ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Исупов Александр
Слаб человек?... Из цикла "Превратности судьбы"

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.90*8  Ваша оценка:
   Слаб человек?..
  
   Слаб человек. Воистину слаб!
   Слабым даже может быть не в физическом смысле. В духовном. В каждом человеке стержень должен быть, только не в каждом есть. Или, возможно, есть он у всех, но не везде и всегда проявляется. Сами вот себе честно скажите, в вас-то этот самый стержень всегда ли присутствует?
   В юности моей случай был. Мужичок жил в нашем дворе. Так, ничего особенного. Метр с кепкой. Худощавый.
   В соседней пятиэтажке рюмочная располагалась. Народ собирался разный, но, в основном, те, которые любители выпить. Пришли как-то два парня, лет двадцати пяти или чуть больше, по соточке накатить, возможно, по сто пятьдесят, бутербродом закусить с килькой, одним словом, отдохнуть культурно и со вкусом. Выпили, закусили, отдохнули культурно, вышли. Как-то, слово за слово, не стало у них получаться диалога с населением нашего двора. Маты понеслись, перематы вдогонку. Бабки, которые у подъездов сидят, языки чешут, пробовали их урезонить - не тут-то было.
   Мимо проходил Славы Долгих отец, мужичок этот самый. Трезвый. Попробовал и он их урезонить. Где тут. Они смотрят, мужичок - маломерок (сами-то они, каждый на голову выше, в плечах значительно шире). Хотели отмахнуться, как от назойливой мухи, руки давай для замаха отводить. Где уж отводить? Славкин отец видит, не кончится дело миром, двумя короткими ударами уложил первого, тремя резкими второго. Ребята, не сказать, сильно пьяные, так, слегка под шофе, в себя приходят, с земли поднимаются, понять не могут, с ними ли произошло, их новая волна накрывает, и так три раза.
   Они уже боятся подниматься в рост, на четвереньках отползают, а мужичок их пенделями по заднему месту со двора гонит, приговаривая, по-русски, мол, объяснял, как делать не надо, не дошло сразу, так теперь не пеняйте.
   Я, другие пацаны, которые свидетелями этой сцены были, сильно Славкиного отца зауважали. Хоть и маломерок, а стержень-то в нем всегда был.
   Другой пример про него же. На дворе по выходным собирались взрослые мужики в карты похраповать. Так, по копеечке, на азарт, на интерес: больших денег не выиграть, не проиграть. В одном из подъездов жил начальник отделения милиции нашего микрорайона Ястребков. Приедет на обед - смотрит, мужики за столом собрались, в карты играют - подъезжает на воронке и разгонять.
   Никто не осмеливался спорить. Налетел однажды на Славкиного отца.
   -Петрович! - Говорит он.- Мужик ты, авторитетный. Только чего зря к людям вяжешься? Ну, на деньги в карты играем, так ведь по самой мелочи, для интереса. Матом не ругаемся, малолеток не подпускаем. Ты же для нас мужского клуба не откроешь, какие там, в Америке, для мужиков есть? Если разгонишь, пойдут в рюмочную, нажрутся, тебе же по обезьянникам развозить. Кому от этого лучше будет?
   Все. Больше Ястребков игроков не трогал.
   Впрочем, отступил я излишне. Не о том хотел рассказать. Начну снова.
   Был у меня дед. Не родной дед, а отчим отца. Прокоп Дмитриевич Ситников. В Отечественную воевал, повезло, жив остался.
   С войны пришел - ни кола, ни двора, жена с другим закрутила. Тут бабка его и подобрала. Муж ее, отцов отец, еще в сорок втором от сердечного приступа умер.
   Жили они с бабкой в Дымково, потом в Макарье, позднее на Спичке дом купили. Отец с отчимом сначала вместе работали на шинном заводе. Браконьерили вместе - рыбу ловили. Весной дрова в Вятке вылавливали, которые от плотов отбились. Шабашили вместе, одним словом, дружили.
   Бабку-то я не любил, не складывались с ней отношения. А с дедом, ничего, складывались. Когда малым был, посадит на коленку, покачает. Я его по щетине (он по три дня иногда не брился) поглажу, пощекочи щетиной, дед, говорю, он пощекочет, мне смешно. За шею его обниму - нравилось ему.
   В девятом классе я учился, умерла бабка, а дед еще несколько лет тянулся. Заходил я к деду редко, в разных микрорайонах жили, далеко, добираться неудобно. Заносил, в основном, книги про войну. Дед читал медленно, в месяц по книге.
   Книги читал со скепсисом. Каждый раз, когда я приходил, он говорил:
   -Опять херню принес?
   Я возмущался:
   -Да ты чего, дед?! Такие интересные книжки для тебя добываю, а тебе всё не нравятся. Я некоторые из них по три раза перечитывал, про войнушку интересно же описывают.
   -Санька, чего говоришь-то? - Возмущался дед.- Где тут про войну-то? Это же сказки. Если бы на войне все так и было, войну бы к осени сорок первого закончили, потому, как к сентябрю бы все немцы закончились.
   Не понять тогда было, книги о войне через многочисленные сита цензуры проходят, и остается от них ноль целых ноль десятых правды. Вся система была такая - скрыть страшную правду о военных событиях. Из вранья полуправду сделать, из полуправды правду, все неприятное, режущее глаз, смущающее ум заретушировать, загладить, говнецо обратить в конфетку, да еще и обернуть в красивый фантик.
   Мало что и сейчас изменилось, особенно в отношении Великой Отечественной. Продолжает ходить в величайших стратегах герой всех времен и народов "гениальный" и непобедимый маршал Жуков, выдающийся саблезубый тигр сталинской эпохи, просравший больше сражений, чем выигравший, превращавший победы в поражения, или изгадивший их таким страшным счетом, после чего и победами их назвать нельзя.
   Дед сколько раз называл Жукова злым чертом войны. Он сам был участником страшнейшей операции "Марс" осенью сорок второго, когда дивизии выходили из боев составом меньше полка, и то этот состав складывался из тыловых служб. А строевые батальоны после атаки иной раз и взвода не могли собрать.
   Впрочем, опять занесло, и это совсем другая песня.
   Принес я деду документальную книгу о разведчиках. Сам пробовал читать, не пошла. Такая занудятина, рутина, скукота: ни подвигов, ни геройских поступков, ни интересных подробностей.
   Дед читал долго, месяца два. Возвращая, сказал:
   -Не носи больше этих сказок, Богом прошу. Сердце не выдерживает. Почти сплошь вранье.
   -Дед, да чего уж ты? - Сердито пробурчал я.- Это же документальная книга, в ней на документах все основано, на воспоминаниях.
   -И чего ты, щенок, понимаешь! - Взъярился дед. - Где ты тут правду видишь, где? Ну не жили разведчики по году, по полгода редко кому удавалось. Жизнь разведчика - один - два выхода, если повезет, три.
   -Дед, не злись! - Примирительно попросил я.- Ты же сам говорил, на войне в полковой разведке воевал.
   -Я не говорил, что войну прошел в разведке. - Обиделся дед. - В разведке был всего несколько дней, в июне сорок четвертого. К наступлению тогда готовились на Белоруссию и Прибалтику.
   -Дед, расскажи, как ты в разведке-то служил. - Принялся я клянчить. - Сколько ни прошу, не рассказываешь.
   Дед насупился. Сходил на кухню, принес четвертинку и стакан. Сорвал бескозырку, налил полстакана, махом выпил. Несколько минут спустя, водка начала его забирать, глаза набрякли слезой, бороздки морщин расслабились.
   - Трус я, паря, на войне был. Трусы-то на войне чуть дольше живут. Да к и это не всегда правда. Случайный ли то снаряд. Пуля шальная - и нет труса. Тут кому как повезет, но трус все ж жил дольше.
   Я в атаку одним из последних ходил, всё за товарищей спины прятался. Счас чего стыдиться, жизни той всего ничего осталось. А тогда еще не старый был, и жить так хотелось, аж яйца щемило. Самое-то главное в чем? Стержня во мне не было. А стержень на войне и есть главное. Он человека ясной головой являет. Нет стержня - нет и ясной головы в бою.
   Я ведь как в бой шел. Перекрещусь перед атакой. А сил, выскочить из окопа, нет - ноги подгибаются. Уж все вперед ушли - я еще в окопе жмусь. Так бы и оставался, да сзади заградотряд наступает, таких сидельцев, как я, вперед гонит, или сразу в расход определяет.
   Выскочу из окопа будто чумной, глаза вытаращу и вперед бегу, ничего не соображая. Очнусь в госпитале: или ранен, или контужен. Один раз до немецкой траншеи добежал, товарищи потом говорили, с немцами в рукопашной дрался, штыком ихнего офицера колол. А я все как без башки - ничего не помню. Посля за тот бой "Отвагу" дали.
   В конце сорок третьего опять в госпиталь попал, считай, полгода провалялся с ногой. Ништо - выдюжил.
   После госпиталя в резервный полк, на переформировку. Перед летним наступлением в обороне стояли, сил набирались. К июню полк на передовую вывели, сменить стоящих, тех тоже на пополнение отвели. Мне тогда уже за сорок, а пополнили всё пацанами, по семнадцать-восемнадцать лет, задохлики - в войну росли, чо с них возьмешь. Меня командиром отделения поставили, две лычки, младшего сержанта, на погоны нашил. В отделении я один повоевавший.
   Неделю стоим, вторую. Немцы затихли, ждут. Стрельбы почти нет, снайпера только изредка балуют. Ну да мы, ничо, попривыкли, опять же маскируемся, не вылазим. Но все ждут, все знают - наступление вот-вот.
   В конце второй недели вызывают в штаб батальона, оттуда в штаб полка. Прихожу, докладываю. Помначштаба, капитан, уж не помню, как и звали, говорит, пойдешь, мол, в разведроту дивизии, там найдешь старшего лейтенанта Савченко, поступаешь к нему в распоряжение. Я пытаюсь возражать, отделение, мол, не научил еще. Сам-то внутренне сжался, знаю, в разведку попал - это конец, приговор подписан, срок только исполнения не объявлен.
   Капитан зыркнул. Пулей, говорит, лети, времени в обрез. Не поспоришь, приказ. Пошел искать Савченко. Разведрота-то прямо за нами в деревне расположилась, версты две.
   Нашел быстро, доложился. Савченко - по выправке кадровик, наверно под тридцать ему, два ордена - определил меня к старшине Иванову в группу.
   Иванов квартировал в середине деревни, нашел его к вечеру. Смурый мужик, моего же возраста. Раньше тоже кадровым был, да под репрессии попал, через штрафбат прошел, но гордый был, в офицеры снова не поднялся. Оно и понятно, не нужны гордые офицеры, послушные нужны.
   Расспросил Иванов коротко, где да как служил, головой покачал. Дело, говорит, совсем плохо. Людей в роте не осталось, в ночь по две-три группы уходит, уже неделю как никто не возвращается. На пополнение людей случайных выхватывают, неопытных; на подготовку день, от силы - два. Начальство орет, языка требует, а группы как корова языком слизывает. Беда-а!
   Утром Иванов группу построил. Я да Иванов в возрасте, остальные - молодь. Паренек-связист только что из разведшколы, минер-сапер тоже еще не воевал, с курсов. Последний - совсем пацан, в трудармии работал, за проступок бронь сняли. Ситуацию старшина обрисовал так: до обеда занимаемся, после обеда готовимся в поиск - спецснаряжение получаем, боеприпасы, оружие; документы сдаем, награды. К полуночи выходим.
   День минутой пролетел. Стемнело. Меня мандра бьет, сердце бубухает. Все, думаю, последние часы доживаю. Перед выходом покурили напоследок, дымом поперхали, чуть легче стало. Вышли.
   У нас сплошной линии фронта не было. Какой, нахер, фронт, в лесу одни болота да озера. На сухих местах и у нас и у немцев узлы обороны. Вроде бы есть, где просочиться. Но и немцы - не дураки, со своей стороны болота секретами окружили, колючкой со всех сторон затянули, колючка со сторожками.
   Сунулись мы в одном месте, чуть колючку задели, бренчит, тут же с трех сторон перекрестный, да еще трассерами - страшно. Сунулись в другом, третьем, четвертом, та же история, везде ждут. В последнем месте паренька-фэзэушника очередью снесло. Зацепился за колючку, звякнул, на звук - перекрестный, задело его, не выдержал - верещать начал. Немцы на ор огня-то добавили, очередью и снесли. Так и остался под колючкой.
   Снова отошли в болото, на островке отлежались. Светать начало. Иванов карту посмотрел, дал команду севернее забирать. Только отошли, сзади стрельба. Другая группа за нами ткнулась и под огонь попала.
   День по болоту плюхали, верст восемь, а то десять осилили. К вечеру на сушу взяли. Меж мысков выползли тихо. В глубь крадемся, чудеса, колючки нет. Иванов насторожился. На коряжнике кусок масхалата нашли, похоже, и другие группы здесь проходили. Остановились, присмотрелись, точно, другие следы отыскались: трава примята, ветки не везде на место встали, отпечатки следов во мху не загладились.
   Шагов на пятьсот от болота углубились, а всё тихо. Иванов карту посмотрел, задумался. Сами, объясняет, в капкан лезем, наверняка ждут. И не лезть, говорит, нельзя, заданье выполнять надо, а тут хоть какой-то вход есть. В общем, так, добавляет, принимаем сейчас вправо, если натыкаемся, еще вправо принимаем, снова в болото уходим.
   Проползли, перебежками продрались еще с полверсты. Прилегли. Иванов шепчет, ну всё, попались, захлопнулась ловушка. Я высунулся чуть, на отдалении в двести-триста шагов со всех сторон фонарики лучи бросают. Похолодело в нутре. Настал последний час. Обложили.
   Иванов команду дал: "Оружие в боевое, гранаты приготовить". Назад, говорит, ребята всё равно дороги нет, не пройти, а вперед, какой-то, а шанс, там через пять километров другое болото начинается.
   Только высунулись, немцы в рупор орут: "Рус солдат, сдавайс, ты окружен, выход нет"!
   По гранате на четыре стороны покидали и вперед. У меня башку сносит, вскакиваю, из автомата палю веером, весь диск вложил. Немцы не стреляют. Группой вперед бежим, оглянемся, а лучики с трех сторон всё ближе. Вдруг из автоматов перед ногами землю взрыли, всё, мол, добегали, хватит. Иванов гранату вперед бросил. Я тоже. Он в бок забрал, я за ним, а парни-то чуть и приотстали. Оглянулся, вижу, фонарики там столпились, орут по-немецки, а стрельбы нет. Всё, хана ребятам, жалко, а куда денешься, выручать, так самим в заклад идти - плен или пуля. - Дед горько усмехнулся. - Щас-то в кино показывают, все друг дружку выручают, ну оно и говорю - сказки.
   Иванов впереди трясется, я следом держусь. Уж и силы кончаются. Ветки по лицу секут, масхалат в клочьях, а сзади собачий гвалт слышно - собак, значит, по следу пустили.
   На колючку налетели, еле перевалились. Зазвенела. Немцы тут как тут. Собаки лают, с поводка рвутся. Иванов показывает, бери левей. Тут собак спускают, сразу много, со всех сторон несутся. Страсть! Секунда, в куски разорвут!
   Меня и захватывает. Башка слетела. Ничего не соображаю. Ломом через кусты рванул. Дальше плохо чо помню. Грязь. Вода. Болото? Очнулся на островке. Сзади немцы трассерами шлют. Собаки лаем захлебываются. Пули то выше вжикают, то раньше в болото клюют.
   Пришел, вроде, в себя, за поваленный ствол перебрался. Жив! Отлеживаюсь. Совсем темно стало.
   До утра долежал. Рассвело, хоть и пасмурно. Гвалт собачий затих. Успокоилось. Не стреляют. Оползал островок - небольшой, шагов на сорок в разные стороны. Березкой корявой да сосной мелкой зарос. В центре, на возвышке, одно большое дерево росло, и то его свалило, ствол стухлявел.
   День пролежал, ночь. Мошка заедает, а куда денешься? На восходе началось. Артподготовка. Наши в наступление пошли. Лежу на спине, в небо смотрю. Над головой на запад малиновыми пулями Катюшины снаряды пролетают, рвутся вдалеке, а на островке землю встряхивает. Часа, полагаю, и два длилось. Потом отдаленный гул слева. К вечеру затихать стало.
   В сумерках решил на землю подаваться. Пополз по следам. На землю вышел, шагов через двадцать колючка. Я осмелел, думаю, отошли немцы. Полез через колючку, она забренчала. Как саданут со всех сторон! Еле успел отпрянуть, и опять в болото уполз.
   Еще сутки отлеживался. Лицо щетиной обросло, да мошке щетина, что лес, пролазит. Опух весь. Но это не самое страшное. Голод. Последний сухарь в день наступления дососал. Клюкву прошлогоднюю пообобрал по окрестностям. Организм жрать просит, а, главное, силы уходят.
   Вечером снова пополз на большую землю. До колючки добрался, на прямую не полез, залез между кочек и палкой колючку тронул, зазвенела. Опять шквальный огонь. Голову и плечо пулей ожгло, как не заорал, не знаю. Снова улез на остров.
   Что делать? Не знаю. Оставаться - с голоду подохнешь, в другие места уходить - топь, по старой тропе - немцы.
   Долежался до утра. Утром чувствую, кто-то смотрит. Осторожно оглядываюсь - заяц смотрит глазом, ушами прядет. Откуда заяц? Уж не важно. Давай его загонять. Загнал на мысок, автомат на одиночный бой поставил. Не боюсь стрелять, безразлично стало, а заяц - подмога выжить. Шарахнул в него, с третьей пули попал. Кое-как освежевал, костерок развел, на палку насадил. Не дожарил, выдержки не хватило, полусырым съел. И противно без соли, и воняет, а с голоду царской едой показалось.
   Полежал немного, еще раз косточки обглодал, чувствую - силы приходят. Осмелел. За ствол заполз, автомат на очередь поставил да в сторону тропы дал короткую. В ответ тихо. Чего, думаю, ждать - поползу.
   С островка на землю переполз. Опять палкой по колючке пошерудил - снова тихо. Стрельнул парой, не отвечают. Ушли немцы.
   С опаской перевалился через колючку, переползанием вперед двинулся. Кругом никого. К полудню осмелел, в рост пошел, автомат на боевом держу, а иду в рост.
   Плечо нагнаиваться стало. И рана так себе, мясо чуток задело, а вовремя не обработал - нечем - и результат.
   К вечеру температура поднялась: то знобит, то в жар бросает. Соображаю плохо, но бреду. Куда? А сам не знаю. Ночью, в темноте, вроде тени мелькнули. За дерево спрятался, окликнул негромко. Тишина. Окликнул погромче. Автоматной очередью резнули на голос, пули над головой щепу вырвали. Автомат, по звуку, немецкий. Окруженцы что ли?
   Присел за стволом, отсиделся немного. Идти надо. Побрел в другую сторону.
   Сколько и где бродил, не знаю. Сознание терял. Автомат где-то похоронил. К утру совсем из сознания выпал.
   Очнулся - качает. На носилках несут. Опять провалился. Снова очнулся в санбате. Плечо почистили, зашивают...
   Тут дед замолчал. Пауза затянулась. Он вылил остатки водки, глотнул ее разом, скрутил самокрутку, пыхнул вонючим махорочным дымком.
   -Дед, ну давай уж, дорассказывай. - Попросил я.
   - А чего дорассказывать-то? - Ответил дед. Слеза, блеснув дорожкой, скатилась по щеке, попала в щетину и распалась на мелкие ручейки. - Дальше чудеса и сказки кончились. Пооздоровел немного, забрали в СМЕРШ. Вышел-то без документов и оружия. Да еще и фронт совсем другой, наш к югу в наступлении завернул.
   Когда наступали, неразбериха началась, перемешалось. На запрос хрен кто ответит. Не до меня. Месяц в карантине отсидел. СМЕРШ - еще то гестапо, чего и не знаешь ведь, расскажешь. На второй месяц и до меня руки дошли. Потихоньку бить начали, склонять к дезертирству и власовцам.
   Но опять повезло. По нужде какой или по запросу Савченко заехал в СМЕРШ, опознал. Это и спасло.
   Потом еще в госпитале месяц отлеживался. Наступление далеко вперед ушло. После госпиталя попал уже в саперы. Так и жив остался.
   -Дед, неужели сами наши тебя пытали? - Возмутился я.
   Дед головой встряхнул, словно от воспоминаний открещиваясь, и проперхал с затяжкой:
   -Ну, вот чо. Я тут и так лишнего наговорил. Мне-то што - доживаю. А ты про СМЕРШ никому. Да и вообще про разговор забудь. Я, считается, на вражеской территории был, а это на всю жизнь пятно. Твоя-то жизнь вся впереди, анкет еще назаполняешься, так что нигде не упоминай даже, а то неприятности будут...
   Дед докурил притухшую цигарку и разговаривать на тему войны больше не стал.
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.90*8  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023