ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Гордиев узел нашей истории"...

"Гордиев узел нашей истории"...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

0x01 graphic

ГОРДИЕВ УЗЕЛ НАШЕЙ ИСТОРИИ

Сергей Булгаков

(фрагменты)

Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад.

Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России.

Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности; не посчитавшись с этим историческим опытом, с историческими уроками революции, нельзя делать никакого утверждения о России, нельзя повторять задов ни славянофильских, ни западнических.

Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться, прежде всего, и больше всего в готовности и способности учиться у истории.

... История не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющий условие духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвенная неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни, в тайной надежде на новый "подъем настроения", стихийный, случайный, неосмысленный.

Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных. У многих в душе отложилось это горькое сознание как самый общий итог пережитого.

Следует ли замалчивать это сознание, и не лучше ли его высказать, чтобы задаться вопросом, отчего это так?..

Сами интеллигенты этого, конечно, не признают -- на то они и интеллигенты -- и будут, каждый в соответствии своему катехизису, называть тот или другой общественный класс в качестве единственного двигателя революции.

... Революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией.

Душа интеллигенции - ... есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности.

Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый.

Ей, этой горсти (интеллигенции- А.К.), принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающе огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!

Вот почему для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции, и вместе с тем нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волею, ибо, в противном случае, интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию.

Замалчивать эти черты теперь было бы не только непозволительно, но и прямо преступно.

Обновиться же Россия не может, не обновив, прежде всего, и свою интеллигенцию. И говорить об этом громко и открыто, есть долг убеждения и патриотизма.

0x01 graphic

"Аскольдова могила". 1846. Акварель

Художник Т. Г. Шевченко.

"Покаяние перед людьми"

Русской интеллигенции, особенно в прежних поколениях, свойственно также чувство виновности пред народом, это своего рода "социальное покаяние", конечно, не перед Богом, но перед "народом" или "пролетариатом".

Известная образованность, просвещенность есть в глазах нашей интеллигенции синоним религиозного индифферентизма и отрицания.

Об этом нет споров среди разных фракций, партий, "направлений", это все их объединяет. Этим пропитана насквозь, до дна, скудная интеллигентская культура, с ее газетами, журналами, направлениями, программами, нравами, предрассудками, подобно тому, как дыханием окисляется кровь, распространяющаяся потом по всему организму.

Нет более важного факта в истории русского просвещения, чем этот. И вместе с тем приходится признать, что русский атеизм отнюдь не является сознательным отрицанием, плодом сложной, мучительной и продолжительной работы ума, сердца и воли, итогом личной жизни.

Нет, он берется чаще всего на веру и сохраняет эти черты наивной религиозной веры, только наизнанку, и это не изменяется вследствие того, что он принимает воинствующие, догматические, наукообразные формы.

Наша интеллигенция, раз став на эту почву, в большинстве случаев всю жизнь так и остается при этой вере, считая эти вопросы уже достаточно разъясненными и окончательно порешенными, загипнотизированная всеобщим единодушием в этом мнении.

Отроки становятся зрелыми мужами, иные из них приобретают серьезные научные знания, делаются видными специалистами, и в таком случае они бросают на чашку весов в пользу отрочески уверованного, догматически воспринятого на школьной скамье атеизма свой авторитет ученых специалистов, хотя бы в области этих вопросов они были нисколько не более авторитетны, нежели каждый мыслящий и чувствующий человек.

В русском атеизме больше всего поражает его догматизм, то, можно сказать, религиозное легкомыслие, с которым он принимается. Ведь до последнего времени религиозной проблемы, во всей ее огромной и исключительной важности и жгучести, русское "образованное" общество просто не замечало и не понимало, религией же интересовалось вообще лишь постольку, поскольку это связывалось с политикой или же с проповедью атеизма.

Поразительно невежество нашей интеллигенции в вопросах религии.

Наша интеллигенция по отношению к религии просто еще не вышла из отроческого возраста, она еще не думала серьезно о религии и не дала себе сознательного религиозного самоопределения, она не жила еще религиозной мыслью и остается поэтому, строго говоря, не выше религии, как думает о себе сама, но вне религии.

Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причем приняла их в связи с наиболее крайними и резкими формами философии просветительства.

0x01 graphic

Гунны идут на Рим.

Иллюстрация худ. Ульпиано Кеки

"Новая" религия

Отбрасывая христианство и устанавливаемые им нормы жизни, вместе с атеизмом или, лучше оказать, вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает догматы религии человекобожества, в каком-либо из вариантов, выработанных западно-европейским просветительством, переходит в идолопоклонство этой религии.

Основным догматом, свойственным всем ее вариантам, является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека, но, вместе с тем, механическое его понимание.

Так как все зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития и потому нет ни личной вины, ни личной ответственности, то вся задача общественного устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств, конечно, внешними же реформами.

Отрицая Провидение и какой-либо изначальный план, осуществляющийся в истории, человек ставит себя здесь на место Провидения и в себе видит своего спасителя.

...Самообожествление европейского мещанства ...представляется отвратительным самодовольством и духовным хищением, временным притуплением сознания...

Религия человекобожества и ее сущность -- самообожение в России были приняты не только с юношеским пылом, но и с отроческим неведением жизни и своих сил, получили почти горячечные формы.

Вдохновляясь ею, интеллигенция наша почувствовала себя призванной сыграть роль Провидения относительно своей родины. Она сознавала себя единственной носительницей света и европейской образованности в этой стране, где все, казалось ей, было охвачено непроглядной тьмой, все было столь варварским и ей чуждым. Она признала себя духовным ее опекуном и решила ее спасти, как понимала и как умела.

Интеллигенция стала по отношению к русской истории и современности в позицию героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою самооценку.

Героизм -- вот то слово, которое выражает, по моему мнению, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообожения.

Вся экономия ее душевных сил основана на этом самочувствии.

Изолированное положение интеллигента в стране, его оторванность от почвы, суровая историческая среда, отсутствие серьезных знаний и исторического опыта, все это взвинчивало психологию этого героизма.

Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза, с явно истерическим оттенком. Россия должна быть спасена, и спасителем ее может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности, и помимо его нет спасителя и нет опасения.

Ничто так не утверждает психологии героизма, как внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями, опасность и даже погибель. И -- мы знаем -- русская история не скупилась на это, русская интеллигенция развивалась и росла в атмосфере непрерывного мученичества, и нельзя не преклониться перед святыней страданий русской интеллигенции.

Но и преклонение перед этими, страданиями в их необъятном прошлом и тяжелом настоящем, перед этим "крестом" вольным или невольным, не заставит молчать о том, что все-таки остается истиной, о чем нельзя молчать хотя бы во имя пиетета перед мартирологом интеллигенции.

Итак, страдания и гонения больше всего канонизируют героя и в его собственных глазах, и для окружающих. И так как, вследствие печальных особенностей русской жизни, такая участь постигает его нередко уже в юном возрасте, то и самосознание это: тоже появляется рано, и дальнейшая жизнь тогда является лишь последовательным развитием в принятом направлении.

Если юный интеллигент -- скажем, студент или курсистка -- еще имеет сомнение в том, что он созрел уже для исторической миссии спасителя отечества, то признание этой зрелости со стороны министерства внутренних дел обычно устраняет и эти сомнения.

Превращение русского юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по внутренней работе, требующейся для этого, есть несложный, большею частью кратковременный процесс усвоения некоторых догматов религии человекобожества и quasi -научной "программы" какой-либо партии и затем соответствующая перемена собственного самочувствия, после которой сами собой вырастают героические котурны.

Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта - быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа. Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум.

Максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма, с такой поразительной ясностью обнаружившаяся в годину русской революции.

Это -- не принадлежность какой-либо одной партии, нет -- это самая душа героизма, ибо герой вообще не мирится на малом. Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда ее не увидит, в мыслях он занят только им.

Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор лишь в светлую точку на самом краю исторического горизонта.

0x01 graphic

Гунны разоряют виллу в Галлии.

Иллюстрация худ. G. Rochegrosse (1910 г.)

Такой максимализм имеет признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает фанатизм, глухой к голосу жизни. Этим дается ответ и на тот исторический вопрос, почему в революции торжествовали самые крайние направления, причем непосредственные, задачи момента определялись все максимальнее и максимальнее (вплоть до осуществления социальной республики или анархии).

Каждый герой имеет свой способ спасения человечества, должен выработать свою для него программу. Обычно за таковую принимается одна из программ существующих политических партий или фракций, которые, не различаясь в своих целях (обычно они основаны на идеалах материалистического социализма или, в последнее время, еще и анархизма), разнятся в своих путях и средствах.

Во имя веры в программу лучшими представителями интеллигенции приносятся жертвы жизнью, здоровьем, свободой, счастьем. Хотя программы эти обыкновенно объявляются еще и "научными", чем увеличивается их обаяние, но о степени действительной "научности" их лучше и не говорить, да и, во всяком случае, наиболее горячие их адепты могут быть, по степени своего развития и образованности, плохими судьями в этом вопросе.

Хотя все чувствуют себя героями, одинаково призванными быть провидением и спасителями, но они не сходятся в способах и путях этого спасения. И так как при программных разногласиях в действительности затрагиваются самые центральные струны души, то партийные раздоры становятся совершенно неустранимыми.

Интеллигенция, страдающая "якобинизмом", стремящаяся к "захвату власти", к "диктатуре", во имя опасения народа, неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции, и это чувствуется тем острее, чем выше поднимается температура героизма.

Нетерпимость и взаимные распри суть настолько известные черты нашей партийной интеллигенции, что об этом достаточно лишь упомянуть.

С интеллигентским движением происходит нечто вроде самоотравления.

Из самого существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект воздействия -- спасаемый народ или человечество, между тем герой -- личный или коллективный -- мыслится всегда лишь в единственном числе.

Если же героев и героических средств оказывается несколько, то соперничество и рознь неизбежны, ибо невозможно несколько "диктатур" зараз.

Героизм, как общераспространенное мироотношение, есть начало не собирающее, но разъединяющее, он создает не сотрудников, но соперников .

Наша интеллигенция, поголовно почти стремящаяся к коллективизму, к возможной соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собою нечто антисоборное, антиколлективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения.

Герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя, и при всем своем стремлении к демократизму интеллигенция есть лишь особая разновидность сословного аристократизма, надменно противопоставляющая себя "обывателям".

Кто жил в интеллигентских кругах, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости, и пренебрежение к инакомыслящим, и этот отвлеченный догматизм, в который отливается здесь всякое учение.

Вследствие своего максимализма интеллигенция остается малодоступна и доводам исторического реализма и научного знания.

Кому приходилось иметь дело с интеллигентами на работе, тому известно, как дорого обходится эта интеллигентская "принципиальная" непрактичность, приводящая иногда к отцеживанию комара и поглощению верблюда.

Этот же ее максимализм составляет величайшее препятствие к поднятию ее образованности именно в тех вопросах, которые она считает своею специальностью, -- в вопросах социальных, политических. Ибо если внушить себе, что цель и способ движения уже установлены, и притом "научно", то, конечно, ослабевает интерес к изучению посредствующих, ближайших звеньев.

Сознательно или бессознательно, но интеллигенция живет в атмосфере ожидания социального чуда, всеобщего катаклизма, в эсхатологическом настроении .

Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний, в максимальной степени воплощающих программу максимализма".

Нужно что-то сдвинуть, совершить что-то свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь, -- такова заповедь героизма.

0x01 graphic

Аттила атакует символические образы Италии и муз.

Фреска Делакруа, ок. 1840 г.

Стать героем, а вместе и спасителем человечества можно героическим деянием, далеко выходящим за пределы обыденного долга.

Эта мечта, живущая в интеллигентской душе, хотя выполнимая лишь для единиц, служит общим масштабом в суждениях, критерием для жизненных оценок. Совершить такое деяние и необыкновенно трудно, ибо требует побороть сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха, и необыкновенно просто, ибо для этого требуется волевое усилие на короткий сравнительно период времени, а подразумеваемые или ожидаемые результаты этого считаются так велики.

Очевидно, такое мироотношение гораздо более приспособлено к бурям истории, нежели к ее затишью, которое томит героев.

Наибольшая возможность героических деяний, иррациональная "приподнятость настроения", экзальтированность, опьянение борьбой, создающее атмосферу некоторого героического авантюризма, -- все это есть родная стихия героизма. Поэтому так и велика сила революционного романтизма среди нашей интеллигенции, ее пресловутая "революционность".

Не надо забывать, что понятие революции есть отрицательное, оно не имеет самостоятельного содержания, а характеризуется лишь отрицанием ею разрушаемого, поэтому пафос революции есть ненависть и разрушение.

Но еще один из крупнейших русских интеллигентов, Бакунин, формулировал ту мысль, что дух разрушающий есть вместе с тем и дух созидающий, и эта вера есть основной нерв психологии героизма. Она упрощает задачу исторического строительства, ибо при таком понимании для него требуются, прежде всего, крепкие мускулы и нервы, темперамент и смелость, и, обозревая хронику русской революции, не раз вспоминаешь об этом упрощенном понимании...

Психологии интеллигентского героизма больше всего импонируют такие общественные группы и внешние положения, при которых он наиболее естествен во всей последовательности прямолинейного максимализма.

Самую благоприятную комбинацию этих условий представляет у нас учащаяся молодежь.

Благодаря молодости с ее физиологией и психологией, недостатку жизненного опыта и научных знаний, заменяемому пылкостью и самоуверенностью, благодаря привилегированности социального положения, не доходящей, однако, до буржуазной замкнутости западного студенчества, наша молодежь выражает с наибольшей полнотой тип героического максимализма.

И если в христианстве старчество является естественным воплощением духовного опыта и руководительства, то относительно нашей интеллигенции такую роль естественно заняла учащаяся молодежь.

Духовная педократия -- есть величайшее зло нашего общества, а вместе и симптоматическое проявление интеллигентского героизма, его основных черт, но в подчеркнутом и утрированном виде.

Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения "учащейся молодежи" оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногам

Исторически эта духовная гегемония стоит в связи с той действительно передовой ролью, которую играла учащаяся молодежь с[о] своими порывами в русской истории, психологически же это объясняется духовным складом интеллигенции, остающейся на всю жизнь -- в наиболее живучих и ярких своих представителях -- тою же учащеюся молодежью в своем мировоззрении.

Отсюда то глубоко прискорбное и привычное равнодушие и, что гораздо хуже, молчаливое или даже открытое одобрение, с которым у нас смотрят, как наша молодежь без знаний, без опыта, но с зарядом интеллигентского героизма берется за серьезные, опасные по своим последствиям социальные опыты и, конечно, этой своей деятельностью только усиливает реакцию.

Едва ли в достаточной мере обратил на себя внимание и оценен факт весьма низкого возрастного состава групп с наиболее максималистскими действиями и программами. И, что гораздо хуже, это многие находят вполне в порядке вещей.

"Студент" стало нарицательным именем интеллигента в дни революции.

Каждый возраст имеет свои преимущества, и их особенно много имеет молодость с таящимися в ней силами.

Кто радеет о будущем, тот больше всего озабочен молодым поколением.

Но находиться от него в духовной зависимости, заискивать передним, прислуживаться к его мнению, брать его за критерий, -- это свидетельствует о духовной слабости общества.

Во всяком случае, остается сигнатурой целой исторической полосы и всего душевного уклада интеллигентского героизма, что идеал христианского святого, подвижника здесь сменился образом революционного студента.

Героическое "все позволено" незаметно подменяется просто беспринципностью во всем, что касается личной жизни, личного поведения, чем наполняются житейские будни.

В этом заключается одна из важных причин, почему у нас при таком обилии героев так мало просто порядочных, дисциплинированных, трудоспособных людей, и та самая героическая молодежь, по курсу которой определяет себя старшее поколение, в жизни так незаметно и легко обращается или в "лишних людей"...

Многие удивленно стоят теперь перед переменой настроений, совершившейся на протяжении последних лет, от настроения героически революционного к нигилистическому и порнографическому, а также пред этой эпидемией самоубийств, которую ошибочно объяснять только политической реакцией и тяжелыми впечатлениями русской жизни.

Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит.

Пора приступить к распутыванию этого Гордиева узла нашей истории.

Сергей Булгаков.

ГЕРОИЗМ И ПОДВИЖНИЧЕСТВО

(Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции)

0x01 graphic

"Александр Македонский рассекает Гордиев узел"

0x01 graphic

Пейзаж.

Художник Лев Львович Каменев (1832-1886)

294

ОФИЦЕРСКИЙ ВОПРОС В РОССИИ.

С тех пор, как возникли независимые государства, появилась необходимость в силе, способной защитить мирный труд людей и заставить другие народы относиться с должным уважением к данному государству. Такой силой была не дипломатия, не здравый смысл, а вооруженная группа людей, объединенная сначала в дружины и ополчения, а затем - в постоянное войско. С момента обособления воинской касты от остального населения и передачи функций защиты в руки особых людей, свободных от земледельческого труда и скотоводства, позднее - промышленного производства, торговли и прочих занятий (кроме воинского) возникла задача приискания для руководства ими особых ("начальных людей"), способных вести остальных в бой, учить их военному ремеслу и воспитывать в духе патриотизма и преданности своему народу. По мере развития военного дела и усложнения болевой деятельности, "начальные люди" постепенно брали в свои руки вопросы боевой подготовки войск. Если раньше рутина, частая боевая деятельность и длительные сроки службы делали за офицера свое дело, то в условиях сокращения сроков службы, более длительных периодов мира, менее частых военных столкновений возникло ряд проблем: во-первых, стала вызревать мысль о том, что войн можно избежать; в силу такого понимания хода развития цивилизации появились люди и силы, призывающие к сокращению военных расходов, войск, следовательно, и количества офицерских кадров; во-вторых, расширение масштаба боевых действий привело к мысли о том, что "войны ведутся народами", следовательно, народ стал как бы самым важным резервом армии, способным в любую минуту пополнить ее ряды и исполнить ее задачи; отсюда стала развиваться мысль о ненужности кадрового состава (в том числе, офицерства); в-третьих, сокращение сроков службы, привело к тому, что в условиях ограниченного времени и усложнения техники и вооружения, стало крайне трудно готовить воинов для боевой деятельности; от лиц, призванных это осуществлять, потребовалась более высокая степень профессионализма, искусства обучать, воспитывать и управлять войсками; это требование было осознано со значительным опозданием по сравнению с возникшей потребностью; в-четвертых, "демократизация" офицерского корпуса привела к тому, что в него стали вливаться не только неспособные к офицерской службе люди, но и зачастую вредные для военного дела; и это явление не получило должной оценки как в правительстве и обществе, так и в вооруженных силах; в-пятых, общество, обеспокоенное военными неудачами своей армии, стало огульно обвинять офицерский корпус в несостоятельности, неспособности обеспечить оборону страны и добиться победы в войне; в-шестых, правящая элита, понимая значение армии как военной, так и политической силы, предпринимала все усилия для того, чтобы командные и ключевые посты в вооруженных силах занимали преданные ей люди, зачастую не отвечающие требованиям военного дела, но способные проводить в жизнь нужную политику; в-седьмых, верные (со времен Петра Великого) принципы служебного продвижения (отмечать по заслугам, таланту и способностям) были подменены практикой формальных требований (служебный ценз, образование, возраст и т.п.); это привело к тому, что важные должности (особенно в полковом звене) стали занимать люди, не умеющие ни руководить, да и не понимающие истинных задач военного дела, не желающие работать во благо боевой подготовки, но зато преследующие свои корыстные и карьеристские цели. Значение офицерского корпуса, столь значимое для государства, резко упало в глазах общества, потеряло должную поддержку правительства и авторитет среди солдат. При сохранившейся угрозе военной опасности, нестабильности общества, необходимости быть в постоянной боевой готовности, армия стала терять боевую готовность и самый ценный свой капитал - офицерство. Исход офицеров из армии не встревожил ни правительство, ни общественность, ни военных руководителей. В то же время, если солдата можно подготовить в течение 2-3 лет, то для подготовки хорошего офицера требуется в 5-10 раз больше времени и средств. Общество, государство никуда не уйдут от необходимости защищать свою независимость и суверенитет. Но, если понимание этой необходимости будет осознано с опозданием, то государство ждет катастрофа. Так было и так будет всегда! Офицер - это надежда нации. Без него армии нет. Без армии нет государства. Без государства нет свободы граждан, нет достойной жизни, нет будущего ни у живущих, ни у потомков... История нашего Отечества оставила нам в наследство много нерешенных вопросов, касающихся армии и ее станового хребта - офицерского корпуса. "Скажите, господа штатские... нужна России армия? - писал еще 7 декабря 1908 г. известный в России публицист и патриот М. Меньшиков. - Нужна пружина армии - офицерский героизм?" И далее он, взывая к здравому смыслу нации, предупреждал: "Подумайте: офицеры - душа армии. В действительности на них одних лежит оборона государства". Был ли услышан этот вопрос, прислушались ли к предостережению М. Меньшикова? Отнюдь. Впрочем, надо отдать должное истинным российским патриотам, которые, не боясь опалы или же злобных выпадов со стороны "прогрессивной" интеллигенции ясно ставили вопрос о боеспособности армии и офицерстве.

"Отчего так быстро и внезапно разрушилась мощь той армии, выдающуюся силу и упорство которой в начале века признал даже наш достойный противник? В чем же причина этого печального явления? В чем корень зла?" - писал двумя годами спустя Н. Морозов, анализируя причины резкого спада боевой готовности русской армии в середине и конце ХIХ века. За два года до 1-ой мировой войны Я. Червинка, обращаясь к офицерской теме, задавал не менее важный вопрос: "Чем же объяснить... безразличие, если не нерасположением народных масс и большей части интеллигенции к цвету народа, к защитникам отечества?!" Улавливая факт отчуждения народа от армии, отрицательного настроя общественного мнения к военной службе и воинским порядкам, он видел причину подобного явления в "национальном безразличии значительной части нашей интеллигенции" к военному делу. Не менее тревожной в первое десятилетие ХХ века для армии России стал исход из армии молодых офицеров. Со страниц военной печати тревожно звучали мысли по этому поводу: "Почему нынешняя молодежь хандрит? Почему некоторая часть ее, прослужив обязательный срок, с таким легким сердцем покидает военное дело?" - спрашивал известный военный публицист Н. Бутовский. "Отчего так охотно уходят из армии? Почему это явление не прекращается до сего времени?" - с настойчивостью повторял вопрос генерал М. Грулев. "Как сделать военный мундир привлекательным для цвета русской молодежи?", - спрашивал бывший военный министр и в недавнем прошлом командующий русскими войсками в войне с Японией (1904-1905 гг.) А. Куропаткин. Понимая, что ответы на поставленные вопросы следует искать как в самой военной системе, так и за ее пределами, военные авторы пытались сформулировать наиболее важные проблемы. Естественно, что исходили эти вопросы, прежде всего от потребности войск. "Чего желает, чего хочет армия от своей офицерской молодежи? - спрашивал Н. Краснов и, не ожидая ответа со стороны, отвечал сам. - Прежде всего - любви к тяжелому, однообразному труду военной службы, любви к своему делу, любви и понимания". "Как обновить основу, душу армии корпус офицеров?" - вот основной вопрос, от решения которого зависит успех необходимых и безотлагательных для армии реформ". (Н. Рыскин). Много вопросов обращено в адрес военной школы: прежде всего требовалась ясность в главном ее целевом назначении: "Разве школа не должна ставить одной из главных своих задач - развить в юношестве привязанность к своей военной корпорации, заставить его настолько гордиться своей принадлежностью к избранному обществу, чтобы ему и в голову не приходило искать другой службы, хотя бы и более выгодной?"- спрашивал Н. Бутовский. В этой плоскости прозвучал и вопрос Пригоровского: "Что важнее для государства: что молодой человек, поступивший в армию, умел решать уравнения с 2-мя неизвестными или чтобы он был предан родине до последней капли крови, каждым своим дыханием, каждой своей мыслью. Разве нас воспитывают в училищах в духе патриотизма? Разве при приеме нас на военную службу интересуются вопросом: любим ли мы родину и хотим ли мы от сердца служить ей?" Не менее настойчиво обращены вопросы и в сторону начальствующего состава. Тот же, А. Куропаткин, испивший чашу горечи за поражение наших войск в русско-японской войне, спрашивал: "Почему при обилии способных, энергичных и знающих офицеров в младших чинах и на относительно низших должностях мы были бедны самостоятельными, энергичными, опытными начальниками крупных частей войск?" Трагедия России, имевшая место в результате революции 19I7 года, вызвала к постановке и такой вопрос: "Где же скрыты те причины, по которым русский офицер, являющийся частью русского народа и при том частью далеко не последней, был лишен всех человеческих прав и объявлен вне закона своей Родины? Пользовался ли он незаслуженными привилегиями? Не оправдал ли надежд своего народа? Был ли он жесток к солдату, чем заслужил гнев и мщение его отцов, братьев и детей?" Обращаясь к правительству России, А. Мариюшкин спрашивает: "Почему государство не прекратило организованной травли офицерского корпуса, почему не остановило силу, впоследствии взорвавшую страну?" Как мы видим, история поставила перед нами немало сложных вопросов и они не должны остаться без ответа. Если мы любим свою страну и свой народ, если понимаем, что без сильной армии России не быть независимой и самостоятельной, если осознаем, что без надежного офицерского корпуса не может быть сильной армии; если мы признаем важность исторического опыта, необходимость извлекать из него полезные уроки, - то наш долг ответить на те важные вопросы, которые касаются офицерского корпуса России. Лит.: Бутовский Н.Д. Наш офицерский корпус, его жизнь, научное развитие и воспитание: Сообщение, читанное на Общем Собрании членов Общества ревнителей военных знаний. 7 января 1911 года // Общество ревнителей военных знаний.-Кн. 4- СП б, 1911; Грулев М.В. Злобы дня в жизни армии. - Брест-Литовск, 1910; Краснов П. Чего войска ожидают и чего желают от молодых офицеров // Русский Инвалид.- 1907; Куропаткин А.Н. Задачи русской армии. т III. Задачи русской армии и флота в ХХ столетии. - СП б., 1910; Мариюшкин А. Трагедия русского офицерства. - Новый Сад, I923; Меньшиков М. Военные и штатские. - В кн.: Меньшиков М.О. Письма к ближним. - СП б., 1908; Морозов Н. Воспитание генерала и офицера, как основа побед и поражений. (Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плацпарада). - Вильно, 1909; Пригоровский. "Офицеры по необходимости" // Разведчик. - 1912. - 4 (304); Рыскин Н. Об обновлении командного состава // Русский Инвалид. - 1907. - N56; 11 марта; Червинка Я.В. Военная карьера у нас и за границею (Профессиональные беседы в современном духе). - Варшава, 1912.

А.И. Каменев.

0x01 graphic

Дамоклов меч

Художник Ричард Уэстолл,

295

ОФИЦЕРСКИЙ КОРПУС.

Проблемы. Уход молодых офицеров из армии, добровольный и по принуждению. Истинные причины такого ухода. Разные категории офицеров-неудачников. Бесприютность и беспочвенность, как неблагоприятные условия строевой жизни и службы. Почему нынешняя молодежь хандрит? Почему некоторая часть ее, прослужив обязательный срок, с таким легким сердцем покидает военное дело? Другая часть, чувствуя какую-то бесприютность, ищет развлечения, Бог знает где, форсирует свою жизнь и уходит из армии по принуждению, вследствие своей нравственной и физической немощи. Почему, несмотря на серьезные заботы о том, чтобы занять молодых офицеров наукой и делом, некоторые из них не находят почвы для самодеятельности, не чувствуют наклонности к самообразованию и вообще томятся отсутствием пристанища, дающего человеку умственное и нравственное удовлетворение? Благонамеренные рутинеры смотрят на эти явления легко и просто: уходит офицер со службы добровольно - значит он ее не любит, не чувствует к ней призванья; уходит по принуждению - значит он порочен, негоден... И тот, и другой, чем скорее уйдут из армии, тем лучше. Стоит ли об этом сокрушаться? Однако люди с более тонким пониманием смотрят на дело иначе: разве наша школа (кадетские корпуса, училища и войсковые части) для того воспитывают молодых людей, чтобы значительная их часть уходила со службы? Разве школа не должна ставить одной из главных своих задач - развить в юношестве привязанность к своей военной корпорации, заставить его настолько гордиться своей принадлежностью к избранному обществу, чтобы ему и в голову не приходило искать другой службы, хотя бы и более выгодной? Разве научные задачи школы заключаются только в набивании человека теоретическим балластом, без всякой заботы о том, чтобы он полюбил свою науку, увлекся прикладной ее стороной и получил твердую наклонность к самообразованию? Наконец, разве школа не обязана твердо и своевременно констатировать органический (неизлечимый) порок и не допускать к выпуску в офицеры юношей, совершенно не поддающихся воспитанию? Прежде чем обвинять школу во всех приведенных недостатках, надо упомянуть и о ее важных достоинствах: она дала нам чудных офицеров-работников, вынесших некогда на своих плечах благополучный переход от натаскивания солдата в течение нескольких десятков лет к краткосрочному обучению и воспитанию новобранцев; она дала нам патриотически-консервативный дух офицерской среды, которым в такой степени, может быть, не обладает ни одна из иностранных европейских армий. Рыцарство долга, удовлетворительно привитое офицерской массе, несмотря на ее нынешний, весьма разнокалиберный состав, следует поставить в особую заслугу современной школе... Как на свежий цвет, благоухающий своим рыцарством, своим джентльменством, следует указать на новый тип, ныне выдвинутый нашей молодежью. Встречаются юноши необычайной стойкости, умеющие выйти победителями из самых дурных условий жизни и службы и распространяющие вокруг себя сильное освежающее влияние. Основные черты этого типа, выдающегося своей активностью и уравновешенностью натуры, мы уже отчасти наметили в поручике Мартине (в книжке "Командиры"). В будущем, когда лучше познакомимся с этим типом и условиями его развития, мы представим его читателям во весь рост. Однако, несмотря на все сказанное, в жизни и службе нашей военной молодежи есть что-то глубоко ненормальное. Уклонения от служебного долга и офицерской порядочности происходят все чаще, и вот что замечательно в этих уклонениях: люди, которым следует попасться, не попадаются, - они хитры и знают опасный градус, ниже которого не спускаются; а гибнет молодежь, - гибнет глупо, совершенно неожиданно, как говорится, сходит с рельсов, подталкиваемая опасными внушителями из старших офицеров, товарищей. Славные офицеры, подававшие большие надежды, нередко покидают армию. Рассматривая личный состав офицеров, периодически уходящих со службы, добровольно и по принуждению, мы можем наметить несколько категорий, которые наглядно покажут нам, что в некоторых случаях в судьбе этих молодых людей виновата учебная школа, в других - войсковая, а в третьих - виновен материал, непригодность которого для офицерского корпуса не всегда можно констатировать своевременно.

Приведем главнейшие из этих категорий: 1) Есть порок органический, который иногда глубоко сидит в человеке и в юношеских годах не проявляется. Чем лучше школа, тем больше покрывается этот порок хорошими нравственными наслоениями и может совсем заглохнуть, если юноша попадает в полк, отличающийся хорошим служебным и товарищеским духом. Напротив, - достаточно такому юноше увидеть вокруг себя некоторую распущенность, чтобы порок зашевелился и ожил, давая себя знать в проступках и преступлениях, подлежащих ведению обыкновенных судов и судов чести. Винить в этом случае учебные заведения, значит - сваливать с больной головы на здоровую. Эта категория неудачников представляет явление обыденное, присущее каждой армии и не представляющее особого интереса в подробном анализе.

2) Ко второй категории мы можем отнести людей, которые ошиблись в своем призвании; добровольный уход их из армии или чистосердечное признание в своей нелюбви к военной службе - джентльменский поступок. Это добровольный отказ честного человека от 20-го числа и пенсии; но какие однако чудные люди иногда наблюдаются в этой категории и как жаль, что не во всяком полку они находят обстановку товарищеских и служебных отношений, которые заставили бы их полюбить полк, а от любви к полку уже не трудно перейти и к любви к службе.

3) Затем следует элемент в высшей степени вредный: это люди, потерпевшие неудачи в подготовке к другим поприщам и уцепившиеся за военную службу, как за средство к существованию, с полным сознанием своей нелюбви к ней. Эта категория, как увидим ниже, играет большую роль в полковых неурядицах, заражая молодежь своим циничным отношением к службе. Эти представители служебного и товарищеского разврата уходят из полков только по настоянию выдающихся командиров, умеющих находить корень полковых неурядиц. У командиров недалеких, лишенных педагогического глаза, эти люди пользуются успехом, получают повышения и, во всяком случае, дотягивают до пенсии.

4) Затем следует категория, представляющая наибольший современный интерес, - это случайные неудачники, свихнувшиеся под влиянием дурных условий службы и способные снова встать на правильный на правильный путь при перемене этих условий. Их можно характеризовать двумя словами: попал в хорошие руки - прекрасный офицер, попал в дурные руки - пропал. Это люди не худые, не испорченные, а только юные, наивные, склонные к соблазну; в их поступках нет ничего сознательно непорядочного, а есть только промахи, иногда очень острые, неожиданные, имеющие своим основанием слепое, юношески - доверчивое подражание старшим товарищам... Старший товарищ, цинически относящийся к военному строю и заражающий этим цинизмом неопытного юношу, которому школа не дала точки опоры ни в характере, ни в самодеятельности, ни в критериуме по отношению к жизни и службе - вот поистине верная картина главнейшей болезни в офицерской среде.

Врачевать эту ужасную болезнь может только командир-педагог. Удивительные, прямо чудодейственные меры, принимаемые таким командиром, нам удалось наблюдать в жизни и получать о них сведения анкетным порядком. Своевременно мы уже поделились этими наблюдениями со своими читателями... Но много ли таких педагогов среди нашего начальнического персонала? Если недалекий командир весьма настойчиво и на самом законном основании очищает свой полк от запутавшейся молодежи, то можно ли сказать, что он правильно исполняет свою миссию, т.е. искореняет порок? Напротив, - он только разрушает нравственный организм полка, делая операцию не корня болезни, а иногда совершенно здоровых мест, пораженных рефлексами. Корень продолжает процветать, и ограниченному командиру ни за что не догадаться, что зло заключается не в юноше, которого подтолкнули на дебош, а в его развратителе, быть может, в том самом штаб-офицере или капитане, с которым командир совещается о мерах против распущенности молодежи. Много есть мелких категорий военных неудачников, но мы остановимся на главных.

В чем же заключаются дурные условия жизни и службы, сбивающие с пути ту часть военной молодежи, которая при иных условиях воспитания могла бы стать украшением армии?

Их можно обозначить двумя словами: бесприютность и беспочвенность. Бесприютностью мы называем сухое, официальное отношение к поступающему в полк молодому офицеру, нуждающемуся в участии, сердечности и руководстве в своих первых шагах. Беспочвенность - отсутствие определенного, строго намеченного дела, дающего возможность пылкому, еще не остывшему в своих идеальных стремлениях юноше, занять свой ум и свое сердце; затем, - крайнюю скудность вынесенных из школы прикладных знаний и полную растерянность в погоне за самодеятельностью и самообразованием, путь к которому совершенно не освещается школой. Сначала разберем бесприютность. Как в этом, так и в другом случаях, мы будем брать положения типичные, соединяющие воедино все замеченные нами отрицательные явления. Понятно, что они не могут служить отражением жизни и службы какой-нибудь части войск, взятой в отдельности. Здесь подвергнуты обобщению все факты и сведения, собранные мною анкетным путем от самих читателей и очень мало из моих личных наблюдений. Бесприютный офицер хандрит и, в поисках за товарищеской сердечностью, нередко прилепляется к сомнительной кампании, которая составляет непременную принадлежность той части войск, где чувствуется ослабление военно-семейного начала, где служба и жизнь офицерского общества находится в разладе, не направляемая стройным влиянием старших товарищей во главе с командиром. В таком полку, вместо привета, ласки, сердечности и вообще товарищеского и начальнического внимания, офицер встречается формализмом, сухими замечаниями и выговорами. Там, вместо воспитания любви к военному делу, военная наука выколачивается, офицер притягивается к своей работе дисциплинарными мерами; долг службы не внушается, а навязывается; а индеферентизм начальства и товарищей по отношению к внутренней жизни офицера сразу дает ему чувствовать, что он попал в среду, которая никогда не станет ему близкой... И вот среди этой засухи нередко вырастает плевел, являющийся типичным современным врагом новичков офицеров.

Это "добрый малый", импонирующий своей лихостью и льстящий молодежи своей любезностью к ней и быстрым переходом "на ты" за стаканом вина. Собирая вокруг себя бесприютную молодежь, он заражает ее жизненным и служебным цинизмом. Прошел он в войска, как мы уже отметили в 3-й категории неудачников, через облегченный доступ в офицерский корпус, не принеся с собой никакой наклонности к военной службе, хотя бы к внешней ее стороне, и ненавидит все хорошее, все прекрасное, что вокруг него происходит, не может равнодушно смотреть, когда его товарищ увлекается службой или сидит за книжкой, стараясь пополнить свое образование. "Глуп, сердечный, что так тянется, - поучает он окружающую молодежь, - что ему - чин, что ли за это дадут? Чтобы я из-за такого жалованья стал из кожи лезть, - нет-с, извините, - поищите таких идиотов". Этого человека притягивает к военной службе материальная нужда; интересуется он исключительно 20-м числом и перспективой пенсии, на скудность которой жалуется и ворчит всю свою службу; все и всех бранит, все находит несправедливым; но раз уже часть пенсионного срока отслужена, он оберегает ее всякими способами и, распространяя вокруг себя дурное влияние, увлекая младших товарищей в область распущенности, сам остается неуязвимым. Он хитер, знает, где и что можно болтать, аккуратен в исполнении строевых распоряжений и хозяйственной отчетности. При всей своей лености и апатии к службе, он исправен в шаблонах, знает особые (модные) требования и не подводит своей работой начальника, а у командиров недалеких, лишенных педагогического глаза, нередко добивается наград и отличий. По всем отраслям службы он ни за что не ударится в работу, которая не представляет аттестационных выгод; пускается на разные хитрости, чтобы облегчить свой труд и, обманув начальника, издеваться над ним в кругу своих поклонников. "Другие из кожи лезут, а я вот ничего не делаю и получаю благодарности.... Конечно, для этого нужно быть умным человеком". Кутежи, управляемые таким человеком, в смысле офицерского достоинства, стоят неизмеримо ниже неуместного проявления лихости, бурных выходок и всяких развертываний военной натуры, засидевшейся в мирной обстановке; в ней нет и тени джентльменской жилки, заключающейся в гордой готовности принять на себя ответственность за все произошедшее: - благоразумно скрыться в критическую минуту, оставив на произвол товарищей, ничего не значит для этого ментора бесприютной молодежи... Какое-то ужасное измельчание, вымороченность рыцарских наклонностей, проглядывает во всех поступках этого человека. Между тем он чувствует себя сильным, умным; страсть к диктаторству в офицерской среде, к доказательству своего превосходства проявляется у него при всяком удобном случае; удовлетворение этой страсти льстит его самолюбию, наполняет его пустую жизнь. Пользуясь всякой неурядицей в полку, он собирает вокруг себя партию, которую образует все ленивое, недовольное, распущенное, ставшее в натянутые отношения со старшими товарищами. При благоприятных условиях партия разрастется, образует силу в полку, управляет выборами, шумит; бойкотирует всякого неприятного ей человека. Нечего и говорить, что эта сила, эта мощь, выросшая на слепоте некомпетентного начальства, производит обаятельное впечатление на бесприютную и беспочвенную молодежь, которая прилепляется к ней и через некоторое время становится неузнаваемой... Смысл речей ментора заключается главным образом в остроумном вышучивании службы, дисциплины и скромной жизни. Он достаточно умен для того, чтобы не затрагивать некоторых основ воспитания, которыми наша школа может гордиться, и поэтому никогда не осмеливается заговаривать, например, на тему "о подставлении лбов", зная, наверное, что господствующее общественное мнение даже распущенной офицерской среды отвернется от него с гадливостью. В смысле так называемого "вольнодумства" - это невиннейшее существо, связанное по рукам и ногам перспективой пенсии... Развращение молодежи идет преимущественно в таком направлении: юнец, загипнотизированный своим внушителем, представляя из себя смешную, до жалости фигуру, которую сейчас же можно узнать по манерам, начинает строить из себя "старого офицера": не раскланивается со старшими товарищами, а просто - сует им руку; не встает при появлении в собрании штаб-офицера; расхаживает какой-то смешной походкой... <...> Но является талантливый командир и через какой-нибудь месяц происходит удивительная метаморфоза: незаконные менторы обезвреживаются, призываются на расправу, а законные вступают в свои права. Ниже мы обрисуем такого командира несколькими штрихами. Теперь перейдем к беспочвенности. Если офицера (не всегда, но в некоторых случаях) сторожат в полку партийные влияния, соблазн и естественное желание питомца закрытого заведения - развернуть свою натуру, всегда у юноши приподнятое и поэтому в смысле увлечения, опасное, то надо, чтобы школа давала ему точку опоры не только в волевом отношении, но и в умении занять себя чем-нибудь более глубоким, чем мирные развлечения, вырастающие на почве праздности и скуки. Этой точкой опоры является, во-первых, любовь к книжке, любовь к своей военной науке, что немыслимо без некоторого философского развития, хотя бы по отношении к своей специальности; во-вторых, возможно большее расширение прикладных знаний по отношению к ближайшей работе, которая ожидает офицера в полку (приложение науки en grand еще очень и очень далеко, а кто разочаровывается на низших ступенях школы, для того наука уже пропала); в-третьих, внушение военной молодежи принципов жизненной и служебной порядочности, настолько сильное, чтобы ее не мог поколебать какой-нибудь сомнительный ментор; а, в-четвертых, внушение горячей привязанности к своей военной корпорации, вызывающее в юноше не отвращение к происходящим в ней неурядицам, а активное соболезнование, т.е. непременное желание внести положительный вклад в нравственную сокровищницу своей военной семьи (отличительные черты упомянутого нами поручика Мартина).

Такой офицер - идеал школы.

Посмотрим же, как она стремится к осуществлению этого идеала. Никто не станет отрицать серьезных и больших забот о теоретическом образовании военного юношества. Наука растет: количество знаний пребывает. Некоторые учебники увеличиваются с каждым изданием чуть не на 50 страниц... Уже слышны голоса о переутомлении, а попутного воспитания, развивающего любовь к науке, что-то не видно; а вследствие этого нет и толчка к самодеятельности и самообразованию. Относительно изучения науки можно сказать: умейте увлечь слушателей, разбудить в них умы и сердца и вы сразу достигнете двух целей: а) наука, которую человек полюбил, становится для него вдесятеро легче, чем предмет, к которому его принуждают (вопрос о переутомлении отпадает), и б) любимый предмет навсегда запечатлевается в уме и сердце и рефлексах питомца школы и возбуждает в нем жажду к дальнейшему занятию наукой; нелюбимый - изучается со вздохами и потением и только для экзамена и потому улетучивается, как только человек выйдет из тисков заведения. Этот принцип отлично можно наблюдать в занятиях с молодыми солдатами, где развитой офицер-педагог, может раскрыть вам тайны скорой и безболезненной выучки солдат, а по соседству увидеть можно иную картину школы, где люди забиты, затурканы и ходят на амбулаторный прием с классической жалобой: "весь ослаб". Это чисто школьная болезнь, которую больше понимают педагоги, чем врачи. Кроме охоты к занятиям, школа должна развивать любовь к книжке. Любовь к чтению - большая вещь; развить ее - не малая воспитательная задача. У одного человека, при виде книги, особенно толстой, выступает пот на лбу, а другой набрасывается на нее, как гастроном на какую-нибудь тонкость кулинарного искусства; даже запах типографской краски при разрезывании хорошей книжки бывает приятен для человека, любящего читать. Умение читать книжку тоже большая вещь... <...>...Наша школа в лучшем случае дает офицера, знающего теорию и желающего работать, а умение остается в тумане. - "Велико ли умение?" - спросят нас. - "Научно развитому человеку ничего не стоит войти в курс солдатской науки". К сожалению, это не так просто, и если бы мы имели время, то нарисовали бы картины мучений нашей добросовестной молодежи, не имеющей понятия о педагогике, которая в училище не проходится: не зная приемов обучения и воспитания солдат, приносящих экономию в труде и во времени, молодой офицер бродит в своем ближайшем деле, как в лесу, и, отчаиваясь в успехе, переживает уколы самолюбия и разочарования. Задумываясь над этими неудачами молодого офицера, можно предложить вопрос: почему незнание самого отдаленного дела, например, неумение начертить профиль какого-нибудь сложного долговременного укрепления, отнимает у юнкера право быть выпущенным по 1-му разряду, а полное невежество в своем ближайшем деле, например, неумение различить термины "командование" и "преподавание" никакого влияния на разряд выпуска не имеет? Наши молодые офицеры совершенно не умеют готовить учителей молодых солдат и заниматься с новобранцами, и разочарование в своих способностях, одолевающее их на первых ступенях службы, приносит огромный вред офицеру и нередко перекатывается и на следующие ступени. Это один из главных источников апатии к войсковым занятиям, в котором виновата школа, совершенно игнорирующая военную педагогику. <...> И вот что замечательно: во всех отрицательных областях воспитания есть свои таланты, художники, искусно пользующиеся верными методами влияния на молодежь; только церковь и школа упорно сидят в своем чиновничьем формализме, в котором педагогика, как говорится, и не ночевала... К счастью, о военной школе этого сказать нельзя: при всех своих недостатках, она крепко держит знамя нравственной и научной порядочности и непременно пойдет вперед, когда педагогическое просвещение станет достоянием не только избранников среди войсковых начальников, руководителей военно-учебных заведений и профессоров академий, но и всякого человека, которому дана власть над людьми. В чем же заключается это просвещение? Оно заключается, главным образом, в познании свойств природы человека и познании способов воздействия на эти свойства. Тогда долг военный не будет навязываться подчиненному, а будет внушаться, т.е. закрепляться в его уме, сердце и рефлексах; тогда к науке военной не будет человек притягиваться, а сам придет к ней, становясь под крыло начальнического и учительского авторитета. Конечно, нам нужны не книжные педагоги, не дилетанты, а начальники, которые идут навстречу своим подчиненным, сближаются с ними и любят их. Талантливый командир-педагог - это в своем роде чудотворец, способный преобразовать войсковую часть до неузнаваемости. К сожалению, размер сообщения не позволяет мне начертить фигуру такого начальника во весь его рост. 2. Характеристика командиров-педагогов, умеющих справляться со своей трудной и сложной миссией. Бессилие высшего образования, лишенного педагогической мудрости, в деле управления войсковыми частями. Из богатой галереи красивых отношений такого начальника к своим подчиненным, которую я собрал отчасти личным наблюдением, а, главным образом, анкетным путем, т.е. из переписки со своими уважаемыми читателями, я позволю привести только два случая. Первый из них касается достоинства офицерского. Попробуйте небрежно обойтись с этим достоинством, и между вами и офицером образуется целая пропасть; вы сразу потеряете свой авторитет и обращаетесь в сухого применителя дисциплинарной таксы. От вас зависит не только осторожное обращение с этим достоинством, но и поднятие его, даже постановка его на пьедестал, что сразу вызывает в офицерской среде взрыв восторга по отношению к вашему поступку. Был, например, такой случай: к холостому командиру, полковнику Маретову, офицеры были приглашены на обед. Командир был любителем животных, и квартира его была похожа на зоологический сад, где наиболее ценной вещью был аквариум с редкими породами рыб. Адъютант предупреждал офицеров, что рыбы эти очень нежны и их нельзя кормить даже хлебными крошками; оно один юный подпоручик, как это часто бывает, хватил через край, как говорится, сошел с рельсов и вылил в аквариум целую бутылку коньяку. Все общество возмутилось этой выходкой и на другой день суд общества офицеров в полном составе явился к командиру с извинениями и просьбой отдать подпоручика в распоряжение суда. "Как? - возмутился командир. - Офицер - мой уважаемый сослуживец, был у меня в гостях, сделал мне честь - пожаловал ко мне на обед, а вы его за такой пустяк привлекаете к ответственности? Да вы меня обижаете, господа, - разве в это в русском обычае? Сейчас же успокойте подпоручика, скажите ему, что я ровно никакой претензии не имею". Офицеры ушли от командира очарованные. Когда же подпоручик сам прибежал к командиру с извинениями, Маретов сказал: "Что вы? что вы? Да это я, как хозяин, должен перед вами извиниться, что не предупредил неприятности, которой подвергся мой дорогой гость". Конечно, подпоручик бросился на шею командиру и заплакал на его плече. По нынешним временам мы можем видеть мужские слезы только на глазах истеричных людей; а попробуйте-ка заставить здорового человека заплакать слезами восторга и умиления: это не так-то легко; а вот нам удалось наблюдать командиров, которые умели это сделать, да не искусственно, а совершенно натурально. Такие поведут за собой подчиненных куда угодно. Здесь мне слышится стереотипная фраза: "К чему этот сентиментализм. От командира требуется только соблюдение закона и личный пример". Конечно, беззаконников следует удалять со службы, - это верно, но с одними законами далеко не уйдешь, если в развитие их не прибавить актов, исходящих от ума и сердца. Мы имеем анкетные сведения о безупречных законниках, которые провалили свои части по всем отраслям. Одними законами, без участия сердца, можно довести подчиненного до белого каления... Где уж тут взяться долгу и науке, когда офицер ничего не видит над своей головой, кроме дисциплинарной таксы. <...>

Казалось бы, что идеал начальника вполне ясен. Берите любой образец высшего порядка, например Суворова, и старайтесь, по мере сил своих, подражать ему, следовать по его стопам.

Чем обладал Суворов? Прежде всего, это был великий педагог, властитель умов и сердец, на которых играл, как артист, увлекая их в науку, в воинский долг, а затем в бой. Кроме того, - это был человек высокообразованный. Стало быть, высшее образование, соединенное с педагогической мудростью, т.е. с умением вести школу, - это и есть наш идеал и если мы не будем стремиться к нему, то наша армия всегда будет выходить на войну с большими дефектами. <...> Ни мои личные наблюдения, ни материалы, собранные мною анкетным порядком, не могут убедить меня в том, что в армии нашей есть ясное, вполне определенное стремление к этому идеалу, а если его нет, то нет и школы для выращивания вождей. <...> Вот почему в качестве искреннего поклонника высшего образования, мы обращаемся с дружеским советом к молодым офицерам генерального штаба, отбывающим ценз ротного и батальонного командира, не только вникнуть в теорию педагогики, но и усердно изучить быт войск, склад офицерской и солдатской жизни и службы, а главное - внимательно присматриваться к приемам хороших отцов-командиров и учиться у них мудрости управления частью. Чем скорее произойдет перелом в аттестационной системе, тем лучше. Тогда каждый начальник будет призван к воспитанию и обучению войск и не будет маскировать его своим гастролерством. 3.Конечный результат переработки аттестционной системы.

Приблизительная программа будущих аттестационных требований, по нашему мнению, должна охватить весь цикл командования. Для командира полка она выразится в следующем:

1) Авторитет командира в воспитании офицерской среды: умеет ли он увлечь своим нравственным влиянием подведомственных ему старших чинов и установить их престиж по отношении к молодежи; в чем выразилась эта миссия, т.е. в каком состоянии, по сравнению с прошлым годом, поведение офицеров, их сплоченность, забота о достоинстве полка, вопросы чести, порядочности, приличия; кутежи, азарт, задолженность; нет ли наклона к серьезному заполнению досуга изучением теории военного дела и прочее. В чем выразилась, по сравнению с прошлым годом, миссия командира и руководимых им старших чинов по поднятию служебного долга в офицерской среде; общая благонадежность служебного направления, дисциплина, дух отправления внутреннего порядка, караульной и прочей службы. В чем выразилось направление, даваемое командиром офицерскому составу в деле воспитания нижних чинов? Как идет внушение долга присяги, дисциплины, честного исполнения обязанностей караульных, внутренних, хозяйственных; внушено ли солдатам чувство порядочности, уважения к своему мундиру, приличное поведение на улице? Заметен ли вообще престиж, авторитет офицера в солдатской среде? Хорошо ли подобрана ротная администрация в смысле морального и научного влияния на солдат?

2) Учительские дарования командира: организаторские способности в постановке занятий; умение передать офицерам, а через них и учителям из нижних чинов рациональные приемы обучения, приносящие экономию в труде и во времени; способность увлечь подчиненных военным делом, обращая полевые занятия в спорт. Общий результат, в сравнении с прошлым голом, строевой, тактической и стрелковой подготовки. Личная научная подготовка командира и искусство управлять отрядом. Лихость полка, склонность ко всякого рода военным упражнениям, моральный дух и прочее.

3) Умение распорядиться средствами, отпускаемыми на содержание полка. <...> Оценка будет такая: умеешь внести значительный плюс в обучение и воспитание полка - получай высшее назначение; при отсутствии сколько-нибудь существенного плюса - сиди на месте и учись, с минусом же оставаться в строю нельзя. <...>

4.Заключение. В заключение обращаемся к командирам отдельных частей: оберегайте офицера, особенно юного, от всяких конфликтов с начальством и товарищами: только уравновешенный, успокоенный в своей жизни офицер, над которым не висит Дамоклов меч, всеминутно грозящий его самолюбию и праву на уважение и постоянно держащий его в беспокойстве за завтрашний день, - только такой офицер широко раскроет клапаны своего ума и сердца для восприятия науки и долга. Если этого нет, то создается положение, в котором долг уже не внушается воину, а навязывается, наука выколачивается и вообще всякая практика, начиная с караульной службы и кончая полевыми упражнениями, подгоняется репрессиями. Работа беспристрастная, работа безлюбовная может привести только к упадку армии. Поднимайте же эту работу не шаблонными приказами, не банальными наставлениями, а мудростью в управлении частью. <...>

Н. Бутовский.

Наш офицерский корпус, его жизнь, научное развитие и воспитание:

Сообщение, читанное на Общем Собрании членов Общества ревнителей военных знаний.

7 января 1911 года // Общество ревнителей военных знаний. - Кн. 4. - СП б, 1911.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 30/03/2014, изменен: 30/03/2014. 69k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 9 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Каменев Анатолий Иванович "Гордиев узел нашей истории"...

Каменев Анатолий Иванович
"Гордиев узел нашей истории"...