ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Изнанка Русской Жизни

ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА

"ПРОКУРСТОВО ЛОЖЕ" РУССКОЙ ЭЛИТЫ (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")

"Купец перед фотографом" 1860-е Художник Петр Михайлович Шмельков (1819-1890)

Анатолий Каменев

ИЗНАНКА РУССКОЙ ЖИЗНИ

Глупость и гениальность занимают два противоположных конца шкалы человеческого ума. Д.Дидро

"Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучек из глаза брата твоего " Мф. 7,1-5

Назначение Салтыкова вице-губернатором в одну из самых "помещичьих" губерний ... реформы не было рядовым событием в административных летописях. ... Государь, утверждая доклад, говорит: "И прекрасно; пусть едет служить да делает сам так, как пишет", то есть так, как желает, чтобы действительно делали хорошо". Однако это тогдашнее мнение Александра II разделялось отнюдь не всеми высшими сановниками империи. Даже Ланской, решившийся представить Салтыкова, все-таки предостерегал его перед отъездом в Рязань, чтобы "он был поосторожнее в литературных делах, потому что бог знает, с которой стороны ветер подует". ... Салтыков был, так сказать, заряжен необычайной энергией, которая требовалась для предстоящего служения, он понимал и особенную значимость этого служения для его духовной биографии, для проверки на деле выработанных им к этому времени идей. ...

13 апреля Салтыков был в Рязани. ... В Рязань ехал совсем другой человек -- крупный чиновник и прославившийся литератор. ... Начиная службу в Рязани, Салтыков всецело сосредоточился на той цели, которую себе поставил, и он верил, что эта цель осуществима. Само время диктовало эту великую цель -- речь шла уже не просто о честной службе, а о самоотверженном... Салтыков не забыл тезиса-завета Белинского об исполнении хотя бы тех законов, которые есть. Но теперь требовалось послужить закону новому -- тому, который пока еще келейно, почти секретно готовился на верхах власти. ... И служба Салтыкова в Рязани не была просто "практикованием либерализма в капище антилиберализма" -- она была воистину служением идее и цели. И это служение стало подлинной почвой его сатиры. Как художник -- психологически и художественно, -- он уже был подготовлен к созданию сатирических произведений. Материал для них давала рязанская служба. Его комический дар рос вместе с чувством гнева, ожесточения и омерзения.

В руках вице-губернатора была сосредоточена большая административная власть. Он возглавлял Губернское правление, по закону -- коллегиально управляемое высшее губернское место, в ведении которого находилась среди многого другого и вся хозяйственная жизнь губернии. ... А через неделю (он писал - А.К.) В. П. Безобразову: "Подобного скопища всякого рода противозаконий и бессмыслия вряд ли можно найти, и вятское плутовство есть не более как добродушие по сравнению с плутовством рязанским". По воспоминаниям рязанских чиновников, при первом же приеме своих подчиненных, служащих Губернского правления, "Салтыков, нахмурившись и обводя всех глазами, сказал: "Брать взяток, господа, я не позволю, и с более обеспеченных жалованьем я буду взыскивать строже. Кто хочет служить со мною -- пусть оставит эту манеру и служит честно..." ...

Но вся ... работа по упорядочению и распутыванию делопроизводства не была для Салтыкова самоцелью. Начиналась непосредственная подготовка к проведению крестьянской реформы. ... Реформа готовилась, но старые крепостнические законы, отдававшие крестьянина в полную власть помещика, еще не были упразднены. Эти "законы" не были упразднены и, так сказать, в сердцах и головах тех, для кого они составляли весь смысл существования -- в сердцах и головах крепостнического дворянства. Но, главное, крестьянская масса, напряженно и тревожно ожидавшая воли, сама еще не могла ни физически, ни нравственно разорвать цепи рабства. "Мы все помним, -- писал Салтыков через десять лет в очерке "Хищники", -- как секли и истязали и вслед за тем заставляли целовать истязующую руку. Это называлось "благодарить за науку". Благодарящий обязывался иметь вид бодрый и напредки готовый, так как в противном случае он рисковал возбудить вопрос: "эге, брат! да ты, кажется, недоволен!" Опаснее этого вопроса ничего не могло предстоять, ибо с той минуты, как он возникал, обвиняемый навсегда поступал в разряд нераскаянных и неисправимых... В бывалые времена, если нераскаянность и неисправимость свивали себе гнездо в сердце меньшего брата <то есть крестьянина>, то это неизбежно доводило сего последнего или до ссылки в Сибирь, или до отдачи в солдаты... Бывают минуты в жизни обществ, когда особенно много является нераскаянных. Одним из таких моментов были месяцы, непосредственно предшествовавшие упразднению крепостного права. В это достопамятное время нераскаянных толпами приводили в губернские правления и рекрутские присутствия...

-- За что их ссылают? -- спрашиваешь, бывало, какого-нибудь доверенного холопа, пригнавшего в город целую деревню нераскаянных (в то время "нераскаянный" меньший брат пригонялся вместе со всеми нераскаянными домочадцами и даже с нераскаянными грудными младенцами; на месте оставлялось только нераскаянное имущество, то есть дома и скот меньших братьев).

-- За ихнюю нераскаянность-с... Потому, значит, помещик им добра желают-с, а они этого понять не хотят.

-- Что же, однако, они сделали?

-- Секли их, значит... ну а они, заместо того чтоб благодарить за науку, совершенно, значит, никакого чувствия...

И взор его вновь и вновь обращается к Иванушкам, к их настоящему положению и будущим судьбам. ... Ведь России прежде всего необходимо "пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и неволе...". Восстановление человеческого образа в забитом мужике, пробуждение угасшего чувства человеческого достоинства -- к этому были направлены усилия Салтыкова... Этого же чувства, хоть проблесков его, ищет Салтыков в Иванушке, в русском крестьянине. ...

Служебная деятельность Салтыкова осложнилась с самого начала резко враждебными отношениями с новым губернатором. Ему все было ненавистно в этом неумном, напыщенном, заносчивом и самоуверенном тридцатипятилетнем генерале, обладавшем к тому же огромным честолюбием. Приблизительно после месяца общения с новым губернатором Салтыков пишет В. П. Безобразову, что Муравьев "разразился над Рязанью подобно Тохтамышу". "Рязань, -- иронически продолжает Салтыков, -- может быть, и полюбит это, потому что она и издревле к таким людям привыкла, но для меня подобное положение вещей несносно. Главное основание всех его действий -- неуважение к чужой мысли, чужому мнению и чужому труду". Салтыков сейчас же обратился к Н. Милютину с просьбой о переводе его в Тверь или Калугу. А еще через месяц, когда Муравьев собрался в Петербург, перед отъездом он спросил Салтыкова, не желает ли тот об исходатайствовании какой-либо награды. На это Салтыков без обиняков ответил, что величайшею для него наградой будет, если его "разведут" с Муравьевым, и просил, чтобы Муравьев заявил об этом министру. После такого "объяснения" оставаться Салтыкову в Рязани было уже невозможно. Так завершилось вице-губернаторство Салтыкова в Рязани...

3 апреля 1860 года он был назначен тверским вице-губернатором, но к месту новой службы прибыл лишь в июне. ... Тверь была для Салтыкова городом, который он знал с юности, можно сказать -- родным. ... Губернатором в Твери был человек совсем другого склада ... -- мягкий и покладистый по характеру, сочувствовавший либеральным правительственным реформам граф Павел Трофимович Баранов, некогда -- первый адъютант Александра II. ...

Подобно тому, как это было в Рязани, Салтыков сразу же входит во все дела Губернского правления с целью наведения в них законного порядка. В своей служебной практике он по-прежнему полон энергии, строг в преследовании не только беззаконий, но и неумения, нежелания, нерадивости. ...

А между тем жизненный и творческий опыт Салтыкова все пополнялся и пополнялся новыми материалами. Опять, как когда-то в вятские годы, по поручению губернатора, но теперь уже не ссыльный чиновник, а вице-губернатор, отправился Салтыков ревизовать делопроизводство уездных учреждений и городское хозяйство уездных городов, среди которых был и Калязин и Калязинский уезд, тот самый уезд, где в селе Спас-Угол провел Салтыков свое десятилетнее деревенское детство. ...

Вятка явилась в "Губернских очерках" и некоторых других рассказах и очерках конца пятидесятых годов под псевдонимом Крутогорска. Конечно, Крутогорск не тождествен Вятке. Панорама Вятки ширится. Крутогорск объемлет особенности, присущие и другим губернским и уездным "муниципиям". Генерал Зубатов появляется поначалу в окружении крутогорских обывателей, и чиновником особых поручений служит у него Николай Иванович Щедрин. Но Зубатов действует уже на более обширной художественно-сатирической арене, олицетворяя администратора "прошлых времен", вынужденного "приютиться" к временам новым, на арене уже не города Крутогорска, а города Глупова. ...

Впервые город Глупов -- один из самых значительных и великих образов щедринской сатиры -- скромно появляется среди тех многочисленных городов и городишек, скверную и дырявую изнанку которых выворачивают провинциальные корреспонденты. Из очередного нумера "Московских ведомостей" узнает автор "Литераторов-обывателей", что "у нас, в городе Глупове, городничий совсем от рук отбился; на главной площади лежит кучами навоз; по улицам ходят стаями собаки" и т. д. и т. п. ...

Здесь уже Глупов -- не какой-нибудь, пусть и обобщенный в сатирическом смысле образ провинциального российского города, а символ, представительствующий целое общественно-политическое явление. Сатирическое ожесточение, направленное на это явление, приобретает особую силу и остроту. Эзоповский, иносказательный язык продолжает усложняться, "инословия" требуют вдумчивой и соответственной расшифровки. ...

Глупов видится сатирику как некий горшок, в котором обитатели его, глуповцы, жили доселе спокойно и "унавоживали дно его". "Когда-то какая-то рука бросила им в горшок кусок черного хлеба, и этого было достаточно для удовлетворения их неприхотливых потреб. Постепенно этот кусок сделался истинным палладиумом глуповского миросозерцания, глуповских надежд и глуповского величия. В нем одном находили для себя глуповцы источник жизни и силы; он один имел привилегию пробуждать от сна и вызывать к деятельности этих зодчих праздности, этих титанов тунеядства и чревоугодничества. Они суетились, бегали и ползали; они плевали друг другу в глаза и в нос, и в рот (и тут же наскоро обтирались); они толкались и подставляли друг другу ногу... и все из-за того, чтоб стать поближе к лакомому куску, чтоб вырвать из него зубами как можно больше утучняющего вещества. ...

У Глупова нет истории. Какая же может быть история у сонного царства? (Правда, старожилы рассказывали, что "была какая-то история и хранилась она в соборной колокольне, но впоследствии не то крысами съедена, не то в пожар сгорела".) Однако достоверно известно, что у Глупова были губернаторы, о которых любят глуповцы потолковать на досуге: "Были губернаторы добрые, были и злецы; только глупых не было -- потому что начальники!" Был Селезнев губернатор, все три года своего губернаторства проспавший, уткнувшись носом в подушку. Был губернатор Воинов, который в полгода чуть вверх дном Глупова не поставил. Рассказывают о губернаторе рыжем, губернаторе сивом, губернаторе карем, губернаторе, красившем волосы... "В то счастливое время, когда я процветал в Глупове, губернатор там был плешивый, вице-губернатор плешивый, прокурор плешивый. У управляющего палатой государственных имуществ хотя и были целы волосы, но такая была странная физиономия, что с первого и даже с последнего взгляда он казался плешивым. Соберется, бывало, губернский синклит этот да учнет о судьбах глуповских толковать -- даже мухи мрут от речей их, таково оно тошно!" ...

Тут Салтыков как бы останавливается в некоторой, вдруг охватившей его растерянности и замечает в скобках: "Иванушки, да еще глуповские -- поди, раскуси такую штуку!" В самом деле, значит, в глуповском горшке варятся и Иванушки? Кто же они такие -- эти глуповские Иванушки? На этот недоуменный вопрос пока нет ответа. ...

Его размышления, его выводы полны трагического пессимизма. "Как ни пристально вглядывался я в причины, ход и последствия этих чисто физических движений, как ни жадно доискивалась душа моя во мраке глуповской жизни, в преисподних глуповского созерцания того примиряющего звена, которое в истории является посредником между прошедшим и будущим, -- тщетны были мои усилия! "Испуг!" -- говорили мне отекшие, бесстрастные лица моих сограждан; "испуг!" -- говорили мне их нескладные, отрывистые речи; "испуг!" -- говорило мне их торопливое, не осмысленное сознанием стремление сбиться в кучу, чтоб поваднее было шарахаться... Испуг, испуг и испуг!.. И вдруг я понял и прошлое, и настоящее моего родного города... Господи! мне кажется, что я понял даже его будущее!" -- почти с ужасом и отчаянием восклицает Салтыков. ...

Но старый "хороший человек" несомненно умирает. Кто же займет его место? Ведь "место старых глуповцев не могло быть не занято уже по тому одному, что "место свято пусто не будет", а наконец и потому, что "было бы болото, а черти будут". Вместо старых "хороших" людей должны были явиться новые "хорошие" люди -- и они явились". Новое болото родило новых чертей. ...

... У глуповца нет миросозерцания, он никогда не задумывался об убеждениях. ... Убеждения представлялись чем-то посторонним, внешним, каким-то кодексом вековой мудрости, а не результатом жизненной работы каждого. "Совесть наша затруднялась мало, смущалась еще менее". ...

Салтыков, естественно, вспоминает здесь о "безвестном, но крепко сплоченном меньшинстве людей мыслящих", людей глубоких и выстраданных убеждений, о немногочисленных кружках, освещавших своим существованием самые мрачные эпохи российской истории (разумея, конечно, кружки Н. В. Станкевича, Герцена, Белинского, Петрашевского, Вл. Милютина). Но даже в этих кружках "существовала какая-то патриархальная снисходительность в суждениях о лицах, стоящих вне жизни и условий кружка и пользующихся каким-нибудь значением на поприще общественной деятельности". Эта горькая ошибка отнимала "у наших убеждений ту бесповоротную крепость и силу, без которой немыслимо никакое деятельное влияние на общество". Приходилось "признавать за добро то, что в сущности представляет собой лишь меньшую сумму зла". Но как же тут быть? Как выйти из заколдованного круга, из тягостного противоречия? Салтыков пытается разобраться в возможностях и условиях "реальной деятельности" в глуповском мире для Шалимовых, людей убеждения, представителей строгого и нравственного меньшинства, людей, мечтавших об Умнове.

Салтыков называет свои убеждения и свое дело действительным либерализмом, резко отделяя его от либерализма, "не уходящего вглубь далее оконечностей языка". ...

Но ведь "не все же глуповское общество предано умственному распутству", "и в этом обществе, вероятно, найдутся элементы свежие, не подкупленные прошедшим, которых явная выгода будет заключаться в том, чтоб внять твоему голосу и поддержать его".

Два сорта есть глуповцев: глуповцы старшие и глуповцы меньшие, известные под общим названием "Иванушек". Что касается первых, то это "народ отпетый". Салтыков достаточно обстоятельно и саркастически представил их как "ошпаренных" обитателей "горшка", не желавших ничего, кроме унавоживания дна этого горшка. К ним принадлежат как старо-, так новоглуповцы, да к ним же принадлежат и соловьи-либералы, распутствующие оконечностями языка.

Но оказывается, что существуют и глуповские Иванушки, и в таком своем глуповском качестве они тоже могут стать предметом сатиры. Ирония, скепсис, почти отчаяние звучат в словах Салтыкова об Иванушках, извечно "повинных" работе и нравственному оглушению. "Можно мыслить, можно развиваться и совершенствоваться, когда дух свободен, когда брюхо сыто, когда тело защищено от неблагоприятных влияний атмосферы и т. п. Но нельзя мыслить, нельзя развиваться и совершенствоваться, когда мыслительные способности всецело сосредоточены на том, чтоб как-нибудь не лопнуть с голоду, а будущее сулит только чищение сапогов и ношение подносов...

Руководясь этими мыслями, наши Иванушки успокоились, -- с горечью констатирует Салтыков. -- Они не смотрят ни вверх, ни по сторонам, а все в землю и в землю... И знаешь ли что? я полагаю, что они даже очень рады тому, что у них выработалась под ногами такая солидная историческая почва, потому что, опираясь на нее, они не только освобождаются от тех бесчисленных и горьких тревог, исход которых если не совсем безнадежен, то, во всяком случае, крайне сомнителен, но вместе с тем приобретают для себя всегда готовую и даже весьма приличную отговорку.

Спроси у глуповца: отчего ты не развит, груб и невежествен? Он ответит тебе: а оттого, что тятька и мамка смолоду мало секли. Спроси еще: отчего ты имеешь лишь слабое понятие о человеческом достоинстве? отчего так охотно лезешь целовать в плечико добрых благодетелей? и пр. и пр. Он ответит: а вот у нас Сила Терентьич есть -- так тот онамеднись, как его выстегали, еще в ноги поклонился, в благодарность за науку!"

Историческая почва -- это, конечно, плод крепостной неволи, исторического социального строя. Впрочем, "наш Иванушка вряд ли даже сознает, что под ним есть какая-то историческая почва. Мне кажется, что он просто-напросто носит эту почву с собой, как часть своего собственного существа...", как нечто такое, что препятствует его человеческому пробуждению. ...

Итак, нет в Глупове таких элементов, на которые могли бы опереться в своей "реальной деятельности" люди убеждения, люди "действительного либерализма". И сатира завершается поразительными по силе смеха-плача страницами хвалы Глупову, страницами, проникнутыми ядовитейшей и мучительной иронией, за которой слышатся еле сдерживаемые рыдания. ...

Салтыков давно уже решил уйти в отставку, потому что реальности государственной службы все больше приходили в явное несоответствие с его коренными убеждениями. ... Вице-губернаторство мешало и формально и по существу его литературной деятельности, которая все определеннее и определеннее становилась деятельностью сатирика, разрушающего самые основы той системы, которой служил.

13 января Салтыков получил четырехмесячный отпуск и отправился в Петербург. Вероятно, сразу же после отпуска он собирался подать в отставку. Однако "времена созрели". Развязка наступила быстрее, чем он ожидал и рассчитывал. Правительству, конечно, стало известно о причастности Салтыкова к акциям тверских либералов. Такой -- оппозиционный -- вице-губернатор вряд ли был терпим в государственном аппарате царизма, уже лишившемся к этому времени и Ланского и Н. Милютина. Министр юстиции Панин даже подозревал Салтыкова в "подстрекательстве". 20 января, вернувшись в Тверь, Салтыков подал губернатору Баранову прошение, в котором, ссылаясь на крайне расстроенное здоровье (чего на самом деле не было), "покорнейше просил ходатайства" об увольнении от службы. 9 февраля отставка была санкционирована "высочайшим приказом". ...

Салтыков создает образ России, но образ фантастический, односторонний, вычленяющий лишь характернейшие и отрицаемые им черты ее социально-политического устройства и бытия. ...

В "Глуповском распутстве" Иван становится главной, мощно нарисованной фигурой: именно он, несмотря ни на что, определяет судьбы "глуповской цивилизации". ... Умирающий Глупов пытается спасти себя за счет полных жизни Иванушек. Может быть, Иванушки (в Глупове они именуются "непочатыми родниками" ) настроят глуповскую жизнь на иной, новый ряд? "А что, если в самом деле эти подлецы Ваньки молчали-молчали, да все думали? А может быть, они до чего-нибудь и додумались? А может быть, в них-то и сила вся?" ... Ну а если Иванушка и не поддастся всем этим средствам и мероприятиям, не потщится восстановить посрамленную глуповскую физиономию? И Сидорыч лезет к Иванушке целоваться, предлагает ему забыть прошлое, приглашает к "сожительству". ...

И, пожалуй, наиболее сложна своими иносказаниями, намеками, эзоповым языком последняя сатира глуповского цикла "Каплуны"... К числу таких произведений принадлежит и сатира "Каплуны" с ее трудной, драматической судьбой; и в содержании "Каплунов" и в судьбе ее отразилось непростое положение Салтыкова -- крупного правительственного чиновника -- в наиболее близком ему лагере социалистов и демократов. Ему приходилось слышать раздававшиеся из этого лагеря не только горькие упреки, но и прямые обвинения (обвинения несправедливые).

Салтыков обрушивает "Ювеналов бич" на головы каплунов-людей, безмятежно курлыкающих в самоуслаждении, в то время как неустойчивая и "трепещущая" действительность призывает к действию и борьбе. Салтыков защищает свою позицию деятельного вмешательства в жизнь, изнемогающую под гнетом насилия и неправды. Каплун -- птица нешуточная, солидная, пользующаяся уважением, пишет Салтыков, разумея под "каплунством" определенный тип общественного поведения. "Каплун -- консерватор по природе и даже несколько доктринер". ... Доктрина каплуна: мир достаточно прекрасен, чтобы нуждаться в изменении к лучшему.

И это самоудовлетворение, самодовольство в то ужасное время, в те страшные минуты в истории, "когда случайность и заблуждение делаются как бы общим руководящим законом для всего живущего, когда летопись с каким-то горьким нетерпением жгучими буквами заносит на страницы свои известия... все об ошибках, да об уступках, да о падениях", когда насилие "в предсмертной агонии еще простирает искривленные судорогой руки, чтоб задушить ищущее, но не обретающее, алкающее, но не находящее утоления..."...

Сатира "Каплуны" была набрана для майской книжки "Современника" и в корректуре послана Чернышевскому. Революционный демократ-социалист усмотрел в ней мысли, для него неприемлемые, о чем и писал Салтыкову в не дошедшем до нас письме. В это тревожное, напряженное время, время накануне крестьянской революции, а в близости ее Чернышевский был убежден, обличение каплунов будущего и проповедь практической деятельности в недрах самого глуповского мира, представились руководителю "Современника" "уступкой в сфере убеждений" и, кроме того, были, по его мнению, несвоевременными. (Так претензии Чернышевского определил сам Салтыков.) Но, как бы ни расценивал Чернышевский салтыковскую сатиру, ей все равно не дано было дойти до читателя. Все три последних очерка глуповского цикла были запрещены цензурой. Ист.: фрагменты из книги " Тюнькин К. И. Салтыков-Щедрин. -- М. : Мол. гвардия, 1989".

Выводы-тезисы воинствующей истории (палладиум глуповского миросозерцания, глуповских надежд и глуповского величия - "Ложь и коварство -- прибежище глупцов и трусов". Ф. Честерфилд).

" Всего больше платимся мы за то, что не умеем быть вовремя умны. Потому глупость самая дорогая роскошь, которую могут позволять себе только богатые люди и которая только им простительна. Как дорого платятся народы за глупость, что не умеют ни управлять собой, ни жить мирно друг с другом?" (В. Ключевский). Мы все виноваты. Мы разбиты потому, что перед лицом злобного врага мы занялись внутренними счетами и вместо общих усилий для обороны страны, в междоусобенной злобе надорвали свои последние силы.

Мои исследования и наблюдения привели к выводу: в народе нашем, в народе русском, масса талантов и море способностей. Не вина нашего народа в том, что он не проявляется себя должным образом, а беда его в том, что ему не дают этого делать. Ограничивая так называемые "стартовые" возможности, ставя препоны в области образования и воспитания, воздвигая препоны в служебной карьере и профессиональном росте, его, ко всему прочему, пытаются поработить духовно, внушая с детства чрез глупых и недалеких родителей коварные мысли-установки ("ты - человек маленький", "от тебя ничего не зависит", "твоя хата с краю", "начальству виднее" и т.п.) и призывая ангажированных интеллигентов к проповеди мысли об ограниченности русского народа... (Ист.: Каменев А.)

Послесловие для размышлению (из басен И.А. Крылова).

Когда Крылов, по обязанности моралиста, пытается предложить "главнейшие правила добродетельных поступков", у него это выходит сухо и холодно, а иногда даже и не совсем умно; но когда ему представляется случай указать на противоречие между идеалом и действительностью, обличить самообольщение и лицемерие, фразу, фальшь, тупое самодовольство, он является истинным мастером. У него другая задача -- казнить зло безжалостным смехом: удары, нанесённые им разнообразным видам подлости и глупости, так метки, что сомневаться в благотворном действии его басен на обширный круг их читателей никто не имеет права. Полезны ли они, как педагогический материал? Без сомнения, как всякое истинно художественное произведение, вполне доступное детскому уму и помогающее его дальнейшему развитию; но так как они изображают только одну сторону жизни, то рядом с ними должен предлагаться и материал противоположного направления. Важное историко-литературное значение Крылов также не подлежит сомнению. Как в век Екатерины II рядом с восторженным Державиным был необходим пессимист Фонвизин, так в век Александра I был необходим Крылов; действуя в одно время с Карамзиным и Жуковским, он представлял им противовес, без которого наше общество могло бы зайти слишком далеко по пути мечтательной чувствительности.

См.: басня "ВОЛК И ЖУРАВЛЬ"

Что волки жадны, всякий знает;

Волк, евши, никогда

Костей не разбирает,

За то на одного из них пришла беда:

Он костью чуть не подавился.

Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;

Пришло хоть ноги протянуть!

По счастью, близко тут Журавль случился.

Вот кой-как знаками стал Волк его манить

И просит горю пособить.

Журавль свой нос по шею

Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею

Кость вытащил и стал за труд просить.

"Ты шутишь! - зверь вскричал коварный, -

Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!

А это ничего, что свой ты долгий нос

И с глупой головой из горла цел унес!

Поди ж, приятель, убирайся,

Да берегись: вперед ты мне не попадайся"...

0x01 graphic

"Губернаторша, входящая в церковь" 1864 Художник Леонид Иванович Соломаткин (1837-1883)

Запомни и пойми мысли и выводы Г.П.Федотова" СУДЬБА И ГРЕХИ РОССИИ"

Две силы держали и строили русскую Империю: одна пассивная - неисчерпаемая выносливость и верность народных масс, другая активная - военное мужество и государственное сознание дворянства. ... Задача власти ... - затормозить Россию, ее заживо гниющее тело, оттянуть, елико возможно, неизбежный процесс разложения и смерти. На задолго до того, как раскрытие основной лжи расшатало крестьянский устой Империи, зашаталось дворянство. Народ был еще как мягкая глина в руках ваятелей, а творчество ваятелей уже иссякло. ...

Если окинуть взглядом войны, которые Россия вела в ХIХ и ХХ столетиях, то линия упадка обозначится с поразительной четкостью.

-- После турецкой войны I827-I830 годов Россия уже не знает побед. Все серьезные столкновения неизменно оканчиваются для нее катастрофой.

-- Даже турецкая война I877-I787 годов по своим жертвам и ничтожности политических результатов воспринималась современниками как поражение. Эта военная слабость маскировалась непрерывным ростом Империи.

-- В ХIХ веке приобретается Кавказ, Туркестан, перед катастрофой I904 года - Манчжурия. Перед самой гибелью Империи она утверждается в Монголии и северной Персии. Экспансия идет, не встречая серьезного сопротивления. "Дряхлый Восток" не противник и ослабленной России. Да и слишком велик накопленный за полтысячелетия капитал, чтобы промотать его за одно-два поколения. Сила инерции, присущая самой массе исполинского тела России, замедляет упадок. ...

Проблема технической отсталости России сводится к двум основным: слабости западного просвещения, отмериваемого с оглаской и с оглядкой чайными ложками, и слабости торгово-промышленного класса, оттесняемого всюду дворянством; первая возвращает нас к основному пороку власти, вторая - к истории правящего класса.

К этим двум источникам приводит нас и другой урок Крымской войны. -- Они вскрывает не одну отсталость, но и нечто худшее: коррупцию "тыла". Здесь дала трещину созданная Сперанским бюрократия. Бюрократия была, с одной стороны, формой самодержавной власти, с другой, по личному составу, "инобытием" того же русского дворянства. -- К дворянству надлежит обратить и первый вопрос об ответственности. До Александра II из числа сил, работавших по разложению Империи, должна быть исключена революционная интеллигенция, по известной причине: она еще не существовала. Без нее происходило разложение николаевской России. Из всех классов русского общества только одно дворянство явилось носителем государственной идеи и государственной власти. Ни в одном из других классов, живших еще в старом московском быту, мы не видим симптомов разложения. -- Недуг поразил прежде всего тот класс, который и был мозгом и волей страны, которые полтора века, вместе со своим дворянским государством, строил судьбу России.

Золотой век дворянства принес ему и дары Пандоры: указ о вольностях. Еще свежа была память о том роковом дне, когда раздоры в среде шляхетства и его политическая неорганизованность помешали ему закрепить в правовых формах его участие в государственной власти. Оно продолжало влиять на судьбу Империи путем цареубийств и дворцовых заговоров. И благодарное самодержавие освободило его не только от власти, но и от службы. Дворянин остается государем над своими рабами, перестав нести - сознавать на своих плечах - тяжесть Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтатизации" дворянства, по своим роковым последствиям для государства аналогичен процессу секуляризации культуры - для Церкви. Его скрашивает пышный расцвет дворянской культуры: александровские годы, век поэтов и меценатов, денди и политических мечтателей. Конечно, дворянство еще служит, еще воюет, но из чтения Пушкина, как и Вигеля, выносишь впечатление, что оно больше всего наслаждается жизнью. Эта утонченная, праздная среда оказалась великолепным питомником для экзотических плодов культуры. Но самая их экзотичность внушает тревогу. ...

Трагизм России в том, что "лишними людьми" в ней оказались не только слабые. Дворянство начинает становиться поставщиком лишних людей... Лишь небольшая часть их поглощается впоследствии революционным движением. Основной слой оседает в усадьбах, определяя своим упадочным бытом, упадочные настроения русского ХIХ века. ... Дворянин, который. дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зайцами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением. ... Дворянин, перестающий быть политической силой, не делается и силой хозяйственной. Он до конца, до дней революции, не перестает давать русской культуре людей, имена которых служат ее украшением.

Но он же отравляет эту культуру своим смертельным недугом, имя которому "атония". Самое поразительное, что эта дворянская "атония" принималась многими за выражение русского духа, Обломов - за национального героя. Наши классики - бытописатели дворянства - искали положительных, сильных героев среди иностранцев, не находя их вокруг себя. Только Мельников и Лесков запечатлели подлинно русские и героические образы, найдя их в нетронутых дворянской культурой слоях народа. ... Самый могучий отпрыск дворянского ствола в русской литературе, Толстой, произнес самый беспощадный суд над породившей его культурой и подрубил под корень вековое дерево.

Дворянская культура не могла пережит крестьянского освобождения. Хозяйственный упадок разорил почву, на которой некогда произрастали пышные цветы: усадьбы-дворцы с домашними театрами и итальянскими картинами, тонкий язык, воспитанный на галлицизмах, общение с передовыми умами Запада. Безостановочное продвижение разночинцев завершило "разрушение эстетики", гибель философии, порчу языка и, главное, искусства жизни. В России перестают веселиться, разучиваются танцевать, забывают самое сладостное из искусств - любовь. Наступает время желчевников и поджигателей. ...

Беда России в том, что умирающий класс не оставил после себя наследника. Его культурное знамя подхватили разночинцы, его государственной службы передать было некому. Поразительно: чем более хирело благородное сословие, тем заботливее опекало его государство, стремясь подпереть себя гнилой опорой. ...

Всякий недоучка и лодырь может управлять волостями в качестве земского начальника, с более громкой фамилией - целыми губерниями. Несомненно, что в этой запоздалой попытке оживления трупа самодержавие расточило весь свой моральный капитал, которым оно обладало еще на нашей памяти в сознании народных масс. Но политическая пора дворянства ушла давно и безвозвратно. Отодвинутое монархией от участия во власти в начале ХIХ века, оно с тех пор утратило все политические традиции лучшей своей поры. Теперь, когда понадобилась его служба, оно могло принести государству лишь опыт псарни и сенной. ...

Дворянство, сходя со сцены, функционально претворялось в те силы, которые поделили между собой его былое государственное и культурное дело. Эти силы, призванные сменить его, были: бюрократия, армия, интеллигенция. ...

Русская бюрократия - это новый служилый класс, который создает Империя, пытаясь заменить им слишком вольное, охладевшее к службе дворянство. Пусть Петр составил табель о рангах,- только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России. ХУIII век не знал бюрократии: плодил еще московских дьяков и подьячих, старое "крапивное семя", строчителей кляузных бумаг, побирушек и "ябедников", сообщающих провинциальному административному быту ХУIII века столь архаичный допетровский стиль. Над этой армией старых приказных, переодетых в новые мундиры, всюду царит вельможа, роскошный и своевольный барин, который на службу склонен смотреть как на жалованную вотчину.

ХУIII век - век временщиков и фаворитов - налагает на провинциальную Россию причудливые формы позднего европейского феодализма. ... Попович Сперанский положил конец этому дворянскому раздолью. Он действительно сумел всю Россию уловить, уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного Совета. Привилегии дворянина сохранились и здесь. Его подъем по четырнадцати классическим ступеням лестницы напоминал иногда взлет балерины; разночинец вползал с упорством и медленностью улитки. Но не дворянин, а разночинец сообщал свой дух системе. Начиная с николаевского времени, русская литература разрабатывает новую, неистощимую тему: судьба маленького чиновника, его подлостей, его добродетелей, его страданий. ...

Сперанский создал, как известно, свою административную систему с наполеоновских образцов. Чтобы привести ее в действие, чтобы впрячь в оглобли даровитую, но беспорядочную русскую натуру, понадобились немцы, много немцев. Недаром два русских бюрократических царствования - Николая I и Александра II - были балтийского засилья. И все же нельзя отрицать, что эта система получила некоторый национальный оттенок. Николаевский чиновник, как и бессрочный николаевский солдат, в конце концов умел вложить в эту чужую немецкую форму труда и службы капельку сердца, теплоту русского патриотического чувства. Николаевская эпоха знала не одних взяточников и черствых карьеристов, но и неподкупных праведников, честно заработавших пряжку за тридцатипятилетнюю "бессрочную" службу. ...

Народ веками свыкся с двумя истинами: нет греха в том, чтобы воровать казенное добро, а судья на то и судья, чтобы судил несправедливо. ...

Главный порок николаевской системы не в этом. Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политического вдохновения. ... Ветер дует один без перерыва - ветер реакции, который гонит корабль на скалы. ...

Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность. За Россию могут, если хотят, умирать и крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себе приличную пенсию под старость. ... Служба в конце концов сводится к просиживанию в учреждениях пяти-шести часов, скрашиваемых приятными разговорами. ... Нужно быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. ... Элемент соревнования, борьбы за жизнь, озонирующий деловые и либеральные профессии, на службе был не обязателен. За исключением немногих карьеристов - мало уважаемых в своей среде,- служебное повышение обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с количеством и качеством труда. ...

Дворянство, когда-то уклонявшееся от службы, к концу века, нищая и разоряясь, возвращается на казенные хлеба. Для крестьянского или "кухаркина" сына, если он имел (легкую) возможность протащиться через четыре-шесть классов средней школы, служба была единственной дорогой. Половина населения русских городов ходила в форменных шинелях. ...

Отсюда потребность в последнее, бурное царствование найти новый волевой стержень для русской политики. Отсюда эти запоздалые поиски суррогатов общественности - попытка подпереть престол Советом Объединенного Дворянства, или Союзом Русского Народа. Когда эти опоры оказались гнилыми, утопающие во дворце хватаются за сильных людей, ищут героев, святых. ...

Кому должна достаться власть, выпадающая из слабых дворянских и чиновничьих рук? Такова проблема, поставленная перед Россией конца ХIХ века - самая серьезная из ее политических проблем. За судорогами революционных и реакционных спазм вырисовывается все тот же вопрос: где класс, который вольет новую кровь в дряхлеющий государственный организм, вдохнет в него волю к творчеству, к жизни и победе?

Объективно интеллигенция предъявила свои права на власть боролась за нее более полувека и потерпела поражение в I9I7 году. Я говорю: объективно, потому что в сознании своем интеллигенция боялась власти, презирала ее и - в страшной непоследовательности - мечтала о власти для народа. Во власти интеллигенции всегда чуялось нечто грязное и грешное. Она была сурова ко всем ярким выразителям государственной идеи в истории. В политику она вкладывала моральный пафос, видя в ней необходимую форму реализации справедливости. Да и в политике ее пленяла скорее сама борьба, а не реализация, жертва, а не победа. И все же: интеллигенция была охвачена политической страстью, имеем право сказать - политическим безумием. Кто борется, тот рискует. Интеллигенция не могла не считаться с возможностью своей победы, но победа в политической борьбе есть власть. Интеллигенция шла к власти и лишь обманывала себя призрачной властью народа. Чем реальнее рисовалась грядущая революция, тем неизбежнее было для нее пересаживание со старого анархического коня шестидесятых и семидесятых годов в седло западноевропейской демократии, лишь скрашенное социалистическим флером. ...

Отрыв от почвы был своего рода заданием Петра. В этом отрыве интеллигенция более века шла с монархией, пока не обратила против нее жала своей критики. ...

Где же корень трагического расхождения между исторической властью России и ее интеллигенцией? По нашему убеждению, этот корень - в измене монархии своему просветительному призванию. ...

Впав в неизлечимую болезнь мракобесия, монархия не только подрывала технические силы России, губя мощь ее армий, но и создала мучительный разрыв с тем классом, для которого культура - нравственный закон и материальное условие жизни. Красные чернила николаевской цензуры, по определению Некрасова, были кровью писателя. Это крови интеллигенция не имела права простить. ...

Пушкин, Толстой, Достоевский были венценосцами русского народа. Правительство маленьких александров и николаев дерзнуло вступить в трусливую, мелкую войну с великой культурой, возглавляемой исполинами духа. Интеллигенция, еще чуждая политических интересов и страстей, воспитывалась десятилетиями в священной обороне русского слова. Борьба за слово и, следовательно, за совесть, за высшие права духа была той правой метафизической почвой, которая вливала силы в новые и новые поколения поверженных политических бойцов. Вступление интеллигенции на политический путь вызывалось, помимо духовного разрыва с властью (что само по себе недостаточно), самым вырождением дворянства и бюрократической политики. В интеллигенции говорила праведная тревога за Россию и праведное чувство ответственности. Но вся политическая деятельность интеллигенции была сплошной трагедией. Она вышла на политический путь из дворянских усадеб и иерейских домов - без всякого политического опыта, без всякой связи с государственным делом и даже с русской действительностью.

Привыкнув дышать разреженным воздухом идей, она с ужасом и отвращением взирала на мир действительности. Он казался ей то пошлым, то жутким; устав смеяться над ним и обличать его, она хотела разрушить его - с корнем, без пощады, с той прямолинейностью, которая почиталась долгом совести в царстве отвлеченной мысли. Отсюда пресловутый максимализм ее программ, радикализм - тактики. ... В условиях русской жизни (окостенение монархии) либерализм превращался в силу разрушительную и невольно работал для дела революции. ...

Перед интеллигенцией ставилась задача: пробиться из осажденной крепости самодержавия - в народ. Найти в крестьянских и рабочих массах, тоже страдающих от чиновничьего произвола, сообщников в своей борьбе. Но тут они встретились с тяжелым, непреодолимым недоверием к ней со стороны масс, которое сопровождает все трагические попытки интеллигентского исхода "в народ". ...

С приходом разночинцев гегемония дворянства не сразу пала. Поразительно, до какой степени даже дворянские партии блещут дворянскими именами - до самого конца: Герцен, Бакунин, кн. Кропоткин, Лавров, Плеханов, Ленин. Мы видим: это не перебежчики, а вожди. ... Главным проводником дворянских влияний, настоящей машиной для переливки в дворянские формы демократической России была школа. Средняя и высшая школа создана у нас государством для надобностей дворянства и для образования бюрократии. ...

Дворянин, выходя из университета, даже живя революционными идеями, в общественном отношении оставался членом своего класса. Для "кухаркиных" и даже купеческих детей образование означало разрыв с семьей, с классом, с целой культурой. ...

Классические языки составляют, как известно, главный ингредиент аристократического образования - строго охраняемые ворота в мир утонченной культуры. У нас ворота эти не вели никуда, стояли просто на телячьем выгоне, в виде непонятной классической руины. "Кухаркины дети" жили - или должны были жить - в мире греческой мифологии, подобно меценатам пушкинской эпохи. Все мы знаем, что наша школа воспитывала в лености и барстве.

Виной тому не одна ее программа и педагогические методы. Дворянин приносил с собой лень как наследственную привилегию. Разночинец разлагался в школе, потому что семья его была, в сущности, ей враждебна, не понимала ее смысла, могла пороть лентяя за единицы, но не могла приучить его к умственному труду. Не давая навыков к умственному труду, школа убивала в разночинце вкус к труду физическому. ... Физическая беспомощность влечет за собой физическое бессилие. Интеллигент презирал спорт так же, как и труд, и не мог защитить себя от физического оскорбления. Ненавидя войну и казарму как школу войны, он стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести физическую квалификацию - на военной службе. Лишь офицерство получало иную школу, и потому лишь одно оно оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны. Масса российских интеллигентов тучнела или тощала в четырех стенах кабинетов - обреченный на заклание, убойный скот революции. ...

Интеллигенция не имела классов, на которые могла бы опереться. Не заметив растущей буржуазии, она не пустила корней и в народных массах. Ведя борьбу с дворянством, она разделяла его слабости, его предрассудки. Она могла бы завладеть государством, став над классами. ... Купечество и мещанство остается силой консервативной. "Темное царство", "чумазый", "кулак", "охотнорядец", "черная сотня" - вся позорящая ономастика русской контрреволюции совпадает с сословными кличками купечества. ... У интеллигенции, боровшейся в городских самоуправлениях за либеральную и демократическую политику, у провинциальной прессы - не было злейшего врага, чем городское купечество и невежественные "отцы города". ... Как сословие казнокрадов, она была силой, разлагающей не менее дореформенной бюрократии взяточников. ...

На фоне старого, удушливого, скаредного быта творится сказка из мира кондотьеров, завоевателей России. Для полноты аналогии московские Медичи превращаются в меценатов. Уже 80-е годы Мамонтов (Мамонтов Савва Ив. (I84I-I9I8), рос. промышленник и меценат.), окружает себя художниками, создает оперу. подмосковную усадьбу свою превращает в памятник-музей русской художественной культуры. За ним идут другие: Третьяковы, Морозовы, Рябушинские, собиратели картин, основатели театров, клиник, журналов. ... Захваченная врасплох революцией. она утонула в ней, не сумев овладеть ею, пала жертвой не только своих, но и чужих грехов. ...

Беда власти была лишь в том, что потребности государства (армии) заставляли ее, скрепя сердце, дозировать народное просвещение, которое - она видела ясно - разлагало устои народной жизни. Мы уже говорили, почему монархия в России могла погибнуть от просвещения. ...

Империя жила в течение двух веков под судороги крестьянских бунтов. Это был нормальный ритм русской жизни, к которому государственные люди привыкли, как привыкают к дымку Везувия жители деревень на его склонах. ... Пока сила инерции держала могучий комплекс консервативных чувств в душе крестьянина, расшатанность и разброд правящих классов были не опасны. "Россия управляется случаем и держится силою тяжести",- заметил один умный дипломат начала ХIХ века. I9 февраля вывело страну из равновесия. Начался процесс брожения, не прекращающийся до дней революции. Крестьянство расползалось по лицу России в поисках земли и заработков. ...

Школа, город, казарма, железная дорога стихийно разлагали основы крестьянского мировоззрения. На поверхности было незаметно: мужик не читал, не рассуждал. Но он терял веру, уходил в себя, хитрил и ждал. ... Это еще не нигилизм, но начало духовного омертвления. Из всех социальных инстинктов болезненно разбухает инстинкт зависти. ...

Волей-неволей народ доверял интеллигенции свой политический голос... Но, подозревая обман, держал камень за пазухой. В реакционной пропаганде роль посредника между интеллигенцией и народом достается рабочему. Молодой, численно слабый класс, пролетариат сыграл в судьбах России огромную, хотя чисто отрицательную роль. Его значение соответствует значению города в крестьянской стране. Город всегда ведет деревню, и удельный вес горожанина может в десять раз превосходить удельный вес сельского обывателя. У нас пролетариат еще не порвал связи с деревней, и как ни свысока относился крестьянин к фабричному, он поневоле заимствовал от него то, чего не стал бы и слушать от интеллигента. Почему городской пролетариат неминуемо должен был сделаться носителем революции, это не требует пояснения. ...

Пролетариат и крестьянство были огромной силой в русской революции, но силой чисто разрушительной. Не им было организовать революцию. Не им, но и не старой интеллигенции, которая руководила движением в течение полувека. С I906 года интеллигенция постепенно сходит с революционной сцены. Оставленная ею брешь заполняется новыми людьми - можно сказать, новым классом. Ему не повезло, этому классу. Его не заметили в момент рождения. Увидели и испугались, когда он уже пришел к власти и отнесли его за счет большевистской революции. Насколько помнится, только проницательный К. Чуковский в одном из своих фельетонов отметил появление чуждой, страшной силы - "битнеровцев" - и забил тревогу.

Эту силу можно было бы назвать новой интеллигенцией. Мы предпочитаем называть ее новой демократией. Есть демократия убеждений и есть демократия быта. С начала ХХ века Россия демократизуется с чрезвычайной быстротой. Меняется самый характер улицы. Чиновничье-учащаяся Россия начинает давать место иной, плохо одетой, дурно воспитанной толпе. ... Все отличие новой демократии от интеллигенции в том, что она не проходит через среднюю школу, и это образует между ними настоящий разрыв. Новые люди- самоучки. Они сдают на аттестаты зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Экстерны - это целое сословие в старой России. Экстерны могут обладать огромной начитанностью, но им всего труднее дается грамота. ...Кровное их чувство - ненависть к интеллигенции: зависть к тем, кто пишет без орфографических ошибок и знает иностранные языки. Зависть, рождающаяся из сознания умственного неравенства, сильнее всякой социальной злобы. Социалисты - они кричат о засилии в партии интеллигентов, литераторы - протестуют против редакционной корзины, художники - мечтают о сожжении Эрмитажа. ...

Говорить о единстве миросозерцания среди нового слоя совершенно невозможно. Но, когда он примыкал к революции, обнаружилось огромное различие в направленности его воли. Для интеллигенции революция была жертвой, демократия- снисхождением. ... Новая демократия - сама народ. ... Это они - люди Октября, строители нового быта, идеологии пролеткульта. ...

Ее элементы уже имелись в русской политической культуре, в памяти декабристов, в поэзии Некрасова и Шевченко, в прозе Герцена и Горького, с "Дубинушкой" в качестве национального гимна. Тысячи бунтовавших студентов именно в "Дубинушке", а не в "Марсельезе" (всего менее в "Интернационале" ) находили адекватное выражение вольнолюбивым своим чувствам. В "Дубинушке", да еще в песнях о Стеньке Разине, которые были в России поистине национальными. Русские радикальные юноши в массе своей безнадежно путались между с.-д. и с.-р., с трудом и внутренним отвращением совершая ненужный выбор между ними - ненужный потому, что не социалистическая идея волновал сердца, а манящий призрак свободы. ... Вчерашние бунтовщики оказались бы горячими патриотами, строителями великой России. Это путь революции в Германии, Италии, Турции.

Почему же в России не нашлось места младотуркам и Кемалю-паше? Неужели турецкая политическая культура оказалась выше русской? Одна из причин столь невыгодного для нас несходства заключалась в том обстоятельстве, что турки учились у политически отсталой Франции, а мы у передовой, то есть социалистической Германии. ... За легковесностью политического багажа турецких генералов скрывается большая зоркость к условиям национальной жизни, большая чуткость, большая трезвость.

Трезвые люди были и в России. Но им не хватало турецкой смелости...

Ист.: Федотов Г.П. ((1886 --1951) -- русский историк, философ, религиозный мыслитель и публицист). Судьба и грехи России.( http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/sudxbaigrehirossii.shtml)

Послесловие для размышлению (новый русский ящик Пандоры?).

"Войны на истощение", "чужие войны", "бессмысленные войны" поставили Россию на грань существования, сделали реальной угрозу ее расчленения, превращения "в вечный очаг гражданских войн, международных войн, брожений, взаимных международных интриг, смут и новых революций ("азиатско-европейские Балканы" -- страшный "ящик Пандоры")" Последним незадачливым Эдипом (пытавшимся разгадать загадку русского сфинкса. -- А.К.) был Гитлер. Будут и другие. Все Эдипы, до сих пор проглоченные Россией, никакого счастья русскому народу не принесли. Победные парады в Берлине и Париже, в Вене и в Варшаве никак не компенсируют тех страданий, которые принесли русскому народу Гитлеры, Наполеоны, Пилсудские, Карлы и прочие. Победные знамена над парижскими и берлинскими триумфальными арками не восстановили ни одной сожженной избы. Проглоченные Эдипы оказались тяжкой и неудобоваримой, и очень тощей пищей. Лучше бы обойтись России без Эдипов, Эдипам -- без России и обоим вместе без дальнейшей игры в загадки. (Ист.: Савинкин А. Маневр. (http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/manewr.shtml)).

0x01 graphic

Гибель Сусанина. Гравюра XIX века

ИСТИНА (размышления курсанта ТАТУ А.Каменева о друзьях и "товарищах")

Пусть клевещут на истину; пусть ненавидят любовь; пусть убивают жизнь: истина оправдается; любовь победит; жизнь воскреснет

Филарет М. Московский

Все в нашей жизни так запутанно, что порой трудно разобраться в истине и отличить правого от виновного. Но без поиска истины и "разложения по полочкам" событий и явлений невозможно навести порядок в наших головах и чувствах.

С самого начала нашего разлада во взаимоотношениях со странами бывшего СССР причину неровных, а то и конфликтных отношений искали в личностях - проамериканских лидерах, к примеру, таких как Ющенко и Саакашвили. Иногда в качестве детонаторов спокойствия называли не в меру ретивых военных или политиков.

Народ, как правило, щадили и говорили примерно так: "Грузины - это наши братья", "Украинцы, в основе своей, за дружбу с Россией". Люди уважаемые и авторитетные, вспоминая свои поездки с гастролями (артисты), на отдых (все прочие) с теплом вспоминали застолье, где рекой лилось вино, произносились яркие и пламенные тосты и щедро демонстрировалось гостеприимство, более напоминающее театральную постановку, нежели радушный и искренний прием долгожданного и "престижного" гостя из России.

Тогда, еще в пору расцвета советской стабильности, когда прочно было положение советской власти, Грузия жила своей, автономной, жизнью, заметно отличающейся от той, которая была в той же Российской Федерации. Будучи курсантом военного училища, я на скромные отпускные, решился на первую в своей жизни поездку на Кавказ, в Грузию.

Поездка эта была для меня открытием иного мира, доселе мне неизвестного. Нищий Тамбов, вечно недоедающий, несмотря на прекрасно развитое сельское хозяйство, страдал от недостатка продовольствия. Тамбовчане, работяги, промышленные и сельскохозяйственные, вынуждены были отстаивать большущие очереди для того, чтобы купить немного сахару или муки. Мясо на прилавках магазинов появлялось не часто и быстро раскупалось. Но главным источником пополнения продовольственного запаса семьи были "продпоездки" в Москву. Только там обремененный нуждой горожанин мог купить приличные продукты и сносную одежду и обувь.

В Грузии я был поражен тем обилием продуктов питания и всякого ширпотреба, в том числе заграничного, которые были представлены в многочисленных магазинах и магазинчиках. Но более всего меня поразила обстановка и нравы, царящие тогда в Грузии. Создавалось впечатление, что народ грузинский и все местные жители (не грузины, и весь "огрузиненный" народ) жили в постоянной атмосфере праздника и веселья. На улицах всегда было много людей. Никто не спешил по делам. То тут, то там стояли, сидели разные группки людей, которые неспешно что-то пили, разговаривали, разглядывали публику, т.е. вели себя беззаботно, праздно...

Эта обстановка резко контрастировала с той, какую мне постоянно приходилось наблюдать в России: там люди всегда куда-то спешили, все время находились в динамичном движении и редко когда собирались в уличные стайки для того, чтобы поговорить об отвлеченных вещах или же просто поглазеть на прохожих.

Безусловно, в характере народном есть отличительные черты, а в нравах и поведении присутствует то, что не встречается у других народов. И эти отличия - не повод для порицания или осуждения. Вопрос в другом - где найти свободное время в собственном временном бюджете, если при этом необходимо зарабатывать средства для существования? Трудовой человек не может позволить себе праздновать, т.е. вести беззаботный образ жизни, более одного дня в неделю и месячного отпуска в году. Бездельник и ловкач может позволить себе другое - он большее время отдыхает, чем работает. В то время, как работяга, трудясь день за днем, приносит домой гроши, ловкач может за час "провернуть" дело, приносящее ему два-три месячных дохода трудяги.

Я далек от мысли причислять всех жителей тогдашней Грузии к разряду лентяев и ловкачей, но меня все время не покидала мысль о том, как можно жить припеваючи, не сгибаясь под тяжестью работы и не отдавая ей все силы?

Отчасти, тогда же я получил ответ на этот вопрос. Как-то, блуждая по узким улочкам грузинского приморского городка, где обосновался, я зашел в обувной магазин и увидел понравившиеся мне летние штиблеты. В своем родном Тамбове такая обувь мне не попадалась на глаза, хотя и было известно, что она в наличии есть. Но, как говорил в известной юмореске, Аркадий Райкин - "всем ведал товаровед, а у него была своя клиентура"...

А тут, на прилавке, лежит вожделенная вещь. Бери, покупай, носи... Но тут-то и произошло непредвиденное. Взяв в руки штиблеты, я с удивлением обнаружил, что на них нет ценника (отсутствие ценника - явление по тому времени недопустимое и строго караемое).

Но это было еще не все. Дальнейший диалог с вальяжным продавцом поверг меня в шок:

-- Сколько стоят эти штиблеты, - спросил я.

-- Сколько дашь? - в свою очередь спросил он.

-- Разве нет конкретной цены на эту обувь? - вновь вопросом продолжил я диалог с продавцом.

-- Нет, - без смущения ответил он, - как сторгуемся, так и будет.

В конечном итоге все кончилось тем, что мне пришлось ретироваться из этого магазинчика, так как продавец заломил цену, мне неподъемную.

-- Ты что, бедный? - в негодовании зашипел на меня продавец, когда я высказал ему свое мнение о предложенной цене. - Зачем тогда сюда приехал???

Эпизод, произошедший в магазинчике, побудил меня навести справки у хозяев моего временного пристанища. Благо, что дочь хозяина работала в одном из таких магазинчиков и знала, как говорится, "весь расклад". По ее словам, все магазины в этом приморском грузинском городке, хотя формально числились государственными, на самом деле были частными. Они даже не связывали себя государственными поставками, а если и были вынуждены что-то получать с централизованных баз, то делали это неохотно, так как везде надо было "отстегивать" ... Товар, как правило, поставляли из-за границы или же делали в кустарных мастерских, фальсифицируя под марки известных фирм. Крошечные фабрики работали не только на торговые точки Грузии, но и на дельцов по всему СССР. Львиная доля выручки об неучтенного товара шла в карманы фактически владельцев этих торговых точек и частных предприятий. Вот и получалось - капитализм, частное предпринимательство, наемный и кабальный труд процветал в отдельно взятой советской республике.

Понятно, на какие деньги кормились и поились наши народные избранники, поэты, писатели и артисты, которые любили ездить в Грузию и отдыхать там на полном обеспечении...

Тогда, в середине 70-х, мне, простому курсанту военного училища, случайно заброшенному в этот "капиталистический рай", стала понятна причина праздного времяпрепровождения населения в Грузии и причина тяжкого существования народа в моем родном Тамбове. Тамбовчанин не только отдавал почти все продукты своего труда других, в том числе и грузинам, не только переплачивал за фальсифицированный товар, если хотел приобрести более или менее сносную одежду или обувь, но еще и вез в Грузию свои кровные, заработанные деньги, чтобы за десять-двадцать дней беззаботной жизни отдать все годовые сбережения тем, кто привык иметь "легкие деньги".

Народ, который привык жить в праздности, сытости и достатке, безусловно, начинает роптать, когда "легким деньгам" приходит конец. Создается благодатная основа для внедрения в народное сознание образа врага. Правда, народ еще колеблется и более склонен обвинять правительство свое в бедах, его постигшее, имея к тому весьма веские основания.

Но тут в дело вступает "артиллерия крупного калибра" - писатели, известные ученые, поэты и артисты. Они - признанный авторитет. Слово их - это чуть ли не глас Божий (что скажут - то и правда)... А ведь говорили известное всем "истину": "приезжали к нам (русские, из России), мы их поили-кормили, а они (эти русские) оказались неблагодарными, забыли наш хлеб-соль"... Другими словами, не отработали свой должок...

Спрашивается: а зачем вы их (чиновников, артистов, поэтов и писателей, русских, а чаще всего иноязычных) поили-кормили? Ответ, думаю, один: "чтобы жили вы по-прежнему": трудились по-социалистически, а жили по-капиталистически (поясняю для несведущих: Россия по-прежнему "должна" кормить и датировать грузинскую экономику, отдавать свои ресурсы по бросовым ценам, а Грузия должна благоденствовать и пользоваться режимом наибольшего благоприятствования) ...

Что ответить на сей счет? -- Во-первых, неблагородно попрекать "хлебом-солью". Гостеприимство - это явление души, а не расчета. У кого гостеприимство средство достижения корыстной цели, это всего лишь рискованная операция, которая не всегда приносит успех. Так что же тогда пинать на законы коммерции? -- Во-вторых, народ, государство не должно расплачиваться за удовольствия кучки чиновников, прикормленных поэтов, писателей и артистов. Спрашивайте с них и пусть они ведут с вами, поители-кормители, расчет своими дворцами, особняками, вилами, яхтами и прочим имуществом...

И теперь дело о главном.

Когда в идеологические сражение вступает "артиллерия крупного калибра" (ныне это Вахтанг Кекабидзе), для народа грузинского наступает сложное время: поверить или нет в образ "неблагодарной России" и запечатлеть в своем сознании русских в качестве врагов. "Буба" - это не глас Божий, а всего лишь человек, прекрасный артист, но плохой политик и, вряд ли, дальновидный человек. Мудрый желает своему народу процветания и благополучия. А тот, кто толкает людей на путь злобы и конфронтации несет беду.

Беда наша в том, что мы слишком доверчивы к слову известного лица. Надо знать - известные и уважаемые люди ОШИБАЮТСЯ... Надо знать и еще одно: народ можно обмануть, ввести в заблуждение, направить и нацелить на конфронтацию...

Неужели народ - это толпа баранов, которых можно вести к пропасти, всего лишь дав клич - "Идите на погибель"? Что же это? "Обыкновенный" идиотизм? Или все же болезнь, поддающаяся лечению? Ист.: Каменев А.И. Истина... (http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/istina.shtml)

Послесловие для размышлению: Истина -- пробный камень самой себе и лжи (Бенедикт (Барух) СПИНОЗА (1632 -- 1677)).

"Разложим по полочкам": друг - это человек, близкий по духу, по убеждениям, на которого можно во всем положиться... Однако, мне в жизни не раз приходилось видеть встречу старых приятелей, наподобие той, что описал А.П. Чехов в рассказе "Толстый и Тонкий". Встретившись на вокзале Николаевской железной дороги, они с радостью бросились друг к другу. Но как только Тонкий узнал, что его приятель по гимназии вошел в чины, тот час "побледнел, окаменел", "съёжился, сгорбился, сузился"... Что далее произошло, лучше самого Антона Павловича не рассказать:

"-- Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.

-- Ну, полно! -- поморщился толстый.-- Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства -- и к чему тут это чинопочитание!

-- Помилуйте... Что вы-с...-- захихикал тонкий, ещё более съёживаясь.-- Милостивое внимание вашего превосходительства... вроде как бы живительной влаги... Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил... жена Луиза, лютеранка, некоторым образом...

Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку. Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: "хи-хи-хи". Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены"... (Ист.: Каменев А. У АЛТАРЯ ПРАВА ДРУЖБЫ КОНЧАЮТСЯ... (http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/ualtarjaprawadruzhbykonchajutsja.shtml).

Продолжение следует...

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 12/02/2018, изменен: 12/02/2018. 85k. Статистика. Глава: История Иллюстрации: 3 штук. Скачать FB2	Ваша оценка:
Аннотация: Выводы-тезисы воинствующей истории (палладиум глуповского миросозерцания и коварные мысли-установки ("ты - человек маленький", "от тебя ничего не зависит", "твоя хата с краю", "начальству виднее" и т.п.). Послесловие для размышлению из басен И.А. Крылова: "казнить зло безжалостным смехом" (см.: басня "ВОЛК И ЖУРАВЛЬ"). Мысли и выводы Г.П.Федотова "СУДЬБА И ГРЕХИ РОССИИ" ("Для "кухаркиных" и даже купеческих детей образование означало разрыв с семьей, с классом, с целой культурой"; "Дубинушка" становится национальным гимном для "бедных, обиженных и угнетенных"). ИСТИНА (размышления курсанта ТАТУ А.Каменева о друзьях и "товарищах"; о капитализме, частном предпринимательстве, наемном и кабальном труде "процветавшем в отдельно взятой советской республике" (Грузия и др.); о "дело", когда в вступает в бой "артиллерия крупного калибра" (писатели, известные ученые, поэты и артисты"; "Буба" - это не глас Божий, а всего лишь человек, прекрасный артист, но плохой политик и, вряд ли, дальновидный человек)... Послесловие для размышлению в рассказе "Толстый и Тонкий") А.П. Чехова (У АЛТАРЯ ПРАВА ДРУЖБЫ КОНЧАЮТСЯ...). (ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА: (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")).

Каменев Анатолий Иванович Изнанка Русской Жизни

Каменев Анатолий Иванович
Изнанка Русской Жизни