ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Дружина храбрых

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

"Клеопатра испытывает яд на узниках", 1887.

Художник Александр Кабанель

М. Меньшиков

ДРУЖИНА ХРАБРЫХ

(фрагменты из статьи)

Когда, к изумлению всего света, некоторые части русской армии и флота подняли бунт, это невероятное явление пытались объяснить просто: в России идет революция, чего же вы хотите? Но вот в республиканской Франции, давно пережившей революцию, повторяется то же самое. Вспыхивает случайный мятеж виноделов, и пехотные полки отказываются повиноваться, а матросы на броненосце "Виктор Гюго" чуть было не повторили нелепую эпопею "Потемкина". В двух странах, столь далеких по истории и образу правления, совершается нечто странное и чрезвычайно сходное в области глубоко важной - в области духа народного.

Давно отмечены неблагоприятные условия, сближающие нас с Францией. Обе великие державы оскорблены в своей гордости народной. Обе побиты соседями, и обида эта не отомщена.

Пока не восстановлена вера страны в свое могущество, нужно ждать печальных неурядиц.

Все низкое, что есть во всяком народе, подымает голову.

Скованные государственной дисциплиной рабские инстинкты начинают говорить громко. Внутренние враги, которые гнездятся в тканях всякого народа, действуют все с большей наглостью. Развивается пропаганда всевозможных отрицаний, неуважение к национальной вере, пренебрежение к родной культуре. Оплевываются старые знамена, проповедуется цинизм, восстание против всякого авторитета.

Во Франции среди будто бы глубокого мира давно идет яростная борьба с церковью, с армией и национальностью, идет та же пропаганда отречения от своей истории, что у нас.

В обеих странах главным орудием всякой пропаганды - печатью - давно овладели враги христианского общества, цель которых - расстроить Европу, чтобы превратить ее, так сказать, в Европу. Одинаковые причины порождают те же последствия.

Было бы ошибкой думать, что только Франция и Россия захвачены разрушительным процессом. Германский мир, правда, покрепче кельто-славянского. Германия имела некогда счастье провести свою революцию на религиозной почве и укрепила этим дух народный до такой степени, что анархия над ним пока бессильна. Германия имела великую удачу на переломе миросозерцании, в середине прошлого века, запастись блестящими победами. Народная гордость ее надолго удовлетворена; как могучая пружина, она развертывается в явлениях жизненных и жизнестойких.

Идея великого отечества попирает самую тень измены. Равнодушие к родине кажется черной неблагодарностью. Неповиновение державной власти - подлостью. Все это - колоссальный нравственный капитал - куда поважнее пяти миллиардов, что оставил Германии Вильгельм I.

Если немцы присваивают этому государю титул великого, то потому лишь, что чувствуют национальное величие, связанное с его скромным именем, тем не менее, даже исключительно счастливая Германия испытывает подтачивающее дух народный влияние анархии.

О неповиновении войск и флота, конечно, нет и речи, но одна из самых могущественных партий в рейхстаге, опирающаяся на самый широкий круг избирателей, уже не встает в честь императора. В ее программе, как ultima ratio стоит грабеж одних классов другими.

Французские события заставляют еще раз вернуться к вопросу: существуют ли в Европе громадные армии, о которых говорит статистика? Что государства подавлены содержанием огромных полчищ - это бесспорно, но армии ли эти полчища? Насколько они удовлетворяют военным и государственным требованиям?

Вопрос чрезвычайно острый - особенно у нас и во Франции, с которых военное разложение началось. А что, если эти необъятные толпы молодежи, плохо воспитанной, наскоро кое-чему обученной, зараженной общею распущенностью, только даром едят народный хлеб? Что, если в минуту национальной опасности армия первая изменит своему отечеству? Надо вдуматься в это серьезно.

Высшие военачальники во всех странах - люди старые; они родились в строгие времена, когда феодальная дисциплина насквозь проникала народ. Генералы непосредственно знакомились с солдатами полстолетия назад, когда были прапорщиками, и понятие о солдатах у них архаическое. Им доселе молодой парень из деревни кажется добрым малым, вымуштрованным суровой семейной властью и внушениями веры. Подучить, как прежде, такого парня маршировке и стрельбе - вот вам и солдат. Но это представление неверное, глубоко вредное.

За полстолетия мир решительно переродился.

Нынешний материал для армии совсем не тот, что прежде. Вся подготовительная дисциплина исчезла: сплошь исчезло крепостное уважение к барину-офицеру, исчезла привычка повиновения старшим, страх пред властью. Подрастающая молодежь в Европе не знает ни розги, ни палки, ни тех суровых средств, которыми тысячи лет дрессировался человек-зверь.

Политический гуманизм имел свои хорошие и свои отвратительные стороны. Еще так недавно дети государей и старой знати воспитывались гораздо строже, чем теперь воспитываются дети черни.

К темным народным слоям сразу была применена рыцарская прерогатива - личная неприкосновенность.

Ждали подъема народного достоинства, и, может быть, благородные элементы в народе действительно возвысились, но элементы, от природы низкие, почувствовали то самое, что укрощенный зверь, когда с него снята узда. С возвращением к естественным условиям и зверь, и звероподобный человек быстро дичают.

Они теряют культурную сдержку, становятся теми "естественными людьми", остатки которых еще водятся в глуши далеких материков.

Среди нынешней народной молодежи встречается, конечно, еще большой процент культурных людей.

Есть прирожденно благородные, но наряду с ними с каждым десятилетием все резче выступает элемент дичающий и даже одичавший.

Озорники дома, охальники, головорезы, эти "естественные" молодые люди не только не приобретают привычки к повиновению в родной семье, но приобретают обратную привычку - держать в страхе своих стариков, плевать на них, а подчас и поколачивать.

С этой новой привычкой "естественный" молодой человек, пройдя подготовительную школу деревенского разгула, идет на фабрику либо кочует по городским "легким хлебам", от трактира к трактиру. Наконец его призывают к отбыванию священного долга перед отечеством, ставят под знамена. Как вы думаете, чудесное приобретение делает армия в лице такого молодого человека?

От опытных генералов я слышал, что в два-три года, если налечь на обученье, можно приготовить хорошего солдата. Я с этим, безусловно, не согласен чисто по психологическим основаниям.

В два-три года нельзя приготовить никакого специалиста.

Вы его едва научите теории за столь короткое время, а когда же практика? Практика же, более необходимая, чем теория, требует не только большого, но непрерывного времени.

Кто хочет быть хорошим сапожником, тому нельзя поучиться этому делу три года и бросить его. Нужно шить сапоги всю жизнь.

Есть прирожденные артисты военного дела; они усваивают его очень быстро. Но даже артисту стоит лишь бросить свое искусство, чтобы разучиться ему. В какой хотите области труда поставьте это условие - научившись ремеслу, бросить его, - и всюду это условие покажется безумным. А в самом важном после хлебопашества труде народном - в военном деле - это безумное условие введено в закон.

Я вовсе не уверен, чтобы даже из даровитого рекрута можно в три года сделать хорошего солдата. Чисто технически это очень трудно. Даровитых же так немного. Нужно ли прибавлять, что далеко не одно техническое обучение делает солдата? Трехлетний новобранец будет держать ружье, но кто поручится, что уменье выпустить пулю он не использует против своего же ротного командира?

Правительства должны знать, что кроме кипучей пропаганды в деревне, где молодежь народная захватывается анархией на корню, кроме усиленной агитации в казармах есть еще одна сторона революционированья армии.

Все разрушительные партии стараются провести в войска своих единомышленников - просто чтобы обучить революционную молодежь военному искусству. На казенный счет, под видом правительственной армии, революция обучает свои собственные батальоны.

Пред вами стоит бравый солдат, унтер-офицер, фельдфебель. Он исправнее других, но кто знает его замыслы? Чей, собственно, он солдат - ваш или врагов ваших?

Если говорить о государственной армии, то пора бросить крайне легкомысленный взгляд, будто все обязаны быть солдатами и все могут быть ими. Это глубочайший абсурд, который стоил нам проигранной войны и потери мировой нашей роли.

Японская война была, в сущности, первая, которую вела наша армия на началах общей воинской повинности. В последнюю восточную войну новая система еще не успела пустить корня, и дух армии был еще старый. Уже и тогда, было отмечено, что "армия не та", и тогда случились эпизоды, о которых стыдно вспомнить.

Но во всем блеске нелепость новой системы сказалась именно в Маньчжурии, куда из трехмиллионного обученного полчища пришлось послать сброд, оказавшийся часто ниже всякой критики.

Бородатые запасные, омужичившиеся в деревне, обабившиеся, распустившиеся, разучившиеся воинскому делу до неумения держать ружье, - они шли не в бой, а на убой, и если увлекали молодых солдат, то скорее "наутёк".

В силу того же глупого принципа - всякий, мол, годен стоять во фронте, - в действующую армий посылали части, где иной раз до 40% было евреев, где чуть не весь офицерский состав были поляки.

В результате евреи устраивали искусственную панику в войсках, а в службе России разделились так: треть бежала, две трети сдавались в плен.

Были отдельные случаи героизма среди евреев и поляков, но общая роль инородцев была крайне пагубна, как расскажут когда-нибудь неофициальные мемуары лиц, вернувшихся с войны.

"Что же делать?" - вы спросите.

Как я уже не раз писал, следует отречься от гибельного предрассудка демократизации армии. Если нельзя сразу, то необходимо, хоть постепенно, но настойчиво переходить к старой, разумной системе, к системе постоянной армии, армии не количества, а качества.

Обучайте военному искусству весь народ, но не смотрите на это как на армию.

Начните обучение строю и выправке с народных школ, отмените все льготы, требуйте, чтобы каждый гражданин - как в Японии и отчасти в Германии - был бы подготовлен защищать отечество.

Но серьезную военную силу набирайте лишь из способных людей и нравственно подходящих, причем основным условием следует ставить то, чтобы они посвятили себя службе не на время, а навсегда.

Только такая, постоянная армия, с долговременною привычкой к дисциплине и к идее долга, может быть оплотом государства.

Армия берется, конечно, из народа, но она не должна быть народом, или она обращается в милицию, в вооруженное сборище, опасное более для своего отечества, чем для врага.

Вся сила армии - в героизме, в преданности своим знаменам, в безусловном повиновении Верховной власти.

Но эти качества на земле не валяются - их нужно поискать да поискать. В народе они есть, но в скрытом состоянии, - раскрываются они лишь в особом сословии, как и другие качества народные.

Необходимо, чтобы армия была особым сословием, то есть классом постоянным, а не сбродом, который распускают, едва собрав. Распущенность армии - органическое ее свойство, вытекающее из основной идеи - роспуска.

Само правительство, распуская армию физически, распускает ее морально. Само правительство, назвав военное дело "повинностью", теряет здравый взгляд в этом вопросе.

Пора вернуться к убеждению древних, что это вовсе не повинность только, а, прежде всего, - призвание и что только та армия хороша, которая хочет быть армией и остается ею навсегда.

Какого вы хотите воинского духа, когда солдат знает, что он гость в полку, что вся его долгая жизнь будет посвящена какому хотите делу, только не военному?

Воинский дух, как всякое увлечение, накапливается - и для этого нужно время. Лишь то делается священным в глазах наших, чему - как некоему богу - мы приносим самое великое жертвоприношение - свою жизнь. Всякое случайное дело есть чужое дело-только постоянное занятие может быть освоимо.

Кому же придет охота втягиваться на два, на три года в профессию, чтобы ее бросить?

Не то беда, что современные армии велики, а то, что они не армии вовсе.

Переодетые в солдатские мундиры деревенские парни парадируют кое-как в мирное время, заставляя трепетать сердца кухарок, - но попробуйте двинуть их на исполнение долга - они разбегутся, как солдаты 117 полка, или забунтуют.

Для спасения государств, угрожаемых более изнутри, чем извне, необходимы хоть не большие, но постоянные армии, необходим строгий отбор людей, по призванию и таланту. Только талант удерживает человека иной раз на скромном и неблагодарном ремесле.

Дружинами храбрых начинались все государства.

Только дружины храбрых могут спасти современные общества от распада.

Как многое, что я пишу, моя статья о необходимости постоянной армии удостоилась гвалта со стороны еврейской печати. Еще бы!

Постоянная армия - это для смуты нож острый, это вопрос посерьезнее парламентского; в сущности, это - центральный вопрос, в котором скрыто "быть или не быть" современному обществу.

Парламент, безусловно, необходим для контроля власти, для хозяйственного подсчета, для соображения законов. Но постоянная армия необходима для самого существования власти, для осуществления ее решений.

Пока еще государственность наша только трещит и колеблется.

Пока еще теперешняя краткосрочная армия донашивает старые элементы постоянства - дисциплину, послушание.

Но времена меняются с калейдоскопическою быстротой.

Пройдет пять, много десять, лет - и во что обратится армия, охваченная пропагандой бунта? Или вы думаете, что этого никогда не будет? Но почему ж, однако? Раз засвидетельствовано появление чумы сразу в сотне пунктов, необходимы крайне решительные меры, чтобы иметь право утверждать, что вы оборвали заразу. Где же эти меры? Их что-то не видно, да и возможно ли тут что-нибудь действительно решительное - вопрос.

Из мер, которые все должны быть приняты и ни одна не упущена, самою действенною угрозой бунту явилась бы именно постоянная армия. Власть государственная, как бы она ни называлась, - даже республиканская, даже социалистическая, нуждается в инструменте, без которого она - как скрипач без скрипки - ничто.

Невозможно себе представить общество без закона, невозможно вообразить закон без повелительной силы, обеспечивающей его исполнение. Такою силою во всех государствах до сих пор являлась армия.

Измененная в своей древней системе, демократизированная армия всюду деморализировалась. В результате сама государственность разных стран начинает испытывать то самое, что испытывают здания с плохим фундаментом.

Не во всех странах одинаково, но во многих чувствуются признаки какой-то беды, беды внутренней, грозной, которая еще не наступила, но когда наступит, то напомнит худшие времена истории.

В результате загадочной эры прогресса, великих изобретений и открытий, в результате великих свобод и выступления на сцену пучин народных является всюду страшное падение авторитета, упадок культа, крушение обычаев и установлений, и в конце концов теряется сцепление общества, то химическое сродство, которым элементы государственности удерживались от распада.

Из твердого состояния общества переходят как будто в жидкое, дальнейшей эволюцией которого угрожает быть рассеяние в пар. Стремительный подъем народных слоев от прежней суровой стихийной жизни - к жизни искусственной, капиталистической влечет за собой анархию, против которой европейские общества еще не придумали действенных средств. Может быть, они будут придуманы и дело не так плохо, но, во всяком случае, нужно же их придумывать, эти средства, надо вовремя готовиться к самой страшной в человечестве опасности - крушению человеческого общества.

Ничего нет возмутительнее благодушного спокойствия буржуа, которые, привыкнув стричь купоны, серьезно думают, что это продлится до скончания века. Несколько поколений мира глубоко обмещанили наше военное сословие - дворянство, о чиновниках и купцах и говорить нечего.

Добытый тяжкими жертвами предков мир - внутренний и внешний - мы получили даром, и нам кажется, что он вообще дается даром и чтобы оберечь его, не нужно никаких усилий.

Но это столь же гибельное, сколько глупое заблуждение.

За него придется заплатить, может быть, такою непоправимой жертвою, каково самое бытие народное. Не время убаюкивать себя надеждами, что все уляжется. Ничего не уляжется - по крайней мере, на нашей памяти. Анархия еще в начале.

Если немедленно не принять героических мер - гибель народная неизбежна.

Прежде всего, нужна точка опоры, и власть обязана счесть этою точкой самое себя. Власть не исполнит долга чести, долга великой клятвы перед родиной, если не укрепит себя в центре общества, как некий Гибралтар, неприступный и неодолимый для мятежа.

Но Гибралтар составляет не один начальник его, хотя бы храбрый, Гибралтар составляют его несокрушимые, как кора земная, стены.

Власть, прежде всего, должна огородиться неподвижными рядами войск, дружиною храбрых и верных, готовых не на словах только, а и на самом деле "положить живот свой за веру и отечество".

Под "верой" в древней формуле нашего героизма понимается, конечно, не церковный лишь обряд, а вся народная идеология, все миросозерцание-тот строй духа, что завещан нам предками вместе с кровью.

Именно за этот истинный дух народный, за его идеалы, за все прекрасное и дорогое, что мы любим под нашим солнцем, - герои должны стать живою стеной, которую можно разрушить, но не сдвинуть.

Нашей национальной власти нужна постоянная армия - небольшая, но отборная, превосходная, стоящая на бессменной страже отечества.

Неужели вы не видите, что без такой силы нет и власти?

Берегитесь упускать время! Не все еще замечают призрачность колоссальной армии, ежегодно набираемой и ежегодно распускаемой. Не все еще понимают военное ничтожество полчищ, наскоро собранных, наспех кое-чему обученных, лишенных дисциплины, анархизированных еще дома, распропагандированных на фабрике и в казармах, - полчищ, уже теперь буйных, с которыми чрезвычайно трудно справиться.

На днях в замечательной статье г. Эль-Эс ("Бумажная сила") сообщается ужасный факт, что офицеры повально бегут из армии, что даже "в тех округах, куда вакансии разбираются лучшими при выпусках из военных училищ, есть полки, где вместо 74 офицеров по штату - налицо 12". Но ведь это же ужас, которому нет меры! Остается, значит, местами в армии менее 1/6 части офицерского состава. Но ведь это значит, что армии у нас уже нет, что остались одни развалины ее!

Офицерство - душа войск, их движущая сила.

Эта сила уже в шесть раз понижена против нормы - и мы все еще толкуем о надежности армии!

Мы все еще приписываем армии ее государственную роль! Г. Эль-Эс - сам блестящей боевой офицер - указывает ряд причин повального бегства офицеров:

"Бегут от службы, тяжкой в настоящем, беспросветной в будущем, бегут от безнадежного застоя старых порядков, от произвола и незаслуженных обид, от чиновничьей, не офицерской работы".

Я позволю себе прибавить к этим причинам бегства еще одну.

Офицеры бегут потому, что большинство их в душе - не офицеры.

А не офицеры они потому, что в армии давно возобладал штатский принцип и сама армия обмещанилась до невероятной степени.

Офицеры бегут по той же причине, что бегут и солдаты. Солдаты через три года службы дезертируют, так сказать, по приказу начальства, - но и офицеров выталкивает из армии тот же закон непостоянства, переменного состава.

В самом деле, есть ли нравственная возможность оставаться в корпорации, которая расползается постоянно, которая только числится существующей, но которой на самом деле нет?

Спросите любого хорошего, действительно военного офицера - хорошо ли он чувствует себя между нестройными рядами озорных деревенских парней, кое-как собранных, кое-как оболваненных, не имеющих времени отвыкнуть от "воли" и привыкнуть к своему солдатскому делу?

Действительно военные люди скажут: "Нет! Мы никогда не чувствуем себя на своем месте. Мы не в армии, мы - в милиции, которая так поставлена, что никогда не может быть армией".

Прослужите десять, двадцать лет - вы так и умрете среди сырого, полуштатского материала, среди рекрут, а не солдат.

Какое, спрашивается, удовольствие людям даже действительного призвания оставаться в плохих войсках?

Оцените психологию охотника, вынужденного целые годы вращаться в обществе детей, играющих в охоту. Но если офицерам - любителям военного дела - тошно в современной армии (и не только у нас, а всюду), то что может удержать в армии огромное большинство тех переодетых в офицерские мундиры штатских юношей, что выпускают наши будто бы военные, на самом деле давно сделавшиеся штатскими училища?

Я писал недавно о том, какой погром в военную школу внесен либеральными военными министрами. Они изо всех сил старались кадет воспитывать как гимназистов.

Понасажали штатских воспитателей и учителей, назначили директоров, презирающих военное дело и влюбленных в светский лоск, в светскую ученость - и получили несколько поколений офицерства, невежественного в военном деле и совершенно равнодушного к нему.

Они пошли в армию, эти милые молодые люди, но лишь чтобы сделать карьеру, - а как только оказалось, что война не есть мир, а что-то совсем особое и беспокойное, - они толпою повалили вон из армии. Офицерское разложение армии еще раз показывает, до какой степени мы стоим над пропастью с этой опасной штукой - новой эгалитарной армией, "числом поболее, ценою подешевле".

Единственное, что может спасти армию - а с нею власть и нацию, - это переход к старому типу войск. Нужно принятый принцип сменить обратным, вот и все. Если пожертвовали качеством войск ради количества, то теперь следует пожертвовать несколько количеством ради качества. На всю миллионную армию в мирное время никогда не хватит хороших офицеров и хороших унтеров, - никогда! Об этом и мечтать нечего.

При краткосрочной службе вы никогда не будете иметь хороших солдат.

Этого не допускает природа вещей, и противоестественный опыт "вооруженных народов" показывает это достаточно ярко. Все профессии должны быть постоянными, или они не профессии вовсе.

Вводя в самый принцип армии глубокий дилетантизм, вы вносите в нее внутреннее расстройство.

Не японцы нас побили, а несчастная наша подражательность, отречение от великих начал собственной же военной культуры.

Как совершенно справедливо говорит г. Эль-Эс, в маньчжурской войне "бездарность меньшая победила большую" - очень, очень немного нужно было стойкости у нашей власти, чтобы победа была на нашей стороне, ибо миллионная японская армия, собранная по такой же прелестной системе, что и наша, под конец войны начала расползаться по швам.

Отступив друг от друга без окончательного, решающего боя, миллионные армии доказали тем, что обе побеждены. Обеим оказался не под силу тот финальный акт, ради которого армии существуют, - разгром врага. А если так, то что же это за армия? Именно так вели бы себя миллионные милиции, если бы им пришлось воевать.

И от внутренних врагов, и от внешних нация должна иметь постоянную оборону.

Нужна небольшая, но превосходная армия, как особое сословие людей, посвятивших себя этому делу, закрепощенных ему.

Еврейские газеты вопят, что постоянная армия была бы опасна для самой власти и в доказательство напоминают преторианцев и янычар. Очевидно, за отсутствием серьезных аргументов, приходится пускать в ход "металл и жупел". Если бы постоянная армия, о которой я говорю, была опасна для власти, г-да евреи, конечно, с восторгом поддержали бы мою тему.

Если они кричат против нее, то именно потому, что постоянную армию смешать с преторианцами и янычарами никак нельзя. В эпоху глубокого упадка власти трон делается игрушкой не только войск, но каких хотите стихий. Царедворцы, духовенство, самая родня монарха часто поднимает мятеж.

В низвержении власти всего реже участвовала постоянная армия. Переворот бывал обыкновенно делом дворцовой стражи, подкупленной или вовлеченной в бунт.

Но почему же старая несменяемая гвардия менее надежна, чем вчерашние фабричные рабочие или деревенские громилы, одетые в солдатский мундир? При окончательном бессилии власти, конечно, никакое войско ее не защитит, - но говоря о преторианцах и янычарах, следовало бы припомнить и великие услуги, которые ими принесены власти. Они не только свергали монархов, но и возводили на трон и оберегали истинных властителей как действительные герои.

Пока Рим и Турция имели свои железные легионы - знамена их были грозными.

Именно с чудовищным по жестокости истреблением янычар Турция вычеркнула себя из списка великих держав. Идея корпуса янычар была великолепной, и пока власть управляла этим удивительным аппаратом - он служил ей. Но чем виноват благородный инструмент в руках профана, который, не умея играть, полагает, что лучше всего сломать инструмент?

Ранее янычар наши стрельцы были втянуты в мятеж и подвергались той же участи. Но, казнив стрельцов, Петр собрал новые, еще более многочисленные полки постоянной армии, которую догадался продержать в школе великой войны. Именно эта армия явилась становым хребтом России. На нее опирался внутренний порядок и внешние успехи.

Без армии Петра Великого, где служили без отставки, до самой старости, - не было бы у нас не только теперешней территории, не было бы не только Финляндии, Прибалтийского края, Польши, Белоруссии, Бессарабии, Крыма, Новороссии, Кавказа, Туркестана и Восточной Сибири, - без армии даже если бы не расхитили Россию соседи, то она давно погибла бы от пугачевщины.

Армия нисколько не мешает самым широким внутренним реформам, именно она всем им дает смысл и осуществление.

Без хорошо поставленной армии никакой парламент, никакая форма правления не пойдут дальше благих намерений, а уж кажется, этим-то товаром мы богаты.

Как для кристаллизации аморфной смеси иногда необходим хоть небольшой, но твердый кристалл, - так в разгулявшейся анархии государственной необходима стойкая линия, к которой, как к оси, могли бы подстраиваться элементы порядка.

Такою осью может быть только реальная власть, реальная сила, а не какая-то непрерывно расплывающаяся в пространстве и вновь собирающаяся фантасмагория.

1907 г.

Информация к размышлению

0x01 graphic

Серебряная тетрадрахма Филиппа II из музея в Фессалониках

Анатолий Каменев

МАКЕДОНИЯ ВО ВРЕМЕНА ЦАРЯ ФИЛИППА

(фрагменты из книги "Всеобщая хрестоматия полководческого искусства. Т.3. Полководцы Древней Греции и Македонии: Уроки защиты отчества и военного искусства / Авт.-сост. А.И. Каменев; Под ред. В.С. Чечеватова; ВАГШ ВС РФ. - М., 2004)

О деятельности Филиппа красноречиво высказался его сын, Александр, вынужденный во время бунта в своих войсках, находящихся в Индии, напомнить им недавнее прошлое македонян:

"Не для того, - начал он, - говорю с вами, чтобы удержать вас от возвращения на родину; по мне, вы можете идти, куда хотите; я желаю только напомнить вам, чем вы были прежде и чем стали теперь". Затем он указал на то, что сделал для них отец его, Филипп; как он их из бедного, одевавшегося в звериные шкуры пастушеского народа, с трудом защищавшего себя от соседних варваров: иллирийцев, фракийцев и трибаллов, обратил в граждан хорошо укрепленных городов и наконец во властителей Фессалии, Фокиды, Фив и Афин. "И когда мой отец, - продолжал Александр далее, - был признан в Коринфе неограниченным предводителем греков против персов, то он приобрел эту честь не столько для себя самого, сколько для всего народа македонского".

Для понимания судьбы Македонии важно осознание той роли, которую в ней сыграли Греция и царь Филипп. Сразу же отметим явное: роль греческой цивилизации и политической системы для образования и воспитания Филиппа были решающими; сам же Филипп оказался достойным учеником греков, а в понимании вопросов государственности и военного дела превзошел их.

В Фивах Филипп с головою окунулся в греческую цивилизацию, но не стал греком по мировоззрению и не забыл своего долга перед отчизной. С врожденным ему умом, он совершенно отбросил от себя недоступность знатного человека, чтобы приобрести все, чему только можно было научиться у греков.

Филипп учился у греков для того, чтобы достижения греческой цивилизации привить у себя на родине. Он не остолбенел от достижений греков и не сник перед их величием, и не впал в состояние восхищенного ученика, а проникся стремлением превзойти учителей и вывести свой собственный народ на дорогу цивилизации, независимости и свободы от чужеземного влияния.

Живя в доме Паммена, одного из самых замечательных военных людей в Фивах, находясь с ним в дружеских отношениях, он сделался вместе с тем почитателем Эпаминонда и был посвящен во все тайны его военного и государственного искусства.

0x01 graphic

Македонская фаланга

Но Филипп превзошел самого Эпаминонда как реформатор, стратег и тактик: он привлек к себе сицилийцев, известных своими военными изобретениями, и с их помощью создал сильную артиллерию с дальнобойными орудиями и осадными машинами. В отличие от греков он имел возможность финансировать создание этой техники.

Равным образом он не остался чужд и высшему духовному образованию, нашедшему себе доступ в Фивы; по одному, впрочем недостоверному, известию, он был даже знаком с Платоном, и учеником его, Эвфреем, рекомендован Пердикку.

Он имел благородную осанку и царственные приемы и вполне обладал тою житейскою мудростью, ловкостью и знанием свита, которые можно было приобрести только в греческих городах: по-гречески он говорил и писал бегло и со вкусом.

Но он остерегался слишком выставлять на вид свое иноземное образование, не желая быть чужим между македонянами.

Он охотился и пировал с ними, как истый сын своей страны; он был самым лучшим пловцом и наездником, а во всех национальных упражнениях и житейских наслаждениях - лучшим товарищем знатной молодежи, над которою умел господствовать, не давая ей постичь основ своего превосходства.

Будучи на чужбине, Филипп начал постигать науку управления и собирать вокруг себя единомышленников, формируя ядро будущей власти и армии.

Его вступление на престол было заранее им самим подготовлено и, когда наступил момент, он встал во главе государства, окруженный преданными и проверенными помощниками, имея под рукою надежных военных руководителей, способных в короткий срок создать сильное войско.

В народе же он сумел возбудить доверие к своей личности, искусно распространяя подходящие изречения оракула.

Чтение всевозможных лекций, которое он ввел и которые, прежде всего, предпринималось для окружавших его пажей, имело своей целью заботу об образовании молодого поколения знати, которое он по мере возможности старался привлекать к своему двору, привязывает к своей личности и приучает к непосредственному служению царскому дому.

Личные качества Филиппа служат нам подтверждением того факта, что не только объективные факторы, но и субъективные данные (качества выдающейся личности) играют в судьбе государства далеко не последнюю роль.

Прежде всего, следует отметить воинскую доблесть Филиппа. "Что за человек! - восклицал злейший из его врагов Демосфен. - Ради власти и могущества он потерял глаз, изувечил плечо, у него парализованы рука и нога".

Но личная смелость и отвага, столь ценимая в воине, не может быть добродетелью государя-полководца. Бросаться в гущу боя для полководца - это безрассудство, которое может быть оправдано лишь критичностью момента, но никак не может составлять правило боевого поведения военачальника.

Филипп не был безрассуден. Он мог увлечь солдат в атаку и делал это в критические моменты, но главным его оружием было благоразумие и осторожность.

Он был рассудителен и хитер, умел терпеливо дожидаться своего шанса и достигать отдаленных целей, решительно преодолевая любые трудности.

Он был любезным и коварным дипломатом; ему ничего не стоило нарушить обещание, тем более что он всегда был готов дать другое; он не признавал нравственности в политике и считал ложь и подкуп гуманной заменой кровопролитию. Но, победив, он проявлял мягкость и обычно предлагал разбитым грекам лучшие условия, чем они выдвигали друг перед другом. За исключением немногих греков, все, кто с ним встречался, испытывали к нему добрые чувства и считали его самым сильным и интересным человеком своего времени.

Филипп был великим мастером политической игры, он никогда не ставил на карту все ради победы и предпочитал развязывать тот или иной узел, а не рубить с плеча. Будучи блестящим психологом, он искусно сглаживал все шероховатости, поддерживал друзей, склонял на свою сторону колеблющихся, вводил в заблуждение и обманывал противника.

Ни один политик не владел до такой степени искусством принципа divide et impera, не умел столь виртуозно использовать пропаганду, обман и отвлекающие маневры.

Укрепление и возвышение Македонии царь Филипп ставил во главу угла и эту цель он никогда не терял из виду.

Он бывал иногда дик и неумерен и безумно предавался чувственным удовольствиям. Но при этом он никогда не терял из виду высших целей.

Смотря по тому, чего требовали обстоятельства, он был гневен и кроток, храбр и хитер, упрям и уступчив; в нем было именно то соединение царского достоинства, врожденных от природы сил и эллинского образование, какое необходимо было для того, чтобы укрепить Македонию внутри и сделать ее сильною вовне.

В надлежащей же энергии, благоразумии и политической проницательности, верно оценивающей положение дел и руководящей затем всею деятельностью, у Филиппа не было недостатка. В выборе средств, для достижения своих целей, он не был разборчив и не стеснялся прибегать к коварству, нарушению данного слова, измене и подкупу.

В отношении подкупа замечательно вошедшее в пословицу его выражение:

"Осел, нагруженный золотом, перейдет через самую высокую стену".

Видимо, нет смысла осуждать Филиппа за коварство в политике, но следует заметить в его политических действиях весьма важный момент: он не бряцал без нужды и преждевременно оружием, не удовлетворял свои политические амбиции за счет солдатской крови, не был кровожаден и злопамятен.

Разве это не достойно признания?

Успехи Филиппа зиждились на прочном основании, которое он сумел придать своему могуществу: на постепенности шагов вперед его политики сравнительно с той, то торопливой, то вялой и всегда нерасчетливой в своих средствах и целях политикой греческих государств.

Но главным образом на единстве, таинственности, быстроте и последовательности его предприятий, которые теми, против кого они были направлены, считались невозможными до тех пор, пока уже не оставалось более средств ускользнуть от них или оказать им сопротивление.

Филипп смолоду обладал искусством разъединять своих врагов, и те опасности, которые, несомненно, сгубили бы его, обрушься они на него разом, умел преодолевать так, что побеждал их в удобное для него время одну за другою. Так, обеспечив за собою свободу действий внутри государства, он выступил сначала против пэонийцев, с которыми предварительно ладил кое-как. Теперь они должны были признать над собою раз навсегда превосходство Македонии и отказаться от всякого влияния в этом государстве. Он воспользовался тем моментом, когда этот народ пришел в замешательство вследствие смерти храброго царя Агиса и был не подготовлен к продолжительному сопротивлению.

Заслуживает внимания политика Филиппа в отношении греческих государств.

К примеру, заключенный в Коринфе "всеобщий мир и союзный договор", принятый по предложению Филиппа, предоставлял свободу и автономию каждому греческому государству, мирное пользование своею собственностью и взаимную гарантию от ненападений.

Для обеспечения и приведения в исполнение пунктов этого договора, был установлен "всеобщий союзный совет, на который каждое государство должно было послать своих представителей; главной их задачей было следить за тем, "чтобы в союзных государствах не происходило изгнаний или казней вопреки существующим законам, и конфискаций, прощения долгов, раздела имуществ и освобождения рабов с целями переворота. Между объединенными таким образом государствами и македонским царем был заключен вечный оборонительный и наступательный союз; ни один грек не должен был служить против царя или помогать его врагам, под страхом быть наказанным изгнанием и потерей всего имущества.

Суд над нарушителями союзного договора был передан совету амфиктионов.

Наконец, как краеугольный камень всего, была решена война против персов, "чтобы отомстить им за все содеянные над греческими храмами святотатства"; царь Филипп был назначен полководцем в этой войне, с неограниченной властью на суше и на море.

Таким образом Македония была в руках монарха, который сумел методически и умно развить силы своего государства, воспользоваться ими и увеличить их до такой степени, что они наконец были достойны великой идеи вступить во главе греческого миpa в борьбу с Персией.

Но главное дело состояло в том, что Филипп не только издавал законы и делал распоряжения, но сам был при том душою целого, с замечательною силою духа господствовал над всеми обстоятельствами, с бодрыми силами принимал во всем личное участие, делал от себя зависимыми и знатных, и незнатных, закалял и образовывал воинов и создал государство, видевшее в нем, своем военном царе, живое единство с собою.

И то, что столь искусно было подготовлено его политикою, он не менее искусно довершал оружием. Обладая всеми качествами великого полководца, он с такими же твердостью воли и искусством приводил в исполнение свои военные соображения и предначертания, с какою силою ума созидал их.

Орудием исполнения их было войско сильное, им самим превосходно устроенное, вполне преданное и покорное ему, притом неразвращенное, воинственное, храброе, которым он, соединяя в лице своем власть политическую, гражданскую и военную, сан монарха и звание полководца, начальствовал нераздельно, единовластно.

С предприимчивостью и отважностью соединяя благоразумную осторожность, он обнаруживал, когда надобность того требовала, необыкновенную энергию, был неустрашим в бою и тверд в неудачах.

Приготовляя и облегчая себе победу средствами политическими, он действовал преимущественно самым решительным образом, быстро двигаясь соединенными силами прямо на встречу неприятелю и вступая с ним в бой и открытом поле.

Но, от природы хитрый и лукавый, он чисто прибегал и к разного рода военным хитростям, - там, например, где они могли содействовать употреблению открытой силы и еще более облегчить победу в бою, или же где одною открытою силою нельзя было одолеть противника.

Согласно с обычаем и духом времени, он прибегал к разграблению и разорению неприятельского края, как средству принудить неприятеля к покорности или бою. Действуя преимущественно с быстротою и решительностью, он довольно редко производил осады, в таких только случаях, когда не мог избежать их, но и тогда напрягал все свои силы, истощал все средства тогдашней полиоцетики, либо прибегал к внезапным нападениям, хитростям, переговорам, подкупу и т.п., для скорейшего овладение неприятельским городом. Еще реже встречаются в его действиях продолжительные обложения городов, с целью принудить их к сдаче единственно голодом.

Военная организация (армия) Филиппа была превосходной с точки зрения кадрового состава.

Восемьсот феодальных баронов являлись "спутниками царя"; то были крупные землевладельцы, презиравшие городское существование, и когда с их согласия царь объявлял войну, они прибывали из своих поместий физически подготовленными и опьяненными отвагой.

Они служили в царской коннице, объезжая кровных скакунов Македонии и Фракии и обучаясь под руководством Филиппа сражаться сплоченным подразделением, которое мгновенно и дружно изменяло свою тактику по слову командира.

Наряду с ними в войско входила пехота, состоявшая из закаленных охотников и крестьян, построенных в фаланги: шестнадцать рядов воинов выставляли свои пики поверх голов (или устанавливали их на плечи) бойцов предыдущего ряда, что превращало каждую фалангу в железную стену. Упорно и терпеливо Филипп обучал свою десятитысячную армию, готовя боевое мощнейшее орудие из всех, какие только знала Европа.

Филипп так основательно переустроил вообще все войско, что сделал из него главнейшую опору, как царской власти, так и самого государства.

Он довершил то, что было начато его предшественниками, и особенно Архелаем.

Право владеть оружием, присвоенное свободным людям, сделалось их обязанностью и обратилось в правильную военную службу, для которой царь давал оружие и за которую он платил жалованье.

Македоняне составляли ту плотную фалангу, тот твердый военный корпус боевых национальных сил, который казался какою-то неприступною массою со своим стойким фронтом и выдвинутым вперед лесом копий. Кроме них, как отдельная часть пехоты, существовал еще корпус гипаспистов, имевший более легкое вооружение и более свободное устройство.

Они составляли в особом смысле царское войско, часть которого находилась на постоянной службе и была под рукою у царя для всяких непредвиденных случаев.

Горцы были также привлечены для усиления армий, где они служили в качестве легковооруженных стрелков, соответственно их образу жизни. Иноземцев он употреблял тогда, когда ожидал от них пользы, и особенно ценил греков различного происхождения; у него были военачальники из Тарента, стрелки с острова Крита, а фессалийским техникам он поручал сооружение военных машин.

Особенное внимание обращал он на конницу.

Во главе ее было место царя, и особу его окружала отборная дружина всадников. Это была почетная царская гвардия, к которой принадлежали сыновья благородных семейств, служившие сначала в качестве пажей царя и под его непосредственным надзором, и затем, отличившись чем-либо, получавшие первые места в войске.

Подобная дружина или "гетерия" царя, составлявшая прочное ядро армии, находилась и в пехоте.

Дисциплина в войске была так строга, что в войне 338 года два высших офицера были разжалованы за то, что привезли с собой в лагерь одну арфистку. С самой службой развилась строгая иерархия начальников и подчиненных и лестница чинов, подниматься по которой дозволяли только заслуги и признанная храбрость.

По мере того, как граждане разных государств сливались в войске в один македонский народ, чувствовали себя членами одного целого, повиновались одной воле и в этом союзе научались видеть ручательство как за внутренний мир, так и за внешние победы, - и знатные люди страны были лично привлечены к интересам царской власти: из независимой и непокорной землевладельческой знати образовалась знать придворная и военная; почести и богатство зависели от благосклонности царя; честолюбие приводило молодежь к царю и делало ее опорою монархической власти.

Этот отряд государственного войска, всегда находившийся под оружием и состоявший как бы в товарищеских отношениях с царем, - так называемая агема, - в то же время считался относительно его за некоторого рода народное представительство.

Таким образом, Филипп умел соединить старое с новым, иноземное с туземным, македонские обычаи с греческими изобретениями и, путем военного устройства, придать всей стране твердость и прочность, что было особенно важно потому, что до тех пор Македония представляла собою почти ничем не связанную группу горных кантонов, не имевших центрального городского пункта.

Этот опыт Филиппа Македонского, безусловно, интересен для любой многонациональной страны, как правило, живущей в перманентной революционно-смутной ситуации из-за желания местной знати выйти из подчинения центральной власти и завладеть полным контролем и над отеческой территорией, и над слабыми соседями.

Благие последствия такой военной организации не замедлили сказаться.

Ее результатом было то, что различные местности царства, привыкли чувствовать себя одним целым, а македоняне одним народом; она сделала возможным то, что новоприобретенные области срослись с древней Македонией.

Но главным образом вместе с этим единством и с этим типом милитаризма, сделавшимся отныне преобладающим, она дала македонскому народу гордое сознание своей военной силы и нравственную мощь подчиняться установленному порядку и иepapxии, главой которых был сам царь.

А ему, в свою очередь, земледельческое население страны давало гибкий и прочный материал для его целей, а знать этэров - элементы: для контингента офицеров, исполненных чувства чести и желания отличиться. Такое войско должно было стоять выше полчищ наемников или даже обычного контингента граждан греческих государств; такой крепкий и свежий народ не мог не превзойти пресыщенного демократической цивилизацией и возбужденного или притупленного городской жизнью грека.

Войны Филиппа, в глазах внимательного исследователя, бесспорно, составляют замечательное явление и важный успех в истории искусства ведение войны в древние времена.

Прежде всего, следует отметить: военная политика Филиппа Македонского отличается единством цели, соображений и исполнению вполне соответствуют постоянство неизменное, сила и решительность воли и действий необыкновенные.

Распространить, усилить, возвеличить Македонию, покорить своей власти Грецию и сделать из македонян и греков один народ, из Македонии и Греции одно могущественное государство под властью единодержавною - такова была важная политическая цель, к которой стремился Филипп в продолжение всего своего царствования, с удивительным постоянством, деятельностью и благоразумием.

Главным средством для достижения этой цели служила ему политика - хитрая и нередко коварная, но, тем не менее, твердая и вполне искусная.

Переговорами, лестью, обманом, подкупом он усыплял своих врагов, приводил их в бездействие либо заставлял их действовать сообразно со своими видами, осторожно и искусно вмешивался в их дела, возбуждая их друг против друга, ослаблял их, постоянно усиливая себя, то ловко уклонялся, то действовал самым решительным образом, верно угадывая благоприятнейшее для того время, пользуясь всеми выгодными обстоятельствами, отстраняя все затруднения и препятствия, и исподволь, но неуклонно стремился к цели, никогда не выпуская ее из виду.

По самым составу, устройству и свойствам его войска, походы его всегда могли быть более дальними и продолжительными, нежели походы греческих ополчений. По тем же причинами, Филипп действовал во все времена года без различия, и в числе его походов встречается несколько зимних, что в греческих войнах случалось весьма редко.

Прибавим еще, что Филипп превосходно умел упрочивать сделанные им завоевания, пользоваться победою и даже из самых неудач извлекать для себя выгоды. Строгостью, держа союзников и данников в повиновении, и нередко с жестокостью карая измену, он являл редкое в те времена великодушие и милосердие к побежденным и пленным, и тем умел внушать признательность и преданность к себе, и приобретать друзей и союзников. Вообще войны его, хотя и были неизбежно сопряжены с жестокостью, но несравненно менее, нежели предшествовавшие и современные войны греческие.

При известии о смерти Филиппа (первое известие получил Демосфен через тайных гонцов стратига Харидема, стоявшего вблизи фракийских берегов) афиняне отпраздновали веселый праздник и издали почетное постановление в память убийцы; эти предложения внес сам Демосфен.

Выступая в народном собрании, он назвал Александра дурачком, который не отважится выйти за пределы Македонии, - и употребил все зависящие от него меры, чтобы добиться открытого разрыва с Македонией Афин, Фив, Фессалии и всей Греции, как будто бы клятва, которой эти государства клялись отцу при заключении союзного договора, не имела обязательной силы по отношению к сыну.

Он посылал гонцов и письма к Атталу и вел переговоры с Персией о субсидиях для борьбы против Македонии. Афины деятельно готовились к войне и вооружали свой флот; Фивы собирались изгнать из Кадмеи македонский гарнизон; этоляне, бывшие ранее друзьями Македонии, решили вооруженной рукою возвратить обратно прогнанных Филиппом из Акарнании жителей; амвракиоты прогнали македонский гарнизон и ввели у себя демократию; Аргос, элейцы, аркадцы все были готовы сбросить с себя ярмо Македонии, а Спарта ему никогда не подчинялась.

Как показали последующие события, греки допустили тройную ошибку:

-- во-первых, они явно недооценили сына Филиппа, Александра;

-- во-вторых, они попытались разрушить то государственное устройство, которое делало македонскую монархию сильной (Греция была ее частью);

-- в-третьих, политическая близорукость вновь толкнула их в объятия заклятого врага Греции - Персии.

Что могло бы произойти из этого, трудно судить, ибо судьба "большой" Македонии уже была вручена Александру, который не упустил шанса закрепить завоевания отца и умножить их многократно.

См.: Беккер К.Ф. Указ. соч. - С.232.

Шахермайр Ф. Указ. соч. - С. 27-28.

См.: Курциус Э. История Греции. Т.3. - М.. 1880. - С.405-406.

См.: Дройзен И.Г. История эллинизма. т.1. История Александра Великого. - М., 1891. - С.53.

См.: Дюрант В. Жизнь Греции / Пер. с англ. В. Федорина. - М.: КРОН-ПРЕСС, 1997. - С.480.

Разделяй и властвуй.

См.: Шахермайр Ф. Указ. соч. - С. 37.

См.: Курциус Э. Указ. соч. - С.406.

См.: Беккер К.Ф. Указ. соч. - С.190.

См.: Дройзен И.Г. Указ. соч. - С.21.

См.: Курциус Э. Указ. соч. - С.407.

См.: Дройзен И.Г. Указ. соч. - С.28-29,51.

См.: Курциус Э. Указ. соч. - С.409.

См.: Голицын Н.С. Всеобщая военная история древнейших времен. Ч. 1. От древнейших времен до смерти Александра Великого (323 г. до Р. Х.). - СП б., 1872. - С. 336-337.

См.: Дюрант В. Указ. соч. - С.480-481.

См.: Курциус Э. Указ. соч. - С.408.

См.: Дройзен И.Г. Указ. соч. - С.52.

См.: Курциус Э. Указ. соч. - С.409.

См.: Дройзен И.Г. Указ. соч. - С.52.

См.: Голицын Н.С. Указ. соч. Ч.1. - С. 336.

См.: Там же. - С. 337.

См.: Дройзен И.Г. Указ. соч. - С.61-62

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 13/06/2015, изменен: 13/06/2015. 63k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 5 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Нужна вера в могущество страны - Народная гордость - могучая пружина жизнестойкости нации - Военное дело должно стать делом всей жизни - Нужно отречься от гибельного предрассудка демократизации армии - Дружинами храбрых начинались все государства - Нашей стране нужна превосходная постоянная армия - Почему офицеры бегут из армии - О штатском разложении военной школы - Без хорошо поставленной армии Россия немыслима (М. Меньшиков)

Каменев Анатолий Иванович Дружина храбрых

Каменев Анатолий Иванович
Дружина храбрых