ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Февральский переворот в сознании "старорежимного генерала"

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Я не заигрывал с солдатами, как это делали после февральского переворота иные генералы и офицеры, испугавшиеся расправ с ненавистными командирами. Не лебезил я и перед рабочими, но не ощущал и какого-то своего превосходства над всеми этими людьми, часто на редкость умными от природы и многому научившимися на долгом своем житейском опыте. Я не давал им его чувствовать и обращался с ними, как равный". (Бонч-Бруевич). Врет, господин "старорежимный генерал"... (Каменев)


  
  

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

   0x01 graphic
   Сохранить,
   дабы приумножить военную мудрость
   "Бездна неизреченного"...
  
   Мое кредо:
   http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html
  

0x01 graphic

  

"Моисей, опускаемый матерью на воды Нила" 1839-1842.

Художник Тыранов Алексей Васильевич (1808-1859)

М. Бонч-Бруевич

Февральский переворот в сознании "старорежимного генерала"

(Фрагменты из книги "Вся власть Советам!")

  
   Управления штаба, совсем не по-походному устроившиеся в давно обжитых помещениях, и внешним видом наводнявших их офицеров, военных чиновников и солдат и медлительным и спокойным характером ежедневных занятий почти ничем не отличались от довоенных учреждений подобного рода.
   Февральский переворот не изменил привычного распорядка; упростился лишь этикет, заведенный при последнем царе придворными и свитой.
   Служебный день начинался в десять часов утра и продолжался до обеда, который подавался с часу. После обеда чины штаба собирались на вечерние занятия. Этим-то, собственно, и отличался распорядок военного времени от мирного. Вечерние занятия продолжались недолго, и только в особо важных случаях в Ставке засиживались допоздна.
   Как и прежде, офицерское собрание находилось в помещении кафе-шантана, в свое время открытого при лучшей в городе гостинице "Бристоль". В "Бристоле", как и до свержения самодержавия, жили чины военных миссий, союзников.
   Бывший кафе-шантан являл собой просторный зал с небольшой сценой. Около сцены перед постоянно опущенным занавесом поперек зала стоял стол, предназначенный для высших чинов Ставки и приезжавших в Могилев генералов. Кроме него, в зале было еще несколько столов, за которые садились по чинам. Порядок этот был заведен еще при царе и строго соблюдался -- каждый мог сесть только на раз навсегда отведенное ему место.
   Мое место оказалось за главным столом. Справа от меня сидел генерал Гутор, бывший главнокомандующий Юго-Западного фронта, слева -- генерал Егорьев, интендант при верховном главнокомандующем.
   Приходившие в собрание чины Ставки и прибывшие по делам генералы и офицеры приносили с собой всевозможные слухи; все как бы жили от обеда до обеда, неизменно обеспечивавшего нас свежими и часто достоверными новостями.
   Сидя, например, рядом с генералом Егорьевым и изо дня в день разговаривая с ним, я вскоре начал представлять себе то катастрофическое продовольственное положение, в котором оказалась армия. Продовольственные запасы, предназначенные для войск, таяли с непостижимой быстротой, новых никто не делал. Из ежедневных разговоров в собрании я мог убедиться и в том, с какой стремительностью падает в войсках дисциплина. Рушились надежды не только на возможность каких-либо наступательных операций, но и на то, чтобы удержаться в занятом расположении. Одолевавшее армию дезертирство приняло невероятные размеры. Многие части переставали существовать, не испытав ни малейшего натиска противника. Иные разложились и превратились в толпы вооруженных людей, более опасные для своих начальников, нежели для неприятеля. Все время передавались слухи о насилиях над офицерами, и хотя истории эти особенно охотно смаковались чинами штаба, положение командного состава, действительно, стало несладким.
  
   Все чаще и чаще приходилось слышать в собрании разговоры о том, что войну продолжать нельзя и пора подумать о заключении мира любой ценой.
   Немало разговоров в собрании было посвящено и возможным выступлениям могилевского гарнизона против "царской контрреволюционной Ставки". Обедающие изощрялись в самых фантастических догадках. Особенно беспокоил чинов Ставки расквартированный в городе "георгиевский" батальон, сформированный из Солдат, награжденных георгиевскими крестами и медалями. Батальон этот почему-то считался большевистским. Однако когда заходила речь о якобы подготавливаемом в городе еврейском погроме, то и тут в качестве вдохновителей его называли солдат-георгиевцев.
   Такого же рода провокационные слухи распускались и в предоктябрьском Петрограде. Провокация эта была не в новинку; воспользовавшись произведенным ударниками и юнкерами разгромом дворца Кшесинской, где до июльских дней находилась военная организация большевиков, желтые и эсеро-меньшевистские газеты подняли вой по поводу якобы обнаруженных там черносотенных и погромных листовок.
  
   Сильное беспокойство вызывала в Ставке и быстрая большевизация Могилевского Совета и Исполкома, еще недавно "соглашательских". Зато общеармейский исполнительный комитет не вызывал опасений даже у впадающего в мистику монархиста Дитерихса.
   Возглавлявшийся штаб-капитаном Перекрестовым, состоявший из двадцати пяти членов, выбранных еще в начале лета, комитет этот имел меньшевистски-эсеровское большинство и не только не противопоставлял себя Ставке, но охотно штемпелевал любые ее распоряжения. Перекрестов был ярым противником большевиков и легко находил общий язык с Духониным и Дитерихсом.
  
   После обеда чины Ставки, разделившись на небольшие группы, гуляли по городу, покупали яблоки и груши, щедро уродившиеся в пригородных садах, любовались Днепром, на редкость красивым в эти погожие дни, и, наконец, не спеша отправлялись посидеть часок -- другой в уютно обставленном служебном кабинете.
   Те, кто, как я, был обречен на ничегонеделанье, коротали остаток дня каждый по-своему. Я обычно навещал кого-нибудь из прежних сослуживцев, а затем возвращался к себе и заканчивал день за чтением военной литературы, накопившейся у меня за годы войны и хранившейся в неотлучно следовавшем за мной сундуке.
   Порой по вечерам я заходил к Духонину узнать о положении дел на фронтах. Иногда он сам посылал за мной, чтобы посоветоваться по какому-либо служебному делу, особенно если речь шла о Северном фронте, на котором генерал Черемисов успел уже создать полную неразбериху.
  
   В разговорах с Духониным мы не касались политики, на этот счет между нами существовало молчаливое соглашение. К надвигавшейся на страну социалистической революции, приближение которой чувствовалось во всем, мы относились по-разному: я с нетерпением ждал замены Временного правительства опирающейся на народные массы и близкой им властью; Николай Николаевич мечтал о том, чтобы болтливого Керенского заменил Алексеев или сидевший в быховской "тюрьме" Корнилов.
   Переубедить меня было трудно; разубеждать консервативного Духонина мне не хотелось, да и не удалось бы.
  
   Порой при встречах моих с Духониным присутствовал Дитерихс. В этих случаях я еще решительнее уклонялся от политических разговоров, не желая выслушивать Дитерихса.
   У него был свой "пунктик" -- великий князь Михаил Александрович. Маленький, какого-то серовато-стального цвета, с бегающими глазами и крохотными усиками на нервном худом лице, Дитерихс как-то вычитал в Апокалипсисе, что Михаил "спасет" Россию, и с тех пор носился с этой маниакальной идеей.
   В 1916 году он командовал в Салониках посланным туда русским корпусом. Не помню уже, как он попал обратно в Россию и неожиданно для всех сделался генерал-квартирмейстером Ставки. После Октября он бежал во Францию и оттуда пробрался в Сибирь, к Колчаку. В эта время, как мне рассказывали, в мозгу его возникла новая "идея" -- Дитерихс решил, что он -- чех, надел чешскую форму и довольно долго якшался с офицерами мятежного чехословацкого корпуса.
  
   После захвата белыми Екатеринбурга Дитерихс вместе со следователем Соколовым был послан Колчаком для расследования обстоятельств расстрела последнего русского царя. Несколько позже, окончательно впав в религиозное помешательство, он прославился своим бредовым выступлением на организованном японскими оккупантами "народном собрании" Приморья. Заявив, что он послан в Приморье непосредственно самим господом-богом, Дитерихс предложил переименовать приморскую белую армию в земскую рать, а генералов, в том числе и себя, -- в воевод. Для того, чтобы собрать нужные для создания земской рати деньги, он открыл в Приморье игорные дома, доходы от которых и должны были пойти на освобождение России от "ига" большевиков.
   Сумасшедшая идея Дитерихса с треском провалилась, и он бежал от Красной Армии сначала в Японию, а затем в Китай. В Шанхае французские покровители сумасшедшего генерала устроили его кассиром во Франко-Китайский банк; вскоре он умер.
  
   Больная психика Дитерихса явственно проступала в его поведении уже и тогда, накануне Октября. Но порой мне не очень нормальными казались и Духонин и другие высшие чины Ставки -- до такой степени они не понимали того, что происходит в стране.
   Штабное окружение порядком меня раздражало, и я переехал из комнаты, которую занял поначалу в самом штабе, в гостиницу "Франция".
   Несколько времени спустя ко мне в номер постучался незнакомый вольноопределяющийся. Отрекомендовавшись членом общеармейского комитета при Ставке, он показал мне телеграмму Псковского Совета, в которой на все лады расхваливался мой демократизм и уменье работать в Совете.
   -- А не поработать ли вам, ваше превосходительство, у нас в комитете? -- предложил комитетчик.
   К этому времени у меня уже установился довольно правильный взгляд на общеармейский комитет; никакого желания входить с ним в общение у меня не было, и я вежливо отклонил предложение вольноопределяющегося, сославшись на занятость и недомогание.
   Но неожиданное посещение это натолкнуло меня на мысль, бог весть отчего не приходившую мне в голову раньше: "А почему бы мне не связаться с Могилевским Советом и Исполкомом и не попытаться хоть там найти применение моим силам и военному опыту?"
  
   В Ставке делалось все тревожнее, Могилевский Совет "левел", и между ним и штабом "верховного" образовалась неизменно расширявшаяся пропасть. В собрании поговаривали о намечающемся в Совете аресте многих штабных чинов; не так давно еще верный Ставке "георгиевский" батальон начал колебаться; заселенная рабочими и беднотой заднепровская часть города -- Луполово уже влияла и на Совет, и на Исполком.
   За спокойствие в Могилеве и благополучие Ставки я не отвечал. Не беспокоила меня в моя личная безопасность -- я давно научился не думать о ней. Но мне не хотелось, чтобы в Совете всех нас, принадлежавших к ненавистной Ставке, мерили одним аршином, и в конце сентября, повинуясь больше какому-то инстинкту, я перешел Театральную площадь, на которой находилась моя гостиница, и оказался в Исполкоме Могилевского Совета.
  
   О моей работе в Пскове здесь уже знали, вероятно, из той же телеграммы, которую показывал мне солдат от общеармейского комитета. Во всяком случае, меня, несмотря на мои генеральские погоны, встретили на редкость дружелюбно и приветливо.
   Я высказал желание поработать и тут же получил встречное предложение: кооптироваться в состав Исполкома. Товарищи, с которыми я говорил, обещали мне на следующий же день решить этот вопрос.
   27 сентября решение Исполкома о моей кооптации было вынесено на обсуждение Могилевского Совета рабочих и солдатских депутатов. Вопрос решен был открытым голосованием. Ни одна из рук нескольких сот солдат-фронтовиков и рабочих не поднялась против, и я, старорежимный генерал, был растроган до слез.
  
   Я не заигрывал с солдатами, как это делали после февральского переворота иные генералы и офицеры, испугавшиеся расправ с ненавистными командирами. Не лебезил я и перед рабочими, но не ощущал и какого-то своего превосходства над всеми этими людьми, часто на редкость умными от природы и многому научившимися на долгом своем житейском опыте. Я не давал им его чувствовать и обращался с ними, как равный. Вероятно, это и создало мне в Псковском Совете такое прочное положение.
  
   Соскучившись по работе, я с азартом набросился на новые свои обязанности; как это имело место и в Пскове, работа моя в Совете вызвала всякие толки и пересуды в той генеральской и офицерской среде, в которой я все еще вращался.
   Большинство чинов штаба осуждало меня. Те из них, кто заискивал перед Советами, завидовали легкости, с которой я вдруг сделался членом Исполкома. Другие готовы были усмотреть в моем вхождении в Исполком измену общему делу, понимая под ним попытку насадить в России военную диктатуру.
  
   При рассмотрении наиболее важных вопросов Исполком совещался по фракциям; наиболее многолюдней была фракция эсеров; на втором месте стояли меньшевики; на третьем -- бундовцы. Самой малочисленной фракцией была большевистская; беспартийных в Исполкоме было вместе со мной человека три.
   Побывав на заседаниях Исполкома, я убедился, что предметом наибольших его забот и опасений является Ставка. На каждого из чинов Ставки в Исполкоме имелась политическая характеристика, за поведением и связями их тщательно наблюдали, о контрреволюционных замыслах многих из них не без основания догадывались.
  
   Постоянную тревогу Исполкома вызывали и быховские "узники". В здании бывшей женской гимназии близкого к Могилеву захолустного городка Старого Быхова собралась и впрямь подозрительная компания: генералы Корнилов, Романовский, Лукомский и другие участники провалившегося мятежа. О том, что делается в Быхове, Исполком узнавал от взвода "георгиевского" батальона, несущего внешний караул здания и усадьбы, где содержались "арестованные" корниловцы.
   Считая, что "быховцы" находятся в распоряжении Временного правительства, Исполком в царившие в Старом Быхове порядки не вмешивался, но с каждым днем все больше настораживался.
  
   Очень скоро я втянулся в работу Исполкома, дежурил, исполнял отдельные задания, был делегирован в городской продовольственный комитет, участвовал в совещаниях у губернского комиссара и как-то оторвался от Ставки. Я знал, однако, что там творится неладное. Из органа оперативного управления войсками штаб верховного главнокомандующего все явственнее превращался в некий политический центр, подготавливавший контрреволюционный переворот, и я был рад, что, перекочевав в Исполком, не несу ответственности за всю эту темную деятельность.
  
   В середине октября я зашел к Духонину и с огорчением узнал, что Керенский решил назначить меня генерал-губернатором Юго-Западного края с постоянным пребыванием в Киеве. Я откровенно изложил Духонину свои предположения относительно неизбежного краха, ожидавшего в самое ближайшее время и Керенского и Временное правительство.
   -- У меня нет, Николай Николаевич, ни малейшего желания сражаться за Керенского, -- прибавил я. -- И я вас очень прошу сделать так, чтобы в Ставке не занимались больше вопросом о моем назначении...
   -- Насчет Керенского вы правы, -- согласился Духонин, -- он долго не продержится. Но тогда вам надо включиться в то дело, ради которого Лавр Георгиевич до сих пор торчит в Быхове...
  
   Ограниченный Духонин все еще не понимал происшедшего во мне перелома и так и не представлял себе, почему я, немолодой уже русский генерал, нахожу общий язык с Советом.
   Он обещал мне устроить так, чтобы Керенский не думал больше о моем использовании, но не прошло и недели, как сам же сообщил мне, что сделавшийся военным министром Верховский предполагает назначить меня Степным генерал-губернатором в Омск.
   -- О вас уже и приказ заготовлен, -- предупредил меня Духонин, -- придется вам на этот раз согласиться...
  
   Еще меньше, чем прошлый раз, мне хотелось превратиться в генерал-губернатора правительства, которое я не ставил ни в грош. Можно было выйти в отставку, но для кадрового военного такой шаг всегда мучительно труден...
   На мое счастье, как раз в эти дни на устраиваемое в Ставке какое-то особо важное совещание специальным поездом прибыло сразу три министра Временного правительства; Керенский, Верховский и сын киевского сахарозаводчика Терещенко, невесть почему сделавшийся министром иностранных дел.
  
   Полковника Верховского я давно и хорошо знал.
   В Академии генерального штаба он, тогда еще поручик, был моим учеником. Поэтому я решил перехватить его в штабе "верховного" и уговорить отменить заготовленный приказ.
   Просидев часа два у дверей кабинета Духонина, в котором совещались министры, я дождался, наконец, Верховского и, поздоровавшись, сказал:
   -- Вы, Александр Иванович, предполагаете назначить меня в Омск генерал-губернатором края. Я достаточно поработал во время войны, втянулся в военное дело и не имею ни малейшего желания и склонности заниматься чисто гражданскими делами, а тем более в Омске. Очень прошу никуда меня не назначать.
   Я остановился, чтобы перевести дух, и закончил угрозой подать в отставку.
   Верховский молча выслушал меня и, не проронив ни слова, пожал мне руку и заторопился к выходу.
  
   В Ставке возрастала тревога. Штабным чинам мерещились всякие ужасы; порой доходило и до курьезов.
   Как-то рано утром ко мне в гостиницу прибежал от Духонина дежурный ординарец и попросил поскорее прийти в кабинет, начальника штаба.
   Поспешно одевшись, я вышел из гостиницы и очутился в огромной толпе, захлестнувшей Театральную площадь и улицу, ведущую к Ставке. Понять, в чем дело, было трудно -- толпа шумела, волновалась, бурлила. Присмотревшись, я увидел, что на улицу высыпала преимущественно еврейская беднота.
   Спустя несколько минут я узнал, что дня два назад в Могилеве умер пользовавшийся огромной известностью в крае старый раввин. На торжественные похороны его съехались многие евреи даже из отдаленных городишек и местечек. Обросшая огромным количеством провожающих траурная процессия с гробом покойного раввина и двигалась теперь к еврейскому кладбищу.
  
   Кое-как растолкав толпу, я опередил процессию и, добравшись до губернаторского дома, прошел в кабинет Духонина. Николай Николаевич стоял у окна и растерянно смотрел на толпу, заполнившую до отказа не только мостовую, но и тротуары.
   -- Глядите, -- дрогнувшим голосом сказал Духонин, показывая на траурную процессию, -- они идут громить Ставку.
   -- Что вы, Николай Николаевич, -- поспешил я его успокоить, -- это местные евреи хоронят своего раввина.
   Вооружившись биноклем и разглядев над толпой гроб, Духонин успокоился.
   -- Если бы вы знали, как мучительно все время жить в ожидании чего-то страшного, -- признался он.
  
   Похороны популярного раввина неожиданно сказались на моей судьбе. Основательно перетрусив, Духонин уговорил Керенского назначить меня начальником могилевского гарнизона. Назначение это ставило меня в довольно щекотливое положение: делаясь начальником гарнизона города Могилева, я одновременно принимал и гарнизон Старого Быкова.
   Корнилова и его сподвижников охраняли конные сотни Текинского полка, преданного мятежному генералу, и только на наружных постах стояли солдаты "георгиевского" батальона. Сила была на стороне текинцев, побегу Корнилова, захоти он его предпринять, никто бы не помешал. Порядок окарауливания "быховцев" был установлен следственной комиссией, приезжавшей из Петрограда. Принимать на себя ответственность за Корнилова, не имея права сломать порочную систему охраны, я не мог. Не хотелось мне и встречаться с прежними моими сослуживцами и товарищами по Академии генерального штаба в столь разном положении: они -- арестованные, я -- начальник гарнизона.
  
   Я попросил Духонина подчинить гарнизон Быхова не мне, а особому коменданту. Духонин согласился, Керенский подписал приказ, составленный в этом духе. Комендантом Старого Быхова с подчинением непосредственно Духонину был назначен полковник пограничной стражи Инцкервели, называвший себя правым эсером; я же принял могилевский гарнизон.
   В состав могилевского гарнизона входили Ставка со всеми ее многочисленными учреждениями и командами, "георгиевский" батальон, 1-й Сибирский казачий полк и несколько ополченческих дружин, сформированных для несения караульной службы.
   Вступив в исполнение своих новых обязанностей, я прежде всего объехал все части и команды гарнизона. В отличие от Пскова они оказались в превосходных для военного времени условиях -- Ставка не скупилась и делала многое для гарнизона, рассчитывая подкупить его этими подачками.
   Несмотря на генеральские заботы, особой подтянутостью гарнизон похвалиться не мог. Хуже всего обстояло с караульной службой, вконец разлаженной.
  
   Являясь одновременно и начальником гарнизона и членом Исполкома, я взял гарнизон в руки; казаки, хотя и не без ворчания, подтянулись и начали ревностно нести караульную службу; количество всякого рода происшествий, резко сократилось; пьяный солдат стал редкостью...
   С обязанностями начальника гарнизона я справлялся неплохо, но зато оказался никудышным политиком и спустя некоторое время совершил грубую ошибку, о которой до сих пор жалею.
  
   После провала корниловского мятежа в Бердичеве были арестованы главнокомандующий Юго-Западного фронта генерал Деникин, начальник его штаба генерал Марков и несколько других военных. После продолжительного содержания на гарнизонной гауптвахте арестованных, забрасываемых грязью, под свист и улюлюканье солдат провели по городу и, погрузив в товарный вагон, привезли в Старый Быхов.
   Один из сопровождавших Деникина конвоиров, солдат какого-то саперного полка, в тот же день вернулся из Быхова в Могилев и явился в Исполком. По требованию этого солдата в здании бывшей городской думы был созван Могилевский Совет.
   Никогда еще его заседание не было таким многолюдным и бурным. Председательствующий предоставил первое слово сапёру, и тот очень быстро воспламенил своей горячей речью солдат и рабочих, набившихся в обширный думский зал.
   -- Для чего, скажем, дорогие товарищи, мы сюда Деникина и Маркова привезли? -- спрашивал он и сам же отвечал: -- Ясное дело для чего: чтобы они, голубчики, после гауптвахту и товарного вагона отдохнули. Корнилов, Лукомский и все прочие генералы у вас на мягких постелях спят, едят что твоей душеньке угодно и каждый день вполпьяна ходят, а мы своих генералов совсем забижаем, на голых нарах спать заставляли, на солдатский харч посадили. Вот уж спасибо вам, дорогие товарищи, что научили нас, как с генералами следует обращаться. То есть по всей тонкости деликатного обращения, -- издевался он над могилевскими порядками.
   - В одном деле, дорогие товарищи, вы малость сплоховали -- продолжал сапер. -- Охраны у генералов маловато, один Текинский полк приставлен. А вдруг генералов кто обидит? -- издевательски вопрошал он. -- А вдруг кто-нибудь самого Корнилова ненароком заденет? Тогда что? За такие дела вас и главноуговаривающий господин Керенский по головке не погладит. Опять же, говорят, у Корнилова ни кофея хорошего нет, ни марципанов жареных ему не подают. Вот страсти-то, -- под зычный хохот зала острил оратор.
   Он едва сел на место, как на трибуну один за другим начали подыматься солдаты и наперебой требовали снятия с охраны арестованных Текинского полка, замены его "георгиевским" батальоном и установления в Быхове тюремного режима.
   Некоторые ораторы требовали ликвидации "быховского сиденья" и предлагали текинцев послать на фронт, арестованных же генералов перевести в могилевскую, тюрьму.
  
   Много позже я понял, как правы были все эти не очень грамотные, нескладно говорившие солдаты. Не прошло и месяца, как Корнилов, предварительно отправив на Дон переодетых генералов, поблагодарил одураченных "георгиевцев" за исправное несение караульной службы и вместе с преданным ему Текинским полком бежал из Быхова.
   Пребывание в Быхове было использовано Корниловым для того, чтобы сколотить штаб будущей белой армии.
   Находясь "под арестом", он непрерывно переписывался с Алексеевым и Калединым, принимал связных монархических и офицерских тайных организаций и на глазах у соглашательского Могилевского исполкома подготовлял кровопролитную гражданскую войну на юге России.
   Победи предложение сапера, Корнилов и все его сподвижники оказались бы в могилевской тюрьме, и уже одно это обезглавило бы подготовленную ими южнорусскую контрреволюцию.
   Попросив слова, я сумел, к сожалению, переубедить собрание.
   -- Все арестованные генералы, содержащиеся в Быхове, находятся в распоряжении Временного правительства, -- повторил я давно избитый довод. -- Дело его, этого правительства, установить степень вины "быховцев" и воздать каждому по заслугам.
   Ссылки мои на авторитет правительства, которые я в грош не ставил; призыв сохранить порядок, который мог быть только контрреволюционным; разговоры о необходимости тщательного следствия, хотя и без него была очевидна вина "быховцев", -- вся эта лживая аргументация имела успех. Я был в ударе, в Совете уже доверяли мне, и, как ни печально, речь моя прошла под одобрительные возгласы и аплодисменты.
   -- Конечно, товарищи, силы наши и Корнилова неравны, -закончил я. -У него четыре конных сотни, у нас в Быхове всего один взвод верного Совету батальона. Но текинцы не укомплектованы и по численному составу их сотня не превышает взвода "георгиевцеа". Если мы подошлем в Быхов еще три взвода "георгиевского" батальона, то силы уравновесятся, и мы сможем спокойно спать -- ни Корнилову, ни остальным генералам не удастся уйти от суда...
  
   Мое половинчатое предложение было на беду принято. Керенский в этот день находился в Ставке; решено было, чтобы три тут же выбранных делегата, в том числе и я, немедленно прошли в штаб верховного главнокомандующего и вручили ему принятую Советом резолюцию. Ответ Керенского делегаты должны были доложить собранию, решившему не расходиться.
   Добравшись до Ставки, мы прошли в ту самую комнату, в которой я жил по приезде в Могилев. Теперь ее занимал "генерал для поручений" при Керенском, артиллерийский полковник Левицкий, один из моих учеников по Академии генерального штаба.
   Рассказав Левицкому о решении Совета и показав принятую резолюцию, я попросил доложить Керенскому о нашем приходе.
   -- Господин верховный главнокомандующий отдыхает, и будить его я не осмеливаюсь, -- зашипел на меня Левицкий, и странно было видеть, как офицер генерального штаба в погоне за мифической карьерой пресмыкается перед выскочкой-адвокатом.
  
   Я продолжал настаивать и мы долго бы еще препирались, если бы Левицкий, пробежав куда-то в глубь здания и тотчас же вернувшись, не сказал тоном опытного царедворца:
   -- Господин верховный главнокомандующий заболел и принять вас не сможет...
   Я вручил Левицкому для передачи "главковерху" резолюцию Совета и предупредил, что за ответом мы придем завтра к десяти утра.
   Солдаты вышли, я замешкался в комнате, и Левицкий, чтобы сгладить неприятное впечатление, доверительно шепнул мне:
   -- Это все, ваше превосходительство, после вчерашнего ужина. И выпивона. У меня самого, знаете, голова раскалывается...
  
   Догнав своих товарищей по делегации, я вернулся в думу и доложил все еще заседавшему Совету о результатах посещения Ставки. Порядком уставшее собрание решило поручить Исполкому добиться ответа от Керенского и разошлось.
   Никакого ответа Керенский, конечно, не дал и предпочел, как это делал всегда, исчезнуть из Могилева.
  
   Позже в своих мемуарах он переоценил эту скромную мою попытку упорядочить охрану Быховской "тюрьмы".
   "Не могу не вспомнить,- писал он, -- что в Быховской тюрьме все время, пока я был главковерхом, генерала Корнилова охраняли не только солдаты, но и его личный конвой из текинцев, тех самых, вместе с которыми и с пулеметами он приезжал ко мне в Зимний дворец. Такая двойная охрана была создана председателем следственной комиссии для того, чтобы сторожить Корнилова не только от побега, но и от солдатского самосуда. Помню, как настойчиво травила меня за это левая пресса и как будущий попуститель дикой расправы с Духониным генерал Бонч-Бруевич являлся ко мне во главе депутации от местного "совдепа" с требованием "убрать текинцев из Быхова" и усилить охрану Корнилова. Я был возмущен такой ролью генерала русской службы. Я хотел убрать его из Ставки, но чистый и честный Духонин заступился за него. Такова судьба!" -- глубокомысленно заключил бывший "главковерх", переврав все, что было, и не поняв того, что в этом случае я действовал, увы, не в интересах приближавшегося Октября.
   Приписал мне заслуги, которых у меня не было, и генерал Деникин.
   "Переведенный в Ставку большевистский генерал Бонч-Бруевич,- рассказывал он, -- назначенный начальником могилевского гарнизона, на первом же заседании местного Совета солдатских и рабочих депутатов сказал зажигательную речь, потребовав удаления текинцев и перевода быховцев в могилевскую тюрьму и с этим требованием во главе депутации явился к Керенскому..."
  
   Деникина я знал еще поручиком, когда в 1895 году был в одном с ним классе в Академии генерального штаба. Он и тогда был беспринципным и бестактным человеком, с большим сумбуром в голове и редким служебным честолюбием, и мне понятно, что поведение мое в предоктябрьские дни он изобразил с наибольшей для себя выгодой -- вот, мол, от какой опасности ушел.
   Переврал все и Керенский -- ему мучительно хотелось представить себя спасителем обманутого им Корнилова.
   Но правда остается правдой, сколько бы ее ни искажали и ни заглушали. И я счастлив, что сейчас на склоне лет могу рассказать ее моему взыскательному читателю.
  

М. Д. Бонч-Бруевич

(Фрагменты из книги "Вся власть Советам!")

  
   См. далее...
  
   0x01 graphic
  
   Информация к размышлению
  
   Верою спасется Россия   40k   "Фрагмент" Политика. Размещен: 30/10/2015, изменен: 30/10/2015. 41k. Статистика.
   Архимед требовал, чтобы уму дала точку опоры, и он брался переворотить мир. Иисус Христос установил такую точку и при посредством ее возобновить лице земли. Это - вера, о которой Он Сам говорил, что кто будет иметь ее с зерном горчичного, тому возможно будет перестраивать горы (Мф. 17, 20).
   Иллюстрации/приложения: 4 шт.
  
  
  
  
   Одиночество власти   55k   "Фрагмент" Политика. Размещен: 11/09/2015, изменен: 11/09/2015. 55k. Статистика.
   Временная власть победила, но ... армия осталась без вождей, да и сама власть чувствовала себя достаточно "независимой" и "неограниченной"... в пределах Зимнего дворца. В стране творилось нечто невообразимое. Газеты того времени переполнены ежедневными сообщениями с мест, под много говорящими заголовками: Анархия, Беспорядки, Погромы, Самосуды и т. д. Наступила "политика парадоксов" и глубочайший переворот в психологии русского народа...
   Иллюстрации/приложения: 4 шт.
  
  
   Измена святыни России   51k   "Фрагмент" Политика. Размещен: 19/08/2015, изменен: 19/08/2015. 51k. Статистика.
   Один демагог-поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм - это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для... Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризовано и молчало. Но почему тысячи русских православных людей отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни? (Деникин)
   Иллюстрации/приложения: 6 шт.
  
  
   Рыцарство особого рода   32k   "Фрагмент" Политика. Размещен: 07/07/2015, изменен: 07/07/2015. 32k. Статистика.
   У великого князя его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность. Главнокомандующий он ни за что не принял бы участия ни в каком перевороте или противодействии, если бы предприятие угрожало его жизни и не имело абсолютных шансов на успех; при больших несчастьях он или впадал в панику или бросался плыть по течению, как это не раз случалось во время войны и в начале революции.
   Иллюстрации/приложения: 3 шт.
  
   Русский Мальстрим 136k "Фрагмент" Политика. Размещен: 26/04/2015, изменен: 26/04/2015. 136k. Статистика.
   Природа не терпит пустоты. В образовавшиеся политические ямы, в эти водовороты сепаратистской анархии хлынет человеческая порочность. Будут появляться все новые жадные, жестокие и бессовестные "псевдогенералы", добывать себе "субсидии" за границей и начинать новую резню. Но: не хороните РУССКИЙ НАРОД преждевременно! Придет исторический час, ОН восстанет из мнимого гроба и потребует назад свои права! (И. Ильин)
   Иллюстрации/приложения: 19 шт.
   http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/russkijmalxstrim.shtml
  
  
   Г.К.Ч.П.: прошлое и будущее... 41k "Фрагмент" Политика. Размещен: 25/04/2015, изменен: 25/04/2015. 41k. Статистика.
   Сила, мобильная и бесшабашная, основная масса революции - это молодежь. Таких легко поднять с места, нетрудно бросить в сражение, так как у нее нет еще развитого инстинкта самосохранения, но зато много энергии, силы и безрассудства. Они действуют против Закона, против власти, против родных и близких ...
   Иллюстрации/приложения: 11 шт.
   http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/gkchp.shtml
  
  
   Предписано очернить армию 50k "Фрагмент" Политика. Размещен: 24/04/2015, изменен: 24/04/2015. 50k. Статистика.
   Вооруженные силы - это хрупкий организм, который разрушается не от пушек и натиска вражеских войск, а от ползучей и вредной идеологии. Чтобы не разрушить этот хрупкий организм, офицерство должно быть одето в броню умной идеологии, продуманной политики, надежного права, широкого социального обеспечения и высокого материального благополучия.
   Иллюстрации/приложения: 13 шт.
   http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/predpisanoochernitxarmiju.shtml
  
  
  
  
  

ИСПОВЕДАЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826--1889):

  
   Он воевал с "подлой средой" и на служебном поприще, получив про­звище "вице-Робеспьера", но главный его поединок с нею разыгрывался в литературе, на страницах его многочисленных произведений, складывав­шихся в поразительно рельефную картину пореформенной России, где, по известному толстовскому выражению, "все... переворотилось и только укладывается".
   Градо­начальники выглядят каким-то чудовищным наростом на теле страны и на­рода (характерны уже сами фамилии некоторых: Бородавкин, Прыщ; заме­тим, кстати, что фамилия страшнейшего Угрюм-Бурчеева созвучна вполне реальной: Аракчеев!). Но беда еще в том, что "изумительное" разнообразив "примеров спасительной строгости", которыми изобиловала глуповская ис­тория, привело к тому, что у множества обычных, нормальных людей, по выражению писателя, "природные их свойства обросли массой наносных атомов, за которыми почти ничего не видно": "трепетом" перед началь­ством, привычкой к безгласности и бесправию и т. п.
  

0x01 graphic

  

"Исцеление слепорожденного"

Художник Худояров Василий Павлович (1829--1892)

  

 Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023