У кого то в Кремле на них наверняка хранится более обширное досье: рост, вес, дата рождения, послужной список...
Я же перед вылетом спецназовцев на задание успел по просьбе комбрига Зарембы записать лишь по две три странички из того, что они сочли нужным рассказать мне о своей жизни.
Он словно все предчувствовал...
Сейчас, когда спецназовцы не вернулись, когда молчит мой телефон, остается единственное желание: показать московским "архивариусам", кого они посылали на верную смерть. Чтобы они приобщили мои короткие записи к тем данным, которые казались им более важными - рост, вес, дата рождения, послужной список...
Глава 1. На суше "SОS" не принимается
Состав тянулся обреченно, будто машинисты знали о засаде и предстоящем грабеже. Но увы: кто загнал себя в колею, личной судьбой не распоряжается.
- Давай давай, - прекрасно знали, что поезду деваться некуда, и поджидавшие добычу налетчики. Машинист послал в преддождевое небо несколько коротких гудков. Может, так требовалось по инструкции, но один к одному вышел сигнал "SОS". Морзянка ткнулась в одну гору, во вторую, исцарапала себе бока в глухом извилистом ущелье и окончательно расшиблась о скалы, клыкасто ощерившиеся вдали. На них, повиснув клочьями, и умолкла.
В этот момент впереди прогремел взрыв. Он взметнул узкие ленты рельс, в воздухе поотрывал и отбросил прицепившиеся к ним черные обрубки шпал, оставив после себя запах тротила и сгорбленный стальной узор. Поезд подобно загнанному в угол зверю теперь уже надсадно заревел, попятился. Но куда отступать, ежели и сзади щелкнул хлыст: "Стоять!"
- Дик ду , - удовлетворенно оценил проделанное командир. Он единственный стоял на затоптанной, всей в шрамах и перетяжках спине БТР. Черная разлапистая борода, длинные, свисающие на плечи волосы, перехваченные зеленой исламской лентой с арабской вязью и эмблемой волка. Угрюмый, знающий себе цену Одинокий Волк. Остальные из его команды залегли в дубовой роще, подгадавшей вырасти аккурат к началу войны и теперь охотно и зло помогавшей им воевать с федеральными войсками. Зато спокойно, размеренно, на автомобилях, - затмив дерзостью индейцев времен покорения Дикого Запада и даже летучие отряды самого батьки Махно, - налетчики двинулись к сжавшейся коричневой гусенице грузового поезда.
- Вскрывать пятый, шестой, десятый и двенадцатый вагоны, - сверившись с записями в блокноте, отдал приказ Одинокий Волк. Сам, покачиваясь в такт с бронетранспортером на неровностях, подъехал к тепловозу. Пружинисто спрыгнул, привычно отбросил назад непокорно взметнувшиеся волосы.
Машинист и его помощник лежали вниз лицом. На их вывернутых назад руках поблескивали наручники.
- График не выдерживаете, товарищи железнодорожники, - пожурил Волк, перешагнув через пленников. - Целых семь минут задержки. Заставляете волноваться, думать неизвестно что. Следующий раз так не поступайте.
Похоже, железнодорожники теперь жалели, что не опоздали на час, на два, навсегда. И уж наверняка клялись себе, что, если останутся живы, никогда не поведут локомотив в сторону Чечни.
- Как погода в Москве? А здоровье вашего президента?
Вопросы не для ответов, а в пустоту, чтобы подчеркнуть свое безраздельное господство: хочу убиваю, хочу милую. А под настроение еще и разговоры веду. Да и приятно поинтересоваться самочувствием Ельцина у людей, которые лежат, уткнувшись мордой в пропитанную мазутом и мочой насыпь. И угадать, чего они в данный момент желают президенту.
- Если останетесь живы, передадите ему привет от чеченских волков. Он так и не понял, кого тронул. И зачем.
Усмехнувшись, заскрежетал горными ботинками вдоль состава. Когда то закончится стрельба, сменятся правители, не сумевшие предотвратить чеченскую бойню, а народ будет помнить тех, из за чьей бездарности его тыкали носом в мазут и мочу...
Из помеченных вагонов в подошедшие КрАЗы грузили мешки, коробки и ящики с продовольствием, стройматериалами. Все, что нужно для долгой войны. Работали пленные солдаты, которые по мере приближения Волка сгибались уже не под тяжестью груза, а под взглядом. Боевики держали пленников под прицелом, пиная под зад тех, кто мешкал или пытался передохнуть.
- Ильяс, - произнес себе под нос Волк. Однако тот, кого назвали по имени, отчетливо услышал командира и мгновенно вырос рядом. Впрочем, рядом с Валком вырасти невозможно: на фоне двухметрового кудлатого начальника остальные боевики казались приземистыми, незначительными, даже если они были с макушки до пят обвешены оружием.
Ильяс был перепоясан пулеметной лентой, а сам "красавчик" покоился у него на плече. Аккуратная бородка, тщательно подогнанный камуфляж подчеркивали его щегольство, но что такое пичужка, пусть и прилаженная, перышко к перышку, по сравнению с медведем? Вытянула шею, замерла, потеряла и голос, и вид.
- Вскрой последние шесть вагонов. Искать ничего не нужно, они пустыми вышли уже из Москвы.
- Есть! - по армейски отозвался щеголь и с удовольствием выпорхнул из под взора командира.
Если прогремевшие взрывы небо еще выдержало, то теперь дождь сорвался сверху и разбился о землю. Ни добрым молодцем, ни резвым скакуном не стал, - с первой минуты превратился в занудливого и враз надоевшего всем дряблого старикашку с шамкающим и чавкающим ртом.
- Живее, шевелись, - потребовали от пленных надсмотрщики. - Мокни тут из за вас.
Не "вертушек" боялись, не появления бронегруппы федеральных войск, их беспокоила только непогода. Значит, где то рядом с поездом притаились расхлябанность и предательство противной стороны. Одинокий Волк вернулся к тепловозу. Дождь ненасытно клевал тела лежавших на земле железнодорожников. Заодно пытался пощипать и молоденького охранника с крупной родинкой на щеке, но тот забрался в кабину и поглядывал оттуда на происходящее. Изредка жужжал фонариком, найденным в вещах арестантов. И лишь приближающийся командир прервал его благостное пребывание в тепле и сухости.
Крайними, правда, все равно оказались пленники: если Одинокий Волк перед этим перешагнул через них, то охранник, не желая грязнить полусапожки, прошелся по их спинам. Не заметил, что вызвал недовольство старшего, да наверное это и не сыграло бы никакой роли. Судя по всему, молодой волчонок состоял в близком родстве с командиром, иначе вместо Ильяса бегал бы он открывать вагоны или стоял бы на охране русских солдат.
По видимому, дело обстояло именно так, ибо командир ничего не сказал охраннику. Перепрыгнул с насыпи на отмытую от пыли тушку бронетранспортера, дал отмашку механику‑водителю. Тот плавно тронул машину в сторону рощи, за ними потянулись груженные под завязку КрАЗы. По образовавшимся колеям погнали пленных. У разграбленного состава остались лежать лишь железнодорожники.
Очередные жертвы преступного сговора московских криминальных воротил с чеченцами. Правда, им повезло больше, чем угнанным в плен солдатам. Пожилой не скрывал слез, помощник рассматривал красные полосы, оставшиеся от наручников. К их спинам виновато и побито притулился мокрый тепловоз...
Глава 2. "Никто, кроме вас..."
Чем больше слякоти на улице, тем уютнее кажется в кабинетах. Даже в самых казенных. Правда, нынешняя политическая элита впорхнула в государственные апартаменты словно не для державных и многотрудных дел, а для кутежа на одну ночь. А потому пожелала в первую голову для себя комфорта и благ.
Вместе с мусором и затхлостью евроремонты вынесли из чиновничьих кабинетов строгость, деловитость, книги, а главное чувство ответственности. И вот уже раскованность не отличить от расхлябанности. Удобства ради отдыха, а не как стимул в работе. В открытую утверждалось господство кайфа и всесильности, подтвержденное обилием телефонов и кнопок для управления людьми, деньгами, территориями, политическими движениями. Обязательным антуражем власти стали всевозможные кофейные уголки для светских бесед и утех с молоденькими секретаршами. Закон взращенных в заграничных командировках первых демократов: на первом месте я, начальник, а все остальное потом.
Истинные русские демократы, эти романтики - мечтатели о светлом будущем вседозволенности и демократии - но не страны! - оказались отброшенными прочь своими более наглыми и практичными "заграничными" попутчиками. И покаются они позже: мол, мы стреляли только в коммунизм, и жаль, что попали в Россию... Бог им всем судья, - стрелявшим, заряжавшим ружья и подносившим патроны. Он милостив, но это не значит, что все будут прощены и попадут в рай. И стояние со свечами в храмах под телекамерами не спасет. Покаяние начинается в душе, озвучивается не всегда и позднее...
Пока же в стенах кабинетов слышались не покаянные, а совсем иные речи.
- Что наш Туркмен?
- Как всегда думает, что сеет ветер.
- Наши Указы готовы ему на подпись?
- Ждем лишь удобного момента.
- В первую очередь проталкивайте чеченскую папку. Остальное может подождать.
- Ясное дело.
Разговор на некоторое время иссяк. Хозяин кабинета постоял у широких окон, из которых были видны кремлевские башни. Вслушался как подобает по новой моде в дальний звон колоколов...
Ох, Москва Москва, златоглавая вверху и переполненная вцепившимися друг в друга пауками политиками внизу. Прекрасный город, где творится вся эта гнусность, объявляемая потом мудрой политикой. Здесь продавалась и закладывалась страна в угоду личным амбициям и клановым прихотям. Здесь под малиновый звон церковных звонниц вершатся деяния, постыдные для честного христианина. Так ведь это лишь для честного...
Хозяин, человек с короткой шеей, а потому поворачивающийся сразу всем корпусом и похожий на памятник, мягко ступая прошел по коврам к журнальному столику, жестом усадил посетителя в глубокое кресло напротив себя, подчеркнув тем самым, что разговор только начинается. Но выпить ни спиртного, ни кофе не предложил, утверждая деловой характер встречи. Сам усаживался долго, медленно отыскивая удобное положение для спины и всего себя - монумента.
- Я просил, Вениамин Витальевич, чтобы из Москвы в Чечню попадало как можно меньше солдат. Но вчера по телевизору снова показывали похороны. Сколько можно?
- С вашего позволения, - толстячок машинально вытер платочком глубокие залысины, с первыми словами хозяина покрывшиеся капельками пота. - хоронили офицера, а их трудно отследить. Солдатских же гробов в столице по крайней мере не предвидится: москвичей на войну давно не посылали.
- Семьям офицеров давайте ссуду, берите всю организацию похорон на свой счет, но набирайте людей так, чтобы тела увозили как можно дальше. Оградим Москву от "похоронок", значит можно считать, что войны нет.
- А есть наведение конституционного порядка, панимашь, - явно кого то передразнивая, пожал плечами собеседник.
Хозяин поддерживать коллегу не стал, хотя и усмехнулся сходству интонации с президентской. А может, осторожничал, до конца не доверял собеседнику, хотя тот из кожи вон лез, доказывая свою преданность. Впрочем, рожденные перестройкой политики, несмотря на размашистые, грубые действия по отношению к стране и народу, себя трусливо берегли. И потому друг перед другом обезьянничали, с удовольствием затаптывая пошатнувшихся и упавших с жердочки власти.
Но только вот странность: если упавшие или изгнанные демократы не оказывались в тюрьме или за границей, то тут же объявлялись руководителями фондов, банков, корпораций, втихую созданных под себя еще во времена государственной службы. Не забывали себя ребята, ох, не забывали. Не нашлось ни одного, кто бы оказался гол как сокол, положив живот свой на дела державные. Не для того власть захватывали...
Сейчас хозяина тоже волновали более прозаические вещи:
- Что с подбором спецназовца?
Вместо ответа собеседник вжикнул замком на папке, вытащил из ее чрева несколько снимков и листок с записями.
- Подполковник Заремба Алексей Тимофеевич, - принялся вполголоса читать, хозяин объективку на офицера, невольно выделяя голосом места, которые привлекли его внимание. - Воевал в Афгане... Четыре ордена, не хило... Ранен. Командир спецназа... Разведен... Уволен из армии во время боевых действий в Чечне...
- Чем же провинился наш добрый молодец? - Хозяин потянулся к снимкам, вгляделся в коренастого, крутолобого подполковника. Черно белое фото - из личного дела, со всеми регалиями. Два цветных - любительские, из чьего то альбома: Заремба на них запечатлен перед строем солдат и на броне БТР.
Дождавшись, когда начальник запомнит лицо спецназовца, гость доложил по увольнению подполковника:
- Отказался снимать красный флаг.
- Какой флаг? Откуда снимать?
- Перед президентскими выборами войска в Чечне разделились: зюгановцы подняли на блок‑постах и на антеннах бронемашин красные, советские флаги, а "туркмены" - полосатые российские.
- И почему пострадал один Заремба?
- Стал со своей машиной под красным флагом в "коридор".
О "коридоре" хозяин тоже, видимо, не имел представления. Недовольно поджал губы: когда подчиненные вынуждают задавать им вопросы, это аукается в первую очередь им самим же. Вениамин Витальевич, надо отдать ему должное, и сам кожей почувствовал неудобство шефа и поспешил объясниться без напоминаний:
- При появлении в Чечне важных лиц от аэропорта до центра Грозного выстраивают из бронемашин живой щит, так называемый коридор безопасности. В этот раз прилетел кто то из президентского окружения, а тут на переднем плане спецназ с красными знаменами на ветру. Флаги Зарембе, конечно, приказали снять, а тот уперся: я присягал этому цвету. Послали солдат сорвать, а им очередь из пулеметов поверх голов. Так что за действия, "повлекшие угрозу для жизни подчиненных..."
- Прекрасно. Где он сейчас?
- Пьет и мается. Особенно после поражения Зюганова. Держим на контроле, можем представить вам в любой момент.
- Мне - не нужно. Этот вопрос до конца будет лежать на ваших плечах. Таким же образом подберите ему команду.
Собеседник попался понятливый, кивнул головой:
- Ясно. Только единственный штрих, с вашего позволения: всех мало мальски толковых мужиков мгновенно подбирают коммерческие структуры И, насколько я осведомлен, за очень приличную сумму. Это к вопросу об оплате...
Хозяин поднялся, этаким монументом прошелся по коврам. Но не озабоченно или обреченно, а чтобы размять спину, которая, видать, серьезно его донимала. Одновременно дал понять собеседнику, от волнения выпиравшему пот со лба, что тот вытаскивает на свет Божий совершеннейшие глупости.
- А мы ни в коем случае не отрываем их от новой работы, - сделал несколько медленных задираний подбородка из серии упражнений "я гордый". Значит, у него болела не поясница, а грудные или шейные позвонки. Болезнь тех, кто много сидит, склонившись над столом. - Это - разовая операция, за которую мы очень хорошо заплатим. С выдачей аванса. Подчеркни - очень приличного. И потрафь им: мол, никто, кроме них, не сможет выполнить такое задание. Подлинные профессионалы маются в офисах от безделья и мелочевки, перегорают, ржавеют. И если учуют запах настоящего риска, по крайней мере примут стойку. Таких и подбирай. Но по тем пунктам, которые оговорили раньше.
Встал, прошел к карте. Недовольно покряхтел: неудобно все таки расположена эта Чечня, приходится нагибаться. Вгляделся в коричневые разводы, будто уже высматривал в них спецгруппу Зарембы.
- И вот когда они примут стойку, ты им - про деньги. И не стесняйся, они уже успели понять, сколько могут стоить. За одну идею сегодня, сам понимаешь...
- Понимаю.
- И забрасывай в Балашиху, на учебный центр "Вымпела". Все равно он простаивает. Да и подальше от лишних глаз. Все.
- С вашего позволения, - откланялся гость.
В приемной вытер уже не только лоб, но и шею, на которую упали новые проблемы.
Глава 3. В тихом омуте...
Стреляли из трех положений. Сначала три выстрела - в прыжке. Здесь важно не спускать глаз с мишени, а не смотреть на землю и место, куда падаешь. Второе упражнение - перекат. Катишься по земле, пистолет зажат обеими руками над головой. Стреляешь в белый свет, как в копеечку, но шум создается достаточный, чтобы не оставлять противника в благостном вальяжном состоянии.
И - кувырки. Через голову, плечо, вперед, назад и сразу огонь. Не запутаться, в какой стороне враг, и опять таки думать не о собственном приземлении, а о необходимости нажать на спусковой крючок.
За тренировкой группы Заремба наблюдал издали. Делал это не из желания подсмотреть что то в замочную скважину, а из чувства самоуважения: его пока никто не представлял как командира. Но глаз уже отмечал главный недостаток, который он не хотел бы видеть у своих подчиненных: группы как таковой еще не существовало. Стреляли шесть человек, которые занимались на огневом рубеже каждый сам по себе. Патроны снаряжали молча, ждали своей очереди на стрельбу в одиночестве, тем более к стреляющему никто не подходил, мишени не осматривал, советов не давал.
Исключение в какой то степени составила женщина, возле которой старался находиться поближе высокий светловолосый парень с косичкой в волосах. Но судя по всему, здесь присутствовала не забота о качестве стрельбы, а что то из области любовной лирики.
- Ну, и как они вам на первый взгляд? - поинтересовался Вениамин Витальевич.
Ни должности своей, ни звания, ни даже фамилии он не назвал при знакомстве. Это из чекистских замашек, а когда он беспрепятственно - милиция и руководство полигона взяли под козырек - проехал на закрытый участок "Вымпела", Заремба утвердился окончательно: звания и должности сегодня - ерунда. Главное - от чьего имени ты действуешь.
От чьего имени действовал Вениамин Витальевич, оставалось секретом. Его фраза "Я из Кремля" - слишком общая. Тот пижон, из за которого подполковник расстался с погонами, тоже приезжал в Грозный от имени Кремля. На прощальном ужине, обращаясь к офицерам бригады, Заремба с грустью предугадал:
- Генералов и начальников снимают и назначают, а воевать будем мы. Теперь уже - вы...
В Чечне он сам уже перестал не то что запоминать в лицо все новых и новых своих начальников, а и фамилии их не записывал. Они менялись как носовые платочки у экзальтированных, слезливых дам. Чтобы спасти лицо в чеченской авантюре, Москва делала отчаянные попытки найти среди военных симбиоз волка и овцы. Хотели спихнуть весь позор на армию, да еще так, чтобы она не взбунтовалась. И одновременно закрыть вспенившиеся рты правозащитников, робко, но уже повякивающих на власть за Чечню. Требовалось учитывать Кремлю и мрачные лица тех, кто жаждал быстрого успеха хоть в чем нибудь.
В итоге получалось совсем ни к черту, совсем плохо: ни боевых действий, ни мира, одни подлости. С обеих сторон. В такой ситуации на войнах народу гибнет всегда больше.
- Ну, так что? - напомнил о себе Вениамин Витальевич, увидев, что спецназовец ушел в воспоминания.
- Женщина то зачем?
- Марина? Жила в Грозном, знает язык. И ко всему - чемпионка МВД по пулевой стрельбе.
- Остальные?
- Ее светлый ухажер - Иван Волонихин, - не мог не заметить отношений парочки и кремлевский посланник. - Альпинист, мастер по выживанию в экстремальных условиях. А главное - врач. Тот, который снаряжает магазин патронами, - Семен Дождевик. Прапорщик, десантник. Или, как вы нас поправляете - сначала десантник, а потом все остальное, - польстил Зарембе Вениамин Витальевич, увидев на груди у подполковника десантную тельняшку.
- Дальше, - постарался остаться равнодушным спецназовец: ему надо сколачивать команду для боя, а не для пьянки.
- Мишени пинает, недовольный, - капитан Василий Туманов. Пограничник. Всю жизнь на заставах, прекрасно знает горы.
- Горы знают многие, - не удовлетворился кандидатурой Заремба.
Заремба отметил, что он мгновенно потел при малейшей нестыковке с его отработанными планами. Нет, он не из КГБ, там таких не держали. Он в самом деле из Кремля.
- Меня это не касается, - снова не согласился подполковник с методом, по которому отбирали кандидатов. - Может кому то и нужны молчуны, а мне - профессионалы. А там пусть хоть арии поют, хоть "Лебединое озеро" танцуют.
- Отчаянный. Говорит и делает, - выдал последний аргумент собеседник.
- Ладно, посмотрим. Эти двое? - указал спецназовец взглядом на оставшихся парней.
- Левый - капитан Юра Работяжев. Минер: ставит, снимает, подрывает. Был контужен в Таджикистане. Второй - Игорь Чачух, бывший летчик. Но... - опередил он новое недовольство спецназовца, - кандидат по всем немыслимым видам спорта. После увольнения в запас сам обивал пороги военкомата: призовите хоть куда нибудь. Свой человек.
- Меня представите вы?
- Да, пойдемте.
Группа встретила их внешне равнодушно, хотя взоры подчиненных сошлись на Зарембе еще до того, как его представили. Командир - он и щит твой, и меч. Награда и взыскание. Будущее. Кучер твоих нервов. С кем поведешься, от того и наберешься. Пословица старинная, наверняка по другому поводу придуманная, но для армии более всего подходящая. Единственная оговорка - командира не выбирают, его всучивают как конфетку в неизвестной обертке: что то есть, а вкус и сорт пока неизвестны...
- Ну вот вы и все вместе, - произнес Вениамин Витальевич, давая понять и командиру, что замен в группе не предполагается. - Задание в общих чертах вам известно: в отряде Одинокого Волка имеются документы, которые могут пролить свет на многие моменты войны в Чечне. В Кремле очень заинтересованы их получить. Надеемся на вас.
У Зарембы выстраивалась масса вопросов, на которые, - он не был наивен, - ответов получить невозможно. Кому именно в Кремле потребовались документы? Эти документы являются компроматом на Чечню или на Москву? Чем обернется их добыча - миром или новыми боями? Кому подыгрывает его группа - интересам страны или мафиозной кучке дельцов, от которых Кремль совершенно не застрахован?
Задал два вопроса рангом поменьше и значимостью пожиже:
- Почему не посылают кадровых офицеров и как нас выведут на отряд Волка?
- С ним иногда переговаривается по спутниковой связи один из влиятельных российских бизнесменов. Так что в нужный момент точка переговоров будет зафиксирована с точностью до метра. А насчет армейского спецназа... Наверное, не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: официальная информация мгновенно становится известна чеченцам. А мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать документы. Это пока все, что я могу вам сообщить.
Помолчал, посмотрел на часы, словно именно они отмеряли время на подготовку:
- У нас одна неделя. Все, что необходимо - питание, снаряжение, оружие, - будет выделено по первому требованию. Желаю успехов.
Поднял, прощаясь, руку, засучил ножками к оставленной на обочине дороги машине. Спецназовцы молча проводили его взглядами. Когда БМВ скрылась за створками полигонных ворот, повернулись к командиру: давай, пробуй командовать. А мы посмотрим.
- Что смотреть, - прекрасно понял их Заремба. Хуже всего, когда командир приходит в группу последним и невольно чувствует себя новичком. - Времени мало, а то, что увидел со стороны, ниже всякой критики. Извините, но буду говорить жестко. Если хотим вернуться живыми.
- И что же у нас... ниже критики? - поинтересовался ухажер Марины.
- Сегодняшняя подготовка позволит бороться с неплохо обученной группой противника, но оставляет мало шансов выйти победителями. Меня же волнует конечный результат. - Чувствуя, что подчиненным неприятно с первой минуты слушать его замечания, тем не менее сказал и о медлительности, и о разобщенности.
- А сами вы откуда, позвольте поинтересоваться? - продолжал допытываться Волонихин.
- Спецназ ГРУ, Главного разведуправления Генерального штаба.
- А а, - протянул Иван, и непонятно осталось, удовлетворен он ответом или взыграла таки ревность, что над ним, "кагэбешником", начальником встал конкурент по разведке.
- Продолжим тренировку. А с завтрашнего дня переходим на казарменное положение. Состав группы буду утверждать накануне вылета в Чечню.
Здесь Заремба чувствовал себя уверенно. Пусть Вениамин Витальевич хоть весь Кремль привезет на смотрины, он согласится пойти на операцию только с теми, кого сам посчитает нужным взять.
В этом не сомневался и я, успевший узнать Зарембу во время своих предыдущих командировок в его бригаду спецназа. Собирал я материал для женского журнала, которому, если честно, побоку были армейские проблемы. Но читательницы затеяли на его страницах дешевенький, сентиментальный спор: может ли быть настоящая любовь у военных? Редактор почувствовала жилу и уйму новых подписчиц и бросилась на разработку шельфа с восторженными глазами гимназистки. Я баловался лирическими заметками в военных газетах, там меня и разыскали.
- Надо помочь женщинам. - Давая согласие на командировку от чужого журнала, главный редактор не забыл подмигнуть: - Только ты смотри, держи марку. А если надо, то и покажи, как любят военные. Опыт то наверняка есть.
Был ли у меня опыт в делах сердечных? А у кого его нет! И погоны особой роли в любви не играют, здесь журнал изначально не прав. Лично у меня была такая ситуация: комната в коммуналке и соседи - подсматривающая за всеми баба Степанида, пьяница Петро и, конечно, Таня. Муж ее сидел где то "на химии" за драку, я влюбился в нее по уши, но холостяцкую свободу потерять побоялся, и мы расстались.
А с просьбой женского журнала я поехал в спецназ ГРУ - к этим разведзверям, вдоволь помотавшимся по всем горячим точкам бывшего Союза. Дня два или три лазил вместе со взводами и ротами по чащам и оврагам, пил спирт и болотную воду, ел галеты и мокриц, спал на деревьях привязанным к стволам и не спал вообще. Про душевные россказни, нужные журналу, временно не заикался, и меня, как говорится, спецназовцы по полной программе водили мордой по стиральной доске, показывая боевое мастерство и умение. Думали, готовлю материал для "Красной звезды". А мне нужны были душа, лирика...
Попался сам комбриг Заремба, и то в последний день. Не усмотрел подвоха в "женском вопросе". После окончания учений и кружки спирта разбередил - не без моей помощи - свою душу. Начал с шуточек, ухмылочек, - как о чем то давнем и несуразном, несущественном для армейской печати. И которое, если уж забывается им самим, наверняка забудется корреспондентом, утром уезжающим из рязанских лесов в благополучненькую столицу.
Только корреспондентом ничего не забывается. Тем более в руки шло как раз то, ради чего затевался весь сыр бор. И лишь комбриг ушел спать, я вместо своей "спокойной ночи" принялся записывать в блокнот только что услышанное. Про трех лейтенантов, приехавших в первый "афганский" отпуск на берег Черного моря. Про дежурную - тетю Нину, с которой случилось искупаться в ночном море на женском пляже. Ее слова - "Найди меня", собственно, и оберегали подсознательно Зарембу всю афганскую войну.
Материал про женский пляж журнал не напечатал. Начались выборы, женщины полезли в политику, в редакционной почте нашлось письмо какой то истеричной демократки с призывом оставить кастрюли как пережиток коммунистического бреда и идти на баррикады светлого демократического завтра. Новый шельф, на разработку которого поехал уже не я. Я продолжал мотаться по гарнизонам, полигонам, аэродромам и прочим военным точкам. С грустью отмечал: чем больше бушевали митинговые страсти в Москве, тем угрюмее становились лица солдат и офицеров, дырявее их одежда, скуднее пища, холоднее казармы. Несмотря на все уверения властей, светлое демократическое завтра переросло в послезавтра, в ближайшее будущее, в перспективу, в прогноз, в мечту. Разрушалось все, строилось лишь благополучие немногих "новых русских". Пир во время чумы...
Иногда натыкался на записи, сделанные у Зарембы в спецназе. Даже послал ему подготовленный к печати рассказ. Но ответа не дождался: наверняка подполковник носился по большим и малым войнам, взахлеб глотавшим российских парней. Время от времени пытался угадать, где он тянет свою солдатскую лямку.
Оказалось, совсем рядом, в Балашихе. Телефонный звонок от него раздался совершенно неожиданно. С одной стороны, стало неудобно, что материал не увидел свет, а с другой - я обрадовался, что спецназовец жив. Торопливо напросился на встречу.
- В шесть утра на автобусной остановке около КПП дивизии Дзержинского, - сразу согласился тот, правда, не поинтересовавшись, каким образом я доберусь в такую даль в такую рань.
Добрался. И сразу узнал в одетом в камуфляж подполковнике героя некогда "не разработанного шельфа". Он тоже взглянул на меня наметанным глазом, оценил полевую одежду и тут же, особо не вдаваясь в воспоминания, перебросил в бронетранспортер, урчавший за автобусной остановкой.
- На полигон, - приказал водителю.
БТР оказался забит людьми. Мне молча кивнули, потеснились, высвобождая местечко. Поддавая нам всем под зад, боевая машина помчалась по лесным дорогам, словно желая взбить внутри себя из нас масло. Наше счастье, что путь оказался не долгим.
- Я чего тебя позвал, - отвел меня в сторонку Заремба уже на полигоне, когда вылезли из железного чрева и разминались после дороги. - Помнишь свой женский пляж?
Пляж был его, но я кивнул.
- Тренируюсь здесь с группой, на все про все - пять дней. Посмотри, может, что либо тебе подойдет - все бойцы и, - он посмотрел на девушку, кланяющуюся в разминке истыканной ножами сосне, - Марина - в жизни - одиночки. Я предполагаю, почему именно таким образом шел подбор в мою группу, но мои умозаключения все равно ничего не изменят. - Постучал задником ботинка о землю, выдалбливая каблуком бороздку. Признался и в истинной причине своего быстрого согласия на встречу: - Ты должен мне помочь. Кроме того, что они... - он запнулся и поправился: - ... что мы все одиноки, у нас нет и команды. А ее надо попытаться сколотить. Не хочу командовать будущими посмертными героями, к тому же не особо понятно за что погибшими. Вчера перебирал старые записи, наткнулся на твой женский пляж, - он упорно продолжал отнекиваться от него. - И подумал: надо пробовать вариант и с тобой. Извини, что использую, но мне нужно сохранить людей, и поэтому все условности отметаю. Если есть возможность, потолкись тут с нами, расшевели ребят, встряхни их со стороны, так сказать, душевности. Чтобы они помнили, что могут потерять, - не побоялся напомнить и свою неприятную афганскую страницу.
- А меня возьмете? - чувствуя горяченькое, я попробовал поиметь свою журналистскую выгоду.
- Нет. Категорически. Ни при каких условиях. Сегодня - только ты мне.
- В Чечню? - безошибочно угадал я четверку в таблице умножения два на два.
- В нее, - подтвердил результат Заремба.
- Что то серьезное? - задал и тут же понял наивность вопроса: спецназ ГРУ по мелочам в карманах не шарит. Сам же и перебил усмешку подполковника: - Добро. Остаюсь.
Заремба загнал свою группу не просто в казарму. Он завел ее в лес и не разрешил выходить оттуда ни под каким предлогом. Еда - подножный корм, спать - в шалаше, греться - у костра, - здесь он крутился как старый еврей в ломбарде.
Вместе с ним крутились и мы. Стрельбы, марш броски, походы по карте, рукопашка, перевязка раненых, выход на связь - под эти тренировки, между прочим, неплохо шли и беседы за жизнь. А под вечерний костерок и вообще стелились как сало на черный хлеб - полная гармония и аппетит. А Василий Туманов, вчерашний пограничник, даже попросил:
- Я кажется, очень неожиданно исчез для одной женщины. Будет возможность, позвони ей и скажи, что я скоро вернусь.
История еще более банальная, чем у меня с Татьяной в коммунальной квартирке: во время собственного развода Василий познакомился с судьей. Вернее, сначала галантно назвал ее "Вашей светлостью", а когда она поправила - судей называют "Ваша честь", улыбнулись друг другу.
Между ними, конечно, что то произошло, но тем не менее судья не развела Тумановых. На повторное заседание в связи с отлетом в Чечню капитан теперь не успевал, но ему важнее был не сам развод, а слово, данное "ее светлости".
... Мы сидим с Мариной в буйстве летней ночи со всеми ее вздохами и запахами, нас розовато освещает костер, вокруг - лес.
И - Иван Волонихин. Он подобен стаду бизонов, вытаптывающих землю вокруг водопоя. Но я туп и кровожаден. Я впился в свою добычу и ничего не желаю замечать: ни топтаний, ни покашливаний, ни треска сучьев. Завтра группа улетает в Чечню, Марина оказалась единственной, кому Заремба сказал категорическое "нет" на участие в операции, и мне важно уловить чувства человека, который не прошел по конкурсу. Пусть даже и не на войну.
Марина расстроена, разговор не поддерживает, но я не перестаю бередить ее рану и лезть в душу. Когда еще выпадет такой сюжет?
Подленький мы все же народец, журналисты. Сволочи. Выручает Заремба, неслышно подошедший к костру:
- Что, гвардия, не спится?
Огонь имеет удивительное свойство отключать людей, завораживать их, погружая в воспоминания. И когда я огляделся, оказалось: группа уже в полном составе сидит рядом и смотрит на пламя. А оно, глупое, рвалось вверх, пытаясь располосовать острыми пиками навалившееся жирное брюхо ночного неба и вырваться к звездам.
Только ночи ли бояться одинокого костра! Она легко отрывала и тут же без следа проглатывала кусочки пламени, придавливая обессиленный огонь к углям. И новые порции хвороста - лишь легкая закуска гурману, после которой аппетит только разыгрывается. Огню весь лес отдай - и окажется мало. Подвигаюсь, давая командиру место на бревне. Но подполковник спустил с поясницы привязанный резинкой кусок поролона, сел на эту самодельную индивидуальную подстилку. Все, Заремба там, в Чечне...
- Завтра в шестнадцать ноль ноль прибыть на аэродром, в шестнадцать двадцать - колеса самолета в воздухе, - уточнил последние сроки спецназовец. - От участия в задании еще можно отказаться, и без всякого объяснения причин, "Нет", - и все. Задача предстоит насколько простая, настолько и непредсказуемая.
- Я не согласна с вашим решением насчет меня, - тут же произнесла Марина.
Я не сомневался, что она скажет что то подобное, и даже откинулся на локти, давая девушке и командиру возможность посмотреть друг на друга.
Заремба смотреть не стал. Ответил в пустоту:
- Там не кино.
- Знаю. Потому и настаиваю на своем участии.
- А я не меняю своих решений.
Чтобы занять руки и не выдавать своего неудовольствия, подполковник вытащил из чехла нож, называвшийся "король джунглей" - тайную зависть всей группы. Подвинул им подгоревшие с одного края, но сумевшие было спастись от центрального огня сучки коротышки. Потом отвинтил крышку в рукоятке. Из нее пружиной выдавился пластмассовый патрон, заполненный крючками, булавочками, спичками, карандашиком, иголками с ниткой, лейкопластырем, миниатюрным скальпелем, пинцетиком и всякой другой мелочевкой.
Подполковник посмотрел на компас, оказавшийся в отвинченной крышке, словно подрагивающая фосфорная стрелка указывала не только стороны горизонта, но и единственно верный путь в отношениях с командой.
Перепалка не пошла на пользу: у костра затихли. Лишь потрескивали как одиночные выстрелы раскалываемые жаром угли.
- Тогда я тоже говорю "нет", - неожиданно, может быть и для самого себя, произнес Волонихин.
Вот тут уж Заремба резко вскинул голову. Доктор шел на принцип, лишь бы не оставлять Марину одну. В любом ином случае Ивану можно было аплодировать, но ведь речь и в самом деле шла не о съемках в кино. Ясно же, что Заремба просто ограждает Марину от опасности.
Первым успокоился компас. Спецназовец сверился со светящимися показаниями и с так и не переборенным раздражением принял отставку доктора:
- Хорошо. Кто еще?
- Д д давайте с с спок койнее, - торопливо предложил Работяжев, от волнения заикаясь сильнее обычного.
- Что спокойнее? - поинтересовался закусивший удила Заремба. И в очередной раз наверняка пожалел, что согласился принять группу, как кота в мешке.
- Л л лично я не хочу с с ссор, - обескураживающе откровенно отозвался сапер. - И н нам нужен доктор.
- Нам нужно доверие друг другу и беспрекословное подчинение, - отмел все иное Заремба. - Когда я говорю "нет", значит - нет.
- Скажите "да", - тихо и жалобно предложила выход из спора Марина.
Все почему то посмотрели не на нее и не на командира, а на Ивана Волонихина - что предпримет тот? Ох, док док, загнал ты себя в угол ненужным рыцарством. Моли теперь Бога, чтобы Заремба настоял на своем. Ибо если что то случится с девушкой, тебе такого креста не вынести...
Иван только сжал губы, зато Заремба вновь взялся за рукоятку "Короля джунглей". Но чем ему мог помочь нож в мирной обстановке, когда не нужно никого убивать или даже пугать?
Не дай Бог никому оказаться на месте командиров, которые принимают решения. И тем самым вешают на себя души подчиненных...
Хотя, если смотреть с моей, журналистской точки зрения, девушка, как писали раньше в передовицах о победителях социалистического соревнования, являлась связующим и цементирующим звеном группы. По крайней мере, она невольно заставляла заботиться о себе и убирала расхлябанность. Тем самым оберегая мужчин от слишком рискованных или необдуманных решений.
Похоже Заремба и сам это прекрасно просчитывал, потому в нем и боролись благородство и точный расчет. И когда он мгновенно не отреагировал на просьбу Марины, когда сразу не прозвучало жесткого "нет", не только я, но и остальные почувствовали: решение не окончательное, возможны варианты. До взлета самолета уйма времени, и Марина еще может побороться за место под солнцем. В смысле - в строю. Чтобы пойти под пули. Господи, зачем это ей? Заремба, прояви характер, сдержись и все таки оставь девушку на Большой земле. Несправедливо это, когда одни женщины лежат под пулями, а другие - в ванной, наполненной шампанским. А ведь и первое, и второе для них создаем мы, мужики. Давайте оставим пули для себя...
- Спокойной ночи, - нашел самый верный выход Заремба. - Отдыхайте. Завтра достаточно напряженный день.
И первым ушел в сторону шалаша.
- Отдыхайте, - эхом повторил Волонихин, поднимая за руку Марину.
Он имел на это право после того, что сделал. Взрослые люди, они не стали никого стесняться или делать вид, будто между ними ничего не происходит. Улыбнулись нам всем и исчезли в лесу, не боясь ни многозначительных взглядов, ни осуждений.
... Совету Зарембы и Волонихина идти спать последовали Работяжев и наша гидрометеорологическая парочка - Дождевик и Туманов.
Я, остающийся в Москве и никуда не спешивший, думал о спецназовцах, а лучше, чем у огня, места для этого на земле не сыскать. Напротив, в ярком отблеске костра, молча сидел бывший летчик майор Игорь Чачух, как оказалось, мой земляк. Самое яркое событие в его жизни, как мне показалось, - катапультирование из горящего ракетоносца. У военных, впрочем, служба или что то связанное с ней всегда впереди планеты всей.
Игорь думал о чем то своем, но лишь я обратил на него внимание, неожиданно спросил:
- Как думаешь, Заремба возьмет Марину?
- Пятьдесят на пятьдесят.
- Волонихин зря вылез. Обойдемся без женщин, и командир должен настоять на своем.
Кажется, Зарембу впервые назвали командиром в разговоре. Прогресс.
- Знать бы, что все пройдет нормально, - в свою очередь помечтал я о несбыточном.
На растревоженный Кавказ едут, в амбициозную и раздразненную Чечню - не на Канары. А ведь еще совсем недавно, в проклинаемые кое кем советские времена о Кавказе пелись иные песни:
Давно не пахнут порохом ущелья,
И песен смерти пули не поют.
В горах бывает жарко от веселья,
Когда невесту замуж выдают.
Может, войну развязали те, кому был не нужен этот покой, кто сделал все, чтобы взорвать изнутри Союз? Ау, герои, первыми поднявшие руку на Отечество! Вы орете только о реформах, а кровавые мальчики из Таджикистана, Чечни, Приднестровья, октябрьской Москвы в глазах еще не пляшут? Нет? Тогда у вас не то что благородства или сочувствия собственному народу нет, но в первую очередь нет ни стыда, ни совести. А бредни о борьбе с партийным тоталитаризмом - задворки антисоветской пропаганды, которая находила как раз тех, кому начхать на Родину.
- На родину давно ездил? - поинтересовался летчик, в данный момент имея в виду Брянщину.
- Давно. Все некогда, - почему то стал оправдываться я. Виноватые всегда оправдываются, а не объясняют...
- Если вдруг что... - Игорь протянул листок с телефонами и адресами. Почти как перед этим пограничник.
Значит, ребята смотрят на задание достаточно серьезно. И оценивают его трезво. А я оправдьваюсь потому, что еще более них чувствую серьезность операции...
- Пусть не понадобится, - прячу записку в блокнот.
- Пусть, - согласился Чачух с пожеланием и посмотрел на блокнот так, словно я запрятал туда его судьбу.
Марину и Ивана из леса мы с Игорем так и не дождались. Вроде и не ставили себе такой цели, но перед сном оба посмотрели на часы, оглядели темноту вокруг себя.
От влюбленных одна польза - они не занимают места в шалаше. Значит, ляжем мы, раз не "легла" в блокнот Марина.
Глава 4. "Нам ничего не выгорает"
Рано утром, когда все еще спали, Зарембе приказали прибыть с группой на аэродром не в шестнадцать часов, как обговаривалось ранее, а ровно в девять. Вместе с Мариной, хотя подполковник по мобильному телефону и предупредил неизвестного Вениамина Витальевича об исключении Марины Милашевич из команды.
- Если поедешь с нами до аэродрома, захватишь ее обратно, - попросил меня Заремба, не став спорить в эфире.
- Что с Волонихиным?
- Летит.
- По возвращении сразу позвони.
- Не знаю как насчет сразу, но объявлюсь.
- Наверное, я ничем не смог тебе помочь...
- Со стороны виднее. Сделано максимум. Спасибо.
- Если честно, завидую.
- Не надо завидовать солдату на войне. Тем более что падаль, которая сунула нас в чеченскую грязь, нас же ею потом и умоет. И мертвых, и живых. Или не быть мне генералом.
Судя по его увольнению из армии, генералом теперь ему не стать никогда. И это потеря в первую очередь для армии и страны, а не для него лично. Профессионал не пропадет. Страна пропадет без профессионалов...
- Зачем тогда летишь? Брось все к чертовой матери.
Спецназовец обреченно усмехнулся и объяснил как маленькому:
- Сейчас, к сожалению, время руководителей, А они разучились принимать решения. Я, подполковник, еще заменим: если откажусь, найдут другого. И может получиться, что хуже меня. Вот если бы начали отказываться от этой войны генералы... Или хотя бы потребовали развязать им руки: воевать - так воевать! А то сегодня - вперед, а назавтра ты уже убийца. И - назад, да еще не стрелять. Мы некоторые села по пять - семь раз брали и отдавали обратно. От‑да‑ва‑ли! И каждый раз - с новыми потерями. Не знаешь, кому это надо?
Нет, Зарембе нельзя лететь в Чечню. Это не Марина не готова к операции, а он сам. В нем болит сама война и то, как ее вела Россия. Как с ним самим обошлись там. Как профессионал - спецназовец Заремба свернет горы, а как человек - не переплывет и ручей. Что в нем возобладает? Поинтересуется ли хоть кто либо когда нибудь его психологическим состоянием, а не боевой выучкой?
Пока же в ожидании "рафика", высланного за труппой, каждый коротал время по своему. Подполковник ушел колдовать над своим рюкзаком. Василий Туманов метал ножи в сосну, на свое несчастье выросшую неподалеку от автостоянки. Всаживал капитан ножи безошибочно, с разного расстояния, но, присмотревшись, я заметил особенность - никогда с четного количества шагов. Видимо, лезвие достигает цели именно с трех, пяти, семи, девяти метров. А если судить по многочисленным зарубкам шрамам на теле сосны, провожала она отсюда очень и очень многих. Куда? Сколько не вернулось?
Волонихин, став на руки вниз головой, отжимался от земли. Лицо его побагровело от усилия, хвостик волос, стянутых резинкой, окунался в пыль, но Марина, опершись на снайперскую винтовку, смотрела на доктора восхищенно. И тот готов был зарываться в пыль лицом, лишь бы не угас огонек в глазах девушки.
Появление в группе Волонихина для меня оставалось наибольшей психологической загадкой. Ну ладно командиры - те всегда рвутся в бой, если не трусы. Но когда врач, пусть даже в прошлом и военный, сам напрашивается на войну, и войну не за Отечество, а по сути братоубийственную, - это абсолютно непонятно, Тем более после скандального, прогремевшего на всю страну решения руководителей Первого медицинского института не принимать на учебу бывших солдат контрактников. По их мнению, человек, который добровольно, за деньги шел убивать других, не может по своей сути стать врачом.
В чем то начальство мединститута понять можно А вот Иван... Впрочем, какое мне дело до него? Человек, как правило, принимает только похвалу и награды. На остальное ощетинивается...
- Чем озабочен? - Рядом вновь стоял Заремба. Грибы растут более шумно, чем он ходит.
- Озабочен? Жизнью. Ее раскладом.
- И кому что выгорает?
- Боюсь, что нам, - я обвел взглядом группу, не отмежевывая себя, - ничего.
- Это ты брось, - не согласился подполковник. - Если еще и мы в этой жизни потеряемся, не найдем ориентиры, то кому выживать?
- Новым русским.
- Это не так страшно. Среди них, насколько успел заметить за свою гражданскую жизнь, полно порядочных людей. Которые не зашмыгали носом и не загнусавили, а засучили рукава и вкалывают. А подлости хватает везде. Да мне ли тебе рассказывать? Среди вас, журналюг, сколько умничающих и поучающих, а сами палец о палец не ударили?
- Надеюсь, я к таким не отношусь?
- Такие у меня бы не стояли здесь. - Подполковник помолчал, но, наверное, когда то журналисты достали его, и он продолжил тему сам: - У вашего брата всегда преимущество первого выстрела. И выбора оружия. Не замечал, что вы расстреливаете людей из любых удобных вам положений? Потому вас и не любят.
