ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Гений беспокойный, своенравный, независимый"...

"Гений беспокойный, своенравный, независимый"...

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО

Мысли на будущее...

ВСТРЕЧА С ВЕЛИКИМ СУВОРОВЫМ

Денис Давыдов

(фрагменты из его "Военных записок")

Некоторые черты из жизни Д.Давыдова:

-- Денис Васильевич Давыдов родился в Москве 1784 года июля 16-го дня.

-- Давыдов, как все дети, с младенчества своего оказал страсть к маршированию, метанию ружьем и проч. Страсть эта получила высшее направление в 1793 году от нечаянного внимания к нему графа Александра Васильевича Суворова, который при осмотре Полтавского легкоконного полка, находившегося тогда под начальством родителя Давыдова, заметил резвого ребенка и, благословив его, сказал: "Ты выиграешь три сражения!"

-- В начале 1801 года запрягли кибитку, дали Давыдову в руки четыреста рублей ассигнациями и отправили его в Петербург на службу. Малый рост препятствовал ему вступить в Кавалергардский полк без затруднений.

-- Между тем он не оставлял и беседы с музами: он призывал их во время дежурств своих в казармы, в госпиталь и даже в эскадронную конюшню. Он часто на парах солдатских, на столике больного, на полу порожнего стойла, где избирал свое логовище, писывал сатиры и эпиграммы, коими начал ограниченное словесное поприще свое.

-- В 1806 году, был переведен в Лейб-гусарский полк поручиком, Давыдов явился в Петербург. Вскоре загорелась война с французами, и знаменитый князь Багратион избрал его в свои адъютанты. Давыдов поскакал в армию, прискакал в авангард, бросился в сечу, едва не попался в плен, но был спасен казаками.

-- По заключении мира Давыдов возвратился в Россию и написал "Договоры", "Мудрость" и несколько других стихотворений.

-- В течение лета 1809 года князь Багратион поступает на степень главнокомандующего Задунайскою армиею; Давыдов находится при сем блистательном полководце во всех сражениях того года.

-- 1810 года обстоятельства отрывают князя Багратиона от армии; граф Каменский заступает его место, и Давыдова снова приписывают к авангарду Кульнева. В поучительной школе этого неусыпного и отважного воина он кончает курс аванпостной службы, начатой в Финляндии, и познает цену спартанской жизни, необходимой для всякого, кто решился нести службу, а не играть со службою.

-- Начинается Отечественная война.

-- Давыдов поступает в Ахтырский гусарский полк подполковником, командует 1-м батальоном оного до Бородина; подав первый мысль о выгоде партизанского действия, он отправляется с партией гусар и казаков (130-ю всадниками) в тыл неприятеля, в середину его обозов, команд и резервов; он действует против них сряду десять суток и, усиленный шестьюстами новых казаков, сражается несколько раз в окрестностях и под стенами Вязьмы.

-- Он разделяет славу с графом Орловым-Денисовым, Фигнером и Сеславиным под Ляховым, разбивает трехтысячное кавалерийское депо под Копысом, рассеивает неприятеля под Белыничами и продолжает веселые и залетные свои поиски до берегов Немана.

-- Тут фортуна обращается к нему задом. Давыдов предстает пред лицо генерала Винцонгероде и поступает под его начальство. С ним пресмыкается он чрез Польшу, Силезию и вступает в Саксонию.

-- Во Франции он командует в армии Блюхера Ахтырским гусарским полком. После Краонского сражения, в коем все генералы 2-ой гусарской дивизии (что ныне 3-я) были убиты или ранены, он управляет двое суток всею дивизиею, а потом бригадою, составленною из гусарских полков -- того же Ахтырского и Белорусского, с которыми он проходит через Париж. За отличие в сражении под Бриеном (Ларотьер) он производится в генерал-майоры.

-- 1814 года Давыдов возвращается из Парижа в Москву, где предается исключительно поэзии и сочиняет несколько элегий.

-- В 1819 году он вступает в брак, а в 1821 году бракует себя из списков фронтовых генералов, состоящих по кавалерии.

-- Но единственное упражнение: застегивать себе поутру и расстегивать к ночи крючки и пуговицы от глотки до пупа, надоедает ему до того, что он решается на распашной образ одежды и жизни и в начале 1823 года выходит в отставку.

-- Со вступлением на престол императора Николая Давыдов снова оплечается знаками военной службы и опоясывается саблею.

-- Персияне вторгаются в Грузию.

-- Государь император удостаивает его избранием в действующие лица и на ту единственную пограничную черту России, которая не звучала еще под копытами коня Давыдова. Он вырывается из объятий милого ему семейства и спешит из Москвы в Грузию: в десять дней Давыдов за Кавказом.

-- После сей экспедиции Давыдов занимается строением крепости Джелал-Оглу, которую довершает около декабря месяца. Зимою, во время бездействия, он получает от генерала Ермолова отпуск в Москву на шесть недель, но едва успевает он обнять свое семейство, как снова долг службы влечет его за кавказские пределы.

-- Но эта поездка не приносит ему успеха прошлогоднего: на этот раз перемена климата не благоприятствует Давыдову, и недуг принуждает его удалиться к кавказским целительным водам, где, тщетно ожидая себе облегчения, он находится вынужденным уже безвозвратно отбыть в Россию.

-- До 1831 года он заменяет привычные ему боевые упражнения занятиями хозяйственными, живет в своей приволжской деревне, вдали от шума обеих столиц, и пользуется всеми наслаждениями мирной, уединенной и семейной жизни. Там сочиняет он: "Бородинское поле", "Душеньку", "Послание Зайцевскому" и проч.

-- Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812-му, снова вызывает Давыдова на поле брани.

-- И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть -- и не мог!

-- Давыдов скачет в Польшу, 12-го марта он находится уже в главной квартире армии, в местечке Шенице, а 22-го в Красноставе, где кочует порученный ему отряд войск, состоящий из полков: трех казачьих и Финляндского драгунского. ...

-- Седьмого июня, командуя авангардом корпуса генерала Ридигера в сражении под Лисобиками, Давыдов принимает на щит свой все удары главных сил неприятеля и не уступает ему ни шагу. Бой длится более трех часов. Генерал Ридигер, пользуясь стойкостью пехоты Давыдова, обходит сражающихся, ударяет в тыл неприятеля и сим искусным и отважным движением обращает победу на свою сторону.

-- За этот бой Давыдов производится в генерал-лейтенанты.

-- В течение августа Давыдов, продолжая командовать то различными отрядами, то всею кавалериею корпуса генерала Ридигера, действует за Вислою между Варшавою и Краковым. Наконец, командуя в предмостном укреплении на Висле при местечке Казимирже, он отбивает учиненное на него всем корпусом Ружицкого нападение, предпринятое 28-го августа, и по совершенном низложении мятежа русскою армиею возвращается в Москву, на свою родину, к своему семейству.

-- Давыдов немного писал, еще менее печатал; он, по обстоятельствам, из числа тех поэтов, которые довольствовались рукописною или карманною славою. Карманная слава, как карманные часы, может пуститься в обращение, миновав строгость казенных осмотрщиков. Запрещенный товар -- как запрещенный плод: цена его удвоивается от запрещения.

-- Сколько столовых часов под свинцом таможенных чиновников стоят в лавке; на вопрос: долго ли им стоять? -- отвечают они: вечность!

-- Общество любителей российской словесности, учрежденное при Московском университете, удостоило Давыдова избранием в число своих действительных членов, и он примкнул в нем к толпе малодействующих.

-- Сочинение "Опыт партизанского действия" Д.В. Давыдова стоил ему немалого труда.

Д. В. Давыдов

Посвящается князю Александру Аркадьевичу Италийскому,

графу Суворову-Рымникскому

СУВОРОВ

Гордый от природы, он постоянно боролся с волею всесильных вельмож времен Екатерины. Он в глаза насмехался над могущественным Потемкиным, хотя часто писал ему весьма почтительные письма...

Он называл часто Потемкина и графа Разумовского своими благодетелями; отправляясь в Италию, Суворов пал к ногам Павла.

Набожный до суеверия, он своими причудами в храмах вызывал улыбку самих священнослужителей.

Предводительствуя российскими армиями пятьдесят пять лет сряду, он не сделал несчастным ни одного чиновника и рядового; он, не ударив ни разу солдата, карал виновных лишь насмешками, прозвищами в народном духе, которые врезывались в них, как клейма.

Во время штурма Праги остервенение наших войск, пылавших местью за изменническое побиение поляками товарищей, достигло крайних пределов. Суворов, вступая в Варшаву, взял с собою лишь те полки, которые не занимали этой столицы с Игельстромом в эпоху вероломного побоища русских. Полки, наиболее тогда потерпевшие, были оставлены в Праге, дабы не дать им случая удовлетворить свое мщение. Этот поступок, о котором многие не знают, достаточно говорит в пользу человеколюбия Суворова.

Суворов. Найдя повиновение начальству -- сей необходимый, сей единственный склей всей армии, -- доведенным в нашей армии до совершенства, но посредством коего полководец может достигнуть до некоторых только известных пределов, -- он тем не довольствовался. Он удесятерил пользу, приносимую повиновением, сочетав его в душе нашего солдата с чувством воинской гордости и уверенности в превосходстве его над всеми солдатами в мире, -- чувством, которого следствию нет пределов.

Суворов предпочел жить среди войска и вполне его изучил; его добродушие, доходившее до простодушия, его причуды в народном духе привлекали к нему сердца солдат. Он говорил с ними в походах и в лагере их наречием.

Суворов застал военное искусство основанным на самых жалких началах. Наступательное действие состояло в движении войск, растянутых и рассеянных по чрезмерному пространству, чтобы, как говорили тогда, охватить оба крыла противника и поставить его между двух огней.

...

Можно представить себе, как поступил с таковыми преградами гений беспокойный, своенравный, независимый.

Еще полковником Астраханского гренадерского полка, на маневрах у Красного Села, где одна сторона предводительствуема была графом Паниным, а другая самой Екатериною, Суворов, который давно ужо негодовал на методические движения, в то время почитаемые во всей Европе совершенством военного искусства, и на долговременную стрельбу во время боя, -- по мнению его ничего не решавшую, -- осмелился показать великой монархине и своим начальникам образ действия, приличнейший для духа русского солдата, и испортил маневр порывом своевольным и неожиданным.

Среди одного из самых педантических движений, сопряженного с залпами плутонгами и полу плутонгами, он вдруг прекратил стрельбу своего полка, двинулся с ним вон из линии, ворвался в средину противной стороны, замешал часть ее и все предначертания и распоряжения обоих начальников перепутал и обратил все в хаос.

Спустя несколько месяцев, когда ему предписано было идти с полком из Петербурга в Ригу, он не пропустил и этого случая, чтобы не открыть глаз и не обратить внимания на пользу, какую могут принести переходы войск, выступающие из расчета, укоренившегося навыком и употребляемого тогда всеми без исключения.

Посадив один взвод на подводы и взяв с ним полную казну и знамя, он прибыл в восемь дней в Ригу и оттуда донес нарочным о дне прибытия полка на определенное ему место рапортом в Военную коллегию, изумленную таковой поспешностью.

Вскоре прибыла и остальная часть полка, но не в тридцать суток, как предписано было по маршруту, а не более как в четырнадцать суток.

Одна Екатерина, во всей России, поняла и молодого полковника и оба данные им наставления, и тогда же она сказала о нем: "Это мой собственный, будущий генерал!"

После такого слова легко было и не Суворову идти к цели свободно и без опасения препятствий; что же должен был сделать Суворов с своею предприимчивостью, с своей железною волею? И как он этим воспользовался!

Он предал анафеме всякое оборонительное, еще более отступательное действие в российской армии и сорок лет сряду, то есть от первого боевого выстрела до последнего дня своей службы, действовал не иначе, как наступательно.

Что касается до чистого боевого действия, Суворов или стоял на месте, вникая в движения противника, или, проникнув их, стремглав бросался на него усиленными переходами, которые доныне именуются суворовскими, и падал, как снег на голову.

Из кратких выписок его приказов или так называемых заметок мы видим лишь похвалы штыку и презрение к ружейной пальбе; это значило, что надо было, избегая грома, часто мало вредящего и отсрочивающего развязку битв, сближаться с неприятелем грудь с грудью в рукопашной схватке.

Везде видна решительность и быстрота, а не действие ощупью.

Он любил решительность в действиях и лаконизм в речах; длинные донесения и рассказы приводили его в негодование.

Он требовал "да" или "нет", или лаконическую фразу, выражающую мысль двумя-тремя словами.

Он был непримиримым врагом немогузнаек, о которых говорил: "От проклятых немогузнаек много беды".

Однажды Суворов спросил гренадера: "Далеко ли отсюда до дальнейшей звезды?" -- "Три суворовских перехода", -- отвечал гренадер.

Презирая действия, носящие отпечаток робости, вялости, излишней расчетливости и предусмотрительности, он старался возбудить в войсках решительность и смелость, которые соответствовали бы его залетным движениям.

Все немало изумлялись постоянству, с которым Суворов с юных лет стремился к достижению однажды избранной им цели, и выказанной им твердости душевной, необходимой для всякого гения, сколько бы он ни был глубок и обширен.

Я полагаю, что еще в юности Суворов, взвесив свои физические и душевные силы, сказал себе: "Я избираю военное поприще и укажу русским войскам путь к победам; я приучу их к перенесению лишений всякого рода и научу их совершать усиленные и быстрые переходы".

С этой целью он укрепил свое слабое тело упражнениями разного рода, так что, достигнув семидесятилетнего возраста, он ежедневно ходил по десяти верст; употребляя пищу простую и умеренную, он один раз в сутки спал на свежем сене и каждое утро обливался несколькими ушатами воды со льдом.

Избрав военное поприще, он неминуемо должен был встретить на нем много препятствий со стороны многочисленных завистников и вынести немало оскорблений. Первым он противопоставил Диогеновскую бочку, и пока они занимались осуждением его причуд и странностей, он ускользал от их гонения; пренебрегая вторыми, он терпеливо следовал по единожды избранному пути.

Он стремился к одной главной цели -- достижению высшего звания, для употребления с пользой необычайных дарований своих, которые он сознавал в себе.

Он мечтал лишь о славе, но о славе чистой и возвышенной; эта страсть поглотила все прочие, так что в эпоху возмужалости, когда природа влечет нас более к существенному, нежели к идеальному, Суворов казался воинственным схимником.

Избегая общества женщин, развлечений, свойственных его летам, он был нечувствителен ко всему тому, что обольщает сердце. Ненавистники России и к сожалению, некоторые русские не признают в нем военного гения; пятидесятитрехлетнее служение его не было ознаменовано ни одной неудачей; им были одержаны блестящие победы над знаменитейшими полководцами его времени, и имя его до сих пор неразлучно в понятиях каждого русского с высшею степенью военного искусства; все это говорит красноречивее всякого панегирика.

Предвидя, что алчность к приращению имения может увеличиваться с летами, он заблаговременно отстранил себя от хозяйственных забот и постоянно избегал прикосновения с металлом, питающим это недостойное чувство. Владея девятью тысячами душами, он никогда не знал количества получаемых доходов; будучи еще тридцати лет отроду, он поручил управление имениями своим родственникам, которые доставляли его адъютантам, избираемым всегда из низшего класса военной иерархии, ту часть доходов, которая была необходима для его умеренного рода жизни.

Познание слабостей человечества и неослабное наблюдение за самим собою составляли отличительную черту его философии; когда старость и думы покрыли чело его сединами и морщинами, достойными наблюдения Лафатера, он возненавидел зеркала, которые надлежало выносить из занимаемых им покоев или закрывать полотном, и часы, которые также выносили из занимаемых им комнат.

Обладая в высшей степени духом предприятия, он, подобно свежему юноше, избегал всего того, что напоминало ему о времени, и изгонял мысль, что жизнь его уже приближается к концу. Он не любил зеркал, вероятно, потому, что мысль увидеть себя в них стариком могла невольно охладить в нем юношеский пыл, убить в нем дух предприятия, который требовал всей мощи душевной, всей любви к случайностям, которые были свойственны лишь молодости.

Фридрих Великий, имея, вероятно, в виду ту же самую цель, стал румяниться за несколько лет до своей кончины.

Он достиг генерал-майорского чина лишь на сорок первом году жизни, то есть в такие лета, когда ныне многие, удостоившись получить это звание, спешат уже оставить службу. Кто из нас не видал тридцатилетних генерал-майоров, ропщущих на судьбу, препятствующую им достигнуть следующего чина чрез несколько месяцев?

Генерал Фуа сказал о Наполеоне: "Подобно богам Гомера, он, сделав три шага, был уже на краю света".

Слова этого известного генерала могут быть вполне применены к нашему великому и незабвенному Суворову.

Я (Давыдов - А.К.) был очень молод, но уже говорил и мечтал только о Суворове. Можно вообразить взрыв моей радости! Впрочем, радость и любопытство овладели не одним мною. Я помню, что покойная мать моя и все жившие у нас родственники и знакомые, лакеи, кучера, повара и служанки, все, что было живого в доме и в селе, собиралось, спешило и бежало туда, где остановился Суворов, чтобы хоть раз в жизни взглянуть на любимого героя, на нашего боевого полубога.

Но всего более не нравился многим следующий маневр: Суворов разумел войско оружием, а не игрушкой, и потому требовал, чтобы каждый род войска подчинял все второстепенно касающееся до боевого дела, -- как, например, свою красивость и стройность, -- той цели, для которой он создан.

Существенная обязанность конницы состоит в том, чтобы врезываться в неприятельские войска, какого бы они рода ни были; следственно, действие ее не ограничивается одной быстротою скока и равенством линий во время скока. Ей должно сверх того вторгаться в средину неприятельской колонны или фронта и рубить в них все, что ни попадется под руку, а не, проскакав некоторое расстояние, быстро и стройно обращаться вспять под предлогом испуга лошадей от выстрелов, не коснувшись ни лезвием, ни копытом до стреляющих.

Для прекращения подобной отговорки Суворов приучал лошадей им командуемой конницы к скоку во всю прыть, вместе с тем приучал и к проницанию в средину стреляющего фронта, на который производится нападение. Но чтобы вернее достигнуть этой цели, он не прежде приступал к последнему маневру, как при окончании смотра или ученья, уверенный в памятливости лошадей о том построении и даже о том командном слове, которым прекращается зависимость их от седоков.

Для этого он спешивал половинное число конных войск и становил их с ружьями, заряженными холостыми патронами, так, чтобы каждый стрелок находился от другого в таком расстоянии, сколько нужно одной лошади для проскока между ними; другую же половину оставлял он на конях и, расставя каждого всадника против промежутка, назначенного предварительно для проскока в пехотном фронте, приказывал идти в атаку. Пешие стреляли в самое то время, как всадники проскакивали во всю прыть сквозь стреляющий фронт; проскочив, они тотчас слезали с лошадей, и этим заключался каждый смотр, маневр или ученье.

Посредством выбора времени для такого маневра лошади так приучились к выстрелам, пускаемым, можно сказать, в их морду, что вместо страха они, при одном взгляде на построение против них спешивающихся всадников с ружьями, предчувствуя конец трудам своим, начинали ржать и рваться вперед, чтобы, проскакав сквозь выстрелы, возвратиться на покой в свои коновязи пли конюшни.

Но эти проскоки всадников сквозь ряды спешившихся солдат часто дорого стоили последним.

Случалось, что от дыма ружейных выстрелов, от излишней торопливости всадников или от заноса некоторых своенравными лошадьми не по одному, а по нескольку вдруг, они попадали в промежуток, назначенный для одного: это причиняло увечье и даже смертоубийство в пехотном фронте.

Вот отчего маневр был так неприятен тем, кому выпадал жребий играть роль пехоты.

Но эти несчастные случаи не сильны были отвратить Суворова от средства, признанного им за лучшее для приучения конницы к поражению пехоты: когда доносили ему о числе жертв, затоптанных первою, он обыкновенно отвечал: "Бог с ними! Четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу", -- и тем оканчивались все попытки доносящих, чтобы отвлечь его от этого единственного способа довести конницу до предмета, для которого она создана.

Я помню, что сердце мое упало, -- как после упадало при встрече с любимой женщиной. Я весь был взор и внимание, весь был любопытство и восторг, и как теперь вижу толпу, составленную из четырех полковников, из корпусного штаба, адъютантов и ординарцев, и впереди толпы Суворова -- на саврасом калмыцком коне, принадлежавшем моему отцу, в белой рубашке, в довольно узком полотняном нижнем платье, в сапогах вроде тоненьких ботфорт, и в легкой, маленькой солдатской каске формы того времени, подобно нынешним каскам гвардейских конно-гренадеров.

На нем не было ни ленты, ни крестов, -- это мне очень памятно, как и черты сухощавого лица его, покрытого морщинами, достойными наблюдения Лафатера, как и поднятые брови и несколько опущенные веки; все это, невзирая на детские лета, напечатлелось в моей памяти не менее его одежды.

Когда он несся мимо нас, то любимый адъютант его, Тищенко, -- человек совсем необразованный, но которого он перед всеми выставлял за своего наставника и как будто слушался ого наставлений, -- закричал ему: "Граф! что вы так скачете; посмотрите, вот дети Василья Денисовича". "Где они? где они?" -- спросил он и, увидя нас, поворотил в нашу сторону, подскакал к нам и остановился. Мы подошли к нему ближе. Поздоровавшись с нами, он спросил у отца моего наши имена; подозвав нас к себе еще ближе, благословил пас весьма важно, протянул каждому из пас свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: "Любишь ли ты солдат, друг мой?" Смелый и пылкий ребенок, я со всем порывом детского восторга мгновенно отвечал ему: "Я люблю графа Суворова; в нем все -- и солдаты, и победа, и слава". -- "О, бог помилуй, какой удалой! -- сказал он. -- Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот (указав на моего брата) пойдет по гражданской службе". И с этим словом вдруг поворотил лошадь, ударил ее нагайкою и поскакал к своей палатке.

Суворов в сем случае не был пророком: брат мой весь свой век служил в военной службе и служил с честью, что доказывают восемь полученных ран, -- все, кроме двух, от холодного оружия, -- ран, издалека не получаемых; а я не командовал ни армиями, ни даже отдельными корпусами; следовательно, не выигрывал и не мог выигрывать сражений.

При всем том слова великого человека имели что-то магическое: когда, спустя семь лет, подошло для обоих нас время службы и отцу моему предложили записать нас в Иностранную коллегию, то я, полный слов героя, не хотел другого поприща, кроме военного; брат мой, озадаченный, может быть, его предсказанием, покорился своей судьбе и, прежде чем поступил в военное звание, около году служил в Московском архиве иностранных дел юнкером.

В этот день все полковники и несколько штаб-офицеров обедали у Суворова.

...

Суворов, по особенной благосклонности к моему отцу, сам назвался к нему на обед. Не помню точно, но, кажется, это было во время Петровского поста, или день обеда был в среду или пятницу; только мне весьма памятны хлопоты и суматоха в доме для приискания поболее и получше рыбы и для приготовления других любимых им блюд.

Не менее забот было и при устройстве приема и угощения знаменитого гостя, -- так, чтобы ход обыкновенного его образа жизни и привычных странностей и прихотей не получил ни малейшего изменения.

К восьми часам утра все было устроено. В гостиной поставлен был большой круглый стол с разными постными закусками, с благородного размера рюмкою и с графином водки. В столовой накрыт был стол на двадцать два прибора, без малейшего украшения посреди, без ваз с фруктами и с вареньем, пли без плато, как тогда водилось, и без фарфоровых кукол на нем.

Ничего этого не было; Суворов этих прихотей ненавидел. Поставлен был длинный стол, на нем скатерть, а на скатерти двадцать два прибора, и все тут. Не было даже суповых чаш на столе, потому что кушанья должны были подаваться одно за другим, с самого пыла кухонного огня, прямо к сидящим за трапезою; так обыкновенно делывалось у Суворова. В одной из отдельных горниц за столовой приготовлены были: ванна, несколько ушатов с холодного водою, несколько чистых простынь и переменное его белье и одежда, привезенные из лагеря.

...

Тут отец мой пригласил и провел его в приготовленную ему комнату, а сам занялся туалетом: подобно Суворову, он весь покрыт был пылью, так что нельзя было угадать черт лица его.

...

Мы все ожидали выхода Суворова в гостиную.

Это продолжалось около часу времени. Вдруг растворились двери из комнат, отделенных столовою от гостиной, и Суворов вышел оттуда чист и опрятен, как младенец после святого крещения. Волосы у него были, как представляются на его портретах. Мундир на нем был генерал-аншефский того времени, легкоконный, то есть темно-синий с красным воротником и отворотами, богато шитый серебром, нараспашку, с тремя звездами. По белому летнему жилету лежала лента Георгия первого класса; более орденов не было. Летнее белое, довольно узкое исподнее платье и сапоги, доходившие до половины колена, вроде легких ботфорт; шпага на бедре. В руках ничего не было, -- ни шляпы, ни каски.

Так я в другой раз увидел Суворова.

Отец мой вышел к нему навстречу, провел его в гостиную и представил ему мать мою и нас. Он подошел к ней, поцеловал ее в обе щеки, сказал ей несколько слов о покойном отце ее, генерал-поручике Щербинине, бывшем за несколько лет пред тем наместником Харьковской, Курской и Воронежской губерний.

Каждого из нас благословил снова, дал нам поцеловать свою руку и сказал: "Это мои знакомые", -- потом, обратясь ко мне, повторил: "О, этот будет военным человеком! Я не умру, а он выиграет три сражения".

Но он, не изменяя физиономии, с тем же хладнокровием подошел к столу, уставленному закусками, налил рюмку водки, выпил ее одним глотком и принялся так плотно завтракать, что любо.

Пробыв у нас около часа после обеда весьма разговорчивым, веселым и без малейших странностей, он отправился в коляске в лагерь и там отдал следующий приказ: "Первый полк отличный; второй полк хорош; про третий ничего не скажу; четвертый никуда не годится".

0x01 graphic

Русские солдаты и офицеры.

Раскрашенная гравюра. Неизвестный гравер. Первая четверть XIX в.

Старая, но и умная литература

-- Лавринович М. Вильна в 1812 г. [Из воспоминаний] // Исторический вестник, 1897, N12.

-- Ладухин В. Малоизвестный эпизод из Отечественной войны 1812 г. (Нападение казаков на Наполеона под Малоярославцем) // Воен.-Историч. журн., 1940, N 6, С.133-134.

-- Лажечников И. И. Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи "Материалы для биографии А. П. Ермолова". [1813- 1814 гг.] В кн. Лажечников И. И. Полное собрание сочинений. Т. XII. - СП б., 1900.

-- Лажечников И. Походные записки русского офицера. (1812-1814). - СП б., 1820.

-- [Ланжерон]. Из записок гр. Ланжерона. [Дневник 1812 г.] // Русский архив, 1895, N 10.

-- Левенштерн В. И. Воспоминания. [1812 г.] В кн. "Прибалтийский сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края". Т. IV. -Рига. 1883.

-- Левенштерн В. И. Записки [1812-1814 гг.] //Русская старина, 1901, NN 1-8, 11 и 12; 1902, N 7.

-- Левицкий Н. Война 1812 года. - М., Воениздат, 1938.

-- Левоневский Д. Подвиги русского оружия. Изгнание Наполеона. // Журн. Звезда, 1939, N2 С.136-146.

-- Левшин А. 1812. Смоленская осада. (Историч. очерк из времени Отечественной войны). - М., 1912.

-- Леглер Т. Записки о походе 1812 года // Русский архив, 1907, N 2.

-- Лейб-гвардии Измайловский полк в сражении при Пирне и Кульме 16 и 17 августа 1813 года. [Записки участника] //Северный архив, 1825. Ч. XVII, N 18.

-- [Леонтьев К. Н.] Из воспоминаний К. Н. Леонтьева. Рассказ Смоленского дьякона о 1812 годе // Русский архив, 1881, N 6.

-- Липранди И. П. Материалы для истории Отечественной войны 1812г. - СП б.,1867.

-- Липранди И. П. Пятидесятилетие Бородинской битвы // Чтения в имп. О-ве истории и древностей российских при Моск. ун-те, 1866, кн. I, II, III, IV.

-- [Липранди И. П.] Как был взят русскими войскам город Соассон и какое значение имел этот город в войну 1814 года. Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди // Русский архив, 1868, стб. 903.

-- Ложье Ц. Дневник офицера великой армии в 1812 году. Перев. с французского. С предисл. А. М. Васютинского. - М., 1912.

-- Ломакин А. Н. Бородинская битва. Очерк. - М., 1912.

-- Лонгинов Н. М. Из писем к С. Р. Воронцову [1812-1813 гг,] // Русский архив, 1912, NN 4

-- Лонгинов Н. М. Письма к его брату Н. М. Лонгинову. [1814 г.] В кн. "Из собрания автографов имп. публичной библиотеки". - СП б., 1890.

-- [Маевский С. И.] Мой век или история Сергея Ивановича Маевского. 1779-1848 гг. [1812-1814 гг.] Сообщ. Н. С. и С. С. Маев-ские //Русская старина, 1873, NN 8, 9.

-- Майстрах В. Отечественная война 1812 года. - М., 1912.

-- [Маракуев М. И.] Записки ростовца Михаила Ивановича Маракуева. [1812 г.] // Русский архив, 1907, N 2.

-- [Мартенс К.] Из записок старого офицера (К. Мартенса). [1812 г.] //Русская старина, 1902 , N 2.

-- Марченко В. Р. Автобиографическая записка госуд. секретаря. [1812-1814 гг.] Сообщ. В. А. Бильбасов //Русская старина, 1896, NN 3 и 4.

-- Маслов С. А. Путешествие в Москву во время французов. [Из воспоминаний 1812 г.] // Русский архив, 1908, N 7.

-- Матвеев М. Л. Бородино 26 августа 1812 года. Воен.-историч. очерк. - Варшава, 1910.

-- Медокс Р. Краткая записка о моем предприятии составить Кавказско-Горское ополчение в 1812 году. Чтения в имп. обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. I. - М., 1859.

-- Мельгунов С. П. Русские под Данцигом. (Из дневников Д.М. Волконского). [1813 г.] //Голос минувшего, 1916, N 5-6.

-- [Мерзляков А. Ф.] Письмо Алексея Федоровича Мерзлякова к Федору Михайловичу Вельяминову-Зернову о Москве после пожара 1812 года // Русский архив, 1865, стб. 109.

-- Мизин С. Письмо 1812 гада. Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изд. П. И. Щукиным. Ч. I. - М., 1897.

-- Миловидов К. М. Бой при городе Малоярославце 12 октября 1812. Очерк. - М., 1912.

-- [Милорадович М. А.] Документы, известия и заметки. Письмо к Н. М. Стороженку. [1812 г.] //Киевская старина, 1888, N 1-3.

-- [Митаревский Н. Е. ] Рассказы об Отечественной войне 1818 года. Записки молодого артиллерийского офицера, который участвовал во всех действиях 6-го корпуса, от самого начала войны до окончательного преследования неприятеля до Вильно, Николая Евстафьевича Митаревского. - М., 1878.

-- Митрополит Евгений архимандриту Парфению [1813 г.] // Русский архив, 1889, N 11.

-- Михайловский-Данилевский А. И. Записки. 1812 год // Исторический вестник, 1890, N 10.

-- Михайловский-Данилевский А. И. Описание Отечественной войны в 1812 г. Ч. 1-2. - СП б., 1843.

-- Михайловский-Данилевский А.И. Отечественная война 1812 года Ч.I-IV. - СП б. 1843

-- Михайловский-Данилевский. Записки о походе 1813 года. 2-е изд. - СП б., 1836.

-- Михайловский-Данилевский. Записки 1814 и 1815 годов, 2-е изд. - СП б., 1832.

-- Михеев С. Отечественная война. 1812-1912. Бородинское сражение. - М., 1911.

-- Михневич Н. П. Бородинский бой 1812 г. - М., 1912.

-- Москва в 1812 году. Описание моего пребывания в Москве во время французов с 1 по 21 сентября 1812 года. (Из воспоминаний) // Русский архив, 1896, N 8.

-- Московский Новодевичий монастырь в 1812 году. Рассказ очевидца-штатного служителя Семена Климыча // Русский архив, 1864, стб. 416.

-- Муравьев Н.Н. Кульм: 6000 против 40000: [О сражении при Кульме во время Отеч. войны 1812 г.] //Родина. - 2000. - N 11. - С. 33-34: ил.

-- Муратов Н П. 1812 г. Исторический обзор Отечественной войны и ее причин. Изд. 2. - Тамбов, 1912.

-- Мурзакевич Н. Н. Автобиография. Примеч. и биографич. очерк В. Д. Дабижа . - СП б., 1889 [на обложке]. (Отт. из журн. "Русская старина", 1886-1889 гг.)

-- Муромцев М.М. Воспоминания. [1812-1814 гг.] // Русский архив, 1890, N 3.

-- Назаревский Б. В. Столетие Отечественной войны 1812 года. - М., 1912.

-- Назаров Д. А. Отечественная война 1812 года. Очерк. - Киев, 1912.

-- [Назаров П.] Записки солдата Памфила Назарова в иночестве Митрофания, 1792-1839. Сообщ. В. И. Лествицын. [1813-1814гг.] //Русская старина, 1878, N 8.

-- Наполеон о пожаре Москвы // Русский архив, 1891, N 2.

-- [Неверовский]. Записка ген. Неверовского о службе своей в 1812году. Сообщ. М. А. Максимович. Чтение в имп. обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. I. - М., 1859.

-- Нессельроде К. В. Воспоминания [1812-1814 гг.] Перев. с французского // Русский архив, 1905, N 8.

-- Новицкий Е. Краткий путеводитель по Бородинскому полю сражения. - СП б.,1902.

-- [Норов А. С.] Воспоминания А. С. Норова [1812г.] // Русский архив, 1881, N 5.

0x01 graphic

Изображение "знаков Рюриковичей" на монетах князей Владимира Святославича (верхний ряд ), Святополка (средний ряд), Ярослава. Мудрого (нижний ряд)

РУССКИЕ В СВОИХ ПОСЛОВИЦАХ

Иван Михайлович Снегирев

(профессор Московского университета собирал русские пословицы и поговорки добрых полстолетия. Представленная книга была издана в 1832 г. и после этого не переиздавалась, несмотря на ее ценность. Книга переиздана в Н. Новгороде только в 1996 г. Умер Снегирев в 1868 г.)

Различие нравов и обычаев по времени и по местности в России подтверждается и самою пословицей:

- Что город, то норов; что деревня, то обычай, или:

- Во всяком подворье свое поверье.

Подобно многим из восточных народов, отличительной чертой нравов и обычаев в предках наших и среди язычества было почтение к старейшим, которое утверждало благоустройство семейное и общественное; оно признавалось главным правилом нравственности народной политики государственной и в христианстве, подтвердившем старобытное заведение.

- Старших,- говаривали, - и в Орде почитают.

Летописи наши исполнены умилительными и назидательными примерами сей патриархальной добродетели, зиждительницы и блюстительницы русского государства.

"Старыя чти, яко отца,-учит Владимир Мономах,- а молодые, яко братью".

Псковский князь Довмонт ((? - 1299), князь псковский (с 1266). Выходец из Литвы. Оборонял Псков от литов. феодалов и нем. рыцарей. Канонизирован Рус. правосл. Церковью), ободряя малую дружину свою против многочисленного врага, вел ее к победе следующими словами:

- "Братья, мужи псковичи! Кто стар, тот отец, кто молод, тот брат".

На уважении к старшинству основано было в России право, которое отдавало престол старшему в роду, а не сыну после отца - право, впрочем, вредное по своим последствиям и не истребившееся еще при Иоанне IV. Так как старья почиталась статьею, то есть уставом, порядком, то и старшие, по своей опытности и благоразумию, предпочтительно избирались в начальники, судьи, свидетели и советники:

- Старина с мозгом, то есть с умом.

С благочестием к вере и с почтением к старшинству соединялась и покорность в русских к начальству, как власти, от Бога поставленной. После уничтожения удельной системы, новгородской и псковской старины, и по водворении единодержавия в России, когда на Московщине стали говорить подданные, что они душою Божии, а телом княжии, тогда вошло в обычай, при подавании боярами царю просьбы или совета, приговаривать:

- "А всего свыше, Государь, ведает Бог да Ты, как тебе Бог на сердце положит".

И царь ответствовал посетителям:

- "Если будет Богу угодно", или "Если Бог велит, я это сделаю".

О мнении народном, что сердце царево в руце Божией, свидетельствует старая поговорка:

- "Про то ведает Бог да царь".

Слова Феофана Прокоповича ((1681-1736), укр. и рус. гос. и церк. деятель, писатель, сподвижник Петра I, глава Ученой дружины. Проповеди; "трагедокомедия" "Владимир" (1705); "Слово о власти и чести царской" (1718); церк. публицистич. труд "Духовный регламент" (1721)) ,что

- "вожделенно всем видеть лице царское",

оправдывается благоговейным в народе обычаем:

- "видеть светлые царские очи".

Принятие Владимиром христианской веры и его обручение с дочерью византийского императора Анной. (988 г.). Гравюра П.Иванова. 19 в.

БИБЛЕЙСКИЕ АФОРИЗМЫ

Не предавайся печали душою твоею и не мучь себя своею мнительностью; веселье сердца -- жизнь человека, и радость мужа -- долгоденствие; люби душу твою и утешай сердце твое и удаляй от себя печаль, ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет.

Сирах (гл. 30, ст. 22--25)

Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды.

Исход (гл. 23, ст. 2)

Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их.

Притчи Соломона (гл. 11, ст. 3)

Правда прямодушных спасет их, а беззаконники будут уловлены беззаконием своим.

Притчи Соломона (гл. 11, ст. 6)

Кто радуется несчастью, тот не останется ненаказанным.

Притчи Соломона (гл. 17, ст. 5)

Когда торжествуют праведники, великая слава, но когда возвышаются нечестивые, люди укрываются.

Притчи Соломона (гл. 28, ст. 12)

Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.

Екклесиаст (гл. 8, ст. 11)

Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников.

Екклесиаст (гл. 8, ст. 14)

Не делай зла, и тебя не постигнет зло; удаляйся от неправды, и она уклонится от тебя.

Сирах (гл. 7, ст. 1, 2)

В поте лица твоего будешь есть хлеб твой.

Бытие (гл. 3, ст. 19)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 02/11/2012, изменен: 02/11/2012. 46k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 5 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Гений беспокойный, своенравный, независимый"...

Каменев Анатолий Иванович
"Гений беспокойный, своенравный, независимый"...