ТОЧКА ВОЗВРАТА

1.

- Ненавижу!

Счастливая, топнула от негодования. Тут же смутилась, вспомнив его просьбу в последний приезд: если соскучилась и хочется ко мне - топни ножкой.

"Топай сам", - не дала она тогда окончательного согласия на уговор.

Поймалась.

- Какая же ты зараза!

Обвила шею. Сама отыскала губы, успев лишь сладостно прошептать:

- Убью!

Стояли долго, пока по ногам не чиркнули тележкой: если пассажиры обходили их с равнодушным пониманием, то шнырявшим вдоль поезда носильщикам объезжать препятствие было недосуг.

- Почему ты меня всё время обманываешь? Не стыдно?

- Смешно.

- Дерзишь? И почему я тебе верю?

- Потому что ты... А ещё раз топнуть ножкой?

- Не буду! - топнула поочередно двумя. - Какая я?

- Как крест на церкви - только молиться.

- А целоваться?

- Прочь! С дороги, - на этот раз их задели и едва не увлекли за собой перехваченные липкой лентой тюки, похоронившие под собой мчавшуюся под уклон тележку.

- Все меня обижают! А ты - в первую очередь. Зачем придумал какого-то Володю? Всё, уходи, - вцепилась в куртку, зарылась лицом в её мягкий ворс. - Я тебя не знаю, я жду у пятого вагона Володю в белом плаще. С гостинцами от тебя.

- Пойдём ждать вместе.

На самом деле потащил прочь от перрона, от брюхатых тележек носильщиков, от зазывавших почти даром отвезти в любую точку столицы бескорыстных таксистов-частников, от готовых всего лишь за монетку предсказать судьбу наичестнейших цыганок.

- Хочу гостинцев, мне обещали, - упираясь, капризно не соглашалась она.

- Чупа-чупс, - попросил он у лоточницы.

Развернул на ходу фонарик на палочке, сунул карамельку себе в рот.

- Эти конфеты для твоих зубок вредны.

- Какая же ты гадина! - дотянулась, ударила по спине сумочкой. - И совсем не любишь меня. Давай лучше целоваться.

Как хотелось - не получилось. Это на перроне, при встрече или проводах, окружающие спокойно принимают любое выражение чувств. Но отойди чуть в сторону от вокзала, и ты - уже объект насмешек или зависти. Если не хуже: проходившая мимо монашка принялась истово креститься, как от нехристей.

А они просто сумасшедшее количество времени не виделись!

Но всё равно перешли на тайнопись: он топнул ногой, и она, кивнув для пущей убедительности, тоже. Он демонстративно закатил глаза: надо подумать. Она сжала кулачки: всё-таки я тебя когда-нибудь точно убью. Сдернул покаянно с головы чёрный берет "а-ля" морская пехота, сложил в мольбе руки: только не сейчас. Взгляд в сторону: ты мне вообще не нужен!

- А я и не к тебе, может быть, приехал, - он вновь залихватски водрузил берет и демонстративно уставился на туго натянутую куртку на её груди.

- Вот так всегда! Всю жизнь они у меня в конкурентках.

- Зато тебе - утешительный приз. В каком? - он поднял руки, открывая путь к подарку.

Она нырнула сразу в оба кармана. Ничего не найдя в них, застонала от возмущения и заколотила кулачками по груди.

- Всё, так жить нельзя. Дружим только семьями, целуемся только щёчками.

Он в ответ опустил к ногам дорожный пакет, принялся дышать на свои руки. Согрев, взял её раскрасневшееся от морозца личико в ладони.

- Как же я люблю тебя!

Знал, что в ответ промолчит, что эха не случится - никогда за два года знакомства она не повторила подобного хотя бы в шутку. Видел, чувствовал, что душой рвалась к нему, телом ластилась, но едва звучало его откровение - гасла. Он знал причину, и она, собственно, заключалась в нём самом: он не звал к себе. Уверен - пошла бы. Не сомневался - обоим стало бы стократ лучше и покойнее. До сегодняшнего дня загвоздка была в малом - в его семье, но нынче всё наконец-то решилось. Так что есть и сюрприз, и подарок, но только - в другом кармане...

- Лена!

Её вроде никто не должен был увидеть на Ленинградском вокзале, но уж что-что, а запросто встретить знакомого в многомиллионной Москве - этим девятым чудом света столица славилась всегда.

Нет, звали не её, но они поспешили в метро, в этот спасительный подземный круговорот, который сам прижмёт к тебе любимого человека, даст возможность побыть среди сплюснутых тел наедине и ещё привезёт в нужное место.

- К бабушке?

Лена, даже если бы и вздумала возразить, не имела никаких шансов пойти против течения. К бабушке, только к бабушке, вниз по эскалатору.

- Граждане, проходите слева, не задерживайте друг друга, - поддакнула из стеклянной будки на всю станцию дежурная.

Никто не понял тайного подтекста объявления, а он назидательно поднял вверх палец: граждане, стоящие выше меня на одну ступеньку эскалатора, метро - это транспорт повышенной опасности, и требуется выполнять все инструкции и предписания.

Несмотря на обеденное время, народу в вагонах оказалось не так уж и мало, но он сумел занять для Лены лакомое местечко между дверьми и поручнями сидений. Изображая толпу, прижался к ней, не позволяя отстранить "конкуренток".

- Не обижай их, мы ещё не поздоровались.

- Ты, между прочим, ещё не поздоровался и со мной.

- Ну-ну-ну, тебе не идет надувать щёчки. А то дядя милиционер остановит и спросит: а почему это доблестные морские пехотинцы возят в метро хомячков без корзинки?

- Повезло мне - ты такой ласковый! И приехал опять на чуть-чуть?

- Не дождёшься. До завтрашнего вечера - как минимум. Ты помнишь, что завтра - вербное воскресенье? - Он отстранился, но лишь для того, чтобы раскрыть пакет. Получив свободу, из него блаженно расправили согнутые спинки вербные веточки с бархатистыми почками, едва-едва освободившимися от липких панцирей.

- Тебя проклянут юные натуралисты и арестует зелёный патруль.

- А я сразу на Библии, Конституции и Боевом уставе Сухопутных войск чистосердечно поведаю, по какому поводу и для кого капитаном Сергеем Серышевым проделан этот благороднейший акт вандализма. И буду прямо в зале суда прощён и категорически оправдан.

- А мне расскажешь?

- Не-а. Вот этим вот ушкам ещё рано слушать взрослые слова.

Спасаясь от щекотки и сама всё прекрасно зная, Лена прильнула, прикрыла глаза. В транспорте женщины часто уходят в себя, отдаваясь воспоминаниям. Тем более, что сиреневая ветка метро длиннющая, и станция "Тушино" - в самом конце её. А на ушко шёпотом всё же рассказывается то, что запрещено слушать маленьким...

2.

Прошлой весной они точно так же мчались по московскому подземелью, вырываясь на окраину города. Потом скрипучий ветхий автобус довёз их до ещё более ветхого Дома отдыха, где, согласно веянию новых времён, не заглядывали на четырнадцатую страницу паспортов со сведениями о семейном положении. И им достался номер люкс с портретом Ленина, читающего "Правду". И - одной широкой кроватью, на которую они сразу бросили понимающий взгляд.

- Нет, - Лена категорически выставила вперед руки, едва он опустил сумку и подался к ней.

Но номер, не считая Ленина, был один на двоих, и зачем ехали сюда, понимали оба - не вербу же рвать.

Оказалось, её.

Но поначалу Лена всё искала и находила, всё придумывала и сочиняла себе занятия, любая попытка оторвать от которых рассматривалась ею как измена Родине: погоди, ещё не накрыли стол; минуту, перемоем посуду; надо хоть немного поправить шторы...

- А ведь можно ещё помыть полы, то бишь надраить палубу, - подсказал Сергей, когда фантазия её иссякла, а глаза продолжали искать очередную зацепку в оттяжке времени. - Но поскольку ты всё равно сделаешь это хуже, чем мои матросы, я отменяю твой парково-хозяйственный день. Или понесёшь от старшего по званию наказание.

- А какое оно может быть?

- Иди ко мне.

- Идти к мужчине - это наказание? Вот видишь, а я не согласна с таким отношением к нам, женщинам. И от всего нашего сообщества, от их имени... Не надо. Не хочу. Больно же.

Оттолкнулись, как два бильярдных шара, откатились каждый к своему бортику. У него под рукой оказался уже накрытый столик и он наполнил вином два гранёных стакана, первыми перечисленными в пожелтевшей описи за 1975 год. Лена у окна бесцельно водила пальчиком по стеклу.

- Я очень боюсь, что ты решишь, будто мне нужна от тебя только и исключительно постель, - объяснился издали Сергей на случай, если Лена вдруг упрекнёт его в недостаточной решительности.

- Правильно боишься.

- Тогда - всё: нельзя так нельзя, - с горечью развел он руками. Они знакомы ровно год, трижды он ухитрялся вырываться к ней из своего мурманского морского далека, но пионерское расстояние в их отношениях не сократилось ни на йоту и дружили они в самом деле только щёчками. - Поверь, я принимаю и благодарен даже той толике, чем разрешено владеть. За тебя.

Выпил один. В самом деле - всё. Они взрослые люди и каждый сам определяет, чего ему хочется. Другая бы на её месте...

Оборвал себя: если Лена не замужем, это вовсе не значит, что она может или даже должна бросаться на шею первому встречному-поперечному. Другое дело, что он не стал для неё близким и желанным: наверное, есть другой, с кем она более откровенна. Значит, не разбудил, не заинтересовал, не увлёк. Потому владейте малым, товарищ гвардии капитан - простой возможностью любоваться Леной издали и тешить своё самолюбие знакомством с такой красивой женщиной. Хотя, чёрт возьми, всё же обидно...

Лена глянула из-за плеча:

- Мы больше не дружим?

Он грустно улыбнулся ей всё так же издали, посмотрел долгим взглядом, словно запоминая и прощаясь. И - вышел из номера. Да столь неожиданно и резко, что Лена не успела остановить его ни голосом, ни жестом. Только пальчик, не дорисовав ромашку на запотевшем стекле, упал вместе с рукой на подоконник.

Комната мгновенно стала пустой, убогой, в коридоре тут же послышался топот, заурчала вода в трубах, в соседней комнате стали дергать балконную дверь, под окнами взвыла собака. Скорее всего, всё это происходило и раньше, но лишь теперь, с исчезновением Сергея, привлекло внимание и стало пугать, настораживать. Растерянно огляделась. Машинально пересчитала лепестки, что успела нарисовать в ромашке - "любит, не любит, любит"... Шесть штук, чётное, роковое для гадания количество. Но это она просто не успела дорисовать узор...

И только в этот момент на глаза попался оставленный Сергеем чёрный берет. Осторожно перевела дух. Быстро, словно за ней подсматривали и боясь не успеть, дорисовала на стекле ещё один лепесток. И даже подышала на стекло, чтобы ромашка стала видна более отчётливо. Она - любит!

Тут же испугалась снова, на этот раз уже своему состоянию: неужели Сергей занял в её жизни так много места, что она теряется без него и, в конце концов, не хочет, чтобы он когда-либо куда-либо исчезал? Но ведь он обязательно, обязательно, обязательно вернётся. Он должен, должен, должен появиться в комнате и увидеть ромашку. Он не мог, не мог, не мог вот так просто обидеться и уйти. Она, конечно, сама дура, но нельзя, нельзя, нельзя же верить всему, что исходит от женщины. Её поступки - это её сомнения.

Вернись!

Сергей услышал, широко распахнул дверь. Но вначале появился не он, а три хиленькие веточки вербы.

- Больше не нашёл. Местные старушки ободрали к празднику все вербы как липки... Ты чего дрожишь?

- Я испугалась...

- По коридору таскают новую мебель.

- ...что ты ушёл. Наверное, этого нельзя говорить.

- Я никогда не уйду от тебя. И даже не надейся.

- Тогда ура. Мне повезло. Здравствуй.

Сквозь веточки сама коснулся губами его губ, но едва задрожали оба от страсти, Лена вновь, уговаривая то ли себя, то ли его, попросила:

- И всё же так нельзя. Ведь нельзя же?!

Огляделась беспомощно по сторонам, но даже добрый дедушка Ленин, восьмое десятилетие читающий одну и ту же газету, сделал вид, будто не замечает мольбы оказавшейся в его покоях женщины. Понимая неизбежное поражение, в тайне души даже желая его, Лена вдруг уцепилась за последнюю соломинку:

- Я здесь не могу. Здесь... здесь столько народу было до нас... Прости.

Вырвалась, протиснулась на балкон мимо рассохшейся, застрявшей посреди проёма, двери. Он вышел следом, обнял застывшие в ожидании плечи, коснулся губами волос. Они показались холодными, и он принялся согревать их дыханием. Губы ощутили скрытый под прической шрам, и мимолетно подумалось, что они всё же мало знают друг друга. Но тех штрихов и моментов, деталей и полутонов, которые проявлялись в их редкие встречи, видать, хватило, чтобы у него создался не глянцевый, а объёмный портрет однажды встреченной в метро женщины. И близость с ней - не самоцель, но если она случится, он должен помочь Лене подойти к ней с достоинством. Потому что насколько он понимает женщин, их более всего страшит не "как это будет", а "что будет потом". Вот создал Бог материю...

Тепло от его ровного дыхания успокоило Лену, она расслабилась, повернулась лицом. Снова - второй раз! Сама! - поцеловала, чуть прикусив ему нижнюю губу:

- Вот тебе.

За что - явных причин вроде не было, а не из явных - лежала на поверхности: Лена так и не определилась, как себя вести, и не уверилась, что им нужна эта встреча. И спросила именно об этом:

- А что будет завтра?

Завтра он будет также благоговеть и ошалевать!

Но в её вопросе, конечно же, подразумевался больший подтекст: я становлюсь только лишь любовницей? У нас нет совместного будущего?

Она могла задавать эти вопросы, её возраст при её красоте и женственности ещё не подпадал под неизбежность одиночества. Но через несколько лет это может случиться, если потратить себя на женатого мужчину, который так и останется с другой...

- Я знаю, как всё это кончается.

Она приглашала к серьёзному разговору, она умоляла поговорить о будущем, определить её роль и место в его жизни. Он считывал её просьбу до последней запятой, до ударения в каждом слове, но ещё не был готов к ответу. Увидев на стекле рисунок, хотел погадать, но Лена отвлекла:

- И очень быстро.

В его случае ни страстно переубеждать, ни возмущаться пока не имело смысла. Он мог лишь искренне удивиться:

- Почему должно кончаться, да ещё быстро?

- А ты у нас маленький, ничего не понимаешь.

Он всё понимал, но, тем не менее, не мог даже предположить, что когда-либо ему разонравится это светлорусое чудо с миндалевидными глазами и точёным, немного скуластеньким, личиком. Восток со своими шехерезадами и гейшами отдыхает. А со своими проблемами он постарается разобраться. И по возможности быстро.

Утверждая это, медленно повёл вниз серебристый ободок молнии на её кофточке.

- Молчи! - приказал Лене, у которой округлились глаза от столь откровенной наглости человека, который доселе не позволял себе ничего подобного и близко.

- Всё равно молчи, - повторил он ещё строже, когда у Лены остановилось дыхание - кофточка распахнулась.

Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать её от балконных перил, с мольбой в голосе попросила:

- Давай уедем отсюда.

- А кто нам будет читать газету "Правда"?

- Бабушка.

Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он ещё раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, - и можно было бы никуда не ехать. Но Сергей отступил в комнату, сгрёб скатерть-самобранку с обшарпанного бутылочными пробками столика, взялся за не распакованные сумки. Он найдёт в себе силы подождать ещё. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обречённо, а в таком же трепете, как и он.

Зато Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Сергея, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределённости своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаёмся.

Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобство обеим, но требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котёнком из безопасной норки. Тем более, что стекло высохло, а Сергей так и не сосчитал лепестки на рисунке.

- Мы дураки? - всё же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

- Да.

3.

Но они всё же поехали на квартиру к её бабушке.

Сама она жила у Лены, но ключи выдавала - полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в "хрущевке", состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, но уподобляться сидящим с пивом на спинках сидений девицам и прыщавым сосункам исключалось еще категоричнее. Но включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире все едино было равносильно самоубийству. Напугали сами себя настолько, что даже когда поодиночке проскользнули на место, остались стоять, как цапли, среди темноты. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:

"Нам это было надо?"

"Не обижайся".

"Но ты ведь больше не убежишь никуда?"

"А ты хорошо обо всем подумал?"

Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:

- Мы даже руки не помыли с улицы.

Две секунды.

- С мылом, - бдительно стояла за спиной Лена.

И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.

Тем не менее, более послушным в своей жизни Сергей никогда не был. С мылом - так с мылом. Через нетерпение - но дважды.

Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор - таинственнее и притягательнее ложбинки под ними. Как изгиб локтя, как ямочка на плече, как...

Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать мысленное перечисление женских таинств, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом места, что продолжало тот самый чувственный ряд - про ямочку на плече, изгиб локтя, ложбинки под коленями... Мягкие, податливые контуры живота и ног не просто сами уходили в теплую глубину, но и уводили за собой мужские губы. Спасая себя, Лена опустилась к Сергею вниз.

- Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, - шепотом сообщила она свою великую тайну.

- Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.

Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться - грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!

Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Сергей больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле - это чувственное женское тело. Которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, полненькая фигура Лены - вся истома...

- Погоди, я приму ванную, - выбросила, наконец, перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.

Писать стихи Сергей бросил еще в школе, но тут воображение откликнулось сразу: сквозь воду он увидит...

Он ничего не увидит в темноте!

На гражданке в сторону военных народ частенько посматривает снисходительно: бедные, несчастные, зашоренные. И попадается на крючок, когда путает их сдержанность с обыкновенной офицерской исполнительностью. На самом же деле с первого дня пребывания в училище курсантов учат основному в воинской специальности: принимать решения и брать ответственность на себя. В любой обстановке. А в так любимом юмористами армейском уставе вообще предписано офицеру любой доклад начинать со слов "Я решил...".

Он решил.

- Набирай воду, я сейчас, - Сергей подался к двери.

- Нельзя!

- Я тихонько.

Глазок показал, что лестничная площадка пуста, и он выскользнул в подъезд. Военных еще учат марш-броскам, то есть бегу по пересеченной местности за короткий промежуток времени. Город для этого - идеальный полигон.

Нужные предметы нашлись не сразу, но от киоска - к киоску, и вожделенные находки согрели сердце морского волка. Пряча покупку, Сергей поскребся обратно в тайную дверь.

- Где ты был, чертушка? - не увидев ничего в руках, но по счастливому выражению лица понимая, что желаемое достигнуто, удивилась Лена. - Ведешь себя кое-как.

Он чмокнул ее в нос и поспешил в ванную. Вода была набрана, и он, закрывшись, чиркнул зажигалкой. Извлек из карманов плавающие свечи. Запалил фитильки, пустил круглые алюминиевые корзиночки по легким волнам. Затем в воду стали падать лепестки роз. Трех бутонов оказалось достаточно, чтобы вокруг огоньков заколыхалось бело-розовое покрывало.

- Прошу.

Лена, конечно, пыталась что-то предположить, но увиденное потрясло ее.

По крайней мере, Сергею захотелось увидеть это в ее широко раскрывшихся глазах. В них, конечно, первыми впрыгнули огоньки от свеч, но и ему нашлось местечко, когда Лена повернулась. Смущенная и растерянная, протянула руку, коснулась его щеки.

"Спасибо, - передалось ему состояние хозяйки. - Но это значит, что я..."

Он в ответ поцеловал мягкие подушечки пальцев с острыми, идеально округлыми каемочками ногтей:

"Передайте, что это значит только одно - мое восхищение ее красотой, трепетностью, смущением, умом. И что я очень хочу к ней".

Пальчики, запомнив тираду, добросовестно понесли информацию к сердцу хозяйки, но его взгляд даже в полутьме оказался быстрее - он не стал ждать внутренних токов, прожег расстояние. Лена мгновенно расшифровала послание, вытолкала его в коридор, захлопнула дверь. Он весь превратился в слух и уловил главное: защелка не повернулась. А на стиральную машину мягко легла одежда, лишь легонько стукнувшись замочком серебряной молнии о железо.

Выждав минуту вечности, Сергей вошел к Лене. Таинственно освещенная тремя колышущимися свечами, она лежала среди лепестков роз. Взгляд поднять постеснялась, и он сам тронул лоскутное одеяльце, закрывшее женское тело.

- Как же ты мне нравишься, - прошептал восхищенно, хотя вода предательски и старалась размазать, размыть фигуру.

- Тело или я? - вдруг насторожилась Лена. И даже принялась нагребать на себя лепестки, пряча фигуру: знай свое место, ты - вторична. Свечи, недовольные размолвкой, закачались, готовые пролить растаявший воск и, доказывая преданность покупателю, уйти "Варягами" на дно.

Но он настолько беззащитно и искренне улыбнулся женской глупости и ревности - как это можно отделять от себя собственное тело, - что Лена успокоилась. И тогда он начал поднимать ее из воды. Лепестки, не желая расставаться с понравившейся ей женщиной, стали льнуть, липнуть к ее телу, а Лена, пряча себя за веки, закрыла глаза. И хотя Сергею безумно хотелось разглядеть ее без водяных размывов, не стал смущать и прижался к ней прямо в одежде.

- Я так долго тебя ждала, - прошептала она.

4.

И вот они вновь едут по знакомому маршруту.

- Может, сразу утюг купим?

В прошлый раз, чтобы придать измятому покрывалу первозданный вид, им пришлось в поисках утюга перерыть весь гардероб, чтобы обнаружить его среди хрустальных фужеров в коробке из-под елочных игрушек. Проблемы начались позже, когда начало поджимать время ехать к поезду, требовалось возвращать находку в бумажные обертки, а он все никак не мог остыть. Лена, нервно хихикая, уже гладила им мокрые тряпицы, Сергей, пугая на подоконнике воробьев, выставлял его в форточку, но побеждать еще советский Знак качества пришлось все же в морозильной камере холодильника.

- Думаешь, он потребуется?

- Не понял!

Лена вдруг осеклась, словно раньше времени проговорилась о чем-то неприятном для себя, и теперь не знала, как продолжить разговор. Или ее заминка перед тем, как спуститься на Ленинградском вокзале в метро, тоже мела под собой какую-то основу? Вот, попробуй оставить человека одного в Москве - сразу проблемы. Пора прекращать это гиблое дело, пока не поздно. Но ведь встретила вроде искрометно, он не переставал удивляться, как после всего лишь одной совместной ночи человек может из настороженной светской дамы превратиться в задиристого, с не проходящим чувством юмора забияку. Лене это шло, потому что она, наконец-то, перестала следить за каждым своим словом, каждым жестом, и стала открытой, чистосердечной, легкой в общении. И иного теперь не надо!

- Тебе поставили в школе двойку?

- Ага. По чистописанию и поведению.

Предметы показались Сергею слишком знаковыми, и он, наклонившись, посмотрел Лене в глаза и спросил встревожено: "Что-то случилось? Что-то случилось у нас?"

"Погоди, не сразу".

"Мне страшно. Не хочу ничего плохого. Ни тебе, ни себе, ни нам, ни всему человечеству, за исключением условного или явного противника морской пехоты государства Российского".

Лена вздохнула: если бы этого можно было избежать. Улыбнулась виновато, покачала головой: "Да, бывает и так", и отвела взгляд на новую схему метро со строящимися линиями и станциями.

"Видишь, все меняется".

"Вижу. И у нас тоже все поменяется, сегодня же. Ты пока не знаешь, но я приехал, чтобы остаться с тобой навсегда".

"А ты далеко", - впервые не поняла его ответа Лена. От прежнего ершистого задиристого котенка, встретившего его на вокзале, не осталось и следа: пусть и в лакомом уголке, но в вагоне стояла уставшая, обремененная заботами женщина, так пронзительно похожая на ту, теперь уже далекую и почти забытую, настороженную даму, которая боялась остаться с ним наедине. Она что, возвращается в то время? Ей там уютнее и спокойнее?

Похоже, Лене самой стало жалко себя, на глаза навернулись слезы, и это совсем испугало Сергея. Какую станцию метро, не учтенную на схеме, он проехал, не заметив? Где была пересадка на более короткий путь? Почему схема появилась только сегодня?

"Что? Ну что у тебя? - теребил он ее за рукав кутки. - Это я виноват?"

"И ты тоже. Нам выходить".

В метро в час пик и захочешь остаться - вынесут. Основная проблема - это попасть в нужный тебе поток, а не быть выдавленным из общего русла в тупик или во второстепенную, абсолютно не нужную тебе протоку.

Но он сумел не только устоять утесом в людском водовороте, но и уловить секунду, когда между прибытием электричек вокруг проявилось пространство. Возвращая ее в день нынешний, не позволяя меняться установившимся между ними отношениям, подсознательно желая если не избежать неприятностей, то хотя бы сгладить их остроту, но в то же время и совершенно искренне Сергей стал перед Леной на колено:

"Не знаю за что, но прости".

Рисковал, что затопчут, и наверняка подобное произошло бы, но какой-то сухонький мужичок в похожем десантном берете вдруг принял на свою спину весь напор толпы, выдержал те секунды, пока Лена не кивнула в знак согласия и Сергей не встал.

- Молодец, это по нашему, - толкнул Сергея плечом десантник, наверняка подумав, про только что поспособствовал коллеге признаться в любви. И исчез в толпе.

- Ура, меня похвалили.

Лена, в отличие от прошлых встреч, не приняла шутливого тона, и это подтвердило: она слишком серьезно относится к тому, что родилось в ее душе. Хотя наверняка все окажется мелким и рассыплется в прах, когда он расскажет о цели своего приезда. А чтобы Лена не терзалась непонятными сомнениями, он не станет ждать, когда они вновь окажутся в благословенной бабушкиной комнате с утюгом среди хрусталя.

- Слушай, я голоден и совершенно трезв. Скажи, что ты тоже хочешь кушать, - попросил он Лену на выходе, когда она замерла в нерешительности перед автобусной остановкой.

Не мог не заметить, что своей просьбой он словно снял с нее бремя обязанности ехать на тайное свидание. Не только его телеграммами, звонками и короткими набегами на Москву жила его любимая женщина. У нее шла своя, совершенно незнакомая ему жизнь, но не может быть, чтобы Лена проехала точку возврата по новым схемам с незнакомыми станциями. Не может быть, потому что он не желает этого. Все машины - стоп! Команде - аврал!

- Мы идем... Куда? Где нас ждут? - Сергей огляделся.

С угла улицы ему замигал ободок с втиснутыми в него разноцветными лампочками, указывая путь в полуподвальное кафе: мы здесь, туточки, рядышком.

- Господи, спаси и сохрани, - перекрестился Сергей, едва переступив порог: явно желая выделиться самобытностью, хозяин кафе призвал в союзницы Бабу Ягу, и та, клонированная во всевозможных вариациях, видах и образах, заполонила все помещение.

Самая крупная и наверняка главная распорядительница вертепа уже протягивала руку, пристроившись в ступе у входа - то ли здороваясь, то ли прося позолотить ручку. Но при всем этом из кухни вкусно пахло блинами, в зальчике сеялся умиротворяющий мягкий свет, миленькая миниатюрная девушка играла в уголке на "Ионике" негромкий джаз - и они, переглянувшись, остались. В кабинке, правда, над ними зависли сразу три симпатичные бабуси на метлах, но если не поднимать голову, то вроде бы никто и не мешал...

- Девушка, правда, я пришел сюда с самой красивой женщиной? - прежде чем сделать заказ, попросил бледненькую худенькую официантку подтвердить очевидный факт Сергей.

Та скучно оглядела его спутницу, повела взглядом по стенам и всевозможным выступам, где замерли в ожидании ответа десятки симпатичных страшилищ: смотри, девка, гости пришли и уйдут, а тебе оставаться с нами. Так что девушка согласно кивнула, но всем видом дала понять: это потому, что клиент у нас всегда прав, а я на работе. Но у меня, конечно же, есть собственное мнение...

- Мне здесь не нравится, - поднялся Сергей.

Щелкнул по изогнутым носам старушек, оказавшихся как раз над головой. Те возмущенно закрутились на метлах, зато официантка изменилась в лице, умоляя остаться. Для нее страшнее всех постоянных обитательниц заведения и случайных гостей мог оказаться хозяин, который через тайный глаз камеры слежения, прикрытый подолом одной из старушек, наверняка следил по монитору за обстановкой в зале. А уж он не простит уплывших денег по причине каприза нанятой за полцены девицы из такого же ближнего зарубежья, как и он сам...

- Извините, - забыв о собственном мнении, залепетала девушка. - Я всего два дня здесь... Непривычно. Я на испытательном сроке...

- Мы остаемся, - пожалела ее Лена, одергивая Сергея. - Это он думает, что я красивая. А я еще красивее, чем ему кажется.

Уличенная в своих тайных мыслях, официантка совсем смутилась, зачирикала ручкой в блокнотике. У стойки бара появился хозяин - толстенький и подвижный, как ртуть, грузин, готовый улаживать инцидент и на глазах у публики расстаться с оплошавшей девицей. И Сергей вслед за Леной простил девичью дерзость:

- Мы сейчас изучим меню и пригласим вас.

А ведь учила всю жизнь армия: не менять решения, если уже ввязался в бой. А тем более ни при каких обстоятельствах не жалей противника...

5.

Но разве бедная девочка была его противником!

- Мне показалось, ты хотел что-то сказать, - попыталась отодвинуть свои признания Лена, глядя на Сергея поверх бокала с любимым французским "Ла Шасоном". Он как-то попытался найти это вино в супермаркетах, но оказалось, его привозили в Россию только в пакетах и лишь для ресторанной сети. Потому - только в разлив, потому - не для каждого дня. Но ничего, у них с Леной тоже еще вчера не было возможности видеться каждый день...

Лена ждала, но он, являя никому не нужное рыцарство, уступил пальму первенства женщине. Безраздельно верил, что его тост станет завершающим и подведет окончательную, бесповоротную и эффектную черту под их двухлетними мытарствами, сомнениями и ожиданием. И символ этого лежит в нагрудном кармашке, а не в куртке, где искала подарок Лена.

- Для меня важнее ты. Рассказывай.

Лена, все еще сомневаясь, отпила глоток вина. Со всех углов на ее смотрели хитрые и дальновидные, а потому вечные, солидарно умоляющие потерпеть и не раскрывать свои карты, Бабы Ежки. Но Лена, видимо, уже решилась, и выдержала паузу только потому, что официантка принесла салаты.

- Наверное, не в этот день это нужно было говорить, но раз ты здесь... - одним глотком выпила остаток вина - как в прорубь бросилась: - У меня появился мужчина.

Сергей коротко хохотнул. Не оттого, что не мог представить чего-то подобного, а нервно, от неожиданности.

- Ты не допускал мысли, что я кому-то могу еще понравиться? - грустно усмехнулась Лена.

- Нет-нет, это я... просто...

- И мне просто хочется по утрам просыпаться на мужском плече. Я люблю стирать мужские рубашки. Я готова бесконечное количество раз подогревать ужин, зная, что мой мужчина все равно придет ко мне. Только ко мне.

- Но ведь я...

- А что ты, Сергей? Ты - вихрь, ураган, но на один день, на час, на минуту.

Требовалось, наверное, что-то говорить, и спросил о том, что, по большому счету, совершенно не интересовало:

- Кто... он?

Лена замялась, но скрывать не стала:

- Тренер. Работает с детьми.

- И как... долго ты его знаешь?

- Несколько месяцев. И он... он сделал мне предложение.

- Ты его любишь?

- Да.

Ответ - как вызов. Пианистка поддержала решительность Лены бравым вступлением к новой мелодии, в соседней кабинке с грохотом вскрыли шампанское. Зря они пришли в логово к нечисти, надо было уходить сразу.

- Мы рады приветствовать вас в нашем кафе и желаем всем приятно провести вечер, - продолжала издевательство пианистка. Значит, основная ведьма здесь - она. А рядилась в крохотульку-принцессу...

- Но ты ведь была такой радостной при встрече, - ничего не понимал Сергей.

- Потому что... потому что я очень благодарна тебе за все, что было между нами. И как было. Ты прекрасный любовник, я таяла в твоих объятиях, но... но этого мало в жизни.

- Это все неправильно. Я против.

- А меня ты спросил? Ты меня когда-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Что, кроме постели, ты мне предлагал? А я... я не смогу, извини за грубость, как ты, кувыркаться сразу на двух простынях, - ударила наотмашь, больно, чтобы не проснулась жалость и не было возврата. И для гарантии, контрольным выстрелом, совсем невероятное из ее уст: - Ты думаешь, если удовлетворил женщину в постели, если крутил ее в разных позах, то уже осчастливил ее, и ей всего стало достаточно в этой жизни?..

Бред! Наваждение. Даже если все слова - правда, Лена не могла произнести подобного в силу своей интеллигентности. Она заболела. Она стала наркоманкой и не ведает, что творит. Не за себя - за нее боязно.

- Устала я с тобой. И потому - полюбила.

А вот теперь - страшно. Тихому голосу веришь, потому что говорящие шепотом, не срывающиеся на крик люди держат себя в руках.

Собственное признание становилось бессмысленным. Рассказать о разводе с женой - это повесить на Лену чувство вины, заставить ее мучиться...

- Получите то, что желали, - принесла пышущие жаром блины со сметаной и икрой дурочка - бледная спирохета.

- Но неужели... неужели из наших отношений ты запомнила только постель? Только то, как мы...

Сергей склонился над тарелкой. Сметана таяла на горячем блинном конвертике, и он стал наблюдать, протечет она с края или нет. Это неожиданно показалось важным, потому что все иное, что слышал, не могло происходить в реальности, это не имело к нему никакого отношения, а тем более никак не соотносилось с Леной. Да еще сейчас, когда он, ради получения квартиры уволившись в запас, обеспечил семью нормальным жильем и получил моральное право поговорить с женой о разводе. И та безропотно и безвольно, как все делала в этой жизни, кивнула, прощая и отпуская к сопернице, которая, как выяснилось, уже любит другого... Кино и немцы! Ни жилья, ни прописки, ни работы, ни нормальной человеческой профессии, ни семьи, ни любимой женщины. В секунду, пока галантно уступал право первого слова. Вдогонку рассказать о себе? Вызвать жалость? Обречь Лену на чувство вины? Переложить на ее плечи свои проблемы? Любое его слово может быть расценено именно с таких позиций, если у нее не нашлось о прошлом иных воспоминаний, кроме как про кувыркания и позы...

Лена думала о чем-то своем, ножом выкатывая красные икринки в четкие линии. Ей бы стать художником или дизайнером - все привела бы к гармонии. Кроме человеческих отношений...

Ошибался Сергей - Лена думала как раз о нем, его жене и о себе. И не под нынешний вечер приспело время расставлять все точки над "i". Месяц назад, ничего не сообщив Сергею, она приехала в его военный городок. Не подсматривать, нет. Хотелось увидеть, узнать, понять, что же держит его, почему он не может сделать выбор. Не сомневалась ни единым кусочком сердца, что любит ее, что душой давно с ней, а значит, никаких отношений не могло остаться у него с неизвестной ей женщиной, по решению ЗАГСа носящей фамилию Серышева.

Но когда увидела маленькую женщину, несущую из обледенелой колонки ведро воды в барак, почему-то названный офицерским общежитием, поняла: Сергей, даже если уйдет к ней, все равно будет постоянно оглядываться назад. И винить себя. А возможно, в каких-то моментах - и ее. Одно дело оставить жену в роскоши и ни в чем не нуждающуюся, и другое - в нетопленом бараке. Сергей разрывался между любовью и жалостью, помноженной на чувство ответственности. Хоть чуточку зная Сергея, можно было сделать вывод: он не уйдет от слабого к сильному, потому что не способен предавать. Ей повезло встретить такого мужчину в своей жизни, но - очень поздно. Хотя - лучше бы она не приезжала на Север. Лучше бы вообще ничего не видела, ничего не понимала в поведении Сергея, доверившись только судьбе.

Увидев его сегодня, вновь готова была потерять голову. И так бы, скорее всего, получилась, если бы не споткнулась при входе в метро об осуждающий взгляд женщины, чем-то отдаленно напомнившую жену Сергея. Что ей не понравилось, чему позавидовала, то только ей одной известно, но заставила Лену сжаться, уйти в скорлупу, в которой ей прекрасно жилось до момента, когда незнакомый моряк помог донести сумку. Донес - до безумия, до счастливой потери памяти, до непреходящего желания каждый день видеть его, слышать, общаться. Но к чему, зачем всему этому следовало случиться, если в самые счастливые мгновения выросла стена, которую ни перепрыгнуть, ни развалить, ни обойти? Только биться об нее в отчаянии лбом...

- Я пойду, ладно? - попросила она, надеясь, что Сергей со свойственной ему решительностью осадит, попросит остаться. Хотя бы на этот вечер.

Не осадил. Окаменел, занятый собой, своими чувствами. Проклятая армия учит своих офицеров еще и исполнительности, подчинению обстоятельств...

Лена поцеловала Сергея в щеку, но когда он все-таки попытался задержать, сама отодвинулась, выставила руку: все. Все, иначе это будет продолжаться бесконечно. А мы ставим точку.

У армии наверняка было бы больше побед, если бы в ней служили женщины...

Сергея удержал не только и не столько этот жест: в голове продолжали звучать слова про кувыркание в постели. И он, еще не определившись окончательно к случившемуся, подкожно чувствовал: он теперь никогда не сможет относиться к Лене столь безоглядно, как раньше. Потому что узнал себе цену, увидел, каким он был все это время в глазах обожаемой женщины - самовлюбленный Дон Жуан, ищущий новые позы. Но ведь она прекрасно знала, что он женат. Почему позволила приблизиться? Чтобы потом, когда у самой появится любимый мужчина, вытащить на свет самое сокровенное и превратить его в самое постыдное, презреть и унизить? Больнее ударить, оправдывая себя?

Лена тянула время, ждала от него каких-то слов, но что можно говорить, когда ты по уши в дерьме, когда сражен изуверским, идеально выверенным приемом - упреком за постель. Ибо против всего остального можно бороться, что-то доказывать и переиначивать. Оценивать же себя с позиций мужских способностей - это уподобиться чванливым самоуверенным молокососам, рассказывающим о своих подвигах в подъездах. И даже если ее фразы вырвались от отчаяния или с расчетом, он-то теперь знает, что думают о нем на самом деле...

- Но ты не пропадай, ладно? Звони, - зачем-то попросила Лена, уже набросив курточку.

Нет, он не пропадет - он просто исчезнет из ее жизни. Он слишком любил ее, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. Это нужно не иметь совести, чтобы, зная к себе подобное отношение, не сгорать от стыда, продолжать улыбаться. Тем более, если рядом с ней появился мужчина, которого она полюбила. У которого она просыпается на плече и который не кувыркается...

Оборвал себя, не позволив даже в мыслях скарбезности по отношению к Лене. При расставании виновным должен остаться один - чтобы другому, любимому, жилось легче.

Прикрыл глаза:

"Прощай".

"Прости".

"Мне больно".

"Мне тоже".

"И все равно никогда не стану отрицать, что ты меня всегда влекла и как женщина. А тебя умоляю: больше никогда не попрекай мужчину постелью".

"Каких же глупостей я тебе наговорила! Надо было все же как-нибудь по-другому..."

"Но зачем терпела рядом, почему не сказала сразу?"

"Не смотри так, иначе я расплачусь и... никуда не уйду".

"Да, конечно, я не смею тебя удерживать. Ради Бога, уходи, мне хочется остаться одному".

"Ты плачешь? Умоляю, не надо. Ты же сильнее меня".

"Ты плачешь? Теперь-то чего мокрить глазки, если все у тебя определилось".

"Я не понимаю, что ты говоришь. Мне остаться? Скажи - остаться?"

- Не заблудишься? - совсем потеряв нить ее размышлений, как можно беззаботнее отпустил ее от себя Сергей.

- Ты учил, что надо заплакать и подойти к дяде милиционеру.

"Да нет, оказывается, учил не только этому", - грустно усмехнулся Сергей, у которого заевшей пластинкой крутилось в голове: неужели в самом деле только позы, только постель!? Только Ленин, утюги, верба?

А, собственно, что еще было? Что еще могло быть, если их встречи можно пересчитать по пальцам? Какие могли быть театры, выставки, если хотелось остаться вдвоем, растерзать "конкуренток", самому уснуть на ее плече! Только и требовалось - чуть-чуть подождать, и все иное тоже обязательно пришло бы...

- Что-то не так? - больше не доверяя официантке, подошел к ним хозяин кафе.

- Все не так, - кивнул Сергей, но грузин четко уловил, что грусть клиента никоим образом не относится к его заведению, и с полупоклоном исчез.

Исчезла в проеме двери и Лена. И уже не видел Сергей, как зарыдала она на улице почти в голос, заставив одних прохожих шарахнуться от нее, других - предложить помощь. Но кто может помочь женщине, расставшейся с любимым и единственным? Потому что не было у нее никаких мужчин, никаких тренеров, да еще работающих с детьми. Придумала все на ходу, и ради одного: освободить от терзаний самого желанного и самого близкого человека. Не дать ему бросить, оставить около замерзшей колонки и в не отапливаемом бараке ту, с кем худо-бедно, но прожил более двадцати лет. Останься человеком и офицером, полковник Серышев. Был бы ты разведен - сама бы боролась за свою любовь. Но раз нет - остается бороться со своими чувствами. Но какая же это глупость, какая несправедливость в жизни!

Она что-то еще говорила себе, убеждала и тут же сомневалась. В какой-то момент почувствовала, что силы и решительность оставляют ее, еще минута - и она вернется. Сергей рассказывал про точку возврата в море, минуя которую, уже не можешь вернуться обратно. Обратно хотелось, хотелось безумно, но чтобы этого не произошло, перебежала улицу, отрезая себя от кафе и прошлого потоком машин. Все у нее в жизни начиналось с нуля, все вернулось к поезду, с которого она шла с тяжеленной сумкой, и морской полковник, ни слова не говоря, отобрал у нее поклажу и пошел рядом. И был рядом два года, два безумных года любви и счастья. И что он может подумать о ней после всего услышанного?

- Извините, вы плачете, потому что вам кого-то жалко? - перед ней уже давно стоял парень в спортивной форме. Тренер? Жизнь преподносит ей еще один шанс, который она только что сама и выдумала? Парень улыбался, готовый проявить участие - она уже знает, что останавливаются около тех, кто понравился...

- Вам жалко уходящей зимы?

Он прав, ей очень жаль уходящей зимы. Но еще больше - себя. Улыбнись сейчас человеку, и все, может быть, наладится, потому что случайный прохожий, остановившийся около чужой беды, изначально добр. Сергей ведь тоже когда-то остановился...

- Спасибо, мне уже лучше, - соврала Лена, ибо ей становилось все горше и горше.

Парень помялся, но она не дала ему никакого знака, посыла, чтобы он задержался, и спортсмен, кивнув ей, исчез за снегом. Был или не был? Где Сергей?

Сергей стоял на выходе из кафе перед протянутой рукой Бабы Яги. Не позолотил при входе костлявой шершавую ладонь - вот и получил то, чего и в страшном сне не могло привидеться. С запозданием, но придется исправляться.

Достал из нагрудного кармана красную коробочку в виде сердечка, поднял выпуклую крышку. Обручальное колечко с крохотным бриллиантиком вынулось из прорези легко - он часто доставал его, любуясь и представляя, как оно будет смотреться на руке у Лены. Лена ушла, и он надел его на костистый, с длинным коричневым ногтем, палец Бабы Яги. Улыбнулся в замершую над ним видеокамеру, кивнул напрягшейся перед броском официантке - кто успеет. И вышел.

И секла ему лицо последняя, может быть, в этом году метель. Прохожие торопились спрятаться в тепло, чтобы переждать непогоду, и лишь два человека, не замечая снега и ветра, упорными корабликами шли по улице. В противоположных направлениях. Они не захотели пережидать ненастье в бухте, и пурга трепала их паруса, подводные рифы наносили им пробоины, компас терял курс, а ветер уносил все дальше и дальше от берега. Спасительным красным светом вспыхнули вроде впереди маяки-светофоры, но это в море они дают ориентиры и манят к себе. На московских улицах они таят опасность, запрещая идти дальше. А может, наоборот, останавливая людей для того, чтобы они могли еще раз остановиться, оглянуться...