ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Исмагилов Анвар Айдарович
Вещий Олег на туркменском коне

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.04*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Военный городок в посёлке Джебел Небит-Дагского района Туркмении. Лётчики, похоронные оркестры, пустыня в двух шагах: змеи, верблюды, саксаул, и прочее. И финский дом посреди такыра, единственное прибежище посреди голого пространства. Вот такой антураж.
  Анвар Исмагилов
  
  Уроженцу пыльной Кушки,
  брату по белому солнцу пустыни
  Алексею Евтушенко
  
  ВЕЩИЙ ОЛЕГ НА ТУРКМЕНСКОМ КОНЕ
  
  "Ольгович, являясь полководцем доблестной русской армии,
  в звании князя, в должности командира дружины...
  А. Солженицын, "В круге первом".
  
  От пришедшего со службы отца пахло усталым вечерним потом, сгоревшим авиационным керосином, потертой кожей коричневой портупеи с полукольцами для полевой сумки, сыроватой поверхностью потускневших латунных пуговиц, натертых асидолом, кожаной кобурой с дежурным пистолетом "ТТ" и медными патронами в обойме.
  Он повесил синий офицерский китель в шкаф, надел полосатую широкоштанную пижаму и домашние чувяки из верблюжьей шерсти, и после неторопливого ужина, вспомнив свое обещание, сказал нам с братом:
  - Сынки, сегодня мы будем читать вслух.
  - Ура! - закричали мы и кинулись собирать игрушки: деревянные мечи, щиты и стрелы; пистолет, отлитый десятилетним Тагиром из свинца и подаренный мне, шестилетке; облупленного коня, помогавшего мне в молчаливых битвах-качаниях с вероятным противником, - и понесли на веранду настольную лампу с абажуром из газеты "Советская Туркмения". Мама боялась пожара и всегда поливала конус водой, прежде чем надеть его на гибкий каркас из сталистой проволоки. Газета корежилась, высыхая, и от нее по веранде расплывались черно-серые змеиные тени. На свет и на стол слетались отважные эскадрильи беспорядочных мотыльков, крупноголовой саранчи, прозрачнокрылых кузнечиков, бежали по щелястому полу веранды голенастые пауки, а по углам и за пределами уютного и бесстрашного жилого пространства стоял черный вечерний мир с мохнатым небом и громадными звездами, с ледяным дыханием барханной пустыни, плоских такыров и чудовищных солончаков. С юга над военным городком Джебел нависал необъятный высохший минерал залива Кара-Богаз-Гол, с запада веяли прохладой влажные валы Каспийского моря, из Ирана, огибая хребет Копет-Даг, выли болотные ветры, а пустыня Каракумы продолжала свою вечную работу мертвыми серыми песками и невероятной, недоступной пониманию, марсианской жарой.
  Брат, кряхтя и спотыкаясь, принес толстенный "Золотой том" Пушкина в коричневом переплете с длиннющим предисловием Томашевского. Я уже около двух лет читал взахлеб все подряд, начиная "Боевыми листками агитатора" и заканчивая романом "Пляска смерти" Бернгарда Келлермана, из которого помню только, что одна соседка другую обзывала сукой, и это было одно из непонятных мне слов, о чем я и спросил маму, почему-то не знавшую объяснений. Поэтому в последнее время я предпочитал молча таскать из огромной библиотеки подходящие мне по сюжету и толщине книги, а для справок употреблял словари и энциклопедии.
  Тагир положил пахнущий сладкой пылью том на обеденный стол, открыл нужную ему страницу и сказал:
  - Пап, что сегодня будем читать? - Он знал ответ, но предвкушал его, как домашняя собака чует любимую команду "гулять!"
  Отец посмотрел на него и неторопливо ответил:
  - "Песнь о вещем Олеге"!
  До этого я еще не добрался. Из предисловия узнал, что "воспитание Пушкина было безалаберным". Если это так, то Пушкин похож на отца и моего брата: мама их так иногда ругает: "Что за безалаберность?!"
  Значит, это был добрый человек.
  И отец начал:
  
  Как ныне сбирается вещий Олег
  Отмстить неразумным хозарам
  Их села и нивы за буйный набег
  Обрек он мечу и пожарам...
  
  - Значит, он грабил вещи у казаров? - спросил я, имея в виду, что если он абрек, то есть разбойник, то их домашнему скарбу не поздоровится.
  - Не вещи, а вещий, тот, кто знает наперед, это ты поймешь, когда подрастешь; и не казарам, а хазарам! - терпеливо произнес отец. - Хазары жили там, куда мы скоро поедем переводом в другой гарнизон. И дедушка Салам жил на Кавказе. И мама. А еще хазары жили на Черном море.
  - А на что похоже море?
  Отец задумался и библейски произнес:
  - Море - это много соленой воды.
  - А сколько воды? Как в бассейке? (так назывался пожарный водоем в центре городка, вокруг которого мы бегали и пугали туркмен открытым люком, куда они обязательно упадут, и старым карабином, раскопанным в песках - мыться они не любили, а оружия со времен басмачей они боялись панически).
  - Что ты, - сказал отец, - гораздо больше! Больше, чем в Малакаре! (соленое озеро было похоже на мокрый такыр - соли было столько, что люди не тонули, а лежали сверху, блистая на солнце лечебно-грязными телами). - Помнишь речку в Фирюзе? Если она будет течь целый год и куда-нибудь выльется, и то будет меньше, чем море!
  Тут уж я возмутился:
  - Не может быть! Столько воды не бывает! (До сих пор не могу видеть, как на кухнях текут из кранов вольные струи воды - рука ищет ключ и отвертку или, на худой конец, телефон сантехника).
  - Ну, продолжим, - миролюбиво произнес отец, - потом ты увидишь море и узнаешь, какое оно большое.
  И он продолжил. Читал мой Махмутыч великолепно, так же, как писал каллиграфическим почерком. Свиристели сверчки и цикады, потрескивал деревянный дом, нагретый за день и быстро остывавший в вечернем пустынном воздухе. Мама стремительно грызла черные ростовские семечки, складывая шелуху на бумажку, и читала "Роман-газету".
  Вдохновенный кудесник (куда-то едет), послушный перу, ну старик (перу? удивительный какой-то!), волхвы (владельцы халвы? Значит, богатые, да и не боятся владык), и вдруг прозвучало "правдив и свободен их вещий язык"!!! Я вздрогнул: опять вещий! Понятно было, что к вещам язык отношения не имеет - он же внутри. Здесь что-то другое.
   Отец читал неторопливо, со смаком и комментариями, а в моей легкой отважной голове сверкали молнии воображения: вещий-вечный (это я понял, вечный человек, долго живущий, никогда не умрет, а смерть - это я видел во сне: по зеленой реке среди скалистых гор плывет огромный белый пароход, гудит, а меня уже нет, и что будет дальше - неизвестно!), вечный Олег, словно командир полка Юшников на туркменской свадьбе, ехал на худощавом и брыкливом ахалтекинце - какое сладкое и независимое, нахальное слово! - покрытом чарджоуским ковром необыкновенной толщины, с красными кистями, и конь, выпукло глядя фиолетовым глазом в сторону, приседал и всхрапывал под румяным и толстым Олегом. В правой руке командир дружины держал тонкую пику с флажком на гибком древке, а в другой - кривой золотой меч, вроде того, что подарили на плацу командующему ПВО, когда он приезжал на инспекцию. Почему-то отец называл меч "полицейской селедкой" и косился при этом в нашу сторону, а мы затихали над цветными карандашами и бумагой.
  На лице Олега были коричневые летные очки-футляры, с толстой резиновой лямкой (в такие мы смотрели солнечное затмение), а на груди, как бляха у "трибогатыря", болтался зеленый полевой бинокль с облупившейся краской. Слева и справа, как хурджины, пристегнуты мешки защитного цвета с шелковыми парашютами. На офицерском ремне в кобуре, плотно застегнутой на маленькую желтую пипочку, наверняка был черный "ТТ" с обоймой, а не позорный желтый огурец, как у веселых молодых летчиков, поддававших между полетами.
  За командиром, или князем, ехала дружина: косматые богатыри с карабинами, в высотных шлемах с ларингофонами, качаясь и переваливаясь между волосатыми горбами на торжественных верблюдах с глухозвонными жестяными бубенцами на кривых шеях, с выпяченными толстыми губами. Знаменосец катил за собой на тачанке огромный авиационный пулемет ШКАС, мечту окрестных пацанов.
  Я замечтался и что-то пропустил. Отец, повышая тон, скандировал:
  
  И хочет увидеть он кости коня... И ветер волнует над ними ковыль... Из мертвой главы гробовая змея шипя между тем выползала...
  
  Я вздрогнул и прижался к брату. Нехорошее предчувствие пересушило рот. Недавно в гарнизоне хоронили двух солдат, ушедших в пустыню в самоволку и занявшихся от скуки ловлей змей. Лица у покойников были черно-синие, и живые цветы только усиливали страшное впечатление.
  Змеи были повсюду. На саксаулах и карагачах сидели змеи-стрелки, похожие на ветки, и кидались на прохожих. В барханах жила толстая черная гюрза, опасная даже для верблюда. А совсем недавно появился питон (круглый, как серый с крышкой бидон для молока из военторга); он был такого размера, что вызвали пулеметчиков, и они его расстреляли, а потом с трудом закопали в яме, чтобы другие змеи не нашли это место и не пришли мстить! Черепов было хоть отбавляй, - и маленьких ломких тушканьих, и узких мрачных лошадиных, и даже массивных коровьих с рогами и дырками от них. Внутри могло быть что угодно, и мы в суеверном страхе колотили их длинными палками, отбегая подальше после удара.
  Так вот что ждет Олега! А еще вещий...
  
  Как черная лента, вкруг ног обвилась; и вскрикнул внезапно ужаленный князь.
  
  К горлу подступил огромный влажный ком. Свет померк. Командир дружины упал и умер, а послезавтра его, как десятки других погибших "офицеров и личного состава", понесут вокруг городка на гарнизонное кладбище под завывание потертых медных труб.
  - А-а-а-а-а, - не выдержав, заорал я изо всей силы. Слезы хлынули из глаз и полились неудержимо. Все кинулись ко мне, спрашивая, в чем дело. Я долго не мог остановиться, как и не мог объяснить, какое мне дело до древнего дядьки, укушенного обычной гюрзой. Вся горечь мира влилась мне в глотку, и я захлебывался слезами. Кое-как отец дочитал до конца. Что такое тризна, я догадался: залпы из карабинов, а потом офицеры соберутся в столовой, будут пить спирт и вспоминать войну...
  А утром, проснувшись, я долго смотрел на толстый ворс ковра с таинственными орнаментами и шептал про себя, пока не вышептал:
  
  До свидания, вещий Олег,
  Но зато ты не будешь калек!
  
  Мои дядья-десантники, ломанные-переломанные в боях, прыжках и неудачных приземлениях, поднимая очередную стопку спирта, пили "за то, чтоб не было калек", и плевали через левое плечо. Значит, Олег остался молодым и красивым, как те летчики, чьи портреты несли впереди бордовых подушечек с молчаливыми орденами и медалями. Офицеры просто исчезали навсегда, а через какое-то время тихие вдовы и растерянные дети покидали городок с небогатыми чемоданами и сиротскими узлами с одеждой в руках. Те же, кому не повезло, как говорили мать с отцом, могли годами оставаться "в гостапиле" с переломами позвоночника, и мы знали, что оттуда никто не вернется плясать вприсядку - так и будут лежать, глядя сухими глазами в потолок и не отвечая на приветы родных, как добрый дядя Захаров из шестнадцатого дома.
  До свидания, детский Олег... Здравствуй, вещий Пушкин!
  
Оценка: 9.04*12  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023