ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Армия жаждет взять реванш"...

"Армия жаждет взять реванш -

восстановить веру в собственные силы"...

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО

Мысли на будущее...

А. И. Барятинский

А.И. БАРЯТИНСКИЙ НА КАВКАЗЕ

Из кн. В. Дегоева

Драматический финал Кавказской войны неотделим от имени Александра Ивановича Барятинского.

Продолжатель традиций А.П. Ермолова и М.С. Воронцова, он оказался успешнее и удачливее их, потому что значительную часть работы они уже сделали.

Оставалось увенчать ее окончательной победой и пленением Шамиля.

Но на момент вступления Барятинского в должность Кавказского наместника эта задача представлялась отнюдь не просто техническим завершением усилий предшественников.

В период Крымской войны (1853 -- 1856) России пришлось сократить число войск на Северном Кавказе и перейти к оборонительной тактике.

И хотя позиции русской армии в предгорной Чечне и Дагестане были уже достаточны прочны, чтобы отразить любое нападение Шамиля, до полной победы было еще далеко. Установилось некое стратегическое равновесие, которое могло продолжаться неопределенно долго и при котором чаша весов в принципе могла склониться либо в одну, либо в другую сторону.

В июле 1856 г. Барятинский становится наместником и главнокомандующим русскими войсками на Кавказе.

Столь высоким назначением он был во многом, но далеко не во всем, обязан личной дружбе с императором Александром II. Если бы вдруг царю пришлось отстаивать кандидатуру своего фаворита, то это было бы нетрудно.

Барятинский имел за плечами богатый и стремительно накопленный опыт боевой службы на Кавказе, начиная от младшего офицера до генерала.

Он глубоко изучил особенности жизни кавказских народов, и у него сложились собственные взгляды на то, какой должна быть политика по отношению к ним.

Менее всего походивший на бездумно-педантичного исполнителя, Барятинский тяготел к творческим идеям. Воронцов находил у него "особый талант делать всегда больше и лучше", чем предписано в инструкциях.

Д.А. Милютин

Способный, мыслящий полководец и администратор, Барятинский умел подбирать себе под стать и помощников, самый видный из которых -- Д.А. Милютин -- в будущем получит (не без протекции кавказского наместника) пост военного министра России и станет выдающимся реформатором.

Отчаянно храбрый, несколько раз раненный, сполна отведавший невзгод и опасностей походно-бивачной жизни, Барятинский был любим и популярен в армии.

Спесь, грубость, лицемерие никогда не замечались за ним.

Принимая новую должность, прежде всего, как знак доверия своих соратников, он обращается к ним с искренними словами благодарности:

"Смотря на Вас и дивяся вам, я взрос и возмужал.

От вас и ради вас осчастливлен назначением быть вашим вождем.

Трудиться буду, чтобы оправдать великую милость, счастье и великую для меня честь".

Историки высоко оценивают личность и профессионализм Барятинского, полагая, что он как никто другой "подходил для роли русского проконсула на Востоке".

Пожалуй, лучшей оценкой военных и политических дарований генерала служит тот факт, что назначение его наместником крайне удручило Шамиля, который запретил горцам под страхом смерти распространять о нем лестные слухи.

Аул Шамиля Гуниб-Даг

Барятинскому предстояло завершить многолетние труды его предшественников, опираясь на созданный ими военно-стратегический потенциал, учитывая их опыт и ошибки.

Он принялся за дело, со свойственной ему неутомимой энергией.

Этой энергии нужно было много -- как для борьбы с Шамилем, так и для борьбы с петербургской бюрократией.

Дело в том, что после поражения в Крымской войне Россия сосредоточилась на внутренних проблемах, решение которых требовало немало средств. Каждое ведомство, исходя из собственных, совершенно неизбежных нужд, пыталось раскроить скудный государственный бюджет в свою пользу.

Барятинский настаивал на расширении масштабов войны на Кавказе, а она всегда была сопряжена с солидными расходами. Наместник не только хотел довести численность войск до уровня 1853 г., но и значительно его превысить.

В 1856 г. Барятинский представил Александру II подробный план покорения Кавказа, в основе которого лежали идеи А.П. Ермолова, дополненные проектом кардинальных преобразований в Кавказской армии.

Совместно со своим начальником штаба и единомышленником Д.А. Милютиным он предложил разделить Кавказ на военные округа, командующим которых давалась бы довольно широкая самостоятельность в рамках общего руководства со стороны наместника.

Царь одобрил эту концепцию (именно ей суждено будет стать прообразом военной реформы 1870-х гг. в России).

Но все упиралось в деньги.

Ссылаясь на их острую нехватку, военное и финансовое министерства оказывали Барятинскому сильное противодействие.

Помимо того что в его распоряжение переходила почти треть военного бюджета страны, их раздражали высокий статус Барятинского в государственной иерархии и его стремление использовать личную приязнь к нему Александра II для обсуждения с ним важных вопросов, минуя обычную бюрократическую процедуру.

Естественно, и министры со своей стороны прибегали к различным формам давления на императора.

Александр II, в принципе поощряя своего фаворита, все же испытывал колебания.

В частности, когда Барятинский попросил его запретить высшим чиновникам вмешиваться в кавказские дела, тот отказался -- видимо, из склонности своей компромиссной натуры к сохранению баланса между неофициальными возможностями наместника и формальными приличиями.

Царь не хотел третировать своих министров, хорошо понимая и их логику. Среди них были люди авторитетные, с которыми приходилось считаться.

Самая видная фигура в правительстве -- министр иностранных дел А.М. Горчаков -- выступал против рискованных внешнеполитических предприятий и против конфронтации с Европой.

Именно его устами была объявлена знаменитая программа "сосредоточения" России.

Похоже, что, с точки зрения А.М. Горчакова, Кавказская война мешала этому сосредоточению и могла поссорить Петербург с Англией и Турцией. Поэтому он призывал к умеренности на Кавказе, воспринимая планы Барятинского с известной долей скептицизма.

Был момент, когда, казалось, сомнения одолели Александра II.

Он стал склоняться к мысли о целесообразности приостановки военных действий в Чечне и Дагестане на "год или два" и даже заключения с Шамилем компромиссного соглашения.

Барятинский усмотрел в этом попытку украсть у него победу, что было не только вызовом ему лично, но и знаком неуважения к русской армии на Северном Кавказе.

После сорока лет изнурительной войны уже обозначившиеся перспективы успеха вновь отдалялись на неопределенное время.

Это могло негативно сказаться на боевом духе войск, и без того не очень высоком после поражения в Крымской войне.

Армия жаждала взять реванш хотя бы в каком-то виде и восстановить веру в собственные силы.

Типичный выразитель подобных настроений Барятинский, как и другие генералы, заботился, разумеется, и о личном вкладе в державное дело, от величины которого зависели почести и слава.

Бросившись решительно оспаривать идею о "замораживании" войны, он отстаивал и государственные и частные интересы, в главном совпадавшие.

Шамиль среди своих мюридов

Смысл доводов Барятинского, изложенных в письмах к царю, сводился к простой формуле: когда речь идет о такой проблеме, как Кавказская война, финансовые соображения, какими бы весомыми они ни были, должны отступать на второй план, тем более что победа с лихвой оправдает затраты на нее.

По мнению наместника, следовало либо увеличить расходы на Кавказскую войну, либо вообще отказаться от нее навсегда.

Полумеры приведут лишь к тому, что на теле российской империи останется язва, забирающая жизнетворные соки организма.

Убедительно выглядел и другой вывод Барятинского: сокращение военных операций неминуемо ослабит прорусскую ориентацию среди горцев и вдохнет новые силы в Шамиля.

Мирные чеченцы и дагестанцы потеряют надежду на защиту России и вновь признают власть имама. Таким образом, будут перечеркнуты купленные дорогой ценой военно-политические и моральные результаты 40-летней борьбы с мюридизмом.

Трудно сказать, что произвело большее впечатление на Александра II -- аргументы Барятинского или пафос убежденности, с которым он их излагал, но итог был налицо.

Император издал соответствующие распоряжения в поддержку планов наместника, хотя так и не смог полностью избавиться от колебаний вплоть до дня пленения Шамиля.

(Эти колебания постоянно подпитывались из двух источников -- министерства финансов и министерства иностранных дел. Особый вес имело мнение А.М. Горчакова, осторожную позицию которого в кавказском вопросе приходилось принимать во внимание и Александру II и Барятинскому.)

В свете последовавшего затем развития событий можно считать, что пресловутый институт фаворитизма в самодержавной России не всегда приносил вред.

Кто знает -- когда и чем закончилась бы Кавказская война, если бы Барятинский не был особой, приближенной к императору, если бы он не знал правил дворцовых игр и если бы, наконец, природа наделила его меньшим умом и тщеславием. Есть еще и другие "если", связанные с ролью личностного фактора в истории завершающего этапа войны с Шамилем...

С 1856 г. Барятинский вновь переходит к наступательным операциям, приостановленным в годы Крымской войны.

Сжимается кольцо окружения вокруг мюридов.

Начинается концентрическое движение русских войск в глубь Чечни и Дагестана. Наносятся удары по укрепленным стратегическим пунктам противника, из которых он вытесняется в горы.

При этом никаких авралов, никаких авантюр.

Все делается методично и основательно.

Иного образа действий Барятинский просто не позволял.

Он слишком хорошо усвоил, чем оборачивались в прошлом опасные соблазны Кавказской войны. Уж сколько раз крупные поражения Шамиля оказывались лишь временными неудачами, а крупные победы русских -- лишь временными успехами. Испытанное в 30-е гг. XIX в. некоторыми генералами ощущение близости окончания войны оказывалось горькой иллюзией, после которой приходилось начинать все сначала, имея перед собой многократно усилившегося врага.

Штурм горного аула

Наместник стремился к тому, чтобы, в конце концов, лишить Шамиля свободы перемещения в условиях лесистой предгорной местности.

Это делало его неуловимым и вездесущим, а Барятинский хотел вынудить мюридов быть видимыми и предсказуемыми.

Для этого он теснил их не только своими войсками, но и широкими лесными просеками, расчертившими Чечню и Дагестан в виде концентрических кругов и пересекающих их радиальных линий.

В стратегически важных точках закладывались укрепления, соединяемые друг с другом удобными дорогами.

В 1857 -- 1858 гг. преимущественное внимание Барятинский уделял Нагорной Чечне и Южному Дагестану, где мюриды были еще достаточно сильны и в военном, и в политическом, и в моральном плане.

Наступление развивалось не очень стремительно, но методично и успешно.

Скоро дал о себе знать позитивный эффект реформы Барятинского -- Милютина, проведенной в Кавказской армии.

Разделение на военные округа Кавказа вообще и Северо-Восточного Кавказа в частности развязало инициативу на местном уровне.

Подчиненные наместнику генералы были избавлены от мелочной регламентации и скрупулезно прописанных инструкций, подчас совершенно расходившихся с быстро меняющейся действительностью.

Им предоставили широкие полномочия в рамках общего направления военной и социальной политики Барятинского.

Взятие русскими завалов в Чечне

В начале 1859 г. обстановка складывалась таким образом, что наместник мог реально поставить задачу взятия главного оплота Шамиля в Чечне -- аула Ведено.

Прежде захват резиденции имама практически ничего не давал: у Шамиля оставался выбор путей отступления, ибо любой из контролируемых мюридами аулов мог стать новой столицей имамата.

Теперь же, в случае успеха русских войск, Шамилю пришлось бы отступать в одном направлении -- горный Дагестан, чего, собственно, и добивался Барятинский.

Понимавший это Шамиль выстроил на дальних и ближних подступах к Ведено глубоко эшелонированную оборону, в систему которой входили и укрепленные аулы, и хорошо защищенные завалы, и летучие отряды горцев, не дававшие покоя наступавшим русским колоннам.

Имам собрал около 12 тысяч воинов.

Это была огромная сила, учитывая великолепное умение мюридов использовать рельеф местности, быстро маневрировать, концентрироваться малыми или большими партиями в нужном месте и в нужное время и рассредоточиваться поодиночке, превращаясь в невидимого врага, ведущего убийственно прицельный огонь.

Бой с чеченцами под Акбулат-Юртом

В первые месяцы 1859 г. русские войска, неся потери в кровопролитных боях, пробились к Ведено. После 10-дневной осады начался штурм аула, встретивший ожесточенное сопротивление.

Шамиль, не видя возможности удержать эту ключевую стратегическую позицию, покинул ее, недосчитавшись многих своих соратников.

Падение Ведено окончательно решило судьбу Чечни, долгое время служившей главной политической и экономической опорой имамата.

Шамилю ничего не оставалось, как двигаться в Дагестан.

Быть может, впервые за историю Кавказской войны правила игры диктовал не он, а ему.

Но и в этой ситуации Барятинский не стал планировать никаких генеральных сражений, а по-прежнему придерживался стратегии методичного сдавливания противника со всех сторон.

Для него важнее было не разбить Шамиля в какой-нибудь крупной баталии, а выиграть Кавказскую войну.

Этим и объяснялась его терпеливость, в то время как некоторые из его подчиненных предлагали форсировать события.

Именная печать Шамиля

Шамиль не собирался сдаваться.

У него в руках оставался Центральный Дагестан, что для выдающегося стратега горной войны было совсем немало. Он и не помышлял о том, чтобы уступить без боя границу между Чечней и Дагестаном по реке Андийское Койсу.

По обоим берегам была устроена хорошо укрепленная оборонительная линия. Шамиль оставил под своим контролем необходимые ему для отхода два-три моста через реку, остальные сжег.

Взлом этой обороны представлял трудную и далеко не единственную задачу.

В Нагорном Дагестане в распоряжении Шамиля имелось достаточно много аулов, штурм которых мог обойтись русским очень дорого. Иными словами, окончательная победа над мюридами требовала крупной, тщательно разработанной операции, и при этом успех вовсе не был гарантирован.

Барятинский одобрил разработанный Д.А. Милютиным план летней кампании 1859 г.

Предусматривалось наступление на подвластную Шамилю территорию с северо-востока, северо-запада и с юга всеми имеющимися у наместника силами. В случае благополучного развития событий у имама было бы мало шансов ускользнуть. Такая массированная операция нуждалась в основательной подготовке, которая проводилась с апреля до середины июля.

В ожидании лета -- когда в горах устанавливалась сносная погода -- русские войска приводили себя в порядок, продолжали прокладку просек, строительство дорог и крепостей.

Знак отличия Шамиля

Поражения Шамиля, сопровождавшие развал имамата, были обусловлены не только правильно выбранной и умело осуществлявшейся военной стратегией русских, но и их целенаправленной социальной стратегией, которая с начала 50-х гг. с выдвижением на видные роли Барятинского стала более гибкой и разумной.

Давний поиск эффективной политической линии не обошелся без ошибок.

В 30-е и, отчасти, 40-е гг. XIX в. российские власти на Восточном Кавказе делали ставку на местную мусульманскую знать, стремившуюся вытеснить адат шариатом (Адат - традиционное правосудие, основанное на обычаях и правосознании народов. Шариат - комплекс юридических норм и правил поведения, основанный на Коране и сочинениях исламских богословов).

К социальным "низам" применялись необдуманные притеснительные меры, уничтожались демократические обычаи и управление. Этот курс, поразительно напоминавший то, что делал Шамиль, не оправдал себя.

Осознав это, Барятинский принялся за восстановление прежних основ народной жизни.

Его политика была прямой противоположностью деспотичным порядкам имамата.

В 1852 г. наместник учредил для местного населения Чечни, постоянно пополнявшегося бежавшими от Шамиля людьми, новый административно-судебный аппарат, куда входили:

- три русских офицера (председатель с двумя заместителями по управленческой и военной части),

- главный кадий для разбора дел по шариату,

- трое выборных старейшин, вершивших суд по адату,

- два переводчика.

Круг вопросов, подлежащих шариатской юрисдикции, заметно ограничивался, а права адата расширялись. В перспективе Барятинский имел в виду превратить адатные нормы в письменное законодательство, приспособить их к быстро изменяющимся условиям жизни горцев (развивающееся мирное хозяйствование, торговля, собственность) и интересам русских властей, исподволь сблизить их с общероссийским судопроизводством.

При этом наместник предполагал максимально учитывать различные местные особенности, соблюдать принцип постепенности, активно привлекать на административную и военную службу представителей кавказских народностей.

Считая, что эффективность вводимой системы зависит от подбора кадров, Барятинский ставил во главе ее людей высокообразованных, энергичных и сметливых, хорошо знавших Чечню и Дагестан.

Дагестанцы-лезгины - продавцы тканей

Нововведения пришлись по душе чеченцам, слух о них распространился среди непокорных горцев, которые тайком пробирались на заседания судов, чтобы убедиться в их существовании и справедливости выносимых решений. Позже, в силу своей эффективности чеченская административная модель, усовершенствованная и сообразованная с "местными обстоятельствами", была использована на Северо-Восточном Кавказе почти повсеместно -- под названием "военно-народное управление".

Отождествлять это управление с типичным "колониальным угнетением", как делают некоторые историки, по меньшей мере, некорректно.

Барятинский проявил себя гибким политиком и администратором еще до назначения его наместником.

Разумеется, тогда он был ограничен в полномочиях и в возможностях широкого использования невоенных методов. Все же основным, предписанным ему поприщем являлась война, законам которой приходилось подчиняться.

Но Барятинский никогда не превышал меру необходимости, и для себя лично эту меру он определил очень строго -- ни в коем случае не допускать ничего сверх решения конкретной военной задачи, избегая излишних собственных потерь и бессмысленного ущерба противной стороне.

К примеру, когда ему нужно было лишить Шамиля продовольственных баз в Чечне, он без особых угрызений совести истреблял на подвластных имаму землях посевы кукурузы, пшеницы, проса, запасы сена.

Но когда лишенные съестных припасов чеченцы переходили к русским, тотчас же за "кнутом" следовал "пряник": беженцам выдавали хлеб и денежные пособия.

На фоне общего кризиса имамата и ужесточения террора со стороны шамилевских мюридов Россия, во многом благодаря Барятинскому, превращалась для горцев из источника страха в источник надежды.

Своей тонкой социальной политикой Барятинский укреплял в чеченцах и дагестанцах веру в способность России дать им лучшую жизнь.

Горцы, сначала робко, отдельными семействами, а затем целыми аулами переселялись из имамата под защиту русских властей.

Барятинский поощрял этот процесс всегда, и тем более -- когда он стал наместником.

Он принимал беженцев ласково, делал им щедрые подарки, давал провиант и денежные ссуды для обзаведения хозяйством на новом месте.

Милосердие Барятинского оказалось более сильным оружием, чем деспотизм Шамиля.

Горские племена боялись русских пушек, но не русской мести.

Ценя в наместнике благородного противника, они стали понимать, что мира можно достичь без ущерба для их чести.

Во время военной кампании 1858 г. депутации от чеченцев, одна за другой, шли к Барятинскому с изъявлениями покорности, просьбами защитить от имама, предложениями помощи в борьбе против него.

Возглавляемые наместником войска подчас встречали восторженный прием. На привалах их окружали толпы горцев из близлежащих аулов.

Женщины и дети подносили виноград, пели, плясали, мужчины устраивали скачки, салютовали.

0x01 graphic

"Стычка ширванцев с мюридами на Гунибе" (1869).

Айвазовский И.К.

Когда среди горцев усилились слухи о военных талантах, щедрости, справедливости, милосердии Барятинского, Шамиль велел выслеживать и казнить людей, разносивших эти слухи.

Но сам он внимательно наблюдал за своим визави (Визави - противник), в котором обнаружился не только опасный военный противник, но и умный политический соперник.

В этом имам убедился еще больше после того, как к миру с русскими его начали склонять ближайшие советники, уверявшие, что за это "назначат Шамилю и его начальникам великие, награды".

Развал имамата заставлял "новую", выросшую под вольной или невольной опекой Шамиля, знать идти на союз с русской военной администрацией, казавшейся более прочной гарантией сохранения собственности и высокого социального статуса.

К побудительным мотивам часто примешивались личные обиды на имама. Верность мюридизму отходила на второй план.

Барятинский всегда был готов морально и материально содействовать этому идейно-политическому перерождению, понимая, что в обществе, где успел сформироваться привилегированный слой, у России есть реальный союзник, которому рано или поздно понадобится могущественное покровительство извне.

Отошедших от Шамиля видных деятелей мюридизма наместник принимал без упреков и напоминаний о прошлом. Когда позволяла социальная ситуация и когда это отвечало интересам России, шамилевских наибов и кадиев привлекали на русскую службу, оставляя им прежние звания и полномочия.

Нередко Барятинский шел на прямой подкуп.

Бежавшему от Шамиля наибу Боте был куплен дом в Грозной и выдана крупная сумма денег. Если имама обычно сопровождал палач, то наместника -- казначей. Последствия такой политики были очевидны: утверждение российской администрации в Чечне и Дагестане проходило сравнительно беспрепятственно, в условиях растущей терпимости к русским.

Дагестан, гора Тиметл

В принципе Барятинский предполагал возродить в противовес не слишком надежной "новой" мусульманской знати, сложившейся в русле мюридизма и шариата, "старую" светскую аристократию там, где ее остатки еще сохранились после шамилевской "опричнины".

Однако, в общем, наместник отказался от прежнего одностороннего курса на союз только с социальными "верхами". Неизменный критерий, из которого он исходил, -- степень лояльности горца к России, вне зависимости от принадлежности к тому или иному слою общества.

Барятинский столкнулся с любопытным явлением, ставившим перед ним нелегкую задачу, предшествующий опыт решения которой был неудачным.

Два противоборствующих "класса" имамата -- "новая" мюридистская "знать" и простое узденство (общинники) -- по разным, взаимоисключающим мотивам, придерживались одной, прорусской ориентации, и каждый надеялся найти управу на другого.

Будь на месте Барятинского менее опытный и менее проницательный политик, он, скорее всего, не избежал бы искушения отдать предпочтение одной из сторон и совершил бы грубую ошибку. Наместник же с готовностью принимал всех бежавших от Шамиля, как рядовых общинников, так и представителей "верхов", обеспечивая первым средства к жизни, вторым -- сохранение собственности.

Но в интересах скорейшего завершения Кавказской войны и достижения единства сил, противостоявших имаму, Барятинский не позволял враждующим "классам" продолжать ту борьбу, которую они вели внутри имамата.

Отнюдь не спеша восстанавливать господство "новой" знати, он вместе с тем пресекал и попытки "низов" отомстить своим бывшим притеснителям за прошлые обиды.

Русский походный лагерь в горах Кавказа

Бежавшие от Шамиля чеченцы с готовностью вспоминали или заново осваивали мирные занятия, которые сулили, как показал опыт горцев, издавна торговавших с русскими, зажиточность.

Однако тем, кто был сызмальства приучен к военному ремеслу и образу жизни, трудно было тотчас расстаться со старыми навыками и обретать новые.

Поэтому они зачастую более охотно шли в иррегулярные ополчения, сражавшиеся против Шамиля.

Перейдя на сторону России, многие чеченцы сетовали, что они не могут избавиться от привычки, воспитанной в течение десятилетий, -- добывать средства к существованию оружием и боевой сноровкой.

Они и под властью России сохранили тягу к этому "способу производства". Строго говоря, им было безразлично, против кого воевать и кому продавать свой военный "профессионализм".

Барятинский быстро нашел применение такому ценному товару.

Он формировал из горцев отряды, и те совершали набеги на еще подвластных Шамилю соплеменников.

Против имама было пущено в ход его же оружие.

Наместник приспособил традиционную "набеговую систему" (термин, введенный западными авторами первой половины ХIХ в., -- "foray system") к интересам России, желавшей скорее закончит Кавказскую воину.

Ополченцы фактически получали двойную плату: жалованье от российской администрации и, как подспорье к нему, добычу. Лица, бывшие при Шамиле предводителями набеговых партий, включая наибов, теперь, на службе у России, возглавляли отряды, вторгавшиеся в пределы имамата.

В перспективе предполагалось превратить горские ополчения в некое военное сословие, наделенное теми же функциями, что и казачество.

Продавец оружия на Кавказе

Вольно или невольно Барятинский заимствовал опыт мировой истории.

Как известно, в IV -- VI вв. Персия и Византия, в стремлении защитить свой границы от набегов бедуинов, нанимали одни аравийские племена для борьбы против других, соблазняя их стабильной оплатой и возможностью захватить богатую добычу.

Использование горцев в таком качестве, по мысли Барятинского, имело не только стратегическое, но и социально-политическое значение.

Он считал опасным резко отлучать от военного ремесла людей, не знавших других занятий, тем самым обрекая их на бездеятельность и нищету, невольно побуждая их к грабежу, делать это следовало постепенно, по мере того, как у местного населения будет восстанавливаться или прививаться "с нуля" вкус к мирному хозяйствованию.

И пока он не укоренится окончательно, отдушину для горцев в виде возможности существовать за счет продажи своего военного искусства нужно держать открытой.

Уверенный в правильности выбранного им пути Барятинский с оптимизмом смотрел в будущее.

Во Всеподданнейшем отчете за 1857 -- 1859 гг. он писал:

"Нет сомнения, что через несколько времени, пользуясь мирной жизнью, горцы утратят свою воинственность, скинут оружие и обратятся в поселян. Это не предположение, но убеждение опыта.

<...>

Воинственность покорного населения слабеет так быстро, что через несколько лет после замирения оно уже не в состоянии мериться с враждебными горцами, недавними своими односельцами.

Заменяя оружие плугом, горцы с жадностью бросаются на все, что может им привести выгоду, и в непродолжительное время из нищих становятся довольно зажиточными людьми.

Безопасность и обеспеченный труд переделывают их.

Чтобы замирить кавказское население навеки, нужен, после покорения его, двадцатилетний период совершенно мирной жизни, в продолжение которого горские общества не имели бы ни средств, ни побудительной причины к восстанию.

Для этого есть одно средство -- смотреть на управление горцами как на продолжение их покорения и считать еще несколько лет необходимые для этого расходы -- издержками Кавказской войны".

Драгуны на штурме аула Кутиши

Кавказская война 19 в.

Но имение вопрос об "издержках Кавказской войны" оставался для Барятинского камнем преткновения в его отношениях с бюрократическим Петербургом.

Поддержка Александра II была не всегда последовательной, а противодействие со стороны финансового и иностранного ведомств было неизменным и даже возрастало по мере продолжения войны, скорое окончание которой многим представлялось проблематичным.

Если министерство финансов препятствовало Барятинскому по фискальным мотивам, то А.М. Горчаков -- по внешнеполитическим. Ему не очень хотелось, чтобы активизация военных действий на Кавказе -- в условиях не прекращающейся там (в частности, в Черкесии) деятельности иностранных эмиссаров и контрабандных поставок оружия -- поссорила Россию с Турцией и Англией, что никак не вписывалось в проводимую Горчаковым политику "сосредоточения".

Барятинскому же очень не хотелось допускать на Кавказ политических агентов и нелегальные товары, для чего он и учредил нечто вроде блокады восточного побережья Черного моря.

Во избежание упреков со стороны Запада в нарушении правил международной торговли Горчаков просил Барятинского открыть на черкесском берегу два или три оборудованных таможней порта для приема разрешенных к ввозу импортных грузов.

Министр, смотревший на вещи из Петербурга, и кавказский наместник, занятый региональным вопросом, исходили из не совпадавших представлений о безопасности России, которая являлась для них не только служебной, но и личной проблемой. Тем не менее им удавалось находить компромисс.

0x01 graphic

"Русский лагерь под Гунибом" (1895).

И.Ф. Александровский

В конце 1858 г., идя навстречу просьбе министра, Барятинский сделал ряд послаблений для иностранной торговли на Кавказе, за что получил сердечную благодарность в виде заверения Горчакова, что это для него "лучший подарок" на новый, 1859 г. (Интересно, способен ли кто-нибудь из нынешних политиков России искренне расценивать чьи-то деяния во благо страны как преподнесенный ему персональный подарок?!)

При всем своем тщеславии и при всей одержимости идеей победного окончания Кавказской войны Барятинский обладал достаточной силой воли и достаточным пониманием государственных сверхзадач, чтобы подняться над ведомственным эгоизмом.

И все же наместник более всего жаждал достойно завершить дело всей его жизни.

Он сделал слишком крупную ставку, чтобы уйти побежденным.

Но время работало против него.

С каждым новым месяцем войны усиливались колебания Александра II по поводу целесообразности больших расходов на нее и даже по поводу ее целесообразности как таковой. Хотя царь пока еще верил в своего фаворита и доверял ему, не было никакой гарантии, что это будет длиться долго. Наверняка императора известили о мнении многих военных специалистов, пессимистически оценивавших перспективы скорой победы в Кавказской войне.

Кавказская война 19 в. Горец, сотворяющий молитву.

Как будто предвидя каким-то непостижимым наитием возможность перемен в позиции Александра II, Шамиль в феврале 1857 г. обратился к западным дипломатам в Константинополе с просьбой о посредничестве в вопросе о заключении мира между ним и Россией.

На осторожного Горчакова это сообщение произвело впечатление.

Опасаясь вмешательства Запада с последующими неприятными осложнениями, он предложил царю пойти на компромиссное соглашение с имамом.

В июле 1859 г. Александр II просит Барятинского подумать над этим вопросом.

Однако для наместника здесь не было предмета для раздумий.

Мирный договор с Шамилем вернул бы Россию к тупиковому положению 1839 г., сведя на нет дорогостоящие результаты бесчисленных военных кампаний. Такой поворот событий решительно противоречил бы смыслу всей деятельности Барятинского, перечеркнул бы все его труды, обесценил бы главную цель его жизни.

И это тогда, когда от победы его отделял один шаг. Не сделать этот шаг он просто не мог себе позволить.

Да и Кавказская армия не поняла бы своего командующего.

В отличие от тех, кто (включая Александра II) полагал, что поражение Шамиля -- дело неопределенного будущего, если оно вообще осуществимо, Барятинский думал иначе.

И это было не предчувствие, это был точный расчет.

Кавказская война 19 в. Хаджи-мурат, наиб Шамиля

15 июля 1859 г. русские силы на Северо-Восточном Кавказе под общим руководством Барятинского пришли в мощное движение.

Через два дня Чеченский отряд под командованием генерала Евдокимова уже вышел в долину Андийского Койсу и после непродолжительных боев форсировал реку в неимоверно трудных условиях. Одновременно с северо-запада наступал Дагестанский отряд генерала Врангеля, а с юга -- Лезгинский отряд генерала Меликова.

Кольцо вокруг имамата сдавливалось с неумолимой силой, не оставляя Шамилю иного выбора, кроме как отступать, сдавая одну оборонительную позицию за другой.

Его армия буквально таяла на глазах в результате боевых потерь, но больше -- от дезертирства.

В ходе июльского наступления к русским генералам являлись депутации от гумбетовцев, койсубулинцев, аварских и южно-дагестанских аулов с просьбами о принятии их в российское подданство.

На сторону России перешли видные деятели мюридизма, ближайшие сподвижники Шамиля.

В такой критической ситуации, под натиском русских войск имам предпочел отойти к труднодоступному аулу Гуниб, где он еще надеялся получить поддержку близлежащих селений Чох, Согратль, Тилитль и других.

Его отступление послужило сигналом к всеобщему примирению с Россией. Аулы и общества, сохранявшие какое-то подобие верности Шамилю, отвергали своего имама и посылали делегации к Барятинскому.

Когда 29 июля Шамиль подошел к Гунибу, с ним было всего 400 мюридов, 3 наиба и несколько приближенных.

С начала августа русские войска приступили к блокированию аула. К Барятинскому беспрестанно шли депутации от различных обществ, которых он встречал приветливо и щедро. Слух о великодушном главнокомандующем, быстро распространившись в горах, умиротворял тех, кто еще пребывал в воинственном настроении или страхе перед русской местью.

К середине августа Гуниб был плотно окружен.

Во избежание лишнего кровопролития Барятинский предложил Шамилю сдаться, гарантируя полную безопасность ему лично, его семейству и находившимся при нем мюридам. Ему также был обещан свободный выезд в Мекку, если он того пожелает. Имам, по-видимому сохранявший надежду на неприступность своего убежища, отказался.

Кавказская война 19 в. Переноска раненых в горах.

Барятинский отдал приказ о штурме.

Когда положение осажденных стало совершенно безнадежным, он остановил наступление и повторил Шамилю предложение сложить оружие, не подвергая жителей аула напрасным жертвам.

Была дана четверть часа на размышление. Наступили самые драматичные минуты в жизни двух главных героев кавказской военной эпопеи.

О чем думали они в ожидании развязки?

Проникновение в мысли людей -- далекие по времени, чуждые по культуре и не всегда доступные для реконструкции по принципу психологических аналогий -- дело весьма неблагодарное.

Строго говоря, право на воображение дано писателю, но не историку. И тем не менее при отсутствии соответствующих источников нет иного способа понять чувства и логику исторических персонажей, кроме как обратиться к не вполне "научному" средству познания -- интуиции, опирающейся, впрочем, на достоверные факты.

Позволим и мы себе такую вольность.

Впервые за 25 лет имамства судьба оставляла Шамилю скудный выбор -- погибнуть во славу Аллаха или сдаться на милость гяуров.

0x01 graphic

"Переговоры имама Шамиля и Барятинского".

П.З.Захаров-Чеченец

Позора пленения имам боялся больше смерти, хотя и умирать не хотелось. Он мучительно взвешивал возможные последствия в случае, если он примет "негероическое" решение и откажется следовать в рай, ожидающий погибших за веру.

Не исключено, что Шамилю рисовалась невыносимая картина: его, закованного в кандалы и в клетке, везут, под презрительными и укоризненными взорами соотечественников, в Сибирь. Будь это единственный образ, преследующий имама, он безусловно предпочел бы погибнуть в бою, как он это уже пытался сделать в 1832 г. в Гимрах, окруженных русскими войсками,

Однако Шамиля искушала перспектива другого исхода.

Он давно и внимательно следил за гибкой политикой Барятинского и видел, как тот принимал бежавших к нему наибов, оставляя за ними собственность и социально-политические привилегии.

Возможно, имам надеялся, что изъявление покорности России позволит и ему сохранить власть и влияние среди горцев. (И тут он был не далек от истины. В Петербурге действительно рассматривался такой вариант.)

Помнил Шамиль и заботу, проявленную Николаем I о его сыне Джемалэддине, который получил великосветское воспитание и первоклассное образование в Петербурге после того, как попал к русским в плен в 1839 г. В глазах имама эти обстоятельства смягчали "образ врага", способствовали изменению его отношения к России -- от непримиримости к компромиссу.

Был еще один, быть может, решающий момент, заставивший Шамиля прекратить сопротивление.

В Гунибе мало кто горел желанием сражаться.

Ни сыновья, ни верные мюриды имама, ни, тем более, жители аула не хотели погибать. За газават шли в бой, рискуя жизнью, тогда, когда он сулил ощутимые выгоды. Сейчас в нем никто не видел смысла.

Напротив, в данном положении ощутимые выгоды обещал отказ от газавата. Женщины Гуниба с рыданиями умоляли Шамиля покориться своей участи и не подвергать их всех ужасам штурма. Эти просьбы освободили его от последних сомнений, они спасали его достоинство и самолюбие.

Теперь он, совершенно чистый перед лицом "общественного мнения", мог сказать: "Я уступаю ради вас".

Своей готовностью выйти к русским Шамиль фактически угождал всем.

Пока имам принимал решение, раздумья одолевали и Барятинского.

По драматическому накалу они ничуть не уступали ситуации, в которой находился Шамиль, хотя по сути были другими. Чувствуя приближение высшего мига, момента истины в своей карьере и в своей жизни, Барятинский стремился не позволить обстоятельствам омрачить наступавший апофеоз.

Вместе с тем главнокомандующий хотел и сам соответствовать торжественности случая. Мысленно и с огромным внутренним волнением он как бы соучаствовал в решении той дилеммы, которая стояла перед Шамилем. Похоже, в эти мгновения никто так не желал имаму остаться в живых, как Барятинский. Не только из великодушия и эстетического чувства, но и из тщеславия. Мертвый имам во многом обесценил бы историческое значение победы над ним победы, которая будет неразрывно связана с именем Барятинского.

Ослаблен был бы и зрелищный, сценический эффект, если бы русскому обществу, истомившемуся в ожидании, заинтригованному легендами о знаменитом Шамиле, предъявили вместо великого пророка, которого можно лицезреть, его бренное тело, достойное разве что анатомического театра. Мы уже не говорим о крайне нежелательном для России политическом и психологическом воздействии факта гибели Шамиля на горцев.

Имам в почетном русском плену мог бы стать для его соотечественников символом примирения и покаяния, а имам в раю наверняка бы стал знаменем в священной войне против неверных.

Пленение Шамиля (1859)

25 августа 1859 г. около 3 часов пополудни, под оглушительный рев многотысячного русского войска, возбужденного чувством причастности к эпохальному историческому событию, Барятинский принял капитуляцию.

Главнокомандующий сидел на камне, в небольшой роще возле Гуниба.

К нему подвели Шамиля, в полном вооружении, окруженного приближенными мюридами, которые также были оставлены при оружии.

Этой встречи Барятинский ждал, наверное, всю жизнь. Он внимательно всматривался в стоявшего перед ним красивого пожилого человека, в его умные, пронзительные глаза, видимо, припоминая все, что слышал и читал о Шамиле, мысленно сверяя это с самой что ни на есть достоверной реальностью.

Но стал ли материализовавшийся наконец имам понятнее?

Едва ли.

Такие личности, как ни странно, лучше понимаются не современниками, которые видят их перед собой, а потомками, которые смотрят на них с большого исторического расстояния.

Но одно Барятинский осознавал вполне: перед ним находился человек, которому он всю оставшуюся жизнь будет обязан своей громкой славой. Не для этого ли сберегла вождя горцев предусмотрительная судьба? Если Барятинский был суеверен, то у него имелся повод истолковать все именно так.

Шамиль тоже изучал своего победителя, генерала, достигшего того, чего не удавалось его отнюдь не глупым предшественникам в течение двадцати пяти лет. Имам давно знал Барятинского как, быть может, самого трудного противника, чувствовал его стратегическую хватку, его неизменное, изматывающее силы и нервы присутствие где-то рядом, неумолимо нарастающее военное давление с его стороны. Возможно, и Шамиль, глядя на Барятинского, сопоставлял его с тем образом, который сложился в сознании у имама.

Сцена их встречи была исполнена глубокого и драматического внутреннего подтекста. Вероятно, поэтому внешне она выглядела не так выразительно, как это приличествовало бы столь крупному историческому событию.

Шамиль, казавшийся немного смущенным, высказал нечто вроде сожаления по поводу долгой войны.

Барятинский же заверил имама, что он не раскается в своем решении сдаться.

Однако вся суть момента заключалась не в том, что они произносили, а в том, о чем они молчали.

***

Крест "За службу на Кавказе"

Кавказская война, с незапамятных времен ставшая будничной частью российской жизни и поэтому казавшаяся нескончаемой, завершилась.

Для многих это оказалось неожиданностью -- приятной для петербургских властей и менее приятной для западных правительств.

Итоги войны имели огромное геополитическое и международное значение:

-- Россия обеспечила свою безопасность на юге;

-- создала условия для мирного освоения Северного Кавказа как составной части империи;

-- лишила иностранные державы возможности и предлога для вмешательства в кавказские дела;

-- в заметной степени восстановила свой престиж после поражения в Крымской войне.

Поскольку Барятинский был прямо причастен к этим итогам, его удостоили звания фельдмаршала, которого не имел никто из тогдашней военной элиты России.

Если бы он не добился триумфа именно в 1859 г., то ему припомнили бы все -- амбициозность, своеволие, дворцовые интриги, злоупотребление дружбой с императором, колоссальные расходы на войну.

Но он победил, а победителей не судят, а чествуют.

Уже первые дни после пленения Шамиля показали, что Барятинский далек от того, чтобы воспринимать его как бунтовщика и арестанта.

К имаму относились как к выдающемуся полководцу и политику, потерпевшему поражение в безнадежной борьбе, проигравшему героически, не потеряв чести.

Полный желания воздать Шамилю должное, Барятинский оказывал ему и его семье особые, поистине царские знаки внимания.

В унижении и третировании имама было мало проку.

Такое поведение мог бы себе позволить человек ограниченный и мстительный, но оно было недостойно Барятинского как личности и как представителя великой державы.

Не говоря уже о том, что Шамиль оказался невольным сотворцом триумфа наместника, создателем той ситуации, которая стала звездным часом Барятинского. За это имам заслуживал по крайней мере благодарности.

Возвышая своего пленника, Барятинский поднимал и самого себя.

Поднимал над обыденностью, мелкими чувствами, банальными соблазнами какого-нибудь настрадавшегося в Кавказской войне заурядного офицера.

И над логикой горцев, ожидавших чего угодно, только не такого велико- душного обращения с их бывшим вождем. Понимая, что в памяти потомков он останется в ореоле победителя Шамиля, Барятинский как бы смотрел на себя из будущего. Триумфатора и поверженного незримо связали узы истории и славы.

***

Итак, Кавказская война окончилась.

Вслед за ее главным героем -- Шамилем -- с великой сцены в будничный мир удалялся и Александр Иванович Барятинский.

Кульминационное действо в его карьере и жизни состоялось, постепенно переходя в категорию прошедшего времени.

В течение еще трех лет он будет оставаться на посту кавказского наместника, и в течение еще двадцати лет -- на этой бренной земле.

Но эти годы уже не сравнятся по смыслу и содержанию с тем погожим августовским днем на Гунибе и с тем, что ему предшествовало.

***

Типы кавказских войск

Старая, но и умная литература

-- Барятинский А.И. Отчет Наместника Кавказского и главнокомандующего Кавказского. --Б. м., 1857, 1858,1859;[СПб.], 1861.

-- Барятинский А.И. Письма к Н.И. Евдокимову // Рус. старина. -- 1886.-- Т. 52.-- N 10.

-- Барятинский А.И. Прокламация чеченскому народу Главнокомандующего Кавказской армией, Наместника Кавказского, генерал-фельдмаршала князя А.И. Барятинского [по окончании кавказской войны в 1860 г.] // Известия. - 2000. - 2 1 марта. -- С. 9.

-- Барятинский Александр Иванович // Отечественная история: энциклопедия: В 5 т. Т. 1. -- М.: Большая Рос. энцикл., 1994. -- С. 171--172.

-- Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-- 1879. Т. 1 -- 3. -- М.. 1888 -- 1891.

-- Коломиец А. Александр Иванович Барятинский: [О ген.-фельдм., участнике Кавк. войны 1817 -- 64 гг.] // Родина. -- 1994. -- N 3 -- 4. -- С. 46--48.

-- Кравцов И.С. Кавказ и его военачальники Н.Н. Муравьев, кн. А.И. Барятинский и гр. Н.И. Евдокимов. 1854 -- 1864 гг. -- Б.м. иг. -- 73 с.

-- Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны: Ист. очерк кавк.-горской войны в Закубан. крае и Черномор, побережье / Сост. С. Эсадзе. -- Майкоп: Меоты, 1993. -- 120 с.

-- Полководцы, военачальники и военные деятели России в "Военной энциклопедии" Сытина. Т. 1 / Авт.-сост. В.М. Лурье, В.В. Ященко. -- СПб.: "Экополис и культура", 1995. -- С. 165 -- 168.

-- Род князей Барятинских: Ист. очерк. Репринт. воспроизведение изд. 1898 г. -- Л.: Ингрия, 1990. -- 45 с.: ил.

-- Романовский Д.И. Генерал-фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский и Кавказская война. 1815 -- 1879 // Рус. старина. -- 1881.--Т. 30.--N 2.

0x01 graphic

Белозерск.

Вид улиц от Успенского собора. 16 в.

РУССКИЕ В ПОСЛОВИЦАХ И ПОГОВОРКАХ

Иван Снегирев

Старинные обычаи предписывали девицам затворничество в теремах, что видно из следующих пословиц:

Держи деньги в темноте, а девку в тесноте.

Всяк бы про девушку слышал, да не всяк бы ее видел.

В клетках птицы, а в теремах девицы.

Не утонченные правила нравственного любомудрия, но святая вера и внутреннее ощущение справедливости, перешедшее в общее мнение, были у предков наших основою любви родителей к детям и непреложного, пожизненного повиновения детей родителям как источника семейного общественного блага, и соединялись с уверенностью:

Кто родителей почитает, тот навеки не погибает.

Родительское благословение на воде не тонет, на огне не горит.

Материна молитва со дна моря вынимает.

Русский народ согласно с учением Священного Писания верит:

Отцовская клятва сушит, а материнская коренит.

В старину была пословица, ныне почти выведенная из употребления новыми способами воспитания, заимствованными от иноземцев:

Ненаказанный сын -- бесчестие отцу.

Между собою побратавшиеся менялись тельными крестами и именовались братьями назваными, побратанцами, а в Сибири -- крестовыми; при разрыве дружбы кресты возвращались один другому:

Брат не брат, так отдай мой крест.

Кнапский говорит, что "хлеб у русских служит символом дружбы":

"Прошу хлеба (соли) кушать";

"Я у него хлеб ел", -- слова сии у разбойников в России свято хранятся, ибо они тех оставляют невредимыми, у кого хлеб-соль ели.

Хлебосольство у русских связывало и поддерживало между соотечественниками, соседями и родными совет и любовь:

Хлеб-соль -- взаимное, отплатное дело.

Хлеб-соль не бранить.

Кинь калач (хлеб-соль) на лес, пойдешь -- найдешь.

Основывалось же хлебосольство не на похлебстве и пристрастии, а на общении душевном и прямодушии, так что:

Хлеб-соль кушай, а добрых людей слушай.

Хлеб-соль ешь, а правду как режь.

Так как признательность предполагает в человеке чувствительность, праводушие и честность, посему она и поставлялась выше благотворения:

Спасибо тому, кто поит да кормит, а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит.

Доброхотство соотчичей совокупными силами помогало убогому, так что с миру по нитке -- голому рубаха.

Самым же обидным упреком в неблагодарности было слово:

Ты забыл мою хлеб-соль, -- в таком же смысле у древних греков говорилось: нарушить право соли и трапезы.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 20/12/2012, изменен: 20/12/2012. 65k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 25 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Армия жаждет взять реванш"...

Каменев Анатолий Иванович
"Армия жаждет взять реванш"...