ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Исмагилов Анвар Айдарович
Як-28 - один на двоих

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.30*64  Ваша оценка:
  
  ЯК-28 - ОДИН НА ДВОИХ
  
  
  "...строительство этого самолета поставило перед серийным производством Иркутского завода, пожалуй, самое большое количество вопросов в области технологии, механообработки и механосборки, аэродинамики и летных испытаний. Во множестве книг и статей, написанных самим Яковлевым и о Яковлеве, эти производственные трудности не отражены.
  Ф.Р. Кугель."
  
  Низким бархатным голосом французская полька Эдита Пьеха выводила:
  
  Летали, служыли в нибесной дали,
  Руками да звезд датянуться могли...
  
  И как затянет припев, аж волосы дыбом:
  
  А-гром-нае небо,
  А-гром-нае небо,
  А-дно-о-о на-а дваих...
  
  Мало кто знает, что эта история, рассказанная Робертом Рождественским, произошла в Восточной Германии, в одном из авиационных гарнизонов. Летчики на последнем ресурсе перетянули поврежденный самолет через город, упали в озеро и погибли вместе с машиной. Хоронили их торжественно. Боевую машину провезли по улицам забытого ныне гэдээровского города, спасенного двумя летчиками. Сквозь треснувшее стекло кабины самолета изнутри, будто в прощальном привете, видна была кисть руки в перчатке. Очевидцы утверждают, что на похороны приезжали даже западногерманские генералы и отдавали воинские почести.
   Но подобные катастрофы происходили, к сожалению, неоднократно. Вот одна из них.
  
  Осенней ночью в Абхазии темно и душно. Бархатное небо усыпано крупными, как индюшиные яйца, звездами. Сумерек почти нет. Как-то внезапно сваливается на тебя адская, плотная темень, и в ней блуждают по военному городку парочки с фонариками, восполняя недостаток, а точнее, почти полное отсутствие уличного освещения. С другой стороны, темнота - друг молодежи. А потом начинаются унылые бесконечные дожди - субтропики! В шестидесятые даже выпадал снег, и я тогда увидел его впервые в жизни. А вот мандарины впервые за много десятилетий вымерзли.
  Любимая моя книга в детстве была яковлевская, "Записки авиаконструктора". Как водится, с картинками, с мифами, с умолчаниями и лакунами. Какие красивые самолеты, какие вдохновенные лица! В ней, между прочим, рассказывалось о совместных работах советских и немецких инженеров, о загранкомандировках на авиазаводы "Мессершмитта" и "Хейнкеля" (это в 30-е-то годы!), и прочих, теперь уже разболтанных по всему свету, секретах Полишинеля. Замечу в скобках, что есть у меня одна маленькая медаль, за соучастие в открытии месторождения кварцита в Тарасовском районе Ростовской области. Там от старожилов и рабочих я узнал, что вплоть до 22 июня 1941 года из Тарасовки в Германию уходили эшелоны, груженные ценнейшей присадкой для авиапромышленности, а именно тем самым кварцитом, необходимым при изготовлении истребителей и прочих аппаратов для атак и бомбежек священной земли славян.
  Но я отвлекся.
  Родился я и вырос в гарнизоне ВВС ПВО. На всю жизнь пропитался густыми запахами авиакеросина, желтого ЦИАТИМа, ружейного масла из маленьких бутылочек, влажного на ощупь парашютного шелка, едкого асидола для чистки латунных пуговиц, гуталина, сгоревшего пороха и судочков-бидончиков с ужином из офицерской столовой.
  
  В 1961 году после показа самолета на Тушинском авиационном параде
  "Нью-Йорк Таймс" признавала, что у США "нет ничего...,
  что можно сравнить с этим самолетом".
  
  ЯК-28, всепогодный фронтовой истребитель-бомбардировщик, был мне знаком не понаслышке. Он был огромен. Размах крыльев - почти тринадцать метров, длина - двадцать с лишним и четыре с половиной - высота! Две пузатые турбины оттягивали толстые прочные крылья. Воздушный датчик на остром ракетном носу выглядел, как бластер из фантастического романа. Красные звезды на массивном киле выглядели уверенно и победоносно. Кроме двух ракет, он мог подвешивать дополнительные топливные баки, падавшие при истощении запаса в нужном районе. Это позволяло увеличить дальность района боевых действий. Когда подвешивали сигарообразные баки, то казалось, что он никогда не взлетит. Пушки обладали немалой скорострельностью, - две с половиной тысячи выстрелов в минуту. В фюзеляже и на подвесках помещалось до трех тонн бомб.
  Что еще важно для дальнейшего рассказа? То, что в его баках было до трех с половиной тонн авиационного керосина, легкого светлого топлива, позволявшего развивать скорость до двух тысяч километров в час. Полностью снаряженный, он весил до шестнадцати тонн. Этакий летающий танк, первый в мире сверхзвуковой истребитель-бомбардировщик.
  
  Выйдя из капонира с помощью тягача, он подкатывал на прицепе к бетонированному откосу и со свистом запускал турбины. Выкатывался на ВПП, включал пороховые ускорители и, как ракета, на удивительно малом разбеге резко уходил в небо. Возвращался через сорок пять минут и при посадке над пляжем выпускал диковинную длинную ногу. После касания ею бетонки из длинного фюзеляжа выстреливались две полусферы тормозных парашютов. Мы все мечтали о них, и однажды все-таки заполучили один, - маленький вытяжной, для выпуска основного парашюта, старый, обтрепанный, прожженный, - подшили его, как умели, сделали люльку и спустили с вершины водокачки дворняжку, да еще связанную с рыжей кошкой. Кошка нас перецарапала, а собака покорно выла, задирая узкую бородатую морду к небу. О последствиях эксперимента лучше не вспоминать - отцы-командиры пороли нас только за дело, редко, но метко. Опорная площадь в надире от зенита моей головы до сих пор помнит крепкую кожу офицерского ремня.
  Были еще учебные самолеты с двумя кабинами и двумя управлениями, так называемые спарки. Вот уж где мы хотели посидеть, так это в кабине инструктора! Но нам доставались только разоренные кабины маленьких пузатых МИГ-17, болтавшихся на самолетном кладбище без присмотра. Из деталей оборудования мы выпиливали напильниками магниевый порошок и делали самые настоящие бомбы. От них стонал весь военный городок. Это вам не китайская бижутерия со свистом на Новый год!
  Гарнизон был в постоянном напряжении: ВВС ПВО несли круглосуточное, круглогодичное, боевое дежурство, охраняя морскую границу. По утрам и вечерам, а иногда и ночью, в дальнем районе пятиэтажек, где в основном обитали семейные летчики и командиры, выла сирена. Она стояла на сером деревянном столбе и запускалась внезапно, когда никто этого не ждал. Звук был низкий, сильный, тревожный. Офицеры и сверхсрочники, как кони, топотали коваными сапогами по травянистым лужайкам городка и неслись на аэродром. Иногда тревога была не учебной, а боевой: американские базы были в Турции, рукой подать, и оттуда прилетали шар-пилоты, фоторазведчики. Их сбивали над морем, и в офицерском клубе рос парадный список летчиков, награжденных орденами и медалями. Отец тоже как-то получил "зэбэзуху" - медаль "За боевые заслуги". Иногда сбивали какой-нибудь "кукурузник" с людьми, пытавшимися улететь в Турцию, на свободу. За это награждали, как за боевые действия, хотя летчики старались не вспоминать о таких происшествиях.
  Иногда над морем зависали НЛО: то желтые звезды, горевшие ярче солнца, то мелкие цепи огней, двигавшихся друг за другом. Дежурную эскадрилью поднимали по боевой тревоге, но ни догнать, ни тем более сбить объект не удавалось ни разу. При этом летчики полушепотом рассказывали, что при подлете к НЛО их одолевал смертельный ужас, а, открывая стрельбу, они были почти уверены, что не только ракеты, но и двадцатитрехмиллиметровые снаряды могли вернуться к самолету...
  В этом полуфантастическом мире:
  ревущих на всю округу самолетов, хищных зенитно-ракетных установок, десантных тренажеров, батутов и лопингов, громадных прожекторов, светивших круглыми лучами в сторону моря, китайских болванчиков локаторов, денно и нощно качавшихся на зеленых буграх;
  корявых сухих виноградников, влажных чайных плантаций с пауками-крестовиками, густотравных перепелиных полей, грозного морского прибоя, полуразрушенных замков на скалистых берегах, легенд об абреках и Серго Орджоникидзе, возившем оружие боевикам;
  оружия всех видов, калибров и мастей, ночных учений, французских фильмов на открытом воздухе и регулярных похорон разбившихся летчиков - мы вырастали отъявленными романтиками, фаталистами и раздолбаями.
  Мы дрались по любому поводу, но строго по священным правилам: один на один, девочек и лежачих не бьют, схватка до первой крови, после драки - замирение. Мы сами гладили свои мальчишеские сорочки, носили черные солнечные очки и шейные платки, ухаживали за рано созревшими девочками и целыми днями пропадали на море. Воровали спелый виноград, зеленые яблоки, вяжущую рот хурму, белую и черную черешню, воевали с местными и отчаянно стояли друг за друга.
  
  А город подумал - печенье везут.
  Из детской пародии.
  
  Осенний ноябрьский вечер упал с неба на городок, как верблюжье одеяло. Было холодно и ветрено. Шел мелкий липкий дождь, обволакивающий все вокруг и проникающий в душу. Вот-вот должны были начаться заморозки. Мы с братом забрались в дом после шатания по улице и зябли. Отец еще был на службе, мама-телетайпистка - дежурила очередные сутки на дальнем КП. Дров было мало, да и печка у нас горела плохо, дымила, и разжигать ее мы не стали.
   Это все из-за того, что родители не умели ставить магарыч и давать на лапу. Худой длинноносый печник из КЭЧ, поняв это, выполнил свой служебный долг тяп-ляп и удалился, посмотрев на всех со значением - мол, вы меня еще вспомните! Только через год полупьяный дядя Ваня, сосед, зайдя к нам и потянув носом, матюкнулся, притащил свои кельмы, глину и прочее, развел море грязи, но печку довел до кондиции. Даже нарисовал на белом боку той же глиной красивую коричневую собачку с хвостом-колечком, своего доброго нелепого Тузика.
  А сейчас было холодно, сыро и неуютно. Слышен был далекий раскатистый гром аэродрома, - это начинались ночные полеты в сложных метеоусловиях. Мы зажгли на веранде и во всех трех комнатах свет и уселись за книги из гарнизонной библиотеки. Внезапно свет погас, - такое случалось нередко. Мы приуныли, достали керосиновую лампу, брат осторожно разжег ее и поставил на круглый стол. Мне было одиннадцать, ему - пятнадцать. Стало немного жутко.
  В комнатах лампу ставить запрещалось, и мы сидели на веранде. Из высоких, разбитых на маленькие рамы, окон глядела на нас черная субтропическая ночь. Длинная ветка осокоря, высокого и широкого, как шатер Мамая, ложилась прямо на крышу веранды, ветер трепал ее узловатые лапы и хлопал по черепице. Палка на капроновом парашютном тросе, привязанная к дереву ради летательных забав, ритмично колотила по стволу, но выходить и закреплять ее нам не хотелось. На стекла налипали сорванные порывами ветра мокрые треугольные листья. На море третьи сутки не утихал шторм.
  Со стороны чайной плантации послышался гул турбин ЯК-28. Мы знали типы самолетов на слух и насторожились - над городком боевые машины обычно не летали, разве что вертолеты. Гул был неровный, двигатели то взвывали, то затихали. Звук приближался, нарастал, и мы поняли, что самолет идет прямо над нашими головами. На море мы часто становились по пояс в воде возле берега по направлению глиссады и испытывали друг друга - кто дольше выстоит, не ныряя, под диким ревом садящегося истребителя. Летчики издалека грозили нам кулаками в черных перчатках.
  Теперь вой смешался со взрывами и выстрелами. Мы оба побледнели, сердчишки заколотились. То ли выскакивать и бежать куда подальше, то ли нырять в подвал? Над головой вдруг пронесся ослепительно яркий метеор, - в сторону Кавказского хребта ушла, и через некоторое время взорвалась в черных горах ракета "воздух-воздух".
  Мы замерли: медленно приближаясь, "ЯК-28" вел над городком стрельбу из пушек, явно преследуя какую-то воздушную цель. Пролетела еще одна ракета. Скорострельная пушка работала нервными очередями. Самолет прошел кометой над домом на высоте не более полусотни метров, пылая огнем и завывая двигателями. Через полминуты над городком за линией раздался невероятной силы взрыв. Воздушная волна докатилась до веранды, входная дверь глухо охнула на хилых петлях, надтреснутое стекло вывалилось из своего гнезда и разбилось на жирной черной решетке белой газовой плиты. Осколки подскочили и рассыпались по коричневому полу. В лампе вздрагивал и метался огонь фитиля.
  На фоне темного неба сквозь мокрую мглу поднялся и расцвел в небе огненный черно-красный гриб, очень похожий на ядерный из учебных фильмов. Тагир выкрикнул нервным тонким голосом:
  
  - Война!!! Ложись на пол, закрывай голову руками!
  
  Мы кинулись на пол и прижались друг к другу, дрожа от страха и непонятности происходящего. Возле самого лица радужно посверкивали, отражая свет лампы, осколки стекла.
  Раздался еще один взрыв, уже слабее первого. Слышалась какая-то беспорядочная трескотня, будто кто-то, как мы на рельсах, грохал молотком по капсюлям "жевело". Потом стрельба затихла. Мы подождали немного, встали и опасливо подошли к окну. Гриб разрастался в небе, поднимаясь над домами и деревьями и нависая над теплым живым миром, как могучий джинн из лампы Аладдина. Разрастался грандиозный пожар. После парашютного спуска животных мы хорошо знали тот район у водокачки: рядом с ней стоял дом старушки-сторожихи.
  Постепенно до нас дошло, что же случилось: у "ЯК-28" загорелся двигатель, и он по какой-то непонятной причине стал снижаться прямо над городком. Перетянув через железную дорогу и выпустив боезапас, он упал в районе пятиэтажек и взорвался. Мы оделись как можно теплее и бросились в сторону пожара.
  
  Кто не вернется домой?!
  
  Ветер внезапно утих, будто его придавило взрывом. В воздухе царила влага, проникшая повсюду: в стволы деревьев, в металлические сараи и гаражи, в черные уличные сортиры, в одежду и волосы. Мы почти бежали по жирной, чавкающей под галошами земле. Стена кустов и деревьев на железнодорожной насыпи расступилась и пропустила нас в узкий проход по деревянным мосткам на ту сторону городка.
  Пожар бушевал. Ветер качал багрово-черные полотнища огня, дыма и сажи из стороны в сторону. Было светло, как днем. Ближе ста метров мы подойти не смогли: весь гарнизон съехался и сбежался к месту катастрофы, и комендатура выставила оцепление, пропуская только прибывающие из части и города Гудауты все новые и новые пожарные расчеты. По большому счету, и тушить-то было нечего, да и нечем: горел керосин, раскаляя магний и дюралюминий, рвались пиропатроны катапульт и ракетницы, пылала густая жирная смазка, плавились стекла кабины.
  От летчиков чудом осталась только кисть левой руки, - взрывом ее выбросило на тридцать метров, и военный дознаватель приобщил ее к делу.
  Слава Богу, что на борту не было авиабомб!
  Мы увидели, что произошло чудо: пролетев нашу часть городка, экипаж "ЯК-28" сумел перетянуть машину через крыши и погиб у самой водокачки, не зацепив ни одного дома. В одном из них, у речки, жили их семьи с детьми...
  Самолет упал на брюхо. От удара лопнули топливные баки, и тонны керосина хлынули на глухую заднюю стену домика сторожихи. Перепуганная старушка, пережившая войну с немцами, сумела выскочить из домика и даже спасла деньги, документы и часть вещей, пока пожар с крыши не перекинулся на ее сторону. Бойцы пожарных расчетов подогнали бульдозеры, экскаватор, и окапывали огонь, не давая ему разрастаться. Капли дождя, падая на раскиданные вокруг раскаленные осколки, испарялись, оставляя белые пятна.
  Офицеры, сняв фуражки, молча стояли вокруг, глядя на пылающий остов самолета. Помогать было некому. Матери, плача и вскрикивая, гнали домой сбежавшихся детей. Многие женщины были в домашних халатах. Странное дело, но мне в отсветах огня они все казались удивительно красивыми.
  Мы постояли, дрожа от холода и перевозбуждения, и пошли домой, ощущая весь ужас нашей детской беспомощности и бесполезности. Дом сиял огнями в ночи, - снова включили свет, - и мы кинулись к нему, как в отходящий от берега в море ковчег. Заперли дверь на засов, разобрали кровати и тихо гадали, кто же был в погибшем экипаже.
  
  ***
  
  Пожар продолжался до утра. В семьях напряженно ждали офицеров, еще не вернувшихся домой, звонили дежурному по штабу, а он устало отвечал:
  - Списки уточняются... Звоните утром.
  Вернувшихся домой встречали радостными слезами и объятиями, но тут же следом продолжался горестный плач о погибших.
  
  Поужинал - бойкот!
  
  Техник Леня Чашкин был обречен на вечное старлейство: характер у него был злобный и сварливый, как у старой девы. Да он и был старым холостяком, старожилом офицерской общаги. Начальство его не любило.
  Он пришел в столовую последним, сделал заказ официантке, и только после этого объявил:
  
  - Мужики! Там на городок за линией семьдесят второй упал и взорвался. Горит.
  
  Потрясенные офицеры вскочили и бросились, кто на чем, добираться к месту катастрофы, а Чашкин продолжил сытный и питательный ужин.
  После этого ему устроили бойкот и месяц не разговаривали, а Чашкин подал рапорт о переводе в другой гарнизон. Просьба его была немедленно удовлетворена.
  
  Первый лед
  
  Мы не спали допоздна. В окнах метался тревожный огонь пожара, продолжавшегося всю ночь.
  Но юное здоровье взяло свое, и утром я проснулся, как ни в чем ни бывало, хотя и проспал. Едва успев намазать бутерброд с брынзой, я сунул его в портфель и заторопился в школу. Сияло холодное бледное солнце. Листья на осокоре сморщились от первого морозца. В лужах под ногами потрескивал молодой ледок. По спине мерно колотил полупустой кожаный ранец - кроме дневника и "Похождений бравого солдата Швейка", в нем не было ничего. Небо было чистым, нежно-синим. Вчерашний кошмар улетучился - счастливое свойство юности.
  Впереди я увидел медленно бредущих в школу одноклассников: худого и вертлявого Ключникова и толстого шутника Ашмаринова. Я догнал их, на бегу хлопнул Ключникова по спине и крикнул:
  
  - Пошли быстрей, опоздаем!
  
  Он посмотрел на меня искоса и хмуро сказал:
  
  - Чего орешь, как ишак? У классной сегодня муж сгорел...
  
  Я замолчал с разинутым ртом. Надежда Васильевна Синякова, математичка, была совсем не вредной, по-своему доброй для нас, хулиганов, женщиной. Мужа ее мы почти не знали, но это не имело никакого значения: в авиационных гарнизонах все друг другу родственники.
  Мы в унылом молчании пошли вперед, пиная ногами замерзшие кучки слежавшихся опавших листьев. Надежды Васильевны в школе не было. Не пришла она и через неделю, - все оформляла бесконечные бумаги и подписки. А через три месяца, посреди учебного года, она уехала с детьми куда-то под Саратов, к матери. Что стало со второй семьей, не припомню.
  
  Это была не первая наша встреча со смертью. Летчики всегда ходят по краю пропасти, а военные - особенно. Мы с младых ногтей привыкли к похоронам, траурным оркестрам, пестрым искусственным венкам, к надрывным речам замполитов и членов женсовета. Да, мы росли фаталистами, и мечтали стать офицерами, хотя и видели, сколько мучений выпадает на долю наших отцов. Кто глотнул этого воздуха, тот отравлен на всю жизнь!
  
  В городском парке Гудауты вскоре появился традиционный для подобных случаев памятник: опираясь на каменную стелу, в небо стремительно рвется истребитель. Правда, там, по-моему, поставили МиГ-19, потому что фронтовой бомбардировщик великоват для горсада. К тому же все они тогда были в эксплуатации.
  А памятник "Яку-двадцать восьмому" теперь стоит у ворот Иркутского авиационного завода. Все же он был первым и лучшим в мире самолетом такого класса.
  Вот только нашим с ним не повезло...
  
Оценка: 6.30*64  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023