ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
"Дело важное и святое"...

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:


"Дело важное и святое"...

0x01 graphic

К.Д. УШИНСКИЙ

ПИСЬМА О ВОСПИТАНИИ НАСЛЕДНИКА РУССКОГО ПРЕСТОЛА

  
   Вступление (А.К.)
  
   Великий русский педагог К.Д. Ушинский (1854-- 1870) родился в Туле вблизи Новгорода-Северского, бывш. Черниговской губернии, в имении родителей.
   Окончив Новгород-Северскую гимназию, Ушинский поступил в Московский университет на юридический факультет, который блестяще закончил в 1844 году, и через два года, в возрасте 22 лет, был назначен исполняющим обя­занности профессора камераль­ных наук (включавших общее по­нятие о праве, элементы науки о хозяйстве, финансового права, го­сударственного права) в Яро­славском юридическом лицее.
   Однако уже через два года блестяще начатая профессорская деятельность Ушинского была прервана: в связи с "беспорядка­ми" среди студентов лицея он был уволен из числа профессо­ров в 1849 году за свои прогрес­сивные убеждения.
   Ушинский вынужден был служить мелким чинов­ником.
   Он осуществил свою юношескую мечту, записанную в дневнике:
   "Сделать как можно более пользы моему отечеству -- вот един­ственная цель моей жизни, и к ней-то я должен направлять все свои способности".
   Ушинский в 1857--1858 годах поместил в "Журнале для воспитания" несколько статей ("О пользе педагогической лите­ратуры", "О народности в общественном воспитании", "Три эле­мента школы" и др.), которые прославили его имя.
   В 1860--1861 годах Ушинский редактировал "Журнал мини­стерства народного просвещения". Ушинским учителя уси­лили травлю, обвинили его в безбожии, свободомыслии и полити­ческой неблагонадежности. Летом 1862 года он был уволен из Смольного института. Царское правительство, чтобы завуалировать незаконное отстранение Ушинского, направило его в длительную командировку за границу для изучения женского образования за рубежом. Эту командировку Ушинский справедливо рассматривал как замаскированную ссылку.
   К. Д. Ушинский за границей изучил состояние женского обра­зования в ряде стран, постановку начального обучения в Швейца­рии, составил замечательную книгу для классного чтения -- "Род­ное слово" (1864--1870) и методическое руководство к ней, подготовил к печати два тома главного своего психолого-педагоги­ческого сочинения "Человек как предмет воспитания (Опыт педа­гогической антропологии), (1867--1869).
   Тяжело больной, чувствуя, что силы покидают его, Ушинский торопился сделать возможно больше. После возвращения в Рос­сию (1867) он прожил недолго: умер в 1870 году в возрасте око­ло 47 лет.
  
   Как указывал в 1895 году Л.Н. Модзалевский на заседании, посвя­щенном 25-летию со дня смерти Ушинского, "Ушинский--это наш действительно народный педагог, точно так же, как Ломоносов-- наш народный ученый, Суворов -- наш народный полководец, Пушкин--наш народный поэт, Глинка--наш народный компо­зитор".
  
   ***
  

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

(Дата написания писем - около 1859 г. Адресатом писем была императрица Мария Александровна или лицо, близкое к ней. От нее К.Д. Ушинский получил предложение высказаться о программе воспитания наследника - Николая Александровича (1843-1865).

   Вы слишком снисходительны были ко мне и слишком высоко оце­нили меня, выразив желание, чтобы я изложил вам письменно мысли свои о воспитании.
  
   Не думаю, чтобы я мог сказать что-нибудь но­вое и особенно важное, потому что об этом предмете уже передума­но много людьми, ближе знающими и потребности и средства той сферы, которая слишком высока для нас, чтобы наши мнения о ней отличались практичностью и приложимостью.
  
   Я сначала раскаивался было в обещании, данном вам, но потом, вспомнивши все те педаго­гические советы и мнения, с которыми я до сих пор встречался в С.-Петербурге, решился высказать и мое слово, надеясь, что и в нем будет оттенок оригинальности и хоть небольшая доля существенной пользы.
  
   Поверьте, что не фальшивое скромничание заставляет меня говорить так, но глубокое и чистосердечное сознание важности и святости дела, которое своим обширным значением если не превосхо­дит, то, по крайней мере, равняется с самыми высокими государствен­ными делами и реформами. Но кроме важности своей это дело так близко сердцу каждого русского человека, так тесно связано с благоденствием его родины, так близко, современно и действитель­но, что об нем нельзя рассуждать с той решительностью, с которой можно говорить о самых важных вопросах человеческой жизни.
  
   Мы так до сих пор были удалены от всякой общественной деятельности, что именно потому самому и привыкли к особенной резкости и реши­тельности подобных суждений и приговоров, сами, в глубине души, не придавая реальной важности нашим суждениям и приговорам. Но когда высказанное слово поднимается до той высоты, где слово становится делом, тогда невольно становишься осторожным, а от непривычки даже нерешительным и робким. Поверьте, что мне как-то странно говорить об этом предмете в письмах к вам, хотя мне не раз случалось и говорить, а много раз и думать о нем.
  
   Примите же мои слова за то, что они в самом деле: чистосердечное, ста­рательно взвешенное мнение человека, который и сам не придает большого значения своему мнению. Я бы сам испугался, если бы мог быть одним из компетентных судей в этом деле, и отказался бы от этой обязанности, чувствуя вполне всю слабость сил своих.
  
   Мы привыкли очень строго судить других именно потому, что из этого суда ничего не выходило. Но, обращая взоры на самих себя, прогоняя самолюбие хотя на мгновение, мы и самих себя видим в том же совершенном безобразии, в котором с таким увлечением укоряли других.
  
   Дело воспитания такое важное и такое святое, именно свя­тое дело, такое решительное и непоправимое, что рука всякого истинно русского человека, прикасаясь к нему, невольно задрожит.
  
   Здесь сеются семена благоденствия или несчастья миллионов сооте­чественников, здесь раскрывается завеса будущего нашей родины, которое убивает ум не только своей неизвестностью, но и тем бес­конечным богатством содержания, которое только чувствуется серд­цем и не может быть сознано умом.
  
   Первый вопрос в этом деле таков: не поздно ли уже рассуж­дать о воспитании?
   Не миновала ли пора воспитания?
   Не начинает­ся ли пора примеров, деятельности?
  
   Едва ли это так.
   Шестнадца­тилетний возраст именно то время, когда начинает формироваться в человеке убеждение. Следовательно, если первая пора воспитания, когда в человеке бессознательно, под влиянием окружающей его воспитательной атмосферы образуется привычка и полагается прочное начало полусознательным наклонностям, хотя эта пора и прошла уже, но только теперь настает пора воспитания идеи, мысли, таинственная формация взглядов на жизнь и убеждений -- именно та пора, когда наука начинает действовать на душу человека.
  
   Конечно, важная половина воспитательного периода уже прошла, но нет сомнения, что она прошла для наследника благодетельно, т. е. что образовались добрые и благородные наклонности.
  
   Не скрою, что ходят слухи, что в первоначальном воспитании наследника было много упущено.
  
   Но я не придавал этих слухам никогда большо­го значения, если бы они даже были справедливы. Недостаток тех научных сведений не имеет для наследника большого значения. При тех средствах, которыми обладает воспита­ние при такой высокой сфере, недостаток фактических сведений мо­жет быть пополнен быстро, легко и незаметно.
  
   Дело здесь не в фактических сведениях, но в том душевном и умственном развитии, которое дается идеею науки.
  
   ***
  

0x01 graphic

Подарок детям в память 1812 г. (Азбука). Спб., 1814.

Известный петербургский издатель В. А. Пла­вильщиков выпустил в свет разрезную картинную азбуку, которая заняла важное место в истории русской культуры

   ***
  
   Дело же воспитателя в том и состоит, чтобы, сбросивши с науки все педагогические ее формы, приблизить ее к пониманию слушателя и в то же время сообщать ему те факти­ческие сведения, которые необходимы для такого понимания.
  
   Знание подробностей и мелочей науки необходимо или для того, кто из за­нятия ею хочет составить цель своей жизни, или для техника и ис­полнителя.
   Но для будущего правителя и законодателя такие мелочи едва ли не бесполезны.
  
   Для него нужно, чтобы он понимал все, что вокруг него делается, и мог всему давать направление, чтобы он мог оценить дело исполнителя, а исполнители найдутся. Вот почему нельзя придавать большой важности тем или другим упущениям в фактических сведениях и, Боже сохрани, только ими отягчать молодой ум в то время, когда уже он требует более действительной пищи, требует идеи, чувства, одушевления.
  
   Утомляемый сухостью науки, он может отворотиться от нее и начать искать идею там, где ее нет, в пустой, хотя и блестящей, обыденной жизни, которая уже потому возьмет верх, что она все же жизнь, а в науке от встретил мертвый, давно похороненный, ни к чему не нужный факт.
  
   Шестнадцатилетний возраст -- такая пора человеческой жизни, когда человек, чтобы учиться, должен быть увлечен или самой наукой, или той глубиной жизни, которую перед ним раскроет наука.
  
   В эти годы душевной жажды всего больше на­добно наблюдать над тем, чтобы эта жажда действительно удовлет­ворялась, но удовлетворялась тем, чем должно, потому что если она не будет удовлетворена наукой, то она все же отыщет себе удовлетво­рение, но, может быть, отыщет самое жалкое и ничтожное. Здесь уже пора воспитания из повиновения прекращается и начинается пора во­спитания из жажды знания и жажды деятельности.
  
   В эти первые го­ды юности именно и начинается образование человека наукой.
  
   До тех пор совершается в человеке бессознательное умственное развитие, скорее под влиянием окружающей сферы, чем под влиянием сухих и незанимательных фактов первоначальной науки, и главное -- разви­тие наклонностей.
  
   Но кто имел только счастье знать государыню им­ператрицу, тот непременно вынесет убеждение, что сын ее может иметь только хорошие наклонности. Влияние матери до этого возраста делает несравненно более, чем всякое влияние учителя или воспи­тателя.
  
   Следовательно, образование, зависящее собственно от науки, для наследника только что начинается, и дай боже, чтобы всякого рода обыденные церемониалы и все опасности высокого поло­жения не окружили его слишком рано, прежде чем в нем сформируют­ся самостоятельные убеждения, прежде чем он сам уже собственными своими глазами, а не чужими, будет в состоянии дать настоящую оценку всему окружающему.
  
   Здесь, в этом возрасте, советы, наставления уже мало помогают.
  
   Юность любуется своими рождающимися силами и не любит ходить на помочах.
  
   Здесь уже возможны только свободные убеждения, овладевающие мыслью, пленяющие воображение и потом уже проникающие в сердце и характер.
  
   В эти годы добрая или худая почва человека уже готова, весна началась, и земля ожидает только семян: душа раскрылась и го­това по своим свойствам дать более или менее богатую жатву тех плодов, семена идеи которых будут в нее брошены. Таким образом, в шестнадцатилетнем возрасте начинается в человеке образование убеждений под влиянием тех явлений, которые его окружают, и тех мыслей, которые в нем пробуждаются этими яв­лениями.
  
   Дело воспитания, следовательно, состоит в том, чтобы занять ум воспитанника в это время такими идеями и мыслями, которые могут со временем принести в нем добрые плоды.
  
   До сих пор приготовлялась почва, и теперь только настает юность--весна жизни -- пора сеяния.
   О дай, Боже, чтобы ни одно дурное семя не попало даже как-нибудь нечаянно в эту юную душу, ко­торой суждено быть душой 60 миллионов русского народа!
  
   Следовательно, говорить о воспитании наследника в настоя­щем его возрасте,-- все равно что говорить о том, разви­тию каких убеждений должен способствовать по возможности его воспитатель.
   Или, другими словами: какие убеждения желательно бы видеть в русском монархе.
  
   Вот к какому страшному вопросу приходит вопрос воспитания наследника престола.
   Вопрос необъят­ный, подавляющий своей громадностью самый смелый ум.
  

0x01 graphic

Летописная повесть о походе Игоря.

Битва с половцами и по­ражение войска Игоря. Миниатюра. Радзиви-ловская летопись XV в.

  
   Но если убеждения начинают формироваться в человеке во время юности, то тем не менее в продолжение всей жизни они образуются далее, крепнут, видоизменяются, иногда рушатся.
  
   И воспитание, если оно только не иезуитское воспитание, не имеет даже права создавать вполне законченных убеждений, не имеет даже права посягать на сво­боду души человеческой; оно только открывает путь образованию убеждений и, пользуясь вековой опытностью науки, защищает юное, формирующееся убеждение от всех положительно вредных влияний.
  
   Воспитатель, руководствуясь своим собственным, выработавшимся в нем убеждением, только освещает путь молодой душе, показывая ей те пропасти, куда провалились другие и обманчивой обстановкой которых могла бы и она увлечься по своей неопытности.
  
   Тут же неза­чем прикрывать и полузакрывать всякие опасные места жизни, а, напротив, надобно открывать их и показывать в том виде, в каком они действительно существуют.
  
   Воспитывая честного человека и эго­истически заботясь о так называемом счастии его жизни, часто при­бегают к хитростям воспитания.
  
   Но, воспитывая человека, который должен стоять вверху всего, знать и понимать все, должно прибегать только к истине.
  
   Вот почему я полагаю, что в воспитателе наслед­ника всего важнее его собственное убеждение, потому что надеть маску каких бы то ни было убеждений в деле воспитания невозможно.
  
   Юность чрезвычайно чутка, и мертвящий холод притворства нечув­ствительно, бессознательно отразится в воспитании.
   Боже мой! Как должен быть уверен человек в чистоте, искренности, истине и народности своих убеждений, который принимает на себя обязанности стать бдительным стражем при образовании убеждений будущего русского монарха! Конечно, о личных расчетах здесь и речи быть не может.
  
   Можно извлекать им выгоды из всего, но только не из буду­щего благосостояния русского народа. Но здесь одной искренности мало, надо быть еще уверенным, что мои убеждения действительно не только вполне человеческие, но и вполне русские убеждения.
  
   Но может быть, вы спросите меня: что такое русские убеждения?
   Знаю ли я их?
   Где их отыскать?
  
   На это я отвечу вам: что я их не знаю, что я их не нашел, но что они должны быть, что они чувствуются сердцем и что если их можно найти, то конечно уже не за границей.
  
   Мы до сих пор пользовались иноземными убеждениями, зато мы и меняли их легко, зато они и прививались к нам плохо, и приносили мало существенной пользы.
  
   Но в настоящее время Западная Европа дала нам страшный урок: тысячи ее убеждений сразились и рассыпа­лись как прах.
  
   Теперь нам, к счастью или к несчастью, но уже нечему подражать: где за границей мы найдем убеждение, которое мы мог­ли бы признать своим?
  
   Уж, конечно, не во Франции, где правительст­во держится только отсутствием прочных убеждений в обществе и где общество довольно правительством именно потому, что у него нет никаких убеждений.
  
   Да и не в Германии, где метафизическая госу­дарственная философия, выродилась в самые безобразные утопии, не­лепость и неприложимость которых сказались таким блестящим образом.
  
   <...>

0x01 graphic

Повесть о разорении Рязани Батыем. Разо­рение Рязанской земли. Миниатюра. Лицевой свод XVI в.

  
   А идти вперед необходимо, необходимо не только потому, что ход назад государственного организма есть его разрушение, но и по­тому, что позади в истории России нет ничего, к чему бы желатель­но было воротиться.
  
   В настоящее время все с лихорадочным нетерпе­нием требуют улучшений и преобразований по всем частям.
   Нет сом­нения, что эти требования будут все возрастать более и более.
   Заста­вить их умолкнуть на время, конечно, можно, но это значит гноить го­сударство и народ.
  
   Жизненные соки, не находя себе исхода, вместо того чтобы способствовать силе и развитию, будут производить раны, тем более глубокие и трудноизлечимые, чем обильнее будут эти соки. И весьма ошибочно было бы рассчитывать на спокойствие от такого задавливания требований народа...
  
   Таким образом, мне ка­жется, трудно не видеть, что благоденствие России, а следова­тельно, и счастье ее монарха заключается не в остановке ее развития и не в подражании западным преобразованиям, а в самостоятель­ном развитии государственного народного организма, вытекающем из сознания действительных народных потребностей, а не из детского желания угоняться за Западом.
  
   Задача русского правительства с каждым годом становится труднее и сложнее. Теперь уже нельзя только продолжать дело, начатое Петром Великим, только усваивать то, что появляется за границей, потому что, видимо, эти устроения не могут повести ни к чему доброму; теперь следует самим отыскивать путь, отбросивши иноземные указы, а для того, чтобы найти истинный путь, более чем когда-нибудь необходимо обратиться к самому народу, узнать его не только материальные, но и духовные потребности.
  
   Но мало узнать, надобно сродниться с ними, сделать их потребностями своей собст­венной души и, удовлетворяя этим потребностям, прокладывать народу историческую дорогу вперед.
  
   Узнать материальные потреб­ности -- это довольно легко: их может узнать и чуждый нам человек, если только посвятить жизнь и умственные силы России, но узнать духовные потребности народа может только русский, который сам в себе их перечувствовал.
  
   Потому что эти потребности чужды иностран­цу.
   Самый простой человек, если захочет сделать сына своего полез­ным русским гражданином, а не космополитом сего мира, вероятно, не прибегнет с просьбою об этом к иностранцу, и особенно к такому, которому даже язык наш меньше знаком, чем язык давно несущест­вующих римлян и греков.
  
   Презрение непостижимое! Антипатия не­объяснимая!
   И между тем действительно: живя в Китае, немец учивается по-китайски, даже не ездивши в Индию--выучивается по-санскритски, а принимая на себя должность воспитателя прави­теля России, не хочет выучиться по-русски.
  
   Неужели можно полагать, что такое презрение к народности нашей может не оскорблять нас до глубины души?
   Неужели можно предполагать, что в самой бедной хижине самый простой человек, отец семейства, услышавши о таком факте (а кто же о нем не слышал?), с огорчением не спросит себя: что же это, наконец, такое?
   По какому же праву будущего русского царя воспитывает человек, который не знает ни слова по-русски?
  
   Мало этого, человек, который, живши десять лет в России, так презирал русскую народность, что не мог понять страницу русской книги.
  
   Неужели можно полагать, что этот факт неизвестен России и что, он не бросил тени на будущее царствование?
  
   Прежде еще можно было обманываться надеждою учиться и жить по-немецки, а теперь едва ли сами русские монархи захотят идти по следам Германии.
  

0x01 graphic

Куликовская битва. Миниатюра. Лицевой свод XVI в.

  
   Еще Фонвизин издевался над страстью к немец­ким учителям, а в настоящее время это до того не современный факт, что не веришь ушам своим.
  
   Чтобы воспитать ученого, можно еще при­бегнуть к помощи немца, но чтобы воспитать русского царя, человека, который должен быть по преимуществу русский...
  
   Это как-то непо­нятно! Как же он выберет для него наставника, как же он будет сле­дить за направлением преподавания, как познакомит его с русской литературой, с требованиями и идеями, которые в ней высказывают­ся; с партиями и мнениями, которыми они образуются; словом, со всем тем потоком русской жизни, который разливается все шире и шире и направление которому должен будет дать русский царь.
  
   Я пишу к вам, и только к вам, а потому и позволил выска­заться этому негодованию, которое может бесплодно огорчить других. Но это чувство так едко, так оскорбительно, что невоз­можно удержать его, чтобы оно не высказалось в едких и оскор­бительных выражениях.
  
   Я не знаю, кто внушил при дворе эту несчастную мысль, но знаю только, как больно она отозвалась по всей Рос­сии.
  
   И тот плохо знает современное ее состояние, кто думает, что и в наше время можно так же безнаказанно, как и прежде, пре­зирать нашу народность и потом пользоваться ее силою.
  
   Я не знаю убеждений г. Г. (А.Ф. Гримм), но знаю только одно: что, если бы мне, не знающему ни слова по-китайски, а, следовательно, и не понимающему китай­ской жизни, предложили воспитывать китайского царевича, я бы отказался, и думаю, я поступил бы вовсе не геройски, а просто как честный человек, который не хочет нарушать благоденствия сто­миллионного населения. И не хочет, чтобы оно заподозрило в недо­статке народности своего будущего правителя.
   Говорят, что причиной назначения Г. были сделанные прежде упущения в первоначаль­ном образовании наследника.
  
   Но неужели думают, что в России нет людей, которые сумели бы преподавать азбуку науки и научить не только русской, французской, немецкой, но даже китайской грамоте?
   Такое мнение уж слишком оскорбительно для самого пра­вительства и даже для самих немцев, которые в продолжение полу­тораста лет учат нас быть учителями.
  
   Нет! Как хотите, а тут была другая цель.
   Россия вырывается из немецких пеленок; даже сама Германия ими недовольна...
  

0x01 graphic

Петр в Саардаме.

Гра­вировал Мено Хааз с оригинала Шуберта. XVIII в.

  
  

ПИСЬМО ВТОРОЕ

   В коротком, быстро набросанном очерке трудно обнять все сто­роны такого важного предмета и перечислить все отличительные ка­чества воспитания наследника. А потому я без всякой претензии на полноту выставлю те из этих качеств, которые представляются мне в настоящее время.
  
   Воспитание наследника должно быть духовно-эстетическое.
  
   Я бы назвал его идеальным, если бы этому слову не было придано зна­чения чего-то ложного, несущественного.
  
   Постараюсь передать яснее мою мысль.
   Все в мире имеет форму и содержание, но редко форма соответствует содержанию, а часто случается наоборот, что под пышной формой вовсе нет никакого содержания, а незначительная; по-видимому, форма скрывает иногда бесконечно глубокое содержа­ние.
  
   В жизни бедной и простой формы, окружающие человека, так неизящны и непривлекательны, что если развитие берет в нем верх над телом, то он невольно предпочитает богатую и пышную мысль, идею и глубокое внутреннее чаво скудным, иногда грязным фор­мам, окружающим его.
  
   Но чем выше стоит человек на общест­венной лестнице, тем привлекательнее и изящнее окружающие его формы жизни и тем легче может он увлечься этими формами и не заметить содержания. Вот почему, чем выше поставлен человек в об­ществе, тем более воспитание должно стараться увлечь его красотою и глубиною содержания мысли, идеи; тем прочнее должно оно укоренить в душе его убеждения, что всякая пышность и блеск есть только мишура, стоящая много сил, времени и денег и не имеющая никакого значения ни в истории, ни для благоденствия народа, ни даже для счастья того, кто окружает себя этою пышностью, этим блеском.
  
   История чаще всего горько издевается над пышностью, прикрывающей ничтожество, и, наоборот, из самых незначитель­ных, нищенских форм выводит неистощимые реки истории.
  
   Картина трех распятых на маленьком холме за стенами Иерусалима не заключала в себе ничего пышного и ничего величественного.
  
   Петр Великий, пирующий с шкиперами голландских кораблей, тоже не мог привлечь к себе ничьих взоров, привыкнувших к роскоши.
   А жилища римских императоров, палаты римских богачей и дворцы бурбонской династии никогда не блистали такой роскошью, как в то время, когда и под ними и вокруг них стояли тысячи несчастий и опасно­стей, когда в них не было столько жизни и силы, чтобы пережить еще один год,-- когда под всем этим золотом скрывалась самая пол­ная духовная нищета и не было ни одной живой идеи, из которой могло бы образоваться что-нибудь живое.
  
   Воспитатель, открывая взорам высокого воспитанника и исторические события, и совре­менные состояния им, должен постоянно укоренять в нем ту мысль, что в истории и даже в жизни отдельного человека важна идея, мысль и что ее невозможно заменить роскошною обста­новкою...
  

0x01 graphic

Основание Петербурга в 1703 г.

Раскрашенная гравюра с оригинала Новелли. Вторая поло­вина XVIII в.

  

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

   В первых двух письмах моих, желая яснее выразить, какое направ­ление вообще должно бы, по моему мнению, иметь преподавание наук государю наследнику, я коснулся наук географических и истори­ческих и упомянул случайно и о преподавании политической эконо­мии, хотя она не принадлежит уже к кругу предметов общего об­разования, но к наукам социальным, изучающим общественный орга­низм во всех отношениях.
  
   Говорить о других предметах общего при­готовительного образования, как, например, о преподавании языков, первоначальной математики и пр., я не считаю необходимым, так как подготовительный период образования уже закончен.
  
   Теперь мне остается обозреть в большей системе три различные области наук, с которыми, как мне кажется, должен быть ознакомлен государь наследник:
  
   1) область наук социальных, или общественных, куда относятся науки юридические, политические и государственные;
   2) область наук математических с их приложениями к наукам воен­ным и техническим, о которых, конечно, не сказать весьма немно­го; и
   3) область наук эстетических, куда относятся литература и знакомство с теорией искусств и художеств, а равно и знаком­ство с изящными произведениями всех родов.
  
   Все эти науки требуют уже развитого сознания и чувства уже созревшего, а потому и самое преподавание их только в настоящее время получит полный свой смысл.
   В числе этих трех областей науки первое место, без сомнения, должно принадлежать наукам социальным, потому что монарх может быть и не быть полководцем, смотря по его личным дарованиям и нак­лонностям, но политиком, законодателем, верховным правителем и верховным судьею он не может не быть по самому сану своему.
  

0x01 graphic

Дворец в Царском Се­ле.

Гравюра с оригина­ла М. Махаева. 1761

  

Науки общественные

   Изучение наук социальных, или общественных, т. е. юридичес­ких, государственных и политических, имеет общей целью познако­мить слушателя с формами и элементами исторических общественных организмов и законами их развития и жизни, так сказать, с анатомией и физиологией тоганических живых существ, племен, народов и государств, жизнь которых наполняет собою страницы всемир­ной истории.
  
   Но, преследуя эту чисто научную цель, науки обществен­ные должны стремиться к достижению и другой -- воспитательной; они должны оказать действительное влияние на образование в слу­шателе правильных общественных убеждений и не только дать ему научные элементы таких убеждений, но и породить зародыши их в его сердце.
  
   Это последнее значение общественных наук так важно в обра­зовании государя наследника, что я попрошу позволения остано­виться на нем, тем более что самая необходимость обществен­ных убеждений еще далеко не осознана у нас вполне.
  
   Давно уже в русском образованном обществе возрастало смут­ное сознание, что многое идет у нас не так, как бы следовало, что наша общественная и административная нравственность в боль­шом упадке и что само русское общество, существуя по форме, не имеет внутренней действительной жизни.
  
   Начиная с Фонвизина, если еще не ранее, литература наша напала с негодованием на недостатки русской общественной жизни, но еще с надеждою, что образование исправит их.
  
   Однако же прошло сто лет, масса образованных людей увеличилась во сто раз, а общественная нравственность не поднялась, если еще не понизилась.
   Вместе с тем обличительный характер ли­тературы со времени Гоголя усилился до чрезвычайности и наши об­щественные язвы сделались любимой темой наших писателей.
  
   Но не в одной литературе высказывалось недовольство русского общества самим собой: где только собирался кружок, в котором были люди, по крайней мере имеющие притязание на благородство в мыслях и поступках, там непременно возникал или нескончаемый ряд рассказов об административных чиновничьих злоупотреблениях, или различные анекдоты, обличающие общественную безнравст­венность.
  
   В этих беседах принимали одинаково живое участие и лица, занимающие весьма важные государственные должности, и ли­ца, не пользующиеся никаким особенным значением.
  
   Но, прослушавши несколько таких бесед в самых различных общественных кружках, нельзя было удержаться от мысли: отчего же при таком множестве людей, так сильно и так дружно осуждающих упадок общественной нравственности, не подымается она? В чем же и зло, как не в людях?
  
   Вчитываясь и вслушиваясь далее в эти романы, повести, беседы, анекдоты и рассказы на одну и ту же вечную тему, нельзя было не заметить, что мы только сердимся и бранимся чрезвычайно так дружески и энергически, но что положительных общественных убеждений и положительных дел у нас очень и очень мало.
   Факты налицо.
  

0x01 graphic

М. В. Ломоносов.

Гравюра Х.-А. Вортмана. 1750-е гг.

  
   Во всей нашей новейшей литературе едва ли встречается два-три благородных ха­рактера, и те принадлежат к людям старого, отжившего поколе­ния, к так называемым непосредственным натурам, до которых почти не коснулось ни научное образование, ни жизненная цивилизация.
  
   В настоящей литературе нашей не только не создано ни одного благородного характера, для чего, конечно, нужен талант, но даже нет ни одного дидактического или философского сочинения, сколько-нибудь замечательного, которое высказывало бы какие-нибудь положитель­ные философские, общественные или моральные убеждения, и высказывало так, чтобы критика не подняла его на смех.
   Я не говорю здесь о наших богословских сочинениях: о них критика молчит.
  
   Но вот еще один из признаков, взятый уже из мира практическо­го, который также обличает отсутствие убеждений в русском образо­ванном обществе.
  
   Есть ли у нас хотя один государственный человек, который бы пользовался популярностью?
   Смело можно отвечать -- ни одного.
  
   Пока человек еще не вышел наверх, его иногда хвалят, на него указывает иногда общественное мнение как на лицо, которое могло бы сделать много хорошего, если бы его не оставляли в тени, но стоит ему только выдвинуться -- и общественное мнение пойдет чернить поделом (и чаще поделом), а иногда и без дела своего вче­рашнего любимца.
  
   Это явление тоже чистое русское, чуждое Запада, показывает, что у нас нет ни положительных общественных убежде­ний, ни людей, ими проникнутых и которые могли бы явиться их пред­ставителями в государственной деятельности.
  

0x01 graphic

Собрание разных сочинений в сти­хах и в прозе М. В. Ломоносова.

Титульный лист.

  
   Но еще яснее вы кажется это отсутствие жизни в нашем обще­стве, если всматриваться в индивидуальные характеры лиц, при­надлежащих к нашему образованному классу.
   За исключением весь­ма небольшого числа людей, общественные убеждения которых опре­делились и высказались и которые по тому самому стоят одиноко посреди отшатнувшейся от них толпы, мы видим в нашем обществе три сорта людей: людей с сильными эгоистическими антиобщественными убеждениями, людей с слабыми, хаотическими общественными стремлениями, выработавшимися в убеждения, и мечтателей-утопистов. Я позволю себе подробнее очертить эти три класса.
  
   У людей с эгоистическими убеждениями, число которых в слу­жебном мире громадно, окончательно утрачена самая вера в необхо­димость, возможность и пользу каких бы то ни было общественных убеждений и даже способность к ним, но зато тем сосредоточеннее и сильнее выработалось в них антиобщественное убеждение, кото­рое можно выразить двумя словами: "Хорошо то, что мне выгодно".
  
   Это, к величайшему несчастью общества, класс людей самый много­численный, самый деятельный, самый сильный, умножающийся год от года с поразительной быстротой, и который все будет прибывать бо­лее и более, пока общество останется без высказанных и сильных убеждений, разделяемых или, по крайней мере, допускаемых прави­тельством.
  
   Свойство этого класса людей таково, что они всегда оста­вят правительству всю форму, всю обстановку власти, но в сущности лишат его всякой силы, сделают на деле бессильнее не только самого ограниченного из правительств, но даже слабее частного человека, который, по крайней мере, своими руками может сделать то, что задумает.
  
   Я ни с чем иным не могу сравнить этого многочис­ленного класса тихих, покорных, добропорядочных людей, как только с известной породой американских муравьев, которые так искусно и незаметно выедают деревья и даже мебель и строения, что они долго еще сохраняют всю свою внешнюю форму, пока случайный ве­тер, дунув, не свалит их и не обнаружит, что это были только призраки вещей, а не самые вещи.
  
   Всякая правительственная мера, в особенности добрая, подвергается со стороны этих людей, всегда деятельных исполнителей, точно такому же выеданию и вы­тачиванию. Всякое общественное бедствие, дурное ли управление, война ли, голод ли, мор ли -- все является для них источником выгод.
  
   К другому сорту людей русского образованного общества при­надлежат все те личности, которые или по врожденному благо­родству своей натуры, или по каким-нибудь случайным обстоя­тельствам не попали на торную, дозволенную, официальную дорогу эгоизма, но вместе с тем и не выработали никаких определен­ных общественных убеждений.
  
   Они или, не получив логического образования, не сумели, или по недостатку энергии духовной жизни поленились, или, захваченные ранее житейскими тревогами, не успели, или, наконец, видя, к чему иногда доводят высказанные общественные убеждения, побоялись свести к одному результату те идеи, которыми и образование и окружающая их жизнь наполняли их ум.
  
   Такие люди могут много знать, многое передумать, многое перечувствовать в различные моменты своей жизни, но так как они не давали себе отчета в том, что они знают, думают и чувствуют, в чем они убеждены, в чем сомневаются и во что верят, не взглянули внутрь самих себя и не позабоились осветить и привести в некоторый порядок царствующий в них хаос, то вся их жизнь делается отра­жением этого хаоса, а их мимолетные убеждения -- игрушкой всех случайностей жизни.
  
   Такие хаотические натуры весьма часто попа­даются в русском образованном обществе, и, за исключением немно­гих личностей, нравственные убеждения которых выработались окон­чательно, это лучшие люди общества, потому что они, по крайней мере сознают необходимость убеждений и по благородству своей природы хотя и увлекаются часто противоречащими друг другу идеями, но, по крайней мере, хотя чем-нибудь да увлекаются.
  

0x01 graphic

А. П. Сумароков.

Гра­вюра Н. Саблина с оригинала И. Перельшиина.

  
   В этой печальной картине, в которой люди, заботящиеся об обществе только как об источнике собственных выгод, составляют темный, резко выдающийся фон, проглядывают изредка блестящие, но эфемерные явления утопистов, которые, несмотря на противоречие окружающей их действительности, упорно остаются при своих убеж­дениях, составившихся в их умах под влиянием разнообразных случайностей.
  
   Не получая основательного общего образования в средних учебных заведениях, не дающих никаких убеждений и не имеющих решительно никакого влияния на правильное развитие характеров, занимаясь потом специальными и большей частью техни­ческими ремесленными предметами в технических учебных заведениях и даже в университетах, русская образованная молодежь не выносит из воспитания никаких прочных метафизических воззрений, никаких выработанных нравственных и общественных принципов.
  
   Вот почему у нас часто можно встретить не только неопытных моло­дых людей, но даже искусных техников, моряков, математиков, инженеров, которые по неразвитию души своей являются или бессознательными эгоистами, как дети, или тоже настоящими детьми, готовыми подчиниться влиянию первой вздорной книжонки и первой блестящей, хотя в сущности эфемерной, мысли, которая почему-нибудь на них подействует.
  

0x01 graphic

А. Н. Радищев.

Неиз­вестный художник. Между 1797 и 1802 гг. Холст. Масло

  
  
   И чем благороднее природа юно­ши, чем сильнее бьет в сердце его родник того великого чувства об­щественности, которое при других условиях делается обиль­ным источником общественной пользы, тем легче он предается уто­пии.
  
   Молодая благородная душа, для которой официальный торный путь дозволенного эгоизма невыносимо тесен, ищет себе пищи повсю­ду и, не находя в действительной жизни решительно ни одной мысли, ни одного выразительного благородного общественного стремления, к которому могла бы примкнуть со всем пылом моло­дости, отдается первой представившейся утопии, не имея достаточ­но ни характера, образованного воспитанием, ни достаточной философской подготовки, чтобы открыть несостоятельность и даже иногда нравственное безобразие очаровавшей ее идеи.
  
   Что государ­ству и народу при таком состоянии общественной нравственности образованного класса тяжело, этого нет надобности и доказывать; но хорошо ли и правительству?
  
   Скажу с уверенностью: общество без высказанных общественных убеждений самое опасное для правительства -- это именно болото, зеленеющее, гладкое, тихое, чуждое бурь, с виду безопасное и даже заманчивое, но в котором, где ни поставишь ногу, везде провалишься и никогда не найдешь точки опоры.
  
   Оно может парализовать даже силу Геркулеса, ворочающего горами, оно же засасывает и правительства понемногу, незаметно, посреди пышной лести, всех атрибутов неограниченной власти, окружая его кажущимся покоем и улыбающимися картинами мирного счастья.
  
   Общество, в котором сформировались общественные убеждения, управлять правительству нелегко, но возможно: оно видит и друзей и недругов своих; но обществом, осно­ванным только на личном эгоизме членов, управлять невозможно: здесь все враги, потому что решительный эгоист друг только самому себе и враг всему, что не он, хотя враг улыбающийся, кланяющийся, готовый, как кажется, броситься за вас в огонь и в воду.
  
   На какое бы благородное усилие ни решилось правительство, ему необходим орган, через который оно могло бы действовать, орудие для приведе­ния в исполнение его намерений.
  
   И недостатка в этих орудиях, конечно, не окажется, какова бы ни была проводимая мера, и чем ху­же она, тем более найдется покорнейших орудий, которые будут готовы проводить сегодня одну мысль, а завтра совершенно проти­воположную. Но в том-то и дело, что не то орудие надежно, которое гнется во все стороны: это гнилое орудие, но то, которое создано для одной определенной цели, и если не годится для других, то метко достигнет той, для которой оно назначено.
  
   Но этого мало: челове­ческой природе несвойственно быть бессознательным проводником чужой воли, и тот, кто готов поднять и броситься выполнять всякое желание правительства, каково бы это желание ни было, не только не выполнит из них ни одного хорошо, но сумеет из всякого извлечь только свою собственную пользу, отбросив остальное.
  
   Таким образом, самое, по-видимому, покорное общество является на деле самым непокорным, парализующим государственную деятельность.
  
   Сколько благодетельных мер погибло у нас таким образом!
   И за­мечательно, что при этой обстановке правительства всякая дурная мера возможнее в исполнении хорошей, потому что это сословие преимущественно кормится дурными мерами.
  
   Правительство хотело, например, воспитывать честных, знающих дело и умных служителей государству, и это ему плохо удалось; задумало правительство остановить образование -- и покорные орудия его воли в 10 лет наделали столько зла по всем учебным заведениям, что его нельзя исправить и в полстолетие.
   Такая общественная обстановка, достиг­нув до крайности, какой, например, она достигла в Китае, решительно оставляет правительству одну тень власти. Покорнейшие орудия воли именно потому и опасны, что они делают своим покорнейшим другом того, кто думает повелевать ими.
  

0x01 graphic

Н. М. Карамзин, художник неизвестный. Первая половины ХIХ в.

  
   Даже в частной семейной жизни нередко случается видеть, как иной крутой, деспотический характер, не выносящий чужих убеждений, прогонит от себя жену и детей и сделается слугой самого негодного из слуг своих; но в государственной жизни это явление особенно поразитель­но, и можно процарствовать неограниченнейшим образом по форме, а в сущности быть всю жизнь послушнейшим орудием толпы интрига­нов, которые потом сами же свалят все зло на своего благодетеля, хотя они-то именно и умели извращать все его намерения.
  
   Таков уж неизменный закон человеческой природы, и не терпящий противо­речащих убеждений деспотизм сам себя казнит: это закон души человеческой, и никакая человеческая власть переменить его не в силах.
  
   Я не буду здесь изыскивать в подробности всех причин тако­го состояния убеждений русского общества, но не могу, однако же, не указать мимоходом на две главнейшие из них, потому что они прямо приведут меня к делу.
  
   Первая из этих причин заключается в отсутствии прочных, по­стоянных и ясно высказанных политических убеждений в самом пра­вительстве. Можно исторически показать, как часто менялись убеж­дения нашего правительства не только с переменой царствования, но даже в одно и то же царствование, и, что всего хуже, менялись так, что эта перемена совершилась невидимо и неслышимо для большинства и могла быть только угадываема в мерах, внезапно принимаемых правительством.
  
   Так, например, в одно и то же царствование было время, когда университетское образование поощря­лось всеми возможными служебными приманками, было другое вре­мя, когда смотрели на университет с крайним недоверием, почти как на необходимое зло, которое надобно, по крайней мере, по воз­можности стеснять, и пришло, наконец, такое время, когда убедились, что полезнейшие деятели, люди сколько-нибудь честные, на патрио­тизм которых можно положиться, выходят большей частью из университетов.
  
   Что же?
   Найдем ли мы в истории наших универ­ситетов причины таких перемен?
   Конечно, нет. Они во все это время продолжали, то поощряемые, то стесняемые, свою мирную деятель­ность, и, конечно, нельзя же было найти проявления револю­ционного духа в том, что студент попадался в разорванной фуражке или отвечал дерзостью полиции.

0x01 graphic

Титульный лист альманаха А. И. Герцена и Н. П. Огарева "Полярная звезда с профилями пяти казненных декабристов.

  
   Разве люди, кончившие курс в кор­пусах, не делали того же самого?
   Если перебрать всех так называе­мых политических преступников наших, то мы увидим, что далеко меньшая часть их получила воспитание в университете.
  
   Но положим, что университетское образование имело вредное влияние на юно­шество: зачем же давали такое направление этому образованию? Зачем поощряли его?
   Разве назначение кафедр и определение про­фессоров было не в руках правительства?
   Отец, отправляющий в уни­верситет своего сына, разве участвовал в устройстве университета, разве не отдавал он его на руки правительству? Зачем потом тре­бовали невозможного?
  
   Нельзя же сначала выучиться чему-нибудь, образоваться в известном направлении, а потом переделаться на дру­гой лад, смотря по требованию. Если это и могут иные натуры, то едва ли люди, обладающие такими до корня гибкими натурами, могут быть надежными слугами государства?!
   Чего же правительство тре­бовало при такой шаткости мер, как не того, чтобы человек был, как говорит русская поговорка, "на все руки", т. е. не имел никаких убеж­дений и годился всюду или, что все равно, не годился никуда.
  
   Еще более выразится это отсутствие постоянных общественных убеждений правительства, если проследить за последнее время исто­рию нашей цензуры. Она меняла свои требования с такой же непредвидимой непоследовательностью, с какой меняется ветер в Петербурге.
  
   Не только в разное время, но в одно и то же время в разных го­родах и в одно и то же время у разных цензоров одна и та же мысль встречала, да и теперь встречает, или пропуск, или запрещение.
   Что же это показывает?
   Не то ли, что сама цензура не знает, что позволе­но, что запрещено, что может быть полезно в печати и вредно и даже что будет приятно правительству, что неприятно?
   Но кто же это дол­жен знать?
   И не опасно ли это беспрерывное то ослабление, то под­тягивание цензурой узды?
   Так можно испортить и раздражить даже лошадь лучшей и благороднейшей породы.
  
   С другой стороны, не доз­воляя высказываться обществу, правительство само находится в за­труднительном положении, пугается призраков, не видя настоящих ям, и руководствуется в своих стремлениях случайными явле­ниями, не имеющими никаких отношений к обществу, во главе которого оно стоит. Так, например, февральская суматоха в Запад­ной Европе (Ушинский имеет в виду февральскую революцию во Франции, за которой последовали революционные события в Германии, Австрии, Венгрии, Италии), не имеющая к нам решительно никакого отношения, имела, однако, на нас самое гибельное влияние, именно через по­средство правительства.

0x01 graphic

Здание, в котором помешалась редакция журнала "Современник".

  
   Правительство с глубоким недоверием взглянуло на все, что походило на общественное убеждение сколько-нибудь не эгоистическое, и вот выдвинулись вперед лица, не имею­щие никаких убеждений: толпа эгоистов, истачивающая государ­ство, разом прихлынула в громадном количестве, и эгоизм, считав­ший до тех пор необходимым, по крайней мере, прикрываться какой-нибудь одеждой, нагло стал выставляться напоказ.
  
   Поверит ли потомство, что было в истории России время, когда люди откро­венно и публично сознавались во взятках и казнокрадстве, извиняя себя тем, что они зато хорошие верноподданные?
  
   А между тем, когда полудетей, виновных только в том, что они не получили основательного воспитания, ссылали в Сибирь, покорнейшие слуги правительства вырывали глубокую бездну, всю глубину которой осве­тила только Крымская война.
  
   Теперь, когда все это стало прошед­шим, можно уже сделать такой вопрос: могли ли все неосторожные утописты, взятые разом за 50 лет, наделать столько общественных бедствий, столько вреда государству и правительству и нанести столько личных, глубоких, смертельных огорчений монарху, сколько наделали их в два года войны наши услужливые политики, наши гене­ралы, наживавшиеся из бедного имущества солдат, наши комис­сариатские сановники и чиновники и все эти безмолвные вернопод­данные слуги, которые кричали о необходимости распинать каждого замечтавшегося мальчика.
  
   Другая причина отсутствия общественных убеждений в нашем обществе, зависящая от первой, заключается в воспитании, которое получает русское юношество.
  
   Нет сомнения, что воспитание должно действовать не на одно увеличение запаса знаний, но и на убеждения человека.
  
   Приняв образование сначала по приказу правительства, русские потом не­вольно стали всасывать из него и то, что не нравилось уже и правительству, и вот началась странная борьба, в которой выражалось желание устроить образование так, чтобы оно, увеличивая запас знаний, необходимых для всякой европейской державы, в то же время не касалось убеждений.
  
   Вследствие этого желания не только филосо­фия была изгнана из университета, но даже невинная логика из гимназии; не только ревностные исполнители воли правительства преследовали всякое философское направлениев учебных заведениях и литературе, но даже прямо выражали свое официальное, а вместе с тем и искреннее отвращение от всякого рода мышления.
  
   Замечу только одно, что после февральской революции наши сановитые педа­гоги не шутя поговаривали о том, как бы оставить одни техни­ческие заведения в России, готовить инженеров, моряков, офицеров и даже астрономов, потому что и астрономия может придать нам ученый блеск за границей, и вовсе не приготовлять политиков, философствующих юристов, публицистов и тому подобных ненужных и беспокойных людей...К счастью человеческой природы, это оказалось совершенно невозможным.
  
   Воспитание, лишенное единства убеждения, не решившееся ни на какое положительное направление, не давая человеку никакой обще­ственной идеи, к которой бы он мог привязаться, открывает ему две дороги: сделаться или эгоистом, или утопистом, т. е. или обманы­вать правительство и грабить народ, или кинуться в первую попав­шуюся утопию и при малейшей неосторожности погибнуть без пользы.
  
   Жить со вредом или погибнуть без пользы?
   Какой страшный исход, а между тем это так, если мы не хотим закрывать себе глаз насильно. Не находя в обществе признанных, допускаемых и вместе с тем благородных и возможных убеждений, человек, смотря по природе своей, делается или эгоистом, или безумным утопистом--это неиз­бежный закон, и его не избегнет ни одно историческое общество, в котором преследуются всякого рода общественные убеждения.
  
   Неужели же нет выхода из этих гибельных крайностей?
   Неужели русскому остается или идти по дороге общественного развития, или кидаться в безумные утопии?
  
   Нет, выход есть, но это выход один только: правильные христианские, европейские и русские общест­венные убеждения, в которых бы правительство могло честно сходить­ся с подданными, в которых бы и правительство и подданные, отбросивши эгоистические расчеты, примирялись в идее общест­венного блага.
  
   Такое срединное общественное убеждение, более или менее снисходительно примиряющееся с крайностями и примеряющее их к себе; такая философская опора общественной нравствен­ности, сильно поддерживаемая правительством положительными, но не отрицательными мерами; такой исход естественному чувству люб­ви к отчизне необходим, неизбежен для каждого великого общест­венного организма, если он только хочет жить, т. е. развиваться, а не гнить и разлагаться.
  

0x01 graphic

Подарок детям, или Новая российская азбука с XXXII раскрашенными картинами. Спб., 1815.

  
  

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

   В прошедшем письме моем я желал выразить всю крайнюю необхо­димость определенных высказанных политических убеждений для христианского и европейского монарха.
   Развить здесь вполне, каково должно быть это убеждение, я, конечно, не могу: оно может быть про­ведено только в целой системе политических наук, но можно опреде­лить уже вперед некоторые его характеристические черты.
  
   Политические убеждения монарха не должны быть эгоистичны, потому что они должны сделаться убеждениями лучших людей го­сударства, а эгоистические убеждения не передаются другим.
  
   Тре­буя от подданных бескорыстного служения отечеству, монарх должен подать собой пример такого служения, тогда только требование его найдет отголосок в сердцах подданных. Так называемые династи­ческие интересы не могут привлечь ни одного искреннего сердца и тем более соблюдаются, чем менее заботится о них пра­вительство и чем более забывает оно их для пользы государ­ства.
  
   Преподавание политических наук должно показать с полной ясностью будущему монарху России всю невозможность, чудовищ­ность деспотизма в европейском и христианском государстве и должно глубоко укоренить эту мысль в его сердце, потому что в жизни не раз будут стараться -- и случай и своекорыстные люди -- свести его на эту опасную дорогу, опасную одинаково и для него самого, и для его народа.
  
   Пусть он вынесет из изучения полити­ческих наук глубокое убеждение на всю жизнь, что слова "неограни­ченная монархия" означают только то, что верховная власть, сущест­вующая и в республиках, сосредоточивается в неограниченной мо­нархии на одном лице, но вовсе не означает того, что неограни­ченный монарх может делать, что ему угодно.
  
   Неограниченной власти в смысле неограниченного произ­вола нет на земле -- да нет и на небе, потому что если религия и приписывает творцу неограниченность власти, то не потому, чтобы он мог делать добро и зло, но потому, что ему не нужно ограни­чивать себя, ибо зло невозможно для существа, вся сущность которо­го есть благо...
  
   Наука общества должна только укрепить и развить ту же самую мысль, она должна показать до очевидности ясно, что не одни только законы физической природы, но и законы при­роды духовной, законы религии, законы души человеческой, законы жизни общественных организмов и законы истории ограничи­вают неограниченного монарха бесконечно более, чем каждого из его подданных, и что нарушение этих законов так же неизбежно отомщается духовными болезнями и духовными страданиями, как нару­шение законов физической природы болезнями и страданиями физи­ческими.
  
   Неограниченный законодатель должен всегда помнить, что закон не есть выражение его произвола, но выражение историчес­кой необходимости общества, которого он по воле провидения яв­ляется верховным органом, и что закон, который он выразил, обяза­телен для него точно так же, как и для его подданных. Право изменять законы, конечно, принадлежит ему, но должно соединяться в нем с глубочайшим уважением к святости закона.
  

0x01 graphic

Титульный лист журнала "Телескоп", в котором печатались статьи В. Г. Белинского.

  
   ...Теперь я скажу несколько слов о самом порядке препода­вания и о том, какие общественные предметы и в каком объеме долж­ны войти в него, не придавая особенно значения словам моим, потому что программы могут быть разнообразны и вести к одной и той же цели, да и чертить их легко, но выполнить трудно.
  
   Я полагал бы начать преподавание общественных наук с общего энциклопедического введения, с энциклопедии общественных наук. Этот предмет, соединяя все приобретенные уже государем наследни­ком познания и убеждения, должен бы быть скорее откровенной, за­душевной беседой, нежели наукой, и основываться, с одной сторо­ны, на глубине и ясности убеждений преподавателя, а с другой--­на постепенном самостоятельном раскрытии сознания слушателя.
  
   В этом предмете более, чем в каком-либо другом, преподаватель должен руководить самостоятельностью изучающего, потому что главная цель есть не передача фактов, но свободное развитие созна­ния в определенном направлении и свободная формация основных общественных убеждений.
  
   Здесь, конечно, не место излагать все со­держание предмета, но я замечу только, что преподаватель должен начать с самых известных законов физической природы и постепенно, логически, основываясь единственно на постепенном развитии созна­ния изучающего, возвыситься до нравственных законов мира духов­ного.
  
   Затем должна быть изложена в кратких, но определенных чертах психология человека как основа его общественной жизни, а потом общие физиологические законы самого общества, постоян­но подтверждаемые и уясняемые примерами, взятыми как из суще­ствующих, так и из отживших государств.
  
   Способ самого изложения, его обширность или сжатость, быстрота или медленность зависят совершенно от той ступени развития, на которой стоит в настоящее время государь наследник, и от количества уже приобретенных им географических и исторических сведений, а потому я не могу об этом сказать ничего положительного.
  
   Познакомившись с данными, препо­даватель сам начертит себе путь.
  
   Результатом изучения этого пред­мета должны быть прочные, глубоко осознанные основания наук юридических, политических и государственных, к частному изложе­нию которых я теперь перехожу.
  
   Изложение юридических наук государю наследнику, не имея целью приготовить в нем ни ученого юриста, ни даже юриста-практика, должно иметь много особенностей, и преподаватель, избрав определенную цель, должен неуклонно к ней стремиться, избегая, с одной стороны, частностей, трудно удерживаемых памятью, а с другой -- отвлеченных воззрений, занимательных для ученого, но неприложимых к жизни.
  
   Цели, к достижению которых должно бы стремиться препо­давание юридических наук государю наследнику, состоят в следую­щем.
  
   1. Преподавание юридических наук, к которым в строгом смысле относится только гражданское и уголовное право, должно раз­вить в государе наследнике естественное, врожденное человеку чувст­во справедливости, дав этому чувству правильный исход в юридичес­кой сфере.
   2. Сообщить ему твердые основания обоих прав так, чтобы каж­дый данный уголовный кодекс или гражданский казус и закон он мог разложить на его составные элементы, отличить в них существенное от несущественного, принадлежащее праву и справедливости от того, что принадлежит историческому влиянию, случаю, политическим соображениям, и в каждом данном казусе или законе открыть основ­ную мысль, подлежащую его решению.
   3. Сообщить ему навык к таким разложениям юридических казу­сов и законов при рассмотрении гражданских и уголовных дел.
   4. Ознакомить государя наследника настолько с положительным законодательством, русским и иностранным, чтобы он впоследст­вии мог самостоятельно обращаться к. ним при представляющихся ему юридических вопросах.
  
   Достичь этих целей, как мне кажется, было бы весьма трудно.
  
   При изложении гражданского права следовало бы по преимуще­ству держаться нормальной теории, построенной по возможности на строгих логических основаниях римского права, избегая притом всех его мелочных тонкостей, в которые так любят вдаваться римские юристы. Ничто так не развивает юридического такта, как изучение римского права: в этом, педагогическом отношении римское право есть неоцененное наследие классического мира.
  
   Времени на такое изучение, если оно ограничится необходимым, потребуется весьма немного. Основных элементарных положений в гражданском праве мало, а ясная определенность римского права очень облег­чает их изучение. Трактаты о личности, владении, собственности, давности, договорах, наследстве и семейном праве могут быть изложены в весьма ограниченное число лекций, не более 18 или 20.
  
   Но каждый из этих трактатов необходимо расширится, если пре­подаватель, приняв за норму права его теоретическое изложение, укажет на важнейшие отклонения от этой нормы как по русскому, так и по иностранным законодательствам.
  
   Норма права по самой естественности своей легко начерчивается в уме, а вследствие того и отклонения от нее замечаются без труда. При таком изложении выигрывается время, которого много тратится обыкновенно на науч­ные деления и определения. После такого изложения преподаватель может уже приступить к рассматриванию гражданских дел и при этом познакомить государя наследника с составом свода законов и даже с ходом нашего судопроизводства. Останавливаться долго на знаком­стве со сводом законов совершенно бесполезно: дело состоит здесь не в том, чтобы знать свод -- это невозможно и бесплодно, но чтобы приобрести навык находить в нем что требуется и точно понимать найденное.

0x01 graphic

Великолепная русская азбука. Подарок для добрых детей. Спб., 1844.

Данная азбука показывает, что слоговой принцип стал основным в обучении грамоте

  
   Изложение уголовного права потребует несколько более времени по самому разнообразию входящих в него элементов.
  
   Психологичес­кие знания, служащие основой уголовному праву, должны быть уже переданы в энциклопедии общественных наук, где они будут на своем месте.
  
   Трактат о вменении должен быть изложен с особенной яс­ностью, точно так же, как и все различные теории наказаний с указанием на существующие их формы как по русским, так и по иностранным законам.
   Особенное внимание может быть обраще­но на устройство образцовых исправительных тюрем в некоторых ев­ропейских государствах.
  
   Потом следует такое же рассмотрение дел, как и при изучении гражданского права.
  
   Системы гражданского и уголовного судоустройства и судо­производства должны быть изложены в связи, по возможности крат­ко, причем особенное внимание следует обратить на изложение характеристических отличий нашего судопроизводства от господст­вующего за границей суда присяжных.
  
   Прочное основание государственным наукам должно быть пред­варительно положено также в энциклопедии общественных наук и от­части в истории. Здесь же, в отдельной науке, следовало бы изложить уже в системе историю развития общественных организмов, начи­ная с простейших форм общественного быта, сохранившихся у наро­дов диких и кочевых, и доводя до сложнейших европейских форм, причем следует прочесть критически вполне или отрывками лучшие сочинения знаменитейших европейских публицистов.
  
   Потом следовало бы пройти в главнейших чертах историю развития государственного организма России, избегая всего, что имеет одно лишь археологическое достоинство и не оставило по себе никаких следов в настоящем. В заключение должно быть изложено совре­менное состояние государственного организма России, не вдаваясь в подробности, легко исчезающие из памяти.
  
   Об изложении политической экономии я уже сказал. Меж­дународное право, которое имеет только историческое значение и есть не что иное, как история трактатов, найдет себе место при изложении новейшей истории, а изучение политики как особой науки я не считаю необходимым и даже возможным, и его можно заменить чтением нескольких лучших политических сочинений.
  

0x01 graphic

Юбилейная медаль, выпущенная к 100-летию Московского университе­та.

1855. Металл.

  
  

Науки математические и их приложения

  
   Изучение математических наук всегда имеет две цели: разви­тие рассудка и подготовление к изучению многих технических наук, строящихся в основе на математических законах.
  
   Таковы артилле­рия, инженерное искусство и т. п., а потому на преподавание мате­матики следует смотреть с обеих этих точек зрения.
  
   В прежнее время математика пользовалась известностью нау­ки, исключительно развивающей рассудок, но современные герман­ские педагоги, руководствующиеся психологией Бенеке, почти совершенно отнимают у математики это достоинство, утверждая, что она развивает только математические способности.
  
   Но, не придавая математике значения науки, исключительно развивающей рассудок, нельзя не видеть, что точность, последовательность и строгость ма­тематических выводов дают человеку, занимающемуся ими, особен­ную привычку к быстрому и строго логическому соображению данных и выводов, причин и последствий.
  
   Но если математические законы примешиваются ко всему, то они далеко не обнимают собой всего и если они служат основанием многим техническим наукам, то вне этого технического приложения менее всего достав­ляют пользы в понимании общественной жизни, которая сла­гается из элементов, вовсе не подлежащих исчислению математики.
  
   Математические соображения слишком прямолинейны, как называет их г-жа Сталь, тогда как всякий жизненный вопрос требует соединения в фокус одной идеи множества разнообразнейших и повсюду разбросанных данных. Вот почему исключительное за­нятие математикой кладет иногда особенно вредный в жизни от­печаток на человека, сообщает его мыслям именно эту мате­матическую прямолинейность, делает его взгляды на жизнь односторонними, придает им какую-то особенную сухость и без­жизненность.
  
   Привычка же доверяться верности математических выводов делает часто математиков упрямыми фантазерами или бес­плодными критиками. Начав с известного или справедливого поло­жения, не видя множества разнообразнейших жизненных влияний, они приходят иногда к самым эксцентрическим выводам или к особенно сухой и бесплодной формальности.
   Справедливость этой психологической заметки обнаруживается весьма ясно и у нас.
  
   Из всех наук, вообще не слишком процветающих в России, более всех, однако, процветает математика, и в ее сфере мы имеем уже несколько, европейских знаменитостей.
  
   В наших военно-учебных за­ведениях математика считается самым главным предметом, мерилом способностей и успехов ученика и занимает место центральной, сос­редоточивающей науки. Таково, конечно, и должно быть положение математики в заведениях технических, где главные технические пред­меты, как, например, в Политехнической парижской школе, основаны на математике, но, во-первых, наши военно-учебные заведения имеют не одну техническую цель, но и воспитательную, потому что в них пос­тупают дети, нуждающиеся еще предварительно в общем гуманном воспитании; а во-вторых, лица, получающие воспитание в военно-учебных заведениях, не делаются у нас только техниками, инжене­рами, артиллеристами и пр., но по преимуществу председателями разных учреждений, губернаторами, попечителями университетов, людьми финансовыми, министрами и даже обер-прокурорами св. синода; тогда как, наоборот, человек, получивший статское образо­вание, дослужись он хоть до действительного тайного советника 1-го класса, чтобы сделаться военным, должен начать службу с юнкера.
  
   Какая же мысль выражается в этом разделении всей образованной служащей и служившей России на два враждеб­ных лагеря: статский и военный?
  
   Неужели та, что, для того чтобы командовать взводом, нужно иметь специальное приготовление и что не нужно никакого приготовления для того, чтобы управлять губер­нией, министерством, учебным округом, университетом? Недостаток общего гуманного образования, недостаток знакомства с спе­циальными общественными науками и преобладание математическо­го и технического направления составляют, без сомнения, одну не из последних причин замечательного бессилия и бесплодия нашей адми­нистрации, которая, несмотря на свою громадность, математи­ческую рассчитанность и вечное движение своих бесчисленных колес, дает так мало положительных результатов.
  
   Не убеждают ли нас факты беспрестанно, что управление общественными делами также требует специальных знаний, что для министра финансов вовсе не лишнее знать политическую экономию, статистику и науку финан­сов и что недостаточно еще уметь командовать полком, чтобы быть в состоянии дать направление университету?
  
   Но для правителя государства, которому менее всего необходимо быть техником, исключительное занятие математическими науками не имеет никакого значения.
   Он должен настолько знать высшую мате­матику, чтобы быть в состоянии получить общее понятие о главней­ших ее технических приложениях, и настолько познакомиться с тех­ническими приложениями, чтобы уметь оценить их важность, а для этого требуется весьма немногое.
  
   Об изучении военных предметов я говорить не буду, потому что сам никогда не занимался ими. Скажу только одно, что при нынешних политических обстоятельствах монарх России не может не быть вои­ном, но что во всяком случае при множестве завязывающихся вновь общественных вопросов для России необходим гораздо более мудрый правитель, нежели великий полководец.

0x01 graphic

Вид Моховой и дома Пашкова в Москве.

1795 г. Гравировал Ф.-Б. Лорье с оригинала Г. Делабарта.

  

Науки эстетические

  
   Науки эстетические, основывающиеся главным образом на раз­витии вкуса, не могут иметь практического значения в той деятель­ности, которая ожидает в жизни государя наследника, но не прямое, а посредственное их влияние тем не менее важно.
  
   Тот, кто не готовится быть ни писателем, ни критиком, ни художником, чья жизнь и без то­го будет слишком полна, чтобы нашлось в ней место для занятий художествами, тем не менее может извлечь из эстетических наук то одушевление, которое подвигает человека на хорошее дело и иногда придает полезному делу привлекательный художественный оттенок.
  
   Чтение великих поэтов, наслаждение художественными произ­ведениями, не приходя в овладевающую человеком страсть, что мо­жет иметь и весьма дурные последствия для лица, необходимо предназначенного к обширной практической деятельности, оказывают благодетельное влияние, настраивая его помыслы на возвышенный тон; а открывая человеку благородные наслаждения в минуты отдыха, эстетические науки часто избавляют его от многих вредных увлечений, унижающих или расстраивающих и душу и тело.
  
   Кроме того, государь по самому сану своему должен быть покро­вителем изящной литературы, поэзии и искусств, не только как лучших украшений жизни народной, но и как могущественных дея­телей народного воспитания. Однако же исключительное худож­ническое направление может быть даже вредным в монархе, чему мы видим многие примеры в истории. Вот почему я полагаю, что художественный элемент хотя и должен иметь место в образовании государя наследника, но никогда не может стоять на первом плане.
  
   Чтение образцовых писателей, русских и иностранных, и изуче­ние замечательных картин в оригиналах или копиях и образцов ар­хитектуры и ваяния с историческими и эстетическими объяснениями преподающего должны предшествовать изучению истории литерату­ры, истории искусств и их теории. Когда изящный вкус изучаю­щего получит надлежащие развитие и память его обогатится худо­жественными образами, тогда небольшая история литературы и искусств будет для него и занимательна и совершенно понятна.
  
   К эстетическим же наукам отношу я и краткое изложение естественных наук, потому что в образовании государя наследника естествен­ные науки должны входить только как предмет, развивающий разум и расширяющий воззрения на жизнь. Насколько государь наследник знаком с этой отраслью наук -- мне неизвестно, а потому я не могу ничего сказать об их преподавании. Если некоторое основание им уже положено, то, например, чтение с препода­вателем двух-трех таких сочинений, каковы физиологические лекции Бенеке или Гумбольдтов "Космос", я почитаю совершенно доста­точным.
  
   Обозревая весь круг предметов преподавания, которые, по моему мнению, должны входить в образование государя наследника, нельзя не обратить внимания на разнообразие и обширность этого круга. Он разнообразнее и обширнее всякого отдельно взятого универ­ситетского факультета; но, не имея ни ученой, ни технической цели, которые преследуются в университетах и специальных учеб­ных заведениях, можно весьма удобно пройти все эти предметы в продолжение четырехлетнего курса, если, конечно, на учение будет посвящено достаточно времени и если обязанности и удовольствия придворной жизни преждевременно не будут слишком мешать учению.
  
   Жизнь, ожидающая государя наследника, так об­ширна и полна, что ему незачем торопиться жить и необходимо хорошо приготовляться к жизни предварительно. Кроме того, излагая все эти науки, преподавание должно быть оживленно одним духом, одним направлением и стремиться не к тому, чтобы передать все входящие в них познания, но к тому, чтобы сообщить государю наследнику любовь и навык к серьезным умственным занятиям не только общественными делами, но и общественными науками.
  
   Если эта любовь зародится в его сердце, то можно надеяться, что он не оставит заниматься наукой и по прекращении формального учения и будет находить в ней наслаждение посреди всей блестящей обстановки его жизни. Воспитание и здесь, как и везде, есть только приготовление к самовоспитанию, и если воспита­ние было хорошо, то самовоспитание будет продолжаться всю жизнь.
  
   Принимая в свои руки бразды развивающейся человеческой природы, всякое воспитание должно оканчивать передачей их в руки самого воспитанника.
  
   В заключение считаю необходимым прибавить, что я высказал здесь мысли мои о воспитании или, лучше сказать, одном научном образовании государя наследника настолько, насколько мог, не буду­чи знаком с настоящим положением этого воспитания и стараясь преимущественно выразить дух, который, как мне казалось, должен бы оживлять все преподавание, мало вдаваясь в частности преподавания каждой науки, потому что эти частности могут быть рас­положены так или иначе, но вести к одной и той же цели: пробудить и разъяснить в душе будущего монарха высокие интересы ожи­дающей его жизни.
  
   Если я позволил себе то или иное выражение, которое бы вычеркнула цензура, то я думаю, что цензура уста­новлена для подданных, а не для монархов. Высокое же внимание, которого были удостоены первые мои два письма, налагает на меня святую обязанность говорить везде правду и одну только правду или то, что мне кажется правдой, не стесняя ее выражениями.
  
   В первый раз в жизни моей дала мне судьба возможность выска­зать истину в такой высокой сфере, где слово может всегда сделаться делом, и неужели я позволил бы какому-нибудь эгоистическому расчету управлять моей речью? Ошибок в ней, без сомнения, много, но преднамеренного уклонения от истины нет ни в одном слове.
  
   Вот что дает спокойствие моей совести, и если милосердному богу будет угодно хотя одной из моих мыслей дать полезное влияние на воспитание будущего монарха России, то я буду считать себя без меры и не по достоинству взы­сканным милостями создателя.
  
  

0x01 graphic

  

Шарж на преподавателей лицея.

Рисунок А. Д. Илличевского.

  

РУССКИЕ В ПОСЛОВИЦАХ И ПОГОВОРКАХ

Иван Снегирев

  
   Человек, как разумно-свободное существо, должен в самом себе находить побуждение добровольно подчинять свои действия суду разума и совести, следовать оному даже с пожертвованием своими склонностями и выгода­ми.
  
   Такая в нем подчиненность составляет истинную сво­боду, без коей не может существовать нравственность:
  
   Вольному воля, спасенному рай.
  
   Полагая основание бла­годенствия в покорности воли разуму, русские послови­цей своей утверждали:
  
   Кто воли своей не переможет, тот и счастлив быть не может.
   Дай сердцу волю, заведет тебя в неволю.
  
   Иногда под неволею, а иногда и под свободою они не­редко разумели обуздание страстей и покорность закону, без чего и господин в неволе у прихотей своих.
  
   Поставляя достижения высшего совершенства в жизни и высшею целью человека, предки наши почитали все возрасты учением, по их пословице:
  
   Век живи -- век учись.
   Ученье -- свет, а неученье -- тьма.
   Ученье -- красота, а неученье -- сухота.
  
   Впрочем, по внутреннему ощущению правоты, оценят знания других, они прибавляли:
  
   Ученого учить -- лишь только портить.
  
   Весьма мало русских пословиц, и то происшедших в позднейшее время, отзываются вольнодумством и кощун­ством, которое произошло или от изуверства, или от духа разных учений, проникавших из чужих стран в Россию и нередко входивших в моду:
  
   Что стыдно и грешно, то в обычай вошло.
  
   Хотя Божий промысл печется равно обо всех, но и че­ловек не должен предаваться слепой беспечности, а беречь себя, ибо:
  
   Береженого и Бог бережет.
  
   Так как тело служит ему орудием к исполнению обя­занностей, то и должен он хранить свое здоровье воздер­жанием, или говоря русскою пословицей:
  
   Береги здоровье под старость.
   В чем молод похвалится, в том стар покается.
   Чем поиграешь, тем и зашибешься.
  
   Здоровью вредят страсти измождающие, каковы: за­висть, злоба, печаль; от них остерегают нас и пословицы, показывая гибельные их действия:
  
   Тому тяжело, кто помнит зло.
   Завистливый сохнет и о том, когда видит счастье в ком.
   Кто завистлив, тот и обидлив.
   Печаль не уморит, а здоровью повредит.
  
   Но если человек пожертвованием своей жизни может исполнить свою обязанность к другим, особливо к свое­му государю и к отечеству, ибо он читает в совести своей сию обязанность, тогда он должен живот свой положить -- тогда за честь голова гинет.
  
   Любя свое отечество, мы любим добродетель.
  
   В благотворениях справедливость предпочитается до­броте; желая блага друзьям и ближним, несправедливо поступим, когда будем основывать оное на бедствии или вреде чужих:
  
   Другу дружи, а другому (недругу) не вреди (не груби).
  
   Хотя, по пословице, отруби себе ту руку по локоть, которая себе добра не желает, однако ж сия естествен­ная в человеке склонность будет несправедлива и против­на нравственности, ежели он стремится к личности своей, не заботясь о благе общем, если, из самолюбия и своеко­рыстия, он других обращает в средство:
  
   Чужими руками жар загребает.
  
  

0x01 graphic

  

Клеопатра

  

ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ

(АФОРИЗМЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ)

   Демокрит
  
  -- Хорошими люди становятся больше от упражнения, чем от природы.
  -- Быть верным долгу в несчастье -- великое дело.
  -- Ни искусство, ни мудрость не могут быть достигнуты, если им не учиться.
  -- Не стремись знать все, чтобы не стать во всем невеждой.
  -- Многие многознайки не имеют ума.
  -- Суть дела не в полноте знания, а в полноте разумения.
  -- Благоразумие отца есть самое действительное наставление для детей.
  -- Лучше изобличить собственные ошибки, чем чужие.
  -- Лучше думать перед тем, как действовать, чем после.
  -- Причина ошибки -- незнание лучшего.
  -- Не телесные силы и не деньги делают людей счастливыми, но правота и многосторонняя мудрость.
  -- Из мудрости вытекают следующие три особенности: выносить прекрасные решения, безошибочно говорить и делать то, что следует.
  -- Выражение лица в зеркале видится, души же -- в беседах проявляются.
  -- Для меня слово мудрости ценнее золота.
  -- Откровенная речь -- свойство свободного духа, однако опасно выбрать для нее неподходящий момент.
  -- Слово -- тень дела.
  -- Многие, совершающие постыднейшие поступки, говорят прекрасные речи.
  -- Не слово, а несчастье есть учитель глупцов.
  -- Тот, кто склонен противоречить и много болтать, не способен изучить то, что нужно.
  -- Должно говорить правду и избегать многословия.
  -- Законы бесполезны как для хороших людей так и для дурных: первые не нуждаются в законах, вторые от них не становятся лучше.
  -- Закон обнаруживает свое благотворное действие лишь тем, кто ему повинуется.
  -- Должно приучать себя к добродетельным делам и поступкам, а не к речам о добродетели.
  

Демокрит (ок. 470 или 460 гг. до н. э. -- умер в глубокой старости)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023