ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева

Каменев Анатолий Иванович
"Где не достанет меч, туда проникало кадило жреца"...

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения]
 Ваша оценка:


де не достанет меч, туда проникало кадило жреца"...

0x01 graphic

  

Обложка сатирического журнала "Жупел" за 1905 год

Художник Иван Билибин.

  

"И Господь одожди на Содом и Гоморр жупел, и огнь от Господа с небесе"

(И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба).

Быт.19:24

  
  

Героизм и подвижничество

(Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции)

С.Н. Булгаков

  
   Россия пережила революцию.
   Эта революция не дала того, чего от нее ожидали.
  
   <···>
  
   Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии.
   Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые так для нее необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремотой.
  
  -- Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрублением нравов, пошла положительно назад.
  
   Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изданий.
  
   Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России.
  
   И, во всяком случае, теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько простодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества.
  
   Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности; не посчитавшись с этим историческим опытом, с историческими уроками революции, нельзя делать никакого утверждения о России, нельзя повторять задов ни славянофильских, ни западнических.
  
   После кризиса политического наступил и кризис духовный, требующий глубокого, сосредоточенного раздумья, самоуглубления, самопроверки, самокритики.
  
   Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться, прежде всего, и, больше всего, в готовности и способности учиться у истории.
  
   Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющее условие духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвящая неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни в тайной надежде на новый "подъем настроения", стихийный, случайный, неосмысленный.
  
   Вдумываясь в пережитое нами за последние годы, нельзя не видеть во всем этом историческую случайность или одну лишь игру стихийных сил.
   Здесь произнесен был исторический суд, была сделана оценка различным участникам исторической драмы, подведен итог целой исторической эпохи.
  
   "Освободительное движение" не привело к тем результатам, к которым должно было привести, не внесло примирения, обновления, не привело пока к укреплению государственности (хотя и оставило росток для будущего - Государственную Думу) и к подъему народного хозяйства не потому только, что оно оказалось слишком слабо для борьбы с темными силами истории, нет, оно и потому еще не могло победить, что и само оказалось не на высоте задачи, само страдало слабостью от внутренних противоречий.
  
   Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но созидательные сила оказались далеко слабее разрушительных.
   У многих в душе отложилось это горькое сознание, как самый общий итог пережитого.
   Следует ли замалчивать это сознание и не лучше ли его высказать, чтобы задаться вопросом, отчего это так?..
  
   Мне приходилось уже печатно выражать мнение, что русская революция была интеллигентской.
   Руководящим духовным двигателем ее была наша интеллигенция, со своим мировоззрением, навыками, вкусами, даже социальными замашками. Сами интеллигенты этого, конечно, не признают - на то они и интеллигенты,- и будут, каждый в соответствии своему катехизису, называть тот или другой общественный класс в качестве единственного двигателя революции.
  
   Не оспаривая того, что без целой совокупности исторических обстоятельств ( в ряду которых первое место занимает, конечно, несчастная война) и без наличности весьма серьезных жизненных интересов разных общественных классов и групп не удалось бы их сдвинуть с места и вовлечь в состояние брожения, мы все-таки настаиваем, что весь идейный багаж, все духовное оборудование вместе с передовыми бойцами, застрельщиками, агитаторами, пропагандистами был дан революции интеллигенцией.
  
   Она духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции.
  
   В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, и, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией.
  
   Душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности.
  
   Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна наша интеллигенция.
  
   Она есть то прорубленное окно Петром в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный и ядовитый.
   Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то, как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь огромна и устрашающе ее историческая ответственность пред будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!
  
   Вот почему для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции, и вместе с тем нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия, столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волей, ибо в противном случае интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию.
  
   Многие в России после революции и в результате ее опыта испытали острое разочарование в интеллигенции и ее исторической годности, в ее неудачах увидели вместе с тем и несостоятельность интеллигенции.
  
   Революция обнажила, подчеркнула, усилила такие стороны ее духовного облика, которые до нее во всем значении угадывались лишь немногими (и, прежде всего, Достоевским), она оказалась как бы духовным зеркалом для всей России и особенно для ее интеллигенции.
  
   Замалчивать эти черты теперь было бы не только непозволительно, но и прямо преступно.
   Ибо на чем же и может основываться теперь вся наша надежда, если не на том, что годы общественного уныния окажутся вместе с тем и годами спасительного покаяния, в котором возродятся силы духовные и воспитаются новые люди, новые работники на русской ниве.
  
  -- Обновиться же Россия не может, не обновив (вместе со многими другими) прежде всего и свою интеллигенцию.
  
   И говорить об этом громко и открыто есть долг убеждения и патриотизма.
   Критическое отношение к некоторым сторонам духовного облика русской интеллигенции отнюдь не связано даже с каким-либо одним определенным мировоззрением, ей наиболее чуждым.
   Люди разных мировоззрений, далеких между собою, могут объединиться на этом отношении и это лучше всего показывает, что для подобной самокритики пришло действительное время и она отвечает жизненной потребности хотя бы некоторой части самой же интеллигенции.
  
   Характер русской интеллигенции вообще складывался под влиянием двух основных факторов, внешнего и внутреннего.
  
   Первым является непрерывное и беспощадное давление на нее полицейского пресса, способного расплющить, совершенно уничтожить более слабую духом группу, и то, что она сохранила жизнь и энергию и под этим прессом. свидетельствует, во всяком случае, о совершенно исключительном ее мужестве и жизнеспособности.
   Изолированная от жизни, в которую ставила интеллигенцию вся атмосфера старого режима, усиливала черты "подпольной" психологии, и без того свойственные ее духовному облику и до известной степени оправдывая ее политический моноидеизм ("Ганнибалову клятву" борьбы с самодержавием) и затрудняла возможность разностороннего духовного развития.
   Такая возможность и такая потребность могут народиться только теперь, и в этом, во всяком случае, нельзя не видеть духовного приобретения освободительного движения.
  
   Вторым, внутренним фактором, определяющим характер нашей интеллигенции, является ее особое мировоззрение и связанный с ним ее духовный склад.
  
   Характеристике и критике этого мировоззрения всецело и будет посвящен этот очерк.
  
   Я не могу не видеть самой основной особенности интеллигенции в ее отношении к религии. Нельзя понять также и основных особенностей русской революции, если не держать в центре внимания этого отношения интеллигенции к религии.
   Но и историческое будущее России также стягивается в решении вопроса, как самоопределится интеллигенция в отношении к религии, останется ли она в прежнем состоянии, или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная революция в умах и сердцах.
  
   Многократно указывалось (вслед за Достоевским), что в духовном облике русской интеллигенции имеются черты религиозности, иногда приближающиеся даже к христианской, свойства эти воспитывались, прежде всего, ее внешними историческими судьбами, с одной стороны, правительственными преследованиями, создававшими в ней самочувствие мученичества и исповедничества, с другой - насильственной оторванностью от жизни, развивавшей мечтательность, иногда простодушие, утопизм, вообще недостаточное чувство действительности.
  
   В связи с этим находится та ее черта, что ей остается психологически чуждым - хотя, впрочем, может быть, только пока - прочно сложившийся, "мещанский" уклад жизни Зап. Европы, с его повседневными добродетелями, с его трудовым интенсивным хозяйством, но и с его бескрылостью, ограниченностью.
  
   Классовое выражение духовного столкновения русского интеллигента с европейским мещанством мы имеем в сочинениях Герцена
  
   Сродные настроения не раз выражались и в новейшей русской литературе.
   Законченность, прикрепленность к земле, духовная ползучесть этого быта претит русскому интеллигенту, хотя все мы знаем, насколько ему нужно учиться. по крайней мере технике жизни и труда у западного человека.
  
   В свою очередь, и западной буржуазии отвратительна и непонятна это бродячая Русь, эмигрантская вольница, питающаяся еще вдохновениями Стеньки Разина и Емельки Пугачева, хотя бы и переведенными на современный язык, и в последние революционные годы этот духовный антагонизм достиг, по-видимому, наибольшего напряжения.
  
   Если мы попробуем разложить эту "антибуржуазность" русской интеллигенции, то она окажется mixtum compositum, составленным из очень различных элементов. Есть здесь и доля наследственного барства, свободного в ряде поколений от забот о хлебе насущном и вообще от будничной, "мещанской" стороны жизни. Есть значительная доза просто некультурности, непривычки к упорному, дисциплинированному труду и размеренному укладу жизни.
   Но есть, несомненно, и некоторая, впрочем, может быть, и не столь большая, доза бессознательно-религиозного отвращения к духовному мещанству, к "царству от мира сего", к успокоенному самодовольству.
  
   Известная неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божием, о грядущем царстве правды (под разными социалистическими псевдонимами ) и затем стремление к спасению человека - если не от греха, то от страданий - составляют, как известно, низменные и отличительные особенности русской интеллигенции.
  
   Боль от дисгармонии жизни и стремление к ее преодолению отличают и наиболее крупных писателей-интеллигентов (Гл. Успенский, Гаршин). В этом стремлении к Грядущему Граду, перед которым бледнеет земная действительность, интеллигенция сохранила, быть может, в наиболее распознаваемой форме черты утраченной церковности.
   Сколько раз во II Государственной Думе в бурных речах атеистического левого блока мне слышалось - странно сказать! - отзвуки психологии православия, вдруг обнаружилось влияние его духовной прививки.
  
   Вообще душевными навыками, воспитанными Церковью, объясняется и не одна из лучших черт русской интеллигенции, которые она утрачивает по мере своего удаления от Церкви, например, некоторый пуританизм, ригористические нравы, своеобразный аскетизм, строгость личной жизни; такие, например, вожди русской интеллигенции, как Добролюбов и Чернышевский (оба семинаристы, воспитанные в религиозных семьях духовных лиц), сохраняют почти нетронутым свой прежний нравственный облик, который, однако же, постепенно утрачивают их исторические дети и внуки. Христианские черты, воспринятые помимо ведома и воли окружающей среды, от семьи, от няни, из всей духовной атмосферы, проникнутой церковными воззрениями и обычаями. просвечивают в духовном облике лучших и крупнейших деятелей русской революции.
  
   <···>
  
   Русской интеллигенции, особенно в прежних поколениях, свойственно также чувство виновности перед народом, это своего рода "социальное покаяние", конечно, не перед Богом, но перед "народом" или "пролетариатом".
  
   Хотя эти чувства "кающегося дворянина" по своему историческому происхождению тоже имеют некоторый социальный привкус барства, но и они накладывают отпечаток особой углубленности и страдания на лице интеллигенции. К этому надо еще присоединить ее жертвенность, неизменную готовность на жертвы у лучших ее представителей и даже искания их. Какова бы ни была психология этой жертвенности, но и она укрепляет ту неотмирность интеллигенции, которая делает ее облик столь чуждым мещанству и придает ему черты религиозности.
  
   И, тем не менее, несмотря на все это, известно, что нет интеллигенции более атеистической, чем русская.
  
  -- Атеизм есть общая вера, в которую крещаются вступающие в лоно церкви интеллигентски-гуманистической, и не только из образованного класса, но и из народа.
  
   И так повелось изначала, еще с духовного отца русской интеллигенции Белинского. И как всякая среда вырабатывает свои привычки, свои верования, так и традиционный атеизм русской интеллигенции сделался как бы самой собою разумеющеюся ее особенностью, о которой даже не говорят, признаком хорошего тона. Известная образованность, просвещенность есть в глазах нашей интеллигенции синоним религиозного индифферентизма и отрицания.
  
   Об этом нет споров среди фракций, партий, "направлений",это все их объединяет.
   Этим пропитана насквозь, до дна, скудная интеллигентская культура, с ее газетами, журналами, направлениями, программами, нравами, предрассудками, подобно тому, как дыханием окисляется кровь, распространяющаяся потом по всему организму. Нет более важного факта в истории русского просвещения, чем этот. И вместе с тем приходится признать, что русский атеизм отнюдь не является сознательным отрицанием, но есть плод сложной, мучительной и продолжительной работы ума, сердца и воли, итог личной жизни.
  
   Нет, он берет чаще всего на веру и сохраняет эти черты наивной религиозной веры, только наизнанку, и это не изменяется вследствие того, что он принимает воинствующие, догматические, наукообразные формы. Эта вера берет в основу ряд некритических, непроверенных и в своей догматической форме, конечно, неправильный утверждений, именно, что наука компетентна окончательно разрешить и вопросы религии и притом разрешает их в отрицательном смысле; к этому присоединяется еще подозрительное отношение к философии, особенно метафизике, тоже заранее отвергнутой и осужденной.
  
   Веру эту разделяют и ученые, и неученые, и старые, и молодые.
   Она усвояется в отроческом возрасте, который биографически наступает, конечно, для одних ранее, для других позже. В этом возрасте обыкновенно легко и даже естественно воспринимается отрицание религии, тотчас же заменяемой верой в науку, в прогресс. Наша интеллигенция, раз став на эту почву, в большинстве случаев всю жизнь так и остается при этой вере, считая эти вопросы уже достаточно разъясненными и окончательно порешенными, загипнотизированная всеобщим единодушием в этом мнении.
  
   Отроки становятся зрелыми мужами, иные из них приобретают серьезные научные знания, делаются видными специалистами, и в таком случае они бросают на чашку весов в пользу отрочески уверованного, догматически воспринятого на школьной скамье атеизма свой авторитет ученых специалистов, хотя бы в области этих вопросов они были бы нисколько не более авторитетны нежели каждый мыслящий и чувствующий человек. Таким образом, складывается духовная атмосфера и в нашей высшей школе,где формируется подрастающая интеллигенция..
  
   И поразительно, сколько мало впечатления производили на русскую интеллигенцию люди глубокой образованности, ума, гения, когда они звали ее к религиозному углублению, к пробуждению от догматической спячки, как мало замечены были наши религиозные мыслители и писатели-славянофилы, Вл. Соловье, Бухарев, кн. С. Трубецкой и др., как глуха оставалась наша интеллигенция к религиозной проповеди Достоевского и даже Л.Н. Толстого, несмотря на внешний культ его имени.
  
   <···>
   Отчего это так случилось, что наша интеллигенция усвоила себе с такой легкостью именно догматы просветительства? Для этого может быть указано много исторических причин, но в известной степени отбор этот был и свободным делом самой интеллигенции, за которое она постольку и ответственна перед родиной и историей.
  
   Во всяком случае, благодаря этому разрывается связь времен в русском просвещении, и этим разрывом духовно больна наша родина.
  
  
  
   Отбрасывая христианство и устанавливаемые им нормы жизни, вместе с атеизмом или, лучше сказать, вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает догматы религии человекобожества, в каком-то из вариантов, выработанных западноевропейским просветительством ( и притом еще в упрощенной азбучной форме).
  
   Основным догматом ее, свойственным всем ее вариантам, является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека,но вместе с тем механистическое его понимание.
   Так как все зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития и потому нет ни личной вины, ни личной ответственности, то вся задача общественного устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств, конечно, внешними же реформами.
  
   Отрицая Проведение и какой-либо изначальный план, осуществляющийся в истории, человек ставит себя на место Проведения и в себе видит своего спасителя.
   Этой самооценке не препятствует и явно противоречащее ей механистическое, иногда грубо материалистическое понимание исторического прогресса, которое сводит его к деятельности стихийных сил (как в экономическом материализме); человек остается все-таки единственным разумным, сознательным агентом, своим собственными проведением.
  
  
   Такое настроение на Западе, где оно появилось уже в эпоху культурного расцвета, почувствованной мощи человека, психологически окрашено чувством культурного самодовольства разбогатевшего буржуа....
  
   Но на Западе это человекобожество... давно уже стало... ручным и спокойным, как и европейский социализм. Во всяком случае, оно бессильно пока расшатать (хотя с медленной неуклонностью и делает это) трудовые устои европейской культуры, духовное здоровье европейских народов.
  
   Вековая традиция и историческая дисциплина труда практически еще побеждает разлагающее влияние самообожения.
  
   Иначе в России при наступившем здесь разрыве связи исторических времен. Религия человекобожества и ее сущность - самообожение в России были приняты не только с юношеским пылом, но и с отроческим неведением жизни и своих сил, получили почти горячечные формы.
  
   Вдохновляясь ею интеллигенция наша почувствовала себя призванной сыграть роли Проведения относительно своей родины.
   Она сознавала себя единственной носительницей света и европейской образованности в этой стране, где все, казалось ей, было охвачено непроглядной тьмой, все было столь варварским и чуждым.
   Она признала себя духовным ее опекуном и решила ее спасти, как понимала и как умела.
  
   Интеллигенция стала по отношению к русской истории и современности в позицию героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою самооценку.
  
   Героизм - вот то слово, которое выражает, по моему мнению, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообожения.
   Вся экономия ее душевных сил основана на этом самочувствии.
  
   Изолированное положение в стране, его оторванность от почвы, суровая историческая среда, отсутствие серьезных знаний и исторического опыта взвинчивали психологию этого героизма.
  
   Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза, с явно истерическим оттенком.
   Россия должна быть спасена, и спасителем ее может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности, и помимо его нет спасителя и нет спасения.
  
   Ничто так не утверждает психологии героизма, как внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями, опасность и даже погибель.
   И - мы знаем - русская история не скупилась на это, русская интеллигенция развивалась и росла в атмосфере непрерывного мученичества, и нельзя не преклониться перед святыней страдания русской интеллигенции. Но в преклонении перед этими страданиями в их необъятном прошлом и тяжелом настоящем,перед "крестом" вольным или произвольным, не заставит молчать о том, что все-таки остается истиной, о чем нельзя молчать хотя бы во имя пиетета перед мартирологом интеллигенции.
  
   Итак, страдания и гонения больше всего канонизируют героя и в его собственных глазах, и для окружающих.
  
   И так как вследствие печальных особенностей русской жизни эта участь постигает нередко уже в юном возрасте, то и самосознание это тоже появляется рано, и дальнейшая жизнь тогда является лишь последовательным развитием в принятом направлении.
  
   В литературе и из собственных наблюдений каждый без труда найдет много примеров тому, как, с одной стороны, полицейский режим калечит людей, лишая их возможности полезного труда,и как, с другой стороны, он содействует выработке особого духовного аристократизма, так сказать патентованного героизма у его жертвы.
  
   Горько думать, как много отраженного влияния полицейского режима в психологии русского интеллигентского героизма, как велико было его влияние не на внешние только судьбы людей, но и на их души, на их мировоззрение. Во всяком случае, влияния западного просветительства, религии человекобожества и самообожения нашли в русских условиях жизни неожиданного, но могучего союзника. Если юный интеллигент -скажем, студент или курсистка - еще имею сомнение в том, что он созрел для исторической миссии спасителя человечества, то признание этой зрелости со стороны м. вн. д. обычно устранять эти сомнения.
  
   Превращение русского юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по внутренней работе, требующий для этого, есть несложный,большей частью кратковременный процесс усвоения некоторых догматов религии человекобожества... В дальнейшем развитии страдания, озлобление вследствие жестокости властей,тяжелые жертвы, потери довершают выработку этого типа, которому тогда уже может быть свойственно что угодно, только не сомнения в своей миссии.
  
   Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта - быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа.
   Для него необходимость (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум.
  
   Максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма, с такой поразительной ясностью обнаруживающаяся в годину русской революции.
   Это - не принадлежность какой-либо одной партии, нет - это самая душа героизма, ибо герой вообще не мирится на малом. Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда его не увидит, в мыслях он занят только им. Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор в светлую точку на краю исторического горизонта, Такой максимализм имеет признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает фанатизм, глухой к голосу жизни.
  
   Этим дается ответ и на тот исторический вопрос, почему в революции торжествовали самые крайние направления, причем непосредственные задачи момента определялись все максимальнее и максимальнее (вплоть до осуществления социальной республики или анархии). Отчего эти более крайние и явно безумные направления становились все сильнее и при всеобщем полевении нашего трусливого и пассивного общества, легко подчиняющегося силе, оттесняли собою все более умеренное...
  
   Каждый герой имеет свой способ спасения человечества, должен выработать свою программу. Обычно для этого принимается одна из программ политических партий или фракций, которая. не различаясь в своих целях..., разнятся в своих путях и средствах.
  
   <···>
  
   Хотя все чувствуют себя героями, одинаково призванными быть провидцами и спасителями, но они не сходятся в способах и путях этого спасения.. И так как при программных разногласиях в действительности затрагиваются самые центральные струны души, то партийные раздоры становятся совершенно неустранимыми. Интеллигенция, страдающая "якобинизмом", стремящаяся к "захвату власти". к "диктатуре" во имя спасения народа разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции,и это чувствуется тем острее, чем выше поднимается температура героизма.
  
   Нетерпимость и взаимные распри суть настолько известные черты нашей партийной интеллигенции, что об этом достаточно лишь упомянуть.
   С интеллигентским движением происходит нечто вроде самоотравления.
   Из самого существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект воздействия - спасаемый народ или человечество, между тем герой - личный или коллективный - мыслится всегда лишь в единственном числе.
   Если же героев и героических средств оказывается несколько, то соперничество и рознь неизбежны,ибо невозможно несколько "диктатур" зараз.
   Героизм, как общераспространенное мироотношение,есть начало не собирающее, но разъединяющее, он создает не сотрудников, но соперников.
  
   Наша интеллигенция, поголовно стремящаяся к коллективизму, к возможной соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собою нечто антисоборное, антиколлективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения.
  
   Герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним в горделивую и вызывающую позу спасителя, и при всем своем стремлении к демократизму интеллигенция есть лишь разновидность духовного аристократизма, надменно противопоставляющая себя "обывателям".
  
   Кто жил в интеллигентских кругах, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости и пренебрежение к инакомыслящим и этот отвлеченный догматизм, в который отливается здесь всякое учение.
  
   Вследствие своего максимализма интеллигенция остается малодоступна и доводам исторического реализма и научного знания. Самый социализм остается для нее не собирательным понятием, обозначающим постепенное социально-экономическое преобразование, которое слагается из ряда частных и вполне конкретных форм,не "историческим движением", но надысторической "конечной целью" ( по терминологии известного спора с Бернштейном), до которой надо совершить исторический прыжок актом интеллигентского героизма.
  
   Отсюда недостаток чувства исторической действительности и геометрическая прямолинейность суждений и оценок, пресловутая их "принципиальность". Кажется, ни одно слово не вылетает так часто из уст интеллигента, как это, он обо всем судит прежде всего "принципиально", то есть на самом деле отвлеченно, не вникая в сложность действительности и тем самым нередко освобождая себя от трудности надлежащей оценки положения. Кому приходилось иметь дело с интеллигентами на работе, тому известно, как дорого обходится эта интеллигентская "принципиальная" непрактичность, приводящая к отцеживанию комара и поглощению верблюда.
  
   Этот же ее максимализм составляет величайшее препятствие к поднятию ее образованности именно в тех вопросах, которые она считает своею специальностью, в вопросах социальных, политических. Ибо если внушить себе, что цель и способ движения уже установлены, и притом "научно", то., конечно, ослабевает интерес к изучению посредствующих, ближайших звеньев. Сознательно или бессознательно, но интеллигенция живет в атмосфере ожидания социального чуда. всеобщего катаклизма, в эсхатологическом настроении.
  
   Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний, в максимальной степени воплощающих программу максимализма.
  
   Нужно что-то сдвинуть, совершит что-то свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь -такова заповедь героизма.
  
   Стать героем, а вместе и спасителем человечества можно героическим деянием, далеко выходящим за пределы обыденного долга.
   <···>
  
   Наибольшая возможность героических деяний, иррациональная "приподнятость настроения", экзальтированность, опьянение борьбой, создающее атмосферу некоторого героического авантюризма,- все это есть родная стихия героизма. Поэтому так велика сила революционного романтизма среди нашей интеллигенции, ее пресловутая "революционность".
  
   Не надо забывать, что понятие революции есть отрицательное, оно не имеет самостоятельного содержания, а характеризуется лишь отрицанием ею разрушаемого, поэтому пафос революции есть ненависть и разрушение.
  
   0x01 graphic
  
   Но еще один из крупнейших русских интеллигентов, Бакунин, формулировал ту мысль, что дух разрушающий есть вместе с тем и дух созидающий, и эта вера есть основной нерв психологии героизма. Она упрощает задачу исторического строительства, ибо при таком понимании для него требуются, прежде всего, крепкие мускулы и нервы, темперамент и смелость, и, обозревая хронику русской революции, не раз вспоминаешь об этом понимании...
  
   Справка:
  
  -- Михаил Александрович Баку­нин -- после окончания Петербургского артиллерийского учи­лища, последующей службы в армии и выхода в отставку, Бакунин поселился в Москве. В 1840 г. вышла первая, высоко оценен­ная критиками статья Бакунина "О философии". В том же году Бакунин уехал за границу, где некоторое время учился в Берлинском университете. Включившись в общественно-полити­ческую деятельность, он установил контакт с П. Прудоном, К. Марксом, Ф. Энгельсом.
  -- Активный участник революции 1848-1849 гг., Бакунин судами Саксо­нии и Австрии был дважды приговорен к смертной казни. В 1851 г. он был выдан Австрией правительству Николая I. Отбыв заключение, в 1857 г. Бакунин был сослан в Сибирь на поселение, откуда бежал через 4 года и вновь включился в западноевропейское революционное движение
  -- В 1864 г. Бакунин вступил в Международное товарищество рабочих, работу которого пытался направить в русло анархизма.
  -- В 1872 г. на Гаагском конгрессе Бакунин был исключен из рядов Интернационала.
  -- А в следующем году вышел в свет главный труд жизни Бакунина "Государственность и анархия". Здесь в наиболее разверну­том виде представлены идеи анархизма, призывающего к установлению безгосударственного общественного самоуправления.
  
   Психологии интеллигентского героизма наиболее импонируют такие общественные группы и положения, для которых он наиболее естественен во всей последовательности прямолинейного максимализма. Наиболее благоприятную комбинацию этих условий представляет у нас учащаяся молодежь.
  
   Благодаря молодости с ее физиономией и психологией, недостатку жизненного опыта и научных знаний, заменяемым пылкостью и самоуверенностью, благодаря привилегированности социального положения, не доходящего, однако, до буржуазной замкнутости западного студенчества, наша молодежь выражает с наибольшей полнотой тип героического максимализма.
  
   И если в христианстве старчество является естественным воплощением духовного опыта и руководительства, то среди нашей интеллигенции такую роль естественно заняла учащаяся молодежь.
  
   Духовная пэдократия (господство детей - А.К.) - есть величайшее зло нашего общества...
   Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения "учащейся молодежи" оказываются руководящими для старейших, перевертывают вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для старших, и для младших.
  
   <···>
   Отсюда то глубоко прискорбное и привычное равнодушие и, что гораздо хуже, молчаливое или даже открытое ободрение, с которым у нас смотрят, как наша молодежь, без знаний, без опыта, но с зарядом интеллигентского героизма берется за серьезные, опасные по своим последствия социальные опыты и, конечно, этой своей деятельностью только усиливает реакцию.
  
   <···>
   Каждый возраст имеет свои преимущества, и их особенно много имеет молодежь с таящимися в ней силами.
   Кто радеет о будущем, тот больше всего озабочен молодым поколением.
   Но находиться от него в духовной зависимости, заискивать перед ним, прислушиваться к его мнению, брать его за критерий - это свидетельствует о духовной слабости общества. Во всяком случае, остается сигнатурой целой исторической полосы и всего душевного уклада интеллигентского героизма, что идеал христианского святого, подвижника здесь сменился образом революционного студента.
  
  
   С максимализмом целей связан и максимализм средств, так прискорбно проявившийся в последние годы. В этой неразборчивости средств, в этом героическом "все позволено" (предуказанном Достоевским еще в "Преступлении и наказании" и в "Бесах" ) сказывается в наибольшей степени человекобожеская природа интеллигентского героизма, присущее ему самообожение, поставление себя вместо Бога, вместо Проведения, и это не только в целях и планах, но и путях и средствах осуществления.
  
   Я осуществляю свою идею и ради нее освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других. если это нужно для моей идеи.
  
  -- В каждом максималисте сидит такой маленький Наполеон от социализма или анархизма.
  
   Аморализм, или, по старому выражению, нигилизм, есть необходимое последствие самообожения, здесь подстерегает его опасность саморазложения, ждет неизбежный провал. И те горькие разочарования, которые многие пережили в революции, та неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства, массового террора, все это явилось не случайно, но было раскрытием тех духовных потенций, которые необходимо таятся в психологии самообожения.
  
   0x01 graphic
  
   Разоблачения, связанные с именем Азефа, раскрыли, как далеко можно идти при героическом максимализме эта неразборчивость в средствах, при которой перестаешь уже различать, где кончается революционер и начинается охранник или провокатор.
  
   Справка:
  
  -- Азеф Евно Фишелевич (I869-I9I8), один из основателей и лидеров партии эсеров, ее Боевой орг-ции, провокатор, с I893 секретный сотр. Деп. полиции.
  -- Руководитель ряда террористич. актов.
  -- В I90I-08 выдал полиции мн. эсеров. В I908 разоблачен В. Л. Бурцевым и скрылся.
  
  
   <···>
  
   Героическое "все позволено" незаметно подменяется просто беспринципностью во всем, что касается личной жизни, личного поведения, чем наполняются житейские будни. В этом заключается одна из важных причин, почему у нас при таком обилии героев так мало просто порядочных, дисциплинированных, трудоспособных людей...
   <···>
   Крайне непопулярны среди интеллигенции понятия личной нравственности, личного самоусовершенствования, выработки личности (и, наоборот, особенный, сакраментальный характер имеет слово общественный ).
  
   <···>
  
   Извращение личности, ложность самого идеала для ее развития есть коренная причина, из которой проистекают слабости и недостатки нашей интеллигенции, ее историческая несостоятельность. Интеллигенции нужно выправляться не извне, но изнутри, причем сделать это может только она сама свободным духовным подвигом, незримым, но вполне реальным.
  
  
   Своеобразная природа интеллигентского героизма выясняется для нас полнее, если сопоставить его с противоположным ему духовным обликом- христианского героизма или, точнее, христианского подвижничества, ибо герой в христианстве - подвижник. Основной различие здесь не столько внешнее, сколько внутренне, религиозное.
  
   Герой, ставящий себя в роль Проведения, благодаря этой духовной узурпации приписывает себе и большую ответственность, нежели может понести, и большие задачи, нежели человеку доступны. Христианский подвижник верит в Бога-Промыслителя, без воли Которого волос не падает с головы.
   <···>
  
   Благодаря этому он сразу освобождается от героической позы и притязаний. Его внимание сосредотачивается на его прямом деле, его действительных обязанностях и их строгом, неукоснительном исполнении.
  
   <···>
   Нет слова более непопулярного в интеллигентской среде, чем смирение, мало найдется понятий, которые подвергались бы большему непониманию и извращению, о которые так легко могла бы точить зубы интеллигентская демагогия... В то же время, смирение есть, по единогласному свидетельству Церкви, первая и основная христианская добродетель, но даже и вне христианства оно есть качество весьма ценное, свидетельствующее, во всяком случае, о высоком уровне духовного развития.
  
   Легко понять и интеллигенту, что, например, настоящий ученый, по мере углубления и расширения своих знаний, лишь острее чувствует бездну своего незнания, так как успехи знания сопровождаются для него увеличивающимся пониманием своего незнания, ростом интеллектуального смирения, как это и подтверждают биографии великих ученых. И наоборот, самоуверенное самодовольство или надежда достигнуть своими силами полного удовлетворяющего знания есть верный и непременный симптом научной незрелости или просто молодости.
  
   <···>
   Вследствие отсутствия идеала личности (точнее, его извращения), все, что касается религиозной культуры личности, ее выработки, дисциплины, неизбежно остается у интеллигенции в полной запущенности. У нее отсутствует те абсолютные нормы и ценности, которые для этой культуры необходимы и даются только в религии. И прежде всего отсутствует понятие греха и чувство греха, настолько, что слово грех звучит для интеллигентского уха так же почти дико и чуждо, как и смирение.
  
   Вся сила греха, мучительная его тяжесть, всесторонность и глубина его влияния на всю человеческую жизнь, словом - вся трагедия греховного состояния человека, исход из которой в предвечном плане Божием могла дать только Голгофа, все это остается вне поля сознания интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве, не выше греха. но ниже его сознания. Она уверовала, вместе с Руссо и со всем просветительством, что естественный человек добр по природе своей, и что учение о первородном грехе и коренной порче человеческой природы есть суеверный миф, который не имеет ничего соответствующего в нравственном опыте.
  
   Поэтому вообще никакой особой заботы о культуре личности (о столь презренном "самоусовершенствовании" ) быть не может и не должно, а вся энергия должна быть целиком расходуема на борьбу за улучшение среды. Объявляя личность всецело ее продуктом, этой же самой личности предлагают и улучшать эту среду, подобно барону Мюнхгаузену, вытаскивающему себя из болота за волосы.
  
   <···>
  
   Героический максимализм целиком проецируется вовне, в достижение внешних целей; относительно личной жизни, в не героического акта и всего с ним связанного, он оказывается минимализмом, то есть просто оставляет ее вне своего внимания. Отсюда и проистекает непригодность его для выработки устойчивой, дисциплинированной, работоспособной личности, держащейся на своих ногах, а не на волне общественной истерики, которая затем сменяется упадком.
  
   Весь тип интеллигенции определяется этим сочетанием минимализма и максимализма, при котором максимальные притязания могут выставляться при минимальной подготовке личности как в области науки, так и жизненного опыта и самодисциплины, что так рельефно выражается в противоестественной гегемонии учащейся молодежи, в нашей духовной пэдократии
  
   Иначе воспринимается мир христианским подвижничеством.
   Я не буду много останавливаться на выяснении того, что является целью мирового и исторического развития в атеистической и христианской вере: в первой - счастье последних поколений, торжествующих на костях и крови своих предков, однако, в свою очередь, тоже подлежащих неумолимому року смерти (не говоря уже о возможности стихийных бедствий), во второй - вера во всеобщее воскресение,новую землю и новое небо, когда "будет Бог все во всем".
  
   <···>
   Христианский герой или подвижник (по нашей, конечно, несколько условной терминологии), не ставя себе задач Проведения и не связывая, стало быть, со своим, да и чьим бы то ни было индивидуальным усилием судеб истории и человечества, в своей деятельности видит прежде всего исполнение своего долга пред Богом, Божьей заповеди, к нему обращенной.
   Ее он обязан исполнить с наибольшей полнотой. а равно проявить возможную энергию и самоотверженность при отыскании того, что составляет его дело и обязанность; в известном смысле он также должен стремиться к максимализму действий,но совершенно в ином смысле.
  
   Одно из наиболее обычных недоразумений относительно смирения... состоит в том, что христианское смирение. внутренний и незримый подвиг борьбы с самостью, со своеволием, с самообожением, истолковывается как внешняя пассивность, как примирение со злом, как бездействие и даже низкопоклонничество или же как неделание во внешнем смысле, причем христианское подвижничество смешивается с одною из многих его форм, хотя и весьма важною, именно - с монашеством.
  
   Но подвижничество, как внутреннее устроение личности, совместимо со всякой внешней деятельностью, поскольку оно не противоречит его принципам.
  
   <···>
   Христианское подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего я, аскеза духа. Если для героизма характерны вспышки, искания великих деяний, то здесь, напротив, нормой является ровность течения, "мерность", выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и выносливость - качества, как раз отсутствующие у интеллигенции. Верное исполнение своего долга, несение каждым своего креста, отвергнувшись себя (т.е. не во внешнем только смысле,но и еще более во внутреннем), с представлением всего остального Промыслу - вот черты истинного подвижничества.
  
   В монастырском обиходе есть прекрасное выражение для этой религиозно-практической идеи: послушание. Так называется всякое занятие, назначаемое иноку, все равно, будет ли это ученый труд или самая грубая физическая работа.
   <···>
  
   Оборотной стороной интеллигентского максимализма является историческая нетерпеливость, недостаток исторической трезвости, стремление вызвать социальное чудо, практическое отрицание теоретически исповедуемого эволюционизма. Напротив, дисциплина "послушания" должна содействовать выработке исторической трезвости, самообладания, выдержки; она учит нести историческое тягло, ярмо исторического послушания, она воспитывает чувство связи с прошлым и признательность этому прошлому, которое легко теперь забывают ради будущего, восстанавливает нравственную связь детей с отцами.
  
   Напротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам,отвращение к своему прошлому и его полное осуждение, историческая и нередко даже просто личная неблагодарность, узаконение духовной распри отцов и детей. Герой творит историю по своему плану, он как бы начинает из себя историю, рассматривая существующее как материал или пассивный объект для воздействия. Разрыв исторической связи в чувстве и воле становится при этом неизбежен.
  
   Проведенная параллель позволяет сделать общее заключение об отношении интеллигентского героизма и христианского подвижничества.
  
   При некотором внешнем сходстве между ними не существует никакого внутреннего родства, никакого хотя бы подпочвенного соприкосновения. Задача героизма- внешнее спасение человечества (точнее, будущей части его) своими силами, по своему плану, "во имя свое", герой - тот, кто в наибольшей степени осуществляет свою идею,хотя бы ломая ради нее жизнь, это -человекобог.
  
   Задача христианского подвижничества - превратить свою жизнь в незримое самоотречение, послушание, исполнить свой труд со всем напряжением, самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в нем и в себе самом лишь орудие Промысла. Христианский святой - тот, кто в наибольшей мере свою личную волю и всю свою эмпирическую личность непрерывным и неослабным подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ полноты этого проникновения - Богочеловек, пришедший "творить не свою волю, но пославшего Его Отца" и "грядущий во имя Господне".
  
   <···>
   В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского героизма. Каждый из нас, христиан из интеллигентов, глубоко находит у себя эту духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся в христианскую одежду и искренне принимающему свои интеллигентские переживания и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проявить себя в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой святости, нового революционного сознания неправде "исторической" церкви.
  
   <···>
   Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь перевоспитания личности. на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает лишь упорная самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех поприщах жизни: государственной - для осуществления "реформ", экономической - для поднятия народного хозяйства, культурной - для работы на пользу русского просвещения, церковной - для поднятия сил учащей церкви, ее клира и иерархии. Новые люди, если дождется их Россия, будут, конечно, искать и новых практических путей для своего служения и помимо существующих программ, и - я верю - они откроются их самоотверженному исканию.
  
  
   В своем отношении к народу, служение которому своею задачей ставит интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями - народопоклонничеством и духовного аристократизма.
  
   0x01 graphic

   А. И. Герцен.
  
   Потребность народопоклонничества в той или другой форме (в виде старого народничества, ведущего начало от Герцена и основанного на вере в социалистический дух русского народа, или в новейшей, марксистской форме, где вместо народа такие же свойства приписываются одной части его, именно "пролетариату" ) вытекает из самых основ интеллигентской веры.
   Но из нее же необходимостью вытекает и противоположное - высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания к "сознательности", непросвещенному и интеллигентском смысле слова.
   <···>
  
   Известен также и космополитизм русской интеллигенции.
   Воспитанный на отвлеченных схемах просветительства, интеллигент естественнее всего принимает позу маркиза Позы... и этот космополитизм пустоты, отсутствие здравого национального чувства, препятствующее и выработке национального самосознания, стоит в связи со всенародностью интеллигенции.
   <···>
  
   При своем космополитизме наша интеллигенция, конечно, сбрасывает с себя много трудностей, неизбежно возникающих при разработке национальных вопросов,но это покупается дорогою ценой омертвления целой стороны души, притом непосредственно обращенной к народу, и потому, между прочим, так легко эксплуатируется этот космополитизм представителями боевого, шовинистического национализма, у которых оказывается благодаря этому монополия патриотизма.
  
   Но глубочайшую пропасть между интеллигенцией и народом вырывает даже не это, поскольку это есть всего лишь производное различие; основным различием остается отношение к религии. Народное мировоззрение и духовный уклад определяются христианской верой. Как бы ни было далеко здесь расстояние между идеалом и действительностью, как бы ни был темен, непросвещен народ наш, но идеал его - Христос и Его учение, а норма - христианское подвижничество. Чем, как не подвижничеством, была вся история нашего народа, с давившей его сначала татарщиной, затем московской и петербургской государственностью, с этим многовековым историческим тяглом, стоянием на посту охраны западной цивилизации и от диких народов, и от песков Азии, в этом жестоком климате, с вечными голодовками, холодом, страданиями. Если народ наш мог вынести все это и сохранить свою душу. выйти живым, хотя бы и искалеченным, то это лишь потому, что он имел источник духовной силы в своей вере и в идеалах христианского подвижничества, составляющего основу его национального здоровья и жизненности.
  
   Подобно лампадам, теплившимся в иноческих обителях, куда на протяжении веков стекался народ ища нравственной поддержки и поучения, светили Руси эти идеалы, этот свет Христов, и, поскольку он обладает этим светом, народ наш - скажу это не обинуясь - при всей своей неграмотности просвещеннее своей интеллигенции. Но именно в этом-то центральном пункте ко всему, что касается веры народной, интеллигенция относилась и относится с полным непониманием и даже презрением.
  
   Поэтому и соприкосновение интеллигенции и народа есть, прежде всего, столкновение двух вер, двух религий, и влияние интеллигенции выражается прежде всего тем, что она, разрушая народную религию, разлагает и народную душу, сдвигает ее с незыблемых доселе вековых оснований.
   Но что же дает она взамен?
   Как сама она понимает задачи народного просвещения?
  
   Она понимает их просветительски, т.е. прежде всего как развитие ума и обогащение знаниями. Впрочем, за недостатком времени, возможности и, что еще важнее, образованности у самих просветителей эта задача заменяется догматическим изложением учений, господствующих в данное время в данной партии (все это, конечно, под маркой самой строгой научности), или же сообщением разрозненных знаний из разных областей.
  
   <···>
   Во всяком случае, задача просвещения в интеллигентском смысле ставится впереди первоначального обучения, т.е. сообщения элементарных знаний или просто грамотности. Для интеллигентских просветителей задачи эти связываются неразрывно с политическими и партийными задачами, для которых поверхностное просвещение есть только необходимое средство.
   <···>
   Ошибочно думает интеллигенция, чтобы русское просвещение и русская культура могли быть построены на атеизме как духовном основании, с полным пренебрежением религиозной культуры личности и с заменой всего этого простым сообщением знаний. Человеческая личность не есть только интеллект, но прежде всего воля,характер, и пренебрежение этим жестоко мстит за себя. Разрушение в народе вековых религиозно-нравственных устоев освобождает в нем темные стихии, которых так много в русской истории, глубоко отравленной злой татаршиной и инстинктами кочевников-завоевателей. В исторической душе русского народа всегда боролись заветы обители преп. Сергия и Запорожской Сечи или вольницы, наполнявшей полки самозванцев, Разина и Пугачева.
  
   <···>
   Интеллигентское просветительство одной стороной своего влияния пробуждает эти дремавшие инстинкты и возвращает Россию к хаотическому состоянию, ее обессиливающему и с таким трудностями и жертвами преодолевавшемуся ею в истории. Таковы уроки последних лет, мораль революции в народе.
  
   Отсюда понятны основные причины глубокой духовной распри, раздирающей Россию в новейшее время, раскол ее как бы на две несоединимые половины, на правый и левый блок, на черносотенство и красносотенство.
  
   <···>
   Русскому просвещению, служить которому призвана русская интеллигенция, приходится бороться с вековой татарщиной, глубоко въевшейся в разные стороны нашей жизни, с произволом бюрократического абсолютизма и государственной его непригодностью, ранее с крепостным правом, с институтом телесных наказаний, в настоящее время с институтом смертной казни, с грубостью нравов, вообще бороться за лучшие условия жизни. К этому сводится идеальное содержание так называемого освободительного движения, трудность и тяжесть которого приняла на свои плечи интеллигенция ив этой борьбе стяжала себе многочисленные мученические венцы.
  
   Но, к несчастью для русской жизни, эту борьбу она связала неразрывно со своим отрицательным мировоззрением. Поэтому для тех, кому дорого сокровище народной веры и кто чувствовал себя признанным его охранять - прежде всего, для людей церкви,- создалась необходимость борьбы с интеллигентскими взглядами на народ ради защиты его веры. <···>
  
  
   Из противоречий соткана душа русской интеллигенции, как и вся русская жизнь, и противоречивые чувства в себе возбуждает. Нельзя ее не любить, и нельзя от нее не отталкиваться.
  
   Наряду с чертами отрицательными, представляющими собою симптом некультурности, исторической незрелости и заставляющими стремиться к преодолению интеллигенции, в страдальческом ее облике просвечиваются черты духовной красоты, которые делают ее похожей на какой-то совсем особый, дорогой и нежный цветок, взращенный нашей суровой историей; как будто и сама она есть тот "красный цветок", напитавшийся от слез и крови, который виделся одному из благороднейших ее представителей, великому сердцем Гаршину.
  
   Справка:
  
  -- Гаршин Вс. Мих. (I855-88), рус. писатель. Для рассказов "Четыре дня" (I877), "Трус" (I879), "Художники" (I879), "Красный цветок" (I883), "Сигнал" (I887) и др. характерны обостренное восприятие социальной несправедливости, идея служения народу.
  
   Рядом с антихристовым началом в этой интеллигенции чувствуются и высшие религиозные потенции, новая историческая плоть, ждущая своего одухотворения. Это напряженное искание Града Божия, стремление к исполнению воли Божией на земле, как на небе, глубоко отличаются от влечений мещанской культуры к прочному земного благополучию. Уродливый интеллигентский максимализм с его практической непригодностью есть следствие религиозного извращения, но он может быть побежден религиозным оздоровлением.
  
   Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в "Бесах" сравнивал Россию и прежде всего интеллигенцию с евангельским бесноватыми, который был исцелен только Христом и мог найти здоровье и восстановление сил лишь у ног Спасителя.
  
   Это сравнение остается в силе и теперь.
  
   Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит.
  
   Только религиозным подвигом, незримым, но великим возможно излечить ее, освободить от этого легиона.
  
   <···>
  
  
  

0x01 graphic

  
  

Сергей Николаевич Булгаков (16 июня 1871 -- 13 июля 1944) --

русский философ, богослов, православный священник.

В 1894 г. окончил юридический факультет Мо­сковского университета. Был профес­сором политэкономии. В 90-х гг. вы­ражал взгляды легальных маркси­стов . В работе "Капитализм и земле­делие" (1900) выступил против универсальности теории К.Маркса, ссылаясь на пример развития капита­листических отношений в деревне.

0x01 graphic

Был членом 2-й Государственной думы (1907) от партии кадетов.

В дальнейшем обратился к христиан­ской религии.

В 1918 г. принял сан священника.

С 1923 г. в эмиграции. Умер 13 июля 1944 г. в Париже.

  

  
  
  
  
  
  
  
  
  


 Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2012