Уважаемые читатели! Предложенная Вам повесть не является документальной, поэтому прошу вашего понимания в вопросах некоторого несоответствия деталей.
Уважаемые ветераны спецназа! По причинам, изложенным выше, не все Ваши замечания удалось учесть.
С уважением, Александр Исупов.
Особая благодарность ст. прапорщику Иванову Сергею (Джелалабадский батальон СпН) за предоставленные материалы и фотографии.
Герой не нашего времени.
Воинам - афганцам,
вернувшимся и не вернувшимся с той войны,
посвящается...
Что есть жизнь? Извечный философский вопрос. И мучается человечество много веков, пробуя найти ответ на него. И придумало для него разных ответов, от простых - способ существования белковых тел - до сложных и громоздких. И много их, да только нет универсального - одного, верного, всеобъемлющего. Чтобы для всех людей, и на все случаи жизни.
И каждый человек самостоятельно ищет ответ на этот вечный вопрос. Мучается, пыхтит, но ищет.
А помните - "Если б жизнь мою, как киноплёнку, отмотать на много лет назад"... - почти так поётся в известной песне. Или в широко известной интернетовской миниатюре "Если прожить жизнь в обратном направлении". Только не удавалось почему-то никому проделать подобное. А если удавалось кому - поделитесь ощущениями.
И вот рождается человек, оглашает мир своим криком. Почему кричит? От страха? От неизвестности? По необходимости - попробуй не закричать, тут же акушерка по заднице нашлёпает, не любят они молчаливых. А, может быть, всё-таки от озабоченности за жизнь будущую. До этого-то девять месяцев почти как сыр в масле.
А раз уж родился, обратного пути нет. Самому надо думать, в чём твое предназначение, что есть твой жизненный путь. Такой же пространный вопрос, как и первый.
Случается, вопрос этот человек разрешает всю свою жизнь. Болезненно. Набивая синяки и шишки. Наконец, оказавшись на смертном ложе, перебирая в памяти прожитую жизнь, с огорчением осознает: не так жил, не то делал, не верил, не ценил, не понимал, не хотел... А жизнь прошла - не перепишешь набело.
Вероятно, счастлив человек, понимающий в последний миг, жизнь целиком можно занести в чистовик, расписаться за каждый год, день, час, секунду, принимая их такими, какими прожиты. Полагаю, где-то есть такие люди, но я таких не встречал.
С самых первых мгновений новорожденный приступает к разрешению своего жизненного вопроса. Это ли лёгкое и приятное путешествие с ворохом обновляющихся впечатлений, с калейдоскопом лиц, каждодневно меняющихся. Или это ежедневный Сизифов труд по вкатыванию на гору жизни кома житейских проблем, то уменьшающегося, то опять разрастающегося и норовящего сорваться и раздавить напряжённое тело.
Кто-то не выдерживает этого гнёта и срывается, и мчится под откос вместе с проблемами, и бывает раздавлен, растёрт в порошок ими. И если удаётся зацепиться, то - что впереди? Снова взбираться в гору, наращивая груз переживаний? Или, оглядевшись по сторонам, прямо на склоне начать строительство домика личного благополучия и наблюдать, как пролетают вниз те, кто взобрался повыше, но в какой-то момент не выдержал напряга и сорвался. А, может быть, собрать в рюкзачок нехитрый скарб из необходимых вещиц и тихонько начать спуск, сбросив наперёд груз проблем, упрощая по максимуму жизнь?
И что тогда счастье? Человечество также бесконечно спорит на эту тему, предполагая его то эфемерной птицей удачи, то сию секундным состоянием души, то отсутствием проблем или множеством других человеческих состояний.
Вспомните, совсем ещё недавно провозглашался лозунг - счастье человека заключается в борьбе за светлые идеалы человечества. И пусть он больше походил на общую фразу, и неясно мотивировались эти самые светлые идеалы, среди нас по-прежнему живут люди, поставившие во главу всей жизни именно этот лозунг. И предназначение своё видят в его осуществлении.
Я попробую рассказать историю молодого человека, посвятившего жизнь борьбе за эти светлые идеалы. Нет, даже не всю историю, а только первую её часть, объясняющую мотивы, пусть косвенно, его приверженности этой идее.
Часть первая.
1
Родился Алексей в городе Кирове. Семья жила в посёлке Коминтерновский, на правом, заливном, берегу Вятки. Улица с женским названием "8 Марта", всего-то метров в триста, начиналась с пустыря двумя бревенчатыми почерневшими двухэтажками, далее состояла из одноэтажных двухквартирных домиков, отделённых палисадниками от проезжей части, и упиралась в общий забор городских садов.
Самая что ни есть окраина. За огородами, которые при домиках, посадки картошки; за ними луг, переходящий в подлесок и Барамзинский лес.
Лёшкина семья считалась неполной. Их с Серёгой, младшим братом-погодкой, воспитывала мать - Антонина Сергеевна Ковалёва. Мать, строгая и рассудительная, выгнала отца из семьи за беспробудную пьянку, когда Серёге было чуть больше года. Маленьким Лёшка помнил - отец несколько раз приходил к ним, в надежде восстановить семейный очаг. Приходил пьяным, и, получив достойный отпор со стороны матери, возвращался к родителям. Потом приходить перестал, оставшись жить у своих на другом конце посёлка и окончательно спившись. Для провинции история не новая, скорее типичная.
Мать работала мастером участка на обувной фабрике, слыла женщиной решительной, уважаемой и работящей. Пока дети были маленькие, полностью тащила воз хозяйственных нужд и домашних проблем.
Со временем домашние заботы перелегли на Лёшкины плечи - он же старший. К десяти годам он отвечал за порядок в доме, покупку продуктов, поливку огорода, прополку; к четырнадцати едва ли не полностью взвалил домашнее хозяйство на себя. Серёга пытался ему во всём помогать, только сам особой инициативы не проявлял, многое делал по напоминанию, принимая руководящую роль брата вполне естественной.
Жили Ковалёвы по местным понятиям бедно. Одежда и обувь дешёвые, мебель и телевизор - старее некуда. Ни машины, ни мотоцикла даже. Соседи побогаче давно провели в квартиры водопровод от колонки, установили газовые баллоны, поставили газовые же водонагреватели и ванны. Ковалёвы и мечтать не могли о подобной роскоши.
Менее двухсот рублей в месяц, получаемых матерью, в Нечерноземье без своего хозяйства с трудом хватало на продукты и одежду. На огороде вырастало овощей и картошки до следующего урожая, с него и какие-то домашние заготовки удавалось делать на зиму, но на хлеб, чай, сахар, молочное, как ни крути, уходило больше половины денег. И с одеждой случались проблемы. Ребята росли быстро, и Серёга постоянно жаловался, ему, мол, не покупают ничего нового, и приходится постоянно донашивать вещи старшего брата.
Надо сказать, и Алексею из новой одежды редко перепадало: иногда по линии родительского комитета в школе. Только вещи эти были в значительной мере непрактичными, низко ценными и отставшими от моды, и носить их в школу казалось стыдным. Помогали родственники матери, ближние и дальние. Зная о тяжёлом их материальном положении, присылали старую одежду, вполне, порой, добротную, а мать вечерами и по выходным перешивала её под нужный размер.
Росли ребята, как это часто и случается в небогатых семьях, добрыми простодушными, отзывчивыми. Их не задевали прелести лёгкой жизни, и улицей они ничуть не были испорчены. О чём речь? Какая тут улица, если на тебе и огород, и магазин, и печь истопить, и обед приготовить; воды натаскать, куриц проверить и накормить - целый день полный рот забот.
Соседка, заходившая иной раз к матери за чем либо, восхищалась:
-Дак, золото у тебя, Сергевна, не парни. Всегда первы поздороваются, и с магазину помогут сумку донесть, а уж по дому-то и всё делают, всё умеют. Мово-то идола ни чё не допросишься - умотат с утра, и до вечера с концам. Как так их воспитывошь-то? Чё токо делашь?
Антонина Сергеевна степенно и рассудливо отвечала:
-А чё говорить-то. Держу в строгости, а голоса никогда не повышаю, своего добиваюсь терпением, и добрым словом. С детьми поступаю так жо, как со мной родители в детстве поступали.
И всё-таки жили с надрывом, через силу, через трудности. За желание, чтоб соответствовать, чтоб не хуже других, чтобы за глаза не говорили соседи, вот-де, выгнала мужика-то, дак и майся, приходилось расплачиваться и сверхурочными, и бабьей слезой по ночам в подушку.
Привычка к организованности с детских лет напрямую отразилась на школьных делах. Учились оба легко: многое понимали и запоминали на уроках, дома тратя на домашнее задание минимум времени. Лёшка учился хорошо, тройки получал крайне редко. Серёга - ещё лучше. Про него учителя в один голос говорили - парень вне всякого сомнения талантлив и поступать ему надо в престижный ВУЗ.
После десятилетки Алексей подал документы в местный политех на модный в то время факультет автоматики и телемеханики. Нравилось ему с детства чинить разные электрические и радиотехнические штучки. Но, то ли карты на небесах легли по-другому, то ли в том году конкурс был действительно высокий, на вступительных экзаменах не добрал нужного балла, получив по любимой физике тройку.
Школьный учитель физики, которому Лёшка перечинил множество различных приборов и пособий, был в недоумении. Он съездил в деканат института, переговорил со старыми товарищами и договорился, что зачислят Алексея на другой факультет, а через год, если будет хорошо учиться, переведут туда, куда он хотел.
Взыграло на сердце у парня. Не приучен был через других переступать, а тут показалось ему, как-то в высшую школу не прямо хочет войти, а с бокового входа.
Не послушал ни разумных доводов старших товарищей, ни увещеваний матери - не поступит, так в армию загребут - забрал документы.
Устроился в автоколонну учеником автослесаря. По вечерам два раза в неделю занятия в ДОСААФ - освоение прикладной военной специальности радиста.
Весной пришла повестка в армию. На медкомиссии осмотрели, здоровье проверили - парень крепкий, высокий, без вредных привычек - прямая дорога в десант.
На проводы приехали родственники матери, соседи пришли. Молодёжи, считай, не было совсем, только девушка - Лена Журавлёва, да Серёга. Спиртное не приветствовалось в семье, но для старших гостей мать тем не менее купила водки. Настроение у всех не самое весёлое, как на поминках. Мать, предчувствуя тягостное, постоянно вытирала носовым платком накатывавшие слёзы. Мужчины, выпив по паре рюмок, принялись делиться воспоминаниями о своей службе, рассказывая, как лучше обмануть старшину, как умаслить дедушек, как строить отношения с сержантами и сослуживцами.
Лене эти посиделки быстро надоели, и она попросила проводить её домой.
Лена. О Лене надо подробнее. Лёшкина одноклассница - девушка красивая, с правильными чертами лица, с хорошей фигурой, из интеллигентной семьи (отец - инженер, начальник цеха на фабрике, мать работала в управлении торговли), одна дочь у родителей. Можно догадаться, при, в общем-то, добром характере, была она испорчена любовью родителей и взращённым с малых лет эгоизмом, привыкла считаться только с собственным мнением, но не с мнением других.
Наиболее вероятно, она интуитивно поняла - из Лёшки вырастает именно тот тип мужчины, который ей нужен, которого необходимо направлять в верное русло и управлять которым легко, и, в то же время, достаточно умный, приученный к работе и, самое главное, не испорченный жизнью.
Лена ещё в седьмом классе подошла к нему на школьном вечере, пригласила танцевать и с тех пор не выпускала из своих коготков, став второй, школьной, мамой.
Лёшке Лена очень нравилась. Приятно льстило - модная, продвинутая девушка, из хорошей семьи, сама выбрала именно его, по сути своей, простого парня из рабочей среды.
После школы Лена благополучно поступила в педагогический институт на факультет иностранных языков. Со школой свою будущую работу она связывать не собиралась, но здраво рассудила, специалисты с хорошим знанием английского и немецкого даже здесь, в Кирове, найдут достойную работу.
...Выйдя из квартиры Ковалёвых, они пошли по разбитому асфальту улицы к центру посёлка. Апрельский снег грязными сугробами кое-где возвышался в теневых местах и сточных канавах. По-весеннему прозрачный и чистый воздух вдыхался легко. Запад замазался алой краской заката; в темноте, наступающей с востока, проступали первые яркие звёздочки. День выдался тёплым. Легкое прикосновение ветерка наполняло ощущением праздности и покоя, и с трудом представлялось, всего-то через несколько часов жизнь координально изменится.
Обычно они прощались, подойдя к Лениному дому. Лена чмокала в щёку, и он шёл домой. На этот раз она взяла Лёшу за руку и повела за собой в подъезд. На третьем этаже, открыв дверь квартиры, пропустила его вперёд, в прихожую.
Дома никого не оказалось. Она провела Алексея на кухню, поставила на газовую плиту чайник и, тяжело вздохнув, сказала:
-Эх, Лёша, Лёша! Что ж ты наделал? Учился бы сейчас на ПГС и никакой армии. Как же ты обо мне не подумал? Как я тут без тебя одна буду целых два года?
-Ну, уж как-нибудь переживёшь, не навсегда расстаёмся. - Смущенно ответил Алексей. - Это в армии время тянется, на гражданке проще - человек волен в своём выборе проводить время.
-Дурак ты, Лёшка! Не понимаешь, два года за тебя переживать буду, а если ещё в Афган попадёшь служить, тогда уж совсем испереживаюсь.
Она замолчала, потом сердито звеня чайной посудой, стала разливать кипяток и раскладывать растворимый кофе.
Они молча пили кофе, потом Лена провела его в свою комнату, включила кассетный магнитофон, а сама вернулась на кухню мыть посуду.
Комната была большая. По краям двери стояли шкаф для одежды и книжный шкаф, с левой стороны от окна приютилась широкая тахта, стена над которой была увешана плакатами с изображением Юры Шатунова, Майка Джексона, четвёрки Битлов и ещё кого-то, кого Лёша не знал.
В другом углу от окна стоял массивный письменный стол с множеством заставленных книгами полок над ним. Между столом и книжным шкафом на модном стеклянном журнальном столике стоял портативный цветной телевизор красного цвета. На полу во всю длину комнаты лежал ковёр с мелким гладким ворсом. В комнате было уютно, в воздухе плыл тонкий аромат дорогой косметики, отовсюду сквозили достаток и благополучие.
Алексей растерялся сначала. Он и представить не мог, в каких, можно сказать, сказочных условиях, живут советские труженики...
На кухне перестала стучать посуда, потом из ванной раздался шум душа, и через несколько минут на пороге возникла фигура Лены в кружевах розового пеньюара. Она подошла к Лёшке, положила руки на плечи. От этого движения поясок сам собой развязался, полы халата разошлись, и перед онемевшим Лёшкой предстало нагое девичье тело.
-Ну что же ты, Лёша? - Спросила Лена. - Мы же любим друг друга. Садись на тахту, я помогу раздеться.
Алексей от неожиданности отшатнулся. Он конечно же знал об отношениях между мужчинами и женщинами, но предполагал, инициативу в таких деликатных вопросах должен проявлять мужчина, а в силу своего воспитания мыслил их только в семейной жизни.
Чувствуя его неуверенность, Лена озабоченно повторила:
-Лёша, ну что же ты? Я же хочу как лучше. Я уже обо всём подумала. Мы завтра вместе пойдём к военкому, я скажу, что беременна, и что нужна отсрочка на несколько дней, чтобы официально оформить отношения. Потом мама поговорит с кем надо, и тебя в этот призыв не возьмут. Летом поступишь в политех, там кафедра военная, потом, если что, офицером отслужишь, - она целовала его в щёку и, прижавшись к нему, тихо шептала в ухо. - Лёшка, я ведь умная, я всё устрою. Ты даже представить не можешь, как я люблю тебя. Я всем пожертвую, лишь бы не отпустить в армию! Видишь, я свою девичью гордость, ни секунды не сомневаясь, тебе отдаю! Бери же, не бойся, всё хорошо будет!
Алексей пребывал в полном оцепенении. И Лену не обнял, понимая, что сейчас, возможно, стоит перед самым главным своим выбором в жизни, и в голове вертелось дурацкое сравнение - он, как тот витязь на распутье, из сказки, стоит перед двумя, правда, дорогами, где налево пойдёшь - голову на плечах не спасёшь, а направо пойдёшь - богатым будешь...
Лена же, по-своему истолковывая Лёшкино замешательство, торопливо продолжала:
-Может, ты моих родителей стесняешься или комплексуешь, что мы живём лучше? Так ерунда это! Родители же понимают, как я скажу - так и будет. Да и матери я о наших отношениях уже давно говорила, она меня одобряет и поможет, если нужно будет. Ты только скажи, Лёш, и всё будет нормально. Я обещаю!
Алексей вдруг отчетливо осознал - не так что-то происходит. Как будто покупают что ли его, силой затаскивают в семейное рабство. Нет, он конечно же не против был этого рабства, и Лена ему, безусловно, нравилась, только не так как-то получалось, не по-людски, не по совести. Выходило, как с учёбой в институте. Словно он ценой отказа от службы в армии покупал личное благополучие. Получалось так - совсем другим пацанам придётся служить за него, тянуть тяжкую лямку армейской службы, и это им, а не ему, возможно, прикрывать своей грудью его безоблачное счастье от душманских пуль в Афгане.
Этакий червячок сомнения надкусил сердце, и оно заныло тупой болью.
С другой стороны посмотреть, было очень жаль Лену. Получалось, он не любил её так преданно, как любила она его. От него и требовалось-то всего лишь бросить маленькую гирьку своего согласия. И её было бы вполне достаточно, чтобы уравновесить огромную чашу её любви. Но совесть, совесть по рукам и ногам опутала его волю, и он отчётливо понял - не быть ему рабом семейного благополучия, а быть рабом собственной совести.
Наконец он обнял Лену за плечи и тихо, запинаясь словами, выговорил:
-Лен, ну Лен... Ну пойми же - решено уже всё... Я же себя всю оставшуюся жизнь уважать не буду, если не пойду в армию...
-Ты, Лёшка, гад! Гад последний! - Взъярилась Лена, - Ты только о себе думаешь! А ты обо мне подумал?! Ты же точно в Афган попадёшь! А я... вот умру от переживаний, будешь знать! Я не выдержу этой ежедневной пытки, я..., я из окна выброшусь, если с тобой что-нибудь случится! - Она в порыве ярости принялась барабанить сжатыми кулачками по Лёшкиной спине, а слёзы обиды, попадая с прижатой щеки на Лёшкину щёку, струйками скатывались и горячими капельками падали за воротник рубашки в ложбинку ключицы. - Лёшка, ну одумайся! Всем же, всем лучше будет! О матери хотя бы подумай! Она же весь вечер сегодня ревела!
-Лена, ты извини меня, я давно решил и ничего менять не собираюсь. Я люблю тебя, но я сам выбрал себе судьбу, и пусть будет, как будет!
-Лёшка, ты - мерзавец! Ты оттолкнул меня! Да я... да я... я тебя... ненавижу, я...! Убирайся... вон!
Она отстранилась, и он второй раз увидел её нагое тело: стройные ноги, темный треугольник пушистых волосков внизу живота, тонкую талию, дрожащие овалы небольших грудей с маленькими сосками, сжавшимися, словно от холода, заплаканное милое лицо. Это тело будто кричало ему: "Что ж ты, дурак! Обними меня скорей, воспользуйся моей красотой, и тогда всё изменится..."
Он повернулся, прошёл в прихожую, надел обувь и вышел. А в спину доносились всхлипы и стенания.
Как ни странно, на улице ему сделалось легко и просто. Мысли и переживания отлетели на второй план, душа очистилась в ожидании большего...
И что бы можно было сказать в данной ситуации? Дурак? Так и обидно звучит. За подобный поступок уважать человека вполне пристойно. Только сам-то поступок как и не вяжется с действительностью. И, полагаю, из ста девяносто девять так бы не поступили. Вот и получается - не герой он нашего времени, или нет, скорее герой, но не нашего времени.
2
Провожать ни к военкомату, ни, потом, к электричке, никто кроме Серёги не пришёл. Матери он сам сказал, чтобы не приходила, не рвала лишний раз сердце. Лена - Лена, вероятно, очень сильно обиделась.
Без малого две недели он провёл в Котельниче, в областном сборном пункте. В четырёхэтажную казарму со всей области собирались новобранцы, формировались и разъезжались по стране команды. Уже и в Псковскую десантную дивизию уехала команда и в Тульскую, а его никак не брали.
Наконец на пункте появился прапорщик, здоровый, коренастый дядька. Забрав Алексея и двух других парней, повёз их в десантный полк под Нарофоминском в Московской области.
Последовавшие четыре месяца прошли как в тяжёлом кошмарном сне. Курс молодого бойца, присяга, раздельное обучение спрессовались в единый сгусток времени, где из-за учёбы, тренировок, марш-бросков почти не оставалось пространства для мыслей о доме. Было настолько тяжело, что и привычному к труду Лёшке начинало казаться - организм заклинит, не выдержит и сломается.
Он написал письма, домой и Лене. Из дома пришло радостное письмо матери, она наивно полагала, со службой сыну повезло, и пускай пока трудно, но это не война. Лена писала сухо, незажившая обида проступала в каждой строчке. Лишь в конце дописка - "Всё равно люблю тебя, Лёшка!" - перечёркивала сухость письма.
Два месяца, следовавшие за раздельным обучением, оказались значительно тяжелее первых армейских дней: началась специальная десантная подготовка, прыжки с парашютом, высадки десанта с вертолёта, ночные и дневные многокилометровые марш-броски с полной выкладкой, стрельбы.
В этом аду лишь прапорщик - командир взвода - поддерживал их одной единственной фразой: "Терпите, терпите, ребята! Чем больше сейчас наглотаетесь, тем потом будет легче".
Почти всем было ясно - готовят их к Афгану. Политработники во время политзанятий, когда немыслимо хотелось спать, рассказывали о международном положении, постоянно акцентируя внимание на военных действиях в Афганистане, подробно раскрывая важность добровольной миссии наших солдат...
Пролетало лето. Осень готовилась вступить в свои права, одаряя первым золотом подмосковные леса. Каждый из взвода с затаённым чувством ждал приказа о переводе. Никто не писал домой правды, стараясь не пугать родителей.
К сентябрю в часть приехали сваты. Они набирали по несколько человек и уезжали. Лёшкина команда поехала в Чирчик, в Среднюю Азию.
Ребята думали, осталось несколько дней, и они будут в Афганистане. Особого страха не ощущалось, скорее наоборот, хотелось быстрее вступить в строй и заниматься настоящим военным делом.
Только получилось опять не так, как хотелось. Они прибыли в учебный батальон отдельной бригады спецназа ГРУ.
На плацу их встретил командир батальона, моложавый высокий подполковник в выцветшей камуфляжке. Он вкратце объяснил, чего от них требует Родина и какие задачи предстоит решать в ближайшем будущем. Сказал, в предстоящие два-три месяца нужно основательно потрудиться, чтобы в совершенстве овладеть некоторыми специальными навыками.
И опять потянулись нелёгкие трудовые будни, когда время имеет странную особенность сжиматься в тугой узел. Кроме общих дисциплин: ориентирования на местности и использования карты, горной подготовки, минно-подрывного дела, маскировки на местности, освоения навыков владения разными видами оружия и боевой техники, единоборствами, медицинской подготовки и оказания первой помощи - Алексей углублённо изучал варианты армейской связи и разные типы раций, а кроме того - снайперское ремесло.
Организм постепенно втянулся в тяжёлую работу, и он не напоминал того робота первых дней, когда многие вещи выполнял на автомате или по команде. Он пытался осмысливать, даже доведя действие до автоматизма. Он прилично научился стрелять, выработав важнейшее снайперское качество - терпение.
Среди товарищей Лёшка больше других выделялся своими способностями, умением многое схватить на лету, глубоко, детально и правильно анализировать обстановку, за что дважды сам комбат хвалил его лично.
Приближалась зима. По ночам было холодно, в горах выпадал и лежал снег. Внизу с наступлением дня пригревало солнце, и к вечеру становилось тепло.
Хмурым ноябрьским днём комбат зачитал на плацу приказы о зачислении в батальоны бригады и дал полдня на отдых и сбор личных вещей перед отправкой.
Ночью на КАВЗике их везли к Ташкентскому военному аэродрому. До полудня просидели в казармах, ожидая попутного борта до Кабула.
После обеда в казарму вошёл парень в новой песочке, в берцах иностранного производства. Кепка была аккуратно сложена и подсунута под левый погон. Знаки различия на погонах отсутствовали. На левой стороне груди поблёскивала медаль "За отвагу", на другой стороне над значками желтели двумя полосками нашивки за ранения.
Он спросил с порога:
-Четвёртый батальон бригады спецназа есть кто?
Держался парень самоуверенно, каждое движение кричало желанием выделиться, особой уверенностью в своих силах, особым статусом. И от этого прапорщик, сопровождавший их из учебки, слегка смутился, полагая, перед ним кто-то из младших офицеров четвёртого батальона. Он надел кепку и, вяло козырнув, доложил, что доставил группу из десяти человек для последующей отправки в батальон.
Парень представился:
-Сержант Ивкин. Пока уполномочен принять команду для дальнейшего сопровождения.
Прапорщик, осознав, что перед ним сержант, расслабился. Они отошли в сторону, проверить и передать сопроводительные документы, потом прапорщик дружески хлопнул парня по плечу, пожал на прощание руку и заспешил ловить попутку в часть.
Сержант построил команду, внимательно осмотрел каждого, видимо остался доволен и добродушно пробурчал:
-Поздравляю вас, салажата, с окончанием детского садика и поступлением в школу. Меня зовут, кто не слышал, Саня Ивкин, ну для вас, ясное дело, пока товарищ сержант. Борт до Кабула будет к вечеру, пока, пару часов, личное время. У кого остались советские деньги, летите в чепок, наберите курева, хороших конфет, сгущёнки, в общем - шикните, возможность теперь не скоро представится.
Появился старший прапорщик. Он возвращался из отпуска и в Ташкент прибыл с запозданием. Вечером прошли рамку таможни, и началась загрузка в самолёт. Площадка перед раскрытым задним люком освещалась прожекторами, отчего тьма вокруг казалась кромешной. Лёгким ветерком доносило запахи перегоревшего кизяка.
Транспортный ИЛ 76 был забит посредине ящиками с военным снаряжением. Вдоль бортов оставались узкие проходы, и откидные скамейки уже ждали пассажиров.
Они разместились кое-как в тесноте грузового отсека, запихав вещмешки под скамейки. Засипели, зашелестели, переходя на свист, реактивные двигатели, включилось дежурное освещение, и люк начал медленно закрываться, отрезая свет прожекторов и оставляя там, за бортом, хоть и суетную, но мирную жизнь.
В отсек заглянул лётчик - старлей - спросил:
-Ну, как вы тут? Терпимо?
Услышав в ответ:
-Да, нормально.
Добавил:
-Слышь, старшой! В углу, справа, парашюты свалены. Тфу, тфу... не дай Бог, чтоб пригодились... - суеверно постучал по дереву ящика и снова спрятался в лётной кабине.
Самолёт вырулил на взлётную полосу. Прапорщик предупредил, чтобы держались крепче. Начался разгон, отрыв, резкий набор высоты, вираж с правым креном. Внизу мелькнула полоса огней взлётно-посадочной полосы, и самолёт плавно стал набирать высоту.
В иллюминаторе проплывали заснеженные вершины, слабо подсвечиваемые светом луны. Спать не хотелось, но из-за гула движков спросить о чём-то сержанта тоже было сложно.
Вспомнился дом, Лена. Почти год прошёл с момента их расставания. Мать по-прежнему наивно верила, будто он служит в Подмосковье, полевая почта была с Московским индексом, а Лена, наоборот, почти с уверенностью писала, что он в Афгане. Письма приходили в учебку каждую неделю, были ласковы и добры, в них не просматривалось и намека на пережитую ею обиду...
Через час с небольшим самолёт начал снижаться. Между горами замелькали огни Кабула.
Заходя на посадку, самолёт отстреливал тепловые заряды, сбивающие наведение на цель "Стингеров". Ребята прильнули к иллюминаторам, разглядывая разбегающиеся яркие дорожки. Вдруг от темнеющего горного массива отделилась серебристая цепочка и промчалась впереди, но значительно ниже самолёта, потом ещё одна. Сразу же в ту сторону с других сторон помчались такие же цепочки трассёров.
Колёса чуть ударили о бетон, и самолёт, тормозя, побежал по полосе, а потом на малой скорости зарулил на стоянку. Открылся задний проём, и прапорщик дал команду на выгрузку.
Потом проходили таможню и до утра находились в аэропорту. Из-за холмов проклюнулось солнце. Прапорщик посмотрел на часы и скомандовал строиться.
3
В пятидесяти метрах от здания их ждал КАМАЗ с тентом. Они быстро погрузились и выехали с аэродрома, за территорией которого к ним присоединились БТРы сопровождения.
Ехали долго, наконец, остановились перед КПП, но шлагбаум поднялся почти сразу, и они въехали на территорию десантного батальона прикрытия.
Сержант Ивкин отвёл их в казарменный модуль, показал койки. Наскоро умылись, сходили на ужин и сразу упали спать.
Утром, после зарядки, утреннего осмотра, из канцелярии вышел поджарый капитан - командир роты. Внимательно осмотрел прибывших, сверился со списком, коротко опросил и сказал старшине кого в какую группу определить.
День пролетел незаметно, в суете и заботах. После завтрака старшина сводил их в баню. Потом всех переодели, каптер забрал старую форму цвета хаки и выдал старенькие застиранные песочки. Вместо кирзачей каждый подобрал второсрочные отремонтированные берцы, зато тельняшки вместо маек все получили новые. Старшина вскрыл оружейку, за каждым записал личное оружие, проверил комплектность, приказал провести полную разборку, чистку и сборку, затем выдал амуницию и индивидуальные средства защиты, заставил на них поменять бирки с фамилиями.
После обеда ротный политработник почти час напоминал о режиме секретности (он усиленно рекомендовал не сообщать родным и близким, где приходится служить, сказав - писем с секретами цензура конечно же не пропустит, а секреты здесь всё). Рассказывал о высокой бдительности, войсковом товариществе и братстве, о необходимости вытаскивать с поля боя не только раненого, но даже убитого товарища, показывая при этом фотографии отрезанных голов, выколотых глаз и других, более страшных, элементов надругательства над трупами советских воинов. Фотографии впечатлили, холодок страха потным ручейком прокатился под тельняшкой к поясу.
Потом заместитель командира роты провёл молодых по территории батальона, показал издали посты, караульное помещение, охраняемые стоянки с техникой, склады и прочие подсобные помещения.
На следующий день командир роты лично принимал зачёты у каждого по разным военным дисциплинам, побеседовал индивидуально, доходчиво разъяснив, кому какие задачи решать в ближайшее время. Во второй половине дня появился после наряда командир группы - старший лейтенант Никифоров. Он также поговорил с каждым из новичков за жизнь, занёс данные о семейном положении в тетрадку, спросил, у кого с чем трудности, есть ли проблемы, пожелал каждому побыстрее адаптироваться в условиях боевых действий.
На завтра их группа заступила в караул. Ночью Алексей стоял на втором посту, охранял склады и стоянки с техникой. Проходя по маршруту, с опаской поглядывал в сторону гор, где было затишно, почти как в Союзе, только там неожиданно могли напасть свои же - с целью проверки, а здесь - духи, и уже по-настоящему...
Пролетело несколько недель, а молодых пока на выход не брали. Рота либо несла дежурства и караулы, либо пребывала в дежурном режиме, подстраховывала первую роту, находящуюся на боевом выходе, и сама готовилась к боевому выходу, либо была на выходе. На поддежурке, днём, проходили занятия по военно-прикладным дисциплинам. Со стороны могло показаться - два часа беспрерывно метать нож или сапёрную лопатку - никчёмное занятие, но командиры к таким вещам относились очень серьёзно, за этими, с виду однообразными занятиями, могла стоять чья-то спасённая в бою жизнь.
Ребята в группе подобрались нормальные, правда, ни одного земляка даже в роте не оказалось, зато с соседней, Горьковской области, было сразу четверо, и они считались почти как земляки. В основном, ребята были из Москвы, Ленинграда, Прибалтики, с Украины. Было несколько таджиков и узбеков, их присутствие считалось очень важным, они знали язык, точнее не то чтобы знали, но понимали, о чём говорят афганцы, и в простом могли объясниться.
Как таковой, как пугали в Союзе, дедовщины не было. Скорее наоборот, старики старались как можно быстрее научить молодёжь всему тому, что знали и умели сами. Правда, через пару дней после приезда в батальон к Лёшке подошёл Саня Ивкин и попросил:
-Слышь, земеля! (Он как раз и призывался из Шахуньи, из Горьковской области.) Тут такое дело. Валдас в мае на дембель уходит, а старшина с новым тельником жмётся, в военторге их тоже давно нет. Вы с ним одних габаритов. Поменяйся с ним тельняшкой, пока не замусолил, через полгода новую получишь.
Алексей безоговорочно снял тельняшку и отдал подошедшему Валдасу. Тот прикинул её на себя, остался доволен. Потом протянул свою старую, застиранную, но чистую и сказал с эстонским выговором:
-Носи, друк! Она счестливая.
Тот же Валдас научил Алексея правильно метать сапёрную лопатку, штык-нож, нож самострел. Коля Иванов из Питера до армии был КМСом по дзюдо. Сейчас он всех желающих учил приёмам боевого самбо. Лёшке он очень нравился интеллигентностью, и тот часто приходил к Коле на спарринг.
Многие старики были награждены боевыми медалями. Саша Петухов из Подмосковья кроме медали имел ещё и звёздочку. Ребята рассказывали, как он из-под "огня" вытащил на себе раненого заместителя командира роты. Случалось, в редкое свободное время, в курилке шли разговоры за жизнь. Никто из стариков про свои подвиги не распространялся, было не принято хвалиться, примета что ли существовала такая, что нельзя, больше рассказывали про других. Хотя нет, больше было разговоров о гражданке, о дембеле, о последующей жизни и планах на будущее.
В первые дни старики подробно расспрашивали, что там нового в мирной жизни, и хотя после призыва молодых прошло около года, им казалось, они, старики, безнадёжно отстали от ушедшей вперёд мирной жизни. Они искренне удивлялись и радовались - на гражданке популярны те же самые песни, что и при них, на дискотеках те же танцы, и в моде мало что изменилось. Им, повзрослевшим и помудревшим за время войны, набравшимся бесценного боевого опыта, представлялось, словно они прожили огромный отрезок времени, в то время, как в мирной жизни мало чего изменилось...
4
Наступил день первого боевого выхода.
Почти ночью с задания вернулась первая рота. Утром на плацу, на брезенте раскладывали добытые трофеи: кучей лежали китайские АКМы, несколько ручных гранатомётов, ящики с боеприпасами, гранаты, ножи, кинжалы и сабли. Комбат прохаживался перед строем роты, принимая доклады от командиров групп, внимательно слушал пояснения. Кого-то хвалил, поощрял, кого-то ругал.
Было интересно посмотреть на всё это, но командир группы уже построил все три отделения перед оружейной комнатой для получения оружия, боеприпасов и снаряжения.
Старики в основном вели себя обыденно, словно и не на выход собирались. Они привычно натягивали лифчики, снаряжали магазины патронами, раскладывая их по кармашкам, снаряжали запалами ручные гранаты, пристраивали различное снаряжение, тут же получали сухпай у каптера, медаптечки, укладывали их в вещмешки вместе с цинками запасных патронов.
Лёшка получил СВДшку - снайперскую винтовку, отдельно обычную оптику и оптику ночного видения. Получил боеприпасы и гранаты.
Командир отделения, Коля Иванов, проверил укладку снаряжения, заставил попрыгать - убедиться, не бренчит ли чего излишне.
Ротный вышел, когда все были готовы, и группа стояла перед модулем в полном составе, готовая к отправке в поиск. Он кратко поставил задачу о перехвате каравана в заданном районе, пожелал удачи, дал команду грузиться на технику и, позвав с собой старшего группы, вернулся обратно в канцелярию. Перед модулем ждали два БТРа и БМПшка. Бойцы разместились на броне. Вернулся старший лейтенант Никифоров - старший группы. Взобрался на первую машину, и они разом тронулись к КПП...
Сперва двигались по дороге на Гардез. Шли быстро - хорошо укатанное шоссе - без опасения минных или фугасных подрывов. Дорога-то оживлённая, да и подрывнику трудно заложиться, даже ночью.
Миновали горный кряж, и свернули налево в межгорье. Дальше ехали медленно, между двумя хребтами, постепенно набирая высоту. Один из бетеров находился в головном дозоре, на малом отдалении - второй, БМПшка замыкала.
Каменистая грунтовка, больше похожая на караванную тропу, виляла по узкой лощине. Редкие кишлаки старались обходить стороной, боясь засады или минирования.
Лёшка удивлялся горам. Юго-восточные склоны хребтов - сплошь скальные породы, северо-западные в конце февраля местами стояли под снегом. Оказалось всё просто, старики объяснили, с юго-востока максимум солнца, и оно успело растопить снег.
...Уже несколько часов колонна передвигалась по каменистой тропе, вилявшей среди серых скалистых гряд. Солнце скатилось к горизонту, похолодало. Старики развернули и накинули бушлаты, подавая пример.
Наконец солнце село, и резко спустились сумерки. Только ночью они прибыли на место. Командир группы приказал рассредоточиться, занять исходные позиции, выставить охранение.
Коля вместе с Лёшкой выдвинулись вперёд, расположились среди скал в мелкой расщелине. Лёшка расчехлил и прикрепил к винтовке ночную оптику, а Коля осмотрел окрестности в прибор ночного видения. Он шепотом указал на ориентиры и разъяснил порядок действий в случае какого-либо оживления, отдал прибор и, приказав разбудить через пару часов, почти мгновенно отошёл к морфею.
Вокруг было пустынно и тихо. Окружавшие скалы в зелёном свете ночной оптики проступали белесоватыми пятнами.
Прошло около двух часов, когда Лёшка, осматривая окрестности, заметил чуть двинувшееся пятно. Он пристально разглядывал тень, она то медленно, то рывками перемещалась к ним. Осторожно задел Колю, тот мгновенно очнулся, посмотрев в прибор, успокаивающе прошептал, мол, это идёт старший с проверкой.
Тень бесшумно скатилась в расщелину. Старший лейтенант одобрительно кивнул на тихое приветствие, осмотрел в свой прибор позицию впереди и двинулся дальше.
Потом спал Лёшка. Закутавшись в бушлат, на торчавших из земли булыжниках он долго ворочался, никак не засыпая, и вдруг словно провалился в яму.
Коля разбудил его осторожно, чтобы он не испугался со сна. Показал в прибор на соседнюю скалу. Метрах в ста, на вершине её силуэтом с мерцающим глазом гордо стоял горный козёл, запрокинув морду вверх и касаясь закруглёнными мощными рогами спины. И было в этом нечто сказочное. Как будто он обращался к Богам, и они мерцали ему в ответ звёздами.
Снова дежурил Алексей. Над горами на востоке зарозовел восход. Внизу из тумана отчётливее проступили скалы. Света добавилось, но солнце ещё долго не всходило.
Он поменял оптику на винтовке и через прицел рассматривал окрестности. Позиция притаилась на холме. На полтораста метров ниже, между грядами, петлял ручеёк с редкими зарослями кустарника вдоль него. Повторяя изгибы, пролегала верблюжья тропа, раскатанная на две колеи редким транспортом. Она резко выворачивала из-за холма, примерно семьсот метров оставалась на виду и так же резко скрывалась за выступом скалы.
На противоположном, через дорогу, холме за валунами Алексей разглядел установленный на станине автоматический гранатомёт, снаряжённый барабаном-кассетой с лентой из гранат.
БМПшка, с повернутой в сторону дороги башней, стояла на отдалениии за пригорком. Её было видно с высоты, но не видно с дороги. БТРов вообще не было видно.
Лёшка ещё раз внимательно осмотрел окрестности в оптику. Никакого намёка на засаду не наблюдалось. Только в одном месте еле заметное пятнышко белого дымка поднималось от скалы, может быть, кто-то из ребят курил по-тихому.
Проснулся Коля. Они перекусили сухпаем, съев банку тушёнки с галетами и шоколадку, запили парой глотков воды, больше Коля не разрешил.
Из-за камней появился старлей. Он ещё раз, по-светлому, разъяснил задачу, сказав, что они пропускают караван, который ожидается в лучшем случае к обеду, а вернее часам к трём-четырём пополудни. Минёры начнут дело, а их задача и гранатомёта напротив отсечь любые попытки вырваться назад.
- Тебе, Лёша,- сказал старлей, - особая задача. Если в караване будут машины и, попав в засаду, начнут разворачиваться, попробуют удрать, постарайся их подбить так, чтобы заклинили дорогу, как пробка горлышко у бутылки. Бей по колёсам, по мотору, в крайнем случае, по бакам. Верблюдов можешь не трогать. Главное - отступающие машины. Быстро с ними покончишь - действуй по обстановке. Коля подскажет.
Он осторожно спустился вниз, пересёк ручей, поднялся к гранатомёту. Побыв там несколько минут, скрылся за холмом, пошёл проверять другие точки.
Коля обозначил ориентиры для стрельбы, провёл по расщелине, показал, где лучше устроиться снайперу, чтоб сектора обстрела были шире и удобней (Лёшка и сам уже с этим вопросом определился, но забота старшего товарища приятно польстила), объяснил, как лучше замаскироваться. После этого разрешил поспать, оставшись наблюдать за обстановкой.
Лёшка устроился за камнями, в тенёчке, на отсыпке из мелких камешков. На бушлате лежалось удобно. Он заложил руки за голову и смотрел в ярко-голубое небо. В вышине парил орёл. Вокруг царили спокойствие и тишина, словно и нет никакой войны. Он незаметно заснул и проснулся от осторожного Колиного прикосновения.
Солнце давно перевалило за полдень. Вкусно пахнуло разогревшимся на солнце гуляшом с гречкой. Пообедали. Наступило тягостное время ожидания...
В ущелье заползли тени, стало прохладно. Над ручейком забелели лёгкие облачка тумана. Вдруг будто клёкот неизвестной птицы пролетел над низиной. Коля молча кивнул, давая понять - началось.
Они залегли за камнями, приготовили оружие, гранаты и боеприпасы. Из-за поворота выехал конник. Душман, в полосатом халате, с бородой, в чалме, с лежащим поперёк седла автоматом, понуро восседал на лошади. Лошадь, изнурённая дневным переходом, тяжело тащилась по тропе.
Всадник пересёк половину ущелья, и только тогда показался запылённый джип с открытым сзади кузовом, где на поперечных дугах духи установили ДШК - тяжёлый станковый пулемёт, возле которого на корточках и сидело четверо душманов. Следом за джипом метрах в двадцати мерно вышагивали семь верблюдов в одной связке. На первом сидел погонщик, у остальных на спинах были приторочены ящики поклажи, какие-то трубы, завёрнутые в брезент. Замыкало караван ещё пять всадников.
Хакнул взрыв радиоуправляемой мины и эхом раскатился по ущелью. Джип с левой стороны подбросило и завалило на бок. Контуженные душманы посыпались на дорогу.
Остальные духи заверещали. Горстка всадников, отчаянно пришпоривая лошадей, поскакала вперёд, мимо остановившихся верблюдов. В считанные мгновения она была расстреляна сосредоточенным пулемётно-автоматным огнём. Всадник, ехавший первым, закрутился на лошади. Его свалил меткий выстрел снайпера из третьего отделения.
Если честно, то Лёшка ничего толком и сообразить-то не успел - настолько скоротечно происходил бой, а точнее - побоище.
Несколько ребят из группы уже спускались с разных сторон к разгромленному каравану. Коля, приказав Лёшке внимательно следить за дорогой, тоже поспешил вниз. Из духов остался в живых только погонщик. Он, стоя на коленях, истово молился своему Богу, касаясь лбом пыльной земли...
Обратно выбирались другой дорогой и очень медленно. Погонщик вёл цепочку верблюдов между двумя бронетранспортёрами. Старлей приказал надеть каски и бронежилеты, выслал вперёд пеший дозор и оставил тыловое охранение, здраво рассудив - с такой добычей они и сами могут стать добычей.
Трофеи оказались очень серьёзными. Трубы в брезенте были "Стингерами", в ящиках - ракеты к ним. Всё это, из рассказа пленного погонщика, предназначалось генералу Масуду и стоило бешеных денег.
Коля с Лёшкой замыкали колонну, ехали на БМПшке метров за двести от каравана. Коля всю дорогу удивлялся, почему настолько ценный груз охраняли такими малыми силами. Он предположил, скорее всего, шло несколько отвлекающих караванов, но здорово сработала разведка, и их вывели на самый главный караван.
Коля вслух рассуждал, за такие трофеи Никифоров уж точно получит нечто более серьёзное, чем "звёздочку", конечно и ребят из группы не забудут, и кого-то медалями обязательно наградят.
Ночью заняли круговую оборону, отдыхали в полглаза. Постоянно приходилось быть начеку, ждали нападения душманов. Пронесло.
После ночного отдыха целый день тащились под жарким солнцем, изнемогая под тяжестью броников, касок, оружия. Всё время хотелось пить, а дорога казалась бесконечной...
После полудня вышли из межгорья на плато и вдоль горного потока продвигались к Гардезской дороге.
В небе несколько раз пролетали вертушки - МИ-24. Видимо они сверху прикрывали колонну. Низко промчалась "Сушка", приветливо качнув крыльями.
На вечернем привале они вдоволь напились воды, пополнили её запасы, немного поели.
В сгущающихся сумерках старлей разрешил им сблизиться с колонной до нескольких десятков метров. Коля сказал - до базы двадцать, от силы двадцать пять километров, и к ночи они будут дома.
...И всё-таки они сами попали в засаду. Когда они обходили кишлак, из зелёнки, которая в паре сотен метров выделялась совсем уж тёмным пятном на фоне темнеющего неба, неожиданно началась беспорядочная стрельба. Тявкнуло безоткатное орудие, взрывом подбросило передок головного БТРа. Тут же раздались взрывы гранат, выпушенных из ручных гранатомётов. Второй бронетранспортёр и БМПшка, повернув башни, поливали пулемётно-пушечным огнем зелёнку. Ребята, соскочив с брони, занимали круговую оборону.
С началом стрельбы пуля из калаша попала в пластину Лёшкиного броника, и от удара его свалило на землю. Коля упал рядом, спросив:
-Ну что, живой?
Услышав в ответ:
-Да! Вроде не зацепило!
Прокричал:
-Подтягиваемся ко второму бэтэру, занимаем круговую оборону! Надень ночную оптику, сейчас духи в атаку попрут!
Так и вышло. Только духи в атаку пошли не от зелёнки, а с другой стороны. Со стороны холма, лежащего грядой в сотне метров от дороги. Было их много, точно больше полусотни. С криками "Аллах акбар", стреляя из калашей, они бежали к взятой в тиски группе.
БТР развернул башню и стал строчить из спаренных пулемётов по наступающим, в тон им заговорили другие пулемёты и автоматы группы. Это слегка охладило наступательный порыв душманов, они залегли.
В полумраке возник силуэт Ивкина - заместителя командира группы. Он со смешком, за которым улавливалась лёгкая растерянность, прокричал Коле:
-Слышь, Колян! Полная жопа! Старшой контужен, Вовик-связист, похоже, убит. Связи нет, помощь не вызвать, не могу рацию включить!
Лёшку будто током пробило.
-Саня! Я! Я могу включить!
Он вскочил и побежал за Ивкиным к первому БТРу.
У заднего колеса лежал без дыхания связист. Глаза дико выпучены, из носа и ушей чернели полоски вытекшей крови. Рация валялась рядом и была включена. Огонёк автоматической настройки горел ровным светом.
Лёшка схватил гарнитуру и, нажав клавишу, заорал в микрофон:
-Лазарь! Лазарь! Я - седьмой! Попали в засаду! Нас окружили!
В наушниках прокричали:
-Седьмой! Почему открытым?! Где вы? Где вы? Что со старшим?
Ивкин вырвал гарнитуру и проорал:
-Срочно высылайте помощь! Мы на выходе из сорок восьмого! Окружены превосходящими! Ценный груз! Старший ранен! Нас дав...
Срикошетившая пуля попала в рацию, и она замолчала. Огонёк погас.
