует, но не умеет выразить на языке тех, кому более всего и хотела бы излить душу. На языке людей. О! Выть, лизать и прыгать...
Вам захочется выть. После нескольких часов за столом будет побаливать сердце. Вы сделаетесь раздражительны, как любой, у которого не получается то, что хочется.
Самое ужасное. Вы усомнитесь в своих умственных способностях.
Второе самое ужасное. Вы усомнитесь в том, что вам вообще нужны эти хреновы мемуары. Так ли уж все важно, а эти уроды вокруг не стоят того, чтоб ради них упираться.
А шлепающиеся на бумагу фразы оказываются уродливы и убоги, и нет в мире силы, которая сделала бы их хорошими, правильными и красивыми, выражающими верно ваши мысли.
2. Бессонница. Люди в старости и так спят не слишком. Для писателя же любого возраста нет ничего обычнее, чем "расстройство сна". Нервная система перевозбуждается, и погасить возбуждение, убрать адреналин -- весьма глуховая задача. Так что запасайтесь снотворным -- но только таким, чтобы оно не глушило вам назавтра мозги. Для вас ведь главное не спать -- а иметь свежую, отдохнувшую голову. Сон -- средство для этого, а не самоцель. Большинство невропатологов в эти мелочи вникать не желает.
Гуляйте на ночь, пейте теплое молоко, советуйтесь со сверстниками.
3. Если вы графоман -- то есть пишущий человек, которому нравится и кажется вполне ценным все, что он написал -- перо вам в руки и счастливый путь. Ни в советах, ни в предостережениях вы не нуждаетесь.
Но все же. Представьте себе, что вы со своим текстом стоите на сцене перед тысячным залом. И читаете. Вслух. Станут вас слушать? Или начнут уходить? А -- честно?
Учтите, дорогой мой, учтите. Вы уже старик. А старики болтливы. Старики обычно глупеют. Собственный опыт кажется старикам необыкновенно ценным. Не в силах делать многое сами, старики обожают поучать молодых на примере собственной жизни. Стократно повторенная банальность часто кажется старику мудростью от седин.
Спросите себя как можно честнее, беспощаднее: а что было в вашей жизни такого, что для других представляет интерес? И было ли вообще?
4. Уровень притязаний. Если вас восторженно обнадеживает сам уже факт того, что вы сумели что-то написать -- отдохните. Не все, что не поэзия, является прозой. Не все из того, что вам удалось написать, не является скучищей и чушью. И не вымаливайте хвалебную оценку домашних и друзей: они необъективны и снисходительны.
Помните народную мудрость, в пристойном изложении звучащую так: "Делай хорошо -- выйдет хреново". В том смысле, что стараясь изо всех сил -- можно хотя бы на скромный результат рассчитывать.
Если вы хотите лишь "написать не хуже других" -- подите к черту, такие письменники никому не нужны и не интересны.
Не разменивайте остаток своей жизни, делайте свое дело лучше всех! "Коекакеры" пользуются лишь презрением окружающих.
Итак, первое:
5. Проникнитесь важностью начинаемого дела. Ваши мемуары давно выношены, давно созрели. Материала у вас больше нужного, знай только отбирай. Замысел отшлифован. Осталась необходимая вещь: повернуть свои воспоминания мысленно под таким углом, чтобы мир ахнул -- вот что вы знали, видели, делали, пережили. И без ваших мемуаров -- история мира неполна! Картина жизни человеческой -- неполна! Именно ваши мемуары дополняют собой неповторимую мозаику эпохи, заполняют белое пятно.
6. Для кого вы пишете? Для себя? Сами по себе вы никому не интересны, успокойтесь. Для семьи и друзей? Они вас и так знают, не пытайтесь впутать издателя профинансировать ваши семейные дрязги. Для истории? Сходите к психиатру и попросите таблеток от мании величия. Для эдакого типа собутыльника в поезде, которому тянет рассказать свою жизнь? Ну так прочистите мозги: ведь каждого читателя поить не будешь и за пуговицу не удержишь, его так просто не заставишь выложить свои кровные бабки за ваши откровения, а потом еще их в собственное время читать.
Вы пишете для тех, кто сумеет увидеть в ваших воспоминаниях те же интересные случаи, незабываемых людей, глут бокие мысли, неповторимые ситуации, потрясающие тайны, которые видите в своей памяти вы. Для каждого, кто проникнется пронзительностью вашего чувства и впечатлится глубиной вашей мысли. Для любого, кого сумеете сделать на время чтения вашим вторым "я", другом, единомышленником, сторонником.
А вот для этого-то и надо уметь писать. А в умение писать входит очень многое, пардон за банальность. И не обманывайте себя надеждой, что редактор или литобработчик смогут кардинально улучшить вашу книгу. Так -- язык поправят, отдельные абзацы вычеркнут, но своего ума автору не вложат.
Первое умение писать -- это:
7. Умение читать. Прочтите (или перечтите) знаменитейшие из мемуаров: Бенвенуто Челлини, Цезаря, Бисмарка. И поковыряйте внимательно, как они сделаны.
"Записки" Цезаря кристальны. Но и речь идет о крупных событиях -- передел мира, судьбы сотен тысяч людей, риск и трагедии.
Жизнь Челлини была полна черт знает чего в горячих точках тогдашней Европы. Авантюряга, нувориш, талант, хвастун. Ему было о чем писать!..
А что писал Бисмарк -- собственно, не так даже и важно: в каждой немецкой семье стояла эта книга -- как знак присяги, преклонения, как символ объединенной Германии.
Если вы -- фигура такого калибра, то вам некогда писать самому, а советов вы не принимаете, вы их даете сами. Вы наговорите на диктофон чего сочтете нужным, а потом известные журналисты за приличную плату сляпают "ваши мемуары", как и принято в последние десятилетия. И мемуары эти будут дерьмо, уверяю вас.
Почему сделанные инкогнито знаменитыми журналистами мемуары топ-знаменитостей -- всегда дерьмо? Потому что сами знаменитости многое утаивают, а многое пытаются выпятить "из моральных соображений". Ложь и умолчание -- главные отличительные особенности мемуаров топ-знаменитостей. Прежде всего, разумеется, это относится к политикам, отставным лидерам. А у журналиста-литсекретаря, реального автора, нет задачи сделать хорошо -- а есть две другие задачи: первая -- угодить заказчику в меру его желания представить события определенным образом, и вторая -- получить очень приличный гонорар с минимальными затратами жизни, труда, нервов.
Вы ведь не думаете, что президент Ельцин или генерал Трошев сами писали свои мемуары? Если думали -- немедленно отдохните от этой мысли.
Читая чужие мемуары, вы обнаружите, если у вас есть минимум литературного вкуса, что они очень плохо написаны. Практически всегда. А чем они интересны? А тем именно, о чем в них речь. Материалом. Фактурой. Жизнью за строками.
Так вот. Полистав книжонки из серии "Библиотека очередных мемуаров", человек приходит к выводу, что и он может не хуже некоторых. Немедленно отбросьте эту мысль вон! Уясните: очередная порция навоза никому на литературном рынке не нужна.
Вспомни, приятель: ведь ты когда-то неплохо умел делать свое дело. Ну так сделай неплохо и это.
8. Что главное. Запомни: читателю интереснее всего крутая жизнь, крупные личности, светские сплетни, подробности жизни верхов, профессиональные секреты, подтверждения или опровержения "слухов, раскрытие тайн. Это очень просто: ему интересно самое захватывающее из твоей жизни, если там таковое было.
Запомни: он хочет увидеть мир твоими глазами, услышать твоими ушами, ощутить дрожь от событий через твои нервы. Читая твою книгу, он хочет прожить еще одну жизнь -- твою, познать мир полнее. Удовлетворить любопытство, обогатить знание.
Более того: на время чтения твоей книги он хочет стать тобой!
И вот из этого главного вытекает все остальное. Прописи эти с виду нехитры, но жизненно важны для того, чтобы твои мемуары стали книгой, читаемой людьми: --
9. Пиши о главных событиях. Неумение отделить значимое от незначимого -- бич мемуаристов. В памяти ветерана уравниваются в значении день в бою и день на разгрузке картошки, артналет и генеральский нагоняй (да нет, артналет обычен, а генеральский нагоняй -- это серьезно).
Отбирай самые главные, судьбоносные, экстремальные события из всех, что с тобой были. Главные опасности, риски, труды, напряжения. "Звездные часы". Решающие моменты.
Милые личные мелочи, которые занимают такое место в твоей памяти, никому не нужны и не интересны. Ты интересен читателю не сам по себе, дорогой мой, а как участник и свидетель крупных и интересных событий.
10. Соотношение главного и неглавного. Человек устроен так, что самым важным и интересным для него обычно является собственная жизнь. Обычная сценка: рассказчик прихватывает слушателя за рукав, перебивает его и велит: "Погоди! ты слушай дальше!..". Ему охота рассказать -- но собеседнику неохота слушать!!!
Так вот: читателя ты за рукав не прихватишь, он твою книжку листнет и бросит -- если раньше не отбросит редактор. Сделай ему интересно!
Запомни: если ты не супер-звезда -- пересказ твоей жизни никого не колышет.
Обычен такой вариант в мемуаре: два месяца солдат в тылу -- одна глава, три месяца на передовой -- вторая глава. На деле же про передовую можно давать десять глав!
Бытовые, ординарные, неглавные подробности -- должны выполнять служебную роль. Связывать главные события между собой. Дополнять представление обо всем происходившим. Но ни в коем случае не соперничать с главными событиями по объему.
Иначе -- это как если бы в боевике главный герой меньше бегал и стрелял -- а больше спал, ел, мылся, одевался, покупал носки и ковырял в носу (как в жизни и бывает).
Скажем, бич советских военных мемуаров -- бесконечные описания канцелярских дрязг и административных подробностей. Какие-то чиновники, а не боевые генералы! Это война или курсы повышения квалификации штабистов?!
11. А что главное? А очень просто. Есть древняя истина: о человеке надо знать три вещи -- как он родился, как он женился и как он умер.
а). Главные опасности.
б). Главные напряжения всех сил.
в). Главные дела всей жизни.
г). Личные встречи с самыми главными людьми твоей жизни.
д). Открытие тайн, в которые ты посвящен.
е). Неизвестное ранее о больших событиях и людях.
ж). Неизвестное ранее о хорошо известном.
Надо ли тут приводить примеры?
Когда в связи со взрывом "Челленджера" писали о сотруднике, который возражал против запуска, говоря о промерзании резиновых уплотнителей, но его заставили дать "добро" -- это значимо, это из области главного. А если писать книгу о том, как один из рабочих одного из заводов, входящих в космический комплекс, много лет выполнял свои операции по изготовлению ряда деталей -- эти мемуары не нужны: значимой информации нет.
12. Об умолчании главного. Есть много мемуаров разведчиков (бывших, конечно), где практически все, что относится к специфике оперативной работы, опущено. И операции многие опущены. И служебные отношения. И подробности выполнения заданий. Ну -- работа такая у людей. Топ-секреты спецслужб. Подписка о неразглашении. Профессиональная этика.
Поэтому мемуары разведчиков, как и политиков, как и обычно врачей -- дерьмо. Форма лжи. Байки для дефективных детишек. Причем скучные и ненужные. Все-то их оправдание -- и там кое-какая информация содержится.
В мемуарах разведчика нас интересует жизнь и работа разведчика в тех частях и аспектах, в каких они отличаются коренным образом от жизни и работы обычных граждан -- без "легенд" и "крыш". Канцелярские разговоры с коллегами и начальством нас интересуют мало. Общая политическая обстановка в стране и мире на момент описания нас волнует мало и вообще известна. Мнения разведчика по разным вопросам жизни нас волнуют мало -- есть философы, социологи, аналитики на это. Ты про главное дай: как пришел? Сколько платили? Куда поселили? Как и кого отсеивали? Как готовили, к чему готовили, какие навыки вырабатывали? Ах -- это нам знать необязательно, это профессиональная тайна? Ну так поди к такой-то маме. Ишь ушлый -- славы захотел, книжечку написать, только что там ничего интересного не было. Ну -- так кому нужна твоя книжечка без интересного? Думаешь, ее покупают из-за твоего мастерства писателя? Ее подкупают из-за тех крупиц информации о разведке, которые там все-таки есть. Из-за крупиц специфики. А все прочее из твоей жизни, за пределами твоей работы собственно разведчика, никому не нужно, не обольщайся.
Мемуары российского политика, где упоминаются президентские выборы 96-го года -- без рассказа о механике выборов, о миллионах, вложенных олигархами, о подтасовках итогов, о гонорарах привлеченных звезд шоу-бизнеса, о* распределении ролей, обо всем закулисье -- это не мемуары, а элементарная политическая реклама.
Каждому мемуаристу приходится в одиночку решать вечную задачу: что можно сказать, а о чем из порядочности (или иных соображений) подобает умолчать. Так вот: вопрос о порядочности -- на совести каждого. А вопрос о ценности и значимости мемуаров -- это вопрос информации, содержащейся в них, вопрос осведомленности и откровенности.
Ты мог давать клятву Гиппократа и присягу, расписываться кровью и лобзать знамена. Но если ты взялся за мемуары -- тебе никуда не деться от знания: полная откровенность -- Бог мемуаристики.
Мемуары -- не агитка и не самореклама, но -- исповедальная проза. Или раненая совесть -- или искалеченная недолитература, коли ты за литературу взялся.
Задача мемуариста -- не дать своему миру, памяти, знанию умереть и исчезнуть вместе с собой. Хочешь молчать -- не пиши. Хочешь писать -- не молчи. Хочешь на елку влезть и пирожок съесть -- фиг тебе.
И еще. Читателя жутко раздражает, когда мемуарист явно обходит интересные читателю вопросы. Поманил, разжег -- и обманул высокомерно: не твово собачьего ума это дело, хавай что дали.
Все пройдет, только правда останется. Останется ли -- зависит от тебя.
13. Герои и портреты. Если ты затрагиваешь людей известных, крупных -- так дай о них представление читателю. Чтобы он увидел их собственными глазами -- и собственными ушами (от тебя, через тебя) услышал про них все интересное, примечательное, определяющее, что известно тебе.
Сколько лет ему было при встрече, в это время? Толстый или худой, сильный или слабый? Густоволосый, лысый, седой? Беззуб или белозуб? Бас или тенор? Решителен в манерах или робок? Крикун или молчун? Как он одевался? Как выпивал? Что любил поесть? А что с семьей? А что с бабами? А насчет подхалимажа или, наоборот, рубки правды-матки? А сребролюбие или бескорыстие? А интересные случаи или сплетни про него? А чем он вообще выделялся среди других, преобладание какой черты и сделало его крупной фигурой?
То есть. Словесный портрет. Служебная характеристика. Психологическая характеристика. Самые яркие штрихи биографии. Отзывы знакомых.
Запомни -- ты пишешь не свою биографию. Ты пишешь биографию эпохи. Как великий Н. Н. пожал тебе руку -- никого не колышет, никому не интересно, умерь свое тщеславие, не будь смешон и надоедлив. Вот как великий Н. Н. в тот вечер нахрюкался и рухнул мордой в унитаз -- это интересно. Как под пыткой никого не сдал -- это заслуживает памяти. Как самому Сталину возразил -- это сенсационная подробность. А как тебя похвалил -- это факт твоей личной биографии, которую ты все равно не сможешь сделать фактом общественного сознания.
14. Пейзаж и интерьер. История и литература до безобразного мало передает нам информации о быте, образе жизни прошлых времен. Авторы обычно полагают, что не фиг и упоминать о том, что само собой разумеется. Сто лет разумеется -- а через двести никто уж и не представляет, как же на самом деле жили. И специальные ученые по крупицам реконструируют быт и спорят до хрипоты.
Запомни -- ты консервируешь жизнь прожитых тобою времен для последующих поколений. Не свою жизнь, козявка суесловная, а жизнь эпохи ты хочешь передать через свои воспоминания. Разницу уловил, старый парень?
Ты пишешь, допустим, о Ленинграде сороковых--пятидесятых? Так упомянь, чем крыта улица -- булыжником, диабазом или асфальтом -- торцы ведь блокаду нигде не пережили. Исчезают огромные поленницы во дворах -- роют канавы: переходят на центральное отопление. Что едят? Что пьют? Сколько стоит? Каковы зарплаты? Все еще ходят в бани -- каковы бани? Моды? Духи и одеколоны? Часы? Длительность отпуска? Белье? Рекламы? Фильмы? Главные темы в газетах?
Окуни читателя в свою эпоху. В нормальный мир быта. Не презирай житейских подробностей, ты ведь Шекспиром себя не считаешь, жизнь законсервировать и сохранить -- вот твоя задача. Ни через что человек не ощущает так дух и смысл эпохи, как через ежедневные, необходимые жизненные мелочи.
Напиши, как воет ночью издалека дежурный трамвай. Как рефлекторно просыпаются люди, если внизу под домом выключается мотор подъехавшей машины и хлопает дверца. Как носильщики на вокзалах носят белые фартуки и бляхи и скрепляют чемоданы попарно ремнями сквозь ручки, перекидывая их через плечо.
Окно -- выходило на улицу или во двор? Двор -- солнечный был или темный колодец? Пол -- гнилой или уцелевший с 18 года паркет, дубовая несносимая плаха?
15. Принцип кино. Представь себе, что ты смотришь кино. Это кино твоей жизни. В нем два человека встречаются не в пустоте, а в земной обстановке, наполненной всем, чем ей полагается быть наполненной. Верх, низ, время года и суток, погода, температура, одежда, помещение или вне помещения, лес или пляж, и т. д.
Вот все, что от тебя требуется -- это постоянно видеть перед собой кадр, картинку происходящего. Ты ведь не выдумываешь из головы -- ты пересказываешь картинку, сцену, которая стоит у тебя перед глазами и сейчас. Так дай читателю представление об этой сцене! Перескажи кратко, что на ней установлено!
Представь себе, что ты пересказываешь цветное кино слепому другу. И тебе хочется, чтоб он увидел внутренним взором все то, что ты видишь на экране.
Если ты этого не сделаешь -- твои читатели так и останутся слепыми друзьями. Из всего фильма они уловят только диалоги, музыку и шум стрельбы.
Понял-нет? Пересказывай картинку.
16. Отбор детали. Иногда в прозе можно обойтись вообще без деталей, и даже есть такие литературные направления и стили. Но мемуары без деталей -- о чем они? Это уже не мемуары, это сюжеты из прошлого.
В "Трех мушкетерах" Дюма не удосужился сообщить, какого цвета были мушкетерские плащи и вообще в чем заключалась служба. И ладно. Шедевральность этого романа, как известно, в другом.
А теперь представьте себе мемуары мушкетера, попавшие в ваши руки сейчас. Приличный был мушкетер, но не д'Артаньян, не де Тревиль, не первой величины звезда. И вот он передает интриги и сплетни при дворе, все больше те лишь, к которым сам причастен случился. Ну и что? А где интересное? А где мясо эпохи? А как они вообще-то жили-были?
Все детали вам передать не удастся, да и задачи такой не стоит. Но характерные детали обязательны. Будь это кривой нос или расчищенные до зеркальности сапоги, надтреснутая кружка или грязные ногти, запах пота или кобура на ремне, табачный дым или темные подглазья, вялое рукопожатие или обязательный стакан водки вечером за обедом.
Такие вещи вообще лучше всех знают карикатуристы и мультипликаторы. То есть художники, изображающие жизнь с очень большой степенью условности. Чтобы существо или предмет были похожи -- не обязательно копировать в точности, да это и скучно. Достаточно подметить две-четыре характернейшие детали -- остальное можно подгонять под этот своего рода модуль. Заяц -- это длинные уши, куцый хвостик, круглая голова, длинные задние лапы. Хоп -- и уже не перепутаешь.
Ну, типа: Сталин -- эта усы, френч, невысокий рост, грузинский акцент, волосы назад, трубка. Достаточно по минимуму.
Сальвадор Дали: худой, высокий, эксцентрик, стебок, глаза навыкате, усы в иголочку вызолочены, саморекламщик жуткий.
Дом: трехэтажный, обшарпанный, с вонючей лестницей.
Куртка: летная кожанка, обтертая добела на плечах парашютными лямками.
17. Отбор доминирующей детали. Хрущев был маленький, толстый, лысый, бесцеремонный. Но никто из мемуаристов, кажется, еще не отметил главнейшую черту Хрущева -- потрясающую энергетическую заряженность. Этот человек даже в немолодые свои главные годы заряжал всё вокруг себя действием, все начинали крутиться.
Главное, с чего начинается для призывника солдатская служба -- еще в военкомате: крик, мат, грубость, унижение, подавление.
Из главных эмоций советского школьника -- тоска перед первым сентября и облегченный восторг при известии о болезни учительницы или карантине по гриппу.
Если где-то вечно воняет, а кто-то патологически жаден, а на севере оленины было полно и стоила она куда дешевле свинины -- это характерная деталь. А вот то, что Москва не есть город в том смысле, что она не есть в целом организованно пространство -- а конгломерат организованных очагов, богатых и бедных, красивых и уродливых, а вообще за лысые газоны на Поклонной горе никто не отвечает, так же как за грязные фасады и сборную солянку из разнородных построек,-- вот это черта доминирующая, вместе с хронической усталостью большинства жителей и возможностью бешеных карьер.
В купе тесно и колеса под полом стучат. Эта доминанта обычно опускается как общепонятная. А через пятьсот лет она ведь, весьма вероятно, перестанет быть понятной и известной. Хотя сегодня упоминать о тесноте и стуке -- банально.
А вот тараканы в поезде "Петербург--Кишинев" -- это уже не банально. Это уже может выделить поезд из прочих, если описать.
Небоскребы Манхэттена подавляют человека -- это банально. А отрадное ощущение своей простецкой причастности к роду человеческому, поставившему эти гиганты -- что характерно, и для туриста доминирует.
Никогда не забывайте упомянуть главное.
18. Запрет на неупоминание принципиальной детали. Большинство людей идиоты, но все-таки мы с вами разговариваем сейчас как два умных человека. Большая же часть мемуаристов -- балды, не заслуживающие внимания. И мемуары их /им недоумков.
К важнейшим и необходимым условиям человеческого существования относится удовлетворение естественных потребностей. Это просто условия физического выживания.
И вот уже сорок лет обыватель, то есть обычный человек, обменивается с товарищем соображениями на тему, как какают и писают космонавты, причем также женского пола. Им, знаете, интересно. Им тоже иногда в туалет приспичит, так небо с овчинку делается. Они важность вопроса понимают отлично.
Низ-зя. Неприлично. Нездоровое любопытство. Жопа есть, а слова нет.
Я не призываю космонавтов выдавать военные тайны. Я всего лишь объясняю собравшемуся писать мемуары, что если ты утаиваешь принципиальное -- ты разом совершаешь кучу ошибок и проступков:
ты снижаешь интерес к написанному тобой;
ты уменьшаешь число своих читателей;
ты автоматически снижаешь весомость своей книги-ме-муара;
ты способствуешь общественному незнанию вообще;
ты помогаешь кануть в лету тому, что умалчиваешь -- и не исключено, что по прошествии времени это станет еще < Гдним секретом древних времен.
Умолчание есть фигура лжи, а маленькая ложь рождает большое недоверие. Кто явно умолчал о характерном -- тот, понятно, мог умолчать и о многом другом. И реальные причины многих действий, которые он описывает, могли быть совсем иными, вправе думать читатель. Не потому шли в атаку, что патриоты были, а потому, что заградотряды иначе расстреливали. И т. п.
В блокадном Ленинграде ели и людей. И боялись милицию -- она могла отобрать еду или вещи. И женщины продавали себя за продукты чиновникам из партийно-военной верхушки города, если случай складывался. И без этих деталей любые воспоминания о Блокаде будут а все-таки неполными и фальшивыми.
Если все постоянно мерзнут, или кто-то педераст или нимфоманка, или весь класс постоянно боится самого сильного и агрессивного -- без упоминаний этого нет картины жизни.
19. Не забывай о деньгах. В жизни без них никуда не денешься, так ведь? Точно так же: в поездке, в загранкомандировке, во время военное и мирное, в одиночку и вдвоем. Людей всегда интересует: сколько тебе платили? сколько платили кому? что на это можно было купить? Не пренебрегай финансовой темой!
20. Не ханжи. Пиши о деньгах, о сексе, о выпивке, о проделках и слухах. Пиши так, как если читатель -- твой собутыльник на ночной кухне, старый кореш, и ему можно поведать самый смак, который не для публичного разглашения, зато суть жизни.
Кто любил и мог выпить -- чего и сколько? Если кому нравилась женщина -- то как она выглядела на мужицки!1 взгляд, как там было чего? Кто любил урвать деньгу, кто был подхалимом, а кто хамом? Кто был хам, а кто дурак'' Кто присвоил чужие заслуги? Кто писал доносы?
Кто кого домогался? Кто кого содержал? Кто проигрывался в карты? Кто блевал на лестнице, черт возьми?!
Сосредотачиваться на чужом грязном белье не нужно. Не вовсе обходить вниманием то, что неизменно отмечали .и; лавочках и в курилках -- это уже изображать некую услои ную, "лакированную", кастрированную и неинтересную действительность. Невсамделишную.
