ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Яковенко Павел Владимирович
Снайпер

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.81*151  Ваша оценка:

Снайпер.

Павел Яковенко.

Введение.

  
   Красная крошка, отлетающая от кирпичных стен коттеджа под ударами пуль, окутала дом легкой дымкой. Иногда в автоматную трескотню вплетался звук бьющегося стекла, когда кто-то попадал в окна, ощерившиеся разбитыми стеклами как гигантскими акульими зубами. Перед крыльцом вытянулись две большие мертвые собаки. Когда пули попадали в них, они дергались, как будто отгоняли назойливых мух.
   Но взгляд капитана Сидельникова приковали к себе не они, а изрешеченный джип. Пара колес была прострелена, и он наклонялся вперед, словно кланялся кому-то. Капитан жевал травинку и периодически грыз ногти.
   Со стороны здания раздалась очередь. Офицер сморщился - опять кто-то неосторожно высунулся или даже подставился. Оставалось только надеяться, что защитник коттеджа промахнулся. А то, что стрелять он умеет, свидетельствовал кровавый след на траве, хороший видимый капитаном. Оттуда совсем недавно удалось оттащить раненого сержанта. А ведь он всего-то - навсего неосторожно приподнялся...
   Капитан Сидельников, строго говоря, был в полном замешательстве. Несколько часов назад в их химический батальон, располагавшийся в самом глубоком тылу СКВО, пришла депеша, от которой у дежурного по батальону отвисла челюсть.
   От них требовалось собрать боеспособное подразделение, максимально вооружиться и выдвинуться в соседний район с задачей блокировать указанный объект и захватить, по возможности, всех тех, кто там будет находиться.
   Особенно непонятно было то, почему эту милицейскую операцию должны были выполнять вооруженные силы? Настораживало требование вооружиться по максимуму. Из этого максимума в химбатальоне были только автоматы. Даже огнеметов не было - все они давным-давно отправились в Чечню, а пополнять запасы никто не собирался. Еще, правда, были гранаты. Но гранаты надо докинуть. И не просто докинуть, но и попасть куда целишься. А с этим вопросом у всего личного состава батальона были, признаться, большие проблемы.
   Тем не менее, приказ есть приказ. И собрав сорок человек личного состава, взяв два ящика гранат, и по восемь магазинов патронов на брата, на двух "шишигах" сборная "солянка" выкатилась из ворот контрольно-технического пункта...
   За спиной капитана Сидельникова послышался шорох. Офицер оглянулся. С его взглядом встретился растерянный взгляд молодого прапорщика Моисеенко.
  -- Что будем делать? - спросил он. - Все лежат. Вперед подняться невозможно... Это не наше дело. Здесь спецназ нужен. Или ОМОН какой-нибудь.
  -- ОМОН на границе с Чечней, - меланхолично ответил ему капитан, - а мы ближе всех были к этому месту.
  -- А менты - абиригены?
  -- Это тебе не срочники. Они бы просто не пошли. Им что - жить надоело?
   Им обоим пришел в голову недавний эпизод, когда они пытались узнать расположение интересующего их объекта от местного участкового. Его поймали буквально за хвост. Он уже прыгал на свой мотоцикл, и явно собирался удалиться. Увидев, что к нему приближается военный грузовик, участковый не только не перестал терзать педаль стартера, но явным образом заторопился. Чтобы остудить нетерпеливого милиционера, пришлось сделать пару выстрелов. Тогда он затормозил, но дружелюбия у него явно не прибавилось.
   Свое поведение он объяснил очень просто: "Вы приехали, постреляли - взорвали, и уехали. А мне здесь еще жить. И еще неизвестно, как на все это местные чечены посмотрят. А у меня дети маленькие и жена не работает".
   Его успокоили только обещанием, что он покажет нужный дом и тут же может сваливать. Участковый запрыгнул в машину и сидел всю дорогу со злым невидящим взглядом. Он показал коттедж издалека, потом на ходу спрыгнул и быстро скрылся из вида.
   Кто-то из солдат плюнул ему в след. Сидельников усмехнулся...
  -- Пора пускать в дело гранаты, - сказал прапорщик. - Но кто-то должен подобраться поближе - отсюда не докинуть.
   Капитан молчал. Но выбора на самом деле почти не было. Такая интенсивная и явно бесполезная стрельба поглотила большую часть боеприпасов, которые были у солдат. Еще некоторое время, и стрелять будет нечем. Очень мерзко было то, что ни одна рация не работала. Им было сто лет в обед, и ни одна не пережила бешеной гонки по кочковатой грунтовке. Все как одна заглохли. Ни помощи попросить, ни ситуацию уточнить. А ведь даже неизвестно, кто там - в этом доме?
  -- Да у нас и бросать гранаты-то никто не умеет, - подумал Сидельников вслух.
  -- Шурик учил всю дорогу.
  -- Двухгадюшник? Да он сам откуда научился?
  -- Ну, так на Пасху же брали десяток гранат... Он половину и покидал. Наловчился, значит.
   Капитан криво, очень криво усмехнулся. И через чур сильно укусил ноготь. Оторвал кусок вместе с мясом. Сидельников матюгнулся, подождал, пока боль утихнет, и крикнул в сторону залегших бойцов:
  -- Титов, ко мне!
   Солдат расслышал, оглянулся, и осторожно спустившись в ложбинку, на полусогнутых пробрался к командиру.
  -- Так, слушай внимательно! Сейчас проберешься к Шурику... Тьфу!.. Лейтенанту Носко, и скажешь вот что. Мы сейчас откроем сильный огонь с этой стороны. Пусть он отправит пару бойцов потолковее к окнам. Пусть возьмут гранат побольше. И закидают на хрен через окна этот дом... И пусть поаккуратнее там... Запомнил? Повтори!
   Румяный, пухлогубый, с по-детски распахнутыми ясными глазами, еще не испорченными ни алкоголем, ни табаком, Титов повторил все слово в слово, включая и наречие "на хрен".
  -- Давай! Дуй быстро. И сам тоже аккуратно - не подставься!
  
   Якубу было нелегко управлять обороной. Он не знал, что делать дальше. Сколько-то он продержится, но что потом? Неужели пришло и его время стать шахидом?
  -- Аллах акбар! - прошептал он. - Аллах акбар!
   Боевик сидел спиной к стене, а перед окном стояло зеркало, в которое он внимательно смотрел. Того, что там отражалось, вполне хватало для контроля за половиной окружающего пространства. Другую половину таким же нехитрым образом обозревал второй сын Арсана. Он был бледен, но держался мужественно. Якуб задумчиво усмехнулся.
   Стрельба по дому его не очень тревожила. До сих пор по нему не выстрелили ни из гранатомета, ни из огнемета. А это значит, что или их просто нет, или его хотят взять живым. Ну что ж, пусть попробуют...
   Русские явно не знали, что им делать. Попытки продвинуться пресекались Якубом длинными и точными очередями из пулемета. Кого-то он точно зацепил, потому что уже минут двадцать никаких поползновений вперед солдаты не предпринимали.
   Но вот внимательный взгляд боевика привлекло смутное отдаленное движение. Он присмотрелся. Так, явно кто-то пробирается на другой фланг. Достать его было нельзя, солдата закрывала ложбина, но зоркий Якуб отметил, что по ходу движения есть небольшой открытый участок. И его придется преодолеть по любому...
   Солдат рванулся вперед, и Якуб наконец-то смог развернуться к окну, и дать длинную очередь...
  
   И зайдется в крике мать, рухнув на колени после этих слов. И остолбенеет отец, не веря в такую жуткую новость. И замелькают перед глазами картинки. Вот роддом, и счастливая жена протягивает ему сверток с их мирно сопящим первенцем. Вот сын катается по двору на трехколесном велосипедике, и улыбка во весь рот. Вот он идет в первый класс - такой маленький и серьезный. Вот он с незнакомой девочкой - отец случайно увидел его из-за забора. Вот проводы в армию - и он пьяный, но невеселый, и та девчонка у него на коленях...
   И нет ничего! И остались только фотографии, да одежда, из которой он уже вырос. И его тщательно застеленная кровать... А дальше пустота... Ничего... Никогда...
  
   Боец, который увидел, как очередь сразила Титова, передал об этом по цепи капитану. Сидельников от такой новости почернел буквально на глазах. Еще одного солдата отправлять по тому же маршруту он уже не мог. Прапорщик почувствовал его состояние, и неизвестно, что заговорило в нем - глупость, гордость, отвага, чувство долга или всего понемножку, но он сам предложил выход, который капитан предложить бы ему не решился.
  -- Давай отсюда прорываться, - сказал Моисеенко. - Сосредоточим огонь на окнах, я добегу до забора. Потом вы опять по окнам, а я перелезу - и к стене. А там - как Бог даст!
   Забор был таким же солидным, как и сам коттедж: из красного кирпича, высокий, с башенками. Но перелезть его было на самом деле не так уж и трудно. С внешней стороны для красоты были сделаны разные кирпичные прибамбасы, на которые можно было ставить ноги, и двигаться как по лесенке. Видно, хозяевам и в голову не приходило, что им придется обороняться от кого-либо, и о неприступности забора они не побеспокоились. Моисеенко, в отличие от капитана, был парень ловкий, и такое препятствие казалось ему вполне по зубам.
  -- Ладно, - проскрипел Сидельников каким-то чужим голосом, - я не хочу тебе приказывать, но ты сам понимаешь, что это надо сделать.
   Прапорщик, конечно, не мог знать, что в этот момент фортуна повернулась к нему полубоком: зеркало, в которое дудаевец смотрел как Персей в свой щит, разлетелось на куски от случайного попадания, обдав боевика градом мелких стеклянных осколков. Теперь положение Якуба сильно осложнилось - чтобы осмотреть местность, ему надо было смотреть в окно, а значит, подставлять свою голову под вполне возможную пулю. Как бы не был он храбр, но такое положение его обескуражило. Он сам с неудовольствием отметил у себя легкие признаки паники.
  -- Успокойся, - прошептал он, - Аллах дает жизнь, и Аллах ее забирает. Ни дня больше, чем мне отведено, я не проживу. Но и меньше тоже...
  
   Капитан махнул рукой, и бойцы короткими очередями - патронов-то осталось не ахти - повели стрельбу по окнам. Моисеенко коротко всхлипнул, и рванул как на стометровке. Он бежал прямо, не петляя, и Сидельников зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел, как прапорщик прижимается к забору и тяжело дышит. Он поднял голову, и показал капитану большой палец. Сидельников поднял большой палец в ответ.
   Моисеенко повернулся к стене, подпрыгнул, резво заработал ногами, взлетел наверх, и перебросил тело на ту сторону. Капитан перекрестился. Он почувствовал, что холодный пот заливает ему глаза.
   Теперь он увидел, как прапорщик добежал до фундамента. Сидельников закричал во весь голос, чтобы стрельбу прекратили - он испугался, что случайная пуля может попасть в Моисеенко, и это будет чудовищно глупо и ужасно. Огонь утих. С другой стороны дома стрельба продолжалась, но была она какая-то вялая, непонятная.
   Ловкий прапорщик метнул гранату, и она очень удачно влетела в нижнее окно. Вторая влетела в верхнее. Послышались хлопки, и капитан заорал: "Вперед"! Он поднял свое затекшее тело и бросил его вниз по склону. Солдаты рванули за ним: все или не все, но многие. Они бежали быстрее своего командира, а тут еще Сидельников споткнулся, и со всего маха перевернулся через голову. Поэтому бойцы оказались у забора раньше него. Они перемахнули через препятствие, и кинулись к крыльцу. Противник молчал. Это добавило солдатам храбрости: они выбили дверь в дом, и всей толпой ломанулись внутрь.
   Капитан спрыгнул с забора, и вот тут в доме началась стрельба. За очередями не было слышно криков, и понять, что там творится, не попав внутрь, было нельзя. Неужели засада? Неужели их впустили в дом специально? Неужели там смертники?
   Стрельба оборвалась также внезапно, как и началась. У крыльца капитан столкнулся с прапорщиком. Они понимающе переглянулись, и один за другим прошли внутрь здания. При этом прапорщик судорожно сжимал в руке лимонку с выдернутой чекой.
   Недалеко от прихожей, на пороге кухни, с нелепо задравшейся юбкой лежала мертвая женщина. У нижней ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, раскинув руки, распластался мертвый боец. Вне сомнения мертвый: он был весь изрешечен. С такими ранами не живут.
   Моисеенко и Сидельников перешагнули тело и очень осторожно пошли на верх. Было тихо, и это пугало. Ну не могли же погибнуть все те, кто ворвался в дом? И, тем не менее, было тихо.
   Поднявшись на второй этаж, капитан сначала уперся взглядом в подростка с развороченной грудью, лежавшего на середине ковра, и отброшенный в сторону автомат. А потом он увидел своих подчиненных. Солдаты стояли неподвижно, и странно молчали. Они все, как зачарованные, смотрели в один и тот же угол комнаты. Сидельников подошел ближе, и через их спины увидел то, на что они так изумленно уставились.
   Такого презрительного, ненавидящего, гордого и сильного взгляда он не видел до этого никогда в жизни. Боевик был смертельно ранен, он сидел в луже крови. Его руки дергались, он силился их поднять, но сил на это не было.
   И все же солдаты боялись даже его взгляда. Они были похожи на бандерлогов, увидевших удава Каа. Толпа мальчишек против настоящего прирожденного убийцы. Против злобного волка.
   Чечен смотрел так, словно это он выиграл бой, а не они. Это у него был взгляд победителя. Так оставлять было нельзя...
   Капитан решительно раздвинул толпу, сделал два больших шага вперед и выстрелил боевику в голову...
  

Предисловие.

  
   С самого детства этот милый малыш с пухлыми щечками и темными глазами бусинками полюбил войну и оружие. Когда по телевизору шел фильм о войне, оторвать его от экрана было просто невозможно. Он прилипал к нему глазами и, открыв рот, замирал. Особенно приводили его в состояние экстаза батальные сцены, когда массы людей сталкивались, и пытались истребить друг друга холодным и огнестрельным оружием. В этот момент малыш не выдерживал, он поднимался с места, начинал махать руками, изображать звуки боя, и успокаивался только тогда, когда фильм кончался.
   А еще малыш любил рисовать. Он часами разглядывал книги с картинами сражений. Особенно нравилось ему "Бородино" - детская книжка, где на картинках громоздились друг на друга мертвые тела, кавалеристы разваливали саблями друг друга напополам, а артиллерист банником раскраивал череп французскому гренадеру. Насмотревшись, мальчик брал альбом, брал карандаш, и старательно рисовал битву так, как она виделась ему. Немало взрослых людей могли бы поучиться тому упорству, с которым ребенок пытался воплотить свои образы на бумаге. Отец и мать смотрели на рисунки, и с некоторым недоумением спрашивали друг у друга: кто у нас растет?
   А еще мальчик любил играть в войну. Но не с уличной детворой, с ними ему было неинтересно - они не понимали его образов, замыслов; нарушали планы. Они предпочитали какой-то грубый, зримый результат, в то время как для мальчика все было условно, его движения только символизировали реальную жизнь. Поэтому он играл один. Он играл на заднем дворе, там, где никто его не мог увидеть. Отец вырезал из дерева прекрасный немецкий автомат, дядя сделал винтовку, дед пистолет и меч. Этого вполне хватало. Разыгрывались рыцарские бои, партизанская война, сражения гражданской, Наполеоновское нашествие и многое, многое другое. Своим языком он научился воспроизводить звуки стрельбы с таким эффектом, что приводил в веселое изумление взрослых, если им, конечно, удавалось его подслушать. Игры были продолжительные, и с продолжением. Став старше, мальчик принялся за составление карт, и после каждого разыгранного им эпизода на карте появлялись новые стрелки ударов, отступлений, оккупации территорий и прочие условные символы. Фантазия работала вовсю.
   Но стоило только кому-либо появиться поблизости, или не дай Бог, увидеть его за игрой - все мгновенно прекращалось. Он опускал деревянное оружие, и молча, исподлобья буравя нарушителя своими темными глазами, ждал, когда же его оставят в покое. Никому не было доступа во внутренний мир мальчика.
   Целая коллекция солдатиков хранилась в нескольких картонных ящиках. Но они не засиживались там, нет. Почти каждый день с помощью пластмассовых и металлических фигурок разыгрывались грандиозные сражения прошлого. Тематика была самой разнообразной - мальчик увлекся историей: он читал даже учебники старших классов, рекомендованную литературу и просто все, что мог достать в своей детской библиотеке. Познания в истории войн и сражений становились все более и более приличными, а игры в войну все более и более изощренными.
   Любимая игра называлась "Астрахань". Из кубиков выстраивался город на всю площадь большого стола в парадной комнате. Бойцы изготавливались к обороне. Кого здесь только не было: звери из набора "Теремок", единичные фигурки солдат, найденные на улице, пехотинцы и моряки всех мастей, шахматные фигурки из какого-то давно потерянного комплекта и даже один пират. На другой стороне выступали два объединенных набора металлических моряков - они олицетворяли немцев.
   Игра начиналась с бомбежки города; потом волны атакующих раз за разом накатывались на первую линию обороны и устилали своими телами предместья. Ряды защитников таяли, они отступали на новые рубежи, снова отражали штурм, вновь отступали; так продолжалось до тех пор, пока не оставалось единственное здание, где готовились к последнему смертному бою остатки героических защитников города. Они прощались друг с другом, говорили торжественные слова, принимали последний бой и умирали со славой.
   Игра длилась несколько часов, и после нее мальчик на весь день чувствовал себя опустошенным. Он еще раз мысленно прокручивал в голове перипетии прошедшей игры, разбирал ошибки и намечал параметры новой.
   В десять лет отец сделал ему отличный лук. Стрелы из камыша с металлическими наконечниками, выполненными в производственном цеху местного завода, четко вонзались в деревянные стенки летней уборной, и это событие привело к появлению в жизни мальчика новой игры - "чемпионата мира по стрельбе из лука". На стенке туалета желтой краской мальчик изобразил мишень, отмерил дистанции для стрельбы, и, становясь спиной к мишени, готовил лук. Неожиданно он резко разворачивался и выпускал стрелу в цель. По результатам попадания начислялись очки. Появились постоянные герои чемпионата, своя история. Игра настолько увлекла мальчика, что на время даже военные игры были забыты.
   И даже становясь старше, он не бросал игры, пока отец не сказал ему, что до дыры в стенке туалета осталось совсем, совсем немного. Тогда ему пришлось соорудить мишень в виде щита, и установить ее отдельно от хозяйственных построек. Теперь при неудачном выстреле за стрелами приходилось довольно далеко бежать, и мальчик старался стрелять точнее.
   Апофеозом игры стало сооружение арбалета. Это было уже серьезное оружие. А когда отец случайно увидел, как сын одним метким выстрелом пронзил насквозь соседскую курицу, имевшую несчастье забраться в чужой огород, то сразу же запретил мальчику эту опасную игру. Мальчик был послушным, он беспрекословно протянул арбалет отцу, но по его внешнему виду - поникшему и печальному - было абсолютно ясно, что это ему совсем не по душе. Отец заколебался, потом протянул арбалет обратно, и только сказал: "Иди стреляй в лес... Тут люди кругом, и окна... Мало ли что".
  
  
   В четырнадцать лет мальчик впервые попал в настоящий тир.
   В школе у него появился новый предмет - начальная военная подготовка; и новый преподаватель - Павел Александрович Русаков. Отставной военный на первом же занятии проверил физическую подготовку подопечных, и остался крайне недоволен.
   "Хреново вам в армии придется, товарищи!", - сказал он. - "Будем повышать физическую культуру". Учащаяся масса встретила такую неприятную речь глухим ропотом. Но не больше. Теперь наряду с уроками физкультуры отжиматься, подтягиваться и приседать приходилось еще и на НВП. Впрочем, мальчика это не особенно раздражало: он и отжимался хорошо, и подтягивался неплохо.
   Но настоящую благодарность к Русакову он стал испытывать только с того момента, как тот привел их восьмой класс в тир местного ДОСААФа.
   Еще у входа в тир мальчик почувствовал легкий приятный озноб. По телу пробежали волной сладостные мурашки. Непонятно отчего.
   Двери открылись, оттуда выглянул седоволосый незнакомец, вопросительно посмотрел на Русакова, окинул взглядом толпу школьников, и сердито скривился:
  -- Пришли все-таки. Ну, ладно - заходите.
   Так мальчик вошел в мир, который захватил его по настоящему и надолго.
   Он полюбил запах оружейной смазки и пороха, искусственный свет люминесцентных ламп, легкую сырость длинного помещения, желтые от старости плакаты на стенах, которые с помощью картинок пытались научить стрелять посетителей; даже ворчливого деда он почти полюбил.
   Потому что он предоставил ему возможность по настоящему наслаждаться.
   А стрельба - это было наслаждение.
   Дождавшись своей очереди, (уже не мальчик, а парень), получал патроны, занимал позицию у левой стены, украдкой гладил винтовку, смотрел в прицел, открывал затвор, вставлял первый патрон, еще раз устраивался поудобнее и кричал: "Первый к стрельбе готов!"
   Дождавшись команды на огонь, плотнее упирал приклад в плечо и тщательно целился. Когда его палец медленно сгибался, по спине волнами пробегало предвкушение, а когда внезапно винтовка выплевывала пулю из ствола, то на краткий миг он терял сознание. Это было восхитительно.
   Его никто не учил, но как-то сразу стрелять он начал лучше всех в классе. Очень быстро периодичность один раз в неделю перестала его устраивать, в результате чего парень стал просить у родителей деньги на тир, чтобы ходить уже самому, вне школьных занятий. Учился он хорошо, даже прилично, и родители не стали отказывать, тем более что просил он не много.
   Теперь уже парень стрелял не только из винтовки, но и из карабина, из пистолета. Но эти виды оружия ему не понравились: не было тех восхитительных чувств, которые вновь и вновь толкали его к стрельбе из винтовки. А из нее он вскоре стал выбивать пятьдесят из пятидесяти. Старик только щелкал языком: какой талант пропадает! Из него бы вышел хороший спортсмен, но только жил то он не в городе, а в районном центре. Какие тут спортшколы, кому он нужен?
   А парень и не стремился к спортивной славе. Он наслаждался стрельбой, а не ее результатами. Все остальное происходило как бы само собой. Во всяком случае, он не чувствовал, что прикладывает к этому какие-то особые усилия.
  
   До самого окончания школы Саша Куценко не давал родителям никакого ответа на все чаще и чаще задаваемый вопрос: куда ты хочешь пойти учиться? На семейных ужинах отец пытался устроить дискуссию по этому жизненно важному вопросу, но наталкивался на глухое неприятие сына. Дело было в том, что он и сам не знал, куда ему пойти учиться. Если честно, глубоко в душе, он хотел поступить в физкультурный институт, на стрельбу. Но он точно выяснил, что в ближайшем учебном заведении такого рода кафедра стрельбы отсутствовала, а ехать куда-то в другой город, помимо областного центра, ему бы явно запретили родители. А другие профессии его привлекали мало.
   На следующее утро после выпускного бала, прямо с порога, вернувшись со встречи рассвета на реке, он заявил родителям: "Поеду в сельскохозяйственный, на бухгалтера". Отец только рот раскрыл от удивления: с чего бы это вдруг, да такое неожиданное решение. Сын объяснил просто: "Сейчас бухгалтера в большом почете. Хочу побольше денег получать. Да и работа с чистыми руками, а инженеры сейчас и даром никому не нужны"! Отец молча проглотил пилюлю - на дворе стоял июнь 1993 года, у семьи начались денежные трудности.
   Но на самом деле решение Саша принял совсем по другому поводу: бухгалтерский учет нравился ему не больше, чем все остальные занятия вместе взятые, кроме, конечно, стрельбы. А дело было в том, что на реке он случайно подслушал разговор двух одноклассниц, одна из которых была Галей Гречаной, по которой Саша тайком вздыхал уже с шестого класса. Галя доверительно сообщила подруге, что идет на бухгалтерский учет в сельскохозяйственный институт, что тетка обещала помочь с поступлением, и тому подобное. Саша, недолго думая, прикинул, что если он поступит с ней на один курс, то точно не упустит ее из поля зрения, а там чем черт не шутит? А бухгалтерский учет, не бухгалтерский учет - какая разница? Главное, что из бывших одноклассников рядом с Галей окажется, скорее всего, он один, и ей, волей-неволей, придется быть к нему ближе. А из этого можно будет что-то, да и извлечь.
   Мама отнеслась к решению сына с радостью. Бухгалтер - работа чистая, по нынешним временам в почете, так что все правильно. Оставался только самый "пустяк" - поступить.
  

Глава 1.

   В пустой аудитории, за преподавательским столом, друг напротив друга, сидели двое. Один, невысокий, крепко сбитый, темноволосый парень, вся фигура которого выражала безграничное отчаяние, и женщина неопределенного возраста, горбоносая, осветленная, и накрашенная как кукла.
  -- Элла Эмильевна! Может быть, все-таки поставите мне "троечку", а?
  -- Извини, Куценко, я от своих слов не отступаю. Философию ты не знаешь - она не для твоей головы. И не узнаешь никогда. Ты вполне заслуживаешь "двойки" - это тебе подтвердит любой преподаватель. Но только чтобы дать тебе возможность учиться дальше, я прошу скромную сумму в двести долларов.
   Саша не поднимал глаза, он боялся, что философичка прочтет в них все, что он о ней думает. Ему и так хватало неприятностей.
  -- Вы два раза пытались сдать экзамен: результаты удручающие - сами знаете. А двести долларов, - она бросила быстрый взгляд на дверь, - нормальная для нашего института, и особенно для экономического факультета, такса.
  -- Ну нет у меня таких денег. И у родителей нет. Где я их возьму?
  -- Это твои проблемы. Раньше надо было думать. А теперь извини, у меня свои дела!
   Элла Эмильевна элегантно поднялась с мягкого стула, подхватила дамскую сумочку, и почти торжественно выплыла из кабинета. Саша с ненавистью посмотрел ей вслед.
  -- Сука!
   Студент уперся ладонью в лоб, барабаня пальцами левой руки по столу, и задумался. А подумать было о чем. Назревала катастрофа. Первая сессия на втором курсе горела синим пламенем.
  -- И надо же было пройти "вышку", чтобы сгореть на философии!
   Он чуть улыбнулся, вспомнив, сколько сил ушло на весеннюю сдачу высшей математики, на которой сгорела пятая часть курса, а он прошел хоть и не без труда, но четко, не дав никому усомниться в своем праве на дальнейшую учебу. Но тут же его лицо опять приняло мрачное выражение: барабань - не барабань пальцами, а решения нет. По крайней мере, он его не находит.
   Вся эта сложная ситуация выросла из одного мелкого происшествия, как оно казалось поначалу. Но, сами знаете, обычно крупные неприятности начинаются с пустяков, например, капитальный ремонт двигателя - с легкого, едва заметного стука; так и здесь, начало было мелким и нелепым.
   Перед первым семинаром по философии на втором курсе был обед. Саша, Слава и Леха в полупустой студенческой столовой употребляли пиво. Немного, по бутылке на брата, но пиво было крепкое, и на семинар они появились уже, как говорится, под хмельком.
   Элла Эмильевна запоздала, вошла в аудиторию запыхавшись, но, усевшись за стол, тут же чутко повела носом, оглядела внимательно студентов, хотя ничего не сказала.
  -- Вот это нюх! - восторженно прошептал Леха, наклонившись к Сашиному уху.
  -- Ага!
   На первом же занятии философичка завела речь о главной проблеме философии - конфликте материализма и идеализма. Однако студенты в это время пошли уже разговорчивые, поболтать на отвлеченные темы любили, диспут быстро ушел в другие плоскости. И надо же было Саше ляпнуть вслух о главной проблеме современности - наличии жидомасонского заговора. Другие болтуны заспорили с ним; молодежь в выражениях не стеснялась; и как-то никто не заметил, что Элла Эмильевна давно молчит. К сожалению, Саша заметил это последним; и пока умолкавшие по очереди однокурсники затыкались, он по-прежнему выдвигал какие-то доводы против евреев: хотя, на самом деле, никаких чувств по отношению к ним он просто не имел. Но спор есть спор, а оставаться побежденным Саша терпеть не мог, тем более, что в голове играло пиво.
   Он даже обрадовался, что последнее слово осталось за ним, но моментально осекся, когда увидел, КАК смотрит на него философичка.
  -- Это был очень интересный диспут, - сказала она, собрала бумаги и вышла. Причем до окончания пары оставалось еще двадцать минут.
  -- Ну, ты влип, лопух! - заржал Дима Носко - длинный, худой и горбоносый. - Она же из этих. Из этих самых!
  -- Да?..
   Внезапно однокурсники развеселились: им подарили целых двадцать минут. Они моментально забыли о возникшей Сашиной проблеме, и предались занятиям, интересовавшим их значительно более. Один только Саша остался сидеть за партой, и думать: во что же он все-таки влип?
  
   На следующих занятиях Элла Эмильевна ни разу не задала ни одного вопроса в Сашину сторону. У него складывалось впечатление, что она делала это неспроста, а чуть ли не демонстративно. Он даже предпринял попытку подойти извиниться перед ней.
  -- За что? - спросила она фальшивым голосом. - Вы ведь только высказали свою точку зрения! Зачем просить за это прощение?
   Таким образом, настроение у Саши Куценко стало препоганым на все оставшиеся дни. Он даже начал отчаянно зубрить философию, но, честное слово, это была такая муть, что никак не желала откладываться у него в голове ни под каким соусом. Он уже начал лелеять надежду на взятку. Жаль только, что даже представить сумму, которая ему потребуется, он не мог, и не знал, у кого спросить. И, кроме того, еще предстояло пренеприятнейшее объяснение с родителями.
   Только одно он никак представлять не хотел - отчисление из института. Это был бы крах всего. Это: нудные объяснения с родителями, потеря образования, отсутствие перспектив, и, наконец, служба в армии. Косить он не умел, и не хотел. И все же, несмотря ни на что, Саша надеялся на благополучный исход.
  
   В аудиторию влетел первый первокурсник, и уставился на старшекурсника недоумевающим взглядом. Куценко поднял сумку на плечо, с грохотом отшвырнул от себя и без того полуинвалидный казенный стул, и отправился на выход. В коридоре пришлось грудью разрезать массу стремящегося на занятия первого курса. Этот процесс временно отвлек его, но, выйдя из запруженного коридора в пустую рекреацию, Саша почувствовал подступающие слезы. Все пропало. Денег не было, прощения не было, времени на пересдачу тоже не было. Было предупреждение из деканата, что если завтра не будет представлен положительный результат экзамена, то через неделю он должен прийти за документами. А дальше он и экономический факультет поведут раздельное существование.
   Не будет Славика, не будет Лехи. И Саша улыбнулся, вспомнив, какой шок он испытал, когда узнал, что он поступил в институт, а Галя Гречаная, из-за которой весь сыр-бор и разгорелся, нет. Он тогда долго вертел головой, соображая, как такое могло быть. Видно, судьба. Кстати, Галка уже вышла замуж за бывшего одноклассника, чего, собственно, и следовало ожидать.
   Теперь он ничуть не жалел о выборе, бухгалтерский учет ему понравился. В нем все был логично, понятно и расписано, а логику в событиях Саша предпочитал всегда. В отличие от многословной и нелогичной философии.
  -- А теперь всему конец! - сказал он вслух, и порвал извещение деканата.
  
  

Глава 2.

  
  
   Сначала показалось облако пыли, а затем из него вынырнули одна, две, три "шишиги", переваливающиеся на ухабах, грязные и натужно ревущие.
   Часовой в бронежилете на голое тело, с вершины искусственного кургана, радостно заорал:
  -- Смена! Смена едет!
   Был полдень жаркого майского дня. Основная масса солдат мирно дрыхла в блиндажах, но от такой новости все как один выскочили на подобие плаца - площадку, окруженную со всех сторон земляными валами, и уставились на прибывших. Последним из командирского блиндажа солидно вышел молодой лейтенант в выгоревшем камуфляже без знаков различия, с болтающимся на правом плече АКС, и, приставив козырьком ладонь к глазам, пытался выглядеть нового командира блокпоста.
   А тот уже шел к нему. Камуфляж новый, чистенький, начищенные берцы, на погонах звездочки, на плече АКСУ. По дороге он обернулся, крикнул:
  -- Построиться у машин! И не отходить! - И снова заспешил к лейтенанту.
   Выгоревший лейтенант довольно скептически смотрел на действия нового, но только легкой усмешке позволил он коснуться своих губ, и быстро ее убрал.
   Подошедший молодой представился первым:
  -- Лейтенант Дробязко! Прибыл на вашу смену.
  -- Лейтенант Семенов! Смену сдам. Давно пора. Пойдем, сразу же опишу обстановку, да и собираться начну. Поздновато вы, могли бы и с утра приехать.
  -- Понимаешь, я лицо...
  -- Подневольное. Сам знаю. Поэтому пойдем смотреть. Тебе здесь теперь жить!
   Лейтенанту Семенову было чем похвалиться. Во-первых, все огневые точки были обложены бетонными плитами, траншеи выкопаны в полный рост, для спуска и подъема имелись ступеньки, для машины укрытия изготовили - тоже на труд не поскупились. Но это не все. Жилые блиндажи изнутри обложили досками, так, что и вправду напоминало жилье, стояли самодельные буржуйки для холодной погоды. А во-вторых, имелась подземная баня: с предбанником, душем, и парной. Дробязко только рот открывал по мере осмотра.
  -- Что? Думаешь, рай земной? - уже открыто усмехнулся Семенов. - А теперь о деле... По направлению на юго-запад - Бамут. Между прочим, оттуда вполне добивают досюда из ПТУРСов. Недавно колонна здесь опрометчиво остановилась: вон с того склона, видишь, запустили, и "Урал" накрылся. Четыре трупа. Так что, имей в виду. Далее. По направлению на юго-восток развалины какого-то сельскохозяйственного объекта, вроде бы, фермы, но точно не знаю. Оттуда по ночам стреляет снайпер - очень точно: у нас двое убитых. Пойдем, покажу место, где это случилось.
   Они направились по передней траншее налево и через несколько метров Дробязко увидел втиснутую в грунт деревянную табличку: "На этом месте 28.02.96г. пал от пули снайпера Гаррифулин Рустам. Вечная память".
  -- Вторая табличка дальше, - пояснил Семенов. - Смотри, твоя задача, чтобы таких табличек больше не было.
  -- Понимаю, - бравый вид Дробязко как-то постепенно тускнел.
  -- Да ты не переживай! Мы отстояли, и ты отстоишь! - ободряюще хлопнул его по плечу уже открыто улыбающийся Семенов. - Первый раз в Чечне?
  -- Да. Первый. Училище год назад закончил. Владикавказское общевойсковое.
  -- А я Алмаатинское - два года назад... Ну, давай. Пошел я собираться. Как только уеду - назначай смены, посты, а главное - помни о снайпере. Его, правда, уже неделю нет, но вернуться может в любую минуту. Учти.
  
   Саша Куценко стоял на том самом месте, где полуголый часовой первым заметил приближающуюся долгожданную смену. На верху было построено укрепление из наполненных землей цинков из-под патронов. Их было столько, что Саша невольно покрутил в удивлении головой. Сооружение выглядело надежным, а с вершины открывалась широкая панорама местности: буйная зелень, обросшие горы, мелколесье предгорий, далеко-далеко - снежные вершины, а выше, чем они - голубое бездонное небо.
   Саша поднял СВД и через прицел принялся просматривать ближайшие окрестности: мало ли что. В Чечне он тоже был впервые, но разговоров успел наслушаться вдоволь. Где была правда, где вымысел, а где и то и другое вместе, конечно, сам не увидишь - не поймешь. Но страху нагнали.
   Служить Саша, не имеющий никаких особых навыков, попал в обычную пехоту. Как и все мучился на курсе молодого бойца - физическая нагрузка была непривычно большой, а кормили плохо. Если и был на нем какой лишний жирок на гражданке, то он мгновенно исчез не прощаясь. На полигоне стреляли только из автоматов. Ему не понравилось, отстрелялся он средне, оружие не полюбил. И с тревогой сам себя спрашивал по ночам: не потерял ли навык, что случилось?
   А после распределения по ротам и взводам узнал, что по "штатке" его записали пулеметчиком. Тогда он сам подошел к взводному и сказал, что хочет быть снайпером, и прилично стреляет.
  -- Снайпером? - удивился взводный. - А где же ты учился?
  -- Я в тир ходил, разряд имею, - насчет разряда Саша соврал, но очень не хотелось быть пулеметчиком.
  -- Ладно, давай. Но после стрельб если увижу, что соврал, то пеняй на себя.
   Но эта угроза была пустой. Из-за такой мелочи не стал бы лейтенант ничего делать. А на ближайших стрельбах Саша Куценко показал абсолютно лучший результат батальона, так что его вроде бы хотели даже в разведроту забрать, но почему-то передумали. Впрочем, Саша не огорчился, он уже привык к сослуживцам, тем более что коллектив подобрался неплохой, можно сказать, даже дружный: "деды" не слишком наезжали, и молодые между собой особо не грызлись. А менять шило на мыло Саша не хотел. Так он и остался в своей роте: приобрел некоторое уважение со стороны сослуживцев, и расположение начальства. И когда к нему в гости приехали родители, то проблем с увольнением на три дня не возникло. Мать с отцом сняли квартиру недалеко от части, он поселился вместе с ними, и целых три дня отъедался, не забыв, естественно, оставить подарки для "дедов" и друзей по роте.
   Результатом поездки остались небольшая сумма денег, которую хозяйка квартиры обязалась хранить и выдавать по первому требованию, и большой шмат сала, который тоже можно было прийти и съесть у нее.
   Он истратил все деньги и съел все сало за неделю до отправки в Чечню. Повезло.
  
   Саша вздрогнул от громких звуков песни, раздавшихся с "плаца". Отъезжающие построились, и громко ревели слова собственноручно сочиненного гимна - уж больно не отредактирован был текст. Недостаток текста и аранжировки военнослужащие с лихвой компенсировали энтузиазмом исполнения. Попрыгали на свои БТРы и укатили. Причем летели так, словно за ними черти гнались. На "плацу" остался несколько растерянный лейтенант Дробязко и, только что проснувшийся, прапорщик Карпин.
   Наконец, лейтенант преодолел нерешительность, и приказал строиться.
  -- Слушайте приказ. Машины - в укрытия: Перфильев - туда; Симонов - туда; Оченаш - туда. Ясно?.. Далее. Первое отделение занимает блиндаж у въезда, второе отделение - тот, который у них прямо за спиной, третье - вон там. Ясно?
   Он показал пальцем, слегка задумался, и продолжил:
  -- Сержант Блинов, распределите людей вашего отделения по постам... Пока все. Выполняйте.
   Дробязко с прапорщиком отправились занимать командирский блиндаж, когда внезапно у въезда на блокпост засигналила машина.
  -- Кого это еще принесло? - удивился Карпин.- Что за чудо?
   Чудом оказалась еще одна "шишига", из кабины которой выпрыгнул и заторопился к Дробязко, чуть не упав, лейтенант - минометчик Алексей Саблин. Он привез два расчета "подносов" - 82-мм минометов - и личное указание начальника штаба об усилении бдительности. Саблин был кадровым офицером, что производило благоприятное впечатление на фоне засилья в артиллерии среди взводных неразумных "пиджаков". "С этим мы споемся!" - радостно подумал Дробязко. А прапорщик подумал: "А кормить кто их будет? У нас на них рацион не предусмотрен".
   Увидев выразительный взгляд Карпина Саблин сходу ответил на черные мысли прапорщика:
  -- А у нас сухой паек на трое суток.
  -- А что, в ближайшее время что-то ожидается?
  -- Да вроде того. Но точно я не знаю.
  -- Ну что ж, прошу к нашему шалашу. Устраивайся с нами. Все обсудим.
  
   Солнце клонилось к закату, и после краткого обсуждения решили минометы не разворачивать, машину минометчиков укрыть за бугром, хотя и за внешней стороной блокпоста, но лучшего места все равно не было; распределили смены по отделениям, договорились, кто и когда будет проверять посты; Саблин с торжественным криком достал бутылку водки, и на землю упала ночная мгла.
   В это время Саша Куценко стоял на своем боевом посту, вглядывался в темноту, и вспоминал разными нехорошими словами Эмму Эмильевну, которая выкинула его из института. Родители, правда, сказали, что после армии он может восстановиться, по крайней мере, на заочное обучение точно. Оставался пустяк - дожить до этого заочного обучения. О том, что он сейчас в Чечне, Саша родителям так и не написал - не хватило ни времени, ни духу.
   Через полчаса сидеть в одиночестве ему надоело, и он отправился в гости к ближайшему посту, где, по раздававшемуся легкому шуму, уже были гости.
  -- Привет, братва! - весело сказал он, появившись на участке Рыжего. Кроме него, там сидело еще двое - Папуас и Хавчик.
  -- Курить есть? - вместо приветствия нетерпеливо спросил Хавчик. - Уши вянут.
  -- Так я ж не курю!
   Действительно, Саша не курил, как ни странно. В роте он был один некурящий, и поначалу это вызывало раздражение у сослуживцев, но со временем перемололось, и даже наоборот, некурящий Куцый стал достопримечательностью.
  -- А черт, это ты, Куцый? Сразу не признал, - Хавчик расстроился, судя по голосу.
  -- Я не курю, но у меня есть!
  -- Откуда?!
  -- Ну так давали же "Астру", я и взял. Не прощелкал.
  -- Ну так давай ... быстрее!
   Саша снисходительно протянул им ровно три сигареты:
  -- Курите, бедолаги!
   Троица зашевелилась, полезли искать спички. Нашли не сразу. Начали прикуривать, и Рыжий спросил:
  -- А вы знаете, почему кто третий прикуривает, тот умрет?
  -- Поч.... А-а-а-а!!!
   Сашино лицо обрызгало горячей жидкостью, он непроизвольно присел и вжался в землю. Душераздирающе кричал Хавчик. Все растерялись, и словно застыли. Послышались недоуменные, испуганные голоса.
  -- Сюда! Быстрее сюда! - Саша от испуга сам начал вопить как резаный.
   Первым по траншее примчался прапорщик:
  -- Что у вас случилось? Ого! Что с ним?
  -- Я не знаю, - честно ответил Саша, успокаиваясь, присутствие прапорщика придало ему духу, - но, похоже, он ранен.
  -- Берите его, и тащите к нам в блиндаж, быстро.
   Рыжий и Саша потянули Хавчика на себе вслед за прапорщиком, который шел по траншее и орал:
  -- Не высовываться! Все на места! Готовность номер один!
   Бедный Хавчик уже не орал, а только стонал. Когда его втянули в командирский блиндаж и зажгли свет, то прапорщик только и сказал, что:
  -- Да-а-а-а....
   Плеча у Хавчика не было, исчезло; на чем держалась рука, непонятно, и он истекал кровью.
   Первым опомнился Саблин: он вытащил из большого кармана тюбик обезболивающего и с размаху засадил его в ногу раненого; потом поднял глаза и заорал:
  -- Ну чего стоите! Тащите бинты!!
  -- Радист! Вызывай штаб!
  -- Не могу! Не отвечают!
  -- Почему не отвечают!!
  -- Слышь, лейтенант, а в полночь частоту меняют, ты в курсе?
  -- Как меняют? А, черт, точно. Мне же говорили! Куда же я записал?! Не могу найти!!
  -- Может в "шишигу" его, и так отвезем? Тут до базы километров семь - восемь!
  -- Ага! Сейчас демаскируем машину, и снайпер по ней как даст: сейчас один раненый, а будут еще, а не дай Бог, в бензобак?
  -- Ну, а что делать-то тогда, он до утра выдержит?
   Пока Саблин пытался не слишком умело перебинтовать солдата, на пол натекла целая лужа крови. Прапорщик внимательно присмотрелся к лицу Хавчика, и тихо сказал:
  -- А уже ничего и не надо делать - он умер!
   И действительно, парень потерял столько крови, что жизнь из него просто вытекла; он стал белым в обманчивом электрическом свете, и черты его лица заострились. Дробязко сел на пол, обхватил голову руками, и завыл, раскачиваясь всем телом: в первую же ночь потерять солдата, а ведь предупреждали о снайпере, как же так?!
   Саблин и Карпин молчали, радист в углу съежился, будто хотел превратиться в точку.
  
   Прошла кошмарная ночь; тело Хавчика положили в тенек, накрыв плащ-палаткой. Бойцы старались не смотреть в его сторону - в теплую весеннюю погоду внезапно пробирал до костей лютый холод. Наверное, это был страх: "вот и меня тоже так могут".
   В полдень приехал на БМП начальник штаба Гогниев. Пока тело грузили на машину, он отозвал в сторону лейтенантов и долго задумчиво молчал. Потом поднял голову, и сказал, как отрезал:
  -- Чтоб больше такого не было! Делайте, что хотите!
   Повернулся, взлетел на броню и уехал, не оглядываясь.
   Лейтенанты постояли на месте, потом Дробязко посмотрел в сторону кургана:
  -- Пойдем, там местность осмотрим и посоветуемся.
  -- Пойдем...
   На кургане они прогнали часового; Саблин облокотился на бруствер и жизнерадостным тоном произнес:
  -- Я знаю, как завалить этого гада!
   У лейтенанта минометчиков настроение резко поднялось: начальник штаба не заметил не выставленных минометов; в другое время, если бы он просек этот казус, то оторвал бы Саблину голову одним движением. А если бы заметил сейчас, то запросто отдал бы под трибунал. Все то время, пока Гогниев присутствовал на блокпосту, у минометчика в животе царил холод, а по спине тек пот. И сейчас он испытывал настоящий "отходняк", пережив далеко не самые приятные минуты в своей жизни.
  -- Я знаю, как завалить снайпера! - повторил он.
  -- Как?
  -- Я сейчас по-тихому, скрытно, разверну свои два расчета, рассчитаю параметры наводки, и ночью долбану по развалинам!
  -- Так просто?! Так просто не бывает!.. У тебя что из приборов-то есть?
  -- Есть, не переживай. У меня буссоль, ЛПР - больше ничего и не надо. Днем выполним полупрямую наводку, без пристрелки, и готово.
  -- Вот - вот. Без пристрелки. А то я вас не знаю: чуть ветер подул в другую сторону - у вас мины на километр от цели ложатся.
  -- Ну, не без этого. А что ты можешь предложить?
  -- А он еще может и просто не прийти сегодня. Мы руины расстреляем, а его там не будет, и он туда больше не придет.
  -- Ну и ладненько. Ночью спать спокойно будем!
  -- Да не будем. Он просто позицию сменит и все.
  -- Где он еще позицию может занять?
   Минут пять они по очереди внимательно исследовали прилегающие подступы. Трудно было сказать что-то определенное: вроде бы ровное открытое пространство могло содержать ямы, скрытые зеленью; да мало ли, что может использовать для своей маскировки профессионал?
  -- Ладно, попробуем твой вариант. Ничего не получится, попрошу, чтобы дали разрешение на ночной обстрел местности. Я и так сегодняшнюю ночь на всю жизнь запомню...
  

Глава 3.

  
   Саша Куценко, привалившись спиной к брустверу, с большим интересом наблюдал, как минометчики оборудовали огневую позицию. Бедняги давно уже остались в одних трусах, пот лил с них градом, а Саблин в это время с расставленной буссоли в десятый раз снимал показания, и вел какие-то сложные расчеты на калькуляторе. Через час началась ориентировка минометов в основном направлении. Лейтенант лично проверил установки, покрыл наводчиков матом, и заставил повторить все снова. И на этот раз они ему не угодили. Снова мат, но до оплеух дело не дошло, хотя Саблин орал очень громко. Лишь на пятый раз он успокоился и распустил измученные расчеты. Строго - настрого, под угрозой трибунала, запретил подходить к "подносам", тем более, что-то там трогать.
   Дробязко, зная своих бойцов, этим не удовлетворился. Он всех построил, и сказал, что если они не хотят по одному отправиться к праотцам, как Хавчик, то минометы трогать нельзя. Это актуальное замечание подействовало, чему больше всех радовался Саблин.
   После всех треволнений начала дня Саша принялся за чтение неизвестно каким образом попавшей к ним в роту книги - "Два капитана" некоего Каверина. Потом он спал. Потом привезли ужин, потом он опять спал, а потом опустились сумерки, и началась его смена.
   В темноте к нему подошел Рыжий:
  -- Слушай, давай поменяемся, что-то я не хочу там стоять.
  -- Что, снайпера испугался?
  -- Да нет...
  -- Ну, а чего тогда. Иди на свое место - мне и тут неплохо.
   Рыжий поколебался, но ушел. Подошел Дробязко.
  -- Куценко! Держи!
   Он протянул Саше что-то тяжелое и темное.
  -- Это НСПУ - ночной снайперский прицел. Вещь дорогая - учти. Я не хотел тебе давать, вообще-то, но раз такое дело... И стреляешь ты здорово... Знаешь, как пользоваться?
  -- Нет.
  -- Ну, смотри.
   Дробязко быстро объяснил, что нужно делать: ничего такого сложного и не оказалось.
  -- Я справлюсь, товарищ лейтенант; и не потеряю.
  -- Давай, воин Красной Армии, на тебя вся надежда, - ободряюще похлопал по Сашиному плечу Дробязко, и отправился дальше - к Рыжему.
   На блокпосту царила тишина и темнота. Не курить бойцы, конечно, не могли, но курить они теперь ходили в блиндажи, или уж, на самый крайний случай, садились на самое дно окопа и курили там, не вставая.
   Когда Сашина смена уже подходила к концу, у минометов началось непонятное шевеление: явно что-то готовилось.
  -- Первое орудие готово!
  -- Второе орудие готово!
  -- Две мины, беглым, огонь!
   Звуки выстрелов после почти могильной тишины казались оглушающими. У Саши еще некоторое время звенело в ушах. Глаза зафиксировали огни разрывов, и с едва заметным запозданием - звук. И снова наступила тишина.
   Саша отправился к Рыжему.
  -- Слушай, чего это они?
  -- А ты не знаешь, что ли? Развалины слева видел?
  -- Да...
  -- Ну вот, снайпер вроде бы там. Хотят его минами накрыть.
  -- И накрыли?
  -- Я-то откуда знаю?!
  -- Ну, ясно.
   Саша присел на деревянную скамеечку и задумался. В голове его завертелась одна безумная, но очень заманчивая мыслишка. И чем больше он искал доводов против, тем заманчивее она становилась.
  -- Слушай, Рыжий, а давай мы на рассвете туда сами слазим, проверим.
  -- Ты чего, Куцый, рехнулся? Там растяжки могут быть, а может, он и сам живой, мы поползем, а он нас как встретит!
  -- Рыжий! Ты пацан или не пацан? А ты знаешь, какие бабки нохчи снайперам платят? В баксах! А может, он там мертвый, и в карманах баксов полно! А?
   Рыжий замолчал, его три класса церковно-приходской школы сейчас явно давали сбой. Саша прекрасно знал, что при самом лучшем раскладе денег нигде никаких не будет, но сказать истинную причину Рыжему он не мог. Тот бы его просто не понял, и никуда не пошел бы, а одному идти было страшно. Поэтому надо было бить на алчность.
   Безумная затея, ничтожные шансы, но вдруг!? Ведь всякое в жизни бывает. Вот так и Солоха, например, в брошенном доме открыл шифоньер со шмотками; шмотки на пол побросал, и вдруг зазвенело. Оказалось, два десятка николаевских серебряных рублей нашел.
   Короче, кому как повезет.
  -- Слышь, Куцый, а как мы выползем-то?
  -- Выползем. На рассвете часовые дрыхнут. На крайняк, там Солоха стоит, договоримся. Он свой парень - не застучит децел.
   Рыжий по-прежнему колебался. Тогда Саша применил последний способ - сделал вид, что разозлился:
  -- Ну и ... с тобой! Один сползаю; а ты у меня тогда больше ничего не проси - земляк называется!
  -- Да ладно, не дергайся! Я согласен. Разбуди меня только сам - иначе я не проснусь.
  -- Молодец, Рыжий! Будешь весь зеленый, в смысле - в баксах!
  
   Пришла смена, Саша ушел в блиндаж, повалился на матрас, но сон не шел к нему: в голове роились мысли - много мыслей. Рыжий спал рядом; по легкому похрапыванию было понятно - дрыхнет по настоящему. Шли часы, Саша то задремывал, то снова просыпался. Ага! Вот чуть-чуть стало светлее - пора!
   Он осторожно повернулся на бок, закрыл Рыжему рот ладонью, чтобы не заорал вслух, и толкнул в бок. Рыжий резко очнулся:
  -- Чего надо?!
  -- Ты что, Рыжий, отупел совсем? Забыл?
  -- Нет, никуда я не пойду! Отстань от меня!
  -- Не ... мозги! Ты же обещал!
  -- Да мало ли чего я обещал! Не пойду!
  -- Ну и хрен с тобой!
   Саша не стал брать свою СВД - с ней неудобно ползти, а прихватил сержантский АКС. "Когда я приду, он еще не проснется, а если не приду - то какая разница"?
   Саша вылез из блиндажа, огляделся. Как он и предполагал, все спали, наслаждаясь сладким предрассветным сном.
   "Поползу один", - подумал Саша, - "рискну. Кто не рискует - тот не пьет шампанское".
   Он прошел по ходу сообщения до подъема, вылез, и спокойным шагом отправился к бане - там был открытый выезд, чтобы могла подъехать водовозка. Если бы его заметили, то сказал бы, что приспичило. Но если бы заметили, то все бы сорвалось. Но никто ничего не увидел. Он спокойно вышел за пределы блокпоста, прошел немного в полусогнутом виде, внимательно глядя под ноги, чтобы не зацепить тонкий проводок, потом опустился на землю, и пополз. Ползти было плохо, мешали колючки, и поэтому, проползя сотню метров, он приподнялся, и помчался короткими перебежками. В этот момент он окончательно понял, на какую смертельно опасную авантюру он сам себя сподвиг: достаточно хоть одному часовому проснуться, как увидев его фигуру он поднимет вселенский хай, и свои же изрешетят его в мелкую капусту. И даже если не изрешетят, то все мучения все равно пойдут насмарку; а еще совершенно неизвестно, что ждет его в развалинах. Он снял автомат с предохранителя, и передернул затвор.
   Руины из красного кирпича приближались. Он снова опустился на землю, и осторожно пополз. Добрался до стены, прислонился к ней и замер: сердце било в голову как колокол. Чуть отдышавшись, он медленно - медленно выглянул из-за стены, и тут же втянул голову обратно.
  -- Есть! Есть!! - закричал он шепотом. - Пойдем, посмотрим.
   Он смело оставил укрытие, и зашел по другую сторону стены. Уставившись мертвыми глазами в небо, на земле лежал, широко раскинув руки, араб. Уж чечена от араба Саша мог отличить. Вне всякого сомнения - это был араб. А недалеко от него лежал серебристый кейс.
   Оставалась последняя опасность: не оставили ли кейс специально, с сюрпризом?
  -- Да нет, араба так не могли оставить! Кого угодно, но только не араба.
   И все равно, у Саши тряслись руки, когда он медленно открывал крышку. Открыл - и ничего, не взорвался. Но задохнулся от восторга. В кейсе лежала она - снайперская винтовка: разобранная, с глушителем, пламегасителем, оптическим прицелом, с пачками патронов - чудо, настоящее чудо!
  -- Значит, не зря я полз! Это было предчувствие... Это Бог меня сюда послал!
   Вдруг в траве послышался шорох, и Саша буквально ощутил, как волосы на его голове поднимаются дыбом. Но это только ящерица пробежала. Это краткий миг ужаса быстро вернул нового владельца винтовки к действительности: предстояло ведь еще и вернуться. Он быстро выглянул из-за стены, и теперь принялся изучать уже свой блокпост.
  -- Да... А позиция-то хорошая! Можно нас щелкать как орехи. Вот тут он просек огонек у Хавчика и выстрелил, гад. Мастер...
   Саша повернулся, и еще раз внимательно посмотрел на бородатое лицо.
  -- Нет, в карманах шариться не буду - гребно. Дай Бог, вернуться спокойно.
   Назад он возвращался тем же порядком. Когда вернулся и взглянул на часы, то удивился, прошло двадцать пять минут, а ему показалось - не меньше часа. Он погладил кейс по серебристому боку:
  -- Теперь ты мой, дружок!
   Оставалась вторая часть плана - спрятать. Но это было проще.
   Саша подошел к одной из "шишиг" и аккуратно постучал в окно:
  -- Боря! Проснись!
   Водитель Боря предпочитал спать в кабине своей машины - боялся подхватить вошь от бойцов, да и вообще, был индивидуалистом. Но, в принципе, неплохим парнем, а главное, Сашиным земляком.
  -- Ну чего?! А, это ты, Шурик... Чего стряслось?
  -- Боря открой, поговорить надо.
   Дверца открылась.
  -- Боря! Мне у тебя одну вещь надо спрятать, так, чтобы до возвращения никто не видел.
  -- Какую?
  -- Вот этот кейс.
  -- Там баксы?!
  -- Какие баксы? Смотри, винтовка.
   Саше пришлось показать все по честному и сразу; иначе Боря все равно бы полез посмотреть, и мог поднять ненужный шум.
  -- Боря! Не важно, где я ее взял. Спрячь у себя так, чтобы никто не нашел, ладно? А я с тобой потом сочтусь, хорошо сочтусь - обещаю. Как земляк земляку. Договорились?
  -- Договорились.
   Саша спокойно вернулся в блиндаж, поставил к стенке автомат, свалился на матрас, но все равно уснуть не мог, тем более что до подъема оставалось чуть больше часа.
  
   Утро для последней смены выдалось суровым. За час до подъема проснулся прапорщик по малой нужде. Вышел наружу, и не заметил ни одного бодрствующего бойца. Он тихо обошел посты, забрал оружие, у кого оно плохо лежало, а потом заорал:
  -- Тревога!!
   Первыми из блиндажа выскочили командиры: босиком, но в бронежилетах.
  -- Где? Что?
  -- Посмотрите, господа офицеры, какая у меня связка в руках!
  -- О, черт!
   Построили роту и два минометных расчета. Обезоруженных бойцов вывели из строя.
  -- Уроды поганые! Нас могли перерезать здесь всех! Как свиней!! Из-за вас!!! Что сопли жуете, сволочи?
   Ругались лейтенанты долго, но мер административного или физического воздействия никаких не предприняли. Наверное, сами чувствовали неловкость - не уследили. Им вообще ночью спать не полагалось, тем более после такого случая как вчера. Но объяснение было простое: у прапорщика сэкономилась еще одна бутылочка водки; вот ее вчера и раскушали.
  -- Все, больше не пьем, - сказал Саблин Дробязко, - а то и вправду перережут ночью!
  -- Надо пойти развалины осмотреть - результаты есть? Если попали, то хоть кровь останется.
   Ни один из лейтенантов не захотел уступить другому право на осмотр результатов. Слегка повздорив, они пришли к компромиссу: пошли оба, в сопровождении десятка бойцов, в число которых попал и Саша Куценко. Продвигались перебежками, растянувшись в цепь. Дробязко первый нырнул в развалины.
  -- Есть! - раздался его торжествующий крик. - Попали!
   Уже всей гурьбой протиснулись к лейтенанту и увидели то, на что Саша смотрел сегодняшним утром.
  -- Так! - обернулся к солдатам Дробязко. - Это что за стадо? Рассредоточились в сторону противника и залегли! Быстро!
   Бойцы неохотно повиновались. Саша занял позицию за грудой кирпича, и, естественно, не мог слышать разговора двух озадаченных лейтенантов.
  -- Послушай, друг Дробязко, что-то я никак не пойму - труп есть, а оружия нет.
  -- Может, свои забрали?
  -- А тело бросили? Тем более - араб: таких не бросают. Это точно.
  -- Так куда же оно делось?
  -- Опередили нас? Но кто?.. Опять же: если нохчи, то почему тело? Да и наши бы так не бросили... Да и откуда здесь наши?
  -- Мистика...
  -- Послушай меня, брат Дробязко! Давай-ка, мы ничего никому сообщать не будем. Награду то ли получим, то ли нет...
  -- Ага, жди.
  -- А из-за оружия этого сраного, вернее, его отсутствия, нас с тобой Особый отдел затаскает. А то гляди и ФСБ подключат, тогда вообще мало не покажется.
  -- Согласен. Но бойцы проговорятся, слухи пойдут.
  -- Надо припугнуть.
  -- Ладно, зови людей, пусть могилу капают.
  -- Зачем?! Так бросим. Он тебе нужен?
  -- И правда! Тогда бери документы и отходим.
  -- Да нет у него ничего в карманах. Пустота абсолютная.
  -- А, может, он и не снайпер. Просто мины хотел поставить, а?
  -- А где тогда мины?
  -- Поставил...
  -- Хватит ерунду молоть. Если это был не снайпер, то мы скоро это узнаем!
  
   Неделю после этого на блокпосту царило благодатное спокойствие. Конечно, ведь не считать же за раздражители отдаленную канонаду, или утренние обстрелы Бамута из "Градов". Периодически город бомбила авиация, но для бойцов на блоке это означало не более чем красочное представление. Главное, снайпер больше не появлялся, а значит, уже можно было, не таясь, закуривать, включать освещение в кабинах, и осуществлять прочие демаскирующие мероприятия.
   В течение этой недели лейтенанты и прапорщик успели переругаться из-за оставленного тела. Прапорщик кипятился, доказывал, что чуть ли не его лишили заслуженной награды, на что Саблин едко и резонно возразил, что они оба вообще ни при чем, а вся слава должна была достаться ему: его расчеты сработали безупречно. Он за наградами не гонится, и они тоже могут отдыхать. В конце концов, ругаться им надоело, и они помирились.
   Каждый день прапорщик уезжал на базу за питанием: привозил баки с едой, из-под полы - водочку. Однажды привез автотелевизор, готовую самодельную антенну оставили предшественники, подключились, и вообще служба пошла весело.
   Весело-то весело, но война войной. Лейтенанты больше таких ляпов, как в первые дни, не допускали: всю ночь напролет обходили посты, всматривались биноклями в темноту ночи, и настоятельно советовали часовым прислушиваться к звукам. Новости с базы прапорщик привозил такие, что расслабляться не хотелось: то колонну сожгли, то мины поставили и кто-то подорвался, то на блокпост напали и всех перебили. Почти то же самое бубнили по всем каналам новостей по радио и телевизору. И в довершении всего память о Хавчике так скоро выветриться не могла - особенно у Рыжего и Саши Куценко.
  

Глава 4.

  
   В ночь с первого на второе июня Саша обозревал свою зону ответственности в ночной прицел. Не сказать, что видно было как днем - это не правда, но все равно кое-что разглядеть было можно. Глаза "замыливались", и периодически снайпер опускался на бетонный столб, заменявший часовым скамейку, и бездумно смотрел в ночное небо. Вот так он смотрел в него дома, когда еще ходил в школу, и даже в город без родителей ни разу не ездил.
   Саша вздохнул, снова занял позицию, и прильнул к окуляру.
   " Ого! Что-то шевельнулось. Или показалось? Нет, опять шевелится. И приближается! И еще что-то шевелится! Никак нохчи ползут?"
   Саша растерялся; что делать - бежать звать командира, объявлять тревогу, открывать огонь? Но долго думать, наверное, было некогда.
   " Сейчас я открою огонь: поднимется тревога, прибежит летеха, и все будет олл райт", - после невероятного по удаче похода за винтовкой Саша чувствовал большой подъем, и быстро подавил растерянность, приняв, как он думал, самое оптимальное решение. С изумлением он обнаружил, что давно забытое им предвкушение, которое, казалось, навечно осталось в любимом тире, вновь волной пошло по телу. Он даже развеселился: зацепил на мушку первую фигуру, и начал плавно нажимать на курок. Выстрел - пламя - отдача - есть!
   Тишина исчезла, как будто ее и не могло быть на этом свете: противник открыл огонь.
   Их было много, скорее всего, у каждого на спине прикреплено по "Мухе", не считая гранатометчиков, и подготовленные снайпера. Они не успели подобраться на линию броска гранаты, но и того, что творили они своими гранатометами, было более чем достаточно.
   В окружившем его реве и вое Саша не слышал команд, не замечал, что творится у него за спиной: он наслаждался. Он слился с винтовкой в одно целое; чудилось, будто она сама находит цель, а Саша только нажимает на курок и меняет обоймы.
   "Один - готов, второй - готов; ага, гранатометчик... Да, есть! Еще один... Опля! Пятый - готов".
   За спиной заработал миномет - один. Непонятно было, насколько точно он кладет мины, но огонь нохчей слабел, они отступали.
   " Седьмой - готов!" - Саша с сожалением опустил винтовку и сполз на столбик. Только сейчас он почувствовал ноющую боль за ухом, и немного липкой крови.
  -- Надо же! А я ничего и не заметил: откуда это у меня? - возмутился Саша. Он оглянулся: блокпост был освещен. Горели две машины. Сразу же пропала приятная усталость, и появился страх - не Борина ли машина горит? Как же винтовка? Он вскочил на ноги, но остался на месте: не Борина.
  -- Рыжий! Рыжий!! - позвал он.
   Рыжий молчал.
  
   Утром блокпост представлял из себя картину, достойную кисти самого Верещагина.
   У въезда стояли танк и два БМП-1, присланные на подмогу типично по-русски - через несколько часов после события.
   Укрепление на верхушке кургана снесло прямым попаданием, мертвый солдат лежал под разлетевшимися цинками с землей. Черные остовы сгоревших машин напоминали скелеты доисторических ящеров. Одного из минометов не было: его искореженные составные части разбросало по всему блоку.
   На разложенных плащ-палатках уцелевшие бойцы укладывали в один ряд тела тех, кому в этом бою повезло намного меньше. И таких было немало. Очень жаль, но немало. Среди них был Рыжий. Саша Куценко стоял над его головой на коленях и бесцельно качался из сторону в сторону. Вместо нормального звука из горла слышалось только хриплое:
  -- Ы-ы-ы-ы....
   Посреди плаца начальник штаба внимательно слушал обгоревшего и перевязанного лейтенанта Дробязко.
  -- Товарищ майор! Из командного состава убит прапорщик, Саблин, похоже, контужен, ничего не слышит, но внешне повреждений нет. Из личного состава убито семь человек, одиннадцать ранено. Две машины уничтожено, один миномет тоже.
  -- Что, тоже?
  -- Уничтожен.
  -- Противник?
  -- Всю ночь вели обстрел местности из всех видов оружия. Забрать они никого не могли. Утром я насчитал девять трупов. Раненые могли уйти.
  -- Да, могли... Лейтенант, сколько у вас осталось боеспособных?
  -- Минутку... Ага - восемь моих и четыре минометчика!
  -- М-да... Не густо. Придется вас менять. Через час пришлю машину, погрузите раненых, убитых; продержитесь ночь, а завтра придет смена - обещаю! Выполняйте!
  
   Дробязко построил остатки своего взвода на плацу и честно сказал, что это последняя ночь, завтра их обещали сменить, поэтому стоять будут все, кто способен носить оружие, в том числе и водители, и всю ночь.
   Ну надо, так надо. Никто и не спорил. Даже Боря, который бы в другое время, заставь его стоять на посту, выдал бы всем, что он о них думает; и тот молча взял автомат и безоговорочно занял пост. Там, где еще этой ночью стоял Рыжий.
   Саша пришел в себя: слезы высохли, мысли притупились; он опять осматривал подступы в НСПУ, отвечал на оклики лейтенанта, грыз сухари из собственного НЗ и старался вспоминать только приятное. Но в это приятное неизменно вторгался вчерашний бой.
   "Такого кайфа я давно не испытывал!" - невольно думалось ему. - "И надо же: из девяти нохчей - семь мои!.. Но где гарантия, что я убил всех, в кого попал. Может быть, только ранил?.. Черт его знает!".
   Около трех часов ночи он внезапно подумал, что поедут теперь они все на одной "шишиге", кроме минометчиков, и Дробязко будет сидеть в кабине у Бориса, и свои вещи туда начнет запихивать! Саша спохватился, и быстро отправился к Борьке. Тот не спал, что, впрочем, было и не удивительно.
  -- А, Шурик! Ты как?
  -- Я нормально... Боря! У меня вопрос, слышь? Ты мой кейс хорошо спрятал? С тобой летеха поедет, вещи свои засовывать станет - не найдет случайно, а?
  -- У меня не найдет. Я не в кабине спрятал. Никто не найдет!
  -- Хорошо, Боря! За мной не заржавеет, учти!
  -- Да помню я! Помню! Иди на пост лучше, а то мы до смены можем не дожить!
  -- Типун тебе на язык, земляк!
  -- Сам не хочу...
  

Глава 5.

  
   Новое место несения службы располагалось на границе Дагестана и Чечни, в поселке под названием Гирзель-аул. Граница проходила по небольшой каменистой речушке, через которую проходил основательный бетонный мост; на его дагестанской стороне и находился блокпост федеральных сил.
   Сразу после перевода Борькину машину запланировали на отправку в место постоянной дислокации - Каспийск. Борька сам сказал об этом земляку, и Саша понял, что сейчас решается очень многое. Кроме того, у него появилась еще одна немаловажная причина для поездки в часть: та рана за ухом, на которую он попервоначалу не обратил никакого внимания, продолжала болеть, при чем боль усиливалась, а пальцами он явственно различал признаки нагноения. Штатного медика на блоке не было, и Саша с чистой совестью подошел к Дробязко с просьбой отправить его ближайшим рейсом в Каспийск, в медроту. Командир взвода лично осмотрел больное место у подчиненного, хмыкнул, но разрешение дал. Первый рейс на Каспийск - это и была Борькина машина.
   Через два дня они тронулись: ехали долго, но это не раздражало, Саша смотрел на убегающую дорогу, и мысленно подсчитывал, сколько еще осталось ему служить - получалось не так уж и много.
   "Только бы сегодня не сорвалось; только бы кейс донести до Полины Яковлевны. И главное, чтобы она в него не залезла"!
   Рано или поздно, но любая дорога заканчивается. Показались окраины Каспийска. Но вместо радости, Саша почувствовал нарастающее напряжение: как все сложится - удастся ему незаметно вынести кейс из части, или нет.
   "Так, уже стемнело - это хорошо. Но если мы заедем в часть, то кейс вынести будет очень трудно: я же не офицер. Других привлекать нельзя, лишние люди, и так Боря знает слишком много. Надо вынести его до части... Черт! А я даже не знаю, где Борька его прячет: не сказал ни слова, паразит... Надо что-то делать! Если кейс найдут потом, то дело раскрутят, и мне о-очень плохо будет! Что делать?!" - мысли скакали в голове как скакуны, но ничего не придумывалось. А "шишига" в это время неумолимо приближалась к первому КПП.
   Внезапно машина остановилась, и сидящие в кузове услышали слова прапорщика:
  -- Стой здесь, я сейчас сигарет куплю и вернусь!
   Не теряя ни минуты, Саша выпрыгнул из кузова, обежал машину со стороны, противоположной движению прапорщика и заглянул в кабину.
  -- Слышь, Боря, надо сейчас мой груз снимать, в части поздно будет!
  -- Да как я сниму, он под днищем закреплен - туда лезть надо, отсоединять.
  -- А как же быть, Боря? Из части как его вытащить? А если тебя на ремонт поставят, все, хана!
  -- И чего?
  -- Да того, Боренька, что если найдут, нас с тобой очень далеко законопатят, за контрабанду оружия-то, пойми!
  -- О черт! Втянул ты меня! Ладно, иди, а то уже прапорщик возвращается, сейчас что-нибудь придумаю.
  -- Давай, Боря, давай!!
   Саша тем же маршрутом вернулся в кузов. Сердце бешено колотилось: такого напряжения он не испытывал даже в бою за блокпост. Слишком многое было поставлено на карту. До первого КПП оставалось примерно полтора километра.
   Они проехали еще минут пять, и под днищем что-то загрохотало.
  
  -- Товарищ прапорщик! Проволоку намотало! - жалобно произнес Боря, стоя у дверцы со стороны прапорщика. - Надо лезть с плоскогубцами: обрезать и разматывать. Работ минут на пятнадцать.
   Прапорщик был раньше учителем, но из-за хронического безденежья в семье бросил педагогику, устроился по блату в часть и служил не слишком-то еще и долго. Сказать по другому - в технике он был почти "ноль". Боря со спокойной душой мог навешать ему лапши на уши, ничуть не рискуя.
   Бывший учитель посмотрел на часы, и наблюдательный водитель сразу заметил жест нетерпения, невольно выдавший прапорщика с головой.
   "А, дружок, домой хочешь!"
  -- Товарищ прапорщик! Тут до КПП - пять минут пешком. Вы, может, с личным составом так дойдете, а я все сделаю и подъеду за вами?
   Прапорщик заколебался. Конечно, ему хотелось домой ужасно, но оставить машину в темное время суток с одним водителем в городе? Его просто никто бы не понял. Он молчал, мучительно раздумывая, но все же чувство долга победило:
  -- Нет, я дождусь. Ты же не долго?
   Боря вздохнул про себя, проматерился, подошел к кузову, заглянул внутрь и сказал:
  -- Шурик, помоги мне - фонарик подержи.
   Саша выпрыгнул из машины как гимнаст. Взял у Бори фонарик, и они, свернувшись в три погибели, залезли под "шишигу". Саша светил, а земляк аккуратно отсоединял кейс от днища. Кейс был покрыт таким количеством грязи, что слился с машиной в одно целое - смотри в упор, и то не заметишь. Наконец, Боря принял его на руки и протянул Саше.
  -- Давай, беги. Потом сам придешь, это уже твое дело!
   Пользуясь наступившей темнотой, Саша укрылся в тени ближайшего фонарного столба, лампочка которого потухла уже много лет тому назад. "Шишига" уехала. Снайпер обнял кейс, оглянулся по сторонам, и быстрым шагом, почти бегом, направился к дому Полины Яковлевны.
   Он крался по темным сторонам улиц, замирал, если его слуха касались подозрительные звуки, быстро перебегал освещенные пространства. Путь казался ему не проще, чем тот блестящий поход за винтовкой, который он позволил себе пару месяцев тому назад.
   Наконец снайпер достигнул знакомой калитки. Пожилая женщина набирала в ведра воду из домашнего водопровода. Саша счастливо вздохнул, и толкнул калитку рукой; она со скрипом отворилась, и Полина Яковлевна повернула голову.
  -- Здравствуйте, Полина Яковлевна! Не ждали?
  -- Это ты, Саша?! Откуда?!
  -- Прямо из Чечни!.. Но я на минутку, у меня к вам просьба большая, но не трудная.
  -- Это как?
  -- Да вот этот чемоданчик сохранить пока. Нам же деньги выдают за Чечню, вот я хочу у вас их припрятать, чтоб не отобрали. А потом заберу.
  -- Ну... Ты знаешь, я не хочу деньги хранить. Еще придут ко мне из-за них, прибьют старуху...
  -- Не беспокойтесь! Никто не знает, что я к вам пошел. И кроме вас, мне в этом городе идти не к кому.
   Полина Яковлевна заколебалась: конечно, кому нужны чужие проблемы? Но по натуре она была женщиной доброй, и постепенно мысли ее начали клониться в добрую для Саши сторону. Правда, она привела еще одно возражение:
  -- А сколько там денег? Ты потом не будешь претензии предъявлять?
  -- Помилуйте, Полина Яковлевна! А давайте так: бумажку поперек кейса приклеим, я на ней свою фамилию напишу - и вам будет спокойнее. Идет? И я вам за хранение хорошо заплачу!
   Старуха явно нуждалась в деньгах, Саша это знал, и последний аргумент окончательно сломил ее сопротивление. Она сходила в дом за бумагой, а пока ее не было, Саша тряпкой, снятой с хозяйского забора, пытался придать невыносимо чумазому кейсу некий, более - менее опрятный, вид; что, впрочем, получалось не очень.
   Но все же место опечатывания удалось надраить до блеска, а наличие чумазости Саша обратил в положительный факт: посоветовал спрятать кейс в дровяной сарай, где в таком виде его никакой обыск не найдет. Саша наскоро поцеловал хозяйку в щеку, и скороговоркой прокричав, что уже опаздывает, почти бегом выскочил за калитку.
   Спустя час Сашина фигура возникла на пороге первого КПП. На его счастье, за пультом дежурного сидел не офицер, а сержант Дзунусов, который снайпера Куценко хорошо знал.
  -- О, Шура! Ты откуда такой?
  -- Слышь, Мага! Такое дело: на въезде остановились, я хотел воды купить - "сушняк" невозможный, а когда из ларька выскочил, Борька уже уехал. Вот, пешком дошел.
  -- Ай, молодец! Где вода?
  -- Ну выпил, ясное дело!
  -- Я тебя пропущу, но с тебя сигарета!
  -- Хорошо.
  -- Через десять минут! Две!
  -- ...Хорошо...
  -- Давай!
  
   Врач медицинской роты определил, что за ухом у Саши сидел маленький осколок; и не осколок даже, а так, осколочек. Вся операция по удалению заняла пятнадцать минут.
  -- Полежишь у нас в медроте неделю, отдохнешь. А потом, извини, обратно. Твой ротный лично просил побыстрее отправить тебя к нему. Чем же ты так незаменим, солдат?
  -- Стреляю хорошо.
  -- Снайпер?
  -- Ну да, вроде того...
  
   Возвращение на блокпост никакой радости не принесло. В медроте он хотя бы по вечерам мог смотреть телевизор; здесь же, кроме как по три раза перечитанных книг и карт никаких развлечений не было. В боевом отношении пост был совершенно спокойный. Обстрелов здесь не знали вообще, местные не выказывали даже признаков враждебности. Кормили получше, чем в Чечне; иногда даже подваливала гуманитарная помощь от сочувствующих.
   От такой скучной жизни многие просто изнывали, и делали разные глупости. Например Борька отчего-то полюбил расспрашивать у Саши, когда и как тот расплатиться с ним за услугу, а иногда приставал с расспросами, на черта ему нужна эта винтовка - не в киллеры ли собирается он податься на гражданке. Саша сначала испуганно оглядывался по сторонам, а потом отшучивался, но всякий раз просил Борьку поменьше разговаривать. Неугомонный земляк обещал, но всякий раз нарушал данное им обещание. От таких дел Саша начал нервничать по-настоящему. Иногда он ловил себя на мысли, что начинает ненавидеть водителя. Это сначала его пугало, но при последующих размышлениях в голову приходила мысль, что пока есть человек, который знает об его интимном деле слишком много, то не будет ему покоя. Потом он изумлялся собственным ощущениям, убеждал себя, что так думать просто нельзя, но черные мысли упорно возвращались обратно.
   И Бог знает, до чего бы он, наконец, додумался, но была война, была Судьба, и они решили по-своему.
  

Глава 6.

  
   В нескольких километрах от Гирзельаульского блокпоста располагался аэродром "вертушек", с которого каждый день боевые воздушные машины уходили в небо, чтобы утюжить на земле негодяев, посмешивших нарушить конституционный порядок, установленный самим российским Президентом.
   Этот аэродром не давал покоя многим полевым командирам, составлявшим так называемый "Восточный фронт". И одному из них пришел в голову простой и дерзкий план.
  
   Собственно говоря, блокпост у Гирзель-аула можно было назвать этим гордым названием весьма условно. По большому счету, никакого блока там не было, а просто поперек моста уложили бетонные плиты особым образом, так, что любой машине приходилось изрядно поманеврировать, чтобы проехать между ними; на дагестанской стороне, у въезда на мост, оборудовали по паре огневых точек; а личный состав располагался в палатках. И всего-то их было два отделения и шесть-семь человек из местной милиции.
   У бетонных плит стояло двое часовых с сержантом, а командир блокпоста располагался в отдельной палатке с рацией. Таким было устройство блока в тот жаркий июльский день 1996 года.
   С самого утра молодой боец по имени Василий с веселой фамилией Рабинович убеждал Сашу пойти с ним на рыбалку. Снасти Рабиновичу привезли очередным рейсом из Каспийска, удилища он приготовил сам; но молодого бойца с блок-поста одного не отпустили бы, а вот со старослужащим, таким как Куценко - может быть. Кроме того, Саша относился к Рабиновичу лучше остальных: не прикалывался над его фамилией, не напрягал, и тем более, не бил; другие старослужащие такой кучей достоинств не обладали. Поэтому Василий так долго надоедал Саше со своей просьбой, пока тот не согласился. Не очень-то он любил рыбалку, но посидеть в жару у прохладной реки в тот день захотелось и ему.
   Он подошел к сержанту - контрактнику Соломатину, объяснил, куда хочет сходить, где он будет, и с кем. Тот не возражал: ничего особенного в этом не было; тем более что ухой из рыбы Саша обязательно поделился бы и с ним.
   Таким образом, окрыленный Рабинович метнулся за снастями, вихрем примчался обратно, и, подхватив личное оружие, они отправились на реку. Недалеко, за поворот, но теперь за растительностью их было не видно, а вот они сквозь ветки могли запросто разглядеть все происходящее. Саша выбрал это место потому, что договорился с сержантом: в случае непредвиденных осложнений тот махнет ему рукой.
   Вот Саша и выглядывал периодически на мост: служить ему оставалось не так чтобы и долго, а сложностей и приключений на свою голову уже не хотелось. Саша поднял винтовку и через прицел принялся просматривать аул. Он никому не говорил, но однажды таким образом ему удалось разглядеть купающуюся во дворе чеченку. Та была абсолютно голой, и Саша пережил немало приятных минут. Но в сегодняшний полдень поселок будто вымер - ни одного человека ни на улице, ни во дворах. Странно; хотя, впрочем - жара!
   Послышался звук машины со стороны аула. Саша автоматически перевел прицел в сторону шума: к мосту приближался армейский "Урал" - ничего интересного.
   Саша перевел глаза на Василия. Тот установил сразу две удочки, и теперь метался между ними как вратарь между штангами. У Василия наблюдался тот неприятный случай, когда рыба клевала постоянно, но из-за своего мелкого размера не могла нацепиться на крючок. Рабинович матерился, но чувствовалось, что он рад; полное отсутствие клева расстроило бы его значительно сильнее.
   "Урал" миновал препоны и остановился возле часовых. Из кабины выпрыгнул офицер, и, что уже было довольно любопытно, водитель. В эту минуту Сашины глаза округлились и он прошептал:
  -- Черт!
   Прибывшие взмахнули руками, и часовые на мосту рухнули. Соломатин согнулся в три погибели, и упал на бок. "Урал" двинулся дальше; по ходу движения из него как горох посыпались люди в камуфляже, и с необыкновенной быстротой кидались выполнять какие-то, как видно давно отработанные, задачи. Саша похолодел. Не оборачиваясь, он тихо позвал Рабиновича:
  -- Бросай удочки, беги сюда!
   Василий, у которого в этот момент особенно яростно клевало, не слишком хотел бросать свое занятие, и он промолчал, будто не расслышал.
  -- Вася! Бросай все, иди сюда!
   Когда старослужащий приказывает молодому таким тоном, то лучше выполнять, ибо неподчинение чревато. Василий с сожалением бросил удить, и подошел к Саше.
  -- Ну чего?
  -- Вася! Падай в кусты и лежи. Кажется, наш блокпост накрылся.
  -- Чего?!
  -- Лежи, говорю. Нохчи пожаловали.
   Стрельбы никакой не было. Но через пять минут со стороны Чечни появилась маленькая колонна: "шишига", и три УАЗика. Они остановились около плит перекрытия, высадилась куча народа, оттащили перекрытия в сторону, снова сели и техника помчалась дальше. Сразу после этого Борькина машина через мост отправилась в сторону Чечни. А на мост вышли трое: они оттащили куда-то тела часовых, а сами спокойно заняли их место.
   У Рабиновича, который, как и Саша, в полном молчании наблюдал за происходящим, зуб не попадал на зуб. Он откровенно испугался, и даже не старался этого скрыть.
   Поэтому Саша, внимательно посмотрев на сослуживца, приказал ему тоном, не терпящим возражений, залечь в кусты и лежать там, чтобы не случилось. Вася с большим облегчением поспешил исполнить этот приказ и скрылся в кустарнике так, что даже Саша не мог его разглядеть.
   Сам же Куценко прилег поудобнее и принялся внимательно наблюдать за мостом в прицел. Его особенно радовало, что он не снял с СВД глушитель - это было как нельзя кстати. Шли минуты, а ничего нового не происходило. Часовые переговаривались, но из-за расстояния трудно было разобрать слова. Саше показалось, что говорят они странно: ни по-чеченски, ни по-русски, а как-то еще. "Может, бандеровцы?" - подумал он, но как ни старался разобрать хотя бы одно предложение, ничего у него не вышло.
   И все же есть Бог на свете! Удобный случай представился и федеральному снайперу.
   Один из часовых спустился под мост, по дороге расстегивая штаны. Вот он присел на корточки, и Саша ощутил прилив адреналина. "Обосрался, сволочь! Сейчас ты у меня навсегда отосрешься, мразь!" - радостно и злобно подумал он. Пока он целился, ощутил появление подзабытого возбуждения во всем теле, и выстрел стал подобен оргазму - чпок!
   Удаленная фигура под мостом завалилась; спущенные штаны придавали трупу некоторую комичность, и Саша даже прыснул в ладонь. Но быстро подавил радость и снова прильнул к прицелу.
   Минут десять на мосту было спокойно, но потом один из часовых что-то прокричал, прокричал еще, и забеспокоился. Он перегнулся через перила, но, похоже, ничего не увидел. Тогда он снял оружие с предохранителя, передернул затвор, и осторожно начал спуск под мост. Как только он спустился настолько, чтобы другой часовой уже не мог его видеть, Саша выстрелил. И второй бандит дернувшись, застыл своей поганой мордой в землю.
   Снайпер не стал ждать, пока забеспокоится третий часовой - тот мог уже и не пойти под выстрел, а наоборот, затаиться. Как его тогда выкурить? И как только затылок третьего врага попал в прицел, Саша нажал на курок. Голова исчезла, а снайпер интуитивно понял, что не промахнулся. "Трое гадов! Мало, конечно, но все, что смог!" - Саша отложил винтовку, перевернулся на спину и, глядя в небо, расслабился.
   Потом свистнул в кусты.
  -- Эй ты, лицо известной национальности! Вылезай!
   Кусты зашевелились, и испуганная Васина мордочка выглянула наружу.
  -- Давай ко мне, воин!
  -- Зачем?
  -- Ты что, вообще опух, солдат! А ну быстро сюда!
   Вася подполз, и Саша предоставил ему возможность полюбоваться своей работой.
  -- А теперь, брат, надо идти на блок!
  -- Зачем?!
  -- А затем, чтобы посмотреть, что там творится.
  -- А если ты не всех убил? А если там еще кто?
  -- Этот кто уже дал бы о себе знать: последнего я прямо на мосту завалил, усекаешь? Его-то увидели бы! А тишина... Значит, он был последним. Идем! Кому сказал?!
   И они медленно, прислушиваясь к каждому шороху, поползли к мосту. Внезапно со стороны Хасавюрта возник звук большого боя. Он усиливался.
  -- Ты знаешь что это, Вася?!
  -- Нет!
  -- Это аэродром вертолетный атакован - туда нохчи и поехали. И отступать они тоже будут здесь, поэтому и дорогу себе расчистили.
   Они продолжили красться, и вскоре оказались на точке, откуда все палатки были видны как на ладони. Никого не было. Стояла полная тишина, только насекомые звенели в траве. Сослуживцы осмелели, и Саша выпрямился в полный рост. Вслед за ним выпрямился и Василий. Они бегом кинулись в расположение.
   Одну за другой обследовав все палатки, последние бойцы Гирзельаульского блокпоста убедились, что ни тел, ни оружия нигде нет. В командирской палатке валялась простреленная рация Р-107. Зато нашлись тела убитых рядовых и Соломатина, над которыми уже роились мухи.
   "Как же так бывает?"- подумал Саша, стоя над телом контрактника. - "Буквально недавно я с ним разговаривал, а вот уже мухи ползают по его глазам. Никак не привыкну". Он опустился на колени и закрыл товарищу веки. Оглянулся, и увидел лицо молодого солдата, по которому градом текли слезы, хотя ни одного звука он не издал.
  -- Это мой земляк! - сказал он, показав на одного из мертвых бойцов. - Он три дома от меня живет, я ж его всю жизнь знал!
  -- Заткнись, потом рыдать будешь! Помогай давай.
   Вдвоем они скинули в воду лежащий на мосту труп сепаратиста, который и на самом деле оказался бандеровцем: рослым, светловолосым парнем с голубыми глазами и усами пшеничного цвета.
  -- Вот сволочь, против своих братьев славян воевал, гнида хохляцкая! Иди рыбу кормить!
  -- Санек! А куда все остальные-то подевались, а?
  -- Видел, Борькина машина в Чечню уехала - там они все, я так думаю. В плену, одним словом.
  -- Хорошо, что мы на рыбалку пошли!
  -- Да уж, и не говори...
   Скинуть западенца в воду было легко, а вот поставить поперек моста бетонные плиты сложно - у снайпера был свой, маленький план мести. Плиты были очень тяжелые, но если очень постараться, то они все же двигались, и два бойца, изнемогая и обливаясь потом, сумели соорудить что-то вроде баррикады.
  -- Знаешь, Вася! - сказал снайпер, привалившись спиной к одному из блоков и вытирая пот со лба, - они ведь возвращаться тоже здесь будут, я так думаю. Тут поблизости других мостов нет, а берега везде крутые. Тут они поедут, тут. Вот им и придется остановиться здесь.
  -- И что?
  -- Увидишь тогда, что!
  -- А ты знаешь, я вижу, что сюда аборигены идут.
  -- Какие, к черту, аборигены?!
  -- Местные.
   Саша резво перевернулся и обомлел: к мосту резво продвигалась толпа жителей аула, которые все знали, все поняли, а сейчас шли забрать с поста то, что не взяли проехавшие бандиты.
  -- Мать твою! - сказал Саша, - они ведь нам все испортят! Надо что-то делать...
   Он не слишком раздумывал; на своем месте в палатке он нашел целый цинк патронов, которые на всякий случай заранее припрятал, как оказалось, не зря. И проблему он решил исправить единственным доступным ему способом.
   Саша приложился к прицелу и приступил к отбору целей: "Кого же пристрелить, чтоб остальные разбежались?". В оптику близко, как руку протяни, виделась приближающаяся толпа. Женщины в черном как воронье, старики в папахах, подростки со злобными лицами - все они вызывали у снайпера почти животное неприятие. Стрелять хотелось в любого. "Что ж, буду стрелять на кого Бог пошлет!" - подумал Саша, и выстрелил в чеченского подростка, бежавшего впереди всех. Тот подломился, и сходу кубарем покатился по земле. Не теряя времени снайпер перевел прицел на следующего - выстрел! Второй упал назад, на спину, раскинув от удивления руки. Чтобы соблюсти "социальное равенство" два следующих метких выстрела Саша сделал по женщине и старику. Толпа бросилась врассыпную.
  -- Санек, а нам за это ничего не будет? За то, что мы гражданских постреляли?
  -- Если живы останемся, то ничего, не бойся. В бою все спишется.
  -- Так тут же не было никакого боя?
  -- Не было, значит будет! Подожди ужо, брат Рабинович!
   Оба замолчали и прислушались - канонада в районе аэродрома продолжалась.
  -- Давай за мной, Вася!
   Они бегом вернулись на место рыбалки, где Саша немедленно приступил к окапыванию, заставив рыть окоп и молодого солдата. Он в краткой, но весьма доступной форме объяснил тому, что для продолжения его никчемного существования ему понадобится чрезвычайно глубокий окоп, так как неизвестно, что будет дальше, и возиться с ним Саше некогда. И в течение получаса они лишь молча пыхтели, да махали саперными лопатками; хотя Саша бросал периодически быстрый взгляд то на мост, то на противоположный берег.
   Часов не оказалось ни у того, ни у другого: оставалось ориентироваться по солнцу.
  
   Истошный визг тормозов Саша услышал задолго до того, как на мосту, почти вплотную к баррикаде, затормозил утренний бандитский "Урал". Водитель успел заметить перекрытый мост, и начать торможение - иначе для чеченского отряда все могло закончиться более чем печально. Из машин немедленно открыли стрельбу по кустам, думали, что здесь находится засада. Но до Саши было им далеко, и он только улыбнулся. Под аккомпанемент обстрела, с десяток вайнахов помчалось разбирать преграду.
   "Десяток - это много! Столько я не перестреляю", - разочарованно сказал себе снайпер. - "Ну пусть... Мы пойдем другим путем, как говорила Элла Эмильевна!". Воспоминание о ненавистной философичке добавило Саше злобы и хладнокровия.
   Бетонные перегородки покидали прямо вводу на удивление быстро, но только "Урал" двинулся вперед, как двумя пулями оказались пробиты переднее и заднее колесо. Машину развернуло поперек моста. Третья пуля угодила точно в бензобак. И он рванул. Рванул так, что горящие фигуры вылетали из кузова минуя перила, прямо в реку. Сейчас вайнахи уподобились тем злосчастным колоннам 131-й бригады, которые горели под Новый год на улицах Грозного, и не могли даже разглядеть беспощадного противника, поливавшего их свинцом со всех сторон.
   Все было бы здорово, одно только Саше упустил из виду: перегородив дорогу, он остановил машины. Но теперь нохчам не оставалось ничего другого, как бросить технику, и рассыпаться в стороны, вдоль берега, чтобы перейти реку вброд и раствориться в "зеленке".
   А продвигаясь по берегу, они неизбежно должны были наткнуться на снайпера.
   Саша сообразил это в последний момент.
  -- Атас, Вася! За мной!
   Пригнувшись, они пробежали несколько десятков метров, а потом пустились бежать уже во всю мощь молодых ног и здоровых легких. Позади, у моста и вдоль берега, слышались крики и стрельба. Но, к счастью, они не приближались, и бойцы, выбрав заросли погуще, заползли в них, и свалились в изнеможении: сердце было готово выскочить из грудной клетки, а кровь так била в голову, что в глазах появился легкий туман.
   Через пару часов захотелось пить и есть, но друзья (теперь уже), не решились никуда двинуться, и остались ночевать, не сходя с места.
  
   Звучит банально, но Сашу разбудило пение птиц. Василий продолжал спать, но неспокойно, тревожно, издавая какие-то непонятные звуки и дергая ногами. Снайпер толкнул его в бок; тот сразу испуганно вскочил:
  -- Где я?!
  -- В лесу, друг мой, в кустах.
  -- А почему?
  -- Ты что, очумел, осел?
   Более привычная форма обращения привела молодого солдата в чувство, и он с немым ожиданием уставился Саше в глаза. А тот понимал, что Рабинович ему не советчик, и придется выпутываться самому.
   " Что делать? Идти на дорогу и тормознуть транспорт?.. И куда я доеду? До Хасавюрта?.. Это вряд ли; наверняка посты уже стоят по всей дороге, остановят, и пришьют захват транспортного средства. Оно мне надо?.. Нет! И даже если доеду до города - то куда дальше? Оружие бросить?.. А последствия? Мне вообще до дембеля меньше месяца осталось - мне в истории влипать нельзя! Доехать до аэродрома - опять же посты; пешком далеко, да и схватить все равно могут... Ну куда?! Наверное, надо двигать обратно на блокпост; посмотреть, что там творится, да и сказать, что в кустах от нохчей прятались: ничего не видели, ничего не слышали. Про стрельбу молчок: за тех гражданских, что я положил, могут наложить так, что и не унесу... Или, не дай Бог, в местную ментовку сдадут: там меня и прирежут благополучно - хрен с ними, с наградами и славой - я домой хочу!".
   Закончив обдумывание, Саша кивнул молодому, и они выползли из куста, встали, отряхнулись, и отправились обратно; причем Вася с такой преданностью смотрел на Сашу, что тому даже стало на краткий миг неловко. От этой неловкости он хотел наорать на попутчика, но сдержался; перед такой ответственной задачей не стоило нервировать молодого солдата: ляпнет что-нибудь не во время, и все - Аспирин у пса.
   Шли они довольно долго. Саша даже удивился: прошлым днем они одолели это расстояние значительно быстрее - помог адреналин. Но, может быть, сказывалось отсутствие питания и воды. За время службы Саша лишних жиров не нажил, и любое недоедание легко выбивало его из того состояния равновесия между сытостью и голодом, которое дается только после долгих и мучительных месяцев службы. Рабинович вообще уже хотел привала, но это в Сашины планы не входило, и ему пришлось даже пару раз отвесить Васе пинка, отчего тот сильно расстроился, зато отказался от мыслей по поводу отдыха. Благодаря суровым мерам, снайпер и его спутник все же достигли конечной точки своего путешествия без остановок.
  -- Стоп! - прошептал Саша, - Вася, отдыхай!
   Тот беззвучно, но с большим наслаждением рухнул на траву. А снайпер осторожно подполз к своей вчерашней позиции, но только взял несколько в сторону, боялся, что за отрытым им вчера окопом наблюдают. И опасения его оказались небеспочвенны.
   На мосту шло срочное укрепление огневых точек; сам же пост строился основательно, из бетонных стен, с амбразурами и мешками. Саша мог разглядеть даже танк, стоящий на обочине, и еще много суетящихся людей.
   "А раньше не могли блокпост нормальный сделать, уроды. Борьке теперь уже все равно, например", - подумал снайпер, и эта случайная вроде бы мысль обожгла его, как кипяток. Ведь Борис был последним человеком, который знал слишком много о заветном кейсе мертвого араба. Теперь последний свидетель исчез. Саша почти насильно вновь заставил себя переключить внимание на мост.
   Оценив доступные его взору и слуху детали, Саша счел, что на мосту ОМОН. Но чей, естественно, сказать никак не мог; единственное - ОМОН из российского города: не было слышно не одного гортанного наречия, как если бы омоновцы приехали откуда-то из Дагестана.
   "Что ж, пора сдаваться!" - счел снайпер, посчитав, что потратил достаточно времени на изучение обстановки. Настоятельно требовал капитуляции и пустой желудок, и пересохшее горло. Саша прополз обратно, привел в чувство спутника, и начал объяснять порядок действий:
  -- Ты, главное, молчи. Говори "да", если я тебе кивну, сам не выступай. Короче, легенда такая: мы ловили рыбу, напали нохчи, мы испугались и бросились бежать; переночевали в кустах и вернулись. Все!
  -- А почему нельзя сказать правду: ты же герой! Настоящий герой!
  -- Ты гражданских вчерашних помнишь?
  -- Ну?
  -- Сколько я пристрелил?
  -- Четверых, кажется.
  -- За них знаешь, что снами сделают?! А у меня дембель на носу, понял! Поэтому говори то, что я тебе сказал, и ничего больше.
  -- А если спросят, кто нохчей уделал?
  -- Мы сбежали и ничего не видели!
  -- А винтовку ты бросишь?
  -- Нет, конечно: оружие не бросают!
  -- А тебя по пулям вычислят. Есть такая наука - криминалистика; у каждой пули - свой почерк. Вот возьмут у тебя винтовку, сравнят с теми пулями, которыми ты местных посек; и ты попал!
  -- О черт!
   Здесь Сашин план дал трещину, и он серьезно задумался. С одной стороны, Вася, как ни крути, прав - по винтовке его можно взять тепленьким; но с другой стороны - война, трупы, хаос - какие тут на хрен криминалистические экспертизы! И все же Саша нервничал и колебался. Победили инстинкты: пить и жрать хотелось невыносимо.
   Они положили оружие на землю, выпрямились, подняли руки вверх, и вышли из-за кустарника на берег. В первые секунды их никто не заметил. Солдаты начали медленно продвигаться к блокпосту. Саша мечтал только об одном - чтобы не попался нервный боец, который сначала стреляет, а потом спрашивает: "Кто там?".
  -- Стоять! Лицом вниз! Руки за голову!
   Саша и Вася упали в траву; снайпер благодарил Небо: теперь уже точно - просто так не пристрелят: сначала посмотрят в лицо. К ним подлетело человек пять.
  -- Это что такое?
  -- Да вроде наши: смотри, солдаты обыкновенные.
  -- А чего они тут делают? Ну-ка, вы кто такие?
   Саша забубнил, не поднимая головы:
  -- Мы с этого блокпоста. Вчера рыбу удили. Потом нохчи налетели - мы убежали, в лесу ночевали. Вот, вернулись.
   Снайпер ожидал смеха, но никто не засмеялся. Чьи-то сильные руки обыскали его с головы до ног.
  -- Поднимайся!
   Рядом встал Вася: помятый и испуганный.
  -- Оружие бросили, воины федеральных войск?
  -- Нет. Сзади в кустах лежит. Мы оружие не бросаем.
  -- А товарищей бросаете? "Герои"!.. Ладно, идите за мной!
   Саше Куценко оставалось служить еще две недели.
  

Глава 7.

   Из Дневника Саши Куценко.
   "1 сентября. Вчера, наконец-то, вернулся из Каспийска с грузом. Вот теперь можно окончательно передохнуть, и поверить в то, что я дома. Что я отслужил, и больше армия не имеет ко мне никаких претензий. Надеюсь, навсегда!
   Самым трудным оказалось объяснить причину поездки дома - пришлось немало поработать мозгами, чтобы придумать нечто вразумительное: но я придумал! Во-первых, сказал я родителям, за военную службу на территории Чечни мне положены боевые выплаты, и я их при увольнении не получил - в части не было денег. Мне нужно договориться с начфином, чтобы он переслал мне деньги на счет; чтобы мне не ехать к черту на кулички за деньгами, и не из-за того, что далеко, а из-за того, что запросто могут прибить по дороге - и такие случаи уже были. А наш начфин майор Коля способен выкинуть любой номер: поэтому с ним лучше договориться заранее. Во-вторых, в Каспийске осталось много людей, которые помогали мне в разных затруднительных случаях деньгами, и я хочу с ними расплатиться, так как порядочный человек, и мне не все равно, что обо мне будут говорить люди. Первый аргумент убедил маму, а второй сразил отца. После чего они финансировали мою экспедицию; и я поехал в Дагестан, чувствуя за спиной крепкий тыл.
   Поехал, естественно, плацкартом, народу было много, в основном даги, но я привык к ним за время службы, и ничему не удивлялся. Несколько неудобно было только из-за бесчисленного числа баулов, которые не позволяли нормально передвигаться по вагону, но в конце концов - это не смертельно. Какой-то парень спросил меня, куда я еду? Я ответил, что живу в Каспийске, оказалось, он буйнакский, поэтому этнографического разговора не получилось. Впрочем, я и не жаждал.
   Утром приехали в Кизляр. Дальше поезда не ходят. Раньше пути шли через территорию Чечни. И последние поезда проходили еще в ноябре 1994 года. Говорят, страшные это были поездки - машинисты седыми возвращались. Поэтому дороги закрыли, потом началась война; и поезда стали ходить только до Кизляра. Отсюда на автобусе в любое место республики.
   Я вышел налегке, быстро нашел автобус, сел, и через несколько часов прибыл в Каспийск.
   Пришел в часть, поручкался со знакомыми, даже застал начфина! Написал заявление, как и обещал матери (я ведь ее не обманывал!), что прошу причитающиеся мне боевые выплаты перевести на следующий счет; вышел из части и не торопясь отправился к Полине Яковлевне. Переночевал у нее, утром забрал кейс. А с оплатой услуг произошло вот что.
   Хозяйка запросила за хранение какую-то немыслимую сумму: если бы я заплатил, мне не хватило бы денег, чтобы вернуться домой. Я привел ей этот аргумент в качестве последнего, но она просто убила.
   "У тебя же в чемодане деньги, сам говорил, достань и расплатись"!
   Я просто рухнул; открыл рот, и не знал, что ей сказать. Сказать правду - еще один лишний свидетель; молча отдать деньги - не доеду до дома. Молчание затягивалось, Полина Яковлевна выжидательно смотрела на меня.
   Я почувствовал легкое потемнение в глазах: мне захотелось взять эту старуху за горло и душить, пока из нее не полезет язык. Видение было кратким, но ярким и соблазнительным. Наверное, она прочитала что-то в моих глазах, потому что осевшим голосом спросила, сколько же я планировал ей заплатить. Видение не сразу оставило меня, поэтому я и ответил ей не сразу. Я мысленно вычел из имеющейся в моем распоряжении суммы стоимость поездки домой, вычел резерв на непредвиденные расходы и назвал сумму.
   Старуха пожевала губами, и согласилась.
   Я оставил её домик с непонятным чувством: конечно, я был очень признателен за сохранность, и за то, что она не полезла в кейс из любопытства, но ее неприкрытая жадность меня просто убивала.
   Но теперь мне надо было стать неприметным, бесконфликтным пареньком, потому что любой прокол мог привести меня на скамью подсудимых в лучшем случае, в худшем - я просто до нее не добрался бы. От этого сердце у меня колотилось как сумасшедшее, а ноги слегка вибрировали. Ведь несмотря на наличие в руках чудесной винтовки, фактически я был совершенно безоружен. Мне казалось, что все обращают на меня внимание, я дергался от любого громкого крика на улице; и вскоре понял, что если не успокоюсь, то выдам себя сам. После этого я заставил себя отдышаться, постояв в тени деревьев городской аллеи, и приказав ногам не дрожать, отправился на автовокзал.
   Час до отхода автобуса на Кизляр показался мне, пусть звучит по-книжному, вечностью. И это была не влюбленная дребедень, типа "часы без нее показались ему бесконечными". Меня трясло по настоящему, я слышал, что местные менты часто проверяют отъезжающих, если вдруг их взгляд остановится на них, и им что-то не понравится. На моего знакомого наехали из-за консервного ножа, выполненного декоративно в виде маленького кинжала; они пришили ему владение холодным оружием, и отобрали деньги, оставив только на дорогу. Я бы не откупился никогда, попадись со своим чемоданчиком в руки этих пиратов!
   Вот почему я испытал настоящее наслаждение от посадки в автобус. Я сидел рядом с теткой, которая погребла меня под своими баулами. А я радовался, потому что под этой грудой моего маленького чемоданчика не нашел бы никто; вернее, до него просто не докопались бы. Поэтому единственную проверку документов по пути в Кизляр я пережил совершенно спокойно.
   Заняв место в поезде, я тоже пристроил кейс под баулы торговок - соседей по купе. Они потом всю дорогу мешали мне спать: о чем разговаривали, я не понял - ни одного слова по-русски, так обидно! Зато проверка документов прошла легко, милиция только глянула на мешки и сумки, посмеялись, и дальше пошли. А в городе уже никаких проверок нет: вези что хочешь, куда хочешь - хоть атомную бомбу! Как будто и не идет война, и дудаевцы не взяли обратно свой город Грозный. Мир, дружба, балалайка! Сел спокойно на рейсовый автобус, и покатил к себе в Новопетровск.
   А вот когда я подходил к дому, то задумался. Показать родителям кейс - никак невозможно, ни при каких условиях! Это исключено абсолютно! Пришлось думать, как быть.
   Придумал. Вернулся на другую улицу, параллельную нашей. Дождался сумерек, подошел к соседскому забору, (тех, которые у нас на задах), внимательно осмотрел - тетки Нюры не было: она дежурит в магазине, видно, ушла на дежурство, ее собаку я знаю. Старый кобель, он еще меня школьником помнит. Я открыл калитку, прошел через двор. А между нашими дворами - ничья земля. Там почти весь год болото: грунтовые воды выступают, но к концу лета от жары почва высыхает, поэтому я легко пробрался через камыш, и вышел к нашему же дому, но с обратной стороны. В нашем дворе тоже никого не было.
   С детских лет у меня сохранился тайник во дворе: я хранил там свое деревянное оружие. Повзрослел, и обработал его так, что никто кроме меня, ничего не обнаружит, даже отец. Я пробрался к тайнику, и положил кейс туда. Потом вернулся тем же путем на соседскую улицу, и уже как правильный, пошел спокойно домой.
   Вот так я привез мою маленькую радость.
  
   5 сентября. Ездил в лес на пристрелку. Конечно, патронов немного, но пристрелять под себя просто необходимо. Сначала думал поехать на мотоцикле, но мотоцикл - это потенциальная встреча с ГАИ, чего мне необходимо не допустить любыми путями. Поэтому выбрал велосипед. Ездил на реку, далеко - устали ноги. Зато никого вокруг не было, и я спокойно выполнил все запланированные мероприятия. Оружие отличное: ВСК-94.
   Чудо! Мне достался ночной прицел; хорошо, что Саблин так вовремя завалил этого поганого араба. С такой пушкой он перестрелял бы весь наш блокпост. Вопрос только в том, откуда у него была наша, отечественная винтовка, которую я в войсках нигде никогда не видел. Все продается в России и все покупается! И любовь, и жизнь, и оружие. Смешно, оказывается, две мои одноклассницы работают в городе на панели: и не самые симпатичные девчонки; что в них клиенты находят?
   Ладно. Короче пристрелял я оружие на максимальной дальности - где-то метров четыреста. Уложу как нитку в иголку. Жаль только, патронов достать мне будет негде потом. И всего-то осталось их у меня шестьдесят штук. Ну, если разумно распоряжаться, то на всю жизнь хватит.
   Остается главный вопрос: на кой черт я припер ее домой?!".
  

Глава 8.

  
   Ирина Николаевна Воробьёва имела в городе Ташкенте, почти в самом центре, трехкомнатную благоустроенную квартиру. Она работала преподавателем в близлежащей школе, а муж также занимался педагогикой - работал в районной ДЮСШ. За время совместной жизни супруги нажили двух детей - девочек, хорошие отношения с соседями, уважение в трудовых коллективах, и считали себя людьми достойными и благополучными.
   Но в 1992 году изменилось все. Как-то в один момент стали Воробьевы гражданами второго сорта. Если взрослые начали задирать нос, но пока в лицо гадости не говорили, то дети не церемонились. Они слышали кухонные разговоры взрослых, впитывали их в свои молодые мозги, и не в силах по молодости лет удержать в себе полученные знания, щедро выливали их на русскую учительницу на уроках. Но еще страшнее показалось Ирине Николаевне, что коллеги по работе не реагировали на это, внутренне соглашаясь с детскими выкриками; а многие и посмеивались, и нагло смотрели в лицо Ирине Николаевне, отчего та бледнела, а дома пила успокоительное. Когда у мужа на работе случились неприятности - его избили ученики - и ему пришлось уйти с работы, то ситуация стремительно покатилась к катастрофе. Зарплату нещадно задерживали, и при прочих равных условиях в первую очередь деньги получали узбеки. Таким образом несколько месяцев в семью Воробьевых не поступало ни копейки. А тут еще к подраставшим девочкам начала проявлять нездоровое внимание подростковая дворовая шпана. На местную милицию не рассчитывали ни муж, ни жена. В результате дочери сидели в четырех стенах, не имея возможности даже выйти погулять. Жить так становилась невозможно.
   В России у Воробьевых родственники были весьма условные: какое-то ответвление по линии двоюродного брата мужа, которых сам Валерий Сергеевич никогда в жизни не видел и не слышал. Но после мучительных ночных разговоров и раздумий супруги приняли решение об отъезде.
   "Нам от них много не надо. Пусть только помогут с жильем на первое время, а там мы приспособимся как-нибудь... Но оставаться нельзя! Девочки и так бледные, и не выпустишь на улицу. А вдруг еще и на квартиру к нам придут!" - уговаривала себя и мужа Ирина Николаевна. И все же уезжать было нелегко. Вся жизнь прошла в этих местах - и молодость, и зрелость. И первая любовь, и первые разочарования - короче, вся романтика.
   Романтика вылетела из головы, когда однажды Ирину Николаевну встретили на улице молодые узбеки, силой усадили на скамейку, и завели разговор о квартире.
  -- Вам, милая, давно пора в Россию! А вашу квартиру согласен купить за разумные деньги один очень уважаемый человек. Мы думаем, вам не стоит упрямиться - цены на квартиры падают каждый день... Подумайте, хорошо подумайте!
   В полуобморочном состоянии, на ватных ногах, Ирина Николаевна пришла домой.
  -- Валера! Звони в Россию. Надо срочно уезжать!
   Муж даже не удивился, он всегда ожидал чего-то в этом духе. Грозовые неприятности постоянно витали в воздухе - когда-нибудь молния должна была ударить. Выслушав жену, Валерий Сергеевич оделся, и ушел на Главпочтамт, заказывать разговор.
   Через несколько дней те же молодые люди и толстый омерзительный пожилой узбек ввалились в квартиру Воробьевых за окончательным ответом. Цена, которую предложил главный, была мизерной, за такие деньги в России можно было купить только халупу, но Ирина Николаевна была на грани нервного срыва от постоянного ожидания опасности. Она прекрасно знала, что большинству несговорчивых неизвестные личности проламывали головы, и многим до смерти. Некоторых насиловали - и то же неустановленные личности.
   Ирина Николаевна представляла себя изнасилованной, мужа - убитым, и ее способность к сопротивлению стремилась к нулю.
   Квартиру они продали за десять минут. Оказалось, что у узбека все документы готовы. Оставалось малость - подписи бывших владельцев. Дождавшись их, главный вытащил из внутреннего кармана пачку денег небрежно швырнул на стол и грубо сказал:
  -- Через три дня чтобы вас здесь не было!
  
  
   Можно сказать, что Воробьевым повезло. Их денег действительно хватило на халупу. Приезжавшие позже уже и этого не могли себе позволить. Но когда супруги вошли в свой новый дом, огляделись, а жена вспомнила покинутую квартиру, то опустилась на пол и заплакала. Валерий Сергеевич опустился вместе с ней, обнял, и начал утешать:
  -- Мы прорвемся милая, прорвемся! Все будет хорошо. Зато отсюда нас уже никто не выгонит. А девочки у нас красавицы, выйдут замуж, заживут по-человечески, среди своих...
   Ирина Николаевна, вытирая слезы, согласно кивала головой. И все же они текли из глаз, и текли, и текли...
   Девочки стояли во дворе, смотрели на улицу, и одна говорила другой:
  -- Неужели можно ходить на дискотеку? Это здорово!
  -- И меня возьмешь?
  -- Возьму, конечно.
   Они улыбались. Им было весело. Теперь можно ходить по улицам, нормально учиться в школе, и знакомиться с мальчиками. Остальное их не очень волновало.
  
   Супруги Воробьевы устроились на работу в Новопетровскую среднюю школу. Проблем с этим не возникло - в школе ощущался некомплект преподавателей. Другое дело - почему он возник - этот не комплект. Зарплата учителя не догоняла инфляцию, и отставание с каждым месяцем становилось все заметнее; и даже эту, фактически урезанную зарплату умудрялись задерживать на два, на три месяца. Воробьевым рассчитывать, кроме как на самих себя, было не на кого. Поэтому они страдали сильнее остальных. А девочкам хотелось одеться, хотелось погулять: они вступили в тот непростой возраст, когда материальные возможности родителей больнее всего сказываются на детях. И Ирина Николаевна страдала. После очередной двухмесячной задержки денег, когда они с мужем решали непростую проблему, что завтра будут есть, поздним вечером к ним в калитку постучали.
   Муж накинул куртку, вышел во двор, но быстро вернулся с озадаченным видом.
  -- Там какой-то ханыга предлагает ящик левой водки по оптовой цене.
  -- По оптовой - это сколько?
  -- По десять тысяч за бутылку. Ящик - двести тысяч рублей.
  -- А так по сколько?
  -- Ну, левая - по пятнадцать тысяч.
  -- Значит, если ее продать, то получим сто тысяч сверху!
   Они выжидательно посмотрели друг на друга. В глазах жены Валерий Сергеевич увидел отчаянную решимость.
  -- Зови его сюда, - приказала жена, и он подчинился.
   При свете электричества человек с водкой ханыгой вовсе не выглядел. Это был молодой русский парень, улыбчивый и веселый. Он сам открыл бутылку, которую выбрали из ящика потенциальные покупатели, дал им на пробу, чтобы они убедились в качестве продукта, и сказал:
  -- Я к вам не зря пришел. Не к первым попавшимся... Просто я знаю, как сильно вы нуждаетесь в деньгах.
  -- Ну и что? - холодно перебила его Ирина Николаевна, давно изрубленное на куски самолюбие которой попыталось что-то изобразить.
  -- Да ничего. Просто я могу поставлять вам такие ящики постоянно. А уж реализация - ваша забота. Если сумеете заработать - хорошо. Я через месяц еще подойду. А самим искать меня не надо... Так берете?
  -- И все-таки я не пойму - почему именно к нам? Где здесь подвох?
  -- Я вам объяснять не буду... Берете или нет?
   Воробьевы колебались: двести тысяч - это практически все, что у них оставалось. И все-таки они купили этот ящик. Уж больно выгодной показалась сделка: купить за двести, продать за триста - сто тысяч навару. Они клюнули. Тем более что очень хотелось хорошо поесть.
  
   Ирина Николаевна заняла денег, оформила Свидетельство на право занятия предпринимательской деятельностью, и первый раз в жизни поздним вечером выехала на торговлю. Торговать они с мужем решили на придорожном рынке, который располагался на трассе федерального значения. Здесь было много людей, магазинов запчастей, мастерских, харчевен и прочей атрибутики придорожной жизни. На рынке бойко, особенно в ночное время, торговали из-под полы самопальной водкой. В эту активную деятельность решила влить Ирина Николаевна и свой труд.
   В первый же вечер ей пришлось познакомиться с местным криминалом, который быстро и толково объяснил ей правила поведения на рынке для всех торгующих. Криминал представляли молодые люди разных национальностей, но примерно одного возраста. Ирина Николаевна морально была совершенно готова к этому, и не выражала никакого возмущения. Тем более что как начинающей ей сделали льготу: взяли всего двадцать тысяч рублей - цена одной бутылки водки, которой она собиралась торговать, прикрыв свой основной товар столиком с шоколадом, жвачками и безалкогольными напитками. В первый же вечер она продала пять бутылок. Это было прекрасно. Приехавший за ней утром на велосипеде с тележкой муж увидел безмерно уставшую, но очень счастливую жену.
  -- Валера, - сказала она. - Торговать можно. И даже нужно. Если так пойдет и дальше, то я брошу школу. Здесь живые деньги! И больше, чем я получаю за свои муки со школьниками.
   Она радовалась как девочка, и муж не захотел остужать ее маленький праздник. А предложил ей отметить первый торговый день шампанским, вкус которого они забыли уже давным-давно.
  

Глава 9.

  
   Из Дневника Саши Куценко.
   "8 сентября. Вчера отец отправил меня собрать яблоки, которые нападали за ночь. Я взял большое пластмассовое ведро, и пошел в конец двора, к моей любимице. Я не знаю ее сорта, и не надо, но яблочки у нее твердые, красные, с медовым вкусом, брызжущие соком. Даже в Дагестане на базаре не приходилось встречать яблок лучше.
   Я подошел к яблоне, и через забор увидел девчонку, лет шестнадцати. Она развешивала белье на веревках, и стояла ко мне спиной.
   Я забыл про яблоки, и принялся ее разглядывать. Ноги у нее были стройные и крепкие. Шорты подчеркивали все мягкие места. Пшеничные волосы прической каре. А когда она обернулась, я понял, что под майкой у нее нет лифчика. Она распахнула на меня свои темные глаза и сказала: "Ой", а я, как дурак, вытаращился на ее грудь.
   Она бросила на землю таз со стиркой и сложила руки на груди: "Чего уставился!?".
   Тут я опомнился и засмеялся. Она фыркнула, подхватила таз и ушла в дом. Пока я собирал яблоки, она вернулась: уже в лифчике.
   Я спросил, как ее зовут. Она презрительно повела плечами, но ответила, что родители назвали ее Оксаной. Я представился без разрешения, объяснил, что теперь я ее сосед, недавно вернулся из армии. А потом сказал, что она очень красивая. Потом подхватил ведро с яблоками и ушел в летнюю кухню.
   Она мне действительно понравилась, и не только из-за голых сисек.
  
   12 сентября. У Оксанки есть еще младшая сестра Настя, но она темная, худенькая, угловатая: одно слово - малолетка. А с Оксанкой я здоровался каждый день через забор. И вчера она пригласила меня на дискотеку. Вот уж чего я не люблю, так это дискотек. Шум, гам, пьянь, дрянь. Не люблю.
   Но с Оксанкой пошел. Наверное, она почувствовала мое отвращение, потому что мы ушли рано, долго гуляли по улицам. Разговаривали. Она, оказывается, беженка из Узбекистана, мать - учительница, отец - учитель. Все рассказывала мне про Ташкент. К русским относятся не лучше, чем в Чечне, поэтому основная масса оттуда уже сбежала. Прозябают.
   А я шел и думал - она ведь еще в школе учится, а мне уже двадцать лет.
   И все-таки она мне очень нравится.
   Не нравятся мне двусмысленные улыбки родителей".
  
   Ирина Николаевна бросила школу, и всецело отдалась торговле. Парень регулярно поставлял свою паленую водку, и по некоторым маленьким признакам умная женщина догадалась, что где-то не очень далеко отсюда, может быть, даже прямо на этой улице, есть маленький подпольный цех, где эту пакость разливают. Ей не было жалко тех людей, которые покупали у нее жидкую дрянь. В эти минуты она старалась думать о дочерях, о том, что эти деньги очень пригодятся ее семье.
   Рэкет увеличил отступные, но пока в пределах разумного, и Ирина Николаевна не жаловалась. Правда, иногда она думала о надвигающейся зиме, и ее заранее передергивало, как будто ледяной ночной ветер уже пробрался ей под юбку. Но пока на дворе стоял сентябрь, ночи были терпимы, а главное, муж тоже бросил преподавание, и теперь был с ней рядом, отчего на душе становилось легче и спокойнее.
  
   В одну из ночей с пятницы на субботу, когда уже прошла пара клиентов, купивших по две "косорыловки" и по плитке шоколада, к ее столику подошел незнакомый парень. Он исподлобья глянул волчьим взглядом, раскинул веером пальцы в татуировке, мотнул коротко стриженой головой и хрипло попросил бутылку. Ирина Николаевна кивнула мужу, тот достал из-под лавки припрятанную "Столичную", передал жене, та - парню. Тот повертел ее в руках, осмотрел горлышко, улыбнулся и достал удостоверение.
  -- У вас произведена контрольная закупка алкогольной продукции, - гнусаво забубнил он.
   К столику уже подбегали еще двое:
  -- Налоговая полиция!
  -- Налоговая инспекция!
  -- Предъявите все ваши документы!
  -- Отойдите, мы проведем осмотр!
   Ирина Николаевна, как во сне, хотела пошевелиться, но не могла. Все было так неожиданно и внезапно, так невероятно, что она никак не могла опомниться.
   Вытащили лавку, достали два ящика с водкой. Налоговики на корточках, на папочках застрочили свои донесения, описания и акты; смотрели ее свидетельство, паспорт, сертификаты. Посмеивались, шутили о чем-то своем; забрали водку, заставили расписаться в протоколах, хотя она не хотела сначала, (но из налоговой полиции мужчина сказал: "Вам это не поможет - никакой роли не сыграет"), погрузили их водку в свою машину и уехали.
   Ирина Николаевна так и осталась столбом стоять: что теперь делать, как торговать, и работы больше нет никакой, и что дальше, а вдруг посадят? И муж рядом понурился, а нерусские показывали на них пальцами, и смеялись, и говорили о чем-то по-своему. И продолжали торговать водкой из-под полы. И никого не боялись!
   И поняла Ирина Николаевна, что это только маленьким и слабым что-то как-то не везет, и что это им места не хватает на земле, а приедут сюда хоть из Азии, хоть с Кавказа, и чувствуют себя, как дома.
   Ведь торговали же эти азеры практически рядом с ними, но ведь ни к ним подошли слуги закона, а к ним, беженцам, русским. Ирина Николаевна заплакала, и домой вернулась в слезах, и печален был вечер в их скромном жилище.
  
   Из Дневника Саши Куценко.
   "17 сентября. Похоже, я влюбился.
   Гуляю с Оксанкой каждый вечер допоздна. Болтаем о том, о сем. А цвет волос оказался у нее естественным, а я-то думал, что красится. Получается необыкновенно красиво - пшеничные волосы и карие глаза. А какая улыбка!
   Сам смеюсь над собой, а поделать ничего не могу. Всегда отшвыривал книжки про любовь, а если в нормальных книгах попадалась такая дребедень, то пропускал без сожаления. А здесь смотрю на ее ямочки на щечках, и какая-то дрожь проходит по телу. Очень похоже на то, что я испытываю при стрельбе. Хотел бы сравнить ее с хорошей винтовкой, да боюсь, она не поймет, обидится. А этого я боюсь. Боюсь обидеть. Пока она смеется, как колокольчики звенят, и мне так хорошо...
   Оказывается, любовь и правда существует.
   18 сентября. Вчера, как обычно, посвистел Оксанке; она вышла, но какая-то вялая, невеселая. Не выбежала, а вышла. Я сразу испугался. Прямо ожгло меня: неужели обиделась на что-то. Не может быть! Вчера так расстались хорошо, и до этого вечера я ее просто не видел. Терялся в догадках.
   Но она подошла, ничего не сказала плохого, взяла под руку, и говорит: "Пошли на речку, посидим". Ну, пошли. Пока шли, не торопясь, по улицам, она заплакала. Тут я остановился, взял ее за плечи, (а до этого не трогал так, первый раз взял), развернул к себе, и спрашиваю: "Что случилось? Не молчи, рассказывай!". "Пойдем", - отвечает, - "на речку. Там расскажу". И плачет. До реки недалеко осталось, пошли. Молчим. У нее слезки текут. Я в догадках теряюсь.
   Дошли до нашего любимого места, присели на поваленное дерево; она молчит. Я опять спрашиваю: "В чем дело-то? Кто обидел?".
   Вот тут ее прорвало.
   Оказывается, недавно ночью мать накрыли на рынке оперативники: отобрали водку, составили протокол, приказали готовиться к неприятностям, но деньги не вымогали, почему-то.
   Бизнес разрушили, что теперь делать - непонятно. А самое обидное то, что из всего рынка попалась она одна; рядом кавказцы торгуют левой водкой - и справа, и слева - и обороты у них не сравнимые, а вот к ним не подошли. Побоялись, наверное. Вот еще что убивает - несправедливость!
   Я слушал ее сбивчивый рассказ, который перепрыгивал с одного на другое, и чувствовал, как во мне поднимается злоба и ненависть. Я на минутку даже перестал слышать Оксанку, пока она не закричала. Я вышел из транса, когда она закричала. Оказывается, я сжал ее пальцы мертвой хваткой, и даже не заметил этого.
   Я тут же принялся дуть ей на пальчики, просил прощения. Обнял, (и тоже в первый раз), даже поцеловал в щечку. А главное, сказал: "Не плачь, даром это никому не пройдет. Есть Бог на свете - он все видит!".
   Она спросила: "А разве он есть?". "Есть, конечно, я точно знаю!" - значительно ответил я и замолчал.
   Потом сказал: "Все будет хорошо!". И кажется, она мне поверила".
  

Глава 10.

  
   На втором этаже Новопетровского РОВД, на той стороне, где никогда не бывает солнца, в пропахшем пылью и бедностью кабинете сидели Сергей Ерохин и Валентин Плотник. Сергей был молод, неженат, беззаботен и смешлив. У Валентина за спиной были жена с маленьким ребенком, квартира с ее родителями, и маленькая зарплата, перед лицом же располагалась бумага с вызовом в область на ковер. На этот раз линчевать оперативников собирались за слабое выполнение очередного постановления об усилении борьбы с незаконным оборотом алкогольной продукции.
   Валентин почти рычал только от одного упоминания об этих постановлениях. Его, который старательно и честно пытался выполнять все приказы и распоряжения начальства, какими бы нереальными и невыполнимыми они не казались первоначально, поставила в тупик бесконечная и абсолютно безнадежная борьба с зеленым змием.
   Валентин потянулся рукой к телефону, чтобы позвонить в налоговую, но передумал.
   Сергей, пряча усмешку, подлил в пожар бензинчику:
  -- Валентин, а ты слышал о новых акцизах?
  -- Что?
  -- Акцизы новые, на водку: опять повысили...
  -- Ах, мать... И как прикажете бороться?
  -- Думай, тебе через неделю отчет держать.
   Плотник думал, давно думал, хорошо думал.
   С незаконным оборотом "спиртосодержащих веществ" в районе дело обстояло катастрофически. Железные ряды самогонщиков множились и закалялись день ото дня. Всяких нытиков и рохлей самогонная среда перемолола и выплюнула, изжевав. Оставались заматерелые, способные оставить с носом любую проверку, и даже две одновременно.
   Начать с того, что за самогоноварение отсутствовала статья в Уголовном Кодексе, а даже наоборот, российские законы предоставили право гнать зелье для личного употребления в любом количестве и из чего угодно. А разве нельзя поделиться душистым первачом с родственником, другом, просто соседом, наконец. Можно! Главное, чтобы не за деньги. А если он просто деньги передаст? Поймаешь за руку, а он, подлец - потребитель, с честными глазами говорит: "Да ты что, гражданин начальник!? Какая плата?!! Это я долг возвращаю!!!". И все, извини - подвинься.
   Мало того, чтобы его наказать, надо, чтобы самогонщик был предпринимателем. А физическое лицо наказать нельзя! Умные люди, кто даже и по дурости свидетельства получили, как только разобрались, что к чему, тут же стройными колоннами отправились сдавать презренные бумажки обратно в администрацию. И вышли из под хилых щупалец закона.
   Мало того, при оформлении протокола нужны свидетели и понятые. Понятых найти невозможно. Кто пойдет в открытую против соседа? В лучшем случае он потом самогона не даст; в худшем - оскорбленные постоянные клиенты подлого этого понятого сожгут; а от государства помощи - хрен! Так что с понятыми глухо.
   Пробовали хануриков из КПЗ в обмен на освобождение подсылать, чтоб они потом свидетельствовали. Несколько раз получилось; однако потом, как в сказке, всех подставных почему-то все узнавали в лицо. Так что однажды один из "свидетелей" пришел к райотделу и сцену устроил, что ему жизнь сломали: никто самогон не продает ни в какую! Угрожал сделать себе харакири. Доорался до того, что дежурный в ярости сломал ему челюсть. Был скандал с местной прокуратурой. Дежурного еле отстояли. После чего он сказал: "Будут райотдел жечь, взрывать, громить - пальцем не пошевелю, вдруг права человека нарушу?".
   Немного проще было с левой водкой в бутылках. Как правило, она попадалась без маркировки. В девственно чистое для любой глупости время начала реформ недальновидные предприниматели торговали суррогатом прямо в магазинах, днем. Тогда ловить их было легко и приятно. Изымали все на ответственное хранение до выяснения, отправляли один экземпляр в город на экспертизу; экспертиза шла долго, по шесть месяцев. К этому времени составляли акт об уничтожении спиртосодержащей жидкости путем выливания в канализацию, райотдел гудел, а потом получали бумажку из экспертизы, что жидкость водкой не является. И все было хорошо.
   Один раз прокололись: жидкость оказалась водкой, настоящей. Хозяин пришел за ней. Был скандал. Дикий. Оперативника, который отвечал за борьбу с алкоголем, уволили. И свалили эту гадость на Валентина Плотника и Сергея Ерохина. К этому времени в магазинах все поумнели: левая водка из них исчезла. Все проверки - хоть плановые, хоть внезапные - приводили к одному: к нулю. Остались одни самогонщики, которые тихо сидели на камне у порога своего дома, и дождались, что трупы их конкурентов пронесли мимо них. Левой водкой торговали только на придорожных рынках: проезжие самогон не брали - почему-то брезговали.
   В результате отчетность по борьбе с незаконным оборотом оставалась нулевой. Область недоумевала; область требовала. Плотник зарылся в нормативные документы, пробовал разные схемы. Но независимые юристы, как бы даже с садистским удовольствием разбивали его схемы в пух и прах. Валентин впадал в отчаяние, начальство грозило лишением премии. Без премии его убогая зарплата стремилась к бесконечно малой точке.
   В пришедшей из области депеше, помимо требований объяснений по поводу безрезультатной работы был и пункт второй, крайне неприятный. Областное руководство предлагало отчитаться о движении изъятой и конфискованной алкогольной продукции, находившейся в незаконном обороте, со дня начала этой безвыигрышной компании.
   Валентин запросил данные для сверки с районной налоговой; они тоже подавали такой отчет, и наверху данные сопоставляли. Разница в оценках достигла трех ящиков водки. Договориться с налоговой не удавалось: там водкой занималась женщина, помешанная на законности и точности; как будто бы это кому-то требовалось? За такой разрыв, как чувствовал Плотник, ему запросто могли указать на дверь. А еще маленький ребенок, а еще теща, а еще жена не работает. Валентин даже не мог напиться - не на что было. Смешно до слез - но факт!
   Валентин поднял голову на Сергея:
  -- Что за женщину взяли на Авторынке?
  -- Обыкновенная женщина. Два ящика самопала.
  -- Надо завести уголовное дело.
  -- А как? Ни понятых, ни свидетелей! Полицейский и из налоговой не могут быть свидетелями - было же разъяснение прокуратуры!
  -- Если очень хочется, то можно. Заводи дело, мне в отчет нужно. Хоть что-нибудь!! Понимаешь!!!
  -- Да ладно, Валя, заведу, конечно.
  -- Заводи и вызывай на допрос. Начинай прямо сейчас.
  

Глава 11.

   Из Дневника Саши Куценко.
   "22 сентября. Пришли деньги из части! Большая сумма. Я был счастлив. Теперь мне хватит на оплату обучения в институте. Ездил в свой родной сельскохозяйственный, ходил к декану. Отнеслись ко мне с уважением, все-таки как ореол, надо мной висит: " В Чечне воевал!". Если бы ко мне раньше так относились бы, я и в армию не попал бы. Короче, приняли хорошо, но все равно получился в итоге облом. Оказывается, на очное обучение я опоздал. Сроки истекли. Декан предложил два варианта: дожидаться следующего года, или перейти на заочный. Она смеялась, и говорила: "Тебе теперь заочное обучение в самый раз подходит - армия уже не страшна, бояться нечего. А заочно учиться Вам будет легче; и подрабатывать можно, и, честно говоря, с заочников спрос не такой. Переходите на заочный! Советую". В общем, я прикинул, и она меня убедила.
   Посмотрели мои данные, оказалось, что только философия у меня одна и не сдана. Так что первая заочная сессия меня практически и не касается. А философию я сдам.
   Эта грязная свинья, Элла Эмильевна, давно не работает - уехала за границу, говорят. Вообще, философы в институте все новые, меня не знают. Так что, думаю, та старая история мне никак не повредит.
   Внес первый взнос за учебу. Теперь дело пойдет. По дороге домой думал, где же мне устроиться на работу в Новопетровске? Ничего не придумал. Профессии-то у меня нет!
   Но вернулся домой все равно довольный.
   Вечером встречался с Оксанкой. Она снова плачет: мать вызывают на допрос к следователю. Это уже пахнет керосином. И деньги дома кончаются. Отец у них носился по Новопетровску как угорелый, искал работу. Кто-то взял грузить арбузы в фуры. Деньги небольшие, но он и этому рад.
   Жалко мне Оксанку, и родителей ее жалко, но не знаю чем им помочь...
  
   23 сентября. Знаю!
  
   28 сентября. Устроился охранником на нашу птицефабрику. Отец сходил в отдел кадров, он кадровика знает еще по партии много лет. Поговорил. Тот дядька неплохой, сказал отцу, чтобы я подошел на днях лично к нему, побеседовал. Вот я и поехал.
   Приехал на предприятие на служебном автобусе. Вонища такая стоит! За пять километров чувствуется. Если буду там работать, то провоняет весь дом. Отец на котельной работает - они несколько в стороне от цехов, от него не так сильно, но все же запах. А что будет от меня?
   Ладно. Нашел кадровика, поговорил с ним. Он сказал, что буду работать сутки через трое, обходить территорию с собакой, получу газовый пистолет. Испытательный срок - месяц. В течение первого месяца зарплата будет миллион, потом два миллиона. Ладно, жить можно. Он спросил, устраивают ли меня такие условия; я ответил, что устраивают. Тогда он сказал приносить документы, и через неделю выходить на работу. Пожал руку, улыбнулся, и посмотрел на часы. Я все понял, встал, попрощался и ушел. Вернулся домой на служебном же автобусе. Тут смены постоянно туда - сюда ездят. Так что уехать не проблема.
   А сутки через трое - это здорово. Значит, времени у меня будет достаточно на занятия.
   Да, забыл, к зарплате еще паек мясной положен. Так что все неплохо получилось".
  

Глава 12.

  
   Сергей Ерохин не стал отправлять письмо с повесткой. Он посмотрел адрес Воробьевой И.Н. в протоколе и обнаружил, что вполне может вручить ей повестку лично, когда будет возвращаться с работы, благо, было по пути.
   Поэтому в шесть часов вечера Сергей постучал в калитку старого деревянного забора по улице Дачной. Неказистый вид дома несколько смутил его, но только на мгновение. Оперативный работник ничему не должен удивляться. Может быть, у подозреваемого снаружи развалина, а под ней подземный этаж с евроремонтом, компьютерами и сотовой связью. Он почти засмеялся, когда представил себе эту картину.
   На стук громко забрехал дворовый кобель, и из дома безбоязненно вышла девчонка.
   Пока она подходила к калитке, Ерохин ухитрился забыть, зачем он пришел сюда, и даже, кажется, открыл рот. Девчонка подошла к забору, встряхнула пшеничными волосами, и недобро посмотрела на посетителя:
  -- Что вам нужно?
   Ерохин молчал, и довольно бесцеремонно осматривал девчонку сверху - вниз и снизу - вверх. Она тоже молчала, и спокойно смотрела Ерохину в лицо.
  -- Вы маньяк? - наконец, спросила она.
   Ерохин опешил:
  -- Почему?!
  -- А что ж вы так меня рассматриваете: на мне узоров нет!
  -- Такая красивая девочка, а так грубо разговаривает.
  -- Ладно. Вы чего пришли?
  -- Мать дома?
  -- Нет.
  -- Тогда ты распишись. Я вам повестку принес. К следователю.
  -- Так вы из милиции?
  -- Да. Я следователь. Получай повестку и расписывайся.
   Девчонка сразу же стала серьезной и недовольной. Она со злобой расписалась, забрала бумажку, молча развернулась и пошла в дом. Сергей крикнул ей вдогонку:
  -- Красавица? Как тебя зовут?
   Она даже не обернулась.
   Ерохин отправился домой. Он смотрел на людей, на дома, но никого не видел. Перед его лицом стояли темные блестящие глаза и взмах густых пшеничных волос.
  
   Первый допрос Ирины Николаевны сам Ерохин и проводил. Но в отличие от своей обычной манеры, очень большое внимание он уделил выяснению семейного положения подозреваемой. Ерохин даже выяснил, в какой школе учатся дети, как их зовут, и какой у них возраст.
   Закончив затянувшуюся предварительную часть, следователь приступил к основным вопросам. Особенно его интересовал источник поступления фальсифицированной водки в распоряжение предпринимателя Воробьевой. Ирине Николаевне скрывать, в общем, было нечего. Она и на самом деле не знала поставщика: ни его самого, ни где его искать.
   Но Ерохин не верил в это. Он убеждал, потом угрожал; и все-таки ничего не добился. Устав от бесплодного разговора, следователь бегло просмотрел протокол, и решил, что для первого раза достаточно. Теперь ему требовалось посоветоваться с Плотником, а если повезет, то и передать ему это паршивое дело.
   Главного для себя он добился: узнал, как зовут и где искать ту девчонку, из-за которой он проворочался целую ночь, когда фантазии, обуревавшие его, не давали ему спать. Воспроизвести их публично он не согласился бы ни под каким видом. Но вы можете сами догадаться, какие фантазии бывают у молодого человека двадцати пяти лет отроду по ночам!
  
   Сергей Ерохин посмотрел на часы - приближалось время обеда.
   До этого долгожданного момента, воспользовавшись минутным отсутствием в кабинете Плотника, молодой следователь позвонил в школу, и узнал, когда сегодня заканчиваются уроки у 11 "Б". Выяснив это, он посмотрел в свой ежедневник, хмыкнул, и забарабанил пальцами по столу.
   Вместо обеда Сергей отправился к Новопетровской средней школе. Прикинув направление, каким его пассия могла отправиться домой, он выбрал лавочку у ближайшего дома, и присел в ожидании. Это не было математическим расчетом: Оксана могла остаться в школе, могла пойти другой дорогой по какой-либо причине, пойти к подруге, в конце концов; короче, мало ли что. Но Ерохин верил в свою удачу. И она его не подвела.
   Прозвенел звонок. Через пять минут из дверей школы густой струёй потек ручеек школьников. Потом он сильно поредел, но не прекращался. Ерохин сидел далеко, и не мог разглядеть выходящих, но терпеливо ждал. И вот в одной из девчоночьих стаек рассмотрел лицо, от которого у него вдруг забилось сердце. Во рту стало сухо, захотелось закурить, но курить он не стал. А поднялся со скамейки, состроил ироничное выражение лица, и двинулся к воротам школы.
   Когда девичья стайка поравнялась с ним, он кашлянул, и негромко сказал:
  -- Оксана, можно тебя на минутку?
   Оксана до того не обращала на молодого человека никакого внимания, поэтому его внезапное обращение сильно ее озадачило. Подружки захихикали и перекинулись с ней очень тихо парой фраз, которых Ерохин не слышал.
   А спросили они у Оксанки вот что:
  -- Ксюха, это и есть твой?
  -- Нет... Это просто...знакомый.
   Она не захотела сказать подругам, что это следователь: этого еще не хватало. Но и придумать что-то другое тоже не получилось. Поэтому она избрала промежуточный вариант.
  -- Вы девчонки, идите, я потом вас догоню.
   Они пошли вперед, а Оксана медленно повернулась и осталась стоять на месте. Ерохин подошел к ней сам.
  -- Оксана, мы не могли бы прогуляться с вами до вашего дома?
   Она изучающе посмотрела на молодого человека. Он был не слишком высок, но и не низок; серые глаза, русые волосы и обаятельная улыбка делали Сергея почти красивым. Фигура была подтянутой, а руки мощными. Его джинсовый костюм сидел на нем, как влитой. Оксана подумала, что он симпатичнее Сашки, несомненно, но это, естественно, ничего не значит.
  -- А зачем? - спросила она.
  -- Хочу с вами поговорить.
  -- У меня нет адвоката.
  -- Ну что вы, в самом деле! Зачем так? Я просто хочу поговорить с вами, не как следователь.
   Тут Оксанка сделала ошибку, о которой потом не раз пожалела. Несомненно, врожденная женская интуиция сразу подсказала ей, зачем хочет проводить ее до дома это симпатичный парень. Но она подумала о той беде, в которой оказалась ее мать, она знала, что именно он ее допрашивал. И она подумала, что не будет ничего страшного, если поводить за нос этого парня, а он, может быть, вдруг, спустит это дело на тормозах. Ну что, право, нужно милиции от ее бедной матери, которой в жизни и так досталась не лучшая доля.
  -- Хорошо, пойдемте.
   Сначала они шли молча: Ерохин не знал, с чего начать. Ничего путного не придумав, рванул с места в карьер.
  -- Оксана! Знаете что - вы мне очень нравитесь! Просто очень!
   Оксанка засмеялась. И это подбодрило следователя. Он принялся рассказывать, что подумал, когда увидел ее в первый раз. Половину придумал, половину преувеличил, но в целом врал гладко, даже самому нравилось. Девчонка улыбалась, в семнадцать лет такая лесть действует как опиум, хочется слушать и слушать. И она слушала, хотя ни на минуту не забывала о своем Саше. Саше - Сашино, следователю - следователево.
   Когда они подошли к ней домой, Сергей, за время пути заметно ободрившейся, осмелился попросить о вечернем свидании. Оксана нахмурилась, и наотрез отказалась.
   Ерохин несколько растерялся, но быстро оправившись, спросил, можно ли провожать ее хотя бы из школы, днем. Оксана закусила губу, подумала, потом неопределенно кивнула:
  -- Приходите...
   И очень быстро скрылась в доме.
   Ерохин постоял, потом взглянул на циферблат часов, сделал большие глаза, чертыхнулся, и побежал на службу, по пути обдумывая, чем объяснять опоздание шефу.
  

Глава 13.

  
   В эту среду матери дома не было: она уехала в город к родственникам. Отец ушел в ночную смену. Саша сказал Оксанке, что сегодня у него внеплановое дежурство, попросили подменить заболевшего, и вечернее свидание отменил.
   Когда он остался один, то тихо и аккуратно пробрался к тайнику, вытащил кейс, и также осторожно пробрался в дом.
   Саша положил кейс на стол, сел рядом, и долго смотрел на чемодан задумчивым взглядом, пока он не превратился в бессмысленный. Тогда Саша встряхнулся, встал, щелкнул застежками, и опять впал в ступор. Очнувшись, он быстро собрал винтовку и нежно погладил ствол.
  -- Милая, ты раньше была в плохих, чужих руках. Ты покрыта кровью моих товарищей - это плохо. Но ты не виновата, бедненькая, виноват тот, кто тебя продал врагу...
   Он снова надолго замолчал.
  -- Я исправлю это, маленькая, исправлю. Я очищу тебя от той грязи, что налипла на тебя. Я скоро все исправлю.
   Саша смотрел на винтовку, и дрожь возбуждения волной прокатывалась по его напряженному телу. В эту минуту он забыл обо всем: об Оксанке, о родителях, вообще об окружающих. Весь мир слился для него в одну точку, в одно Божество - в Винтовку.
  -- Пора! - сказал он сам себе, быстро разложил все как было; накинул штормовку, выключил свет, и отправился к калитке, у которой стоял заранее приготовленный велосипед.
   Все также стараясь производить как можно меньше звуков, Саша выкатил свой транспорт на улицу, прошел метров сто пешком, а потом оседлал своего "коня" и отправился в путь, напевая про себя маршевые песни, знакомые с детства. Как будто это снова была игра.
   Он выбирал нарочно такие улицы и закоулки, чтобы как можно меньше шансов оставалось у него быть увиденным, и не дай бог, узнанным. Капюшон штормовки закрывал его голову от посторонних взглядов, а кейс был намертво прихвачен ремнями на багажнике.
   Добравшись до конца поселка, он не воспользовался широкой асфальтовой дорогой, а свернул на малозаметную проселочную, шедшую прямо через пески к лесопосадкам федеральной трассы. Ехать оказалось утомительно, и Саша спрыгнул с велосипеда. Пешком идти было даже удобнее. Какая-то недобрая мысль омрачила лицо снайпера, когда подошвы кроссовок коснулись песка, но потом он снова улыбнулся, и одобрительно качнул головой. Расстояние до цели неумолимо сокращалось.
   Темнота уже давно упала на землю. И идущую параллельно его пути шоссейную дорогу к трассе Саша различал только по свету далеких фар, периодически перемещавшихся в противоположные стороны. Стали попадаться отдельные сосенки; снайпер напрягся - исходная позиция была уже недалеко.
   И точно, шум, идущий от трассы, не умолкавший ни днем, ни ночью; гомон бессонного рынка, дым шашлыка, долетавший даже сюда, до снайпера, не оставляли никаких сомнений. Саша остановился, и стал перемещаться в боковую сторону. Он искал просвет между соснами. Он искал место, откуда мог рассмотреть как можно больший участок рынка. Он искал ее - идеальную позицию для стрельбы.
   Перемещение показалось ему затянувшимся, а искомого места все не было. Он начал нервничать, кусать губы, но тут, словно смилостивившись над ним, появился просвет.
   Он шел на нужную глубину, через всю дорогу; кустарник, отчаянно боровшийся с песком за жизнь, и пока побеждавший в этом беспощадном бою, служил ему отличной маскировкой. Между двумя кустами образовалась ямка, которую снайпер и занял с тихим, неразборчивым шепотом на губах. Казалось, он не в себе: так глубоко внутрь себя шла его улыбка, а глаза блестели невменяемо и беспощадно.
   Не торопясь, снайпер разложил свою смертоносную игрушку, наклонился к ней, и принялся ласково уговаривать; как будто не его беспощадную волю должна была она исполнить, а в чем-то переломить, перебороть себя.
   Наконец снайпер пошевелился в последний раз и замер. Только ствол винтовки ходил вправо - влево, повторяя перемещение глаз неумолимого охотника. На кого же охотился он?
   Саша очень внимательно осматривал действия людей за прилавками. Особое внимание концентрировалось на кавказцах, а если сказать точнее, то они и вызывали единственно его интерес. Саша скрипел зубами, яростно щурился, но все остальное его тело не шевелилось.
   " Так, дружок... Шашлычок жарим... Жарь, жарь... И тот рядом с мангалом крутится, тоже денежку хочет поиметь... Поимеешь, поимеешь... Типичные азера... О! Друзья подвалили. Объятия, похлопывания; опять объятия... Господи, сколько же их! Но пока ничего... Ага, вот! Подходят русские... Говорят, да, еще; стоят, ждут... Что он им принес? Вот она! Косорыловка любезная. Ну-ка, ну-ка... Марочки не видно... Точно, паленая... Вот они и есть - те, кто мне нужен. Добро пожаловать в Ад!".
   Наступал решительный момент. Подступал экстаз, тело сливалось с винтовкой в одну огромную стрелу, конец которой указывал на врага, и блестел мрачно и мощно...
   "Будете знать, как не платить налоги!".
   Выстрел! Выстрел! Выстрел! Выстрел!
   Он не мог промахнуться, он не промахнулся!
   Саша не стал искать гильзы, в темноте это было абсолютно бесполезно. Ну и черт с ними! Но он знал, что от бесшумности его стрельбы никто не сможет понять ни направления выстрела, ни тем более места. Он, не торопясь, выполз из ямки, подполз до велосипеда, которой оставался несколько позади; выпрямился и спокойно пошел. Но не той дорогой, какая привела его, а по диагонали, выбираясь на другую малозаметную, такую же песчаную, с помощью которой он намеревался вернуться домой с другой стороны Новопетровска.
  
   Утром он со спокойной душой и взглядом отправился на рабочий автобус, который перевозил трудящихся из поселка на птицефабрику, которая располагалась на удалении в десять километров. Еще подходя к месту посадки, он обратил внимание на нездоровое возбуждение, охватившее массы. Даже не слыша издалека разговора, Саша понял, что разговор идет о вчерашнем происшествии. В тихой провинции криминальное убийство получает совсем другой резонанс, чем в городе, где мало кто знает соседей по лестничной площадке, и о смерти последнего может узнать вообще чисто случайно. Не то здесь; смерть даже одного индивидуума способна собрать кучу людей: потрясенных родственников, возбужденных чрезвычайным происшествием соседей, друзей и просто знакомых покойного. В конце концов, не все всех, но многие многих знают.
   А здесь такое событие! Сразу четверых, наповал и абсолютно тихо. Никто ничего не слышал. Такое событие в Новопетровске без обсуждения остаться никак не могло.
   Автобус проходил как раз через Авторынок, (и не авторынок вовсе: конечно, и запчасти там продавали, но на самом деле это был обычный придорожный рынок - с кафе, шашлычными, открытыми рядами и прочей обязательной атрибутикой. Много сейчас по России таких рынков и рыночков), и видны были меловые контуры тел, стоящие милиционеры с папочками, и серьезные люди в гражданском. Их лица отображали глубокую задумчивость и мудрость, а за черепными коробками нельзя было разглядеть: а соображаете ли вы вообще что-нибудь, господа хорошие? И есть ли они у вас, эти мысли мудрые?
   Саша стоял, держась за спинку сиденья, а справа от него три женщины обсасывали вчерашнее происшествие.
  -- Верно говорю вам, упал прямо мордой в мангал, и перевернул его на себя. И эти трое рядышком легли. Анна Сергеевна торговала рядом. Говорит, ни звука не слышала, а рядом стояла. Ни звука. Даже не поняла ничего. Не поймет, с чего черные рядом валятся. А потом дошло. Теперь дома осталась, боится торговать почему-то.
  -- А чего боится. Кому она нужна?! Это черных не поймешь: приперлись к нам сюда, да еще разборки теперь свои устраивают.
  -- Да, бандиты между собой чего не поделили, вот пусть и перебьют друг друга хоть все. Я так считаю.
  -- На рынке чище станет.
  -- А кто это был?
  -- Точно не знаю; но вроде, слышала, где-то в Черном Яре у них поселок свой. Дома такие, что ты!
  -- Где только деньги берут?
  -- Да уж не своим горбом зарабатывают...
   Женщины засмеялись, и переключились на другое.
   С другого бока два пожилых мужика рассуждали степенно; один другому объяснял уверенно, с расстановкой.
  -- Ты, Николай Ильич, пойми, это все мафия делит наш рынок. Я точно слышал, что вся эта азерня нашей местной шпане не платила. У них "крыша" своя в области сильная. Наши сунулись к ним, а те за помощью послали. У Петра Ивановича внука знаешь?
  -- Какого Петра Ивановича?
  -- Ну, ты что, ну работал в "Коммунисте" главным энергетиком... Дошло?!
  -- Вспомнил.
  -- Вот у него внук пропал тогда как раз, и до сих пор не нашли. Его жена бывшая сейчас с инспектором налоговым, Колькой Серединцевым живет. Да. Вот с тех пор наша шпана только своих трясет, а черные себе сами хозяева. А сейчас, видно, кто-то на них наехал. Может, и наши осмелели. Но в любом случае, пусть бьют друг друга - нам будет легче дышать...
   Саша отвернулся. И рядом с ним говорили о вчерашнем происшествии, и позади. И так было, пока автобус не проехал ворота птицефабрики. Начинался рабочий день, надо было зарабатывать деньги.
  
   Из Дневника Саши Куценко.
   "7 октября. Я вчера в автобусе наслушался всякого. Никто ни о чем даже не догадывается. Это понятно и хорошо.
   Единственное, чего вчера ни от кого я не услышал, так это сочувствия к убитым мной.
   Только злорадство или удовлетворение.
   Значит, я поступил правильно!".
  

Глава 14.

  
   Люди, стоявшие на месте происшествия в то утро, когда их увидел Саша из окна автобуса, не были такими тупыми, как он излишне самоуверенно подумал. Они нашли те гильзы, которые снайпер не стал искать в темноте. И гильзы лежали в целлофановом пакетике, в бардачке милицейского "Вольво", и собирались отправляться на экспертизу в соответствующие органы.
   Но если бы Саша и узнал, о чем и как говорили умные дяди в то утро, он все равно не испугался бы. Потому что мысли у них текли совершенно в другом направлении.
   А весь интерес дела заключался в том, что в число четверых застреленных вошел некий Видади Ахвердиев, он же "Дикий" - один из средних преступных авторитетов областного центра. Почему он здесь оказался, кто знал об этом, за что, как и из чего его убили - эти вопросы пока оставались без ответа, но очень интересовали областное УВД. Потому что там считали, что весь областной расклад находиться у них под контролем; а такое непрогнозируемое событие, как убийство "Дикого", да еще выполненное настолько необычно и профессионально, больно щелкнуло по самолюбию областного руководства. Для приведения душевного состояния в нормальное русло срочно требовалось что-то предпринять.
  
   В кабинете, где сидели двое немолодых мужчин, царил сумрак. За окном мелкий, нудный, осенний дождь покрывал каплями стекло окна, ветер мотал ветки деревьев; по обозримому из окна участку площади быстрым шагом семенили прохожие, удерживая изо всех сил зонты и шляпы. Темно- красные, почти бордовые шторы света в помещение не добавляли.
   Наконец главный, совсем седой, оторвал взгляд от окна, и, подавив зевок усилием воли, спросил:
  -- Что скажите, Никита Сергеевич?
  -- То и скажу, Генадий Алексеевич. Патроны к винтовке опознали. Это ВСК-94 - туляки делают.
  -- Ну и...?
  -- И ничего. Нигде не значится!
  -- Это значит...
  -- Да! Это значит, что винтовка сделана кустарно. Вернее, эксперты уверяют, что скорее собрана кустарно. Из заводских деталей. Но, в любом случае, сделана образцово.
  -- Вы сообщили коллегам в Тулу?
  -- Да, имел удовольствие. Хотел бы я видеть физиономию Сан Саныча, когда ему доложат об этом деле.
  -- Да уж, ему до пенсии меньше года осталось - и такой подарок... Ладно. Что делать будем?
  -- Ждать. Винтовку он не бросил, данные внесены в картотеку. Как только где проявится, нам сообщат.
  -- А если нет?
  -- Что нет? Думаете, он скроется? Ну, может быть на время; но такой стрелок без работы не останется. И еще я думаю...
  -- Ну, что вы замолчали?
  -- Думаю, это стрелок местный. На такую фигуру, как Дикий, приглашать со стороны не стали бы - не тот масштаб. Не стоит таких денег.
   Собеседники помолчали. Дождь за окном усилился.
  -- Поедете на рыбалку, Геннадий Алексеевич?
  -- Приглашаете, Никита Сергеевич? В такую погоду...
  -- Синоптики обещают на выходных тепло и солнце.
  -- Ну если так, то конечно поеду!
   Они засмеялись. Главный крикнул кофе в кабинет.
   А снайпер? Снайпер подождет - никуда не денется.
   Сиди спокойно у порога своего дома, и труп твоего врага пронесут мимо тебя.
  

Глава 15.

  
   Дело Ирины Николаевны до суда не дошло.
   Валентин Плотник вернулся из области "со штанами, одетыми ширинкой назад". Заведенное уголовное дело помогло ему как амебе пилюли. Войдя в кабинет, он швырнул папку в угол, прыгнул на стул, задрал ноги на стол и глубокомысленно произнес:
  -- Пять минут позора и полгода безделья. Пусть катится все к чертовой матери!
   Ерохин не первый раз видел непосредственного начальника в таком состоянии и не сомневался, что Валентин по дороге из города выпил не одну бутылку пива. Сейчас шеф был готов на безумные поступки и парадоксальные мысли, чем надлежало пользоваться немедленно.
  -- Что делать с Воробьевой? - задал Ерохин провокационный вопрос.
   - Закрывай это тухлое дело - в суд оно не годится все равно. Там статья сто семьдесят один точка один: производство, приобретение, хранение, перевозка или сбыт немаркированных товаров и продукции, да?
  -- Так точно, шеф!
  -- Все равно до крупного размера не дотягивает, мелочь пузатая. Подари женщине радость, Ерохин!
   Плотник даже не догадывался, насколько буквально соответствует истине его громкая фраза. Сергей как раз и собирался извлечь максимум возможного из того случая, к возникновению которого он не приложил ни малейшего усилия.
   Валентин закрыл глаза, и уснул. Ерохин посмотрел на часы, вышел на цыпочках, замкнул кабинет, и помчался в школу.
  
   Они сидели с ней на той самой лавочке, на которой Ерохин ждал Оксанку в первый раз. Влюбленный следователь красочно описывал, как ценой неимоверных усилий, прозорливости на грани гениальности, хитрости и ловкости удалось спустить почти безнадежное дело Ирины Николаевны Воробьевой на тормозах. Наивный Ерохин. Ему надо было бы меньше врать. Оксана не была глупой девочкой. Чем больше следователь добавлял подробностей борьбы, тем меньше она им верила. И когда почти запыхавшийся следователь закончил свое красивое вранье, она окончательно убедилась в его лживости.
  -- Сережа, пойдем домой.
  -- Пойдем, дорогая!
  -- Пока еще не дорогая.
  -- Да ладно, чё ты...
   До поворота они дошли молча. Сергей снова первым сломал молчание.
  -- Оксана! Давай встретимся сегодня вечером. Я тебя в кафе свожу, мороженым угощу.
   Оксана молчала. За то время, что ее провожал из школы этот парень, только чудом можно объяснить, что его не заметил Сашка. Конечно, она на всякий случай сочинила себе оправдание: дескать, это следователь, по делу матери - приперся с допросом. Но это был единственный аргумент, и второй раз он уже не сработал бы. Отправиться с Ерохиным в кафе - это уже полное разоблачение. В таком маленьком поселке найдутся люди, не пройдут мимо, и Сашка все узнает. Сергей ей нравился, он был симпатичным, но Сашка ей нравился больше.
   Обдумывая в своей красивой головке возможные варианты, Оксана не ответила на вопрос, и тогда Ерохин повторил его снова. Наступила решительная минута: Оксана собралась с духом.
  -- Сережа! Извини, я не могу пойти с тобой в кафе, и вообще, не надо меня больше провожать.
  -- Почему ??!
  -- Сережа! У меня есть парень, я знакома с ним довольно давно, и он мне нравится больше.
   Ерохин остановился, как будто с разбега его ткнули в стену. Шум машин, люди, улица, работа и проблемы - все внезапно ушло куда-то далеко-далеко, в другую реальность. Его лицо приняло глупое выражение. Со стороны было смешно, но Оксана, решительно смотревшая ему в глаза, не засмеялась. На мгновение ей стало жалко его; как будто она даже почувствовала его боль. Она сама захотела заплакать.
   Они стояли посреди улицы, привлекая заинтригованные взгляды прохожих, которых было как будто даже и слишком много для этого места и в этот час.
   Ерохин медленно приходил в себя. Оксана не была первой девушкой в его жизни, конечно нет. Он встречался со многими. Но до сих пор либо он сам бросал их, либо расставались полюбовно, надоев друг другу; но никто никогда не бросал его самого. Да еще в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал.
   Самая притягательная вещь - та, которой ты не можешь обладать. Обычное увлечение на глазах превращалось в страсть. Он чувствовал себя так, как будто из его груди вырвали кусок сердца. Было трудно дышать.
   Но ему было немало лет, он был следователем, и просто мужественным человеком - Сергей справился со своими нервами. Лицо разглаживалось, и он даже смог улыбнуться.
  -- И кто же этот счастливый соперник?
   Оксана не хотела отвечать, но подумала, что Ерохин, не дай Бог, следить начнет, и предпочла честно ответить:
  -- Саша Куценко - охранник на птицефабрике. Он мой сосед.
   В запальчивости Сергей хотел было даже спросить: не было ли между ними уже кое-чего, но вовремя одумался. На такой вопрос вместо ответа скорее можно схлопотать пощечину, а это было бы вообще ни в какие ворота. Поэтому он не стал скандалить, а тихо попросил проводить ее до дома в последний раз. На такую просьбу отказать было невозможно. Они медленно отправились на Дачную.
  -- Оксана! Скажи честно. Ты зачем тогда мне позволила себя из школы провожать?
   Он хотел добавить: "Из-за матери, да?", но промолчал; подумал: "А хочу ли я знать ответ?".
  -- Знаешь, Сережа, во-первых, это не запрещено; а во-вторых...
  -- Говори уж.
  -- Во-вторых, не было храбрости отказать.
  -- Почему?
  -- Вот такая я трусиха!
  -- А сегодня храбрость появилась?
  -- Да нет... Просто... А впрочем, да! Сегодня появилась.
   Ерохин и сам не заметил, как они подошли к калитке. Оксана обернулась, еще раз обожгла его взглядом, грустно улыбнулась уголками губ:
  -- Извини, Сережа! Прощай!
   И ушла в дом.
   Ерохин захотел сесть, огляделся в поисках лавки, но не нашел. Стоять ему надоело, и он медленно, уже не глядя на часы, побрел в райотдел.
   В голове, как в кухонном комбайне, все мысли перемешались в кучу. Что делать? Что делать? Но сдаваться он не собирался; теперь уже не собирался. Вспыхивали и гасли безумные планы, из которых постоянно прорывался настойчивее других один: собрать толпу и переломать ноги этому Куценко; да так, чтобы навсегда отбить охоту водиться с красивыми девчонками. Но столкновения с реальным анализом план не выдерживал. Дело в том, что Ерохин не был местным уроженцем. В Новопетровск он попал после окончания Высшей следственной школы, по распределению. И набрать толпу желающих отлупить коренного жителя было довольно проблематично; именно для него. Он не знал, кто такой этот таинственный Куценко. Да это не беда, сейчас же и узнает в паспортном столе.
   После этой мысли Ерохин как будто очнулся. Появился блеск в глазах, окреп шаг, он впервые за последний час взглянул на свои "командирские", и помчался галопом.
  
   Через два часа Ерохин знал о сопернике все, что только можно было узнать в паспортном столе. Он даже переписал данные в свою замызганную записную книжку, пока, правда, не предполагая, как их можно будет использовать. На отдельной странице Сергей сделал выписки по данным военкомата. Запомнилось одно: парень совсем недавно вернулся из Чечни. "Это означает, что психика у него того, этого. А значит, может в любой момент сорваться. А вот как бы ему помочь в этом благородном деле?".
  -- И никуда ты, девочка, не денешься! Будешь ты моя! - пропел страстным голосом молодой и коварный следователь.
   Плотник поднял голову:
  -- Чего распелся, Монсерат Кабалье? Давай план готовь по борьбе с зеленым алкоголем; завтра на планерке шеф потребует. А ты тут Шаляпина из себя корчишь!
   Ерохин улыбнулся шефу. Он снова овладел своим настроением, своими мыслями, и чувствовал, что вся борьба со счастливым соперником еще впереди.
  

Глава 16.

   Весна 1997 года была ранняя, теплая и дружная. К середине марта полностью стаял снег, а к концу месяца почки, обманутые теплом, набухли, ветер весело гонял по улицам пыль, а крыжовник стоял уже совсем - совсем зеленый.
   Саша предстояла вскоре первая полнокровная сессия, к которой он тщательно готовился, и времени на вечерние прогулки с любимой оставалось совсем мало. Впрочем, теперь это уже и не играло решающей роли. Как-то так незаметно получилась, что Оксанка стала своей уже и в Сашином доме. Она постоянно моталась туда - сюда, благо, что существовала внутренняя калитка между двумя дворами, весело щебетала, и была вполне довольна жизнью. Отец зимой не работал, но за осень он накопил деньжат на арбузах; и хозяева пообещали взять его на работу весной. Непьющий, старательный, трудолюбивый - он вполне устраивал работодателей, и в отличие от многих приезжих - засунул свой городской гонор куда подальше. Мать так и торговала пирожками на рынке: не пропадать же свидетельству. Дохода особого не было, но все-таки.
   Нельзя сказать, что будущие возможные сваты стали друзьями, (не считать же за дружбу добрососедские отношения?), но, тем не менее, Оксанкиным визитам никто не препятствовал, так что установился устраивающий всех статус кво.
   Всплывали порой у Оксанки в голове дурные, нехорошие мысли про Сергея Ерохина. Такие нехорошие, что даже передергивала плечами, хмурилась и кусала губы. Странно и обидно ей казалось, что как-то слишком просто и спокойно оставил ее молодой следователь. А ей-то казалось, что он проявляет неподдельный интерес. Или только казалось? Оксана передергивала плечами, и старалась выбросить это все из головы. Червоточина медленно затягивалась. Ерохин уплывал в туман. Оставалось пройти двор, зайти в дом, улыбнуться, и весело сказать любимому: "Привет!".
  
   Ирина Николаевна с мужем по ночам много думали, ворочались, но постепенно склонялись к одному простому выводу: дочка несовершеннолетняя, конечно, но неплохо было бы все же выдать ее замуж в этом году. Учить Оксану было абсолютно не на что. Выдать ее замуж - это избавиться от половины головной боли. Сашка казался им достойной кандидатурой: спокойный, работящий, сообразительный - деньги не на баловство потратил, а на образование - проплатил за все пять лет вперед. Основательный парень. Втайне, боясь признаться в этом самим себе, они надеялись, что Куценки и Оксанке дадут какое-нибудь образование. Кто их знает? Родит Ксюха маленького, дед с бабкой ради внука на многое готовы пойти. Вдруг получится?
   Сашкины родители тоже ворочались, тоже не спали. Дело-то, похоже, к свадьбе идет! Где жить будут? У них в доме места хватает, конечно, но как молодым с родителями жить - это и им знакомо. А квартиру снимать дорого. Невестка - вчерашняя школьница: ни профессии, ни образования. Родители, чего греха таить, у нее бедные. Все расходы на Куценков лягут. А там и внуки обрушатся. И радость, что ни говори, и забота немаленькая. Да, сон не шел.
   И Сашка не спал. Часто снился ему мост, машина горящая, и винтовка в руках. Но не та, не СВД, а сегодняшняя - ВСК - 94. И стреляет он почему-то мимо; мишеней живых много, орут, бегут, стреляют - а он целится тщательно, правильно. Стреляет - мимо. И просыпается в холодном поту. После этого слышал, как шептались родители. И удивлялся: им-то чего не спится?
   Плохо спал Сергей Ерохин. Во сне он воровал, увозил, похищал Оксану в разных вариантах. Один раз приснилось, что застрелил из табельного эту мразь - Александра Куценко. Проснулся - расстроился, что не правда. Сидел, курил. Но ничего не делал. Ждал чего-то. Предчувствие было какое-то. Будет на его улице праздник. Все равно будет!
  
   И был среди многих не спавших, или спавших плохо, с кошмарами, в Новопетровске еще один человек. В эти весенние ночи ворочался с боку на бок начальник расчетно-финансовой службы птицефабрики "Новопетровская" Копейкин Геннадий Григорьевич.
   Были у него на то свои, совсем не шуточные, причины.
  

Глава 17.

  
   Геннадий Григорьевич бесшумно приоткрыл дверь в приемную генерального директора. За столом подняла изящную головку секретарша: молодая девица с осветленными волосами, голубыми глазками и большим чувственным ртом. Глядя на ее губы, финансист невольно прищелкивал и улыбался своим внутренним фривольным мыслишкам. Вот и сейчас он прищелкнул и просочился в кабинет.
  -- Владимир Иванович принимает?
  -- Здравствуйте, любезный Геннадий Григорьевич! Конечно принимает. Можно сказать, что он вас даже ждет.
  -- Почему? - испугался Копейкин.
  -- Да шучу я, шучу! Успокойтесь. Просто у него никого нет. Я сейчас позвоню.
   Секретарша нажала кнопочки на телефоне, не поднимая трубки, услышала голос шефа и спросила:
  -- Здесь Копейкин. Пропустить?
   Она кивнула Геннадию Григорьевичу; тот улыбнулся ей снова, глядя на чудные губки; но тут же принял серьезное выражение, и открыл дверь в кабинет шефа.
   Вообще-то дверей было две, и Копейкин закрутился в тамбуре, закрывая одну и тут же распахивая вторую. Он всегда чувствовал себя неловко в эти минуты. Ему казалось, что это все похоже на клоунаду, что Владимир Иванович специально придумал эту унизительную процедуру, и от этого заранее расстраивался.
   Кабинет был солнечным, обит светлым деревом и весь соответствовал значительности руководства такого предприятия. У самого Копейкина был не кабинет, а кабинетик. Довольно темный и тесный, отчего Геннадий Григорьевич называл его не иначе как "моя конура".
  -- Владимир Иванович, вот подпишите, пожалуйста... Еще...Еще....И последняя... Спасибо!
  -- У вас все, Геннадий Григорьевич?
  -- Сегодня как раз нет, есть, - он замялся, не мог сразу подобрать слово, - есть странное дело, одно.
  -- Да, говорите.
  -- Видите ли, Владимир Иванович.. Вы помните, мы покупали биодобавки у двух московских фирм: "Бионика" и "Биотех"? Добавки в корма.
  -- Да, помню. А что, они не выполнили условия?
  -- Да нет, как раз выполнили все. Получено все в полном объеме - все партии. Но дело в другом - мы не можем с ними расплатиться!
  -- Что за чушь, дорогой Геннадий Григорьевич? У нас что, денег не хватает?
  -- Хватает, Владимир Иванович, хватает. Но мы не можем им их перечислить. Счета, которые они указывали в договоре, отсутствуют. Я им звонил: по указанным телефонам и адресам таких фирм нет.
  -- Глупость какая-то! Им деньги не нужны?
  -- Сам ума не приложу. Все поставили во время, качество...
  -- Кстати, качество. Сейчас спрошу у главного зоотехника.
   Генеральный потянулся к телефону:
  -- Маша! Найди мне Журихина. Срочно!
   Копейкин неудобно сидел на краешке кожаного кресла, но откинуться назад не осмеливался.
   Журихин нашелся сразу - он еще не выходил из своего кабинета. На вопрос о биодобавках ответил без раздумий:
  -- Качество приличное, претензий нет. У них и еще раз можно было бы закупить.
   Генеральный директор наморщил лоб. Копейкин молчал, не смел перебить мыслительный процесс. Но, похоже, Владимир Иванович ничего не придумал.
  -- Хорошо, Геннадий Григорьевич. Подождем, посмотрим. Нам же лучше - платить не надо. Большая сумма была?
  -- Не так чтобы очень - четыреста пятьдесят миллионов.
   Зазвонил телефон, директор снял трубку, послушал; потом глянул на Копейкина и кивнул: мол, вы свободны. Геннадий Григорьевич аккуратно поднялся и тихо закрыл двойные двери. На Машу даже не взглянул: после разговора с шефом тревога не рассеялась, как он почему-то надеялся, а наоборот, сгустилась. Он совсем не разделял беспочвенного оптимизма шефа. Дело казалось ему очень и очень подозрительным. Геннадий Григорьевич, как и все разумные, взрослые люди, в волшебников не верил, а москвичи представлялись ему сейчас именно в таком качестве.
   Началось с того, что на фабрику пришли рекламные буклеты, где особенно подкупала одна фраза: "предоплаты не требуется". Таких фирм и фирмочек, которые просили деньги вперед, а потом исчезали в неизвестном направлении, было пруд пруди, а тех, которые наоборот - ничтожно мало. Поэтому главного зоотехника отрядили в столицу лично, он вернулся в восторге, с заранее составленным договором в пределах его компетенции; генеральный утвердил, и вскоре поступили вагоны с заказом. И все бы хорошо, но тут начались странности.
   Деньги не смогли перечислить, так как счет контрагента был закрыт. По телефонам отвечали люди, ничего не знающие; а на письма вообще никто не отвечал. Копейкин терялся в догадках. За всю свою долгую бухгалтерскую жизнь он не сталкивался с таким парадоксальным случаем. А неизвестное и незнакомое очень действовало ему на нервы, отчего он и перестал спать по ночам.
   "Пусть они объявятся. Господи! Мы заплатим, и больше я костьми лягу, но дела с ними иметь не разрешу. Поганое что-то тут есть: но не знаю пока, что?" - как молитву, как заклинание твердил он сам себе. Все же остальные были спокойны, хотя с момента оплаты товара, указанного в договоре поставки, прошло уже более трех месяцев.
  
   Птицефабрика "Новопетровская" уже давно перестала быть только птицефабрикой. Это было огромное, рентабельное предприятие. Холдинг - не холдинг, но что-то вроде того.
   Еще в девяносто первом году, несмотря на отчаянные протесты главного бухгалтера, которого потом и убрали, фабрика приобрела очень дорогую импортную установку по переработке птицы в конечный продукт. Как оказалось: это, да еще железное руководство, подавившее в зародыше всякие намеки на демократию в производстве, спасло предприятие от судьбы сотен птицефабрик по всей России.
   Птицефабрику акционировали, но так ловко, что контрольный пакет почти сразу оказался в нужных руках, поэтому на "Новопетровской" ничего не изменилось внешне, но внутренние показатели изменились кардинально.
   Пока остальные птицефабрики воевали с переработчиками, не платившими им за поставки; после чего, в свою очередь, переставали поставлять птицу, а переработчики кинулись искать сырье, вернее, лопухов, на стороне, "Новопетровская" спокойно завоевывала рынок собственной продукцией. Всем тем, что выдавала немецкая линия: очень качественная и производительная. К птицефабрике пошла прибыль, которой руководство сумело правильно распорядиться.
   К началу девяносто седьмого года генеральный директор под своим руководством имел много чего хорошего и полезного.
   Небольшой районный элеватор, мощности которого как раз хватало на обслуживание расширившегося производства "Новопетровской". Огромный свинарник, который давал возможность изготавливать колбасу высокого качества, бравшую в области не одну медаль. Бывший колхоз со всеми площадями, на которых теперь выращивали только кормовые культуры. Многочисленные пасеки. Большое стадо коров, удои которых приводили в восторг и смущение областных сельскохозяйственных вождей: по шесть тысяч литров годового надоя!
   А главное, главное то, что кадры на предприятии остались прежние, не разбежались, не спились, не дисквалифицировались. Что говорить, даже наукой занимались на "Новопетровской"! Приезжали аспиранты, кандидаты наук, исследовали, изучали, давали рекомендации. И иногда серьезные рекомендации, которые внедрялись в производство и действовали.
   Короче говоря, "Новопетровская" стала областной гордостью, куда возили высоких гостей, где проводили областные съезды, а губернатор помогал Владимиру Ивановичу в беспроблемном получении дотаций.
   Таким образом, в марте текущего года ситуация была четкой, благоприятной, и катаклизмов на горизонте не просматривалось.
  

Глава 18.

  
   Владимир Иванович вышел у дома из служебной "Волги", отпустил водителя, покурил, спокойно рассматривая улицу. Асфальт доходил только до его усадьбы, дальше улица превращалась в непролазную грязь. За такое дело большинство соседей по-тихому роптали, а некоторое, особенно дерзкие, от него не зависящие, высказывались и в лицо. Да он, впрочем, их прекрасно понимал, но дело было не в его нежелании, а в том, что под землей здесь проходили многочисленные коммуникации, которые с надоевшей регулярностью рвались. Перекапывалась вся улица. Вот положи на ней асфальт, так его через месяц вскрывать будут опять! И все вернется к той же грязи и колее. А вопрос с коммуникациями - это не в его компетенции. Увольте! Ему с производством забот хватает по самое не хочу. Увольте, увольте!
   Он бросил окурок, и зашел во двор. На грудь норовил попасть огромный пес Макс - московская сторожевая. Но сегодня у генерального директора не было желания целоваться с любимцем. Он только потрепал собаку за уши и сразу пошел в дом.
   Жена пришла с работы чуть раньше, она даже не успела переодеться в домашнее. Взглянула на мужа, и улыбнулась как-то извинительно:
  -- Тебе письмо из Москвы. Какая-то "Бионика".
   Владимир Иванович почувствовал внезапный укол. Что-то нехорошее было в этом слове, где-то он уже слышал его сегодня. Он замер в прихожей, перебирая в памяти сегодняшний день, что-то было, но пока не всплывало в памяти. Быстро скинув туфли, директор взял конверт, и, воспользовавшись ножиком, висевшим в чехле у зеркала, открыл конверт. Пробежал глазами строчки, и, внезапно побледнев и осунувшись, побрел к дивану. Опустился на ослабевших ногах, и перечитал письмо подробно.
  -- Чертов Копейкин, как в воду глядел, - процедил Владимир Иванович сквозь зубы. Назревали гигантские неприятности.
   В письме весьма подробно сообщалось следующее. В виду того, писали неизвестные господа, что "Новопетровская" не оплатила свой долг перед их фирмами в течение трех месяцев, то на основании действующего законодательства, а именно Закона РФ от 19 ноября 1992 г. N 3929-I "О несостоятельности (банкротстве) предприятий", они собираются возбудить дело о банкротстве предприятия. Но предлагают договориться во внесудебном порядке, для чего следует позвонить в течение двух дней по указанным телефонам. Извещение с уведомлением о вручении заказной почтой уже выслано. И тонко намекалось, что уплатить по этому извещению птицефабрика не сможет по тем же самым причинам, по которым не смогла заплатить в течение трех предыдущих месяцев.
   Владимир Иванович вспотел. К такому повороту событий он готов не был. Это был или шантаж, или наезд, но настолько юридически грамотный, как он подозревал, (впрочем, выяснит у юриста), что, по-видимому, это не мелкая сошка.
   Вечер был испорчен безнадежно. Генеральный хотел было позвонить сразу своим подчиненным, но медленно опустил поднятую трубку. Сегодня показывали футбол - Лигу Чемпионов - и он решил просто расслабиться. А все неприятности начинать решать завтра.
  
   С утра первым номером оказался визит Копейкина. Тот влетел в кабинет, позабыв напрочь свою обычную деликатность. Он тряс бумажкой как знаменем. Непонятно, правда, знаменем чего - своего негодования, или своей гордости за предвидение.
   Геннадий Григорьевич шлепнул на стол генерального директора то самое извещение о погашении задолженности в месячный срок: по тем же самым счетам, с теми же самыми телефонными номерами и адресами, что были указаны в тексте договоров. И, как известно, ничего общего с действительностью не имевшие.
  -- Я ничего не понимаю, Владимир Иванович! Что это за номера выкидывают господа хорошие? - практически вопил начальник расчетно-финансового центра.
   Генеральный осек бесновавшегося бухгалтера в один момент:
  -- Успокойтесь, почтенный Геннадий Григорьевич. Я в курсе происходящего. Идите к себе - на совещание вас позовут.
   Опешивший Копейкин замолчал, втянул свою маленькую седую голову в плечи, отошел неуверенно на два шага назад, повернулся, и в недоумении вышел.
   Владимир Иванович проводил его до дверей взглядом, потом приказал Маше:
  -- Надежду Павловну ко мне, срочно.
   Надежда Павловна Бондарева была юристом в самом расцвете сил. Конечно, две подряд беременности вырвали изрядный кусок из ее практической деятельности, но прекрасная память и хорошая логика позволили быстро восстановиться на рабочем месте. Она красиво провела операцию по оформлению капитуляции соседних совхозов, так что и паи трудящихся оказались де-факто в собственности птицефабрики; и акционирование самой "Новопетровской", проведенной с учетом пожеланий руководства, прошло без сучка и задоринки не без ее помощи. Платили ей хорошо, в мелких просьбах всегда шли навстречу; поэтому Владимир Иванович мог ждать от нее самого добросовестного исполнения своих обязанностей.
   От вошедшей дамы так сладко пахнуло духами, что у генерального на миг закружилась голова. Он не сразу сосредоточился, так что позволил пару минут внимательным серым глазам пристально изучить его лицо.
   Владимир Иванович протянул ей письмо, и кратко обрисовал ситуацию. Впрочем, особенно многого он рассказать и не мог.
   Надежда Павловна молчала. Она смотрела на стол, потом в окно, потом перевела взгляд на Владимира Ивановича и вежливо попросила полчаса на просмотр документов и обдумывание. Генеральный конечно же разрешил, сказал, чтобы она позвонила перед приходом, и приказал секретарше пропускать первого посетителя: их в приемной накопилось уже порядочно. Помирать - помирай, а рожь сей.
  
   Надежда Павловна в полчаса не уложилась. Через час она лично позвонила генеральному директору из своего кабинета, и была немедленно принята, для чего Владимиру Ивановичу пришлось практически выставить за дверь недоумевающих инженеров, с которыми он проводил производственное совещание по проблемам модернизации котельной предприятия.
   Инженеры с шутками и прибаутками расположились у секретарши, открыли окно и принялись курить, а юрист заняла их нагретые места.
  -- Владимир Иванович! - начала она, - извините за то, что не уложилась в полчаса, но вопрос очень сложный; я звонила знакомым коллегам в Москву, консультировалась, и теперь вполне владею материалом.
   Генеральный молчал, не перебивал. Он только позволил себе закурить, что вообще-то делал редко. Но сейчас его не остановило даже присутствие дамы.
  -- Так вот, - продолжила Надежда Павловна, - к моему большому сожалению, у нас действительно серьезные неприятности. Законом предусмотрено, что если мы не оплачиваем задолженность в течение трех месяцев, а потом еще неделю после получения извещения с требованием уплаты, то на нас действительно могут подать в суд для возбуждения процедуры банкротства со всеми вытекающими последствиями.
  -- Что за чушь!? - директор сломал пальцами карандаш, и даже не заметил этого, - мы вполне способны расплатиться; они сами не дают возможности нам перечислить им деньги.
   Надежда Павловна грустно улыбнулась:
  -- Владимир Иванович! Спасибо надо сказать нашим незабвенным депутатикам. Они не предусмотрели такой нелепой возможности, когда поставщик уклоняется от получения оплаты. Нет такого случая в законе. Вот этим мерзавцы и воспользовались. Кстати, москвичи говорят, что у них уже были прецеденты. И формально истцы правы. И уже такие дела о банкротстве возбуждены.
  -- И что, действительно признали банкротами?
  -- Нет, при выяснении обстоятельств дела судом факт банкротства не признавался, как правило. Но моральные издержки огромны. Поэтому многие предпочитают просто откупиться - но это уже конфиденциальная информация.
  -- Надежда Павловна, о моральных издержках поподробнее, пожалуйста.
  -- Извольте! Например, у нас взяты кредиты в нескольких банках под залог. Как только пройдет информация о возбуждении банкротства, они тут же потребуют свои деньги назад. Я уж не говорю об овердрафте - про это вообще можно будет сразу забыть.
   Юрист рассказывал страшные вещи, внимательно глядя на генерального директора. Тот серел лицом, курил уже вторую сигарету, и вертел пальцами уже другой карандаш.
  -- Что мы можем сделать? - спросил он глухо, не поднимая глаз.
   Надежда Павловна хотела было пожать плечами, но вовремя рассудила, что этот жест директор может счесть за равнодушие, а такие вещи он помнил долго и никогда не прощал. Поэтому она взяла паузу, кашлянула и не очень уверенно произнесла:
  -- Мне кажется, что придется связаться с этими, гмм, гражданами - надо хотя бы узнать, чего они хотят?
  -- А если позвонить губернатору?
  -- Я, конечно, не уверена, но они могут и в Казань обратиться, а потом в Москву. И неизвестно, какие у них связи... Там губернатор может не помочь.
   Владимир Иванович в первый раз поднял голову на своего верного юриста. Но смотрел мимо него. Ситуация в его голове начинала приобретать какие-то понятные контуры. Он прекрасно знал, что почти все областные элеваторы скуплены иностранными или московскими компаниями; крупные перерабатывающие комплексы тоже не принадлежали области. Но дело в том, что те предприятия к моменту перехода собственности уже были в долгах как в шелках, и спасти их от аннексии было не реально. А его птицефабрика никому ничего не должна, вполне самостоятельна... Но, наверное, эти жадные московские люди уже подобрали все, что лежало плохо; они хотят взять то, что лежит хорошо. А методы... Кто сейчас обращает внимание на методы, в наше-то время, когда новые директора появляются чаще всего после убийства предыдущих. "Хорошо, что сразу не начали с киллера!" - усмехнулся своим мыслям Владимир Иванович. Надежда Павловна восприняла эту гримасу директора, как недоверие к ее словам, и поспешила объясниться.
  -- Да, Владимир Иванович, в области и суд мы выиграем, и может быть, с банками удастся договориться, но ОНИ наверняка передадут дело в окружной арбитраж - в Казань. А там я ни в чем не уверена.
  -- Я вас понимаю, Надежда Павловна, понимаю. Все правильно. Я буду звонить. Вы свободны. Да, кстати, скажите инженерам в приемной, пусть подождут еще, я их сам вызову.
   И не дожидаясь, пока юрист уйдет, директор стал набирать номер, непрерывно сверясь с письмом, которое весь разговор лежало у него перед глазами.
  

Глава 19.

  
   Несмотря на всю внешнюю секретность, соблюдаемую руководством, через три дня уже все рабочие и служащие "Новопетровской" были в курсе наглого и беспрецедентного наезда на их родное предприятие. Об этом шушукались в столовой, об этом тихо обменивались мнениями на рабочих местах, в кабинетах, и в полный голос говорили об этом дома.
   По старой доброй традиции семья Куценко всегда ужинала вместе, и даже ели щи из одной большой чашки. С горчицей, хреном, луком или чесноком. В этот момент обсуждались все происшествия за день. Саша, который на три года был вычеркнут из домашней жизни, сразу по приезду с удовольствием вернулся к ритуалу, который здорово напоминал ему детство, и как бы даже замедлял неумолимый бег беспощадного времени.
   Сегодня вечером отец больше ругался, чем ел. Но понять его было можно. Особенно сыну.
  -- Да что же это делается? Мы горбатились, работали как проклятые. Даже когда все крепкие хозяйства развалили, у нас всё уцелело. Зарплату платят, паек дают - я сейчас даже больше стал получать, чем при советской власти - ну кому это не нравится?! У нас кругом везде столько колхозов загнулось! Не пашут, не сеют, вообще ничего не делают - земля бурьяном заросла. Туда желающих нет, а когда предприятие ни в ком не нуждается - тут и лезут твари со всех сторон - жирный кусок себе урвать.
   Мать успокаивала:
  -- Да ты ешь, ешь; а то мы всю чашку без тебя уговорим.
  -- Да что ты говоришь, мать! Вот придут к нам эти чертовы москвичи, рабочих разгонят, зарплаты срежут, будут всю прибыль за границу на счета качать - что мы тогда есть будем?! Не знаешь? Вот и я не знаю!
  -- Папа, а в чем, собственно, дело? В чем наезд?
   Отец на мгновение смутился, он не знал - в чем, собственно, дело-то. Сказал то, что слышал:
  -- Говорят, что вроде должны мы ИМ, а наши говорят, что ничего подобного, брехня все это, крючкотворство одно.
  -- Это как рэкет, наверное - ты нам должен, потому что вообще здесь живешь!
  -- Во-во, Сашка, так оно и есть!
   Отец, наконец, сосредоточился на почти остывших щах, мать уже поднялась из-за стола; а Саша живо представлял себе этих неизвестных крутых: с бычьими шеями, бритыми головами, в малиновых пиджаках, с золотыми цепями на босу грудь. Такие образы Саша встречал; редко, но видел. Одного такого видел в институте, на сессии - тот числился в группе, но появлялся исключительно в деканате, решая свои учебные проблемы там. Вся группа поражалась: какого черта он поступил на заочный, когда мог просто купить диплом - его карьера наверняка не зависела от образования. Но, как известно, у богатых свои причуды.
   Чем дольше Саша думал о "Новопетровской", тем сильнее ненавидел захватчиков. Его уже слегка поколачивала мелкая дрожь. Он знал, что это предвестник назревающей ярости, которой пока не было выхода, но нужно будет его найти.
   Он лежал в постели, смотрел в потолок и думал. Об отце, который отработал на птицефабрике более двадцати лет, начиная прямо с ее строительства; о том, как он каждый день строго вовремя уходил на работу, тщательно выполнял свои обязанности; никогда ничего не украл, всегда гордился предприятием, считал его своим (и до сих пор считал), возглавлял партийную ячейку цеха; и вообще, ответственности и дисциплине отца могли бы позавидовать многие. За свой труд папа получил от руководства как-то очень немного акций, но это его не расстроило. Теперь он гордился, что предприятие выстояло, нарастило объем, что о нем постоянно пишут в газетах. Да за двадцать лет отец просто сросся с птицефабрикой - а сейчас у него хотели это отнять. Сашины глаза увлажнились, он сжимал и разжимал кулаки: любовь к отцу и ненависть к врагам переплетались в одно целое, неразрывное.
   Засыпая, снайпер знал, что он хочет сделать. Он не знал - как, он не знал - где, но он знал - что.
   Саша уснул спокойно. Ему снился все тот же сон: блокпост у Гирзель-аула, мечущиеся фигурки, но в отличие от предыдущих кошмаров, со стрельбой у него обстояло все отлично - он стрелял уверенно, и ни разу не промахнулся.
  
   Дорогих гостей Владимиру Ивановичу долго ждать не пришлось. Через неделю после его звонка, три джипа с московскими номерами рано утром уже поворачивали с московской трассы на дорогу, ведущую к административному корпусу птицефабрики. Дорогу перегораживал шлагбаум и будка с охранниками, слева от шлагбаума предприятие построило автостоянку, так как чужой транспорт пропускать на территорию предприятия можно было только по распоряжению руководства. Собственные служащие оставляли машины, и дальше шли пешком.
   Москвичи сочли это ниже своего достоинства. Головная машина встала перед шлагбаумом и засигналила. Из будки вышел охранник, и походкой, полной скрытого достоинства, что представлялось несколько неожиданным для гостей, подошел к водительскому окошку. Это был Саша Куценко.
  -- Эй, брателла, открывай шлагбаум, власть меняется, - водитель был нагл, как бывают наглы водители больших боссов, не признающие над собой никаких начальников, кроме одного; и боссам это нравится.
  -- Я должен получить разрешение, - спокойно ответил Саша, - представьтесь, и я позвоню дежурному.
  -- Ладно, парень, скажи, что москвичи приехали.
  -- Хорошо.
   Саша развернулся и пошел назад, к телефону. Разрешение на пропуск он получил сразу, включил механизм, шлагбаум поднялся, и кортеж въехал на территорию.
   В этот момент Куценко записывал номера и модели. За тонированными стеклами он не мог рассмотреть пассажиров - это его очень огорчило. Но он рассмотрел водителя, и человека на переднем сидении. Водитель был молод, и его лицо полностью соответствовало образам ночных размышлений. Саша сразу же возненавидел его. Второй был красномордым толстяком, в сером пиджаке с галстуком, с лицом надменным, как у председателя Совета Министров, презрительно выпяченной губой, и глазами, смотрящими сквозь тебя. Саша и это запомнил.
  
   Все до одного места в кабинете генерального директора были сегодня утром заняты. Он сидел во главе стола, (может быть, пока - но во главе). Слева от него расположились родные специалисты, а всю правую сторону заняли захватчики.
   Не дожидаясь приглашения, красномордый толстяк, которого так хорошо сумел рассмотреть Саша, не вставая с места, пробежал глазами одну из разложенных перед ним бумаг, и начал выступление:
  -- Уважаемые господа! В наших с вами отношениях сложилась такая ситуация, что вы не смогли погасить свою задолженность перед нашей организацией в положенный срок. Согласно своду законов Российской Федерации, мы вполне могли бы возбудить в отношении вашей организации дело о банкротстве. Но мы считаем данный вариант развития событий контрпродуктивным.
   Толстяк достал носовой платок и протер свой блестящий лоб. Остальные присутствующие хранили гробовое молчание.
  -- Мы выдвигаем другое предложение, - продолжил красномордый, - инвестировать в ваше предприятие денежные средства. Как мы думаем, вам нужна линия по переработке молока, средства для реконструкции корпусов, создание МТС для обработки земель, имеющихся в вашем распоряжении. Ведь у вас нет средств для этого, не так ли?
   Докладчик впервые вопросительно посмотрел на Владимира Ивановича. Тот не ответил, лишь усмехнулся мертвыми губами. Выждав секундную паузу, толстяк бросил быстрый взгляд на бумагу.
  -- Кроме того, в вашей области мы контролируем один из крупных элеваторов - это будет большим подспорьем для обеспечения вашей кормовой базы.
   "Да, я угадал", - подумал про себя генеральный директор, - " греки не греки, но явно из этой конторы кто-то. Плохое все забрали, теперь за хорошее принялись". Но ни один мускул не дрогнул у него на лице.
   Молчание продолжалось: никто не думал, что москвичи, (если, однако, это были все же именно москвичи), приехали на "Новопетровскую" как добрые волшебники - для чего-то им это все нужно?
  -- Да, мы не добрые волшебники, - словно угадав мысли левой половины стола, вслух возразил вспотевший толстяк, - но мы требуем не так много - всего лишь контрольный пакет акций.
   "Ну, началось!" - забродили мысли в голове Владимира Ивановича, - "погнали наши городских. Скромненько, но со вкусом".
  -- Все руководители останутся на местах. И вы, Владимир Иванович, тоже останетесь на своей должности. Просто подчиняться вы будете головной конторе, в Москве. И оплату труда тоже будете получать по московским меркам. Обещаю!
   Впервые на лицах специалистов птицефабрики промелькнуло что-то вроде сдержанного интереса. Владимир Иванович это заметил: "Предатели!". И посчитал нужным вступить в дискуссию.
  -- Извините, э-э-э, спасибо, Владимир Михайлович, а что будет, если мы откажемся от вашего заманчивого предложения?
   Толстяк погрустнел, и даже как бы печально ответил:
  -- Тогда мы подадим в суд с иском о вашем банкротстве.
  -- Но это же абсурд!? Вы прекрасно знаете, что мы можем заплатить вам в любую минуту, даже сейчас! Если бы вы не скрывались от получения денег.
   Толстяк торжествующе ощерился:
  -- Ну да, мы поменяли адреса, телефоны и расчетные счета, ну и что?
  -- Как что?! Как что?!
  -- Мы не обязаны вам об этом сообщать. Это уже ваши проблемы. А закон на нашей стороне; или вы не согласны?
   Надежда Павловна открыла было рот, но Владимир Иванович сделал ей знак, и она осеклась. А Копейкин, сидевший с самого края, у двери, уныло констатировал про себя: "Ноготок увяз - всей птичке пропасть". Он все заседание рассматривал оппонента напротив: бугая с большой золотой цепью и в галстуке, который лениво зевал, широко открывая рот, и даже не стеснясь окружающих. У него были настолько ленивые глаза, что, казалось, он одним своим видом демонстрировал всю суетность и бесперспективность переговоров, типа: "Не вы первые, не вы последние - и не таких ломали!". Бугай ухмыльнулся только один раз, когда посмотрел на висевший над директорским столом портрет Ильича. Ильич то ли по-доброму, то ли хитро улыбался, смотрел на улицу, и ничего не говорил.
   Владимир Иванович посмотрел на часы, позвонил в столовую лично, и, выслушав ответ, передал окружающим:
  -- Обед готов. Пожалуйста, пройдемте в нашу столовую.
   Копейкин опять с неприязнью заметил, как оживился бугай, и первым поднялся с места. Живоглоту явно хотелось есть. Особенно на халяву.
  

Глава 20.

  
   Сашина смена закончилась через полчаса после того, как на территорию птицефабрики въехали непрошеные гости. Куценко сдал пост сменщику, и ответил на пару вопросов о прибывших москвичах. В пределах своей компетенции, разумеется. Посмеялись, поприкалывались над ними минут пять, хотя особенного повода для смеха как раз и не было, и Саша помчался на служебный автобус, отправлявшийся с ночной сменой в Новопетровск. Люди в автобусе клевали носом, ему и самому хотелось спать, но стоя много не поспишь.
   А тем более, перебивая сон, крепла в Саше, росла и развивалась, мысль. Точнее не мысль, а непреодолимое желание, противиться которому не хотелось.
   Саша поднял голову, и сон вылетел из нее без остатка, как будто его и не было, и не могло быть в эту минуту. А снайпер усиленно размышлял, и незаметно для себя принялся грызть ногти; старая детская привычка, от которой с годами он так и не смог избавиться.
   Предвкушение удовольствия нарастало пропорционально приближению к дому. Войдя в родной дом, снайпер не позволил себе ни минуты расслабления, а сразу начал переодеваться. Он достал с антресолей давно пылившуюся там армейскую "песчанку". Охране не птицефабрике выдавали камуфляж, но в данную минуту Сашу интересовала именно "песчанка". Он переоделся, помчался в сарай - мастерскую, вытащил удочки, нашел рюкзак, который он и отец всегда брали с собой на рыбалку. Осмотревшись предварительно по сторонам, нырнул в тайник за кейсом. Что-то вспомнив, остановился в задумчивости, потом вернулся в дом и вышел с маленьким биноклем.
   Через пять минут снайпер выехал из дома и отправился, по всей видимости, на рыбалку. На одной из маленьких улиц поселка он притормозил у ларька, купил две шоколадки, положил их в большой карман на правой ноге, и уж дальше нигде не останавливался.
   Граница Новопетровского заканчивалась за железнодорожным полотном нерегулируемого переезда. Дальше асфальта не было. Дальше шел только песок, и некоторое подобие проселочной дороги. По этой дороге рыбаки добирались до небольшого озерка, где уже и сейчас чудно ловились караси, потому рабочие, оказавшиеся в этот час на путях, не обратили на Сашу никакого внимания: поехал человек за карасями - ну и что?
   За переездом снайпер смог проехать метров сто, не больше. Ехать на велосипеде по песку оказалось мучительно, и он пошел пешком. Конечно, это увеличивало время прибытия в контрольную точку, но в таком песке и велосипед не давал особого преимущества в скорости, а сил забирал немеренно. Но не это волновало снайпера.
   "Так, рано они не уедут. Переговоры за один день, я думаю, не заканчиваются, значит, они останутся ночевать где-то тут... Не поедут же они на ночь в Москву? У нас в поселке ночевать им будет гребно, и, скорее всего, поедут они в гостиницу в город... А если все-таки нет? Ладно, тогда надо занять позицию недалеко от выезда с фабрики, так я их не упущу точно... Но если они поедут в Москву, то стрелять уже будет неудобно, и стрелять я не буду... Но они не должны поехать в Москву. Неужели же решат все за один день? Да не может такого быть! Или решат? Ну и что? Вернусь спокойно домой, а потом видно будет".
   За обсасыванием этой основной мысли - куда они поедут и когда, он как-то незаметно достиг лесополосы. Озеро осталось по правую руку, и отсюда его не было видно, как не было видно и Сашу с озера. А вдруг там есть кто-нибудь из рыбаков? Саше не хотелось это проверять - все предусмотреть, так или иначе, никогда не удастся. Положимся на судьбу - пусть она сыграет на нашей стороне.
   Двигаясь уже внутри посадки вечнозеленых сосен, снайпер осторожно подобрался к заранее намеченному по памяти месту: недалеко от въезда на фабрику, где дорога была как на ладони, а он незаметен. Саша задумался: собрать винтовку сейчас, или дождаться появления кортежа? Он ведь совершенно не предполагал, когда они смогут выбраться, и после пятиминутных колебаний кейс открывать не стал. Снайпер достал бинокль, вытащил плитку шоколада, лег поудобнее, и принялся за наблюдение.
  
   Саша несколько раз засыпал. Потом чувствовал мучительный стыд: не пропустил ли он отъезда джипов. Смотрел на часы, и успокаивался - засыпал он не надолго, шансов упустить врага было не много. И все-таки он съел и вторую плитку шоколада, а обертку аккуратно положил в карманы, и вообще, старался особо не наследить.
   Час шел за часом, а цели не появлялись. Но Саша был терпелив. "Что же ты за снайпер, если не можешь терпеливо ждать. Хорошо стрелять - это еще не все. Хорошо ждать - вот главное достоинство снайпера!" - рассуждал он сам с собой. От безделья Саша принялся повторять наизусть материал к сессии, которая наступала у него через три дня. Изредка он пользовался биноклем, но, впрочем, все было хорошо видно и без него. Машины неслись туда - сюда, не обращая никакого внимания на знак ограничения скорости, стоявший на этом участке трассы. Саша усмехался. Солнце стало клониться к закату, и снайпер занервничал: неужели он пропустил их, когда заснул!? Просидеть здесь весь день без толку - это был бы верх невезения. Саша решил подождать еще полчаса и уезжать домой. Он замерз, хотел есть, и хотел спать; дежурил же всю ночь, все-таки. Для последнего ожидания, или просто от скуки, снайпер собрал винтовку, полюбовался на нее, и не стал собирать обратно.
  
   Через десять минут после начала получасового отсчета, на федеральную трассу со стороны птицефабрики вывернул первый джип. Сашино сердце ухнуло вниз, прыгнуло вверх; он посмотрел в бинокль на номер. Сомнения отпали - цель выходила на убойную дистанцию. И поворачивала в сторону города.
   Снайпер взял в руки оружие. Теперь его тело ему не принадлежало: знакомая волна возбуждения пробежала снизу вверх. Все окружающее стало резче, ярче, объемнее. Красная точка прицела поползла по джипу.
   Трудность состояла в том, что снайпер не знал, где точно находиться в этой машине бензобак. Он мог только догадываться. Но на случай неудачи Саша приготовился к стрельбе очередями. Он был готов просто изрешетить машины - вряд ли тогда кто-нибудь сможет оттуда выйти живым.
   Позиция была очень удобной: джипы еще не набрали скорость, только начинали разгоняться, и подставили свои борта для работы специалиста.
   "С Богом!" - прошептал снайпер, и отпустил свою душу в свободное плавание.
   Первая машина взорвалась. Вторая влетела в обломки первой и тоже загорелась. Третий джип резко затормозил, но на его горе, летевшая сзади на всех парусах иностранная фура не смогла остановиться; она наехала на машину и превратила ее в груду металлолома. Сдвинула несчастный джип вперед, и теперь все три машины превратились в один гигантский костер.
   Движущийся по встречной полосе транспорт дружно, как по команде, начал уходить в кювет. Что там с ними происходило дальше, Саше не мог определить, да ему это было и не нужно. Он осматривал полосу дороги перед собой: не побежит ли какой-нибудь олух в его сторону. Никто не побежал. А Сашу распирала гордость: одним патроном он достиг практически всех поставленных им целей. Всего одним! Какой восторг, братцы! Вот это виктория, малыми силами одержанная!
   Снайпер подобрал гильзу, добродушно усмехнулся еще раз, и спокойно принялся выбираться из укрытия. Он шел домой той же дорогой, что и приехал, и пламя позади него было видно еще далеко - далеко.
   "Что там такое?" - спросила женщина, дежурившая на переезде.
   "Авария большая на трассе", - спокойно ответил Саша, - "я на озере рыбу ловил. Слышал удар, потом пожар. Наверняка авария".
   "Много наловил"?
   "Да нет, плохо клевало сегодня. Зря поехал".
   "Бывает".
   На том и разошлись.
   Родители были дома, и, естественно, поинтересовались: где же ты был, сынок? Саша улыбнулся, сказал, что открывал рыболовный сезон. И на заинтересованный взгляд отца засмеялся: "Как всегда, папа, первый блин обязательно комом". Отец тоже засмеялся. Он обожал посидеть с удочкой на реке или озере. Правда, старея, выезжал на рыбалку все реже и реже. Поужинали вместе, как обычно. И Саша лег спать. Спокойный, умиротворенный, счастливый.
  
   Он и представить себе не мог, катаклизм какого масштаба вызвала его образцово-показательная стрельба.
  

Глава 21.

  
   Владимир Иванович только что закончил свой долгий и подробный рассказ о бедах и горестях последнего времени.
   В огромном губернаторском кабинете от человеческих слов шло даже как бы эхо, и генеральный директор не раз во время рассказа ловил себя на мысли, что выступает с кафедры в студенческой аудитории. Это делало его проблемы чуть отстраненнее от действительности, чуть в стороне, как будто и вправду лекцию читал о ком-то.
   Губернатор и начальник областного УВД курили, внимательно слушали. Телефоны губернатор отключил, приказал секретарше по пустякам не беспокоить. Такое внимание Владимир Иванович ценил, и оно давало ему слабую надежду на благополучное разрешение этого кошмара.
  -- Что же вы сразу ко мне не обратились, Владимир Иванович? - с хрипотцой в голосе спросил губернатор.
  -- Понимаете, Александр Павлович, хотел узнать сначала, чего хотят эти, эти... индивидуумы. Вдруг просто мелкий шантаж? Зачем из-за пустяков беспокоить.
  -- Логично...
   Главный милиционер загасил в хрустальной пепельнице окурок, кашлянул и возобновил беседу:
  -- Ответ на запрос из Москвы уже пришел. Новости для вас, Владимир Иванович, не самые приятные.
   От этих слов у генерального холодок побежал по жилам сверху донизу. Он затравленно смотрел в лицо говорившему и ждал приговора.
  -- Разворотили вы осиное гнездо. Фирма, как это сейчас сплошь и рядом встречается, полукоммерческая, полубандитская, но денег очень много, собственности предостаточно, сейчас они активно легализуются. А этот толстяк, которого у вас пристрелили, был у них далеко не последним человеком. Он, между прочим, без криминального прошлого, бывший третий секретарь в одном из обкомов партии.
  -- Надо же!
  -- Да, да. Именно так. И хотя сейчас они стараются быть законопослушными, но все проблемы с собственностью предпочитают решать старыми методами.
  -- Какими?
  -- Стрельбой, в основном.
   Разговор утих снова. Владимир Иванович закурил, и пережевывал новости. Губернатор смотрел в окно. Милиционер листал бумаги из папки. В очередной раз нервно затянувшись, Владимир Иванович спросил о самом больном:
  -- Что же мне теперь делать?
   Начальник УВД перестал копаться в бумагах, и очень твердо произнес:
  -- Вам надо уехать отсюда, и быстро!
  -- Но куда?
  -- Владимир Иванович, у вас квартира в Москве есть?
   Генеральный директор всегда понимал, что его приобретения не останутся незамеченными органами власти, но такое прямое и грубое проявление осведомленности милиции о его финансовых делах Владимира Ивановича несколько покоробило. Впрочем, сейчас было не до ужимок и пируэтов - ситуация-то критическая.
  -- Да, есть, трехкомнатная. На окраине, правда...
  -- Да Бог с ней, какая разница где! Вот туда и уезжайте! Вряд ли они вас там будут искать.
  -- Хитрый ход, да?
  -- Ну, вроде того, и чем быстрее вы это сделаете, тем целее будете.
  -- У меня сын в институте, и дочь тоже...
  -- И их забирайте, не рискуйте. Ну, посидите полгодика в подполье, замы у вас есть - отработают за вас, не развалят хозяйство.
  -- Не успеют, хотите сказать.
   Начальник УВД засмеялся. У него были на редкость здоровые и белые зубы: смех ему шел.
  -- Пусть так, да. Возьмут дети академический в институтах - ничего страшного. А за шесть месяцев убийцу мы найдем.
  -- Но если я скроюсь, то ЭТИ подумают, что я заказал бойню! Я ведь как будто сам признаюсь!
  -- Не беспокойтесь, Владимир Иванович, они так и сейчас думают. Так что испортить вы уже ничего не можете.
   Они опять замолчали. Но тут очнулся от задумчивости губернатор:
  -- Леонид Макарович, а как вы все-таки считаете, кто этот стрелок? Кому было нужно сделать все это именно у нас, здесь, а не в Москве, например?
   Милиционер замялся, помрачнел, мотнул головой:
  -- Версий много, пока все отработаем... Сейчас ничего сказать не могу. Но, если строго между нами, у вас в районе, Владимир Иванович, это уже второй случай.
  -- А первый?
  -- Да вы должны помнить: черных у вас на Авторынке постреляли. Очень похоже. Отсюда и будем работать.
   Осторожно вошла секретарша, и милым теплым голосом сообщила:
  -- Вам из Москвы звонят!
   Губернатор включил телефон, снял трубку, послушал; и, подняв глаза, кивнул собеседникам: идите мол.
  
   За окнами кабинета с бордовыми шторами снова моросил нудный дождь, снова хлестал по окнам ветер, но только это уже была весенняя погода. А двое немолодых мужчин опять сидели друг напротив друга с большими бокалами кофе из пакетиков.
  -- Что скажите, любезный Никита Сергеевич?
  -- То и скажу, любезный Геннадий Алексеевич!
   Они долго смеялись, и звуки собственного смеха не давали им остановиться. Им стало вдруг тепло и весело, и погода показалась совсем не мерзкой: дождик в апреле - к урожаю! А скоро можно будет выехать и на озера, и на пруды, карасиков потягать...
  -- Наш незнакомый друг - снайпер снова заявил о себе.
  -- Да, и я думаю, что мы ошибались. Не простой это человек. Что ни выстрел, то скандал!
  -- Вы думаете, профессионал со стороны, не местный?
  -- Может быть, - задумчиво протянул Геннадий Алексеевич, - но почему всегда в одном и том же месте практически?
  -- А не Владимир Иванович все-таки его нанял?
  -- Это вряд ли! Он же понимает, что криминалом с криминалом бороться - самому криминалом стать. Он не такой!
  -- Кто знает, времена наши людей меняют так, что и не угадаешь!
  -- И все-таки, я не думаю. Могли из Москвы пригласить сюда, чтобы воспользоваться моментом и запутать ситуацию. Чтоб не знали, на кого думать.
  -- А могли и наши, местные, не пустить чужаков. Вдруг и у нас в области кто-то имеет виды на "Новопетровскую"?
  -- Да уж, вариантов масса, фактов нет.
  -- Я послал туда Василия Трубачева, пусть на месте посмотрит, все тщательно проверит.
  -- В командировку?
  -- Да он сам оттуда родом, у него там родители живут - ему и карты в руки.
  -- Да, кстати! Накрыли в Туле этих ребят! Банда. Сан Саныч героем ходит, пенсия на носу - и дело большое раскрыли аккурат к пенсии - надеется на прибавку.
  -- Пусть надеется!
   Они снова захохотали; и видели уже не темный кабинет, не мерзкий дождь, а камыши, темную воду, свежий ветер, и блестящих от воды, свежевыловленных карасиков...
  

Глава 22.

  
   Начальник Новопетровского РОВД не долго размышлял, кого бы ему предоставить в помощь следователю из областного УВД. Будучи крайне раздраженным после очередного втыка за слабую работу по контролю за незаконным оборотом зеленого змия, и уже устав от однообразных объяснений своих подчиненных, (с их доводами он был совершенно согласен - но не мог же он сказать это вслух), начальник милиции счел целесообразным именно их и отправить в помощники к Трубачеву. Пусть поработают на серьезном деле: посмотрим, как вы здесь себя проявите, субчики?
   Порассуждав с начальником примерно в течение получаса на общие темы, Трубачев отправился знакомиться с помощниками. Те были в курсе перемен, но самого следователя еще не видели. Плотник заканчивал составлять очередной план борьбы с алкоголем, а Ерохин рисовал на тетрадном листе чертиков. Они безобразно улыбались, махали хвостами и высовывали раздвоенные языки.
   Отворилась дверь, показался высокий, ходой, рыжий и наполовину лысый человек. И по внешнему виду нисколько не старше новопетровских следователей.
  -- Плотник и Ерохин? - полувопросительно, полуутвердительно спросил он.
  -- Да, так точно. С кем имеем честь?
  -- Василий Николаевич Трубачев - следователь областного УВД.
  -- А где же ваши товарищи? - ляпнул, не подумавши, Ерохин, и увидел взгляд Валентина. Более чем выразительный: "Твой язык тебя погубит"!
  -- Какие товарищи? - совершенно искренне изумился приезжий.
  -- Да книгу я в детстве читал - "Васек Трубачев и его товарищи". Вот и пришло в голову. Извините.
   Трубачев книгу тоже читал, и такие шутки уже не в первый раз слышал. Еще в школе учительница литературы на внеклассное чтение задала эту книгу. Он потом полгода от насмешек не мог избавиться. Даже дрался однажды.
  -- Люблю хорошую шутку. А товарищи у меня будут... Вот вы и будете... Кстати, можно на "ты".
   Василий повесил кожаную куртку на вешалку, взял и пододвинул к столу стул с ободранным сидением, положил локти на стол и энергично спросил:
  -- Давайте начнем?
   Не дожидаясь ответа, задал первый вопрос:
  -- Как считаете, кто мог так ловко расстрелять колонну? Три джипа - это, считай, колонна. И даже пуль не нашли.
  -- Да мы и не знаем, сколько было выстрелов. Один, или несколько? Никто ничего не слышал. Ну, нашли место, где он лежал - примято все, но не больше.
  -- И никаких следов?
  -- Следов полно, но только не разберешь, кто и когда их сделал: может, день назад, а может больше. Там проселочная дорога почти рядом, по песку. И озерцо недалеко, рыбаки частенько ездят.
   Трубачев сделал в памяти зарубку, но вслух спросил другое:
  -- А у вас своя версия есть? Вы сами как, по честному сказать, думаете?
   Тут не утерпел, влез в разговор, молчавший после своего промаха, Ерохин:
  -- Я вот думаю, что это сделали москвичи. Это ихние, тамошние разборки. Они узнали, что те едут сюда, проследили за ними. Остановились у трассы, высадили человека, он ушел в посадки, добрался до цели, отстрелялся. Ушел. Потом они его подобрали, и спокойно уехали. Оружие могли закопать в песке. Дождик прошел, и никаких следов!
  -- Искать иголку в стоге сена - такая наша работа, господа - товарищи... Но я вам доложу, что это версия, конечно, самая логичная. Надо с их врагами в месте постоянной дислокации разбираться, а не у нас. Впрочем, кто знает, может быть, и в нашей области были у них враги. Но не это наша задача. Наша задача с вами - отработать местную версию; как следует! И вот если она ничего не даст, можно будет смело сказать - ищите, господа, в Москве. Мы тут ни при чем! Короче, завтра с утра - на место разыгравшейся трагедии!
  -- Мы с удовольствием, - откликнулся Плотник, - но транспорт...
  -- У меня своя машина - куда надо, туда и поедем!
  

Глава 23.

  
   Из Дневника Саши Куценко.
   "2 апреля. На следующее утро после операции я только и слышал от знакомых и родственников: "Ты в курсе?.. Ты знаешь?..". Никаких других тем больше будто нет. Поговорить не о чем. Что ты, такое событие! Перевирают, сочиняют безбожно. В последней редакции уже узнал о перестрелке, чуть ли не из гранатометов стреляли. Еще немного, и заговорят о крупной войсковой операции. Хочется ржать как лошадь: громко и широко открыв рот.
   Рассказывают, что милиции приезжало видимо - невидимо. Опять покрутились без толку и убрались восвояси.
   А за трупами приезжали другие быки. Еще больше джипов было, чем тех, что я отправил в металлолом. Два микроавтобуса "Мерседес" подгоняли. Ошметки своих товарищей в урны сгребли и уехали памятники ставить. Наверное, с ангелочками, библейскими цитатами и из мрамора. Бандитские аллеи Бунина, так сказать.
   Ужинали вчера, отец был довольный; теперь он уже рассказывал, как все было. Сказал, что так им и надо. Нашелся смелый человек, и эти биологические существа отправил на биопереработку. Мы с мамой смеялись. Жаль только, сказал отец, что Владимир Иванович смылся; боится, что его в отместку грохнут.
   Я сказал, что это, скорее всего, мафии между собой разбираются. А отец возразил: пусть разбираются, воздух чище будет, и честным людям жить станет лучше. "Пусть хоть все друг друга перестреляют!" - добавила мама.
   Мне было легко и радостно. Я снова не ошибся, снова поступил правильно!
   Завтра на сессию. Буду жить почти месяц у родственников. Колбасы им везу, курятины. Месячишко уж потерпят меня, ничего страшного. Постараюсь побыстрее все сдать и приехать домой - как раз на рыбалку можно будет съездить. На то самое озерцо, за карасиками".
  
   Трубачев, Ерохин и Плотник стояли на том самом месте, где не так давно располагалась огневая позиция снайпера. Трубачевская "Нива" оставалась выше, на трассе. Спутники Трубачева пытались осмыслить тот непостижимый для их сознания факт, как это можно выделить под одно единственное дело целую транспортную единицу. Уж если районная милиция куда выезжала, то в транспорт набивалось под самую завязку: все ехали по разным делам, главное, чтобы хоть в ту сторону, куда надо. Однако Трубачев не дал возможности следователям из района восторгаться этим малозначительным для него фактом.
  -- И куда же мог отправиться отсюда наш незнакомый друг? - саркастически спросил он у самого себя.
   Вмешался нетерпеливый Ерохин:
  -- Он мог пойти вдоль лесополосы, выйти из нее к поджидавшей машине, и уехать.
   Трубачев поморщился, как от зубной боли:
  -- Ну, опять ты о московской версии! Надо отработать местную, понял? Еще идеи есть?
   Тут и Плотник счел нужным проявить инициативу:
  -- Пойдем, товарищ Василий, покажу тебе кое-что.
  -- Давай, показывай.
   Все трое прошли незначительное расстояние и оказались у проселочной дороги, выходившей прямо на трассу, а другим концом упиравшейся в окраины поселка. Впрочем, эту дорогу они заметили еще по дороге к месту преступления.
  -- Он мог уйти по этой дороге в Новопетровск. Вполне мог.
  -- Что ж, господа, проедем по ней.
   Через пять минут "Нива" мчалась по песку. На удивление Трубачева, дорога оказалась вполне проходимой, колеса не вязли. По бокам уплывали назад колючая трава и кустарники, названия которых не знал ни один из путешественников. По левую руку оказалось озерцо, на которое указал Плотник, но после короткого обмена мнениями заезжать на него следователи не стали. Они проехали еще минут десять и остановились у железнодорожного переезда.
  -- Шестьсот шестнадцатый!
  -- Что?
  -- Этот переезд у нас называется "шестьсот шестнадцатый", говорю.
  -- А-а! Давайте выйдем, я спрошу кое-что у дежурной.
   Следователи подошли к будке, Трубачев вежливо постучал в окно, показал туда удостоверение, и переместился к двери. Оттуда бойко выскочила женщина неопределенного возраста, смешливая и бойкая.
  -- Вы одна дежурите на переезде? - под заинтригованными взглядами попутчиков Трубачев приступил к расспросам.
  -- Сейчас - одна, а вообще нас тут трое.
  -- А как сменяетесь? Во сколько?
  -- В восемь часов утра. Сутки отстоял, сутки дома.
  -- А в прошлый четверг не вы случайно стояли? - Трубачев внутренне напрягся, от ответа зависело: узнает он то, что хотел, сейчас, или придется ехать искать сменщиц. Он с большим облегчением услышал ответ.
  -- Да случайно я, а что?
  -- Вы взрыв слышали, пожар видели?
  -- Да, конечно, здесь же не так далеко. Горело классно - сумерки наступали в это время. А мне скучно стоять так хоть какое-то развлечение.
   Трубачев негромко кашлянул; взял паузу.
  -- Извините, как вас зовут? Меня - Василий Николаевич.
  -- А меня - Зоя Федоровна.
  -- Зоя Федоровна! Вы после этих, гм-м, событий... Через переезд переходил кто-нибудь в поселок?
  -- Рыбаки были; с удочками. Двое. Потом парень - тоже с удочками, в военной форме... Да! У парня были удочки, рюкзак и чемодан. Я еще обратила внимание: чемодан-то зачем ему?
   Трубачев оглянулся на коллег. И Ерохин, и Плотник имели весьма ошеломленный вид. Плотник даже открыл рот, чего, по-видимому, он и сам и не заметил. Василий повернулся к женщине.
  -- Вы знаете этого парня? Видели раньше?
  -- Нет, что вы! Я вообще не местная, приезжая я - из Казахстана. В Новопетровске почти никого не знаю. И парня этого первый раз в жизни видела.
   Егоров тихонько шепнул на ухо Плотнику:
  -- Пон-наехал-ли!
   К счастью, Зоя Федоровна этого не услышала, иначе больше ни слова не сказала бы.
  -- Скажите, а что это был за чемодан, вы не рассмотрели?
  -- Нет, уже сумерки были, я и лицо толком у него не рассмотрела. Я, вообще-то, близорукая немного.
  -- Немного - это сколько?
  -- Минус два.
  -- Да, это не очень много... Кстати, он пешком шел?
  -- Нет, с велосипедом. До переезда пешком, а тут сел и поехал. Ага, вспомнила: молодой он, голос у него молодой. У меня зрение не очень, зато слух прекрасный. Молоденький парень был - точно говорю.
  
   Всю дорогу до райотдела Плотник и Ерохин не могли успокоиться.
  -- Неужели это был он - снайпер? В чемодане - разборная винтовка. Приехал, отстрелялся, и уехал тем же путем.
   Трубачев прервал возбужденного сверх меры Ерохина.
  -- Подожди, не радуйся. Вполне может быть, что это ваш местный рыболов тащил с собой какую-нибудь браконьерскую снасть. Всего-то и делов.
  -- Я такой снасти не знаю!
  -- А ты уверен, что знаешь ВСЕ браконьерские снасти, а?
   Ерохин обиженно замолчал, и Трубачев понял, что невольно попал в цель. Умная мысль зародилась у Плотника:
  -- Надо узнать, видели ли на озере этого парня с чемоданом. Двое рыбаков там были точно - но этих мы не найдем, скорее всего. Есть другая возможность. Тут, около путей, в домах, практически через одного рыбаки, постоянно ходят на озеро; почти каждый день. Наверняка и в тот день кто-то, да был там. Придется обойти всех, порасспрашивать.
  -- Вот ты, Валентин, и займись пока этим. Меня другое интересует - как этот кто-то узнал, что именно в четверг приезжает "правительственная" делегация. Кто ему сказал?
  -- Могли позвонить с фабрики.
  -- Ты думаешь - это все-таки ваш директор сделал?
  -- Да я его и не исключал никогда. Ты знаешь, сколько он имеет с "Новопетровской"!? Я знаю - очень не хило. Очень. И каким-то дядям отдавать такое теплое место никто не захочет... И получается, что нашел кого-то здесь, у нас.
  -- Неплохого мастера он нашел здесь, у вас!
   В диалог Трубачева и Плотника вмешался Ерохин:
  -- А если убийца просто-напросто видел, как они приехали? Стреляли-то вечером, а прибыли они еще утром.
  -- Да ну!.. Скорее, сообщили с "Новопетровской" в поселок, некто выехал на огневую позицию, сделал свое дело и вернулся обратно.
  -- Значит, все-таки будем думать на директора, на вашего Рыбкина.
  -- Вот и допрашивайте его.
  -- Ага, сейчас! Он друг губернатора! Ты смотри, Вася, а то нарвешься!
   Этой репликой Ерохин крепко поддел Трубачева. Возразить тому было нечего. Они, кстати, и не могли знать, что однажды он уже поплатился за такое. Была история. Насилу отмазался.
   Поэтому он промолчал, а уже когда пошли на последний поворот перед райотделом, сказал:
  -- Вот и будем идти с другого конца - найдем снайпера, и выясним - кто заказчик. Если, конечно, парень с чемоданом не обыкновенный рыболов. А мы нафантазировали уже невесть что!
   "Ниву" поставили прямо под знаком: "Остановка только для транспорта РОВД".
  -- Выходим, товарищи, выходим. Сережа, у меня для тебя есть задание. Пойдем, объясню.
  

Глава 24.

   Капитан уже почти отдал команду на отход от берега, но в этот момент из-за деревьев на приличной скорости, вздымая пыль, вывернул джип. Паромщик остановился и дал возможность машине медленно вползти на старый паром. Рыжая, веснушчатая девчонка лениво оторвалась от поручней и направилась к джипу собрать плату за перевоз.
   Одновременно с ней открылись дверцы, и из автомобиля на гулкий металл выпрыгнули двое - подтянутые, улыбающиеся, хорошо одетые, сияющие черными блестящими глазами - чеченцы.
   Девчонку это нисколько не смутило, она даже не стала отвечать на стандартные кавказские шутки по ее поводу, а также лениво приняла деньги, и снова вернулась на то место, откуда пришла - от перил напротив буксира. Чеченцы не стали продолжать знакомство, а расположились на противоположной стороне парома, внимательно разглядывая донские края. Широкая и глубокая, река ничем не напоминала их мелкие, ледяные и каменистые горные речки.
   Паром направлялся от пологого донского берега к крутому. На нем привлекал общее внимание обшарпанный, местами обвалившийся, но по-прежнему высокий и гордый храм из красного кирпича. Когда-то, когда берег этот был густо заселен, он представлял собой украшение и гордость местных жителей, а для сновавших туда сюда барж - превосходным ориентиром и отметкой торгового пути.
   Сейчас же чеченцы смотрели на него с ухмылкой, а один показал на храм пальцем и что-то сказал по-своему спутнику. Тот засмеялся. Они не видели глаз паромщика. Он смотрел исподлобья, с ненавистью. Что вызвало ее: нация ли пришельцев, их кичливое богатство, или явный смех над местной достопримечательностью - кто знает? А скорее всего - и то, и другое вместе.
   Но паромщик ничего не сказал, девчонка лениво жевала семечки и сплевывала шелуху в воду, а чеченцы сели обратно в джип и за тонированными стеклами их стало совершенно не видно.
   Сразу при спуске с парома грунтовка резко шла на подъем, но могучая машина легко и непринужденно взобралась наверх и повернула в сторону станицы. Вдоль дороги стояли плетни, до того старые, что казалось, они так и остались здесь со времен легендарных, дореволюционных. Поверх плетней цвели сады, от пчел стоял в воздухе ощутимый гул, и какой-нибудь поэт наверняка бы остановил машину, предался бы восторженному созерцанию, вдыхал бы чудный аромат, и, вполне возможно, придумал бы какие-нибудь гениальные строки для современников и потомков, но чеченцы остались равнодушны к красотам, не затормозили, а повернули к центру поселка, где и остановились у единственного открытого магазина под большой вывеской "Глория", нарисованной местным живописцем в старославянской манере.
   Улицы были пустынны, только белые гуси да серые утки бродили по траве и забредали в лужи. Где-то работал невидимый трактор, и кричали в садах разнообразные представители мира пернатых. Чеченцы сидели в джипе, лениво обозреваясь через опущенные стекла. Прождав несколько минут, и не дождавшись появления ни одной живой души в зоне внимания, водитель вышел из авто, и зашел в магазин. Минут через пять он вышел наружу, дверь просто отпустил, так что она закрылась под воздействием могучей пружины с пушечным ударом сама, сел за руль, и пришельцы уехали.
   Они выехали на асфальтированную дорогу, которая вела вдоль Дона куда-то к меловым горам, и понеслись на большой скорости в одном, только им ведомом, направлении.
  
   Через двадцать минут гонки попутчик водителя радостно указал пальцем на отражение солнца от металла вдали, и водитель кивнул головой. Они еще прибавили ходу, а потом им пришлось резко затормозить, потому что от асфальта отходил съезд на грунтовку, которая вела к большому двухэтажному краснокирпичному дому, сказочно смотревшемуся среди ярко-зеленой степной травы. Словно чудесный замок
   Джип остановился у резных ворот и засигналил веселую мелодию. Минут пять стояла тишина, потом ворота отворились, и оттуда показался невысокий седой человек с настороженными глазами. Одет он был в спортивный костюм, что подчеркивало уже вполне приличный животик уважаемого. Приезжие вышли из машины; водитель подошел к хозяину, они несколько секунд молча смотрели друг на друга, потом обнялись и принялись хлопать друг друга по спине.
  -- Ну, здравствуй, Муса!
  -- Здравствуй, Арсан!
   Хозяин отпустил гостя из объятий и поздоровался с его попутчиком.
  -- Это Якуб. Он мне не меньше, чем брат. Он спас мне жизнь в бою, - пояснил Муса хозяину.
  -- Загоняйте машину. Пойдемте ко мне на хинкал. Есть же хотите, конечно?
   Ворота отворились полностью, и гости увидели во дворе почти такую же машину, на которой они приехали сами. Муса тихонько присвистнул, и поставил свой автомобиль рядом с хозяйским. Весь процесс происходил под неугомонный лай огромных кавказских овчарок, рвавшихся с цепи. Арсан угомонил их только палкой. Затем аккуратно закрыл ворота и повел гостей в дом - в свою самую лучшую комнату, представлявшую собой практически один сплошной ковер. Ковры лежали на полу, висели на стенах, и только на потолке ковра не было.
   Посмотреть на гостей сбежался весь дом. Пришли двое сыновей - подростков, маленькая дочка, жена с ребенком на руках. Они все здоровались с Мусой, а после того, как он представлял им Якуба, очень уважительно приветствовали его. Не пришла только старшая дочь, она суетилась на кухне, куда дорогих гостей вот-вот должны были пригласить отведать горячего хинкала.
  -- Вечером поедим как полагается. Я барашка зарежу. А сейчас просто посидим с дороги, подкрепитесь, - хозяин не суетился, но чувствовалось, что гостям он очень рад, и приглашает их за стол совершенно искренне.
   Да и что говорить - Муса был его родным братом.
  
   За столом они сидели втроем, на столе стояла бутылка водки, под столом лежала еще одна, уже пустая. Все наелись. Гости даже отпустили ремни на брюках, и сейчас все трое курили, стряхивая пепел в большую хрустальную пепельницу.
  -- Как же ты живешь, Арсан, в такой глуши и так далеко от людей?
  -- Живу хорошо, и меньше чужих глаз смотрит за моими делами, а мне того и надо. Вот сам посмотри. Вода у меня в доме есть - замыл скважину в подвале, теперь поверну кран - и пожалуйста, сколько угодно. Отапливаюсь электричеством, даже овчарня отапливается электричеством. Телевизор смотрю - тарелку купил себе - никаких проблем. Джип во дворе - куда надо всегда проеду. И места вокруг сколько угодно. Ты, кстати, ко мне сюда ехал, не видал отару?
  -- Нет, не было никакой отары.
  -- Куда же этот баран ее повел? - задумался хозяин, - Я же ему говорил...
  -- О ком ты? - спросил Муса, гася окурок.
  -- У меня тут русские работают: двое отару пасут, двое еще... Это я потом покажу тебе.
  -- За деньги?
  -- Да ну, какие деньги! За еду работают. А пастухи должны мне много; никогда не расплатятся.
   Хозяин замолчал, потом собрался с мыслями и продолжил.
  -- Смешная история, понимаешь. Эти два русских барана срезали у меня провода, и пошли сдавать на металл.
  -- И что же тут смешного?
  -- А то, что пункт приема здесь держит Ама Эльмурзаев. Быстрее, чем они сдали наворованное, я уже позвонил по сотовому Аме, и сказал о своей беде. Как только они пришли к нему, он тут же позвонил мне, задержал их на время. И тут подъехал я с сыновьями. Мы закрыли дверь и достали ножи. Ты знаешь, эти двое пропитых ублюдков обоссались на месте. Мы их мордами вытерли мочу, и поставили на счетчик за убытки. Они просили отработать - я же не зверь, я согласился. Теперь они пасут моих овец.
  -- Они не навредят тебе?
  -- Нет, они спускают в штаны каждый раз, как только я повышу на них голос. Даже еще смешнее: если мой Руслан повышает на них голос, то они тоже брызжут мочой во все стороны.
  -- А за счет чего же ты живешь на такую широкую ногу, брат? Овцы, что ли, приносят тебе доход?
  -- Э, пока ты сражался за свободу и веру с кафирами, ты забыл, что есть еще и легальный доход - без стрельбы и взрывов. Пойдем, я тебе покажу, за счет чего я живу.
   Гости поднялись из-за стола вместе с хозяином, и он повел их из комнаты прямо в подвал.
   Навстречу вошедшим, в тусклом электрическом свете поднялось с подстилки нечто бородато - нечёсаное, дышащее перегаром. Муса от неожиданности даже отшатнулся, на что его брат Арсан засмеялся:
  -- Это мой работник - Иван. Из бомжей. Он тут основная рабочая сила.
  -- А что же от него так воняет?
  -- Не моется, пьет постоянно; но мне его жалко почему-то - не могу выгнать.
  -- Видит Аллах, добрая у тебя душа, брат.
   Арсан промолчал, а провел их в глубину подземного помещения. У стен один на другой громоздились ящики с пустыми бутылками. Посреди подвала стояла наполненная водой ванна. В двух шагах располагались бочки со спиртом. На удобном расстоянии обнаружился ящик с этикетками, и станок для закатывания.
  -- Вот здесь, Муса, я изготовляю любимый напиток русских - водку. И заметь, очень дешевую водку. Вот почему кафиры так охотно покупают продукцию моего производства, и так неохотно берут государственную.
  -- Ты что, Арсан, снабжаешь весь район?
  -- Да ну, конечно, нет. Таких цехов еще много. Конкуренция, брат. Вот азербайджанцы тоже цех держат, мешали мне очень. Цену сбивали ниже минимума... Так знаешь, кто-то их покоцал конкретно по-умному.
  -- Ты, Арсан, руку приложил?
  -- Нет, знаешь, не я. Но они и на меня могут думать. Стрелка-то не нашли. Чисто кто-то сработал, красиво... А на меня пусть думают - это хорошо; бояться больше будут, мешать меньше будут, усек, брат.
   Муса обнял брата, прижался щетинистой щекой к его лицу, засмеялся.
  -- Менты не мешают?
  -- Нет, не мешают. Им сюда и ехать-то не на чем. Да и я по мелочи не торгую. Продаю оптом, сразу крупную партию своим людям, знакомым. А они уже по рознице сами крутятся, я им жить не мешаю; зачем мешать?
  -- А как же ты возишь спирт? Ведь дорога-то одна - через реку?
  -- Паромщик получает свое в пасть. Он будет молчать, даже если его будут резать. Тут все такие - за водку мать родную продадут, учти.
   Хозяин заводика все оглядывал подвал, будто потерял что-то. Наконец, он подошел к Ивану, и ласково спросил:
  -- Ваня, где Филя, что-то я его не наблюдаю здесь.
  -- Он в сортир пошел: прихватило его, дрищет дальше чем видит.
   Арсан долго смотрел в глаза бомжа, но ничего не сказал, а повернулся к гостям, и пригласил их на выход.
   Только в доме гости почувствовали, как холодно и промозгло в подвале. Наверху было тепло. Арсан остановился как бы в раздумье; хотел что-то сказать, но брат опередил его:
  -- Арсан! Мы долго ехали к тебе, видит Аллах, устали. Разреши лечь поспать, а то глаза слипаются.
  -- Конечно, брат. Эй, Совнаби, постели гостям наверху, в парадной спальне, и побыстрее. Отдыхайте. К шашлыку я вас разбужу.
   Тут он на миг замолчал, хитро улыбнулся, и уже тихо спросил:
  -- На вечер не послать ли за девчонками в станицу? Тут такие есть! Эх, пальчики оближешь. Малолеточки, и за бутылку презренной водяры всего они ваши на всю ночь! Ну как?
  -- Извини, брат. Обязательно воспользуемся твоей добротой. Но не сегодня. Сегодня устали сильно, брат, извини.
  -- Ну, завтра, значит, завтра. Я позвоню, кстати, договорюсь. А вы идите поспать, идите.
   Дочка Арсана повела гостей в спальню, а хозяин вышел во двор, где стал звать какого-то Хрюна, пересыпая русские слова чеченскими, и связывая воедино всю языковую конструкцию обильными порциями мата.
   Якуб не отводил глаз от хозяйской дочки. Он делал это так откровенно, что даже Муса это заметил, но ничего не сказал, а только улыбнулся в усы. Он и вправду очень хотел спать, а вечером будет долгий разговор обо всем, что накопилось за те два года, что братья не видели друг друга.
  

Глава 25.

   Вечером есть шашлык чеченцы расположились на кухне. Гости хотели на улице, но хозяин объяснил, что в это время суток комары и мошка не дадут спокойно посидеть, не то что насладиться едой. Кухня большая, всем мужчинам места хватит. Помимо взрослых, за столом оказались сыновья хозяина, старавшиеся показать свою солидность, но получалось не очень. Якуб особенно замечал это, и ему хотелось рассмеяться, но позволить себе такого он не посмел бы никогда в жизни, тем более в семье друга. От этого ему приходилось постоянно прикусывать губу.
  -- Муса, слушай, мне показалось, что ты будто прихрамываешь, что с тобой? - после очередной порции шашлыка, наконец, спросил брата Арсан.
   Муса усмехнулся:
  -- Ты правильно это заметил. И еще есть много рубцов на моем теле. Вот тогда-то и спас мою жизнь друг Якуб.
   Якуб скромно улыбнулся, а Муса замолчал.
  -- Расскажи, брат, что произошло.
   Подростки жадными глазами смотрели на героя, и Муса, отложив в сторону мясо, вытер рот, прокашлялся, и начал рассказывать.
  -- В марте 96-го года наша группа получила от верного человека из штаба русских данные о передвижении их колонн к Аллерою. Командир решил, что упускать такой шанс задать трепку кафирам просто нельзя. К сожалению, точную дату их выдвижения узнать не удалось. Поэтому пришлось целую неделю жить в лесу и ждать. Но мы не просто ждали, мы готовили позицию.
   Рассказчик вытащил сигарету и закурил.
  -- Перед нами была поляна, на которую вела одна дорога, и с которой уходила тоже одна дорога - на Аллерой. Поляна широкая, ровная. А мы были на склоне, прямо перед ней. Все видно как на ладони. Но у нас в отряде был инструктор - он проходил подготовку в Афгане - посоветовал командиру расчистить сектора обстрелов. Убрать деревья. Пленных у нас не было, потому пришлось валить и оттаскивать лес самим. С десяток ребят пытались отказаться, но мы их уговорили: "Что вы? Лучше остальных? Идет газават, и не надо выпячивать свое я - все делают общее дело". Пристыдили, парни опомнились.
   Якуб ушел полностью в себя, о чем-то напряженно думал, но иногда легкая улыбка касалась его губ. Сыновья Арсана по-детски открыли рты. Отец посмотрел на них с усмешкой, но промолчал.
  -- Жили в землянках. Инструктор научил делать такие укрытия, что не видно ни огня, ни дыма. Из Аллероя приносили еды. Очень много и очень хорошей. Такие добрые, чудесные люди - я никогда не забуду, как они к нам относились, как желали нам успеха.
   У Мусы подозрительно заблестели глаза, а может, то было следствие табачного дыма, попавшего на роговицу?
  -- Второго марта командир получил новые сведения от верного человека, что колонна пойдет завтра, а сегодня маршрут будет проверять армейская разведка. У нас в отряде были парни, которые прошли очень хорошую подготовку в лагерях, несколько человек даже выезжали из Ичкерии за границу. Они сказали, что смогут взять разведку русских. Мы затаились в землянках. Асланбек Демхаев проходил мимо нашей позиции, сказал, что в двух шагах ничего нельзя разглядеть. Командир был очень - очень доволен. Наши спецы пошли ловить русскую разведку, а мы ждали.
  -- Дядя, а ты тоже проходил подготовку в лагере? - спросил один из сыновей.
   Муса помолчал:
  -- Нет, но скоро поеду. Наступает моя очередь на подготовку. Если только нога не помешает...
  -- Так вот, - продолжил он после паузы, слегка сбитый вопросом племянника, - через несколько часов наши спецы привели двоих. И принесли одного нашего - мертвого. А еще один остался где-то там, в лесу. Его закопали на месте, потому что не могли унести тело. Кафиры были молодые, лет по восемнадцать. Двух старых наши парни завалили, а эти глупые щенки сдались.
  -- Я бы никогда не сдался! - гордо сказал Руслан.
   Дядя посмотрел на него серьезным пристальным взглядом:
  -- Ты чеченец, ты не должен сдаваться!
   Муса закурил новую сигарету:
  -- Командир поставил щенков перед собой, и сказал, чтобы они передали по рации, что дорога чистая, и идти можно свободно. Рацию кафиров взяли в целости и сохранности, ее сунули в руки одному из них, но он сказал, что не знает частоты; что ее знали командир группы и прапорщик, которых убили. Наш командир задумался, но потом решил сделать то, что сделает любой умный начальник - он стал искать самую слабую точку в этих щенках. Он пытался определить, кто из них слабее духом, кто быстрее сдастся.
   Рассказчик кашлянул, а потом попросил брата налить ему водки, так как у него пересохло в горле. Собеседники выпили по сто грамм, закусили шашлыком, и не обращали никакого внимания на мальчишек, которые ерзали на стульях, нетерпеливо ожидая продолжения.
  -- Командир позвал спецов, один из них - Шамиль - хорошо изучил у арабов искусство пытки. Кафиров положили на землю, лицом вниз, араб садился на них сверху, и давил на какие-то точки. Из-под одного из щенков потекло, он обделался, а другой тоже обделался, но не так быстро. Шамиль подошел к командиру, и посоветовал более крепкого убить, а обгадившегося по полной программе допросить еще раз, с пристрастием. Наш командир молча кивнул, и все воины ислама образовали круг. Слабого кафира повернули лицом к тому месту, где Шамиль собирался сделать богоугодное дело.
  -- Богоугодное? - удивился хозяин.
  -- Богоугодное! - Муса посмотрел на брата нехорошим взглядом. - Ты, брат, вижу, тут теряешь боевой дух. Каждая смерть кафира угодна Аллаху - чем больше ты отправишь их в Ад, тем больше шанса у тебя встретиться после смерти с гуриями. Так вот, сильного кафира держали четверо, а Шамиль резал его большим ножом, как барана. Он отрезал ему части тела по кусочкам. Кафир орал как сирена.
   Мальчишки засмеялись: им очень понравилось сравнение воплей убиваемого русского с сиреной.
  -- Шамиль превратил кафира в анатомическое пособие. Нам такие показывали в школе, когда я учился в Новогрозненском. Трусливый кафир рыдал, а когда его тоже потащили на разделку, он признался, что знает частоту. Им и вправду ее не говорили, но он случайно узнал. Он может сообщить, что на маршруте все спокойно, если ему пообещают сохранить жизнь. Командир пообещал, и забрал кафира к себе в землянку. Тот только один раз передал русским сообщение, соврал, что командир группы куда-то отошел, поручил ему выйти на связь... Ему больше не разрешили передавать, русские могли заподозрить что-то. Они и так должны были заподозрить, но, хвала Аллаху, этого не случилось. Просто эту часть русских еще никогда не били серьезно, они были не ученые горьким опытом, поэтому схавали все, что нам было нужно. А утром третьего марта дозор передал, что колонна русских поднимается в гору по направлению к нам.
  -- Я передал, - гордо сказал Якуб, до этого все время молчавший.
  -- Да, это был Якуб. Тогда командир, для поднятия боевого духа позвал Шамиля, и выдал ему кафира. Все парни собрались вокруг него, и Шамиль разрезал пса на куски, как и первого. Кровь бросилась нам в голову, и мы нетерпеливо ждали, когда рыжие псы придут на место бойни... Вернулись дозорные, Якуб вернулся, и через сорок пять минут стал слышен шум от техники. Кровь застучала у меня в висках, я приготовил "Муху" и думал только об одном, как не промахнуться. Мной овладел "ях". Показалась колонна. Впереди шел танк с тралом, и я подумал, как прав был наш инструктор, который не разрешил ставить мины на дороге - это могло сорвать всю операцию. А так танк спокойно прошел мимо нас и начал подниматься в гору. За ним следовали еще один танк, и четыре БМП, "Урал"; там, в лесу, еще не доехала до нас другая техника, но ждать ее уже было некогда. Командир закричал: "Аллах акбар"!! И мы открыли огонь.
   В комнате царил сумрак, светлели только огоньки сигарет, но никто не вставал, чтобы зажечь свет. В глазах мальчишек читалась вся представляемая ими картина: лоскуты снега на земле, могучие деревья, рев техники, запах топлива, голоса солдат, и бесстрашные чеченцы, как волки, кидающиеся на врага из засады. Представление великой битвы кружило им голову, и многое они отдали бы, чтобы не дядя Муса, а они вставали в то утро в окопе, прижимая к плечу гранатомет, яростно выкрикивая боевой клич и отдавая все свое сердце "яху".
   Дым сражения витал в воздухе. Женщины уже устали ждать мужчин, но никто не осмеливался потревожить их.
  -- Я выстрелил, но попал или не попал - не знаю. Там, на поляне, все как-то сразу взорвалось. А баран Супьян не смог подбить русский танк с тралом, косорукий осел, и тот рванул вверх по склону, развернул свою пушку, и ударил нам во фланг. Я стрелял в сторону врага, там все горело и плавилось, но из леса по нам открыли стрельбу, их мерзкие АГСы доставили нам массу проблем, и многие из нашего отряда стали шахидами. Супьян никак не мог справиться с первым танком; второй взорвался так, что с него улетела башня, а первый стрелял как заведенный, и Супьян все-таки стал шахидом. Атака пошла не так, как нам хотелось, и командир приказал отходить - мы выполнили свою задачу. Но потерь было слишком много, и этого нужно было избежать. Я не получил ни одной царапины, Якуб тоже, и мы стали быстро отходить.
   Муса опять попросил водки. Снова выпили сто грамм, снова закусили, закурили, и рассказчик приступил к апофеозу.
  -- Да, мы с Якубом не получили ни одной царапины, и благополучно вышли из-под огня кафиров, но дальше в лесу, совершенно неожиданно на нас свалились русские мины. Откуда их принесло? Разрыв был совсем рядом, меня посекло осколками, я упал, и, кажется, потерял сознание, потому что очнулся я уже далеко от этого места. Меня вынес Якуб. Он протащил меня на себе не один километр - настоящий друг.
   В темноте уже нельзя было разглядеть выражение лица Якуба; что он думал об этом - улыбался ли, грустил, или что еще. Может быть, скромно покраснел, а может принял как должное. Да это и не важно - он сделал то, что должен был сделать, и совесть его была чиста.
  -- С тех пор я стал хромать. Но остался жив, и еще много полезного смог сделать для нашей Родины... Как-нибудь потом расскажу.
   Минут пять чеченцы молча сидели в темноте. Каждый думал о своем. Потом Арсан встал, и включил освещение, он взглянул на часы и обратился к гостям:
   - Пойдем, посмотрим фильм. Про террористов.
  
   Последующие два дня прошли в развлечениях.
   Во-первых, радушный хозяин затопил гостям баню, и непривычные к этому Муса и Якуб очень насмешили хозяина, когда не смогли выдержать в парилке положенных двадцати минут. Это дало повод Арсан для многочисленных шуток и подколов. Пока, наконец, взвинченный Муса не крикнул, что просидит сорок минут подряд. Он выполнил своё обещание, но ровно через сорок минут с криком вылетел из бани и плюхнулся в огромный бак с холодной водой. На его лице было написано неземное блаженство. Арсан улыбнулся, и признал себя побежденным. Муса опять подумал, что брат незаметно для самого себя обрусел: живи он дома, в родной Ичкерии, никогда в жизни и ни в чем не признал бы он поражения.
   Во-вторых, Арсан повез гостей на рыбалку. Для них и это занятие оказалось малознакомым. Хозяину пришлось показывать все с нуля: помогать забрасывать спиннинг, удочки, распутывать леску, подбирать блесну и многое другое, что составляет традиционные рыбацкие премудрости.
   Наконец Муса спросил, нельзя ли просто кинуть гранату, и собрать столько рыбы, сколько надо. На это смеющийся Арсан просто ответил, что если ему надо будет рыбы, то он купит ее у местных рыбаков за ту же водку, вообще не выезжая на Дон; но для него важен сам процесс, а не его результат. Муса потихоньку, незаметно для брата, скрипнул зубами.
   А вот Якубу рыбалка тоже понравилась. Он ходил по берегу, закидывал спиннинг, а когда сумел поймать небольшую щуку, то на его бородатом лице было написано неподдельное счастье.
   Пока окрыленный Якуб помчался добывать новые рыбацкие трофеи, братья сидели с удочками рядышком, и Муса, пристально глядя на поплавок, начал, наконец, разговор о том, ради чего он, собственно говоря, сюда и приехал.
  -- Арсан, у меня есть к тебе очень важное дело.
   Брат тоже пристально смотрел в воду - видел ли Арсан то, на что был устремлен его взгляд, сказать было трудно, но ответил он с готовностью:
  -- Я знал, Муса, что просто так ты не приедешь. Я с детских лет помню, что зря ты не делал ничего.
   Муса посмотрел на брата, широко улыбнулся, и хмыкнул.
  -- У меня есть задание от бригадного генерала. И связано оно с вашим Новопетровском.
  -- Да-а? И чем же так интересен вам мой Новопетровск, - слово "мой" прозвучало с большим сарказмом. Муса ту же исправился.
  -- Не твой, конечно. Но ты ближе всех к нему, и живешь тут долго. Ты должен помочь мне выполнить задание.
  -- Какое?
  -- Вот слушай! Ты же знаешь Гирзель-Аул?
  -- Конечно, знаю. Много раз там бывал. Там же Имран Бедигов живет!
  -- Уже не живет, но это не важно. Короче, там недалеко, в сторону Хасавюрта, располагался аэродром с вертолетами, которые нам очень много попортили крови. Наш командир был на совещании Восточного фронта, и привез приказ и план о нападении и ликвидации этого аэродрома. Задачу получил наш отряд. Юизван несколько раз ходил в Герзель-Аул, просматривал блокпост на мосту, и поручил местным мальчишкам следить за ним. Ребята молодцы, выследили все и подробно рассказали. Как мы и думали, беспечные кафиры не ожидали нападения так далеко от места основных боев. Самое трудное заключалось в том, чтобы провести технику к месту сосредоточения. Техника была вся русская - "Урал", Газ -66, УАЗ. В одной кабине я увидел надпись на панели - "ДМБ - 95". Этот "ДМБ-95" получил вечный "ДМБ" в аду, куда все русские рано или поздно отправятся. Даже пятна крови остались от того русского в кабине - не смогли вычистить до конца.
   У Арсана резко повело поплавок, он мгновенно подсек, и вытянул довольно приличного подлещика. Это прервало разговор на несколько минут, но пока удачливый рыболов возился с рыбой, Муса даже не пошевелился. Он дождался, когда брат опять сел рядом с ним, и продолжил:
  -- Местный житель - Сапарби - предложил нам свою помощь. Он пообещал провести колонну по таким дорогам, о наличии которых русские даже не подозревают. А до их блокпоста останется несколько сот метров. Он выполнил все, что обещал. За это командир щедро его наградил. А на мост поехал наш "Урал". В кабине сидели бывшие кафиры, которые приняли ислам, и кровью доказали свою верность Аллаху, и парень с Украины - бандеровец.
  -- Как доказали?
  -- Застрелили нескольких кафиров, которые попали в плен вместе с ними. А один парень из наших снимал все это на пленку. Потом они прошли обучение в лагере в Грузии, и к началу операции как раз вернулись в строй. Вот они и ехали на мост. А в кузове сидели наши спецы, и ждали команды. Когда наши русские сняли часовых, то спецы выпрыгнули и ликвидировали всех остальных.
  -- Убили?
  -- Нет, взяли всех тепленькими. Погрузили в их же машину, и поехали обратно, в наш лагерь. А наша техника прошла через мост и отправилась на аэродром.
  -- А что дальше?
  -- Я поехал вместе с пленными - обратно. А наши, когда возвращались с операции, на этом же мосту попали под обстрел. Как такое могло произойти, до сих пор никто не поймет. Но многие стали шахидами. А мне опять повезло. Я опять остался жив и здоров.
   Теперь заклевало у Мусы. Арсан быстро перехватил удилище у брата, который явно растерялся, и подсек очередного подлещика.
  -- Вот, Муса, и твоя первая рыба. Дальше - сам. Один раз попробуешь, а потом за уши не оттащишь.
  -- Ага, из-за ваших комаров и мошек я и так уже весь в укусах. Вот расскажу тебе дело, и давай убираться отсюда, а не то они меня живьем скушают.
   Арсан засмеялся, просто захохотал; но очень быстро успокоился, закурил и вновь уселся рядом с братом.
  -- Пленных мы потом меняли, продавали, обменивали и дарили. Таким образом, остались у нас к концу месяца двое. Толку с них не было никакого, а нам как раз предстоял переход к Грозному - планировали штурм. Ну ты, наверное, слышал о нашей великой победе?
   Арсан молча кивнул.
  -- Так вот, остались двое. А два наших спеца - Япо и Герман - заспорили, что смогут разрубить человека одним ударом с помощью катаны. И заспорили серьезно, почти поругались. И решили доказать друг другу, кто из них прав. Кровь бросилась им в голову: они выволокли пленных и поставили одного из них на колени. Япо взял меч и одним ударом развалил его на две половинки. Герман сказал, что сделает тоже самое. Он приказал другому русскому встать на колени. А тот зарыдал, обгадился, и сказал, что расскажет командиру одну важную вещь, если ему сохранят жизнь. Это случайно услышал Магомед - заместитель командира. Он оттащил Германа от русского, забрал его, и отвел к начальнику.
  -- И что же рассказал этот русский?
  -- Он рассказал историю о винтовке. Какой-то кафир забрал крутую винтовку у одного из арабов, под Бамутом.
  -- Как забрал? Убил что ли?
  -- Нет, убило араба артиллерийским огнем, но он был один, на снайперской позиции. А кафир нашел его тело и забрал винтовку. Мы проверили эти данные, запрашивали самого Хаттаба, и он подтвердил, что и вправду потерял одного из своих друзей под Бамутом. Снайпера, с тульской винтовкой. На ней был знак, сделанный рукой его друга, и если винтовку вернут Хаттабу, то он заплатит хорошие деньги.
  -- И что?
  -- А то, что этот пленный кафир, а звали его, я вспомнил, Боря, знает этого парня, и живет он в Новопетровске, то есть здесь. А зовут его Александр Куценко. Мне надо найти этого кафира, и забрать винтовку - понял?
   Арсан бросил окурок в воду:
  -- Понял. А что стало с Борей?
  -- С Борей? Мы предложили ему принять ислам. Думали, что он пригодится, поедет с нами сюда, и поможет достать этого Куценко. Но...
  -- Что но?
  -- Но он отказался. Странный парень, как и все русские. Предал друга, но отказался принимать ислам. Мы отдали его Герману, и он всем доказал, что тоже может одним ударом катаны разрубить человека пополам. Кстати, у меня есть его крестик. Я их коллекционирую - у меня в камуфляже, в нагрудном кармане, их уже четырнадцать штук!
  -- Молодец, брат! Здорово!
   Арсан с гордостью смотрел на брата, и немного завидовал ему в душе. Поэтому он не слишком долго размышлял, а сразу ответил:
  -- Конечно я помогу тебе. Мы этого Куценко на куски порежем, Муса. Какой у нас есть на это срок?
  -- Не торопись. Главное, чтобы все сделать четко, красиво. Не торопись, но приступать надо немедленно.
  
  

Глава 26 .

  
   Воскресное утро началось с нетерпеливого, отчаянного стука в окно. Саша спал ближе всех к нему, поэтому он первым вскочил, подбежал к оконному стеклу и увидел бледную как смерть, запыхавшуюся и растрепанную тетку Валю. Он что-то хотела сказать, но задохнулась и схватилась рукой за горло. Саша как был неодетым, так и побежал отпереть хатные двери, чтобы впустить тетку, и понять, что же все-таки случилось.
   Она уже стояла у дверей, и как только они распахнулись, бросилась Саше на грудь и зарыдала:
  -- Саша-а! Саша-а!!
   У него стало холодно и неуютно внизу живота, ноги сделались ватными, а виски сжала боль: так бывало всегда, когда он предчувствовал что-то очень страшное и непоправимое.
  -- Тетя Валя! Да что случилось-то!?
  -- Саша-а! Бабу Настю убили-и!!
   Это услышали и перепуганные отец с матерью, успевшие добежать до дверей. У отца сразу стало злое и серьезное лицо - так случалось с ним всякий раз, когда вставала такая задача, с которой справиться он был не в состоянии. Мама охнула, и тихо заплакала; баба Настя была ее матерью.
   Саша все понял, но осознание непоправимого факта еще не вошло в него полностью, поэтому он, как бы даже наблюдая себя со стороны, молча затащил тетку в дом, провел на кухню, посадил на табурет, и только после этого заорал:
  -- Рассказывай, хватит рыдать! Сначала расскажи!
   Скорее всего, тетка опешила, потому на мгновение успокоилась, пришла в разум, и выговорила:
  -- Бабе Насте проломили голову.
   На кухню зашел отец, мама так и осталась сидеть в коридоре на сундуке; теперь она плакала громко, со всхлипами. Общая картина в доме напоминала кошмар.
   Саша принялся терпеливо расспрашивать тетю Валю о происшедшем, и из ее сбивчивого рассказа понял следующее.
   Сегодня утром баба Настя не пришла на утреннюю службу в церковь. Так как прихожанкой она была очень активной, а тетя Валя ей в этом не уступала, то тетке стало интересно, почему же она не пришла - может быть, заболела, или случилось что похуже? Но, по идее, матери было всего шестьдесят шесть, сердце здоровое; слегка подводили ноги, но не настолько, чтобы это могло помешать ходить в церковь. А вот проживала она одна, в своем небольшом аккуратном домике, и мало ли что могло в наше время случиться.
   Так вот и случилось.
   Тетка Валя даже не смогла достоять до конца службы, а потихоньку выскользнула из церкви, и заспешила к матери; благо, что жила она совсем недалеко.
   Когда она подошла ко двору, то калитка была закрыта изнутри на задвижку. Открыть ее снаружи не представлялось никакой возможности. Тетка Валя долго стучала в дверь, но, не дождавшись никакого ответа, отправилась к соседям, у которых с матерью был внутренний ход.
   Соседи, к счастью, уже проснулись, и без разговоров пропустили ее через свой двор, причем тетка Нина сказала тетке Вале, что вчера вечером почему-то соседки не видела. Это так напугало тетку Валю, что она уже с колотящимся сердцем рванула во двор, забежала на крыльцо, и дернула ручку двери. Дверь открылась, тетка Валя прошла коридорчик, распахнула дверь в жилые комнаты, и осела на пол. Ее мама лежала на полу, рядом валялась тяжелая дубовая табуретка, сделанная покойным дедом, а по всем комнатам явственно наблюдались следы стремительного и варварского обыска. Цепляясь за стенки, тетка Валя пробралась к комоду, выдвинула внутренний ящик, и убедилась, что пропала мамина пенсия, обручальное кольцо, и отцовские боевые награды.
   Вывод был простой и ужасный: маму ограбили и убили.
   Тетка Валя выскочила из дома, и не видя дороги из-за слез, сразу кинулась к ним.
  -- Так, - сказал отец, - я иду туда. А ты, Саша, вызывай милицию.
   Отец быстро оделся и ушел. А Саша сходил в конец улицы к соседям - счастливым обладателям телефона, и позвонил по "02", назвав только адрес, и сказав, что убили человека. После этого он вышел на улицу, и на середине пути обратно домой выбрал лавочку, сел и стал думать, как это могло получиться, что позавчера он приходил к бабушке за вкусными, любимыми с детства пирожками, а сегодня ее уже нет. И при этом не идет война, не стреляют снайперы, и нет кровожадных чеченов. Он досиделся до того, что сам начал плакать. Потом подумал, что его могут увидеть посторонние, вытер слезы, и все-таки отправился домой. Хотя идти ему было страшно, он боялся смотреть на рыдания матери, которым абсолютно ничем не мог помочь, и очень боялся зарыдать сам. Ведь Саша прекрасно понимал, что не может позволить себе такой роскоши, как плакать вместе с мамой. Всю жизнь его учили, что казак не должен плакать, а то не станет атаманом.
   Между прочим, это ему говорила как раз баба Настя. Которую сегодня кто-то убил.
  
   Из дневника Саши Куценко.
   "12 мая. Следователь говорит, что это не первый случай в районе. Очень похоже на наркоманов. Денег нет, доза нужна позарез, в дома с крепкими мужиками лезть все-таки боятся. Выбирают пенсионеров побеззащитнее, или когда знают, что в доме никого нет, и лезут. Обнаглели до последней степени, сволочи.
   Наверное, знали, что живет одна, что ходит в церковь регулярно, что собаки нет. Залезли во двор, взломали замок, и не рассчитали время; бабушка вернулась домой раньше, чем обычно, и застала их. И они, недолго думая, ударили ее табуреткой по голове.
   Ее убили той самой табуреткой, которую сделал дед для меня! В честь моего рождения!
   Это у меня в голове не укладывается!
   Я дико хочу отомстить, дико. Но я не знаю кому! Вот горе. Я не знаю кому. Кто это сделал?
   Улица у нее была тихая, никто ничего не видел, никто ничего не знает. А может, кто и видел, и знает, но боится говорить. Время нынче такое, что под кайфом резанут тебя в темном месте, и поминай как звали. А тут, возле бабушки, только пенсионеры и живут - эти вообще всего боятся.
   И как назло, собаки не было. Была бы во дворе собака, может, и не полезли бы! Говорил же ей - заведи собаку! Но нет, не любила она их, считала, что грязи много, убирать надо. Как последний пес умер лет десять назад от чумки, вот с тех пор и не было собак.
   А ведь все могло быть иначе.
   Какое у меня сейчас горе. Помоги мне, Господи!".
  

Глава 27.

  
   Родни на похороны съехалось очень - очень много. Приехали даже самые дальние родственники, существование которых для Саши было сродни чему-то мифическому, поскольку до этой минуты он не видел многих из них никогда в жизни.
   Многоголосие заполняло небольшой двор. Родственники, которые встречали друг друга только на похоронах и свадьбах, активно обменивались рассказами о себе, размышлениями о жизни, проблемами и перспективами.
   Сначала Саша относился к такому неуважению причины собрания всех этих людей довольно неприязненно. Потом ему стало все равно, хотелось только одного, чтобы все это поскорее закончилось.
   Стояла жара, со дня смерти бабушки шли третьи сутки, и как не уворачивайся от горькой правды, от бабы Насти шел нехороший запах. Он начал преследовать Сашу даже на улице, даже запах сирени, растущей у крыльца, не мог перешибить его. Скорее всего, этот противный запашок ему уже просто чудился, он пытался убедить себя в этом, но самовнушение не помогало.
   Несмотря на всю любовь к покойной бабушке, Саша уже не мог оставаться в доме, около ее гроба. Это было не понятно. В Чечне он легко переносил трупный запах, даже мог есть, не обращая на него внимания, а здесь его просто начинало мутить.
   В конце концов, он догадался, что непереносим для него не сам запах, нет. Непереносимо то, что такой запах может издавать тело любимого человека - вот что ужасно.
   Хорошо, что всеми похоронными процедурами занялись отец, и муж тети Вали - дядя Витя. Поэтому Саша имел возможность исчезнуть из бабушкиного дома, и затеряться в толпе родственников. Он просто отказывался признавать, что та пожилая женщина, которая так его любила, так нянчилась с ним маленьким, и то существо в гробу - это одно и тоже.
  -- Я буду думать, что она просто куда-то уехала, - сказал он вслух, и кто-то обернулся на его голос. Саша сделал вид, что ничего не произошло, и перешел к другой группе собеседников.
   То, что он услышал, привлекло его внимание, а через минуту он уже внимательно слушал все, о чем неторопливо и с расстановкой, как делают это уверенные в себе пожилые мужчины, которым некуда торопиться, рассказывал дядя Иван двум другим, таким же пожилым дядькам.
  -- Эти цыгане строят дома на нашей крови.
  -- Почему?
  -- Потому что деньги, на которые возводятся эти хоромы - это наши деньги. Это наши дети и внуки несут денежки за наркотики эти поганые. Цыгане сами не употребляют. Зато другим - пожалуйста, в любое время дня и ночи... Знаешь же Наталью Бузулуцкову?
  -- Да, это которая в Нижний Лог переехала.
  -- Точно. У нее сын, взрослый уже детина, как сейчас говорят, подсел. И чисто все из дома повынес. Лучше бы пил, как все нормальные люди. Так ведь нет. У него теперь не похмелье, а ломка. На коленях ползает по дому, просит: мама, помоги! А чем она ему может помочь - ревет день и ночь, и все.
  -- И как же он теперь-то, когда все вынес из дома?
  -- Вот слушай. Недавно полез он на столб - провода снимать, и, значит, в пункт приема сдать. А соображает он в этом деле плохо. Вот его и треснуло. Сейчас лежит в городе, в реанимации. Наталья бога молит, чтобы он умер. Боится, что выкарабкается, и домой вернется. Говорит, лучше одна на свете доживать буду, чем с таким сыном.
  -- Да-а, Николаич, история... И куда власть смотрит?
  -- Нашей власти на это чихать. Прекрасно знаешь, что жить здесь они не собираются - капиталы за границу зря, что ли, переводят. А на нас им наплевать с высокой колокольни.
  -- Ну хоть милиция-то что делает?
  -- А что делает? У меня племянник работал участковым. Платят мало, требуют много; в судах черти что творится. Сам посуди - берут цыганку за сбыт анаши с поличным, а у нее восемь детей. Ей скидка. Что она восемьдесят чужих детей загубила, родителей в вечное горе ввергла - это не считается, а вот ее восемь, прости господи, щенков - это надо охранять, нельзя без матери оставить. А потом они перестали сами торговать, сейчас дети торгуют - малолетние, их вообще тронуть нельзя.
   Саша слушал так внимательно, что перестал ощущать все происходящее вокруг него. Какая-то неясная мысль, заманчивая, но пока неясная, мелькнула в голове, но пропала, и Саша пытался ухватить ее снова; она исчезала, мелькала тенью, но в руки не давалась.
  -- А я слышал, что торгаши этой дурью здесь не сами по себе ходят. Кто-то из города их контролирует и прикрывает.
  -- А кого сейчас в России не контролируют и не прикрывают? Племянник рассказывал, была операция областная, типа, "Проверка на дорогах", и наш пост задержал две фуры водки. Без документов, без марок. Обрадовались - что ты, такой улов, такой отчет будет... И что ты думаешь? Отогнали ее к райотделу. А на следующий день, к вечеру, приехали два джипа к Бородину домой; вышли из машин ребята крепкие, зашли к начальнику милиции, с полчаса поговорили, и все - фуры тут же отдали, и они уехали.
  -- Интересно, что они ему сказали?
  -- Можно догадаться, при желании...
  -- Так вот, и цыган кто-то здесь охраняет. Племянник говорил, что слишком круто на них наезжать опасаются, потому что могут приехать, и пристрелить. Или даже райотдел взорвать из гранатомета какого-нибудь. И такие случаи уже были. А племяш в хуторе вообще один: приедут какие-нибудь крутые, зайдут во двор, и убьют, чтоб другим неповадно было.
  -- Дела... А все от беззакония, от безнаказанности! Додумались - смертную казнь отменить! Он, подлец, убивает и радуется, а его тронуть нельзя; что ты - личность, душа у него человеческая, ранимая.
  -- Жалко Настю. А ведь убийцы на свободе ходят. Не сегодня, так завтра еще к кому-нибудь полезут, еще кого-нибудь убьют.
  -- Да, наркоты полно, только деньги плати. Вот если нечего было бы купить, тогда может...
   Саша, наконец, ухватил ускользающую мысль, осмотрел ее со всех сторон, улыбнулся про себя, и внутренне успокоился. Мир, наконец, встал на свое привычное место.
   Он решительно встал, и пошел в дом. Пропустив выходящих старух, прошел в горницу, подошел к гробу, наклонился над покойницей и негромко сказал:
  -- Я отомщу.
   Окружающие посмотрели на него. Саша не обратил на них никакого внимания.
  -- Спи спокойно, бабушка, я отомщу за тебя...
  

Глава 28.

  
   Из дневника Саши Куценко.
   "15 мая. Наркомания. Как-то в нашем, вроде бы спокойном, Новопетровске и не заметно ничего. А ведь полно наркоманов. Чего они находят в этой дури? Ведь знают же, что смертельно! Нет, все равно колются, курят, глотают... Не понимаю!
   Были, вернее, еще есть, в Новопетровске такие братья - Кузнецовы. Старший брат школу на два класса раньше меня закончил, и в военное училище поступил. Младший был на два года моложе меня. Не знаю, куда он поступать собирался, но только он постоянно играл в футбол за школу, в шахматах разбирался прилично, и учился хорошо. Короче, должен был пойти правильной дорогой.
   Тут начался развал страны, старший брат службу бросил, вернулся домой. Сам сидел на игле, и брата подсадил. Теперь, говорят, их не угадаешь - чёрти на кого стали похожи.
   А я и не знал. Я думал, что они уехали куда-то. Оказывается - нет. Просто они на улицу выходят редко: у них то кайф, то ломка. А на что живут, я даже и не спрашивал. А то вдруг ответят. Мне не хочется думать, что это могли сделать они.
   С другой стороны, как я понял, они все равно не жильцы на этом свете. Им и так умирать скоро.
   Вообще, много наркоманов, много. Я только теперь стал это отмечать. Много приезжих, кто на птицефабрику приехал работать, у них дети, их никто толком не знает, поэтому я раньше и не в курсе был: кто там колется, кто там нюхается. Теперь волей - неволей стал обращать внимание.
   Но это все фигня. Вопрос вот в чем. Вот этот цыганский поселок. Все прекрасно знают, на что он построен, и что там делается. И все молчат! Все всё знают, и молчат. Цыгане скоро наркоманов вместо лошадей в свои повозки впрягать будут. Хотя, честно говоря, на хрена им наркоманы, у них почти у всех машины хорошие есть.
   Кстати, вспомнил. Под Бамутом, некоторые товарищи варили коноплю в сухом молоке, а потом с удовольствием употребляли. И мне предлагали, отказался я. Зачем это? Просто представил, что вернусь домой из армии и скажу: "Здравствуйте, я - наркоман!". И что будет?
   Вот и все. И не стал пробовать. Почему же другие пробуют так охотно? Пили бы водку, ладно, тоже неплохо. Почему все-таки именно наркотики?
   Ладно, вернемся к цыганам. Я и раньше их как-то старался стороной обойти. Запах от них специфический какой-то. А теперь вообще смотреть без тошноты не могу. Как представлю, что я, например, унижался бы у них под забором за дозу, как другие мои бывшие знакомые делают, так холодеет все.
   Но ничего, скоро я немножко погреюсь. Надо только все правильно и красиво сделать".
  
   Правильно и красиво делать Саша начал на следующий же день после записи в дневнике.
   Родителям он сказал, что сходит к Мишке: у него есть свой компьютер, он давно приглашал прийти поиграть, просто поболтать, а у Ксюхи занятия. Она может получить серебряную, или даже золотую, медаль, что для девочки без денег для поступления является последним шансом устроиться бесплатно в институт, и поэтому готовится к экзаменам, как чечены к обороне Грозного.
   Так Саша пошутил; отец улыбнулся, да он особо в дела сына и не вникал - считал его вполне взрослым и самостоятельным. Мать попросила допоздна не засиживаться, не надоедать Мишкиным родителям. На этом дело и ограничилось.
   Саша потихоньку взял заранее припрятанный бинокль, сел на велосипед, и поехал как бы в сторону Мишки, но на самом деле он к нему и не собирался, компьютеры почему-то интересовали его очень мало, а направился он прямиком к Цыганскому поселку, который вырос однажды на окраине Новопетровска, и с тех пор не переставал расти, расширяясь в пески.
   В песках ничего не росло, огородов там не могло быть по определению, поэтому сначала коренные жители поселка, которые не понимали, как это летом можно прожить без непрерывного тяжелого физического труда под палящим солнцем, очень удивлялись этому странному факту. Впрочем, довольно скоро стало совершенно понятно, что никакие огороды цыганам не нужны. А их окраинное местоположение позволяло совершать свои гешефты, не слишком мозоля глаза порядочным людям.
   Мимо Цыганского поселка шла асфальтированная дорога в хутор Гремячий, который грозил через несколько лет превратиться в еще одну составную часть Новопетровска. По этой дороге, через хутор, новопетровцы добирались на машинах до Дона. А проезжая, всегда рассматривали двухэтажные цыганские хоромы. И многие тайно вздыхали: живут же люди! Нам бы так жить!
  
   По дороге Саша мысленно набрасывал диспозицию. Приехать в поселок, остановиться, вытащить бинокль, и тупо рассматривать цыганскую вольную жизнь было, конечно, немыслимо. Поэтому он по памяти пытался представить, где можно так ловко устроиться, чтобы видеть хоть что-нибудь, а самому оставаться незаметным. В голове вертелись какие-то варианты, но настолько смутные, что до приезда на место Саша так ничего придумать и не сумел.
   Зато когда приблизился к цели поездки, то обнаружил, что местность как нельзя лучше соответствует его замыслу: будто природа сама стремилась помочь благородному Сашиному порыву, устроив такой идеальный для скрытого наблюдения ландшафт.
   Через дорогу от первых двухэтажных коттеджей росла небольшая, но чрезвычайно густая рощица низкорослых деревьев. Бог знает, каких размеров должны были быть они в действительности, но здесь, на песке, их разносило в стороны, а не в высоту. В этой рощице, при желании, можно было легко спрятать миномет, не то что одинокого наблюдателя с велосипедом.
   Саша не стал явным образом залазить в кустарник - вдруг кто заметит - а развернулся, возвратился на основную дорогу, которая вела к железнодорожному переезду, и по которой он уже выезжал недавно на операцию "Расстрел москвичей"; проехал по ней как можно дальше, и только после этого, убедившись, что никто за ним не смотрит, свернул с дороги, и, пригибаясь, прикрываясь от дороги частым кустарником, добрался до намеченного пункта наблюдения с тыльной стороны.
   Саша отдышался от пробежки, положил велосипед в траву так, что и в двух шагах его нелегко было разглядеть, а сам достал бинокль, нырнул в рощу, и стал наблюдать за коттеджами. Через пару минут он почувствовал, что комары и мошки обнаружили его присутствие, и наблюдение будет сложным. Вечерняя прохлада только увеличивала их назойливость и аппетиты. Но ничего не поделаешь! Саша был терпеливым человеком, и, кроме того, достаточно предусмотрительным. Усмехнувшись, он достал из кармана аэрозоль, и обильно обрызгал себя с ног до головы. Гнус, возмущенный донельзя таким бестактным поведением жертвы, отчаянно загудел.
   Саша плюнул на него, и обратился в зрение и слух. Машины по дороге проезжали крайне редко, где-то один раз в полчаса, и наблюдению практически не мешали.
   В коттеджах жизнь шла тихим, мирным порядком.
   Во-первых, как отметил снайпер, в каждом дворе было не по одной псине самых колоссальных размеров. Цепи у них были короткие, и собаки мучились от такой несвободы; от этого они часто и злобно гавкали, вставали на дыбы, рыли когтями землю, то есть разминались как могли. От вида их страданий Саше даже слегка взгрустнулось.
  -- Козлы нерусские, - сказал он.
   Во-вторых, Саша отметил большое количество детей. Цыганята самых разных возрастов носились по дворам, мучили собак, дрались друг с другом, и вообще устраивали всяческие беспорядки. Как бы по контрасту со своими шикарными жилищами, внешний их вид вполне соответствовал отечественным представлениям о "детях подземелья". Вид играющих, орущих и носящихся детей не вызвал у наблюдателя никаких чувств, кроме сакраментальной фразы:
  -- Бомжи нерусские.
   Хотя это была неправда - бомжами они не были.
   В-третьих, присутствие взрослых ощущалось, но никого из них увидеть пока не удалось. Так прошло почти полтора часа. Саша приуныл: что-то ничего интересного и полезного не наблюдалось. Как-то незаметно он отвык от того, что в жизни часто бывают неудачи. В данном случае он имел в виду воплощение своих замыслов, и ничего более.
   Через час и сорок минут после начала наблюдения, когда долгий майский день пошел на закат, у цыган началось самое интересное - то, что снайпер и хотел увидеть.
   Сначала приехала "шестерка". Из нее выскочили цыганята, а затем показались и двое взрослых мужчин: молодой, с усиками, и пожилой, бородатый. Они закричали на детей, и те побежали открывать ворота. Через пятнадцать минут подъехала телега, которой правил совсем уже старик, но который, не скажешь по внешнему виду, легко выпрыгнул из телеги, сам открыл ворота, и сам загнал ее внутрь.
   Вообще ворот у дома было двое. Одни были почти напротив Саши, у которых и происходили все действия, и дальние, к которым пока никто еще не подходил.
   Прошло еще полчаса, и в начинающихся сумерках наблюдатель первый раз заметил, как кто-то, вынырнув из темного проулка, подошел к тем, дальним воротам, постучал несколько раз, и замер в ожидании. Саша внимательно разглядел его, насколько позволяло вечернее освещение, и охнул:
  -- Ба-а! Да это же Иван Кузнецов - старший брат!.. Или я ошибаюсь... Да нет, вроде он.... Но как Иван выглядит! Боже ты мой, на кого и вправду стал похож? Зомби какой-то, а не человек!
   В воротах открылось окошко, Иван протянул туда руку, что-то передал, что-то получил взамен, и быстро ушел. Легко догадаться, что он получил, и что он передал.
   В течение часа Саша имел удовольствие наблюдать целую череду таких товарообменных операций, причем лица наркоманов уже скрывали наступившие сумерки, но можно было разобрать что приходили особи и женского, и мужского пола, и в самом молодом, так сказать, "цветущем" облике. Ничего "цветущего" в них, скажем прямо, Саша не заметил.
   Зато заметил периодическую возню на крыльце, которое освещалось мощной, похоже, двухсотваттной лампочкой, и, соответственно, было прекрасно освещено. Из дома во двор и обратно перемещались женщины, один раз выходил мужчина. Но, в любом случае, на крыльце больше двух человек не собиралось.
   Саша загрустил: у него не было определенного плана, но как-то так само собой сложилось, что стрелял он до сих пор по мишеням многочисленным, дававшим простор для полета фантазии. А тут максимум два индивидуума - маловато для приличной акции.
   Прождав еще с полчаса, Саша было засобирался домой, но тут послышался шум автомобиля со стороны Новопетровска, и он решил пропустить его, а потом уже выползать из своего убежища.
   Приближавшаяся машина оказалась "Фордом". "Форд Скорпио" - такие большие американские машины Саша встречал и при поездке в город, и даже на улицах Новопетровска, поэтому марку он угадал сразу. Но то, что она свернет с асфальта, и по грунтовке направится к цыганским коттеджам, не угадал.
   Машина остановилась прямо у центральных ворот, открылись дверцы, и вышли двое - в светлых рубашках, светловолосые; короче говоря, совершенно не похожие на цыган.
  -- Неужели наркоманы, - пробормотал Саша сам себе, - вот это да!
   Но он ошибся. К приехавшим вышел тот самый молодой цыган с усиками, очень почтительно - это было заметно даже в бинокль - провел гостей в дом, и закрыл ворота.
   Саша передумал уезжать, а остался в засаде; в надежде хоть на что-то интересное и полезное. К счастью, ждать пришлось недолго. Через двадцать минут светловолосые вышли из дома, и на прекрасно, как уже говорилось, освещенном крыльце Саша заметил в руках одного из них серебристый кейс. Причем он мог поклясться, что по приезду этого кейса у него не было. Обладатели интригующего багажа уселись в машину, развернулись, выехали на шоссе, а потом резко прибавили скорость и скрылись из виду.
   Цыган, оставшийся у ворот, долго смотрел им в след, а потом смачно плюнул. Этот малозначительный факт в любое другое время не имел бы, конечно, никакого значения. Но, сопоставляя увиденное со своим опытом, Саша радостно почувствовал, что не зря он позволял комарикам издеваться над собой столько времени.
  -- Это я хорошо зашел, - сказал он голосом Куравлева, - это что-то значит. Давай думать - что это может быть? Деньги? Наверняка... Дурь? Сомнительно. Скорее так: от них дурь, им - приезжим - деньги. А раз так, значит они уехали с денежками... А денежки мне тоже нужны... Вот только как узнать, когда они приедут в следующий раз? Не могу же я сидеть здесь каждый вечер... Хорошо, пора выбираться отсюда, и ехать домой... А там я что-нибудь придумаю...
  
  

Глава 29.

   Задание, которое Трубачев дал Ерохину, сначала показалось ему не слишком перспективным. Но, поразмыслив, Сергей понял, что областной следователь хватается за любую соломинку, которая вдруг, мало ли что, окажется тем самым спасительным бревном.
   Нужно было просто сходить в военкомат, и узнать, сколько числится на местном учете снайперов. Вернее, тех, у кого в военном билете записано - "снайпер". Конечно, Снайпер и "снайпер" - это две большие разницы, но все может быть в нашем лучшем из миров.
   В последнее время по телевидению стало много документальных детективов; некоторые из них он смотрел. В жизни, то есть на самом деле, случались такие вещи, которые не осмелился бы включить в свой детектив ни один автор, убоявшись издевательств критики: "Такого не может быть - слишком притянуто за уши"!
   Ерохину все больше нравилось высказывание Плотника, которое тот изрек при разборе очередного бытового убийства на почве пьянства: "Примитив правит миром".
  -- А что, - сказал Ерохин Трубачеву, - может быть, какой-нибудь снайпер, вернувшись из Чечни, а они оттуда все с прибабахом, решил заработать на достойную жизнь. Применяет боевые навыки в мирное время, "тренируется".
  -- Вот - вот, - засмеялся Трубачев, - вижу, ты меня понял. Займись этим делом. Все равно пока ничего у нас толком нет... Хотя я чувствую, что решение где-то рядом.
   Он показал на сердце:
  -- Вот здесь чувствую. И поверь моей интуиции - иначе бы я не работал на областном уровне... Все! Действуй!
   Недолго думая, Ерохин отправился сочинять официальный запрос. Без бумажки, как он подозревал, ему и слова не скажут. И не потому, что свято хранят военную тайну, а потому, что лень искать сведения. И сто причин найдут, чтобы ничего не делать.
   После обеда, не заходя в райотдел, Сергей отправился прямиком в военкомат. Посетители отсутствовали, дежурный вяло посмотрел на удостоверение, и пригласил пройти. Он добавил, что Ерохину повезло:
  -- Подполковник Козлов еще тут, но через полчаса отъезжает в город. Так что поторопитесь.
   Сергей прошел в конец коридора, с интересом разглядывая плакаты, призывавшие на службу по контракту, к поступлению в военное училище, и описывавшие афганские подвиги земляков. Сведения о героях войны самой последней отсутствовали.
   Не сказать, чтобы военком был особенно радушен. Посмотрев на запрос, он что-то неодобрительно пробормотал, потом поднял трубку и позвал какую-то Веру Викторовну.
   Через две минуты в кабинет зашла полная молодая женщина с короткой стрижкой. На ней была ярко-красная блузка навыпуск, маскировавшая приличных размеров животик.
   "Беременная что ли?" - подумал Ерохин, разглядывая ее с ног до головы.
   Комиссар прервал намечавшийся эстетизм короткой репликой:
  -- Вера Викторовна! Это следователь - Ерохин Сергей. Он вам объяснит, что ему требуется, а вы помогите. По мере возможности.
   Так как военком явно куда-то торопился, и особой разговорчивостью не отличался, то Сергей с чувством облегчения покинул его кабинет вслед за молодой женщиной. Они перешли в кабинет напротив.
  -- Что у вас? - спросила Вера Викторовна.
   Ерохин протянул ей бумажку. Вера Викторовна внимательно, два раза, прочитала текст запроса и хмыкнула.
  -- Сергей... Я не ошибаюсь, Сергей, да?.. Мне понадобится неделя на сбор материала.
  -- А что так долго?
  -- Все вручную. Надо все карточки перебрать, сделать выписки... А их много.
  -- Но нас интересуют только молодые.
  -- А до какого возраста молодые? У нас до двадцати пяти лет несколько сотен человек числится.
   Ерохин присвистнул: неделя показалась ему слишком долгим сроком. Но настаивать он не стал - бесполезно. Да и потом подумал, что если они ищут местного жителя, то никуда он не денется. А если вся их затея просто ерунда, то от срока тут ничего не зависит. И он согласился на неделю.
  
   В течение всего последующего ожидания, Ерохин, затянутый текучкой, все же не раз ловил себя на мысли, что очень хочет быстрейшего окончания срока. Ему чрезвычайно хотелось взглянуть на этот список. Что-то подсказывало, что он найдет в нем кое-что интересное для себя. Поэтому однажды он даже не удержался, и позвонил Вере Викторовне в военкомат с вопросом, как продвигаются дела.
   Она звонку не удивилась, проворчала, что задали ей работёнку, но обнадежила:
  -- Приходите через день - я заканчиваю.
   Через день, с самого утра, Сергей стоял у дверей военкомата и дожидался опаздывавшую сотрудницу. Она задержалась на десять минут, что ее явно не украшало. Вера Викторовна и сама была недовольна этим событием, поэтому очень сухо вручила Ерохину исписанные ручкой листы, и спросила, надо ли их перепечатывать.
   Сергей посмотрел на почерк - он был вполне читаем, почти каллиграфический - и попросил только штамп и печать; больше ничего не нужно. Если потребуется что-то из этого списка, то на машинке нужно будет отпечатать только отдельные фамилии и данные на этих людей. Но это потом, и то - если понадобится.
   Ерохин, как бы в противовес ее сухому тону, очень сердечно поблагодарил Веру Викторовну, тепло улыбнулся ей, и успел заметить, что она тоже невольно улыбнулась. Гордый тем, как хорошо он может влиять на женщин, Ерохин отправился со списком на службу; но когда вспомнил об Оксанке, то улыбаться перестал, а вместо этого некрасиво закусил губу.
   Настроение сразу же упало.
  
   В кабинете Ерохин приступил к просмотру полученных данных. Буквально через несколько минут он громко сказал:
  -- Оп-паньки!
   Закопавшийся в своих бумажках Плотник оторвал от них взгляд:
  -- Ты чего? Наследство получил?
  -- Что? Какое наследство?... А! Нет, просто данные попались интересные.
   А попалась Ерохину запись не просто интересная, а, можно сказать, такой подарок судьбы, о котором он и мечтать-то не смел. "Куценко Александр Павлович".
   "Ну, друг", - думал про себя Ерохин, - "теперь ты точно не отвертишься. Виноват или не виноват - не важно. Только попади к нам в КПЗ: а дальше я с тобой разберусь. Я умею. Будешь знать, как чужих девчонок воровать!".
   В Сергее Ерохине даже не шевельнулась мысль, что это он сам пытается украсть то, что ему не принадлежит. И что все то, что он задумал - подлость и мерзость. Нет. Ерохин считал себя совершенно в своем праве, причем абсолютно искренне. Так очень часто бывает; можно сказать, к сожалению, что почти всегда.
   Минут пять молча, про себя, Ерохин праздновал удачу. Наконец, он смог справиться с нахлынувшими мыслями, и продолжить работу со списком. Теперь ему работалось легко и весело. По имеющимся кратким данным о снайперах, он отбрасывал совершенно не подходящих, отделял сомнительных, и выписывал потенциальных.
   Процесс работы был прерван неожиданным приездом Трубачева.
  -- Здравствуйте коллеги! - с порога весело закричал он. - На улице жара. И это весной! Что ждет нас летом?
  -- Комары, мухи и дизентерия, - довольно мрачно пошутил Валентин Плотник.
  -- Не переживай. Будешь пить конфискованный самогон, и дизентерия тебе не грозит. А будешь пить много - перестанут кусать комары, так как твоя кровь превратится в спирт, и ты не будешь представлять для них никакого интереса.
  -- Эх, Василий! - ответил Плотник, - если бы ты знал, как достал меня этот самогон. Вот опять отчет сочиняю - мрак какой-то.
   Ерохин и Плотник сидели напротив друг друга. Трубачев пододвинул свободный стул к столу так, чтобы одновременно видеть обоих, и уже тихим голосом спросил:
  -- А что по нашему делу? Валентин?
   Валентин улыбнулся. Сразу стало понятно, что у него кое-что есть.
  -- Я прошел всех "рыбаков", как и обещал. В общем, нашел одного, который весь тот день просидел на озере. Говорит, у всех не клевало, а у него клевало, секрет какой-то знает.
  -- Это ладно, пусть знает. Что ты выяснил?
   Плотник выдержал эффектную паузу, но коллеги уже догадались, о чем он будет говорить. И точно:
  -- Не было там за весь день ни разу никакого парня с чемоданчиком. Не увидеть его, если бы он там был, нельзя. Озеро маленькое, среди степи - зарослей таких, чтобы скрыть человека, нет. Поэтому гарантию даю стопроцентную, что искомого парня там и рядом не стояло.
   Трубачев уже закурил, и жестом предложил закурить остальным, протянув им свою пачку "Винстона".
  -- Я предполагал это, - прокомментировал он рассказ Плотника. - А у тебя, Серега, как дела обстоят?
   Сергей ответил не сразу: он обдумывал, как лучше преподнести старшему коллеге своего врага, чтобы с ходу привлечь Трубачева на свою сторону.
  -- Вот список снайперов. Я отбрасываю тех, кто живет на периферии; оставляю только Новопетровских. Отдельно выписываю тех, кто воевал.
  -- Правильно. Дай взглянуть.
  -- Есть один парень - Александр Куценко - я с ним несколько знаком. Он кажется мне вполне подходящей кандидатурой.
  -- Да-а!? - Трубачев с недоумением уставился на Ерохина. - А почему?
  -- Скрытный, агрессивный, и безо всяких моральных принципов. Недавно из Чечни вернулся, - Ерохин мысленно перевел дух; слово вылетело, Рубикон был перейден.
  -- Ты же понимаешь, Сергей, что все это не является доказательством. Хотя, конечно, как местному жителю, тебе может быть виднее. Кстати, а чем сейчас Куценко занимается?
  -- Кажется, в городе учится... И на какие деньги, между прочим?
  -- Мало ли... Что ж, дело не в этом... Послушайте меня. Ты, Сергей, в армии служил?
   Эта тема для Ерохина всегда была очень неприятной: ему казалось, что спрашивают с осуждением, с подковыркой. Хотя, на самом деле, это был просто его собственный, целиком и полностью, комплекс неполноценности, и ничего более.
  -- Ну нет, не служил, и что? - ответил он почти с вызовом.
  -- Да конечно ничего. Но тогда ты можешь не знать, что в нашей доблестной армии в снайпера могут записать человека со зрением в "минус семь". Или просто за всю службу не дать в руки оружия. А в личном деле это записано не будет.
   Трубачев встал, и заходил по кабинету из угла в угол.
  -- Поэтому... Сергей, твои подопечные, они в каких округах служили?
  -- Все как один в СКВО.
  -- Отлично! Давай мне список. Я узнаю точно, кто из них настоящий снайпер, а кто так себе - только числится.
  -- Каким же образом, позвольте полюбопытствовать.
  -- Ладно, скажу. У меня есть друзья в Ростове, в штабе. Они узнают в частях все точно и досконально. По крайней мере, я на это надеюсь... А когда все будет известно, то, при необходимости, официальную бумажку уже сделать недолго... Или почти недолго..
   Он схватил со стола свою папку, попрощался и вышел из кабинета, приказав заниматься своими делами, а он потом приедет, и все, что выяснит сам, расскажет.
  

Глава 30.

   Сашины родители были люди положительные во всех отношениях, и таким же считали и своего сына. А теперь, когда он стал совсем взрослый, отвоевал в Чечне, имел почти официальную невесту, то слишком сильно интересоваться его личной жизнью родители перестали. Хотя, если честно сказать, они и раньше не слишком лезли в душу. Поэтому с распределением личного времени у Саши никогда никаких проблем не возникало. Конечно, задать вопрос о том, куда он идет, или где он был - это обязательно, но не потому, что не доверяли, а как раз наоборот, скорее из уважения.
   Этими обстоятельствами Саша последнее время пользовался не совсем красиво. Он раньше почти не обманывал родителей: как-то не было необходимости. Поэтому привычка говорить правду сама собой въелась ему в плоть и кровь. И вот теперь, когда приходилось врать родителям почти постоянно, ему было мучительно стыдно. Даже посещала мысль, что нужно завязать со своими "подвигами", хотя бы на некоторое время.
   "Вот отомщу за бабушку, и денежками заодно разживусь; а потом перестану. Надолго перестану... До следующего случая", - вот таким образом он уговаривал себя всю неделю. В это самовнушение периодически прорывалось чувство предвкушения от стрельбы. Он почти физически ощущал пальцами курок, чувствовал отдачу. Ему казалось, что он чувствует полет пули. Тогда он вздрагивал, и, вздохнув, возвращался к прерванным занятиям.
  
   Так прошла неделя. Ровно через семь дней с момента наблюдения подозрительного "Форда" Саша снова сказал родителям, что сегодняшний вечер проведет у Мишки - компьютерщика, и почти уже вышел из комнаты, когда отец спросил, совершенно без заднего умысла:
  -- А что вы там с ним делаете - то, с Мишкой?
   Саша так растерялся от неожиданного вопроса, что не мог сообразить, что же ему ответить; чем на самом деле можно заниматься на компьютере так долго? Отец, не услышав ответа, недоуменно посмотрел на сына. Саша, сглотнув слюну, выдавил что-то вроде:
  -- Да так, играем помаленьку.
   Отец усмехнулся, и снова уставился в телевизор. Саше стало стыдно за проявленную несообразительность, и он вышел во двор с опущенной головой: "Вот так и проваливаются люди на всякой ерунде!". Тем не менее, принятое на сегодня решение снайпер отменять не стал. Да и не мог. На миг ему показалось, что какая-то сила, помимо собственной воли, тянет его вперед, не дает выйти из обозначенной колеи или отступить.
   Возможно, это была судьба. Или Рок. Или Фатум... А-а, называйте как хотите...
   Из дома он выехал, как и в тот раз, еще засветло. Саша не торопился, по дороге он обдумывал предстоящую операцию, и пытался заранее принять оптимальное решение.
   "Так, значит вот что. Стрелять в них прямо напротив коттеджей нежелательно. Есть небольшой промежуток между местом выезда на асфальт, и местом поворота на основную дорогу. В этом промежутке их надо валить... Но! Скорость они набирают резко. На этом участке она будет уже очень даже приличная. Это значит, что если я убью шофера, то машина запросто уйдет в кювет. Мало ли - может взорваться... Другой вариант: они перевернутся, но кто-то не погибнет. Тогда я подхожу, а у кого-то есть ствол, и он в меня стреляет... Совсем плохо... Значит, надо, чтобы их скорость была низкой. Хорошо сказать, а как?.. А вот как: ветку приличную на дорогу бросить, чтобы им пришлось притормозить. А если кто другой проезжать будет, и с дороги веточку-то да и уберет?.. Ничего, на крайняк вылезу, и поправлю... А если те парни увидят ветку и насторожатся? Это ерунда, это пусть. Я уже успею раньше... И надо такую ветку, чтобы они через нее переехать не рискнули... Что-то много условий получается. А там где тонко, там и рвется! Отсюда вывод: выползать буду только в крайнем случае, в полной уверенности. Малейшее сомнение - ничего не делаю. Пусть катятся к черту!.. Тогда лучше цыган, которых в прошлый раз видел, постреляю, и домой. И все на этом. Пора и честь знать, а то наверняка меня уже ищут по всей области. Не зря же наш директор свалил в неизвестном направлении!".
   Саша добрался до места без приключений, только теперь он заранее сделал большой круг, чтобы добраться до места стрельбы, исключая всякую возможность случайного обнаружения. Подходящую ветку он приметил по дороге. Тащить ее вместе с велосипедом снайпер счел неудобным, потому сначала добрался до огневой позиции, которую наметил себе в такой же небольшой рощице, но только подальше от цыган; и коттеджи отсюда уже не было видно. Но и этот участок, как надеялся Саша, оттуда тоже нельзя было разглядеть.
   Он оставил велосипед, после некоторого колебания, винтовку, а потом вернулся за веткой, и приволок ее к месту использования. После этого снайпер еще раз подумал, и решил, что ветка, которая появится перед машиной по дороге отсюда, вызовет очень большие подозрения, и неизвестно чем все это может закончиться; а вот если эта же ветка будет присутствовать в этом же месте по дороге сюда, то никаких подозрений не возникнет. И ветку с дороги никто не уберет: объедут, проматерятся, но не вылезут и не выкинут с дороги - менталитет не позволит, гребно им - так скажем.
   Поэтому Саша, предварительно внимательно осмотревшись, не видит ли кто, осторожно выбрался на дорогу с веткой, аккуратно перекрыл ею проезжую часть так, чтобы оставался объезд. Но сделал его таким образом, что притормозить пришлось бы обязательно; и после всех предварительных процедур, удовлетворенно вернулся обратно. Обрызгался жидкостью от комаров, и приготовился долго и нудно ждать.
   Послышался шелест шин, и в направлении Гремячего проследовала новая "шестерка". Саша с чувством глубоко удовлетворения убедился, что, как он и предполагал, водитель аккуратно объехал препятствие на дороге, но не остановился и не убрал его.
  -- Знаю я этих русских! - засмеялся снайпер, - будет вертикально объезжать, но из машины не вылезет никогда.
   Он посмотрел на часы, сладко потянулся, и начал тщательно собирать винтовку. Саша не торопился: наступали сумерки, громче загудели комары, лаяли собаки в цыганском поселке, и доносился крик играющих детей.
   Снайпер осмотрел место в прицел: все работало идеально, и он почувствовал хорошо знакомое, нарастающее возбуждение. Ему стало понятно, что уйти просто так, не выстрелив, он не сможет, а стрелять в белый свет как в копеечку он не привык.
  -- Значит, сегодня кто-то умрет, - тихо сказал он сам себе, и принялся насвистывать какую-то популярную мелодию, названия которой не знал.
   Саша оставил винтовку и велосипед в засаде, а сам переместился в ту точку наблюдения, откуда идеально просматривалось место ожидаемого приезда личностей в американской машине. Снайпер воспользовался услугами бинокля для обзора местности, но ничего нового не увидел, поэтому он отложил бинокль в сторону, и просто спокойно лежал на спине, глядя в небо, где уже показывались первые звезды.
   Проехали мотоциклисты, и опять на пятнадцать минут все стихло. Саша все чаще посматривал на часы, прикидывал, сколько он может позволить себе подождать, и что все-таки делать, если "Форд" не приедет.
   Но он приехал.
   Еще до того, как снайпер смог разглядеть машину, в сердце что-то кольнуло, и он ни секунды не сомневался, что это ОНИ. Света, разлитого в вечернем небе, уже не хватало для точного опознания, но все же, пусть смутные, очертания автомобиля, подъехавшего к первому коттеджу, можно было легко определить. Снова из "Форда" вышла пара крепких парней с бритыми затылками, которые уверенно заколотили в ворота. Снова вышла к ним молодая цыганка, открыла, по всей видимости, запор, и впустила их в глубину двора. Навстречу вышел молодой цыган, и проводил приезжих внутрь дома.
   Саша, принуждая себя действовать спокойно, не торопясь перебрался к месту будущей стрельбы, взял винтовку в руки, поцеловал ее и прижался к ней щекой.
  -- Поработай для меня еще немного, милая. Я люблю тебя! - признание в любви вышло само собой, естественно, и снайпер счастливо засмеялся.
   Это слово - "люблю", вызвало какие-то смутные ассоциации в памяти. Что-то связанное со Стивеном Кингом; что-то вроде автомобиля по имени "Кристина", или вроде того; как парень любил свою машину, и то ли он убивал, то ли она за него убивала. Но ненормальность той, книжной, ситуации заставила Сашу поежиться, и улыбаться он перестал.
   Пока он тут, в засаде, разбирался с вопросами любви и ненависти, "Форд" уже выезжал на асфальт, чтобы ухать из Новопетровска. Ветка лежала на дороге никем так и не тронутая, в том положении, в котором оставил ее Саша, и он уже точно понял, что водитель здесь, в этом месте, притормозит. Это случится через несколько секунд. Снайпер вскинул винтовку, установленную на ведение автоматического огня, и замер.
   "Форд" ехал так быстро, что на мгновение у Саши мелькнула в голове невероятная мысль, что автомобиль не станет тормозить, а просто перемахнет через препятствие и умчится дальше, но нет - машина плавно замедлила ход и приняла вправо, в Сашину сторону, чтобы произвести объезд. В это мгновение снайпер открыл кинжальный огонь. Он не остановился, пока не выпустил в салон автомобиля весь рожок. "Форд" плавно съехал в кювет, и, наткнувшись на какое-то препятствие, заглох.
  -- Прекрасно! Чудесно! Замечательно! - бормотал снайпер, лихорадочно натягивая тонкие резиновые перчатки на руки, - в кювете это намного лучше, чем на асфальте, не видно никому.
   Он справился с перчатками, отбросил винтовку - перезаряжать ее уже было некогда, и рванулся к машине.
   Водитель уткнулся лицом в руль, бессильно свесив руки вдоль туловища. Его сосед уставился мертвыми глазами в лобовое стекло, а отвисшая челюсть придала ему такой удивленный вид, как будто он молча спрашивал: "А что случилось-то со мной, а?".
   Серебристый кейс был зажат у него между ног. Саша рывком распахнул правую переднюю дверцу, выдернул его у мертвеца, и ни на секунду не задерживаясь, помчался назад.
   Никогда еще он так не нервничал. Кое-как, с грехом пополам, собрал свои орудия производства, снял с багажника велосипеда большой пакет "особой прочности", положил туда оба кейса, и дал ходу.
   Саша ринулся вдоль дороги понизу, в сторону Гремячего. Он заранее наметил себе путь отступления, и теперь стремился к грунтовой дороге, проходившей от хутора к Новопетровску; по ней особо трудолюбивые новопетровцы гоняли на пастбища коров, но теперь было уже довольно поздно - скот давно прошел в Новопетровск, к хозяевам. И там не должно было быть, по идее, ни одного человека. Но и в самом крайнем случае, даже если его кто и увидит, в сгустившейся темноте не разглядит, и не сможет потом описать. Так что все было совершенно безопасно.
   Удалившись от места экспроприации, как ему казалось, на достаточно безопасное расстояние, Саша все же не выдержал, остановился, и осмотрел свою добычу. Он открыл кейс, и присвистнул. Там лежали деньги: и в пачках, и россыпью; российские денежные знаки вперемежку с иностранными.
  -- Похоже, парни не одну точку сегодня объехали. И, наверное, не только в Новопетровске были. Что-то слишком много получается для нашего маленького поселка. А вообще-то, это все очень здорово. Просто превосходно.
   Саша, при виде денег, как-то даже забыл о текущем моменте, что-то размечтался, но со стороны цыганского поселка раздался яростный лай собак, и снайпер очнулся.
  -- О черт! - выругался он, достал из кармана веревку, и привязал пакет с кейсами к багажнику.
   Саша поблагодарил Бога, что пакет выдержал, не порвался на пути отступления, и дал обет поставить в местной церкви четыре самые толстые свечи за успех операции. И денег пожертвовать. Но в определении размера затруднился: решил, что сначала нужно подсчитать, сколько же ему досталось.
   После этого он перебежал через асфальт, вскочил на велосипед, и, что есть силы нажимая на педали, помчался домой.
  

Глава 31.

   Василий Трубачев сосредоточенно ковырял пальцем в пулевом отверстии автомобиля. Ерохин и Плотник с хмурыми лицами наблюдали за ним, находясь несколько в стороне. Оба жевали жвачку, которой их угостил старший товарищ, и молчали.
   Вокруг "Форда" суетились лица в милицейских мундирах, господа в гражданском, фотографы, эксперты, просто непонятно кто - народу было много.
   Трубачев перестал ковыряться в машине, и направился к Сергею и Валентину. Те несколько оторопели: недовольно - недоуменное выражение лица Трубачева сменилось, как ни странно, на широкую улыбку. Казалось, еще немного, и Василий захохочет.
  -- Ну что, друзья мои, опять ваш район отличился.
  -- Чем же? - настороженно спросил Плотник.
  -- Иван Бананан убит - личность, которая мне, во всяком случае, хорошо известна.
  -- Чем же известен тебе, Василий, этот почтенный, надо думать, гражданин, неожиданно ушедший от нас в мир иной?
   В ответ Трубачев процитировал давно забытое творение советских поэтов времен "холодной войны":
  -- Всем известна эта схема увлечений дяди Сэма: гонка к пропасти, грабеж, культ насилия и ложь!
   Коллеги невольно рассмеялись, и неожиданно мир вокруг них стал теплее и красочнее.
  -- Опять наш человек? - спросил Ерохин.
  -- Так скажем, экспертизу еще не проводили, в смысле, гильз, но ставлю сто баксов против одинокого гульдена, что это сделал наш клиент. А из этого следует, что снайпер находится в Новопетровске, никуда не уезжает, ниоткуда не приезжает. Искать его надо здесь!
  -- Скажи Василий, как ты думаешь, кто им руководит? Откуда он узнаёт место и время?
  -- Почерк у него стандартный, если вы успели заметить. Особыми изысками не отличается - засада у дороги, обстрел, и уход. Типичная тактика диверсионных действий. Хорошо, что еще мины не ставит.
  -- Так может, это кто из чеченских ветеранов умом тронулся, а? Вернулся домой, а думает, что все еще на войне?
  -- И такое не исключаю. Но тогда ему безумно везет: что ни акция, то шум и грохот. На всю область резонанс... Кто ему дает информацию?
   Молчавший Ерохин неожиданно оживился и выдвинул свежую идею, он даже не успел ее обдумать про себя, а сразу высказался:
  -- А может, снайпер вообще не из наших, может, он за чечен воевал. Наемник какой-нибудь. Наловчился там в засадах сидеть, а сейчас здесь порядки наводит - конкурентов, например, ликвидирует. Смотрите, кого ухлопали: азеры, москвичи, сегодня - русские и цыгане; чечен-то - ни одного! Хотя их у нас в районе предостаточно.
   Трубачев уважительно взглянул на молодого коллегу:
  -- Соображаешь, брат! Версия интересная. Но не дай Бог, если это так - тогда мы можем его и не найти.
  -- Почему?
  -- А кто может сейчас чеченские группировки в области проконтролировать? Скажи спасибо, что они нас еще не контролируют. Задоньем сейчас они практически распоряжаются... Ну да ладно, у меня есть еще одна интересная версия.
  -- Какая же?
  -- А не сотрудники ли вашего доблестного райотдела все это устраивают -"черный эскадрон", так сказать. Смотри, как гладко все получается. Вот у тебя, Валентин, нелады с водкой - и торговцев паленкой расстреливают прямо в месте торговли; возникают неприятности у градообразующего предприятия - и незваные гости украшают своим присутствием только местный морг; не справляетесь с наркоторговлей - и убиты перевозчики. Как-то все очень складно больно получается.
   Ерохин выслушал тираду с открытым ртом:
  -- Э-э-э, а что такое "Черный эскадрон"?
   Трубачев хотел сказать - "темнота", но сдержался:
  -- Это такая организация была, в зарубежной полиции. Когда они не могли справиться с преступником по закону, то убивали его безо всякого закона - просто во имя справедливости, так сказать. Понятно?
  -- Круто, ничего не скажешь.
   Подъехал трактор; к нему тросом прицепили искалеченный "Форд", вытащили его из кювета, и потащили на стоянку райотдела. Тела в блестящих мешках отправились на багажнике "Ижа" в местный морг. Следователи проводили процессию взглядами.
  -- Братвы у вас тут сегодня будет... Сочувствую, искренне сочувствую, - ехидно сказал Трубачев, - познакомитесь.
  -- Ладно, Василий, не прикалывайся, лучше скажи, как у тебя дела по этому снайперу. Я вот думаю теперь, что это точно кто-то из наших - превосходно знает местность. Я вот все-таки не коренной - и иногда путаюсь; а вот этот человек, он так проходит, что его никто не видит и не слышит. Я думаю - это кто-то из здешних.
  -- Знаешь, Валентин, надо немного подождать. Скоро мне сообщат результаты. Но я не могу давить на людей. Они и так только по старой дружбе помогают, а если еще и напрягать... Это нехорошо. Но скоро информация будет. Другой вопрос - даст ли нам это хоть что-нибудь?
   Место происшествия опустело. Рассосалась даже толпа цыган, которая несколько часов простояла поодаль, наблюдая за работой милиции. Впрочем, как и ожидалось, они никого не видели, ничего не слышали, и убитых граждан первый раз в жизни видели.
  -- Ничего, - кивнул в их сторону Трубачев, - ничего. Сегодня же у них будет беседа с другими "следователями" - там не промолчишь. Все расскажут.
  -- Не найдут ли они снайпера раньше нас?
  -- Кто знает? Что они видели, что они слышали... Может быть; все может быть... Поехали, братва, подкину до райотдела.
  

Глава 32.

  
   Саша и Оксана сидели на скамейке у палисадника, тесно прижавшись друг к другу. Ее голова покоилась у него на плече, а он механически поглаживал ей правую руку своими твердыми пальцами, и думал о чем-то своем.
   Оксанка подняла голову, и нежно укусила Сашу за мочку уха.
  -- Ты чего молчишь? Почему на меня не смотришь?
   Саша опомнился, счастливо улыбнулся и сильно прижал девчонку к себе.
  -- Да так, что-то взгрустнулось. О вечном подумал.
  -- О чем?
   Саша стал серьезным, и попытался объяснить:
  -- Вот о смысле жизни думаю: зачем жить, если все равно умрешь. И все исчезнет. И Земля сама тоже исчезнет. Как подумаю, страшно становится - мурашки по коже бегут.
  -- Ну и не думай о всякой ерунде. Обо мне лучше думай.
   Саша зарылся лицом в копну волос своей будущей невесты. Она пахла чем-то сладким, не духами, нет; запах был естественным, и от этого казался еще милее, еще ароматнее. Влюбленный вдыхал запах ее волос широко раздувая ноздри, как будто этого можно было захватить много, вобрать в себя по максимуму...
   Оксанка хихикнула:
  -- Сашенька, мне щекотно. Перестань.
   Он перестал, но опустил голову и начал легонько целовать ее в шею: слегка, чуть касаясь, и тут же отдергивая губы. Оксана замерла, и казалось, затаила дыхание. Она будто боялась пошевелиться. Саша почувствовал, что девчонка целиком во власти чувства, и усмехнулся про себя. После этого его поцелуи потеряли естественность, и девушка тут же вышла из оцепенения.
  -- Саша! Ты просто чудо!
   Он усмехнулся: "знала бы ты, какое я чудо!".
  -- Сашенька, а мы когда поженимся, где будем жить?
  -- Где мы будем жить, милая? Я же тебе уже говорил - бабушка умерла, там мы и будем жить... Очень скоро. После свадьбы.
  -- А когда у нас свадьба, Сашенька?
  -- Скоро, очень скоро. Я денег отложил, на работе ссуду получу, и сразу отпразднуем - приблизительно в сентябре.
  -- А раньше нельзя?
  -- Нельзя, глупая, тебе же восемнадцать только в августе исполнится.
   В другое время и на другого человека Саша очень сильно разозлился бы: разве можно по сто раз спрашивать одно и то же. Но удивительно, сейчас от бесконечного повторения одних и тех же слов он не ощущал ничего кроме тихой радости. И еще много раз слушал бы Оксанкины вопросы, и отвечал на них...
   Теперь она обхватила его за шею, и крепко поцеловала в губы. Крепко - крепко, до боли. На губах появился привкус крови, но Саша не отказался бы и от еще одного такого поцелуя. Он смотрел на свет уличного фонаря, окруженный мириадами мошек, которые как камикадзе кидались на пламя, и так тревожно, печально и сладко стало у него в груди, что он решился сделать то, о чем еще час назад даже и не думал.
  -- Оксана, ты же ведь никогда не была у моей бабушки в доме?
  -- Нет, ни разу. А что, милый?
  -- Тогда пойдем со мной, я покажу тебе и двор, и дом. Ты скоро там будешь жить со мной.
   Оксана как-то боязливо взглянула любимому в глаза, что-то попыталась прочитать в них, потом опустила голову, и сказала:
  -- А стоит?
   Саша поразился:
  -- Что значит стоит? Конечно стоит. Пойдем!
   Он протянул ей ладонь, она взяла ее и легко встала на ноги. Саша поцеловал ее в щечку, красиво предложил ручку, и они направились по безлюдной, но хорошо освещенной вечерней улице к дому бабы Насти, которой уже не было на свете, и за которую, как ему казалось, Саша рассчитался сполна.
   Ключи от калитки оказались в его кармане из-за того, что сегодня он ходил поливать огород во дворе. Хотя бабушки уже не было, но не в привычках семьи Куценко было бросать начатое родным человеком дело. Растения же не виноваты в том, что остались без хозяина. Саша вздыхал, но безропотно шел поливать бабин Настин огород, как на святое дело.
   Он вел в дом к бабушке свою невесту, и радовался про себя, что баба Настя все-таки видела ее, и сказала ему, что его выбор ей нравится.
   Они прошли во двор, и Саша просто сказал Оксане:
  -- Смотри сама.
   Вдоль дорожек росла масса самых разных цветов; недавно отцвели тюльпаны, но готовились раскрыть свои головки маки, голубели, розовели и белели цветы, названия которых Саша не знал, а если и знал, то намертво забыл; впрочем, ему это было и не нужно.
   Оксана же просто упивалась всем этим. Она осматривала цветы и грядки с таким нелепым восторгом, что заставила вспомнить Сашу её глубоко городское происхождение.
   Он усмехался во весь рот, наблюдая за ее восторгами со стороны; но ему приятно было чувствовать себя невольным обладателем сокровищ, которые пленяют сердце любимой женщины.
   Но темнота сгустилась, и Саша тихо прошептал прямо на ухо девушке:
  -- Пойдем в дом, пора.
   Она словно нехотя оторвалась от чудесной растительности, и безропотно отправилась за ним. Они поднялись по порожкам, открыли двери в дом, осторожно прошли внутрь.
  -- Саша, включи свет.
  -- Зачем? Уличный фонарь прекрасно светит, а если зажечь лампочку, то нас будет превосходно видно с улицы - зачем нам это?
  -- Хорошо, осторожный мой. Как скажешь.
   Влюбленные присели на диван не сговариваясь, и замолчали. И замерли, будто готовились к чему-то, что должно было произойти в этой комнате. У Саши бухало сердце, он давно ждал этой минуты, но почувствовал ее осуществимость только сегодня, что-то заставило его действовать решительнее, а Оксана молчаливо согласилась с ним: иначе разве пришла бы она сюда?
   Они целовались, никуда не торопились, никуда не оглядывались. Саша медленно, не спеша, то продвигаясь на два шага вперед, то отступая на шаг назад, но неутомимо и неумолимо раздевал свою девчонку. Сначала она лишилась платья, и теперь поцелуи покрывали ее плечи, шею, живот, бедра. Дальше Оксана уступила лифчик, и бесконечное время Саша терзал ее соски, пока она не начала тихо постанывать, и терять окончательную волю к сопротивлению.
   Чутко уловив этот миг, Саша сделал самый решительный шаг: запустил свои пальцы под ее нижнее белье. Там было горячо и влажно. Он парировал слабые попытки девчоночьих рук закрыться от него. Тяжесть разбухшего члена, тугое напряжение его гнало Сашу вперед, все дальше и дальше. Он, как пионер, осваивал все новые и новые, ранее незнакомые ему, пространства; погружал пальцы в эту манящую жаркую влажность, до тех пор, пока Оксана не начала сначала слабо, а потом все сильнее извиваться.
   Сбросить с себя все шмотки долой в одно мгновение не составило для Саши никакого труда: такие операции он проделывал в армии бесчисленное количество раз. А теперь, летом, и снимать-то с себя было почти нечего.
   Им овладело одно простое, чисто биологическое, желание - разрядиться. Он взобрался на девчонку, но с ужасом обнаружил, что не знает, что же ему делать дальше. Чисто теоретически, конечно, он все себе представлял; но на практике! Не было у него практики. Тем более, не могло быть у Оксаны.
   Она не сопротивлялась, когда он попробовал войти в нее. Но только тихо сказала:
  -- Мне больно. Кажется, ты не туда засовываешь.
   Саша так растерялся, что на мгновение отпрянул. В голове крутился вихрь самых разных, противоречивых мыслей. Но он справился с ними, и стал делать так, как казалось ему самым правильным и безопасным: он осторожно нащупывал своим членом тот путь, который должен был безболезненно для любимой привести его к желанной цели. Он попадал во что-то твердое, во что-то мягкое, и старался делать это понежнее.
   Так продолжалось, как показалось Саше, довольно долго, и он с тревогой стал ощущать приближение оргазма. Опасаясь попасть спермой не туда куда надо, Саша нажал сильнее, и как-то незаметно для самого себя очутился внутри своей любимой. И вовремя - еще два - три движения, и он кончил. Ему показалось, что из него льется река.
   И сразу после этого наступили опустошение и обессиливание. Он нависал на руках над Оксаной. Она лежала с закрытыми глазами, и улыбалась. Потом широко распахнула их, и радостно смотря в Сашины, смешно сказала:
  -- Мокро...
   Саша внезапно захохотал, вышел из нее, и свалился рядом...
  
   Домой они пришли только под самое утро. Это утро было одно из самых чудесных в недолгой Сашиной жизни.
  
  
  

Глава 33.

  -- Брат, у меня для тебя есть новости.
  -- Надеюсь, хорошие, Арсан?
  -- Хорошие, не хорошие - не знаю. Но есть.
   В большой столовой Арсана шел ужин. За столом опять не было женщин. Зато вся мужская компания находилась в полном составе. Сегодня ели баранью голову. Хозяин даже причмокивал от удовольствия. Когда он прекратил чмокать, то вытер губы, и не мешая остальным есть, стал тихо рассказывать Мусе обо всем, что узнали в Новопетровске его друзья и знакомые.
  -- Есть такой парень там - Саша Куценко. Ты был прав, твой кафир не соврал. Он живет на очень тихой окраинной улице. Людей там ходит мало, что вечером, что днем: так что действовать можно спокойно. Он работает охранником на птицефабрике, сутки через двое. Родители днем на работе, так что вполне возможно застать его дома одного.
  -- Это все, что ты узнал?
  -- Это я узнал точно. А вот есть еще интересная информация. В этом районе, за последние месяцы случилось три больших убийства. Все говорят, что орудует какой-то снайпер-маньяк. Его никто не видел, а он уже больше десятка уложил.
  -- Ого, брат, значит, мы правильно приехали. Есть у него винтовка.
  -- Ты уверен, что это не совпадение?
  -- Кафир говорил, что Куценко отличный стрелок. Я не сомневаюсь, что все это делает он. Наверняка, его кто-то нанимает: за бабки рубится. А иначе зачем он притащил домой оружие - русским это не свойственно.
  -- Его пока не поймали, но думаю, могут, в принципе, вычислить. Так что нам нужно поторопиться.
  -- Да, Арсан, да... Кстати, ты не знаешь, есть у него во дворе собака?
  -- Знаю, нет.
  -- Чудесно... Как туда добраться?
  -- Я уже подумал, Муса. Слушай. У меня стоит здесь старая "шестерка" - я ей не пользуюсь, но она на ходу. За долги забрал у одного алкаша. Он мне генеральную доверенность выписал. Вот на этой машине мы и поедем в Новопетровск.
  -- А через пост придется ехать?
  -- Водителем возьму Филю. Такая старая тачка да плюс испитая рожа - ни один мент не остановит.
  -- А если остановит?
  -- У Фили есть права. А меня там знают. Я сына возьму с собой. А ты побреешься, и за русского можешь даже сойти.
  -- Побриться?!.. Ну ладно, во имя Аллаха милосердного пожертвую бородой - дело важнее... А Филя твой не выкинет какой-нибудь номер?
  -- Нет. У меня он каждый день получает пол-литра - где еще его так обеспечат? Он сделает все как надо. Кстати - бывший шофер.
  -- Хорошо брат. Тогда подъедем ко двору, и Филя пойдет к калитке. Пусть позовет этого Куценко и попросит подойти к машине.
  -- А с чего ты взял, что он подойдет?
  -- Филя скажет ему, что есть информация от Юрки - водителя. Если парень взял винтовку, то он подойдет - клянусь. Психология, брат, штука тонкая.
  -- Давно ли ты стал таким ученым, Муса?
  -- Да я никогда и не был глупым... Если я правильно понял, ты завтра сможешь со мной поехать?
  -- О чем речь, брат? Конечно, смогу. И Руслана возьму... Да, для Якуба места не остается в машине, извини.
  -- Ничего. Мы сами справимся.
   Братья ударили по рукам. Арсан вышел из-за стола, и отправился предупредить Филю, чтобы тот не смел сегодня вечером напиваться.
   Если он, конечно, уже не напился.
  

Глава 34.

   Саша открывает глаза. В спальне очень темно. Это и не удивительно в три часа ночи, но мрак с тишиной царят и за окном.
   "Странно", - думает проснувшийся, - "почему же не горит уличный фонарь? Лампочка сгорела?".
   Гробовую тишину прорезает скрип открываемой входной двери, и Саша покрывается холодным потом. Дверь не может открываться в три часа ночи - она же замкнута изнутри. Теперь он чувствует, что нечто ужасное происходит в этот час в его доме. Что-то пришло за ним, за Сашей. Что-то из другого мира, оттуда, где остались непогашенными его старые долги.
   И еще он понимает, что кроме него, в доме никого нет: ни матери, ни отца. Он совершенно один. Один - одинешенек. И еще есть тот, кто пришел.
   Внезапно фонарь на улице загорается; комнату заливает бледным ночным светом. Но одновременно с этим в коридоре слышатся тяжелые шаги. Очень медленные, но очень тяжелые. И неумолимые как смерть.
   Саша не может спокойно лежать и ждать неизбежного, он пытается осторожно подняться с кровати, но скрип пружины выдает его с головой. Звук шагов замирает. Саша понимает, что обнаружен. Ярость и отчаяние придают ему сил: он становится к окну напротив двери, сжимает кулаки и ждет врага.
   Дверь из коридора отворяется со зловещим скрипом. Из чернильной густоты в комнату входит человеческая фигура в черном капюшоне. Саша напряженно ждет. Ноги прирастают к полу, как будто каждая весит по сто килограмм. Он с ужасом думает, как же он будет драться, если не может пошевелить ногами?
   Капюшон откидывается, и мертвые глаза двумя огненными струями сверлят Сашино лицо.
   Саша пытается вспомнить, где же он видел этого человека, и внезапно узнает - это араб!
   Это араб пришел к нему за своей винтовкой. "Почему именно ко мне?" - недоумевает Саша. - "Не я убил его. Я забрал его оружие уже у мертвого. Почему он приперся ко мне?".
   Араб стоит молча и чего-то ждет. Из-за его спины выходит Юрка-водитель. Он весь в потеках крови, через голову, грудь и живот у него четко проходит красная кровоточащая полоса.
   "Шурик!" - говорит он. - "Отдай ему винтовку, пожалуйста. Хуже будет!".
   "Да пошли вы все!" - кричит в ярости Саша, позабыв о страхе. Тяжесть в ногах исчезает, он поворачивается и кидается боком в окно. Чувствует удар, осколки стекла впиваются в его тело, и он в ужасе кричит что есть мочи...
  
  -- Саша! Саша!! Проснись! - это мамин голос.
   Саша открыл глаза: над ним стояли бледные родители и в смятении не знали за что хвататься.
  -- Сынок, что с тобой? Ты так кричал! Так кричал! Что случилось?
   Саша молчал: не мог сообразить, где он, и куда исчезли Юрка и араб. Потрогал лоб - он был мокрым, сердце колотилось как бешенное.
  -- Я кричал что ли? - наконец спросил он. - Громко?
  -- Да уж, - ответил слегка успокоившийся отец. - Заорал так, что я чуть с кровати не свалился. Думал, режут кого.
  -- Нет, папа, не думай. Просто мне кошмар приснился.
  -- Про войну? - напряженно спросила мама. - Чеченский синдром мучает?
  -- Да какой там синдром! Успокойся... Чертовщина какая-то приснилась. Тьфу, гадость!.. Не переживайте, ложитесь спать... А я пойду посижу на улице, успокоюсь.
  -- Может выпьешь сто грамм, для успокоения души?
  -- Не надо папа, я обойдусь. А если захочется, то знаю где взять. Ложитесь! Ложитесь спать - вам на работу завтра обоим.
   Родители ушли, а Саша надел майку и вышел на крыльцо. Он сел на верхнюю ступеньку и глубоко задумался.
   "Это все неспроста мне приснилось. Что-то будет... Юрка наверняка мертв. Он предупредить меня приходил. Настоящий друг оказался... А может и не настоящий, может сдал меня? И пришел грех искупить?.. И такое возможно... Что же будет? Где опасность? В чем?.. Или менты на меня вышли?.. Но как? Каким образом? Кто меня видел? Ничего не понимаю... А может пустое все? Так просто - глупый сон?.. Нет, не может быть. Что-то случиться: я в вещие сны верю. Часто бывает, что-то происходит, или куда-то прихожу, и кажется мне, что я уже все это видел. И потом вспоминаю - во сне видел. Значит, и сейчас что-то важное должно случиться, плохое... Надо хоть как-то подготовиться!".
   Он просидел довольно долго, пока утренняя свежесть не прогнала его в дом, под теплое одеяло, которым Саша любил укрываться даже летом. Но и там, засыпая, он все обдумывал, что же ему предпринять?
  
   Родители ушли на работу, не став его будить. Из-за этого Саша проснулся поздно, за окном уже было очень жарко, в комнате душно, а он лежал под одеялом мокрый от пота. Слегка болела голова. Саша встал без большого удовольствия. Включил электрочайник, и приготовил себе крепкого кофе - оно помогало ему при легкой головной боли, вот примерно как сейчас.
   После кофе ему действительно стало легче. Он оделся, вышел во двор, где приятный прохладный ветерок добавил ему жизни. Саша на всякий случай, как всегда, огляделся и нырнул в тайник. Он вытащил кейс с винтовкой, и перенес его в дом.
  -- Жаль, собаки нет, - сказал снайпер вслух сам себе, вздохнул, и попытался собрать винтовку на время. Получалось не так быстро, как ему хотелось бы, но в целом он остался доволен собой. Проблема заключалась в другом: как спрятать оружие в комнате, чтобы оно даже случайно не могло попасться никому на глаза, например, во время уборки в доме.
   Саша тщательно осмотрел комнату, но ничего подходящего не нашел.
  -- Ну не спать же мне на нем!? Что делать-то?
   Идеально не получалось. Саша вышел в коридор и подошел к внутреннему шкафу в стене. Там были свалены старые чемоданы, сумки, какая-то ветхая верхняя одежда. И насколько помнилось, мама там никогда не убиралась - руки не доходили. Летом - огород и заготовка, зимой - холодно. Так как-то все и оставалось не тронутым. Хотя после сна у Саши осталось некоторое подсознательное неудовлетворение коридорным вариантом, но делать было нечего, и он поместил кейс там, замаскировав его старыми сумками.
  -- Ну, надеюсь, никакой случайности не произойдет!
   После решения проблемы с оружием, Саша снова отправился к тайнику, и снова достал кейс, но уже другой, тот, который появился здесь совсем недавно - серебристый кейс с деньгами. Саша уже пересчитал наличность в рублях; валюту перевел по курсу. Там оказалось около шестнадцати миллионов с небольшим. Не так много как хотелось бы, но и не так мало как могло оказаться.
   Саша вернулся в дом, достал из письменного стола маленький ключик, который он сам подобрал, чтобы закрывать и открывать этот кейс. Сейчас он замкнул его, ключ положил на место в стол и отправился к Оксане.
   Через десять минут они вернулись уже вдвоем: он оторвал ее от подготовки к экзамену по физике. Но дело, по его мнению, не требовало отлагательства.
  -- Оксана, - подчеркнуто серьезно он обратился к ней, - возьми этот чемодан, и спрячь у себя во дворе, так чтобы родители ничего не знали.
  -- Хорошо, - растерянно согласилась Оксанка, - но что там такое?
  -- Пока я не могу тебе сказать ничего. Но для нас с тобой это очень, очень важно - поверь мне!
  -- Да я верю, конечно, Сашенька. Но почему ты не хочешь все-таки мне сказать, что там? Не доверяешь, да?
  -- Доверяю, а главное - люблю. Поэтому тебе лучше этого не знать, пока... Потом, очень скоро я тебе все покажу и расскажу. А сейчас иди и спрячь.
   Оксана уже повернулась к выходу, успев, конечно, поцеловать его крепко в губы, когда Саша, вздохнув про себя, все-таки решился кое - что добавить, хотя и понимал, что вопросов это вызовет еще больше, чем просьба просто спрятать кейс у себя.
  -- Милая, еще вот что: если вдруг произойдет что-нибудь нехорошее, ты открой его. Просто сломай замки - этого будет достаточно. А потом ты поймешь, что делать дальше, поверь.
   Оксана замерла на месте, потом повернулась, и на лице ее было написано такое изумление, что Саше стало даже нехорошо.
  -- Что может случиться нехорошее, а, Сашенька? Ты что, связался с бандитами?
  -- Милая, клянусь, я ни с кем не связывался. Я не делал ничего противозаконного - я же постоянно думаю о тебе, и не хочу тебя огорчать. Поверь! Но сейчас просто спрячь это у себя, и все будет хорошо.
   Оксана стояла и молчала.
  -- Ну не могу я тебе сейчас ничего объяснить! - Саша разозлился и расстроился одновременно. - Пожалуйста, выполни мою просьбу и ни о чем не спрашивай больше. Клянусь, все будет хорошо.
   Девчонка покачала головой, но отвернулась и ушла. Саша хотел броситься за ней следом, просить прощения, говорить что-то еще, но скрепя сердце, удержался.
  -- Пусть лучше немного подуется на меня - ничего страшного. Я чувствую, что приближается какая-то гадость. Пусть родная в это время будет подальше отсюда.
   Саша рухнул в неубранную постель, и, глядя в потолок, снова и снова прокручивал в голове зловещий ночной кошмар.
  

Глава 35.

   Старенький "жигуленок", с волдырями ржавчины на кузове, со сделанными масляной краской заплатами, со своим полуисдохшим движком, терпеливо тащил по московской трассе четырех человек. За рулем уверенно - талант не пропьешь - держался землистого цвета человек с испитым лицом, рядом сидел крепкий, слегка полноватый мужчина, как говорится, жгучих кавказских кровей; на заднем сиденье располагались лицо неопределенной национальности, и подросток с горящими нетерпеливыми глазами.
   Лицо неопределенной национальности со злобой провожало взглядом каждый автомобиль, обгонявший их несчастного доходягу. Иногда, через тонкую полоску губ можно было расслышать проклятия и жалобы: "Вот был бы я сейчас на своем, ты бы хрен меня обогнал, козел". Но дальше плохо слышного бормотания дело не шло.
  -- Успокойся, Муса! Что ты в самом деле! - сказал, обернувшись назад, обладатель выразительной кавказской внешности. - Уже скоро. Пост проезжать не будем: тут у придорожного ресторана есть поворот на грунтовку, и ментов мы обойдем. Я уже вечером про этот путь вспомнил. Так что все будет в лучшем виде.
   Муса явно обрадовался. Он совершенно перестал обращать внимание на пролетавших мимо, зато достал из спортивной сумки пистолет с глушителем, и принялся им щелкать. Руслан, а это был он - сын Арсана - с завистью смотрел на действия дяди. Невооруженным глазом можно было определить, что этот пистолет составляет сейчас мечту всей жизни мальчишки.
  -- Помнишь Руслан, - наконец обратился к нему дядя, - как стрелять из "Мухи"?
  -- Да, дядя, помню.
  -- Не промахнешься?
  -- Ни за что!
   Муса улыбнулся, и одобрительно потрепал племянника по плечу.
  -- Надеюсь, что он не понадобится, но на всякий случай...
   Арсан опять обернулся, и вытаращил глаза от изумления.
  -- Брат, ты с ума сошел?! Еще рано вытаскивать. Успеется. Там, на грунтовке остановимся, и все опробуем... Кстати, и Филя повторит, что ему надо будет сделать... Правильно, Филя!?
   Водитель неопределенно пожал плечами:
  -- Да я и так помню. Позвать Сашку Куценко к машине. Если не пойдет, сказать, что есть новости от водителя Юрки, с которым служили вместе об одном деле, о котором только они двое и знают. Он подойдет, а дальше уже не мое дело.
  -- Молодец. Правильно мыслишь. Если все будет удачно, то получишь не только литр, но и на закуску подброшу.
   Арсан хрипло захохотал. Ему в ответ захохотал и Филя, но не понять было, отчего слезы выступили у него на глазах - то ли от смеха, то ли еще от чего.
   Переехав мост через небольшую речушку, машина замедлила ход, и плавно повернула с асфальта на пыльную песчаную дорогу. Она поехала довольно медленно, но все же пыль, поднятая крутящимися колесами, быстро скрыла ее из виду.
  
  -- Опять ехать в рейд по водке! Тошнит меня от нее уже, тошнит. Опять по магазинам ходить. Где я всех продавцов уже по именам знаю; мало того, я знаю, у кого что и на какой полке стоит... Ну что там можно найти?!
   Сергей Ерохин вяло выслушивал стоны своего коллеги Плотника. Они уже превратились в обычный ритуал перед каждым выездом на проверку порядка оборота зеленого змия совместно с налоговой инспекцией и полицией. Вообще-то Плотник предпочитал бы ездить один. Были у него знакомые девчонки в отдаленных хуторских магазинчиках, с которыми можно было посидеть, пивка попить в рабочее время, а потом спокойно возвращаться к жене с чувством полученного украдкой удовольствия. К большому сожалению Валентина, в виду безрезультатности таких поездок начальник милиции перестал выделять ему на это "баловство" лимит горючего, в результате чего поездки остались только совместные с другими контролирующими органами; и уже не посидишь, не отдохнешь душой, а только приходится отводить глаза от недоуменных взглядов хорошеньких продавщиц. Жизнь Валентина, и без того напоминавшая сплошной серый фон, стала совсем беспросветной.
   Когда Плотник уже поднялся, чтобы отправиться к налоговой инспекции, на столе зазвонил телефон. Ерохин аристократически лениво поднял трубку, но поперхнулся, резко принял нормальное положение на стуле и напряженно прислушался. Плотник опустился обратно на свое место и отложил папку в сторонку.
   Ерохин ошеломленно положил трубку на аппарат, и торжественно сказал Валентину, вытянув указательный палец вверх:
  -- Моя правда, я сразу сказал! Я сразу правильно почуял!
  -- Да что случилось, говори, - заинтригованный Плотник превратился в слух - давно он не видел такой радости в глазах напарника, такого откровенного торжества.
   Ерохин выдохнул, но снова набрал воздуха, и выдохнул еще раз:
  -- Попался голубчик!.. Валя, ты знаешь, звонил Трубачев, и сказал, что из всей массы так называемых "снайперов" нашего района есть только один настоящий - Куценко!.. Он один прекрасно стреляет. В Чечне воевал по настоящему - убивал... Понимаешь, убивал! У него навык есть, и способности... Для нас - идеальный вариант. Я уверен, он - тот, кого мы ищем... Валя, нам медаль дадут!
  -- Ага, деревянную!
  -- Типун тебе на язык, друг!.. Трубачев уже звонил нашему шефу, говорит, берите наряд, и бегом к этому Куценко. И обыск делать срочно... Санкция, и вся ерундень потом. Вася сказал, главное - взять снайпера и найти винтовку!
  -- А вдруг мы ошибаемся? Я не пойму - разве этого достаточно, что он хорошо стреляет, чтобы его заподозрить?
  -- Кто ничего не делает, тот никогда не ошибается!
   Валентин был совершенно сбит с толку таким поведением Ерохина. Никогда до сих пор не видел он, чтобы тот так энергично собирался, так старательно готовился к предстоящей работе. Что-то случилось с коллегой, что-то тут не так...
   Ерохин выяснил, что охранник Куценко имеет сегодня свой законный выходной, и иначе чем дома, нигде не должен быть. Ну, если только на рыбалку не уехал.
   - Обыску это не помешает, скорее, поможет, - Ерохина остановить казалось уже невозможно. - Давай Валентин, ликвидируем террориста.
   Собственно говоря, Плотник был уже готов: собирался в рейд, но и на другое дело тоже недолго обернуться. Они одновременно побежали вниз со второго этажа, где их уже ждал наряд, и милицейский "козел" под парами.
  -- А Василия ждать не будем? - спросил запыхавшийся Плотник.
  -- Он уже выезжает сюда, но сказал не ждать.
   Наряд с автоматами, следователи с пистолетами, "козел" со стрельбой из глушителя - все отправились на ответственное задание.
   "Попади ты только в КПЗ, гнида!", - думал Сергей про себя, - "Ты у меня во всем признаешься: и что делал, и что не делал, и о чем по телевизору слышал, и о чем в газете читал. Фиг тебе, жених, а не свадьба. Ты теперь, сволочь, не скоро Оксану увидишь... Попади только ко мне в КПЗ, попади. Я устрою тебе любовь, Казанова хренов!".
  
   Саша сидел за столом на кухне, жевал кусок горбушки с абрикосовым вареньем, и пытался хоть что-то понять в экономико-математических методах.
  

Глава 36.

   Звук мотора Саша услышал задолго до того, как автомобиль остановился напротив его калитки, но на другой стороне улицы. Студент подошел к окну и взглянул, кто же это приехал? Машина была совершенно незнакомая, никогда ранее здесь не показывалась, и Сашу слегка кольнуло в сердце нехорошее предчувствие.
   "Странно", - подумал он, - "машина стоит, а из нее никто не выходит. Ладно, дождусь, когда кто-нибудь оттуда покажется, и выкину всю эту муть из головы".
   В "шестерке" происходило какое-то движение, и вот, наконец, со стороны водителя показался потрепанный человечек, огляделся, и уверенно направился к Сашиной калитке. Саша оторопел. Человечек посмотрел через забор, затем нашарил рукой щеколду, открыл ее и прошел во двор. Он подошел к окну и настойчиво застучал.
   Сам Саша в это время стоял в том углу комнаты, где его не могли увидеть ни при каких обстоятельствах. Стук продолжался, потом стих; судя по шуму, посетитель прошел в глубь двора, а затем вернулся на улицу. Снайпер аккуратно на цыпочках подошел к окну и выглянул наружу, надеясь увидеть процесс отъезда незнакомцев, но увидел нечто совсем другое. Водитель вылез снова, осмотрелся на улице, затем подошел ко двору Оксанкиного дома, посмотрел через забор и вернулся обратно. Через несколько секунд открылись уже две дверцы, и из них прытко выскочили двое. Саша похолодел, под ложечкой у него засосало, потому что отличить чеченцев от других представителей рода человеческого для него не составляло никакого труда.
   Саша кинулся в коридор за винтовкой.
  
   Когда Филя вернулся в машину и доложил, что в доме и во дворе никого нет, Муса и Арсан задумались. Но не надолго. Муса хитро прищурился и толкнул брата в плечо:
  -- Арсан, это даже лучше, чем мы могли предположить!
  -- Почему это?
  -- Известно ли тебе брат, что ни один замок не представляет для меня сложностей? А отмычки я всегда ношу с собой - на всякий случай.
  -- Ты и этому научился?
  -- Да, в тюрьме много чему можно научиться. Даже если и сидеть там не долго... Короче, обрати внимание - соседний дом, обращен к крыльцу глухой стеной, значит, оттуда нас никто не увидит.
  -- А если во дворе кто есть?
   Муса усмехнулся:
  -- Филя! Иди, посмотри через забор у соседей, ковыряется там кто-нибудь или нет?
   Водитель послушно ушел на разведку, а Муса повернулся к племяннику:
  -- Руслан! Ты сейчас останешься здесь один. Смотри за Филей, чтобы он чего не учудил. Если что, ткнешь его ножом, понял?
   Подросток сглотнул слюну и кивнул головой.
  -- Далее. Если вдруг, заметь, если вдруг, приедут менты, у тебя есть "Муха". Стреляй в них, пока они еще будут в машине, чтобы накрыть всех разом, а мы выскочим из дома, и уйдем... Я думаю, что этого не случится, но ты, конечно, будь готов.
   Руслан решительно закивал головой:
  -- Я не подведу, дядя - можешь на меня положиться!
  -- Мужчина!
   Вернулся Филя и доложил, что все спокойно, никого нигде не видно. Разгар рабочего дня, на улице жара - пенсионеры сидят по домам, от солнца спасаются. Детей тоже что-то нет: да сейчас, наверное, вся детвора на речке.
  -- Вот и отлично, брат. Идем.
   Муса потрепал напоследок племянника по плечу, и братья покинули "шестерку" первый раз с начала путешествия. Они быстро подошли к калитке, открыли ее и направились к крыльцу. Поднялись по ступенькам, Муса осмотрел замок, презрительно плюнул, и достал отмычки.
  
   Саша не стал закрываться изнутри. Это дало бы противнику знать, что в доме кто-то есть, и он не хочет открывать. А если он не хочет открывать, то они наверняка подумают, что их раскрыли. А если они так подумают, то вполне могут влепить в дом из гранатомета, да еще и не один раз. Шансов выжить будет немного, и дом сгорит однозначно. А этого Саша не мог допустить ни при каких обстоятельствах.
   Натянутый как пружина, он стоял с винтовкой в руках за коридорной дверью и ждал, когда враг справиться с замком и войдет внутрь.
  
   Пока Муса открывал замок, он объяснял брату порядок дальнейших действий.
  -- Зайдем, и будем ждать кафира внутри. Это лучше, чем на улице, здесь я его на полоски разрежу, и он мне все расскажет и все отдаст.
  -- А если сначала придет кто-нибудь другой?
  -- Мы его убьем, и будем ждать того, кого нужно... Тебе что, жалко русских?
  -- Ты что брат?! Нет, конечно, это я так спросил: для уточнения.
  -- Правильно. Пушка у меня с глушителем, выстрелов никто не услышит. Так что хоть сотню здесь положим, а своего добьемся... Ну вот и все, проходи.
   Муса распахнул дверь, и первым прошел его брат. Он сразу направился к двери, ведущей в дом, а Муса закрывал дверь входную.
   В этот момент коридорная дверь распахнулась...
  
   Саша резко толкнул дверь ногой, и открыл огонь. Но так получилось, что Арсан как бы заслонял своим телом брата, и пока пули входили в него как в масло, Муса получил несколько секунд для действий, чем он и превосходно воспользовался, открыв ответную стрельбу. Враги стреляли друг в друга до тех пор, пока смерть не прекратила это бессмысленное занятие...
  
   Милицейский "козел" повернул на Сашину улицу всего через несколько минут после того, как непримиримые противники уже ликвидировали друг друга. Однако Руслан об этом еще ничего не знал. Стрельба-то шла в закрытом помещении с использованием глушителей.
   Зато подросток очень хорошо услышал шум приближающегося транспорта. Он напряженно повернулся в ту сторону, и волосы зашевелились у него на голове. Но не так устроен настоящий чеченец, чтобы впадать в ступор: он должен сделать то, что должен. Как бы страшно это не было.
   На ватных ногах, но без колебаний, Руслан выбрался из "шестерки", гранатомет был подготовлен еще в машине: мальчишка не удержался от искушения.
   У него еще была надежда, что появление милиции здесь случайность и они проедут мимо, поэтому он прикрывал оружие машиной, но когда "козел" стал явно тормозить, и тормозить у того дома, куда пошли отец и дядя, Руслан, не колеблясь, вышел из-за прикрывавшей его "шестерки" и вскинул "Муху" на плечо...
  
  -- Подъезжаем, - неопределенно сказал Плотник, и зевнул.
   Автомобиль начал торможение, когда Ерохин, отвлекшийся, чтобы передернуть затвор пистолета, заметил, как отвисла у Валентина челюсть, и глаза стали абсолютно круглые от ужаса.
   Сергей резко взглянул в том же направлении, но вместо панорамы тихой улицы, залитой утренним солнечным светом, с буйной зеленью садов и палисадников, в глаза ему ударило ослепительным потоком огня...
  

Глава 37.

   В кабинете с бордовыми шторами было жарко, хотя работал кондиционер. Вместо традиционного кофе собеседники пили городской квас, только что стоявший в холодильнике. Они были одеты по-летнему, хотя и при галстуках. Никита Сергеевич собирался в отпуск, и ощущалось, что настроение у него, несмотря ни на что, праздничное.
  -- Как Трубачев?
  -- О, Трубачев в церковь каждый день ходит - свечки ставит. Рад буквально как дитя, что вместе с покойными следователями не поехал брать снайпера.
  -- И кто бы мог подумать?!..
  -- Да уж, я всегда в него верил. Раскрутить такое дело, не имея вообще ничего, кроме смутных догадок... Из нуля практически.
  -- Да не раскрутил он, как мне кажется. Просто ему опять повезло. Работу за него сделали чечены. Они нам открыли нашего доброго снайпера.
  -- Да, экспертиза показала, что стреляли из его винтовки. Все однозначно. И если это он - снайпер, то все кубики складываются.
   Разговор прервался телефонным звонком; Никита Сергеевич снял трубку, послушал, и твердо сказал:
  -- Теперь только после отпуска... Все!
   И положил трубку. Помолчали.
  -- А мне его все же жаль, - прервал молчание Геннадий Алексеевич, - хоть он и доставил нам немало хлопот, но... Но...
   Они снова задумались: каждый о чем-то своем. За окнами шумел город, светило солнце, голубело небо, плыли перистые облака. Жизнь - это все-таки очень неплохая штука, что ни говори.
  -- За Доном с этим гнездом паучьим разбираются. Там и подпольный заводик был - водку делали, и рабы там присутствовали, и немного наркоты нашли. Всего по чуть-чуть, а в целом картины жуткая. Практически часть области не контролируем. Что там еще может вырасти, бог его знает...
  -- Будем надеяться, что мы до этого не доживем, - совершенно серьезно ответил Никита Сергеевич.
  
   Воробьевы уезжали из Новопетровска навсегда. Отрыдалась Оксана, экзамены сдала кое-как, лишь бы получить аттестат. Но учителя отнеслись к ней с большим пониманием. Золотую медаль ей не дали, но на серебряную вытянули. Она отнеслась к этому совершенно равнодушно, а ведь сложись все по-другому, девчонка была бы просто счастлива.
   Открыть кейс, который оставил ей на хранение мертвый Саша, она решилась только через неделю после его гибели. Сломала замки, и обомлела. Пересчитала деньги, и стала думать, как же сказать об этом матери.
   Но Ирина Николаевна, когда услышала от дочери ошеломляющую новость, поступила совсем не так, как могло бы быть лет десять, или даже пять, назад.
   Она не стала кричать, что это кровавые, нечестные деньги, и нужно отдать их в милицию, или, на худой конец, вернуть Сашиным родителям - "пусть делают с ними что хотят"! Совсем наоборот. За последние несколько лет она стала совсем другим человеком: твердым, расчетливым, и, к сожалению, достаточно циничным.
   Ирина Николаевна молча пересчитала деньги, спрятала их, а затем без особого шума продала свою халупу таким же беженцам - только из Казахстана. Воробьевы подсчитали, что им вполне хватает на более приличный дом. Но жить они поедут уже поближе к столице. В Рязанскую, или Тульскую область.
   Муж съездил на разведку, и вернулся довольный: дом нашел. Воробьевы быстро свернулись и укатили к новой, более достойной жизни, поклявшись выбросить Новопетровск из головы навсегда.
   Ирина Николаевна очень сильно удивилась бы, скажи ей кто, что этому простому, в принципе, желанию, не суждено будет сбыться никогда.
   Дело в том, что ее дочь Оксана была беременна, хотя еще и сама не подозревала об этом...
   Черт возьми! Прости, Господи! Жизнь все равно продолжается! И будет продолжаться!
   Так давайте жить!!!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.81*151  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023