ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Грехи и достоинства офицерства

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

И. Домнин

ГРЕХИ И ДОСТОИНСТВА ОФИЦЕРСТВА

В САМОСОЗНАНИИ РУССКОЙ ВОЕННОЙ ЭМИГРАЦИИ

Суть в том, чтобы подготовить успех своей армии в будущем. А этого можно достигнуть только при правильном знании действительного положения вещей и сопоставлении его с идеалом.

Петр Залесский

Корпус офицеров в зарубежном рассеянии

В 1917 году Россия лишилась главной опоры своей государственности -- офицерского корпуса. И для страны, и для самого офицерства последствия были катастрофичны.

Вынужденная эмиграция свыше пятидесяти тысяч офицеров в ходе и после Гражданской войны 1918-1922 гг., их многолетнее пребывание и самоотверженная деятельность в Зарубежье есть беспрецедентный факт истории Российского государства, заключительный акт трагедии офицерства Русской Императорской Армии. Этот потрясающий феномен до сих пор должным образом не осознан, не изучен и не осмыслен.

Контингент изгнанников, количественно превышавший полный комплект офицеров старой армии мирного времени, составляли несколько категорий: кадровые офицеры; офицеры производства периода Первой мировой (Великой) войны; лица, получившие офицерский чин в ходе Гражданской войны, а также более 2 тысяч человек, окончивших в эмиграции русские военные училища (существовавшие до 1923 г.), кадетские корпуса и военно-училищные курсы (весь межвоенный период).

Абсолютное большинство покинувших Родину -- это участники контрреволюционной борьбы. Среди них -- вожди и видные деятели Белого движения: генералы А. Деникин, П. Врангель, Е. Миллер, Н. Юденич, П. Краснов, А. Кутепов, М. Дитерихс, А. Богаевский, Г. Семенов и др. (все -- также активные участники Великой войны).

Всего на чужбине обрели пристанище не менее трех тысяч русских генералов.

В том числе бывший Верховный Главнокомандующий Российской армией (1914-1915) Великий Князь Николай Николаевич, крупные военачальники, занимавшие ранее высшие военные посты. Назовем лишь ряд полных генералов, т.е. имевших звания "генерал от кавалерии", "генерал от инфантерии", "генерал от артиллерии": Д. Абациев, И. Багговут, Н. Баратов, В. Гурко, Ю. Данилов, А. Драгомиров, Н. Епанчин, А. Зегелов, В. Ирманов, А. Кауфман, Н. Крузенштерн, К. Крылов, Н. Мартос, кн. В. Масальский, П. Ольховский, Ф. Палицын (быв. начальник Генштаба), В. Сухомлинов (быв. военный министр), Н.П. Сухотин, В. Флуг, Н. Ходорович, Ф. Шкинский, Д. Щербачев, Э. Экк, И. Эрделли, Н. Юденич и др.

В изгнание ушли и видные военачальники, яркие военные ученые и писатели генералы А. Андогский, А. Баиов, В. Баскаков, В. Борисов, А. Виноградский, А. Геруа, Б. Геруа, Н. Головин, А. Гулевич, В. Доманевский, В. Драгомиров, В. Ипатьев, А. Келчевский, П. Краснов, И. Майдель, А. Нилус, Е. Новицкий, П. Симанский, А. Шварц и многие другие.

За рубежом оказалось около семисот офицеров русского Генерального Штаба, по праву принадлежавших к военной элите России, составлявших "мозг армии". Это -- большая часть генштабистов, оставшихся в живых после лихолетья Гражданской войны (на службе "Республике Советов" таковых находилось вдвое меньше).

Таким образом, едва ли будет преувеличением сказать, что вне Родины оказался цвет офицерского корпуса. Это был подлинный отбор: кадры, закаленные в огне мировой войны, испытанные добровольной трехгодичной борьбой против большевизма за национальную Россию, за то, что было для них традиционно, дорого и свято.

Жизнь на чужбине была томительным испытанием, а нередко -- нравственной пыткой. Часть изгнанников предпочла остаться "профессионалами", пусть даже под чужими знаменами.

Многие связали судьбу с французским Иностранным легионом. "В раскаленных песках Марокко и Сахары, на каменистых кряжах Сирии и Ливана, в душных ущельях Индокитая -- повсюду рассеяны кости русских легионеров, самоотверженно и бескорыстно дравшихся за честь французских знамен", -- повествовал историк эмиграции полковник В. Абданк-Коссовский. Надо сказать, что, конечно, не все русские дрались "самоотверженно и бескорыстно". Тяжелейшие условия службы, непривычный климат, "недружеское" отношение со стороны командования вынуждали целые группы наемников оставлять (чаще попросту дезертировать) ряды легиона.

В 1924 г. русские сыграли заметную роль в политической жизни Албании, когда отряд из эмигрантов во главе с полковником В. Берестовским решил исход борьбы за власть в этой стране в пользу Ахмет Зогу. В благодарность несколько русских офицеров были назначены на видные должности в албанской армии. Похожая ситуация сложилась и в Абиссинии, где в 1928 г. русские офицеры А. Фермор и В. Дитерихс, служившие в гвардии наследника престола Тафари, спасли ему жизнь во время мятежа и обеспечили трон.

В Китае, в 1925-1927 гг. русский отряд генерала Нечаева (несколько тысяч человек пехоты и кавалерии, с артиллерией и авиацией) действовал на стороне шаньдунской армии в ее борьбе против коммунистов. В те же неспокойные годы в Шанхае для защиты международной концессии и проживавших и работавших там европейцев был создан Волонтерский корпус. В его составе имелось и русское формирование под командой капитана 1 ранга Фомина, развернутое позже в Русский полк, которым командовал гв. полковник Тиме. Подобные отряды действовали и в Пекине (командир -- полковник Слизанов), и в Тяньцзине (командир -- полковник Теляковский).

Русские офицеры, нашедшие пристанище в Парагвае, преподавали в военной школе, руководили строительством дорог, налаживали работу в арсенале и т.п. Они приняли самое активное участие в войне этого государства против Боливии (1933-1935 гг.), и многие сложили головы, отстаивая территориальную целостность своей второй родины6.

В ранг национального героя страны был возведен генерал И. Беляев, который не только сыграл большую роль в мобилизации русских для отпора боливийцам, но лично провел комплекс геодезических и картографических работ на театре военных действий. Много лет он исследовал жизнь парагвайских индейцев, возглавлял правительственную комиссию по землеустройству их племен. После его смерти (1957 г.) в знак заслуг перед страной в Асунсьоне ему был установлен памятник.

Десятки "белых" русских эмигрантов сражались на стороне Франко в годы гражданской войны в Испании (1936-1938 гг.), рассматривая борьбу с "коммунистическим интернационалом" как свой прямой долг. Среди них были генералы Н. Шинкаренко, А. Фок, другие офицеры.

Русские состояли также на службе в армиях Югославии, Чехословакии, Соединенных Штатов Америки и других государств...

Но подавляющее большинство бывших военных вынужденно превратились в фабричных рабочих и сторожей, шахтеров и таксистов, мелких служащих и торговцев. Их глубокую социальную и душевную драму ярко отражают пронзительные строки замечательного поэта "белой" эмиграции Ивана Савина:

Не больно ли, не странно ли --

У нас России нет!..

Мы все в бездомье канули,

Где жизнь -- как мутный бред.

Где -- брызги дней отравленных,

Где -- неумолчный стон

Нежданных, окровавленных,

Бессчетных похорон...

Упавшие стремительно

В снега чужих земель,

Мы видим, как мучительно

Заносит нас метель...

И все-таки Зарубежное офицерство не желало быть занесенным метелью обывательщины и мещанства. Изгнанники продолжали сознавать себя офицерами, чувствуя объективную угрозу своего перерождения. "Под влиянием многих лет труда, поставившего нас на низшие ступени социальной лестницы, мы постепенно перестали предъявлять к себе те требования кастовой (армия всегда немного каста) чести и морали, без которых нельзя сознавать себя воином и рыцарем..." -- с тревогой говорил известный военный писатель Н. Белогорский (генерал Н. Шинкаренко).

Известный военный поэт, полковник князь Ф. Касаткин-Ростовский в стихотворении "Молитва офицера" писал:

Великий Боже... дай нам силы

В изгнаньи душу сохраня,

Увидеть близкие могилы

В рассвете радостного дня.

Пусть тучи темные нависли,

Не дай упасть в холодной мгле.

Все силы наши, чувства, мысли

Дай нам отдать родной земле.

Мечту изгнанников о служении "освобожденной" России питала вкорененная офицерская психология.

Свое эмигрантское рассеяние они изначально воспринимали не иначе, как "переход Армии к новым формам своего существования". Ответом на вызов судьбы стало создание генералом П. Врангелем Русского Общевоинского Союза (1924 г.), в который добровольно и естественным порядком вошли многочисленные общества и объединения зарубежного воинства, инициативно созданные офицерами по признаку принадлежности к полкам и корпорациям старой армии, частям и соединениям белых фронтов и по другим основаниям.

Среди сотен таковых было немало сугубо офицерских.

К примеру: Общество Офицеров Генерального Штаба, Союз Офицеров Участников Войны, Союз Офицеров Кавказской Армии, Общество Русских Офицеров в Королевстве Югославии (и одноименные общества в других странах), Общество Ревнителей Военных Знаний, Офицерский Союз (Харбин), Русский Офицерский Союз в Бразилии и т.п.

Имелись объединения выпускников практически всех дореволюционных военных академий, училищ и кадетских корпусов. Все они возникали не только как ячейки взаимопомощи для облегчения тягот жизни в чужеземье, но главное -- как "идейные военные братства".

Многолетнее функционирование этой разветвленной организационной структуры явилось базовым элементом военной культуры эмиграции, другими составляющими которой были: военное просвещение и образование, военно-периодическая печать, историко-мемориальная работа, военная мысль.

Вдали от Родины офицеры учредили Высшие Военно-Научные Курсы (Париж, Белград), десятки Кружков высшего военного самообразования, несколько военно-училищных и повторительных (по специальностям) курсов, офицерские лектории, военные секции при гражданских институтах.

Смену уходящему поколению офицеров готовили кадетские корпуса.

Огромную роль в сохранении офицерского самосознания, поддержании и развитии военных знаний, укреплении связи между воинскими организациями, разбросанными по всем континентам, играла военная периодическая печать Зарубежья.

Более 150 (!) изданий, таких как "Военный Сборник" (Белград), "Русский Инвалид" (Париж), "Часовой" (Париж -- Брюссель), "Вестник Военных Знаний" (Сараево), "Русский Голос" (Белград), "Армия и Флот" (Шанхай), "Вестник Общества Русских Ветеранов Великой войны в Сан-Франциско", "Морской журнал" (Прага) и др. осуществляли эту миссию.

Сотни офицеров поздними вечерами работали над вопросами военной истории и теории, фиксировали свой богатый боевой опыт в мемуарах. Свыше тысячи книг и десятки тысяч статей, архивных источников несут в себе наследие военной мысли эмиграции. В них нашел отражение исторический путь старой армии, богатейший военный опыт -- от Русско-японской войны до локальных конфликтов 50-х-бО-х годов, в них содержится анализ военно-политической картины мира, развития военных систем и прогноз их эволюции, утверждение духовной сущности русского военного дела.

"Очерки Русской Смуты" и "Путь русского офицера" А. Деникина, "История Русской Армии" А. Керсновского, "Из истории кампании 1914 года на Русском фронте" и "Военные усилия России в Мировой войне" Н. Головина, "Полчища" А. Геруа, "Душа Армии" П. Краснова, "1918 год" А. Зайцева, "Мировая война на Кавказском фронте" Е. Масловского, "Высший командный состав" В. Флуга, "Лик современной войны" Е. Месснера и другие труды правомерно считать классикой отечественной военной литературы. ...

Военная культура, выявлявшая направленность личности, истинные помыслы и устремления, идейную стойкость и силу характера изгнанников, есть главное свидетельство сохранения ими своей офицерской сущности.

Помыслы об офицерском служении

В творческом наследии военной эмиграции значительное место занимают размышления о национальной России, ее будущей армии и офицерском корпусе, о предназначении русского офицера и его социальной роли, о жизни и службе офицерства в Императорской Армии, подготовке офицерских кадров и их качествах, о действиях командного состава в боевой обстановке Великой и Гражданской войн и т.д.

Среди лучших работ, посвященных офицерскому вопросу, -- те, которые представлены в данной книге: коллективный труд "Российские офицеры", "Высший командный состав" В. Флуга, "Трагедия русского офицерства" А. Мариюшкина, "Современные офицеры" Е. Месснера, "Наш будущий офицерский корпус" А. Керсновского и др.

Ценность изложенных в них мыслей заключается в том, что принадлежат они талантливым людям, прошедшим через масштабные войны, трагедию крушения своей страны, своей армии и своего сословия. Отлученные судьбой от Родины и любимого дела, они настойчиво пытались разобраться в грехах и достоинствах прежней военной системы, своих собственных ошибках, анализируя их, составляли заветы для будущих поколений. Делали это максимально откровенно, ибо на чужбине свобода их мысли уже не стеснялась ни "ведомством", ни цензурой.

Мотивируя нравственную позицию исследователя вообще и находящегося в изгнании в частности, генерал В. Доманевский писал: "Уважение к могуче-прекрасному прошлому России, ценой бесчисленных жертв вышедшей на свой великодержавный путь, уважение к памяти сынов России, павших на полях брани, обязывает каждого подходящего к славным, но тяжелым воспоминаниям, прежде всего искать правду и только одну правду. Правда приближает к истине"(8). Возможности высказать "только правду" офицеры были лишены и в царской армии, и в еще большей мере -- в Советской

Об офицерстве, о том, каким должен быть корпус русских офицеров в грядущем, военные писатели эмиграции размышляли постоянно.

Их помыслы в значительной мере вырастали из суждений о старой армии и переживаний о ее революционном крушении, из богатого и горького опыта Мировой и Гражданской войн, из анализа жизни иностранных армий, состояния Красной армии.

Мотив будущего доминирует всегда: и когда В. Флуг нелицеприятно и жестко анализирует качества русского высшего командного состава, и когда А. Зайцов четко и ясно пишет о германском Генштабе ("Германский генеральный штаб"), и когда А. Деникин откровенно вспоминает службу в Императорской армии ("Старая Армия", "Путь русского офицера"), и когда А. Геруа ведет речь об офицерском отборе ("Воспоминания командира полка"), и когда А. Болтунов предлагает пути воинского воспитания ("О воинском воспитании"), и когда П. Краснов, Ю. Галич, Н. Белогорский, Е. Тарусский выводят образы героев в своих многочисленных романах и повестях...

Непоказная вера изгнанников в будущее, их спокойная глубокая убежденность в пользе своей интеллектуальной работы поразительны. Приведем лишь один пример. Авторитетный генерал и военный писатель Александр Владимирович Геруа в 1937 г. на страницах машинописного журнала "Перекличка" (орган текущей связи "Общества господ Офицеров Лейб-гвардии Волынского Полка") ведет речь об офицерском отборе, о том, чтобы в будущей русской армии этот процесс "протекал на здоровых началах". Журнал выходит мизерным тиражом, рассчитан на узкий круг людей (что исключает "работу на публику"), разбросанных по разным странам, давно оторванных от Родины и армии. Геруа же не смущает эта локальность аудитории. К нескольким десятков старых волынцев он обращается с той же основательностью мыслей, с какой в начале века обращался к многотысячному отряду царских офицеров, выступая на страницах "Военного Сборника".

Такие примеры наглядно демонстрируют, что бывшие кадровые военные продолжали пребывать в орбите своей профессии. Отчетливо проглядывает их "познающая душа", когда, говоря словами И. Ильина, сознание и сердце живут "стихией своего предмета".

Мысль изгнанников шла от анализа ошибок и недостатков к формулированию заветов и идеалов. Изучая их наследие, можно выделить несколько главных достоинств, к которым должен стремиться офицерский корпус грядущей России.

Это -- корпоративная монолитность, профессионализм и офицерская этика.

Стремление к корпоративному единству

Офицерство русского Зарубежья остро осознавало и признавало отсутствие должного единства в офицерской среде старой армии.

Четко и лаконично по этому поводу высказался один из легендарных белых генералов А. Туркул: "Были офицеры, доблестные и жертвенные, но Корпуса офицеров в России не было, был лишь офицерский состав".

Полковник Д. Хитров, выступая 20 мая 1928 г. в Белграде с докладом "Русские офицеры в изгнании и политика", подчеркивал, что силами и способностью жертвовать русские офицеры никогда не оскудевали, но из-за отсутствия корпоративного единства и организованности все это расходовалось непроизводительно. Вот еще одно утверждение, прозвучавшее в "Союзе господ офицеров Императорских Российских Армии, Флота и Воздушного флота": "В прежней Русской Армии, в сущности говоря, не было офицерской корпорации, и каждый офицер жил лишь узкими интересами своей части".

Основой для таких заключений служили, прежде всего, "антагонизм между различными родами оружия", политическая безграмотность и идейная разобщенность старого офицерства.

Ненормально, когда офицеры гвардии смотрели свысока на тех, кто не принадлежал к их касте. Кавалеристы с высокомерием относились к пехотинцам, морские офицеры -- к сухопутным, конные артиллеристы -- к артиллеристам крепостей и т.д. "С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, -- пишет А. Деникин в "Очерках Русской Смуты", -- вызванная целым рядом привилегий последних... Явная несправедливость такого положения, основанная на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни"(14).

Против гвардейских привилегий выступали и П. Краснов, и П. Залесский, и многие другие военные писатели.

Другой кастой был Генеральный штаб, офицеров которого в войсках не без презрительности иногда называли "моментами" (от выражения "ловить момент", т.е. по службе пристроиться потеплее, миновать тяжелых строевых должностей, сделать карьеру).

Так генерал Б. Геруа в одной из статей резко высказался против незаслуженного продвижения по службе тех, кто носил серебряный аксельбант и черный бархатный воротник (отличительные детали формы генштабистов), вспоминая, сколь пагубно несправедливый карьерный рост действовал на атмосферу и сплоченность офицерства(15).

А. Керсновский считал, что служебные преимущества Гвардии и Генштаба безнравственны, что они были одной из самых злостных язв старой армии, и о восстановлении подобного в будущем не может быть и речи. В. Флуг жестко заявлял о необходимости принять серьезные меры, которыми раз и навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера, что способствовало бы воспитанию офицерского корпуса в духе укрепления корпоративного самосознании(16).

На сплоченность офицерских рядов оказывало влияние и единство боевого мировоззрения, которое в значительной мере достигается наличием и проведением в жизнь единой военной доктрины (в смысле определенной школы).

В ходе дискуссии по военной доктрине, развернувшейся в эмиграции в начале 30-х годов, на этом, в частности, акцентировал внимание генерал А. Егоров. Проанализировав уровень подготовки военного руководства старой армии, он сделал вывод о том, что прежняя военная система России не давала армии "единой военной школы", насыщая армейские ряды "чрезвычайно пестрым командным составом". Тем самым на войне не обеспечивалось единство действий, между начальниками возникали частые трения, непонимание и что хуже -- недоверие(17). Отсутствовало единство и в период революционного крушения армии.

Внутриофицерская разобщенность способствовала разложению армейского организма. В мае 1917 г. на Съезде офицеров генерал М. Алексеев призывал к тому, чтобы офицерский корпус на деле стал "общей дружной семьей" и в ней водворилось единение, но все увещевания оказались запоздалыми и напрасными(18).

Следует отметить, что и на чужбине, несмотря на создание Врангелем и его сподвижниками Русского Общевоинского Союза, членами которого состояло большинство изгнанников, в офицерской среде также не удалось достичь должной сплоченности.

На своих "платформах" существовали "Корпус Императорских Армии и Флота", "Братство Русской Правды", "Русский Национальный Союз Участников Войны", автономно держалось казачество, отдельные группы офицеров участвовали в политических движениях: "Смена вех", "Евразийство", "Младороссы", "Русский фашизм", "Российское Национальное и Социальное Движение" и других.

Внутри самих офицерских корпораций порой возникали конфликты, которые далеко не всегда удавалось разрешать с помощью существовавших судов чести. Дело доходило и до открытого предательства, ярким примером которого служит деятельность генерала Н. Скоблина, в 1937 г. участвовавшего в похищении агентами НКВД председателя РОВС генерала Е. Миллера.

Чрезвычайно важным стал вопрос о политической грамотности офицерства, сознательном исповедовании им определенной государственной идеологии.

В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 г. армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. В наличии не оказалось никакой организованной силы, на которую мог бы опереться Государь.

"Великая молчальница" -- Русская армия -- была совершенно не знакома с политическими вопросами и оказалась абсолютно беззащитной в политической борьбе. Офицер, который "не умел отличить социал-демократа от эсера, легко побеждался в политической дискуссии некультурным аптекарским учеником, хотя поверхностно, но все же политически обработанным левыми партиями"(19).

Практически все авторы подчеркивали утрату (либо вообще отсутствие) офицерами "политической настройки". Монархическая идея уже не доминировала в их сознании. "Армия -- вне политики" -- вот формула, которую в примитивной трактовке навязали защитникам Отечества. "Несчастные аполитичные офицеры -- еще вчерашние герои -- сегодняшние враги народа, убивались десятками тысяч, без всякого с их стороны сопротивления... Они не сумели организоваться не только для защиты своего Государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственных жизней", -- писал в начале 30-х годов полковник А. Шавров(20).

А. Керсновский, характеризуя революционное брожение в начале XX века и проводя параллель между 1905 и 1917 годами, писал: "В войсках существовала солдатская "словесность", но не было заведено "словесности" офицерской. Между тем роль офицера в стране чрезвычайно возросла с введением всеобщей воинской повинности, -- и чем дальше, тем росла все больше. Офицер был главной опорой русской государственности, живым воплощением русской совести. Его надо было ориентировать политически, не оставлять его в потемках. Офицерская работа -- это работа в первую очередь миссионерская... Сплочение воедино и политическая ориентировка офицерского корпуса стала насущнейшей из всех задач. Однако правительство эту задачу совершенно проглядело и не сумело сделать ни одного вывода из грозного предупреждения, данного ему в 1905 году"(21).

Трагедия русского офицерства нашла отражение во многих научных, публицистических, мемуарных, художественных работах эмиграции.

Достаточно назвать такие, как "Российская контрреволюция в 1917-1918 гг." Н. Головина, "Очерки Русской Смуты" А. Деникина, одноименную книгу очерков К. Попова, роман-трилогию "От Двуглавого Орла к красному знамени" П. Краснова, "Красный хоровод" Ю. Галича (ген. Гончаренко), "Офицерские кадры и революция" И. Курганова и др. Все они, независимо от жанра, являют "живую повесть офицерской скорби", картину беспрецедентного гонения на офицеров, обстоятельства, масштабы и последствия которого современное поколение военных либо вообще не представляет, либо представляет слишком приблизительно.

На страницах нашей книги этот процесс в обобщенно-эмоциональном виде представлен в очерке А. Мариюшкина.

Мы же приведем короткий конкретный пример, через который можно ощутить всю дикость и преступность атмосферы, царившей в русской армии в 1917 г. и губившей офицерство. Генерал А. Деникин в своих очерках "Офицеры" публикует постановление одного из фронтовых солдатских собраний: "Принимая во внимание несознательность командующего батальоном капитана Русова, а также, что он: 1) до революции был строг с солдатами, 2) отказывается подписывать увольнительные билеты товарищам, которым беспременно нужно домой и даже вопреки медицине, 3) насчет последнего наступления немцев на полк выражался "трусливое стадо", когда никто не обязан участвовать в империалистической бойне, 4) вообще за старорежимность -- собрание постановило капитана Русова отчислить от должности батальонного и назначить кашеваром во вторую роту"(22).

Следующим моментом трагедии офицерства в эпоху революции стал его раскол на "красных" и "белых", что не могло не найти отражения в размышлениях эмигрантов.

Отмечалось, что первоначально революция внесла в среду офицерства большую растерянность, затем вызрел протест.

Генерал Н. Головин указывал на закономерность контрреволюционных течений как одной из сторон диалектически развивающегося процесса революции(23).

В силу своего "военного патриотизма", "охранительного национализма", своей боевой сущности далеко не все офицеры мирились с той ситуацией, в которой оказались армия и страна. Офицерство стало главным субъектом контрреволюции. Ратуя за "установление порядка", оно вынуждено было идти против безвольной буржуазной власти, что первоначально выразилось в Корниловском выступлении.

С большевиками же, сделавшими ставку на интернационализм и отрицание национальных устоев, офицерство под руководством генералов М. Алексеева и Л. Корнилова вступило в открытое вооруженное противостояние, создав "Белую Армию".

В конечном итоге, исходя из понимания своего долга, в ее рядах оказалось большинство офицеров Российской Императорской Армии, в том числе до 70 процентов элиты -- офицеров Генштаба, генералитета.

Белое движение было в основе своей офицерским, породил его офицерский патриотизм. Никто иной не смог организованно препятствовать движению "красного колеса" революции и большевизма. "Лишь офицерство... оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны", -- писал известный русский мыслитель Г. Федотов(24).

В то же время, как замечал И. Горяинов, "по-разному понимали свой долг офицеры, которые когда-то представляли стройную и монолитную, одинаково национально-государственно воспитанную военную касту"(25). (Со слов самих изгнанников мы убедились, что единства и монолитности в старой армии в должной мере не было, а "государственное воспитание" не выдержало испытаний безвременьем.) Предпосылки офицерского раскола, имевшиеся до 1917г., привели к нему в период революции и Гражданской войны. Значительная часть офицерства -- более 48 тысяч (26) -- оказалась в Красной Армии (а отдельные группы и представители -- в иных многочисленных вооруженных формированиях, вплоть до банд).

Способствовала размежеванию и "пестрота" офицерского корпуса в конце Великой войны, когда в его составе находилось множество офицеров военного времени, по выражению генерал А. Геруа "военных по боевой своей подготовке и глубоко штатских по прочим отделам своего мировоззрения" (27).

Психологически такие люди зачастую позитивно воспринимали революцию как способ "проявить себя". Встречались и кадровые "генералы-куртизаны" (выражение А. Геруа). Они "неудержимой демагогией и революционностью ловили фортуну в кровавом безвременьи", как писал Деникин о генерале П. Сытине, своем однокашнике по Киевскому военному училищу, который зимой 1918 г. командовал Южным фронтом большевиков, действовавшим против Добровольческой армии(28).

Линия офицерского раскола иногда разделяла не только однокашников и однополчан, но и родных братьев, принадлежавших к русской военной элите.

Хрестоматийными примерами могут служить Генерального штаба генералы Свечины и Новицкие.

Выдающийся военный мыслитель Александр Андреевич Свечин (1878-1938), как известно, был одним из организаторов и представителей советской военной науки и высшей школы (репрессирован и уничтожен сталинским режимом). Его старший брат Михаил Андреевич (1876-1969) находился в рядах контрреволюционного казачества, затем в эмиграции. Работал в банке, возглавлял подотдел РОВС в Ницце. Прожил долгую жизнь.

Евгений Федорович Новицкий (1867-1931), инициатор Общества Ревнителей Военных Знаний, признанный специалист и автор трудов по стрелковому делу, в годы Гражданской войны -- в Добровольческой армии. В эмиграции жил в Сараево, был инструктором Стрелковой школы югославской армии, активным сторонником распространения военных знаний среди русского офицерства в изгнании. Его младшие братья, также видные царские генералы, после революции связали судьбу с Красной Армией. Василий Федорович (1869-1929) возглавлял инспекцию РККА, затем преподавал в военной академии. Федор Федорович (1870-1944) был неизменным начальником штаба у М.В. Фрунзе на Восточном фронте и в Туркестане. Позже -- один из руководителей Красного воздушного флота, начальник факультета Военно-воздушной академии им. Жуковского.

То, что царские офицеры сыграли важнейшую роль в создании Красной Армии, не вызывало у изгнанников никакого сомнения. Да и сами большевистские руководители этого не отрицали. Генерал А. Андогский в своей работе "Как создавалась Красная армия Советской России" цитирует И. Смилгу, заявлявшего: "...Только с помощью бывшего офицерства Советская власть создала армию, грозную не только для домашних белогвардейцев"(29).

Примечательно, что Андогский всех "военспецов", как принято называть эту категорию, по мотивации их службы в Красной Армии разделил на шесть групп:

-- добровольно пришедшие весной 1918 г. для "отпора германцам во что бы то ни стало";

-- "слабые люди", не устоявшие под давлением тяжелых условий общественной или семейной жизни;

-- оказавшиеся умышленно для расстройства и разложения армии;

-- "выжидающие, трусливо ждавшие: чья возьмет";

-- идейно вошедшие в орбиту большевизма (в основном офицеры военного времени);

-- из сознания долга содействовавшие образованию военной силы России, "но не связанные с большевиками никакими идейными принципами"(30).

Очень важно подчеркнуть вывод Андогского о том, что военспецов нельзя осуждать огульно, ибо причины их службы большевикам различны и "в массе они переживали неподдающуюся описанию трагедию". Его логическим завершением явились помыслы о совместном служении и "белых" (эмиграции), и "красных" в рядах будущей вооруженной силы России.

Их выразителями были как писатели, публицисты, отдельные офицеры, так и лидеры военной эмиграции, верившие, что у многих "под красноармейскими шинелями бьются русские сердца". Генерал А. Кутепов, возглавивший Русский Общевоинский Союз после безвременной смерти генерала П. Врангеля (1928), заявлял: "Мы -- "белые", пока "красные" владеют Россией, но как только иго коммунизма будет свергнуто, с нашей ли помощью или без нее, мы сольемся с бывшей Красной Армией в единую Русскую Армию..."(31)

Таким образом, исходя из анализа горького опыта, пережитого российским воинством в начале XX века, военная эмиграция мыслила будущий офицерский корпус как "единое тело и ничем и никем не сокрушимый дух, один идеал и одну цель" (Д. Хитров).

Этой монолитности следовало достигать, прежде всего, путем привития офицерству единых государственно-политических взглядов и убеждений, ибо "от идейной спаянности и единоустремленности офицерского ядра зависит вся судьба Армии" (С. Прокофьев).

Выражалась убежденность, что "всякая армия в лице ее офицерского корпуса должна быть политически образована"(32) и в будущем российском Генштабе должно существовать "особое политическое управление", организующее политическое воспитание вооруженных сил, а помощь командирам в этом воспитании подчиненных должны оказывать специально подготовленные для этой функции офицеры(33).

Большинство военных писателей сходились во мнении о необходимости для Российской армии единой военной доктрины как фактора ее "боевого воспитания" и сплочения, доктрины "выработанной русскими самостоятельно".

Во имя корпоративной монолитности российского служилого сословия не должно быть несправедливых привилегий гвардии, "генштабистов", других категорий офицеров, т.е. внутренней кастовости.

Вместе с тем, например, А. Керсновским предлагалось взять за образец петровский гвардейский обычай: "Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны". В таком случае все офицеры получат "однородную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух" (для специальных войск и авиации сохранить систему школ и училищ)(34).

Как принцип этот путь сплочения офицерства актуален и сегодня. Он ведет к профессионализму, который, согласно взглядам военной эмиграции, также должен быть одним из главных достоинств русского офицерского корпуса.

Необходимость военного профессионализма

Офицерство Русского Зарубежья в лице своих лидеров и организаторов, лучших представителей, военных ученых и писателей, сохранив свою военную сущность, богатейшие военные традиции, поддержав и приумножив военные знания, проявило образцовую преданность своему делу и черты истинного офицерского мастерства. Цену последнему они знали не понаслышке, и ему в их помыслах не случайно отведено достаточно много внимания.

Изгнанники гордились тем, что среди них было немало настоящих профессионалов, "художников военного дела".

Крупнейшим безоговорочно считался бывший командующий Кавказской армией, генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, одержавший целый ряд блестящих побед на Кавказском фронте Великой войны. Когда в августе 1931 г. исполнилось пятьдесят лет со дня его производства в первый офицерский чин (чествование по случаю такого рода дат -- замечательная традиция русской армии, к сожалению, полностью утраченная современным офицерством), это стало событием для всего Зарубежья.

В разных частях света русская печать, и не только военная, отдала должное юбиляру, поместив на своих страницах множество приветствий и статей. В Париже и Ницце, Белграде и Загребе, Софии и Пернике, Праге, Шанхае, Детройте, Сан-Франциско были устроены торжественные заседания в честь генерала Юденича. Бывшие подчиненные, боевые соратники отмечали его решимость побеждать, несгибаемую волю в сочетании с лучшими свойствами ума и характера, "смелость творческой фантазии, присущей только полководцам Божьей милостью".

Говоря о значении Юденича, профессор генерал Д. Филатьев сожалел: выдающийся полководец, несмотря на множество наград, не имеет главной -- "всеобщего, всероссийского осознания того, что Н.Н. Юденич своими победами под Сарыкамышем и Эрзерумом дал России в очень трудную минуту ее жизни". Но была выражена уверенность, что награда эта придет тогда, "когда разбушевавшееся русское море утихнет и войдет в свои берега, и русские люди получат возможность думать не только о печальном настоящем, но и о своем Славном Прошлом"(35).

Вообще же подобными оценками не злоупотребляли. Изгнанники хорошо понимали, что у командного состава старой армии, особенно у его верхушки, имелись серьезные недостатки. Зачастую в работах военных писателей эмиграции явно преобладает критика, чувствуется тоска по профессионализму и военному искусству.

Так генерал В. Драгомиров (один из сыновей М.И. Драгомирова, доблестный и высокообразованный военачальник) отмечал, что стоявшие у власти после 1905 г. не смогли четко проанализировать уроки Русско-японской войны и сделать из них верные выводы.

Многие военные руководители "плыли по течению мутного потока взбаламученных страстей, хватались за тот или иной вопрос, мешали главное с второстепенным, руководствовались злобой дня или взглядами влиятельных лиц".

Вопросы сути вещей оставались в тени. В войсках занимались "гимнастикой... сомкнутым строем и парадами, стрельбой и тактикой довольно примитивного вида, сельским хозяйством, изменением формы одежды, запутав этот вопрос до последней степени, улучшением быта и пенсиями и меньше всего -- подготовкой командного состава".

Офицеров, несомненно умных в житейском смысле и преданных делу, было немало. Но явно недоставало "широко знавших военное дело, обладавших наклонностью к его изучению, не ограничивающихся обсуждением явлений своего русского мира, но понимавших течения заграничной военной мысли и следивших за ними, усвоивших дух военных учреждений и подготовки к войне иностранных государств"(36). Думается, данная оценка по сей день не утратила актуальности своего "методологического" содержания.

Изгнанники постоянно подчеркивали как государственное значение военных профессионалов, так и ответственность их за судьбы нации. Опытный командный состав, закаленный войнами и долгой служебной практикой, представлялся им ценным капиталом нации, какового в минуту опасности не заменит никакой импровизированный институт(37).

Генерал Н. Головин, уверенный в неизбежности массовых армий, в программном труде "Мысли об устройстве будущей Российской вооруженной силы" отдавал приоритет высокой профессиональной подготовке офицерства, отмечая, что особое внимание при создании будущей армии следует уделять подготовке высшего командного состава и специалистов Генштаба (38).

Когда военная мысль эмиграции поставила проблему профессиональной ("малой", "отборной") армии, одно из центральных мест, естественно, было отведено качеству офицерства.

Приверженцами "малой армии" (А. Геруа, Е. Месснер, Б Штейфон, А. Керсновский др.) качество в идеале возводилось в степень артистизма военного искусства, и утверждалось, что требуются те, кто "в стычку, бой, сражение, кампанию вдохнут душу, то есть оживят мертвый шаблон дыханием вдохновения" (Е. Месснер).

Артистом своего дела офицер может быть лишь тогда, когда ему присущи определенные свойства. По природе их можно разделить на три группы: волевые, интеллектуальные и нравственные. Но главным условием, при котором возможно достижение высот профессионализма, должно быть призвание. Это врожденная воинская добродетель, и развить или "наработать" ее нельзя. "Надо верить в свое призвание, каждую минуту ощущать в тяжелом ранце фельдмаршальский жезл -- быть убежденным, что именно тебе, вверенным тебе роте, полку, корпусу надлежит сыграть главную роль, произвести перелом в критическую минуту -- уподобиться Дезе при Маренго, пусть даже и заплатить за это тою же ценой", -- говорит А. Керсновский (39).

Первая группа качеств связана преимущественно с волевым началом в человеке, силой его духа, с тем, что принято называть "характером". Именно на необходимость развития этих качеств обращает главное внимание генерал В. Флуг в работе "Высший командный состав", объединив их понятием "военной энергии", под которой подразумеваются: мужество, непреклонная воля к победе, самоуверенность, решительность, смелость, находчивость, упорство, самообладание, предприимчивость, дух почина и прочее.

Как и многие другие авторы, Флуг сетовал на то, что прежняя военная система России не способствовала культивированию в офицерах "военной энергии", выдвижению волевых фигур, а высших командных должностей в основном достигали "лица, вообще мало удовлетворявшие этому назначению"(40).

Главным завещанием генерала было пожелание "воспитания в народе и в армии драгоценного качества воли". Он ратовал за "решительный разрыв с заблуждениями последних десятилетий", прямо обращаясь к современникам и, думается, к потомкам с призывом: "Довольно трескучих фраз о нашей доблести и наших победах... которые, в конце концов, привели русскую армию к развалу, а Россию к порабощению. Довольно обмана и самообмана. Чем кичиться нашими подвигами, покаемся лучше в своих грехах. Пока мы не проникнемся горьким сознанием, что для ведения войны нам, русским генералам, -- да и не нам одним, -- недоставало первой воинской добродетели -- исконно русского мужества, -- и вину в нашем крушении будем стараться по-прежнему сваливать то на недостаток в артиллерии и винтовках, то на "Приказ N 1", -- мы никогда не создадим командного состава, способного будущую Русскую армию вести к победе"(41).

Генерал В. Тараканов, подчеркивая, что военачальнику в высшей степени должно быть присуще врожденное и развитое искусство повелевать (гипноз власти), вместе с тем обращал внимание на необходимость уметь повиноваться. У властных людей часто обнаруживается недостаток этого свойства(42).

И генерал В. Доманевский видел в командовании и подчинении одну функцию, выражая это следующим образом: "Командовать -- значит, прежде всего, уметь повиноваться начальнику от всего сердца для выполнения поставленной задачи, охватывать его намерения и идти навстречу, входить в его мысли и виды, принимать все возможные меры, чтобы их осуществить" .

Притом, что идеальный тип военного профессионала, тип вождя дает равновесие "умового" и "волевого" начала, -- на практике такое сочетание встречается не часто (А. Керсновский примерами полного выражения такого сочетания считал Петра I, Румянцева, Суворова).

Если же говорить о преобладании того или иного, то для полководчества и вождения войск предпочтительнее перевес волевых качеств. "Посредственное решение, будучи энергично проведено, дает результаты всегда лучшие, чем решение идеальное, но не претворенное в дело или выполняемое с колебаниями", -- поясняет Керсновский. Обращаясь к опыту Великой войны, он говорит, что в тот период волевыми фигурами у нас были генералы Лечицкий, Плеве, Юденич, Брусилов, граф Келлер, но "русское полководчество определили и сообщили ему характер катастрофический военачальники упадочного типа -- Алексеев, Рузский и Эверт"(44).

В эмиграции неустанно проводилась мысль о сверхважности интеллектуальных качеств, особенно необходимых офицеру в эпоху многократного усложнения способов и средств войны, всеускоряющегося технического прогресса, машинизации армий, когда техника стала "ведущей осью военного дела". Среди них на первый план выдвигались ясный, быстро схватывающий, находчивый ум, широкий кругозор и прочные военные знания (образование), способность к постоянному пополнению своего военно-идейного багажа, дар предвидения.

Здесь еще раз следует подчеркнуть, что сами военные изгнанники проявили удивительную тягу к повышению своего образования, развитию военной мысли и военного знания.

В первые же годы эмиграции ими были созданы Общество ревнителей военных знаний, кружки высшего военного самообразования, организовывались конкурсы на лучшие военно-научные труды.

Позже учреждены Высшие Военно-Научные курсы генерала Н. Головина, имевшие и заочную форму обучения. На их базе возникли "военно-научные институты".

Функционировали военно-училищные и повторительные курсы, кадетские корпуса. Корпорации русских артиллеристов, связистов, военных инженеров, других специалистов на своих собраниях периодически заслушивали и обсуждали доклады о новейших тенденциях в науке и практике своих отраслей. Выпускался целый ряд военно-научных журналов, таких как "Военный Сборник", "Война и Мир", "Армия и Флот", "Вестник Военных Знаний", "Осведомитель" и др., издавались книги военных авторов(45).

Военные писатели эмиграции видели будущий офицерский корпус высокообразованным и "интеллигентным". Когда резко усложнилась вооруженная борьба, когда современный призывной контингент, а тем паче "сверхсрочные" (профессионалы) "собственным умом постигают явления войны", командному составу, чтобы быть авторитетным, нужно не только практически знать военное дело, но быть "научно образованным": "кто больше знает, того охотнее слушают" (Добро-рольский). Высказывались мнения о том, что "офицерами с академическим значком" должны замещаться все должности начальников, начиная с командира батальона. В целом подчеркивалось "громадное значение корпуса академиков", который будет "господствовать в армии и в определенном отношении влиять на работу всего государственного организма, беря на себя ответственность за подготовку страны к войне и за успех войны" (Месснер)(46).

В эмиграции пришло ясное осознание того, что в арсенале современного и будущего офицера как военного профессионала должно находиться и знание военной психологии.

Наиболее активными проводниками этой идеи выступали генералы П. Краснов и Н. Головин, внедрившие соответствующую дисциплину на Высших Военно-Научных Курсах в Париже и Белграде, генерал А. Виноградский, полковники Р. Дрейлинг, Н. Бигаев, профессор Н. Краинский и др.

Автор одного из первых учебников "Военной психологии" (1935), написанного для слушателей Курсов Головина в Белграде, Р. Дрейлинг, утверждал, что в то время когда не только учет материальных сил, но в значительной мере и пользование "психическими силами армии" может выйти из области привычных сноровок и интуиции и стать предметом научного исследования и использования, "важность изучения военной психологии всем кадровым офицерством приобретает особое значение".

Он был уверен, что прямым следствием изучения психики бойца в бою должна явиться выработка приемов сознательного применения законов военной психологии в практическом военном искусстве, т.е. в тактике, оператике, стратегии (47).

Постоянное, систематическое пополнение своих научных познаний должно быть чертой не только обер- и штаб-офицеров, но и генералов. И последних -- даже в большей степени, дабы к богатому личному опыту каждого из них присоединялся коллективный опыт военной науки.

"Стратег, -- утверждал генерал В. Доманевский, -- вырабатывается, "взращивается" не так строевым или боевым опытом, как широким образованием, вдумчивым изучением опыта чужого -- военной истории, истории военного искусства, истории социальных взаимоотношений, психологии и т.д."(48).

По откровенным признаниям изгнанников, слишком многим военачальникам русской армии накануне и в ходе Великой войны этого недоставало. Говоря о подготовке и умственном складе высшего командного состава, генерал В. Драгомиров с горечью констатировал отсутствие ясной военной мысли и творчества(49).

Е. Месснер, в работе "Мысли о Генеральном штабе" напоминавший, сколь гибельно для армии существование генералов "с одеревеневшей, парализованной мыслью", писал о необходимости "непрестанно думать, обдумывать, усваивать и развивать идеи, выдвигаемые военным искусством, военной наукой, военной теорией, военной практикой"(50).

Предвидение -- еще одно, крайне желательное качество военачальника, при отсутствии которого трудно считаться профессионалом. Но предвидение -- природный дар (оперативная интуиция, как говорил В. Тараканов), который дан не всем. Тем не менее, и он во многом базируется на глубоком знании, на непрестанной работе мысли.

Отдельные авторы (прежде всего А. Геруа и Е. Месснер), не удовлетворяясь термином "профессионализм", выражающим сплав определенных волевых, интеллектуальных, этических свойств и таланта, вводят дополнительный -- "интеллигентность", в их концепции обозначающий важнейший признак и показатель профессионализма. "Без слов ясно, -- говорит А. Геруа, -- всякий специалист важен постольку, поскольку он "интеллигентен" в своей области, в своих пределах". "Чем интеллигентнее начальник, тем больше его ценность (при всех прочих равных условиях) и тем сильнее его влияние на подчиненных..." -- замечает Е. Месснер.

Здесь понятие "интеллигентности" используется в "чистом виде", без того негативного значения, которое закрепилось в сознании военных в связи с антигосударственной, антиармейской позицией российской "передовой интеллигенции" в последние десятилетия Империи.

Олицетворением истинной интеллигентности, согласно взглядам Геруа и Месснера, должен быть Генштаб (в современном звучании -- практически весь командный состав с академическим образованием), от которого требуется постоянная научная и практическая работа, неустанная творческая, преисполненная предвидения, даже пророчества. Генштаб -- это "мозг" утонченно-культурный, с философской закваской, дающей возможность делать выводы вперед на основании строго логических заключений из настоящего и прошлого, это "идейный кадр" армии.

Предупреждали эмигранты и об опасности "полуинтеллигентности" (серия статей Е. Месснера, посвященных репрессиям в Красной Армии: "Души в кандалах", "Полуинтеллигентное офицерство", "Кровавый год" и др.).

Суть явления -- в недоученности, теоретической и практической "недоразвитости" кадров.

Это не значит, как поясняет Месснер, что командиры не храбры, не обладают волей, не знают свое ремесло и что армия под их руководством не может воевать. "Это значит, -- пишет он, -- что она не может воевать "малою кровью"... Офицерство знающее и -- это самое важное -- офицерство интеллигентное проливает кровь бережно, как искусный хирург, офицерство же неинтеллигентное "пущает кровь" без меры, как цирюльник. Красная армия, пока она будет руководствоваться нынешним офицерством, будет армией кровавых боев: может быть победа, может быть поражение, но во всяком случае кровавые", -- поистине пророчески заключает Месснер в 1938 году(51).

Охватывая взглядом персональный состав военной эмиграции, не трудно представить фигуры подлинных военных интеллигентов.

Таков был генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель, широко образованный, отважный, доблестный кавалерист, мужественный военачальник, действительный вождь, "весь энергия, весь накаленность мысли, весь волевой огонь" (И. Ильин).

Таков и генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, "полководец, во всем блеске возродивший суворовские заветы" (Б. Штейфон).

Таков и генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин, командир легендарной "Железной" дивизии, главнокомандующий Западным и Юго-Западными фронтами, позже один из основателей Добровольческой армии и ее главнокомандующий.

Таков генерал от кавалерии Николай Николаевич Баратов, командующий экспедиционным корпусом в Персии, "весь порыв и горение на пользу армии" (К. Попов), создавший в изгнании Зарубежный союз русских военных инвалидов и возродивший старейшую газету "Русский Инвалид".

Генералы Николай Николаевич Головин, Александр Владимирович Геруа, Алексей Константинович Баиов, Арсений Анатольевич Гулевич, Петр Николаевич Краснов, Евгений Федорович Новицкий, Анатолий Николаевич Розеншильд-Паулин, Пантелеймон Николаевич Симанский, Алексей Павлович Будберг и другие -- крупные, образцовые военачальники, блестяще проявившие себя в мирное время и в боевой обстановке, не просто грамотные и думающие офицеры, но военные мыслители, ученые, писатели, и в эмиграции сохранившие преданность ратному делу, -- вот истинные военные интеллигенты, носители русской военной культуры.

Заметим, что представитель второй волны эмиграции, видный военный историк Н. Рутыч, также употребляет термин "военная интеллигенция", анализируя образы передовых офицеров, выведенных А. Солженицыным в эпопее "Красное Колесо".

Речь идет, прежде всего, о таких литературных героях как А. Крымов, Г. Воротынцев, А. Свечин, за которыми стоят фигуры реальных офицеров, впитавших в себя дух и идеи "военного ренессанса" (1907-1913 гг.), "которые считали себя обязанными отвечать за русскую историю" и те из них, которые, даже оказавшись в Красной армии, способствовали "воспитанию новых военных поколений в духе национально-исторической осмысленности".

К категории военной интеллигенции относит Рутыч и тех, кто был инициатором и организатором Белой армии. Это генералы и полковники М. Алексеев, Л. Корнилов, А. Деникин, С. Марков, М. Дроздовский, М. Неженцев, оставившие "яркий пример жертвенного служения России"(52).

Военный профессионализм не возникает сам по себе, но осознанно, целенаправленно и бережно культивируется. Факторы его обеспечения и поддержания также были постоянным предметом размышлений изгнанников. Среди этих факторов -- качественная подготовка командного состава (образование и воспитание), "офицерский отбор", справедливая кадровая политика, сбережение кадровых офицеров в военное время, внимание к личности офицера, высокий уровень военной печати и т.д. Все это -- отдельные объемные элементы "офицерского вопроса", требующие специального рассмотрения и выходящие за рамки данной статьи.

Офицерская этика

В сущности, как уже говорилось, особая этика также является чертой офицерского профессионализма. Этические нормы офицерства исторически вырабатывались в среде профессионалов, и командира, не следующего этим нормам, по большому счету офицером и мастером военного дела назвать нельзя. В то же время особая (по сравнению с общегражданской и "общевоенной") нравственность является отличительным свойством и одним из главных достоинств офицерского корпуса.

Эмигранты во множестве работ составили довольно внушительный "свод" моральных качеств, необходимых офицерству. Исходным моментом здесь может служить то, что выражено в простом и ясном утверждении Н. Белогорского: "Офицерами, ведущими на смерть других людей, могут быть лишь те, кто сознают себя выше окружающей среды и кто, отвечая за других, привык прежде всего отвечать за себя"(53).

Именно отсюда, из призвания и обязанности вести других в бой, на возможную гибель и возникает эта "особость", эта специфичность офицерской этики, заключающаяся в ее возвышенности. То, что для гражданина предстает высочайшим идеалом и превосходит все требования обычной практической морали, -- является непреложным жизненным законом для человека в погонах.

Героическое для гражданского общества оказывается обыденным для военного сословия. Причем воинское служение, избранное офицером профессией, не эпизод в его жизни. Оно поглощает все его существование и не только в бою, но и в будничной работе требует непрекращающегося самоотвержения. "Мало красиво умереть на поле сражения, может быть гораздо труднее всю свою жизнь согласовать с интересами армии и в незаметном, неустанном труде, подвиге самоусовершенствования и самоограничения стать воином, полезным для отечества", -- говорит генерал А. Попов (54).

Страницы периодики Зарубежья, донося до нас споры о предназначении офицерства эмиграции, о будущем корпусе русских офицеров, открывают порой неожиданные вещи. В одном из номеров содержательной, экспрессивной военно-политической газеты "Сигнал", органа Русского Национального Союза Участников Войны (его возглавлял генерал А. Туркул), помещена небольшая статья "Долг офицера" авторства Н. Снесаревой-Казаковой.

В статье по сути сформулирован кодекс офицерской этики, отражен тот идеал, который лучшая часть интеллигенции чаяла видеть в защитниках Отечества:

"Долг офицера -- быть джентльменом: это значит -- быть, прежде всего, благородным человеком, нравственно безупречным.

Офицер -- это рыцарь чести, защитник доброго имени своего народа. Офицер должен быть прост, прямолинеен, бесстрашен... Офицер должен быть духовным аристократом. Благородство не только поступков, но и намерений, постоянный героизм усилий, горячая вера, идеализм, отсутствие эгоизма -- вот непременные и основные черты русского офицера.

Офицер должен помнить, что он не остается здесь на земле вечно, но что после него -- о нем остается память, которая творит историю. Поэтому офицер должен уметь сознательно беспрестанно читать историю своего народа, должен уметь видеть вещи такими, какие они есть в действительности.

Офицер никогда и ни при каких обстоятельствах не должен сдаваться, трусить, малодушно покоряться; должен быть всегда убежден в превосходстве своего служения и в своем собственном моральном превосходстве.

Офицер должен уметь побеждать не только мечом, но и словом: есть слова, которые поднимают дух, как призыв к бою. Офицер должен уметь излагать простым и понятным языком то, что другим неясно, быть политически грамотным.

Офицер сражается за истину, за Нацию, это -- апостол Нации и истины. Может быть, на земле ему предназначается крест, но он не имеет права уходить от борьбы, не имеет права на отдых...

Офицер должен быть далеко от всего мишурного, мелкого, пошлого, должен быть духовно свободен, ни к кому и ни к чему слишком не привязан. Человеческое общество, вся наша жизнь построена на красивой лжи, его внешность бутафорски обманчива.

Офицер не имеет права писать и говорить неправду.

Офицер -- Личность, с большой буквы, он не смеет быть орудием в руках других... Его активная борьба за Россию, его лишения во имя этой борьбы -- должны быть мерилом его мужественности"(55).

Как видим, спектр требований, предъявляемых к офицеру гражданскими людьми, весьма широк, планка необычайно высока. И вряд ли общественное сознание таковые может адресовать какой-либо иной социальной группе, что еще раз доказывает отличие офицерской этики от общей.

"Боевой" аспект этой "особости" выразил генерал Е. Новицкий в статье "Пощечина", где говорится об офицерском подвиге, который в его понимании не может быть тем же, что подвиг солдатский.

Офицерский подвиг должен непременно выявлять идеологию офицера как начальника, учителя и вождя солдата в наиболее страшные для этого последнего моменты жизни. Автор приводит случай, когда в 1915 г. на одной из позиций 190 пехотного Очаковского полка, в критический момент боя, фельдфебель предложил было остаткам своей роты сдаться в плен и тут же получил громкую пощечину от молодого прапорщика. Спустя мгновение офицер геройски увлек всех солдат в последнюю, смертельную атаку на противника.

"Офицерский подвиг, -- пишет Новицкий, -- представляется мне не только как простой акт смерти, хотя бы во главе своих солдат, не только как акт самопожертвования (потому что самопожертвование есть долг офицера), но и нечто большее... Умирая, офицер должен показать, что те высшие вопросы чести и славы, ради которых он умирает, ему понятны, что его идеология выше простой жертвенности рядового офицера и солдата и что он умирает за идеалы, которые могут быть недоступны им... Пройдут года. Многие и многие смерти забудутся. Но эта пощечина, наносящая за минуту до неминуемой гибели оскорбление тому, кто посягнул на то, что офицеру должно быть дороже всего, -- никогда не забудется в истории полка. И вечной путеводной звездой будет этот акт крайнего возмущения светить из глубины времен и озарять жизненный путь тех, кому не безразличны такие высшие ценности, как честь и слава своего полка"(56).

В анализе, воспоминаниях, помыслах военных специалистов, писателей довольно много места отведено этическим моментам, затронут и в многочисленных эпизодах отражен весь спектр моральных ценностей. Но, пожалуй, выше прочего ценились именно честность, честь и прямодушие, качества, от которых и в мирное время, и тем более на войне зависит очень многое.

"В нашей военной среде пользовались особым уважением люди, способные "прямить", т.е. бестрепетно говорить правду в глаза даже любимому начальнику", -- утверждал полковник С. Прокофьев(57).

Одной из главных воинских добродетелей считал прямодушие А. Керсновский. Оно не просто условие достоинства офицера, но и преграда на пути угодничания и подхалимства -- худшего, что может быть в военном человеке. Дело в том, что трусость, малодушие, воровство, другие пороки в сколько-нибудь организованной армии не могут быть терпимы, тем более возводиться в систему. Подхалимство и его следствие -- очковтирательство -- могут. "И тогда, -- говорит Керсновский, -- горе армии, горе стране! Не бывало -- и не может быть случая, чтобы они смогли опереться на гнущиеся спины"(58).

Анализируя подготовку командного состава, его действия на фронтах Великой войны, генерал В. Драгомиров с досадой признавал: "Честности было мало". Он поднимал вопрос о доверии, имеющем огромное значение в боевой обстановке, когда необходима общая самоотверженная работа. Многие старшие начальники на деле не следовали заповеди "сам погибай, а товарища выручай", записанной в уставе, в результате "никто никому не верил". Опытный генерал полагал, что это едва ли не наибольший недостаток, притом наиболее трудноустранимый как зависящий от народных психологических особенностей(59).

Рядом с честностью -- понятие чести, синоним достоинства и гордости.

"Внутри корпуса, -- вспоминал генерал А. Греков, имея в виду офицерство русской армии, -- принцип рыцарской чести был первой заповедью, причем понятие "честь" охватывало всю сферу служебной и частной жизни"(60).

Честь -- драгоценнейшее свойство офицерского духа. Без риска впасть в ретроградство, офицер должен блюсти завет Петра Великого: "Иметь любление чести".

Это качество было стержневым в генерации офицеров, созданной основателем регулярной армии. "Образ наследственного петровского офицера", как указывал А. Геруа, еще сохранялся и в эмиграции. "Дай Бог, чтобы он не умер в рядах Российского воинства. Именно он, как никто, может стать его хребтом. Он есть истинный носитель славы и традиций армии. Его нужно уметь беречь и холить будущему организатору могущества России", -- назидал генерал Геруа (61).

Что характерно, эмигранты сочувственно относились к офицерству Красной Армии, когда его захлестывала волна репрессий и оно, "не бунтовавшее, понесло кару, большую, чем в свое время понесли бунтовавшие стрельцы".

"Доносительство в армии вещь чудовищная, разрушающая моральную основу... Может ли в этих условиях развиваться воля, пробуждаться способность к инициативе, крепнуть вера, возвышаться душа верностью служения государству?" -- риторически вопрошал Е. Месснер в статье "Души в кандалах" (62).

Аксиомы, изначально очевидные эмигрантам, сегодня истинами открылись и нам, а вернее сказать -- признаны нами. В одном из последних аналитических материалов, касающихся катастрофы Красной Армии в приграничных сражениях 1941 г., аргументированно утверждается, что, выполняя заведомо пагубные, дикие по безграмотности решения Сталина и его окружения, военное командование не имело смелости и настойчивости отстоять свои взгляды. "Это, -- пишет автор публикации А. Михайлов, -- надо рассматривать в первую очередь как результат психологической атмосферы, сложившейся после массовых казней в армии и в стране во второй половине 30-х гг." (63).

Понятие чести обязывает офицера думать не только о своем личном достоинстве.

А. Керсновский акцентировал внимание на том, что каждый начальник не просто командует, но имеет честь командовать. Он обязан это помнить и в мирное время, уважая в подчиненных их воинское достоинство, и на войне, когда речь идет о чести вверенных ему роты, корпуса или армии, их добром имени в глазах грядущих поколений(64).

Надо сказать, что взгляды изгнанников на вопросы офицерской морали существенно не менялись на всем полувековом пути военной мысли эмиграции. И в 60-х годах они продолжали утверждать, что офицерство среди всех социальных слоев должно составлять "образцовую этическую группу". Если иные объединения могут в своей среде терпеть своекорыстие, шкурничество, беспринципную изворотливость, циничный эгоизм, то в офицерском корпусе эти явления не должны быть терпимы (65).

Вместе с тем состарившиеся, однако не утратившие динамичности мышления и трезвости взгляда, эмигранты делали "поправку на время", говорили, что массу ныне раздражает чье-либо духовное превосходство, его надо вкладывать в дело, не выставляя напоказ.

"Быть рыцарем, не нося знаков рыцарского достоинства" -- вот, по их мнению, девиз современного офицерства. "Последние Могикане" военной эмиграции понимали, что из-за изменения свойств современного оружия и способов боевых действий (например, контрмеры против повстанцев, террористов и т.п.) этика офицера стала "облегченной", но были уверены, что "снижение этических требований не должно вести к упразднению этических требований"(60).

* * *

Само-бытие десятков тысяч русских офицеров на чужбине -- корпуса офицеров в рассеянии! -- в сознании современников должно быть зафиксировано как крестный путь во имя Родины, как духовный подвиг, как беспрецедентный исторический феномен. В большинстве это были офицеры, на практике воплощавшие идею верности долгу, по-офицерски выразившие свой протест против кроваво насаждавшегося в России чуждого ей режима. Хотя военный и политический успех был не на их стороне, духовно они остались непобежденными.

Не лебедей это в небе стая:

Белогвардейская рать святая

Белым видением тает, тает...

Старого мира последний сон...

Так их исход запечатлен в знаменитых цветаевских строчках. Но эта рать не растаяла бесследно. Она осуществила свою изгнанническую миссию, создав военную культуру Русского Зарубежья, несущую в себе мощный духовный заряд, служащую своеобразным индикатором развития и качества российского военно-служилого сословия первой трети XX века. В наследии изгнанников одно из важнейших мест занимает идея будущего офицерского корпуса России. Ему завещано усвоение опыта, уроков предшественников и стремление к главным достоинствам: корпоративному единству, военному профессионализму, особой этике.

Офицерство должно быть духовно сплоченным -- обладать единым государственным сознанием, быть политически образованным и воспитанным, исторически грамотным ("умеющим читать историю своего народа и своей армии").

Офицеры -- "апостолы Нации" и "последний довод государственной идеи".

Никаких привилегированных каст внутри офицерской семьи быть не может.

Гвардия -- со своими именами, но без гвардейских привилегий. Со своею славой, традиционными мундирами, но без каких бы то ни было преимуществ. Привилегия одна: быть храбрым в бою... Отличие одно: высокий рост -- высокие понятие о чести, красивое лицо -- и красивые поступки"(67). Ни при каких социальных потрясениях и трудностях раскол, дробление офицерского корпуса недопустимы. Его монолитность -- гарантия сохранения целостности страны и пресечения анархии.

Важнейшим достоинством офицерской корпорации является профессионализм. В основе его всегда -- призвание, потом -- знание и умение, которые в ратном деле должны быть доскональными. Ни того ни другого достичь невозможно без наличия, развития и культивирования "военной энергии" -- совокупности необходимых волевых и интеллектуальных качеств. Профессионал -- артист военного дела, он ценен постольку, поскольку интеллигентен и понимает, что "учение не кончено". Военачальники с "одеревеневшей, парализованной мыслью", играя кровью и доблестью войск, несут поражения и гибель своей армии.

Офицерство немыслимо без возвышенной этики, возводящей в норму прямодушие, честь, самоотверженность, жертвенность, благородство и другие добродетели. Офицер в своей деятельности, своем поведении каждодневно, в мирное и военное время, должен выявлять и утверждать особую идеологию -- начальника, учителя и вождя солдата, всех подчиненных, должен пробуждать у них энтузиазм и идеализм. Офицеры -- не только мозг, но и душа Армии. Моральная сила военных вождей окрыляет войска, придает им огромный духовный импульс и если требуется -- ведет их на смерть.

Эти достоинства, осмысленные корпусом офицеров-изгнанников, сегодня чрезвычайно важны и актуальны. Не надо быть пророком, утверждая, что России в наступающем веке, как и во всех предшествующих столетиях нашей истории, придется себя защищать. Мы и входим-то в XXI век с "мятежевойной".

Без мощной армии Отечеству не обойтись; только она -- "последняя цитадель нации" -- надежнейший фактор нашего государственного самостояния. Но армия -- это прежде всего и больше всего командный состав, его дух, ум и воля. Если будут изучены и учтены результаты офицерского самопознания, где особое место занимает опыт изгнанников, если в среде офицерства будут живы образы Суворова и Кутузова, Ермолова и Скобелева, Юденича, Деникина, Врангеля, то офицерский корпус России в третьем тысячелетии свое высокое предназначение выполнит с честью.

И.Домнин

Из кн.: "Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. - М., 2009"

Примечания

По оценке специалистов в вопросах персонального состава офицерского корпуса и военной эмиграции С.В. Волкова и Н.Н. Рутыча, это число в начале 20-х годов могло достигать 70 тысяч.

Сведения исследователей персонального состава генералитета военной эмиграции С.В. Волкова и И.М. Алабина.

См.: Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России. - М.: "Regnum" -- "Российский архив", 1997. - С. 10.

Там же. - С. 9-10.

См.: Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. - 3-е изд. - М.: Мысль, 1987. - С. 80.

См.: Стогов Н. Парагвай и русские офицеры //Часовой. - 1936. - N 174, 175.

Белогорский Н. Что же мы должны сделать? -- Ницца, 1930. - С. 34.

Доманевский В. Мировая война. Кампания 1914 года. Вып. I. - Париж, 1929 - С. 3.

Надо ли говорить, сколь это важно и как угнетающе действуют на офицера, как пагубны для дела -- полуправда и ложь. В этой связи обратим внимание на слова недавно ушедшего из жизни историка, полковника в отставке О.Ф. Сувенирова, успевшего издать свой последний и главный труд "Трагедия РККА 1937-1938". Какою тоской сквозит от признаний почтенного ученого: "Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходящей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно свободного научного исследования... Я рад, что дожил до времен, когда и на нашей многострадальной Родине можно писать... то, что ты действительно знаешь и так, как ты думаешь и представляешь минувшее". (Сувениров О.Ф. Трагедия РККА 1937-1938. - М.: ТЕРРА. 1998. - С. 19-20.) Олег Федотович скончался в 1999 году. До сих пор его капитальный труд остается в тени внимания общественности, особенно научной и писательской, годами эксплуатировавшей тему репрессий в Красной Армии, опиравшейся более на домыслы, нежели на факты.

См.: Ильин И.А. Философия и жизнь //На переломе. Философские дискуссии 20-х годов: Философия и мировоззрение / Сост. П.В. Алексеев. - М , 1990. - С. 47.

Сигнал. - 1937. - N 5.

Русский Военный Вестник. - 1928. - N 146.

Царский Вестник. - 1928. - N 3.

Деникин А. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии. - Париж, 1921. -С. 14-15.

Геруа Б. Русский Генеральный штаб //Царский Вестник. - 1931. - N 199.

См. раздел "Воспитание офицерского состава" работы В. Флуга "Высший командный состав" в хрестоматийной части книги.

Вестник Военных Знаний. - 1934. - N 2 (22). - С. 24.

Павлов В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917-1920 годов. Книга первая 1917-1918 гг. - Париж, 1962. - С. 13-14.

Сигнал. - 1937. - N 5. - С. 1.

Шавров А. Право частной собственности в возрожденной России. Открытое письмо генералу от кавалерии В.И. Гурко (Аполитичность Армии: Армия вне политики). - Белград, 1930. - С. 23.

Керсновский А.А. История Русской Армии. - М.: Воениздат, 1999 - С 462-463.

Цитируется по: Часовой. - 1972. - N 555. - С. 5.

См.: Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Париж-Таллинн, 1937.

Федотов Г.П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры). В 2-х томах. Т. 1. - СПб.: София, 1991. - С. 147.

Часовой. - 1973. - N 568. - С. 12.

См.: Гражданская война 1918-1921 гг. - М., 1928. - С. 95.

Российский военный сборник. Вып 16. Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. - М., 1999. - С. 182.

Деникин А.И. Путь русского офицера. - Нью-Йорк, 1953. - С. 72.

Андогский А. Как создавалась Красная армия Советской России - Владивосток. 1921. - С. 25.

Там же. С. 27-28.

Генерал Кутепов. Сборник статей. - Париж. 1934. - С. 313.

Патронов И. Армия и политика //Царский Вестник. - 1940. - N 719.

См.: Колесников Н. О стратегии духа и прежних ошибках // Российский военный сборник. Вып. 13. Душа Армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. - М., 1997. -С 408-417; Шелль Е. Государственно-политическое воспитание армии. - Там же. - С. 418-432.

Керсновский А. Философия войны. - Белград, 1939. - С. 74.

Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич. К 50-летнему юбилею. - Париж. 1932. -

Военный Сборник. - 1923. - Кн. IV. - С. 98.

Российский военный сборник. Вып. 9. Какая армия нужна России. Взгляд из истории. - М.. 1995. - С. 93.

Головин Н.Н. Мысли об устройстве будущей Российской вооруженной силы. Общие основания. Издание 4-е. - Белград, 1939. - С. 32.

Керсновский А.А. Философия войны. - С. 55.

Флуг В. О подборе командного состава армии // Русский Военный Вестник. -1928. - N 154.

Флуг В. Высший командный состав //Русский Военный Вестник. - 1927. - N 114.

Тараканов. Служба Генерального Штаба. - Белград, 1933. - С. 138.

Часовой. - 1931. - N 67. - С. 3.

Керсновский А.А. Философия войны. - С. 65.

Подробнее о военном образовании и развитии военных знаний в Зарубежье см.: Домнин И. Военная грань российской эмиграции //Российский военный сборник. Вып. 6. Русское Зарубежье: Государственно-патриотическая и военная мысль. - М., 1994. - С. 37-41; Он же. Краткий очерк военной мысли Русского Зарубежья //Российский военный сборник. Вып. 16. Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. - М., 1999. - С. 471-483.

Военный Сборник. - 1925. - Кн. VII. - С. 55.

Дрейлинг Р. Военная психология. - Белград, 1935. - С. 2. 9.

Доманевский В. Мировая война. Кампания 1914 года. Вып. 2. Достижения сторон за первый месяц кампании -- август. - Париж, 1929. - С. 61.

Военный Сборник. - 1923. - Кн. IV. - С. 111.

Военный Сборник. - 1925. - Кн. VII. - С. 54-55.

Знамя России. - 1938. - N 2/3. - С. 9.

Рутыч Н.Н. Думская монархия: Статьи разных лет. - СПб.: Издательство "Logos". 1993. - С. 76-83.

Белогорский Н. Что же должны мы сделать? - С. 34.

Военный Сборник. - 1924. - Кн. V. - С.161.

Сигнал. - 1939. - N 51.

Новицкий Е. Пощечина //Русский Инвалид. - 1931. - N 13.

Сигнал. - 1937. - N 21.

Керсновский А. Философия войны. - С. 55.

ГАРФ. - Ф. 5945. - Оп. 1. - Д. 54. - Л. 285.

Библиотека-Фонд "Русское Зарубежье". Ф. 1. Воспоминания генерала А.П. Грекова (машинопись). - С. 80.

Перекличка. - 1937. - N 6. - С. 23.

Русский Инвалид. - 1938. - N 116.

Михайлов А. Оперативно-стратегический аврал // Независимое военное обозрение. - 2000. - N 10. - С. 5.

Керсновский А. Философия войны. - С. 60-61.

См. статью Е. Месснера "Современные офицеры" в хрестоматийной части данного выпуска.

Там же.

Армия. - Белград: Издательство "Старое время", 1924. - С. 23

Информация к размышлению

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 20/06/2015, изменен: 20/06/2015. 85k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 2 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: А. Керсновский предлагал взять за образец петровский гвардейский обычай: "Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнќкерские батальоны". В таком случае все офицеры получат "однородќную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух"...

Каменев Анатолий Иванович Грехи и достоинства офицерства

Каменев Анатолий Иванович
Грехи и достоинства офицерства