ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Былины

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

Горе аристократии, если она забывает свое высокое призвание - быть светом миру и солью земли.

М.О. Меньшиков

0x01 graphic

Алёша Попович.

Художник А. П. Рябушкин.

Былины о доблести русских людей.

В памяти каждого народа история отражается разными способами. Одним из таких способов народной памяти и признания предкам являются былины. Источник их сюжета - народные предание, идеализированные и обобщенные образы, отражающие народное представление о герое, достоинстве нации. "Махабхарата", "Рамаяна", "Илиада", "Одиссея", "Старшая Эдда", "Беовульф", "Песнь о нибелунгах", "Песнь о Роланде", "Песнь о Сиде", "Давид Сасунский", "Манас", "Калевала", исландские саги, русские былины - великие эпические памятники, ставшие основой мировой культуры. В былинах Древней Руси "О Владимире Красном Солнышке и богатыре его Илье Муромце" память народная отражает надежды и чаяния народа русского на процветание, мир и безопасность своей страны, олицетворяя поведение и деятельность конкретных лиц с судьбой самой России. Богатыри - не вассалы, не слуги и не телохранители князя, а свободные люди, которые всячески подчеркиваю свою независимость. И былинное чистое поле - это не что иное, как эпический символ свободы. Особенно ярко это свойство русского богатыря представлено в образе Ильи Муромца. Был Илья родом крестьянский сын. Не владел он сначала ни руками, ни ногами, в "сиднях сидел" тридцать лет и три года. Пришли к нему нищие, калики перехожие; просят они Илью дать им воды испить, - не может он встать. Второй раз требуют у него калики воды; вдруг почуял он в себе силы, встал "словно встрепанный". Пьют калики и Илье велят испить воды. Выпил он и почуял в себе силу неимоверную. Не сидится Илье после этого в родительском доме. И пошел он служить службу добрую за веру христианскую. У русского богатыря только одна миссия - освободительная. Илья Муромец не пытается крестить иноверцев, обратить их в свою веру. В былине "Илья Муромец и Идолище", как и в рукописном "Сказании о киевских богатырях", нет ни малейшего следа миссионерских идей. Нет их и в древнерусских повестях. Основная мысль былин и древнерусских летописных воинских повестей - освобождение, рыцарских хроник - завоевание, крещение иноверцев. "Кто не убит в бою, тот окрещен" - вот девиз крестовых походов. Ради достижения этой цели средневековый рыцарь готов "вешать, жечь и убивать нещадно". Символ веры русских богатырей иной: "Вы постойте-тко за веру, за отечество, вы постойте-тко за славный стольный Киев-град" - вот чем побуждается герой русского эпоса. Нет в нем и корысти. Подвиги свои Илья совершает тогда, когда нужно избавить кого от беды, постоять за честь земли русской. Действует он не из корысти, почета не ищет, похвальбы не любит, да и принимается за дело только тогда, когда нельзя обойтись без него, когда ему "некем замениться". Хитрости и лукавства в нем нет, всякое дело ведет он прямо, начистоту. Все эти свойства высоко ценит наш народ; потому-то Илья и самый любимый его богатырь. Если попытаться создать обобщенный образ русского богатыря, представленного в былинах, то можно понять следующее. Во-первых, в толще народной скрыта сила богатырская, порой дремлющая и находящаяся в покое до поры испытаний. Во-вторых, в минуты тяжкие сила эта богатырская просыпается, просится послужить делу народному. В-третьих, богатырь русский не кровожаден и не воинственен: он великодушен к поверженному врагу и не добивает раненых. В-четвертых, он скромен и не требователен: сделав свое дело, он скромно уходит в сторону и не домогается наград, почестей и богатств. В-пятых, он не стремится получить благосклонность правителей: ему дороже всего благодарность самого обездоленного и слабого, чем сильного и могущественного. И, последнее, он не слуга князя, а защитник своего отечества. (В.Соколов, В.Хитров. Древняя Русь. - М.,1903; А.И. Каменев)

0x01 graphic

Быт восточных славян

Иванов Сергей Васильевич

БЫТ ВОЕННЫЙ.

I. На определенном этапе развития внутри народа и государства возникает самостоятельная жизнь, самостоятельное право, самостоятельное осуществление военной силы народа. Этот-то самостоятельно действующий организм военной силы, образованный, существующий и творящий как особая часть государственной жизни и называем мы в обширнейнием смысле слова - войском; а совокупность законов, распоряжений и учреждений, на основании которых оно образуется, управляется и содержится, составляет войсковой быт. И с тех пор, как на земле существуют народы и государства, всегда чувствовали и сознавали, что к военному быту не может быт применяемо то мерило, которое служит для других отраслей управления. Не подлежит, конечно, сомнению, что войско подобно всякой другой отрасли управления, подчиняется государственному устройству и его закону. А между тем в военном быту заключается все-таки что-то такое, что всегда освобождалось и всегда будет освобождаться от влияния государственного устройства. Государственное устройство может создавать войско и управлять им, но одного только не может оно: это повелевать войску. Закон находит по отношению к войску границу, которой он не имеет ни в какой другой области государственно жизни. Поэтому уже с давних пор существует вопрос об отношении между войском и законом; поэтому в стремлении утвердить это отношение на простом начале; поэтому и сознание, что недостаток такого начала - смертельный враг свободы государственного развития; поэтому и чувство, что, когда закон по отношению к войску определяет слишком много, он подвергает опасности силу, а когда определяет слишком мало, то подвергает опасности свободу. Существует ли подобное начало? В сущности оно просто и дается самым назначением войска. Что войско действительно исполняет, основывается не на существе государства, а на воле неприятеля; войско должно бороться с опасностью, возникающею извне, которая переменчива и случайна; оно не имеет задачи внутри себя, но противников вне себя. Поэтому оно существует по воли государства, но действует соответственно внешним обстоятельствам; в момент, когда наступает опасность, оно, в силу ближайшего назначения своего, никогда не может иметь своей собственной воли. Воля его, без сомнения, ограничена только этою самою опасностью, объект его только неприятель; но, по отношении к этой опасности, к этому неприятелю, эта воля по самой необходимости абсолютна. Волю эту называем мы повелением. Поэтому повеление начинается там, где останавливается закон. Государственное устройство решает посредством своего закона обо всех элементах войска, но действительно существующее войско обязано перенести свое безусловное верноподданическое повиновение по отношении к повелению. Предмет закона - все условия войска, предмет повеления - применение этих законов к делу. Таково должно быть руководящее начало при определении отношения войска к государственному устройству и это начало выражаем мы следующим образом: военный быт подчинен закону, а войско повелению; единство же обоих осуществляется в главе государства, как верховном военачальнике во все времена и во всех государствах. Воинский быт и народонаселение. Войско, рассматриваемое как единица, состоящая из нескольких тысяч лиц, происходит из народонаселения страны, живет среди него в возвращается в его среду. Поэтому не подлежит сомнению, что всe обстоятельства, касающиеся народонаселения, имеют громадное влияние на войско. Самое общее начало заключается в том, что материальная сила войска, создаваемого для какого-нибудь государства, всегда зависит от густоты его народонаселения и возрастает и падает вместе с нею, потому что сила войска, по отношении к численности его, определяется всегда посредством известного процентного отношения к числу народонаселения. Богатые классы, хотя и дают сравнительно с другими самые лучшие элементы для военного быта, однако же, в той только мере более других, чем решительнее выработано военное призвание и чем оно почетнее. Однако же они в тоже время предназначают своих членов большею частью только для офицерского кадра и отнюдь не всегда привычны к тому серьезному труду, который требуется для военного быта. Состояние и связи их открывают им иногда такие положения, на которые они не всегда имеют право, поэтому большая часть из них способна занимать свое место только во время мира. Однако же более высокое образование их дает им все-таки возможность приносить более пользы, чем могут принести другие классы, если только они захотят. Хотят ли они этого или нет, обнаруживается окончательно только на службе, иногда даже на поприще настоящего военного призвания. Поэтому мы принимаем за правило, что высшие сословия дают всегда: или отличных, или очень посредственных солдат; в качестве простых воинов они не имеют большей цены, чем последующие классы. Среднее городское cocловие дает отличных солдат, но очень редко военнослужащих по призванию. Члены его представляют самый превосходный материал для войска, лишь бы только их не принуждали к слишком продолжительной службе. Если они не должны лишаться своеобразные качеств своих, то должны всегда возвращаться, как можно скорее, к своим гражданским отношениям, хотя бы только на некоторое время. Не желая большею частью делаться военнослужащими по призванию, они поступают на службу простыми рядовыми и этим необыкновенно возвышают воинское звание; они часто полагают свое честолюбие в том, чтобы сделаться унтер-офицерами или офицерами, лишь бы только не оставаться таковыми долгое время. С другой стороны, именно им-то служебное повиновение и становится тяжким и в лучших случаях принимает характер делового послушания. Поэтому они превосходны для употребления, но, при более продолжительных сроках службы, все без различия становятся или дельными военнослужащими по призванию или недовольной стихией войска. Зато те из них, которые уже с детства посвятили себя военному поприщу и систематически прошли военное образование, составляют цвет войска. Взрослые легко заболевают во время похода, но, преодолев однажды труды и лишения, неоценимы на войне, именно как легкие войска и во внутренней службе. Напротив того, рабочий класс, при густом населении, хотя и дает самое большое количество солдат, но зато и самую меньшую ценность. Физическое развитие, по большей части, или отстало, или не прочно; образование редко превышает уровень образования, встречающегося в среде сельского населения; люди этого класса имеют потребности и желания, которых войско не признает, поэтому они составляют преимущественно недовольную стихию его и переполняют в военное время госпитали. Но, в тоже время, они обладают большею ловкостью, чем поселяне, способны в более быстрому соображение и более всего пригодны для военной техники, отчасти для артиллерийского и инженерного дела. Однако же люди этого класса, делающиеся военнослужащими по призванию, редко имеют большую цену, потому, что принимают на себя продолжительную службу, большею частью, только из отчаяния. Поэтому, следовало бы принять за правило: никогда не оставлять их вместе в более значительных массах и употреблять их более для услуг, чем для службы, на сколько это только исполнимо. Но настоящее зерно собственно боевого войска, в противоположность к этому классу, составляет средний класс сельского населения. Пока существуют войска, лучшим солдатом был всегда сын крестьянина. Нет надобности излагать подробнее причин этого явления. Но крестьянин редко склонен к переходу в офицерское звание, хотя и дает лучший материал для унтер-офицерского кадра. Во всяком же случае, не имея ни состояния, ни связей, он должен сделаться тем, чем будет чрез самого себя, это он знает и отсюда проистекает его достоинство. Но только изредка поступая в войско с образовательною подготовкою, он может ожидать повышения только по старшинству; однажды же произведенный, он охотнее всех других остается на службе, потому что дома хозяйство находится в руках старшего брата и его ожидает там не много радостей. Поэтому из крестьян образуется то, что мы называем унтер-офицерским кадром. Следовательно, численность этого сословия выражает всегда средний уровень настоящей, внутренней доброкачественности военного быта. С другой же стороны, крестьянин мало доступен высшим интересам и более обширным воззрениям, одушевлению какою-либо идеею или каким-нибудь отвлеченным правом, что, однако же, вовсе не исключает простой и твердой верности. Крестьянское сословие - опора войска и это последнее будет стоить уже немного, когда опора эта будет потрясена. Вот отношения, в которых находятся главные категории народонаселения к войску вообще. Все сказанное выше видоизменяется в частностях соответственно свойствам каждого рода оружия, потому что образ жизни одной части народонаселения предрасполагает ее более к одному роду оружия, а образ жизни другой к другому. Всего яснее видно это по отношению в морской службе. Поэтому изучение народонаселения в его внутреннем народном и социальном строе служит важным условием для образования и устройства войска. Хозяйственная стоимость и хозяйственная ценность войска. Было бы неправильно предполагать, что все экономическое воззрение на войско возникло вместе с политическою экономиею и происходит из нее. Напротив того, в литературе политической экономии вообще не занимались этим вопросом, потому что военный быт сам по себе развивает особенную хозяйственную жизнь, которая не может быть подведена под законы обыкновенной науки народного хозяйства. Толчок для возбуждения этого вопроса дан скорее со стороны права разрешать налоги и приурочился к рассмотрению сумм, которые финансы ежегодно выплачивают войску и притом в постоянно возрастающем количестве. Только в этих суммах, казалось, приобретено было прочное основание и при том таким образом, что сумму, требуемую ежегодно военным министерством для войска, просто признавали за такую, которую войско ежегодно стоит народу в виде чистого расхода. К бремени налогов, которое в следствие этого падало на народ, присоединился потом вопрос об отношении народного хозяйства к военному быту вообще. Хотя вопрос этот мало подвергался до сих пор основательному разбору, однако следующие ниже точки зрения все же могут быт приняты за руководящие. Во-первых, справедливо, что материальным основанием каждого хорошего военного быта должно быть хозяйственное богатство народа. Но и в этом отношении следует делать различие между общественными условиями. Богатство капиталами небольшого класса людей также мало благоприятно, как и бедность низших классов; не потому, чтобы, не доставало потребных денег, а потому, что при значительной разнице в состоянии, не восполняемой посредствующим классом, суммы, которые должны быть собираемы на войско посредством налогов, не легко осуществляются. Это происходит потому именно, что большие капиталы никогда не могут быть облагаемы такими высокими налогами, которые покрыли бы недоимку, возникающую от недостаточности не владеющих классов. Поэтому, если в государстве, в котором большое богатство существует наряду с большою бедностью без всякой посредствующей ступени, содержится сильное войско, то войско всегда заставляет финансовое управление прибегать в долгам, как мы это увидим ниже. Напротив того, основанием хозяйственного быта войска служит народное богатство, выражающееся в благосостоянии средних классов городского и сельского населений. Хозяйственная тягость лежит на этих классах постоянно; но хозяйственная опасность возникает для народа только тогда, когда средние классы начинают страдать под этим бременем. И действительно, этот-то класс и вычисляет строже всех остальных стоимость военного быта. Поэтому можно принять за правило, что во всех случаях, когда возникает борьба не против самого военного бюджета, а против высоты его, она возбуждается не богатыми и не бедными, а именно средними классами. Отсюда следует необходимость определить действительную стоимость войска для народа. Без сомнения ближе всего мнение, что оно стоит именно столько, сколько на него расходуется. Но нам необходимо уяснить себе, что это не так и это уяснение имеет важное значение. Если например тот, кто получает цену за вещь или за услугу, иное лицо, чем я сам, то я без сомнения становлюсь беднее на уплаченную мною цену. Но, если я сам получаю обратно эту самую цену, то я сохраняю в точности ту самую сумму денег, которую имел прежде и отсюда следует, что я не могу определять стоимости вещи или услуги по сумме выданных за нее денег, а должен применять для этого совершенно другое мерило. Справедливо конечно, что все народы Европы уплачивают около трети всех своих налогов только в пользу войска. Но войско принимает эти налоги и уплаты не для того, чтобы сохранить их для себя, напротив того, оно постоянно сполна уплачивает эти самые налоги, тем же самым налогоплательщикам за их произведения, потребляемые войском. По истечении года, разрешенные суммы находятся в точности снова в карманах налогоплательщиков. Если рассматривать народное хозяйство, как целое, которое не нуждается в приобретении военных потребностей из-за границы, то войско собственно деньгами не стоит ему ни копейки. Стоимость войска для народа заключает в себе скорее потерю в производительности того, чего народ не создает за уплаченные им деньги. Ведь ясно, что ценность и цена два понятия совершенно различные. Цена то, что я плачу; ценность же замечается в той выгоде, которую мне может принести заплаченное. Народ платит войску по бюджету военного министерства; но это войско, кажется, неспособным дать народу какую-нибудь выгоду. Поэтому, то, что войско в действительности стоит народу или что народ теряет в войске, и есть сумма производительности всех тех лиц, которые составляют войско, или ценность всего того, что члены войска могли бы произвести по отношению к благам, если бы они работали вместо того, чтобы служить. Или: на стоящий расход на войско составляет сумма рабочих дней, которые войско отнимает у народного хозяйства. Потому что народное хозяйство лишается продукта этих рабочих дней. Помножая численность войска на сумму стоимости каждого солдата, смотря но военному устройству, увидим что эта средняя сумма (напр. 226 тал. в Германской Империи) еще менее той, которая изображает производительность одного человека; поэтому, кроме прямых расходов, теряется еще разница между ними и производительною способностью и тягость содержания войска становится для народа фактически большею, чем бюджетные суммы военного министерства. И все-таки нет сомнения, что войско, рассматриваемое само по себе т.е. в его правильной величине и целесообразном употреблении, имеет большую ценность, чем оно стоит. Ценность войска заключается не в том, что оно производит, а в том, что оно доставляет защиту и безопасность всему производимому. Мы полагаем, что было бы совершенно целесообразно рассмотреть этот вопрос поточнее, как в общем его составе, так и в подробностях. Бесполезно говорить о благодеяниях вечного мира, которого никогда не было и не будет. С другой стороны аксиома: "если желаешь мира, будь всегда готов к войне", также стара на свете, как и понимание общественных дел. Точно также стар и факт, что безоружный народ, если только этого пожелает вооруженный, принужден будет платить последнему, посредственно или непосредственно, гораздо более, чем ему стоило бы собственное войско. Войско - плотина, которую суша воздвигает против открытого моря; она стоит дорого и может быт прорвана, но она, безусловно, необходима для безопасности жизни благ общества извне Известно и естественно, что вооруженный народ, когда безоружный дозволяет покорить себя его власти, принуждает последнего содержать на свой счет войско господствующего племени, не предоставляя ему при этом никакого права на контроль. Если народ не хочет содержать своего собственного войска, то он принужден содержать войско неприятеля; это последнее стоит так дорого, что подобный народ, в конце концов, все-таки прибегает к оружию, чтобы только добиться собственного войска. Мы не хотим касаться этических элементов, которые, при уверенности имеет за собою вооруженный народ, влияют укрепляющим и оживляющим образом на хозяйственную деятельность, как всего государства, так и отдельных лиц, потому что не можем выразить значения их в числовых данных. Однако же мы можем определить и эту ценность, на сколько она вычислима. Войско - застрахование мира; военный бюджет - премия, платимая народом за свою гражданскую и хозяйственную самостоятельность. Премия эта равняется приблизительно 1 - 1Ґ годов жизни человека. Принимая возраст семейства в 30 лет - с того времени, когда мужчина женится - этот страховой платеж будет равняться 3 или 4% ценности всего хозяйственного существования человека; это повторяется для каждого, а потому имеет силу и для всего народа. Следовательно, премия, платимая народом за обеспечение своей безопасности от войны, в сущности равна половине премии, вносимой за капитал, застрахованный на случай смерти. Но премия, платимая народом, обозначает не один только капитал, а также и возможность приобретения другого, нового капитала. Она необходима потому, что ни один безоружный народ не может быть уверен в своем богатстве в соседстве с вооруженным народом. Всего лучше было бы конечно, если бы никогда не было войны. Но может ли благоразумный человек рассчитывать на это? Напротив того, достоверно, что война становится вообще тем более невероятною, чем более возрастает военная сила народа. Последняя же основывается на военных расходах; но то, чего я достигаю посредством этих расходов, в совокупности с ценностью освобождения от бремени чужих налогов и реквизиции и есть невероятность войны. Все эти положения не подлежат сомнению; сомнительным же становится все только тогда, когда к нему присоединяют точные числа. Пока ценность мира приходится признавать величиною недоступною для денежного вычисления, до тех пор и ценность войска остается невозможною для выражения в числах. И всегда будет верно только то, что безоружность народа обходится всего дороже. Поэтому справедливо, наконец, и то, что войско, насколько оно осуществляет именно эту полную военную силу народа, но ничего другого, имеет гораздо большую ценность, чем оно может стоить. Из этой общей точки зрения должно исходить всякое народно-хозяйственное рассмотрение военного быта. По указанным выше причинам, которые не допускают приведения ценности к числовым данным, было бы совершенно бесполезно распространяться далее относительно общих начал этой области. Равным образом, было бы совершенно бесполезно убеждать народ в опасности, которая может угрожать ему в следствие безоружности его государства. Военный быт - органическая часть государства; здесь дело идет не об устранении потребных на него расходов, а о правильном употреблении их и это последнее указывается, по крайней мере по одному направленно, учением о военном быте. Напротив того, совсем другой вопрос: какие сопровождают военный быт хозяйственные предположения и последствия? Касательно этого, мы можем указать здесь только общие руководящие точки зрения, потому что в частности разные потребности войска производят целый ряд различных от дельных явлений, о которых мы упомянем в своем месте. Военный быт и финансы. Каждое государство может и потому должно содержать войско такой именно величины, какую допускают его финансы. Но финансы дозволяют это только до того предала, на котором возвышение налогов начинает парализовать производительность предприятий. Признаком этого предела служит застой в числе и объеме последних, так как, в силу закона производительности, каждое предпpиятие в государстве должно быть способно порождать другое однородное предприятие. Но одно предприятие порождает другое, именно в следствие доставляемой им предпринимателю выгоды. Налог отнимает часть этой выгоды и уплачивает ее войску; если он возьмет слишком много, то не будет возникать новых предприятий; поэтому, пока возникают новые предприятия, налог отнимает не слишком много и войско не слишком велико. Это начало просто; провести же его в подробностям дело науки о финансах. Однако сказанное выше сохраняет силу только для мирного времени. Война заявляет другие требования. В случае войны, мера напряжения вообще, следовательно, и финансового, зависит не от собственного государства, а от неприятеля. Но это напряжение неопределимо; поэтому, на случай войны, нельзя ограничивать финансовых задач податною способностью парода. Здесь обнаруживаются другие отношения. На войне народ борется за свою будущность; поэтому будущность должна участвовать в налоге в пользу войска. Средство для этого - долги. Исследование вопроса, каким образом должны быть заключаемы долги, чтобы они были как можно менее обременительны для настоящего и для будущего, посредством ли облигаций, ренты, текущего долга или бумажных денег, не дело науки военного быта. Но одно должна она иметь постоянно в виду, а именно, что во время войны долги всегда обходятся всего дороже. Поэтому насколько долги касаются войны, они всегда должны быть заключаемы по возможности или до, или после ее. Но война все-таки должна быть ведена при напряжении государственного кредита. Дело заключается в том, чтобы определять, каким образом это должно быть исполнено. Отсюда проистекает следующее общее правило, которое должно образовать средоточие всей финансовой науки войны. Дипломатия должна сообщать государству, какая война вероятна, военная наука указывает ему какие для этого необходимы средства; соответственно этому, военное управление приступает к приготовлениям к войне, а финансовое, с своей стороны, покрывает расход на эти приготовления посредством займа. Этот заем пред войной должен быть достаточен для того, чтобы уже вперед консолидировать текущий долг государства; потому что самая война должна быть ведена не на счет займов, а на счет расхода билетов текущего долга и эти билеты, по окончании войны, должны быть консолидированы новым облигационным долгом. Если это будет сделано, то текущий долг всегда обойдется сравнительно дешево и самая война будет стоить так мало, как только можно. Но если билеты текущего долга уже слишком дешевеют, то война должна быть прекращаема, потому что самым верным финансовым мерилом ее продолжительности служит не что иное, как курс на билеты текущего долга. Но независимо от этого, война будет продолжаться слишком долго уже и тогда, когда финансы для продолжения ее должны будут приступить к выпуску бумажных денег; продолжительность войны сделается, наконец, опасною тогда, когда на эти бумажный деньги появится ажио. Никакая возможность даже самых блестящих успехов никогда не должна доводить дела до того, чтобы какое-нибудь государство продолжало войну до выпуска бумажных денег; только величайшая опасность может оправдать войну с ажио. Таковы, в сущности, финансовые начала, на которых взаимно соприкасаются учение о военном быте и наука о финансах. (Штейн. Учение о военном быте, как часть науки о государстве. - СП б., 1875). II. Быт и внутренняя жизнь римской императорской армии. (Г. Дельбрюк). Римская армия получила свое окончательное устройство благодаря всеобъемлющему и систематическому регламенту, изданному Августом, - так называемым "постановлениям Августа" (constitutiones Augusti). Хотя эти постановления до нас и ее дошли, все же мы можем восстановить их общий характер по отдельным цитатам, разбросанным у различных авторов. За время гражданских войн число легионов постепенно увеличивалось. Цезарь оставил после себя 40 легионов, триумвиры располагали несколько большим числом, а их противники - республиканцы - двадцатью тремя. Октавиан и Антоний в 36 г. имели вместе в своем распоряжении приблизительно несколько более 75 легионов. В болеедревнюю республиканскую эпоху в легионы принимались только римские граждане. Но с течением времени этот принцип был не толькооставлен, но, если так можно выразиться, даже перевернут вверх ногами: прием в легионы стал давать право римского гражданства. Несомненно, что уже легионы Цезаря лишь в незначительной части состояли из прирожденных римских граждан, и этот факт в еще большей степени можно наблюдать в легионах триумвиров. Многие из этих легионов имели лишь с самой внешней стороны легкую римскую окраску. Виргилий в одном месте категорически называет ветеранов, поселенных в Италии, варварами. Когда Август окончательно и неоспоримо утвердил свое единодержавие, то он снова вернулся к древним основам и, действительно, гениальным образом сумел их сочетать с условиями мировой империи, надстроенной над городом Римом и латинским племенем. Он не пошел настолько далеко, чтобы с безусловной четкостью отделить одни от других войсковые части, состоявшие из граждан и неграждан, но все же армия, соответственно политической структуре государства, была организована по различным национальным ступеням. Если бы в те же самые воинские части на долгий срок и без всякого разбора включались и римляне и неримляне, то латинский элемент в каждой войсковой части стал бы настолько слабым, что он не смог бы ни ассимилировать, другие элементы, ни господствовать над ними. При такой неопределенной расплывчатости пострадало бы и военное значение этих войсковых частей. Таким образом, Август сперва сократил число легионов, - как кажется, до 18, - а затем опять увеличил его, доведя к моменту смерти до 25, к царствованию же Септимия Севера это число достигло 33. Но в то время как в эпоху гражданских войн наряду с легионами существовали вспомогательные войска, состоявшие, главным образом, из легковооруженных войск и всадников, в императорскую эпоху стали уже различать тяжеловооруженную пехоту, подразделенную на легионы подчеркнутого римского типа, и вспомогательные войска, состоявшие из организованных по территориальному принципу когорт. Вместе с тем был сохранен принцип, по которому служба в легионе давала право на римское гражданство. Таким образом, они ни в коем случае не набирались из одних лишь прирожденных римских граждан, но все же мы должны принять, что неграждане, зачисляемые в легионы, были до некоторой степени романизованы, а именно знали латинский язык, так что не нарушали общего римского характера войсковой части. При императорах из дома Юлиев западные легионы в своей основе состояли еще, главным образом, из италиков. Но со времени Веспасиана это явление стало постепенно исчезать; италики сохранили преобладающее положение лишь в преторианской гвардии в Риме. Легионы стали пополняться в тех провинциях, в которых они стояли. Как указывают надписи, даже германцы стали вступать в легионы во все большем и большем числе. В одной сохранившейся надписи преторианец говорит, совсем как некогда Виргилий, о "варварских легионах". Но это были варвары лишь по крови. А по своему духу, по своим обычаям и по своему языку это были представители, конечно, первоначально варварских, но теперь подвергавшихся романизации племен, входивших в состав империи, которые окончательно романизовались на римской службе и из среды которых вербовались римские легионы. Римский характер этих легионов в дальнейшем обеспечивался тем, что центурионы лишь в очень незначительной части выходили из состава самих легионов, а в значительно преобладавшей части брались из состава императорской гвардии - преторианцев, которые состояли из италиков. Единый и целостный характер офицерского корпуса (командного состава) всей армии сохранялся и поддерживался посредством частого перемещения центурионов из одного легиона в другой, о чем мы узнаем из надписей, главным образом, надгробных. Во вспомогательных войсках также, возможно, служили отдельные римские граждане, но в своей массе эти войска состояли из еще не романизованных римских подданных. Вооружение, способ ведения войны и дисциплина в этих войсках были такие же, как и в римских легионах. Старшие и младшие командиры были римляне, служебным языком был римский, а обиходным языкам был, очевидно, родной язык. Таким, образом, различие между вспомогательными войсками и легионами было лишь весьма относительным, причем это различие с течением времени всe больше и больше стиралось. Эти вспомогательные когорты являлись переходной ступенью как к вспомогательным легковооруженным войскам и коннице, организованным по национальному принципу, так и к чистым варварам, которые были скорее союзниками, чем подданными римлян, и которые следовали за римским войском, имея собственное оружие, собственную организацию и находясь под командой своих собственных предводителей. Но и здесь были еще различные переходные ступени. Тацит рассказывает ("Агрикола", гл. 28), что в Британии одна когорта усипетов подняла восстание, убила своего центуриона и римских солдат, "которые были введены в состав манипул для поддержания дисциплины и которые должны были служить примером для солдат, являясь их руководителями", и пыталась на трех кораблях бежать к себе на родину. Таким образом, в данном случае римляне сделали попытку принудительно и окончательно сковать упрямых германцев формами римской военной организации. Батавы же, которые взбунтовались при Цивилии, хотя также входили в состав когорт, не были, очевидно, организованы по чисто национальному принципу. Однако, именно после этого восстания римляне стали осторожнее. Они уже перестали организовывать германцев по округам, но распределяли их по разным частям, пользовались ими вдали от их родины и заменяли командиров, происходивших из их собственных княжеских родов, римскими офицерами. Аналогией к этим римским вспомогательным войскам является современная английская армия в Индии. Очень существенным моментом, характеризующим римское войско, является способ составления более крупных войсковых соединений. К каждому легиону присоединялось большее или меньшее количество вспомогательных когорт, но они никогда не превосходили своей численностью легион, в большинстве же случаев были значительно слабее его. Хотя эта система и не проводилась с абсолютной строгостью, - так что, например, в Реции мы находим вспомогательные войска без всяких легионов, - все же этот момент присоединения является самым основным моментом. Следует себе только ясно представить, насколько все изменилось бы, если бы иноземные когорты были объединены в крупные части или если бы все войска рассматривались как некое единство. В первом случае римский и неримский элементы противостояли бы друг другу как две равноправные силы, а во втором случае римский элемент был бы подавлен численным превосходством варваров. Римскому элементу обеспечивали господствующее положение во всем римском войске тем, что ставили в центр легионы, допуская, в них, однако, романизованных варваров и группируя вокруг них почти варварские или вполне варварские вспомогательные войска. Отдельные и обособленные когорты не имели иной точки соприкосновения, кроме легиона. Поэтому процесс романизации должен был необходимым образом исходить из самого внутреннего римского ядра легиона, постепенно распространяясь на внешние круги и продвигаясь все дальше и дальше. Численный состав легиона в том случае, если он был полным, оставался в пределах прежней цифры, т.е. приблизительно около 6.000 человек. Мы можем предположить, что общая численность легиона вместе с конницей, которая к нему присоединялась, а также со вспомогательными войсками достигала в среднем 9.000 - 10.000 человек. По закону и принципиально продолжала существовать, как и раньше, всеобщая воинская повинность, но на практике пополнение армии основывалось на добровольном поступлении на службу и на вербовке. Раз вступивший в армию брал на себя обязательство служить 20 лет, а в преторианской гвардии - 16 лет, но на самом деле срок этого обязательства значительно удлинялся. Так, мы знаем, что некоторые солдаты, в физическом отношении уже изношенные, все же задерживалась под знаменами в рядах армии даже в там случае, когда они получали формальное увольнение. Тогда их ставили в привилегированное положение, освобождали от служебных работ, даже выводили их из состава легиона и образовывали из них отдельные небольшие части (вексилляция - маленькие знамена). Причиной этого являлась не трудность вербовки или обучения рекрутов, но стремление съэкономить на пенсиях, которыми нужно было обеспечить ветеранов. Иногда случалось и так, что добровольная вербовка не давала достаточного для пополнения армий числа солдат, и поэтому приходилось прибегать к набору. Однако, назначенный к военной службе мог вместо себя выставить своего заместителя, что в свою очередь указывает на наличие в действительности людей, которые были бы готовы последовать за вербовщиком. Различие заключалось лишь в том, что такие люди, становясь на этом обходном пути "заместителями", зарабатывали деньги, которые государство взыскивало в их пользу с того или иного зажиточного молодого человека по благоусмотрению должностных лиц. Рабы под страхом смертной казни не имели права вступать в солдатское сословие. Эти отношения очень наглядно выступают перед нашим взором в переписке между Плинием и императором Траяном. Плиний в качестве наместника Вифинии спрашивает императора, должен ли он наказать двух рабов, которых он обнаружил среди рекрутов, которые уже приняли присягу, но еще не были приняты в ряды войск. Император ему ответил, что следует различать три случая: вступили ли они добровольно, были ли они взяты во время набора или же были выставлены в качестве заместителей. Если они были взяты во время набора, то вина падает на соответствующих должностных лиц; если они были выставлены заместителями, то виновны те, кто их выставил; если же они добровольно вступили на службу, то их следует наказать. При этом не имеет никакого значения то обстоятельство, что они еще фактически не вступили в ряды войска. Понятие "военной мерки" (наименьшего роста. - А.К.), сыгравшее такую крупную роль в новейшее время, было также известно и римлянам. Эта мерка в императорскую эпоху носит название "incomma" (военной мерки). Любопытно отметить, что наши ученые высказали различные мнения относительно ее величины. Один ученый, основываясь на шуточной загадке, считает, "что пять римских футов (1,48 м) считалось очень почтенной высотой даже для солдата", что должно было бы превратить римлян в карликовый народ, так как эта мерка на 6 см. меньше, чем рост самого маленького немецкого или французского солдата. Другой же ученый [Marquardt] полагает, что эта мерка имела в среднем 5 футов и 10 дюймов (1,725 м), превышая, таким образом, даже прусскую гвардейскую меру. На самом же деле (Вегеций, I, 15) в соответствующем месте указано лишь то, что такая высота требовалась только для первой когорты. И это, конечно, вполне соответствует тому указанию, которое мы, находим в другом месте [367 г. Кодекс Феодосия], а именно, что мерка равняется 5 футам и 7 дюймам (1,651 м). В тех местах, число подлежащих набору было незначительно, там, вполне естественно, дело кончалось тем, что в солдаты брались самые рослые; поэтому поиски "дюжих парней" становились для полководца чем-то вроде спорта. Мы узнаем от Светония, что Нерон приказал набрать целый легион, состоящий из солдат ростом в 6 футов (1,774 м),назвал его фалангой Александра Великого и хотел с ним двинуться к Каспийским воротам. Лишь очень немногие войсковые части находились в городах или даже в местечках. Более или менее крупный гарнизон был лишь в одном Риме, но все же весь гвардейский корпус преторианцев с городскими когортами не превышал 12.000 человек и к тому же был расположен не только в Риме, но и в нескольких других местах вне его. Во всей Галлии только в одном главном городе Лионе был расположен гарнизон, состоявший из 1.200 человек. Вообще же во внутренних провинциях империи не было никаких гарнизонов. Легионы были расположены в больших укрепленных лагерях поблизости от границы. Неподалеку от этих укрепленных лагерей, - но все же на некотором расстоянии от них, так что вокруг вала оставалось некоторое свободное пространство, - стали скоро образовываться гражданские поселения (canabae), которые с течением времени стали превращаться в города! Вспомогательные когорты были по большей части расположены в малых и в больших крепостях, находившихся в непосредственной близости от границы. Солдатам было запрещено жениться, несмотря на то, что они на службе достигали 40 - и 50-летнего возраста. Если солдаты все же женились и обзаводились семьями, то они не имели права держать при себе в лагере свои семьи, и начальство при распределении войск совсем не считалось с этим, так как не усматривало в этом факта "законного брака" (justum matrimonium). Запрещение жениться распространялось также на центурионов, и даже высшие командиры, покидая Рим для вступления в командование войсками, должны были оставлять дома своих жен. Высшие командиры, трибуны и легаты, происходившие из аристократических семей Рима и римских провинциальных городов, даже в эту эпоху не были военными в исключительном и специфическом смысле этого слова, но, как и во времена республики, были должностными лицами - магистратами, выполнявшими всякого рода начальственные функции судебного, административного и военного характера. Единственной квалификацией, которая требовалась от такого должностного лица, было знатное происхождение, аристократизм, который все может, потому что сам себе во всем доверяет, считая себя способным для всякого дела. Когда в свое время Лукулл отбыл в Азию, для того, чтобы принять командование над войсками, отправленными против Митридата, то, будучи до того времени совершенным невеждой в военном деле, он стал по дороге готовиться, беря уроки и читая книги по военным вопросам, благодаря чему блестяще выполнил свою задачу. Правда, Марий отзывался с большим презрением о такого рода полководцах, и даже Цезарь в своих писаниях не слишком часто хвалил своих трибунов. Август и в этом случае сумел найти компромисс между римским общественным строем и военными потребностями, создав новую должность лагерного префекта. Первоначально они были, как показывает их название, комендантами больших постоянных лагерей, но в скором времени число их было увеличено и их функции были расширены. На них была возложена обязанность наблюдения и контроля над выполнением службы, с чем уже больше не могли справляться трибуны, бывшие в большей или меньшей степени дилетантами. А лагерные префекты были профессиональными воинами: они выходили из среды центурионов и всегда стояли на страже дисциплины, внушая страх солдатам. Позднее, в III столетии, они окончательно заняли место легатов и стали командирами легионов. Нервом армии оставалась по-прежнему, как и в республиканскую эпоху, группа центурионов, которых мы характеризовали ... как фельдфебелей, занимавших должность ротных командиров. В то время как в республиканскую эпоху центурионы выходили исключительно из среды простого люда, в императорскую эпоху в армию стали проникать этим путем также и молодые образованные люди, которые просили у императора, чтобы он им предоставил должность центуриона, и затем дослуживались до чина штаб-офицера. Первый разряд центурионов носил название "с военной службы", а второй - "из римских всадников". Таким образом, командный состав не был так строго разделен на два разряда, как то было раньше. Простой человек, вступавший в ряды войск, мог дослужиться до должности центуриона или даже лагерного префекта, а тот, кто вступал в армию в качестве центуриона, мог дослужиться до должности трибуна. Самые благородные молодые люди, а именно сыновья сенаторов, вступали в армию в качестве трибунов и дослуживались до чина легата, который соответствовал чину генерала. Во главе каждого легиона находился в качестве постоянного командира легат, затем - может быть, уже со времен Цезаря (I, 493) или с течением времени, может быть, при Августе или только при Адриане, - также и трибуны превратились в постоянных командиров когорт; собственно говоря, это уже со времен Мария диктовалось военной необходимостью. Но так как в течение долгого времени в состав одного легиона входило только шесть трибунов, в то время как легион состоял из десяти когорт, и Вегеций ясно говорит о том, что когортами командовали частью трибуны, а частью особые начальники, называвшиеся "препозиты" (praepositi), то следует предположить, что, таким образом, и в данном случае преодолевалось сословное различие, а именно тем, что должности четырех командиров когорт закреплялись за теми центурионами, которые получали продвижение по службе. Таким образом, "препозиты" были еще одной промежуточной ступенью между разрядом центурионов и группой лагерных префектов. Группа солдат, которых мы назвали бы унтерофицерами и ефрейторами (капралами. - А.К.), носила в императорской армии название "принципалов" (principales). Из среды простых солдат выбирали самых способных, самых образованных и самых храбрых и продвигали их по строго определенной схеме. Важнейшими должностями здесь, как и в республиканскую эпоху, были должности знаменосца (signifer) помощника центуриона (optio) и передающего пароль (tesserarius), которые заменяли центуриона в командовании или же стояли во главе более мелких подразделений. Из среды принципалов выходили не только правительственные армейские чиновники, но также высшие штабные командиры и, наконец, даже императорские гражданские должностные лица. Жалованье легионеров, которое в республиканскую эпоху без кормового довольствия (равного приблизительно 45 денариям) выражалось в сумме 75 денариев в год, было удвоено Цезарем. Август же к концу своего правления его значительно повысил, доведя до тройных размеров, т.е. до 225 динариев, что равняется 195 маркам. Насколько крупным было это жалованье, можно судить по тому, что вспомогательные войска, жившие в точно таких же условиях, получали не более трети этой суммы, т.е. всего лишь 75 денариев. Преторианцы же, которые жили не в лагерях, но в Риме и в других местах, где жизнь была роскошной и дорогой, получали жалованье, превышавшее больше чем в три раза жалованье легионеров, т.е. 750 денариев, или 650 марок, помимо кормового довольствия. К регулярному жалованью добавлялись подарки, выдававшиеся при вступлении императора на престол и при иных подобных торжественных событиях, а также премия, выдававшаяся при увольнении от службы, которая у легионеров была не менее 3.000 денариев, а у преторианцев не менее 5.000 денариев (2.600 и 4.300 марок). Наличные деньги иногда заменялись правом получения земельного надела, но, конечно, очень сомнительно, чтобы человек, пробывший воином от 18 до 40 или 45 лет, мог горячо взяться за крестьянскую работу и удовлетвориться положением мелкого крестьянина. Но и это пожалование получали лишь преторианцы и легионеры, а не солдаты вспомогательных войск. Домициан повысил годовое жалованье легионеров до 300, Коммод - до 375, а Септимий Север - до 500 денариев. Трудно установить реальное значение этих повышений. Так как вес серебра в одном денарии был при Септимий Севере вдвое меньше, чем в эпоху Августа, то значительное повышение солдатского жалованья должно было бы быть лишь кажущимся. Однако, весьма вероятно, что покупательная сила денег повысилась, так что реальная заработная плата солдат и на самом деле повысилась, что вполне естественно, так как императоры находились в зависимости от своих солдат. Центурионы, которые во времена республики получали лишь двойное солдатское жалованье, стали при императорах получать в пять раз больше, чем солдаты, и, таким образом, значительно выдвинулись из общей солдатской массы. Солдатское честолюбие как в республиканскую, так и в императорскую эпохи подхлестывалось и разжигалось целой системой внешних знаков отличия. Солдатам жаловались почетные копья, маленькие знамена, щиты, таблички с украшениями, которые надевались на конскую сбрую или носились на груди, браслеты, ожерелья, короны и венцы. При помощи таких же знаков отличий или почетных наименований выделялись и целые войсковые части. При легионах и когортах имелись прикрепленные к ним врачи и лазареты (valetudinaria) с собственными служащими и санитарами (которые находились при больных - qui aegris praesto sunt). Упоминаются также и ветеринары. При каждой когорте была сберегательная касса, и, кроме того, небольшие кассы взаимного страхования, - в особенности же кассы страхования от смерти, находившиеся под наблюдением знаменосца. Солдаты должны были часть своего жалованья и особенно наградных класть в сберегательную кассу, по крайней мере до определенной суммы. Песценний Нигер однажды приказал, чтобы солдаты, идя на войну, вообще не брали с собой ни золотых, ни серебряных денег, но отдавали бы их в кассу и получали бы лишь по окончании похода. Управление наемными войсками обязательно требует ведения точного делопроизводства. Среди египетских папирусов наряду со многими другими документами сохранились и военные документы - листки, относящиеся к 81 - 87 гг., на которых писец одной центурии чрезвычайно тщательно записал на латинском языке расчеты с отдельными солдатами и целыми командами, отпуска и т.п. Каждый вечер все трубачи и горнисты собирались в лагере около палатки полководца и трубили, пользуясь нашим выражением, "зорю". После этого выставлялись ночные караулы. Дисциплина по древнеримскому обычаю всегда оставалась строгой, а если она иногда и ослабевала, то довольно скоро находились такие полководцы, которые ее снова сильно подтягивали. Тацит рассказывает про Корбулона ("Анналы", II, 18), что он, восстанавливая при императоре Клавдии древние обычаи среди недисциплинированных легионов, предал смертной казни одного солдата за то, что тот работал на валу, не опоясавшись мечом, как то было приказано, а другого солдата - за то, что он имел при себе один лишь кинжал. Центурионы всегда ходили, как офицеры в XVIII в., держа в руке палку из виноградной лозы и безжалостно применяя ее. Во время большого восстания легионов, бывшего после смерти Августа, солдаты наряду со многими другими офицерами убили также одного центуриона, которому они дали насмешливую кличку "подай другую" (cedo alteram), так как он привык, сломав палку о спину солдата, требовать себе другую. Если в армии Фридриха Великого право произвольного административного взыскания, предоставленное командному составу, вводилось до некоторой степени в рамки тем, что ротные командиры, происходя из дворянства, сохраняли своего рода патриархальное отношение к своей команде и были ответственны за ее содержание, а отчасти даже и за ее пополнение, то римского центуриона эти смягчающие моменты не сдерживали, так как он был только командиром и к тому же сам строго выполнял служебные обязанности, так как являлся выходцем из простого люда. Но римская армия, а вместе с нею и римское государство держались не только благодаря исправительным мерам и мерам дисциплинарного воздействия, но также благодаря отвлеченному понятию воинской чести. Государственная мудрость этого державного народа сделала Рим не только политическим, но и религиозным центром мировой империи. Хотя у покоренных народов не отнимали их богов и оставляли им их религию, но все же наряду с туземными богами стали возвышаться храмы и алтари, на которых приносили жертвы богине города Рима и в то же время божеству императора. Подобным же образом, хотя и несколько иначе, обстояло дело в римских лагерях. Там не было алтарей, посвященных богине города Рима. В легионах поклонялись старым капитолийским богам - Юпитеру, Юноне и Минерве, а среди вспомогательных войск - туземным богам, но во всей армии одинаково почитали гений императора. Вспомогательные войска, постепенно теряя свой первоначальный национальный облик, воспринимая различные влияния и романизуясь, вводили у себя также и римских богов. Особенно много почитателей приобрел здесь себе Марс, но наряду с ним также и многочисленные боги и божественные олицетворения: Победа (Victoria), Счастье (Fortuna), Честь (Honos), Доблесть (Virtus), Благочестие (Pietas), Дисциплина (Disclplina), гений местности, гений учебного плаца и гений лагеря получили свои алтари. Очень редко, лишь в III столетии, находим мы иногда алтари, посвященные городу Риму. Это различие между гражданской и военной религиями является выражением политического положения армии в государственном организме. Армия принадлежит не столько государству, сколько императору, как, впрочем, и сама армия фактически возводила на престол императора. Понятие божества, или гения, императора не получило богословского оформления, и не было установлено, в каком отношении находилось это божество к человеку, созданному из плоти и крови. Бывали такие императоры, которые относили это божество к самим себе, к своей собственной особе. Лучшие и более умные императоры - Август, Тиберий и императоры II столетия - отодвигали свою особу на второй план, но все же наряду со священными и почитаемыми полевыми знаменами в кругу богов знаменного святилища стояло также и изображение императора. Полководцу воздавались почести подобно божеству, так что солдатская религия как бы восполняла солдатскую дисциплину и солдатскую честь. Римское императорское войско, обеспечивавшее в течение веков тогдашнему цивилизованному миру редко прерываемый мир, было очень небольшим по сравнению с теми наборами, которые нам известны из истории древней Греции и Римской республики, а также по сравнению с современными постоянными армиями. Те 25 легионов, которыми располагал Август, вместе с вспомогательными войсками, находившимися постоянно - даже в мирное время - на римской службе, насчитывали, очевидно, не более 225.000 человек. Население же всей империи равнялось 60 - 65 млн. Таким образом, численность армии по отношению к населению составляла немного более ¹/₃%, в то время как Рим в самые напряженные годы Второй пунической войны держал, под оружием около 74% своего населения... Благодаря организации и дисциплине, как римляне с гордостью себе это сами говорили, этой незначительной доли боеспособных мужчин было достаточно для того, чтобы обеспечивать мир государству, в то время как главная масса населения могла отдаваться ремеслам и культурной работе и должна была лишь платить налоги, чтобы оберечь себя от всякой военной опасности. (Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Том второй. Германцы. - М., 1937).

0x01 graphic

ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ

Шарль Луи МОНТЕСКЬЕ (1689 -- 1755) --

французский просветитель, правовед, философ.

-- Нужно быть правдивым во всем, даже в том, что касается родины. Каждый гражданин обязан умереть за свою родину, но никогда нельзя обязать лгать во имя родины.

-- Несправедливость, допущенная в отношении одного человека, является угрозой всем.

-- Какое удовлетворение испытывает человек, когда, заглянув в собственное сердце, убеждается, что оно у него справедливое.

-- В хорошем поступке есть всегда и доброта и сила для его совершения.

-- Надо много учиться, чтобы знать хоть немного.

-- Лучшее средство привить детям любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов.

-- Обаяние чаще заключается в уме, чем в лице, так как красота лица обнаруживается сразу и не таит ничего неожиданного; но ум раскрывается лишь понемногу, когда сам человек этого желает, и в той мере, в какой он этого желает.

-- Когда гонятся за остроумием, ловят порой лишь глупость.

-- Природа мудро позаботилась, чтобы человеческие глупости были преходящими, книги же увековечивают их. Дураку следовало бы довольствоваться уже тем, что он надоел всем своим современникам, но он хочет досаждать еще и грядущим поколениям, хочет, чтобы потомство было осведомлено о том, что он жил на свете, и чтобы вовеки не забыло, что он был дурак.

-- Важность -- это щит глупцов.

-- Иногда молчание бывает выразительнее всяких речей.

-- Праздные люди всегда большие говоруны. Чем меньше думаешь, тем больше говоришь.

-- Чтобы стряхнуть с себя назойливые и несносные мысли, мне достаточно взяться за чтение; оно легко завладевает моим вниманием и прогоняет их прочь.

-- Никогда не следует исчерпывать предмет до того, что уже ничего не остается на долю читателя; дело не в том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать.

-- Законы должны иметь для всех одинаковый смысл.

-- Человек управляется неизменными законами; как существо, одаренное умом, он беспрестанно нарушает законы, установленные Богом, и изменяет те, которые сам установил.

-- Вникните в причины всякой распущенности, и вы увидите, что она проистекает от безнаказанности преступлений, а не от слабости наказаний.

-- Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане.

-- Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности.

-- Самая жестокая тирания -- та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости.

-- Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал в свои правители.

-- Есть средство воспрепятствовать преступлениям -- это наказания; есть средства изменять нравы -- это благие примеры.

-- Чтобы совершать великие дела, не нужно быть величайшим гением; не нужно быть выше людей, нужно быть вместе с ними.

-- Когда человек изо всех сил выискивает средства заставить других бояться его... он прежде всего достигает того, что его начинают ненавидеть.

-- Следует тщательно различать у народов ревность, которая порождается страстью, от ревности, которая имеет основание в обычаях, нравах, законах. Одна -- всепожирающее лихорадочное пламя; другая же, холодная, но порою страшная, может соединяться с равнодушием и презрением.

-- В природе разумных существ заложена способность чувствовать свои несовершенства; поэтому-то природа и дала нам стыдливость, то есть чувство стыда перед этими несовершенствами.

-- Праздность больше всех пороков ослабляет мужество.

-- Следовало бы непрерывную праздность поместить среди мучений ада, а ее поместили в число блаженств рая.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 09/02/2014, изменен: 09/02/2014. 66k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 4 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Каменев Анатолий Иванович Былины - Быт военный

Каменев Анатолий Иванович
Былины - Быт военный