Аннотация: Что есть русский офицер в плену в Чечне?
BXOД В ПЛЕН БЕСПЛАТНЫЙ,
ИЛИ РАССТРЕЛЯТЬ В НОЯБРЕ
Спецгруппе,
которая отыскала меня в чеченских подземельях
и освободила из плена - с вечным благодарением.
Автор.
1
- Кто полковник?
- Я.
Встать и выпрямиться не успеваю. Удар сбивает с ног - профессиональный, резкий, без замаха. Однако упасть не дают наручники, которыми я прикован к Махмуду. Тот в свою очередь зацеплен за Бориса, мы все втроем наклоняемся, но падающего "домино" не получилось - устояли. А похожи, наверное, на покосившийся штакетник, схваченный одной цепью.
Кровь от рассеченной губы наполняет рот, хочется сплюнуть, но боевик стоит вплотную, не позволяя отвернуться, и приходится сглатывать кровавую ушку. Ничего, собственная. А вот мой взгляд на "Боксера" оказался, наверное, столь выразительно презрительным, что он поинтересовался:
- Ну, и что увидел?
Вижу его красные от бессонницы глаза. Сам Боксер в черной маске-чулке, взгляд его устремлен на меня через неровные, обтрепанные от времени вырезы. Впрочем, это встретились не наши глаза, а заискрились, оттолкнулись два оголенных провода. Хотя боевику что отталкиваться. Он упирает мне в лоб ствол автомата, и откуда-то издалека, из курсантских времен промелькќнуло: во время учений при стрельбе холостыми патронами мы накручивали на стволы круглые блестящие компенсаторы. Сам всегда улыбался, когда они мелькали в кино, а киногерои после автоматных очередей картинно падали с пятнами крови на теле.
Сейчас кровь в собственном рту настоящая, а ствол - угловатый, холодный. Да и какие, к черту, в Чечне во время войны холостые патроны! Пора уже привыкнуть и к тому, что меня бьют только за то, что полковник.
- Что молчишь? В контрразведке научился?
Ствол давит все больнее, я и сам чувствую, что пауза затягивается, но нейтральќного ответа найти не могу. А надо. Если не убили сразу, надо. Иначе навешают всех собак - от сталинской высылки чеченцев в Казахстан до приказа Грачева штурмовать Грозный. Пленный отвечает за все и за всех.
Осторожно отклоняюсь от готового продавить лоб вороненого ствола и столь же осторожно возвращаюсь к первому вопросу, даю полный расклад своей нынешней должности:
- Я - полковник налоговой полиции. Журналист.
- А это мы еще проверим, - усмехаются под маской, но автомат от головы отходит. - Только запомни, полковник: если окажешься контрразведчиком, уши тебе отрежу лично.
Киваю головой, но не ради согласия, а чтобы таким образом оставить взгляд внизу. И больше его не поднимать: в затылок вопросы задавать труднее. Кажется, начинаю постигать первое и, скорее всего, величайшее искусство плена - не раздражать охрану. И не смотреть никому из них в глаза. Даже если я в чем-то и прав, у человека с автоматом все равно больше прав. На меня...
Уловка проходит: исподлобья вижу, как охранник отступает на пару шагов, усаживается на сваленные в углу погреба доски. Привычно, стволом в нашу сторону, устраиваќет на коленях АКМ. Тягостно молчит. Тягостно для нас, троих пленников, потому что будущее предполаќгает только худшие варианты.
Хотя что может оказаться хуже плена? Только смерть.
Нет, я не прав даже перед собой. Лично я боюсь еще и пыток. Не хочу боли. Страшно, что не выдержу. И сойду с ума, стану похожим на обезьяну. Если уж умирать - то лучше сразу.
Словно собираясь исполнить это мое желание, Боксер встает. Сдержаться, взгляд - только на его ботинки: не нужны ни глаза его через маску, ни новые расспросы. Если бы можно было заморозить время или сделать его вязќким! Тогда охрана стала бы двигаться словно в заќмедленной съемке, исчезли бы резкость и неожиданќности...
Получилось еще лучше: Боксер, постояв около нас, вообще уходит. Но почему? На какое время оставляќет одних? С чем вернется? Вопросы рождаются из ничего, и сейчас от них, в другой обстановке совершенно безобидных, зависят наши жизни.
Ботинки поднимаются по лесенке вверх, к люку. Ровно на эти же ступени попеременно поднимаю и голову. Хлопает крышка, и мы остаемся втроем. Переводим дух. Оглядываќемся.
Над головой - тусклая лампочка. Подвал огќромный, хоть загоняй грузовик, а мы, мокрые и продрогшие после дождя, сидим на рулоне линолеума, словно воробьи. Говорить не хочется, не о чем - мы мало знаем друг друга, да и боязно - вдруг оставлен "жучок". И - полная обреченность.
Вновь поднимается крышка. Торопливо опускаем головы. Почему Боксер так быстро вернулся? Что скажет? Куда поведет?
Останавливается рядом, и в голову вновь упирается ствол автомата. Тороплюсь напрячь, сцепить зубы, чтобы спасти во время новых ударов и их, и челюсть. Готов.
Поднимаю взгляд. Бей.
Но на этот раз картина более чем благостная: на стволе автомата, покачиваясь, висят три пары черќных носков. В доброту и благородство после всего случившегося не верится, и решаюсь спросить:
- Нам?
Боксер молча сбрасывает с "жердочки" подарок. Осторожно, все еще опасаясь подвоха, начинаем снимать мокрую обувь. Труднее всего сидящему в центре Махмуду - он вынужден приноравливаться то ко мне, то к движениям своего начальника, с которым его связывают наручниками с другой стороны. Наќверное, так меняет свою обувь сороконожка, если, конечно, носит ее.
Новые носки высоки, наподобие гольф, и хотя ноги приходится засовывать снова в мокрые туфли, все равно становится теплее. Так что черные носки, хочешь не хочешь, оказались единственным светлым пятном начавшегося плена. Теперь опять замереть, лелеять добрую весточку...
Но чудо на этом не кончилось. На плечи падают одеяла. Да нет, какие одеяла - это опустила на нас свои крылья надежда: если нормально стали отноќситься, то, может, все обойдется и отпустят? А что? Я, хотя и в погонах, но журналист. Борис Таукенов- управляющий филиалом Мосстройбанка в Нальчике. Махмуд Битуев - водитель инкассаторской маќшины. Мы не воевали, не стреляли...
Боксер словно читает мысли и выносит свой вердикт:
- Короче, ты - вор, - указывает на Бориса. Переводит автомат на меня: - Ты - пособник вора. А ты, - оружие в сторону Махмуда, - воќзишь воров.
Машинально отмечаю: лучше пусть держат за вора, чем за контрразведчика...
- Мы деньги не вывозили, а привозили в Грозќный. На зарплату вам же, чеченцам, - не соглашаясь, начинает кипятиться Борис. Ему что, его уши не дороги? - Это большая разница.
- Вы не тем чеченцам помогали и не той Чечне, - обрывает охранник. - А потому будете наќказаны и казнены.
Нет, одеяла не дают гарантий на надежду. К тому же темно-синий шерстяной квадрат, доставшийся банкиру, наискосок прострелен автоматной очередью. Борис тоже замечает дыры, замирает. Знак свыше? Сбросить его на землю? Ботинки Боксера рядом, тому не до сантиментов и психологических тонкоќстей, и Таукенов медленно набрасывает, словно судьбу, простреленное одеяло на свои плечи. Первая черная метка выставлена.
- Короче, сидеть на месте,- предупреждает Боксер и снова исчезает в люке.
Укутываясь в одеяла, пытаемся удобнее и поплотќнее усесться. На часах около пяти утра, ночь - кстати, самая короткая в году - уже почти прошла, и нас, несмотря на все случившееся, постепенно одолевает дремота. Краем сознания цепляю, что это глупо - спать перед тем, как тебя, скорее всего, расстреляют. Но усталость, оказывается, смыкает глаза даже смертникам. А ведь еще сутки назад я был свободен и строил какие-то планы...
2
Что есть российский офицер в плену у чеченцев? Существует ли у него возможность выжить, бежать, а в какие моменты судьба висит на волоске? Нужно ему рассчитывать только на свои силы или за него станут бороться товарищи и государство? Что происходит с трех сторон плена: у родных и близких пленника, у него самого и у охраны? Каковы они, подземные тюрьмы конца двадцатого века?
Я прилетел в Грозный в середине июня 96-го, когда война дышала еще полной грудью.
Ее легкие находились где-то в чеченских предгоќрьях, а вот сердце - сердце в Москве. И именно оно, заставляя войну дышать и жить, гнало по артеќриям оружие, продукты, боеприпасы и людей. Это в первую очередь были рабоче-крестьянские ребятишќки-солдаты, не сумевшие отмазаться от армии, и бравые до первого боя контрактники, которым за войну, исходя из рыночных законов, уже платили деньги. А возглавляли колонны, естественно, офицеры, ошалевшие от бездеќнежья, отсутствия жилья, задерганные политическими заќявлениями депутатов и невесть откуда повылезавших правозащитников "выполняй - не выполняй", "стреќляй - не стреляй", "герой - подлец".
Назад, по венам, из Чечни выталкивались цинкоќвые гробы, знакомые по Афгану как "груз 200". Не прерывалась ни на день цепочка живых, но искалеќченных солдат, подорванной техники и окончательно во всем разуверившихся, увольняющихся из армии офицеров. Все это перерабатывалось, сортировалось в военкоматах, госпиталях, складах артвооружения, где вновь готовились живительные коктейли для подќдержания войны.
Эти два потока текли навстречу друг другу совсем рядом, нигде, однако, не пересекаясь. Кто-то умный рассудил: а зачем преждевременно показывать здороќвым и сильным будущим героям, какими они могут стать после первого же боя?
Что-то подобное я отметил еще по афганской войне: ташкентский аэропорт Тузель, откуда в Кабул перебрасывался ограниченный контингент наших войск, располаќгался всего в пятистах метрах от деревообрабатываюќщего завода, где работало так называемое "нестанќдартное подразделение" по изготовлению гробов для этого самого ОКСВ. Один из летчиков военно-транспортной авиации, развозивший по стране "груз 200", однажды признался мне:
- Знаешь, когда я почувствовал, что в Афгане идет настоящая война? Думаешь, когда без передышќки забрасывали туда людей? Совсем нет. Когда карта, на которой мы отмечали аэродромы посадок с погибшими, оказалась сплошь утыкана флажками...
Впрочем, все это больше политика, в которую мне никоим образом не хотелось влезать. Моя коќмандировка в Чечню по-журналистски выглядела куда интереснее: можно ли собирать налоги во время войны? И с кого? Тема совершенно новая в нарождающихся рыночных отношениях, и покоќпаться в ней первому - нормальная мечта любого нормального газетчика. Держал в уме и вторую возможность - собрать впечатления для своей новой книги "Спецназ, который не вернется". Я должен был своими глазами увидеть, где погибали мои литературные герои - дурная привычка добывать материал для книг, а не высасывать сюжеты из пальца, "сидя" на спине. К тому же на восстановление Чечни выделялись фантастические суммы, все тверќдили об их загадочных исчезновениях, но дальше московских сплетен дело не шло. Мечталось заглянуть и за эту ширмочку...
Сам Грозный даже спустя полтора года после его взятия представлял мрачную картину. Центр лежал в сплошных развалинах. Подобное могла сотворить только авиация, и вспомнились пресс-конференции о том, что современное вооружение способно наносить точечные, избирательные удары. Хоть в открытую форточку.
Точечные удары в этой войне - это когда на российских картах определили точку - российский город Грозный, и в нее, не боясь промахнуться, выќкладывали боезапасы российские же бомбардировќщики. По российским жителям. В большинстве своем по фронтовикам и русским, которым, в отлиќчие от разбежавшихся по сельским родственникам чеченцев, уходить было некуда. Пора признаться и в этом. И какие там открытые форточки...
Накануне войны министр обороны Павел Грачев, правќда, убеждал, что способен взять город за два часа одним парашютно-десантным полком (или двумя полками за один час, что все равно относится к полному бреду). Если уж готовилась спецоперация, то ее следовало проводить еще меньшими силами. В 1979 году в Афганистане, в чужой стране, одним "мусульманским" батальоном и двумя поварами-разќведчиками сумели поменять неугодный Кремлю режим Амина, а здесь...
А здесь в новогоднюю ночь 1995 года в узкие улочки Грозного ввели танки.
Господи, в каких академиях обучались генералы, которые позволили технике войти в город без приќкрытия пехоты? Торопились преподнести подарок министру, отмечавшему в Новый год свой день рожќдения? А тот, в свою очередь, мечтал о праздничном рапорте Президенту? Думали взять дудаевцев "тепќленькими" после застольных возлияний? Но к тому времени чеченцы перешли на мусульманский каленќдарь и подобные новогодние празднества уже не отќмечали. Тем более спиртным, запрещенным по шаќриату.
А посчитал ли кто-нибудь количество гранатомеќтов, оказавшихся в руках боевиков? Танков и артилќлерии, оставленных в мятежной республике по решению правительства Гайдара? Учли, в конце концов, отчаянный, самовлюбќленный характер горцев, которым с самых высоких местных трибун дудаевцы уже внушали, что у чечена должна быть самая красивая девушка, самая модная одежда, а если он угоняет в России автомоќбиль, то самый шикарный? И что любой кавказец изначально выше русака?..
Родился тогда и анекдот, обожаемый боевиками, а потому добавляющий кое-что в понимании их харакќтера.
- Встречает чечен мужика и говорит: направо не ходи, там тебя ограбят через сто метров. Налево не ходи тоже, ограбят через двести метров. Вперед - тем более, потому что ограбят за первым поворотом. Давай я тебя ограблю здесь.
То, что Чечня и Дудаев зашли слишком далеко и нужно что-то предпринимать - в этом никто не соќмневался: жить отдельно от России, но за ее счет - слишком откровенная наглость. Подобное требовалось пресечь хотя бы в назидание другим. Но танки, самолеты по той самой точке на карте... Аргумент оружия не есть признак силы. Скорее наоборот. Им удовлеќтворяются политические амбиции и даже наказываются вместе с неугодными лидерами целые народы, но никогда не разќвязываются узлы. Тем более в национальном вопроќсе, где как бы все правы...
Федеральные войска взяли развалины города через несколько недель упорных боев, оставив с обеих сторон десятки тысяч убитых и раненых. И тут же завязли в бесконечных боях местного значения. Еще один анекќдот, уже русский:
- Что высматриваешь, рядовой Петров?
- Да не пылит ли тот парашютно-десантный полк, товарищ капитан, который закончит эту войну за два часа.
- Э-э, займись-ка делом - набей патронами магазин для очередного боя. Пыли той можно ждать годами...
Зато не по артериям и венам, а по каналам, неведомым простым смертным, потекли полноводной рекой из Москвы на отстройку только что самими же разрушенќного деньги. Много денег. Грузовики денег. Вроде не разучились с советќских времен помогать тем, кому трудно.
Двадцать строительных организаций, получивших эти суммы и право на восстановление Чечни, в свою очередь создали по два-три десятка субподрядных организаций, передоверив им строительство и поимев на этом свои проценты. Новые хозяева денег, не мудрствуя лукаво, родили еще неќсколько десятков бригад, и тоже не бескорыстно. В конечном итоге на "чеченские" деньги насело около тысячи строительных организаций, которые в Чечне на налоговый учет не стали и, соответственно, никаќких налогов не платили - ни дорожных, ни пенсиќонных, ни каких-либо других. Деньги крутились где угодно, но только не в республике, которой преднаќзначались.
Это раскопал не я, а налоговая полиция Чечни. И сумела доказать Москве, что подобным образом восќстанавливать республику можно бесконечно долго. Президент России легко издал специальный указ, обязыќвающий всех строителей стать на учет в налоговые органы по месту работы. И...
И когда я знакомился с Грозным, на его развалиќнах увидел всего один экскаватор, который, как оранжевый пыльный жук, копошился на развалинах бывшего президентского дворца. Один на весь город! Б.Н.Ельцин, к сожалению, со своими указами был грозен только для ближайшего окружения и личной администрации, дрожавшей за свои кресла.
Сама налоговая полиция размещалась в здании полуразрушенного детского садика. О его прежней принадлежности напоминали лишь песочницы, приќспособленные под курилки и места чистки оружия, широченные окна, ныне забаррикадированные мешќками с песком, да бывшая воспитательница Людмила Ивановна, перешедшая в уборщицы. Пожалуй, еще рисунок колобка на стене, насквозь прошитый в румяную щеку рваным осколком. Зато перед ним, не испугавшись взрыва, сидела целехонькая лиса и размышляла: кушать ей искалеченного уродца или полакомиться чем-нибудь более вкусным. Такая вот старинная сказочка в современном инќтерьере.
Кто знал, что в течение всего пребывания в Грозќном я сам был подобен колобку, а за мной осторожќно, чтобы не спугнуть, наблюдала другая лиса.
- На тебе, полковник, мы поставили метку, когда ты только позвонил в Грозный и сообщил о своем приезде,- признаются потом боевики. И с похвальбой, которая частенько развязывала им языки, пояснили: - У нас ведь в каждом государственном учреждении сидят свои разведчики и осведомители. Или сочувствующие. И пусть попробуют не сообщить что-то важное...
А я, наивный, трогательно прощался с теми, кто вышел меня проводить на попутке в Нальчик. А может, ее специально подсунули мне, да еще сопроводив предложение улыбкой:
- Не побоитесь ехать без охраны?
Что мог ответить я остающимся под пулями ребятам? Что боюсь? Что требую сопровождения? Подловили, подловили на десантной гордости, хотя афганский опыт подсказывал: зря сажусь к незнакомцам. А учил на собственной шкуре в Афгане: не бойся бояться, если хочешь улыбаться, а не плакать в этой жизни. Перестрахуйся. Во враждебной среде главенствует закон крокодила, обожаемый в ГРУ - Главном разведуправлении Генштаба: если вошел в одном месте, то выйди в другом. Крокодиловую кожу для дамских сумочек и мужских портмоне добывают элементарно просто: рептилии возвращаются из реки обязательно в том месте, где в нее вползли. Охотники и вкапывают именно на этих следах остроконечные пики, о которые животные сами же и распарывают себе брюхо. А всего-то и следовало - изменить маршрут. Ведь скорее всего именно среди провожающих оказался тот "охотник", кто передал по рации боевикам после нашего отъезда:
- Берите инкассаторскую "Ниву", они поехали по старопромысловской дороге.
Взяли красиво. Через час пути обогнавший нас БМВ стал подсекать "Ниву", пытаясь оттеснить ее в кювет. Мы еще ничего не поняли, а из окон высунулось по паре пулеметов. Резко оглядываюсь. Пристроившаяся сзади "шестерка" не напоминала пулеметную елочку только потому, что основным стволом в ней оказался гранатомет. А нам жестами уже прикаќзывали остановиться.
- Конец. Боевики, - шепчет сзади Махмуд.
Я еще пытаюсь надеяться на недоразумение, ведь окружающие нас люди - в родной десантной "пятнашке". Почему не взял оружие!
Борис, после выезда из Грозного сменивший за рулем водителя, по всем правилам дорожного движения замигал повороќтом и съехал на обочину. На этом взаимные любезќности закончились. Не успел он заглушить мотор, как выбежавшие из машин люди в камуфляже буквально вырвали его с сиденья. В распахнутые дверцы всунулись два длинноносых "красавчика" - так чеченцы нарекли пулеметы. Упираются в нас с Махмудом:
- Руки за голову, голову - в колени.
Команды и движения отработаны до автоматизќма - не у нас, конечно, а у боевиков. Водительское место уже занято, Борис исчез. Кортеж, прервав движение на трассе, разворачивается и мчится в обратную стороќну. Никто не вмешался в происходящее, не выбежал на помощь, не погнался вслед. Начинает доходить, что все происшедшее - по-настоящему, что это - плен и жизнь обесценилась до одной пули. До легкоќго нажатия на спусковой крючок пулемета, приставленного к голове.
Лоб, уткнутый в колени, покрывается потом, от него же липко горит спина. Неужели страх? Он - такой?
Пытаюсь лихорадочно вспомнить, что у меня есть такого, за что сразу поставят к стенке. Блокнот с записями "нечаянно" уронил, когда распахивали дверцы, и его удалось затолкать ногами под сиденье. Найдут, конечно, но потом. А вот отпечатанное на бланке редакционное задание - это моя смерть. Особенно строчки о том, что я должен собрать матеќриал о мужестве чеченских налоговых полицейских, защищавших Грозный от боевиков. Зачем печаќтал задание и брал с собой? Ну страдал бы склерозом и не помнил, зачем еду в Чечню, тогда простительно. А так будет мне сейчас чужое мужество...
Но я - уже пропал, а вот фотоаппарат... На последних кадќрах- ребята из физзащиты, охраняющие здание с раненым колобком. Их лица крупным планом. Подставил. А перед этим - снимки, где я в окружении воронежских омоновцев. Снялись на память совершенно случайно, когда они подъехали проверить наши документы. Милиционеры обвешаны оружием, победно вскинули вверх кулаки. Будут мне и кулаки...
Но кулак взметнулся и вбился в меня, как в тренировочную грушу, когда раскрыли удостовереќние.
- По-олковник?! Мразь.
Машины загнаны в лесополосу. Документы изучает огромного роста парень с вырубленным словќно из камня лицом. Наверняка из числа непримириќмых. Еще ни он, ни я не знали и даже не предполагаќли, что именно он через несколько месяцев займется моим обменом, а на прощание скажет:
- Я тебя взял, полковник, я тебя и отдаю.
Но когда это еще будет... Пока же остальные боевики хоть и с долей стеснения, отворачиваясь, но возятся в наших дорожных сумках, сортируют и делят мои командировочные деньги, спорткостюм, рубашки, туфли. Улучаю момент и незаметќно, пальцами разрываю браслет часов: может, после этого не позарятся на них? Часы очень дороги, подаќрок. И главное, чтобы не прочли название - "Генеќральские", ибо за полковника уже получил. Как же в плену начинает выпирать любая мелочь! И как легко взяли!
В Афгане вообще-то во мне сидело больше боеќвой настороженности. По крайней мере, там на опеќрации не выходил, не убрав из карманов все, что могло говорить о моей принадлежности к военной журналистике: почему-то был убежден, что из возќможного плена пехотного лейтенанта обменяют быќстрее журналиста. А вообще на случай возможного плена всегда подальше откладывались одна граната и патрон-"смертничек", чтобы случайно не израсходоќвать их в пылу боя: готовность на собственный подрыв или самострел отложилась в мозгу, как загар под афганским солнцем - не смоешь и не выветришь.
Рассчитывались варианты и при движении в коќлонне. Сидели, например, всегда на броне, но одной ногой - в люк. Знали: при стрельбе снайперов можно быстро юркнуть вниз, а ежели подрыв на мине или фугасе, то оторвет всего лишь одну ногу. Я жертвовал правой, друг - левой. Чтобы потом покуќпать одну пару обуви на двоих. Знали все и в комнаќте: в случае гибели или плена то, что лежит в тумќбочке на верхней полке, уничтожается, а остальное отправляется домой.
Существовали еще сотни мелочей, которые, оказывается, бронежилетом оберегали нас от непредвиденностей и случайностей. Не потому ли за девять лет афганской войны мы потеряли солдат меньше, чем при одном штурме Грозного? Тогда, в Афгане, всех командиров за подобное прямым ходом отправили бы на скамью подсудимых. Слишком быстро забыли Афганистан. Его уроки. Я - тоже.
И сразу же поплатился. Хорошо, что дома сказал только сыну, куда еду. Значит, там хватятся не раньќше, чем через неделю. Догадался предупредить о выезде и дежурного в Нальчике, там после восемнадцати часов начнут волноваться по поводу моего отсутствия. Позвонят оперативному дежурному в Москву. Так что можно надеяться, что часов с десяти вечера начнутся поиски. И если сразу не расстреляли, значит, время работает на нас. Надо тянуть время...
Махмуда и Бориса отвели в сторону, разбираются пока со мной, оставленным в кабине.
- Где оружие?
- Я приехал без него.
- Мужчина на войне должен быть с оружием. И стрелять из него,- усмехается Непримиримый.- А это чье?
Из-под водительского сиденья, с расчетом на эффект, извлекаются пистолет Макарова и винчестер. Подкинули?
- Мое,- подает голос Махмуд.
Непримиримый не поверил, потому даже не обернулся. В самом деле, как это так: полковќник- и без оружия!
И тут доходит - да это же полное пренебрежеќние к боевикам! Они наводят страх на Россию, заќхватывают ее города, а здесь, под носом, полковники раскатывают без оружия и охраны.
- Смелый, что ли?
Смелость или трусость здесь ни при чем. Всего лишь афганский опыт, вот здесь как раз сработавќший: пистолет на войне только мешает, а против "красавчиков" и гранатомета в засаде - новогодняя хлопушка страшнее. И все-таки хорошо, что меня не сопровождала охрана. Завяжись бой, леќтели бы от всех нас одни ошметки.
Наконец вытаскивают из машины и меня. Руки сразу назад, в жесткий захват наручников. "Нежќность" называются: чуть пошевелишься, из стальных колец мгновенно вылезают шипы. Уткнув головой в машину, обыскивают. Вытряхивают карманы. Расќсматривают часы, которые подстреленной птицей машут оборванными крыльями. Пренебрежительно возвращают:
- "Генеральские"...- Мол, не мог "Сейко" для нас приобрести.- Устраивайся,- проведя лицом по борту машины, бьют по ногам, сбивают на землю.
Оберегая лицо, стараюсь упасть на бок, как при парашютных прыжках. Локтем впиваюсь в черќнозем. Придется отстирывать пиджак.
Идиот! Каким нужно стать идиотом, чтобы думать о подобных мелочах. Чтобы вообще ехать в эту командировку. Кому что доказал? Хотел впечатлений? Налоги и война... Бред! Война - это боль, грязь, страдания. Смерть. Бессиќлие слабого и безоружного. Упоение своей всесильностью человека с оружием. Игра своей и чужими жизнями. Плен. "Спецназ, который не вернется". Я не спецназ, но уже ясно, что не вернусь тоже. Накаркал.
Начинает накрапывать дождик. Подводят Бориса и Махмуда, их сковывают одними наручниками. Автоматчики стоят по кругу, один из них уже в моей рубашке. Непримиримый рассматривает мои книги, найденные в сумке. Вычитал в сведениях обо мне что-то неприятное для себя:
- Значит, воевал в Афганистане? Убивал мусульќман? А ты знаешь, что они наши братья?
Сзади кто-то бьет ногой и прикладом. Сдерживаќюсь, не оглядываюсь. Да и что это даст, тем более, что за Афган у меня медаль "За отвагу" и орден. Надо надеть "рубашку" и держать удары. Бьют - значит, выпускают пар. Они должны бить, это для них психологическая разрядка. Держать удары... Держать... Все равно держать...
Выручая меня, недалеко от лесополосы затарахтел вертолет. Ищут нас? Вдруг с трассы все-таки передали на блокпост о захвате инкассаторской машины и начались ее поисќки?
Появление "вертушки" настораживает и конвоиров. Они выставляют в ее сторону оружие и заметно оживляются, когда гул смолкает. В сумке отыскался, наконец, и фотоаппарат. Завтра проявится пленка, и мой чистосердечный ответ про отсутстќвие оружия расценят как издевательство: на снимќке меня обнимали, кажется, четверо воронежских пулеметчиќков.
Глупо. Все глупо в этой командировке...
- Ну, а теперь колись, откуда ты,- нависает каменной глыбой Непримиримый.
- Из Москвы. Налоговая полиция России.
- Сказки рассказывай на ночь детям. Из ФСБ или ГРУ?
- Из полиции.
- Ты рискуешь вывести меня из терпения. Я ясно спросил.
- Мои документы у вас.
- "Крыша". Все это,- он потряс удостоверением, журналистским билетом, книгами,- прикрытие. Ты фээсбэшник и выполнял какие-то сложные задаќния, потому что в сорок лет просто так полковникаќми не становятся.
Такой "аргумент" крыть нечем, остается пожать плечами и молчать. Хорошо, что не два года назад поймали: полковником я стал в тридцать восемь. Просто не прятался от Афгана. На Курилах был, на Памире. Спускался в раќкетные шахты, заходил к врачам в операционные. Записывался в отряд космонавтов, прыгал с парашюќтом и форсировал в танках реки по дну. Теперь можно спросить: зачем? Все обрывается, когда тычут мордой в чернозем.
Чуть в стороне от нас подъезжают и отъезжают машины, около нас появляются и исчезают все новые люди. Им приятно пнуть меня, но делают это сзади, воровски: то ли не хотят показывать лиц, то ли им интересно наблюдать, как я дергаюсь от неожиданных ударов. А лично мне становится все равно. Первый испуг проќшел, и хотя безысходность осталась, определяю для себя главное - собраться, не паниковать. Что будет- то и приму. От меня сейчас ничего не зависит.
- Ты что такой спокойный? - видимо, я слишќком явно посылаю судьбу по течению, и это замечаќется боевиками. Недовольны: - Ну-ну, посмотрим на тебя через пару часов.
Прячась от дождя, Непримиримый залезает в каќбину и смотрит на нас, лежащих на земле, оттуќда. Бориса и Махмуда дергают меньше: все же мусульмане, соседи-балкарцы. Их могли бы вообќще-то и отпустить, это предписывает тот же закон гор. Одному оставаться, конечно, тяжко, но зато они хоть что-то сообщили бы обо мне на волю.
Постепенно темнеет, и вспоминаю сегодняшнюю дату - 21 июня. Самый длинный день в году. Самый несчастный. Наверное, самый несчастный...
Подъезжает еще одна машина. Меня поднимают, приковывают наручниками к дверце машины. Боевики расстилаќют газету, выкладывают продукты - колбаса, хлеб, бананы, помидоры, сок. Приглашают к столу сначала нас, а когда мы, скромничая, отнекиваемся от угощения, настояќтельно рекомендуют:
- На вашем месте мы бы кушали. Вами заинтеќресовались в горах, а там кормить не будут. Вообще-то, по правде, жалко вас.
Спасибо, пожелали приятного аппетита. Хороќшо, что хоть честно и откровенно. Впрочем, им-то кого и чего стыдиться? Хозяин прав даже тем, что пьян...
Вот только бы наши поторопились с поисками. Сегодня пятница, считаем, что день прошел. В субќботу Управление собственной безопасности налоќговой полиции, которому предписано разбираться как раз с захватами и освобождением заложников, всегда на службе. До обеда всегќда на рабочем месте и Директор. Значит, завтра уже что-то может быть предпринято по моему поиску. Если давать два-три дня на раскачку и переговоры, то через неделю можно ждать первых результатов. Если, конечно, в горах сразу не расстреляют. Выдержать неделю.
Как долго!
Из оперативного сообщения No 112:
"26.06.96 г. начальник дежурной части УФСНП по Чеченской Республике по телефону сообщил, что находящийся в командировке по Северному Кавказу полковник налоговой полиции Иванов Н.Ф. 21.06.96 г. выехал из г. Грозный вместе с управляющим филиала "Мосстройбанка" по г. Нальчик Таукеновым Б.А. на бронированной автомашине "Нива" гос. No.....в Нальчик. На 12.00 сегодняшнего дня вышеуказанные лица к месту назначения не прибыли.
Отделом собственной безопасности налоговой полиции Чечни проводятся розыскные мероприятия.
Ответственный дежурный Дежурной части
Федеральной службы налоговой полиции России".
На сообщении тут же появится распоряжение диќректора ФСНП России генерал-лейтенанта налоговой полиќции Сергея Николаевича Алмазова для начальника Управления собственной безопасности:
"Прошу принять срочные меры к розыску, а также разобраться с причиной задержки информаќции".
Второе выяснить оказалось не сложно: по ряду причин все это время с Чеченской Республикой отќсутствовала даже космическая связь, а Нальчик не стал докладывать в Москву о моем отсутствии - думали, просто не стал заезжать в Управление, занялся своими делами. Но сложнее всего оказалось с первым пунктом распоряжения Директора...
3
Сколько возвышенных слов посвятили люди самой короткой ночи в году! И бархатная она, и самая звездная, и тем не менее закат в ней с зорями целуется, и быстрокрылая, и светлая...
Пленная она!
Лежу прикованный цепью к батарее в какой-то комнатушке с затопленным, провонявшим все туалеќтом. Цепь короткая, и единственное, что удается, - это иногда садиться на придвинутую к стене кровать. Борис и Махмуд тоже устроились на кровати. У них она одна на двоих, как на двоих продолжают оставаться и одни наручники. Бориса время от времени выводят на кухню покуќрить, и водитель тогда блаженно разминается, осќвободившись от сиамского наручникового близнеќца.
В комнате постоянно два-три охранника, которые расположились в противоположном углу, постелив на пол одеяло. Не забывали подчеркнуть свое благоќродство:
- Мы у вас даже подушки не забрали.
Эту черту кавказцев знаю давно: сделать на коќпейку, а вообразить и расшуметься на рубль. Хотя прекрасно понимаю, что и копейки мог не поиметь. А вместо возлежания на кровати мог бы висеть на этой же цепи, но на дыбе. Так что в плену надо радоваться медякам и в самом деле считать их за рубли. И без иронии.
А вообще-то мы здесь не должны были находитьќся. Из лесополосы с первыми признаками темноты нас перевезли в горы, но сильный артобстрел, видиќмо, помешал добраться до цели, и мы вернулись. Начинаем привыкать к повязкам на глазах: куда возят и привозят - ничего не видим. Зато водят, ухватив под локоть, умело, практика чувствуется отќменная. Да и цепь на батарее стесала уже всю красќку- знать, не я первый лежу на этих одеялах. Повторяю как заклинание - не паниковать. Соќбытия вокруг станут происходить вне зависимости от моих желаний, и надо быть готовым принимать их.
- Ты что это все время спокоен? - бесит Непримиримого как раз это мое состояние. Если я хоть чуть-чуть знаю кавказцев, то паникеров и трусов они вообще презирают. Но и не любят особо горделивых. Видимо, напоказ выставлять свои внутренние решеќния не следует, надо чуть подыгрывать, чтобы не оказалось себе дороже.
Опускаю голову, начинаю отрешенно смотреть в стену, но поворот головы такой, чтобы краем глаза наблюдать за происходящим в комнате.
Непримиримый только что приехал, разбудив всех. Выложил на стол неизменный набор: колбаса, огурцы, хлеб, "пепси". Словно судьбу, переламывает пополам палку колбасы. Среди огурцов выбирает самый крупный и смачно, словно нашей судьбой, хрустит им...
Нет, у Бога, как известно, по мелочам не просят, так и сравнения с судьбой лучше не трогать.
- Или думаешь, что все обойдется?
- Продадим в рабство чабанам в горы, запоет по-другому,- устало, словно ему надоело меня угоќваривать выбирать судьбу, отзывается из своего угла рыжий охранник. Больше похожий на украинќца, чем на чеченца.
- Года на три,- соглашается Непримиримый.
Трех откусов ему хватило, чтобы уничтожить и огурец. Нас, пленников, тоже трое. Из Грозного мы выехали в три часа дня. Трижды обвила батарею цепь. На три года в рабство... Отвлекаться, не паниковать...
- А он, наверное, думает, что убежит.- Рыжий принялся за свое любимое занятие, прерванное появќлением старшего: щелкает вверх-вниз флажком предохранителя от наставленного на нас автомата. Сказал таким тоном, что становится ясно: от них в самом деле еще никто не уходил.
- Сухожилия перережем, пусть попробует,- вроде напарнику, а на самом деле мне сообщает возможное развитие событий Непримиримый.
Все это - вместо "доброе утро" и "приятного аппетита". Плен. А мысли считывает, как с компьюќтера. Психолог.
- И еще кое-что отрежем. Лишнее.- Непримиќримый поднимает палку колбасы, отсекает ножом кругляк.- Как насчет принятия мусульманства, полќковник? Знаешь, что отрезают?
Тешатся. Им можно. Им можно все. Но до чего дойдут реально? Что сейчас делается в налоговой полиции? Дома?
Из рассказа
начальника Центра общественных связей ФСНП России
генерал-майора налоговой полиции Н.Медведева:
После первого сообщения об исчезновении решили осторожно позвонить домой, жене: вдруг у нее есть какие-то дополнительные сведения. Спрашиваем аккуратно: Николай на связь не выходил? И для оправдания: мы ему здесь хотим еще одно небольшое задание подбросить. А жена уже насторожена: мол, всегда из любой командировки давал о себе знать, а на этот раз почему-то молчит.
И тут мы прокололись сами, как бы равнодушно пожав плечами:
- Ничего страшного, просто из Чечни очень трудно дозвониться.
- Из какой Чечни? Он же улетел в Ставрополь!
То, что ты пропал, становилось ясно. Собрались всем Центром: что делать в первую очередь? Наметили так.
Во-первых, каждый день звонить жене. Врать, будто нашли меня в дудаевской тюрьме, но разведчики с крыши одного из домов ежедневно видят меня на прогулке. Зарос, похудел, но бодр и здоров.
Затем поднять волну публикаций и сообщений в центральных газетах, на радио и телевидении с акцентом на то, что захвачен в первую очередь писатель Иванов, а мое воинское звание - это вторично и почти случайно у него.
Обратиться в Совет Безопасности, Государственную Думу с просьбой оказать содействие в освобождении. Подготовить встречу руководства налоговой полиции с представителями чеченской диаспоры в Москве. Подключить к вопросам освобождения Ассоциацию российских банков и "Круглый стол бизнеса России", поскольку пропал и Борис Таукенов, представитель одного из банков. Подготовить обращение писателей России к руководителям Чеченской Республики.
4-го и 5-го июля практически во всех центральных СМИ информация о захвате прошла.
Из домашних рассказов:
После разговора с Медведевым жена позвонила моим родителям на Брянщину, где отдыхали дети. Отцу с матерью ничего не сказала, но сын Санька, ничего не объясняя старшим, засобирался домой: он единственный знал, куда я поехал и что мне могло грозить. Пошел искать с двоюродным братом по селу сестру. Около магазина их подозвали незнакомые взрослые парни. Сына неожиданно скрутили, младшему брату наказали:
- Беги домой. Скажешь, брата в плен взяли. Пусть дают выкуп - выпить и закусить. И быстрее.
Потом сопоставляли эти два пленения, улыбались. Но тогда младшой побежал домой, к своему отцу, моему старшему брату Виктору. Тот, не долго думая, схватил дрын и бросился к магазину. Увидев, какая выпивка и закуска их могут ждать, охранники дали деру. Освобожденный пленник рассказал Виктору, в каком плену мог находиться я.
В поезде в купе в попутчиках сыну и дочери оказался милицейский майор. Он разговорился сНадей, та похвасталась моей книгой.
- Так это твоего папу захватили в Чечне в заложники? - удивился майор, разглядывая фотографию и фамилию автора.
- В какие заложники? - вытаращила глаза десятилетняя Надежда.
- Да мало ли Ивановых в России? - попытался смазать все сын, а сам уставился на попутчика: откуда вы знаете?
- Только что по радио передали, - виновато развел руками милиционер, отведя его в сторону. - А я думал, вы знаете.
В селе одной из последних о пленении узнала мама. Оберегали ее долго, не включали радио и даже не давали одной выйти на улицу, дабы ненароком кто-нибудь не сообщил новость.
Первой не выдержала ее подруга, журналистка местной "районки" Валентина Григорьевна Капкова:
- Я больше не могу. Получатся, что она, ничего не зная, смеется, а ее сын в это время... Не по-божески это, надо сказать.
Село наше партизанское, но Великая Отечественная подзабылась. Афганское лихо прошло стороной, хотя я как раз полтора года и служил там, а затем много раз мотался за Гиндукуш в командировки. А Чечня вообще казалась еще дальше.
Казалась...
Но только дней через двадцать, когда закончился отпуск у старшего брата Виктора, он решился поведать обо мне матери. Собрал всех в комнате.
- Что это ты, сынок? - почувствовав недоброе, заволновалась мама.
- Мама, я уезжаю, отец один не справится с известием. Надо, чтобы знала и ты: наш Николай в плену в Чечне.
...Тяжелее всего родителям оказалось ездить на стадо доить корову. Женщины собирались около пастухов и ждали их приезда - в надежде услышать новосќти.
Новостей не было. Только падали в подойник вместе с теплым сладким молоком горькие мамины слезы.
А потом люди спрашивать перестали. Увидят опущенќную голову отца - и торопятся пройти мимо, словно стыдясь своей беспомощности. Зато чистоќсердечные деревенские старушки засели за карты, гадания, распознание снов. Никогда за меня не молилось сразу столько народа! И не проклинало так моих тюремщиков. Пусть им когда-либо аукнется это проклятие русских женщин - в своей жизни каждый должен получать причитаюќщееся. У мужчин всегда считается подлостью воеќвать с теми, кто не причастен к твоей личной беде. И высокими словами о святоцй борьбе за свободу собственќную жадность и наживу на торговле людьми не прикроешь...
В эти же дни игралась свадьба моего крестника, Тимура. Он приехал с невестой в родительский дом, наполќнил красным вином до краев рюмку:
- Пусть стоит. Крестный вернется и выпьет.
Не выпил. Слишком долго меня не было, а лето стояло жаркое. Вино постепенно высыхало, в конце концов оставив на дне черно-красный сгусток. Родќным казалось - запекшейся крови. Спрятали рюмку с глаз. Только однажды мелькнула надежда, когда отцу приснился сон, будто ловит он в огороде молодого аистенка с подбитым крылом и вносит на руках в дом.
Мама рассказывала этот сон всем встречным, и те радостно вытирали слезы:
- Это сын. Значит, вернется. Вернется! К сенќтябрю вернется, когда аисты полетят.
Птицы улетели, а сон все не сбывался. А ей вспоминался уже не сон, а момент моего рождения. Весь день стояла солнечная погода, а только повезли рожать - разразилась сильнейшая гроза. Под гром и молнии по всему небу я и появился на свет.
- Да, видать, достанется этому парню в жизни, - проговорил врач, прикрывая меня от бьющих в окно сполохов.
Мама отмахнулась (креститься тогда еще не могла), а когда вернулась в палату, вновь засияло солнце. Она и успокоилась, и забыла слова доктора, пока я не полетел в Афганистан...
А вернувшийся в Москву мой сын засел за учебники. Матери сказал прямо:
- Если папа не вернется, одни мы учебу в комќмерческой академии не вытянем. Надо перепоступать в государственный вуз.
Так порой мы заставляем своих детей мгновенно взрослеть. Месяца ему хватило, чтобы подготовиться и сдать на "отлично" вступительные экзамены на юрфак Высшей школы экономики. Больше о моем пленении в семье ни разу не говорилось, на это слово наложили табу. Только жена, когда оставалась одна, каталась по полу и выла...
Так люди узнают о горе. Один из тысячи примеќров, потому что только по официальным данным к концу первой чеченской войны в плену у боевиков оставаќлось еще около тысячи четырехсот солдат и офицеров, рабочих и служащих. И в каждом доме - своя боль, бессонные ночи...
4
Утро не принесло, да и не могло принести нам никаких известий. Ясным оставалось лишь то, что квартира - перевалочный пункт и боевики вновь ждут ночи для повторной попытки пробиться в горы. Что ждет там? Кто ждет?
Времени думать - целый день. Левая рука, за которую схвачен наручниками, занемела, а так ничеќго, жить можно. Пока. Вот только бесконечные разќговоры охранников! Боевики меняются через каждые четыре часа, и каждый новый конвоир считает своим долгом выступить в роли проповедника и просветиќтеля.
Во-первых, вознесение Дудаева.
- Наш Джорик - голова. Как он ответил Грачеќву, когда тот сказал, будто ваши солдаты идут в бой умирать с улыбкой на устах? "Дадим России сто тысяч улыбочек". Джорик молодец.
- Ты, что ль, говорят, журналист? А интервью у Жорика взять не хочешь? Думаете, он мертв? Он еще улыбнется России через свои усики.
- Если выбирать - живой Дудаев или вечная война с Россией, мы выбираем вечную войну. Лишь бы Джохар остался вечно с нами.
Второй конек, словно вместе с нами охраной передавались и темы разговоров,- это презрение к России, которая якобы посылает в Чечню воевать не только и не столько солдат, сколько уголовниќков.
- А ты что, не знал? Маленький? В тюрьмах отбирают тех, кому грозит смертная казнь, и предлаќгают: или воевать в Чечню, или под приговор. Едут сюда. И здесь зверствуют.
- Да зверствуют - это только начало. Их потом, в конце службы командиры посылают в такую мясоќрубку, из которой никто не выходит живым. Чтобы не отпускать на волю. А потом экскаватором вырыќвают яму и зарывают трупы.
Справка из Генерального штаба
Вооруженных Сип России:
"Лица, находящиеся под следствием, а тем более осужденные, не подпадают под приказ Министра обороны РФ о наборе военќнослужащих на службу в Вооруженные Силы на контрактной основе. Подобных фактов не было и быть не могло".
Из справки Генеральной прокуратуры РФ.
"Фактов, устанавливающих, что в Чечню направлялись люди, ожидающие смертного приговора или просто приговора суда, Геќнеральной прокуратурой РФ не выявлено".
Не менее расхожая версия - о защитниках Брестской крепости.
- Вы хоть знаете, кто ее защищал? Почти стоќпроцентно чеченцы и ингуши. Да только мы и споќсобны были на подобное. А вы, русские, уже потом, после выселения чеченцев, приписали всю славу себе, сделали всех защитников крепости русскими.
Из беседы с Валентиной Ивановной,
сотрудником Центрального музея Вооруженных Сил:
- Брестскую крепость защищали воины двадцати восьми наќциональностей. Ни в одной книге, ни в одном проспекте, ни разу во время экскурсий мы не разделяли их по процентам. Единственное, что могу отметить: подавляющее большинство, конечно, это русќские. Были среди защитников крепости и кавказцы, но, повторяю, мы не делим их на проценты. Крепость защищал советский солдат.
Спорить в моем положении - себе дороже. Тем более все разговоры возвращаются в день сегодняшний.
- Я, что ли, хотел воевать? Что у меня, дел не было больше? Да я так катался по России, где только не был... Но прилетели ваши самолеты, разбомбили дом, убили мать - я что, должен после всего улыќбаться вам? Вот ты, полковник, если бы кто-то разќбил твой дом и убил родных? Ты бы взял в руки оружие?
Не лукавлю - взял бы. Мне легко в этом признаќваться, потому что к войне в Чечне лично я относилќся с самого начала резко отрицательно. Не друг, не брат и не сват я чеченцам, но в этом вопросе - больше сторонник, чем противник.
Но признаваться в этом, сидя на цепи, не хочется, чтобы не выглядело лизоблюдством: мол, запел солоќвьем, когда попался.
Не пою, больше молчу. Борис и Махмуд более эмоциональны, особенно когда разговор заходит о сталинских выселениях. Балкарцы тоже испили эту чашу, а Борис и родился в Казахстане. Я со своими случайными попутчиками практически незнаком, но их поведение вызывает уважение. Присутствие охраќны пока не позволяет нам общаться, но одно то, что мы все в наручниках, сближает. Похоже, и ближайќшее будущее у нас станет одинаковым, хотя моих родных сталинские чистки не коснулись и я выгляжу на фоне разговоров белой вороной.
Жутко неприятны и рассказы о "фильтрах", фильтрационных лагерях, в которых содержат аресќтованных чеченцев. Зверства, которым они якобы там подќвергаются, не поддаются описанию. По словам охраны, даже попав на "фильтры" на один час, выходишь калекой - отбивают почки, травят собаками, закапывают в землю по шею или заливают водой.
Этими разговорами жила вся Чечня, и именно это, по словам конвоиров, рождает их ответные дейќствия. Каких-либо подтверждений или опровержеќний по "фильтрам" мне не удалось найти ни у самих чеченцев, ни после в Москве. Поэтому упоминаю об этих рассказах скорее для того, чтобы яснее становиќлись мотивы отношений между чеченцами и русскиќми, где порой властвуют недоверие, обиды, слухи. Тем более одних не проклинаю и вторых не превозќношу в этой дурацкой войне: пишу, что видел, чувстќвовал и испытал. Любой другой пусть пишет свою повесть...
Чем ближе вечер, тем больше обоюдное напряжеќние. Наконец команда:
- Завязать глаза.
Махмуду на повязку досталась моя майка из сумки, Борису рубашка. Я закрываю себе глаза агитаќционным платком Международного Красного Кресќта, на котором в виде рисунков предписывается повеќдение солдат на войне: не стрелять в сторону машин и палаток с красным санитарным крестом, оказывать помощь раненым, даже если это противник, обереќгать мирное население и - словно по иронии судьќбы, для нас - гуманно относиться к пленным. Покаќзать платок своим тюремщикам?
