ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Повиновались законам, а не рабам"...

"Матери отечества несравненной"...

Екатерина Вторая в дорожном платье.

Путешествие в Крым в 1787 г.

С гравюры Валькера

В.О. Ключевский - Путешествие впечатления - Преобразовательные начинания - Проект Императорского совета - Политические идеи Екатерины - Происхождение, составление и источники "Наказа" - Цензура и критика "Наказа" - Содержание "Наказа" - Мысль "Наказа" - Судьба "Наказа" - С.М. Соловьев (Фрагменты из истории Екатерины II) - Старая и умная литература - Великие мысли (изречения из древней Индии) - Исторические памятки

В.О. Ключевский

Елизавета и Петр III забирали себе казенные доходы и, когда у них просили денег на нужды государства, с гневом отвечали: "Ищите денег, где хотите, а отложенные -- наши".

Потому казна почти никому не платила.

Хлеб в Петербурге вздорожал вдвое.

Почти все отрасли торговли были превращены в разорительные частные монополии.

Жестокие пытки и наказания за безделицу так ожесточили умы, что другого, более человечного правосудия и представить себе не могли: тюрьмы были переполнены; императрица Елизавета перед смертью освободила до 17 тыс., и все-таки при коронации Екатерины в 1762 г. их оставалось до 8 тыс.

При жестокости правосудие продавалось платившему дороже.

Законов было неисчислимое множество, их то и дело изменяли, но суды совсем не заботились об их охранении; ими пользовались, только, где они были полезны сильнейшему. Все судебные учреждения вышли из своих границ; одни прекратили свою деятельность; другие были подавлены. Всюду народ жаловался на лихоимство, взятки, а воеводы и их канцелярии кормились взятками, потому что не получали жалованья.

Распоряжения Сената исполнялись только по третьему указу.

Сам Сенат, столько лелеянный Петром I, высший блюститель законного порядка, превратился в совершенно бездельническое учреждение со своим генерал-прокурором Глебовым, "плутом и мошенником", как называла его Екатерина.

Апелляционные дела сенаторы слушали целиком, не в экстрактах, и шесть недель длилось только чтение дела о выгоне гор. Масальска.

Сенат назначал воевод во все города, но не имел списка городов и не знал, сколько их, при суждениях никогда не заглядывал в карту империи, так что иногда сам не знал, о чем судил.

Да и карты у него не было с самого его основания; раз Екатерина, присутствуя в Сенате, вынула 5 руб., послала в Академию Наук купить печатный атлас и подарила его Сенату. Высший контролер государственного хозяйства -- Сенат не мог установить точной бюджетной росписи. По воцарении Екатерины он подал ей реестр доходов, по которому их значилось 16 млн. Екатерина велела пересчитать доходы, и счетная комиссия насчитала их 28 млн.; 12 млн. Сенату были неведомы. Зато в расточении государственных имуществ и доходов он показал большую энергию. Все таможни он отдал на откуп за 2 млн, а когда они взяты были Екатериной в казенное управление, одна петербургская таможня давала более 3 млн дохода. Казенные заводы в конце царствования Елизаветы самовольно были переданы Сенатом в частное владение первейшим царедворцам: Шуваловым, Воронцовым, Чернышевым и т.п., да им же роздано на ведение дела до 3 млн руб.

Ссуду заводчики промотали в столице, заводским крестьянам платили за работу плохо или вовсе не платили, и они взбунтовались в числе 49 тыс.; пришлось посылать усмирительные команды с пушками, а заводы возвратить за долги в казну. Всего в виде займов и другими способами расхватали до 4 млн деньгами и более 7 млн землями и рудниками и приходили в негодование на несправедливость казны, когда она требовала возврата денег, давно растраченных.

Доверия к правительству не было никакого, но все привыкли думать, что никакого другого распоряжения от него и исходить не могло, кроме вредного к общему благу. Значит, государство утратило свой смысл в народном мнении и даже превратилось в какой-то заговор против народа, от которого, по замечанию Екатерины, скрывали ошибки судей и других чиновников. Если прибавить к этому отсутствие основных законов, кроме разве анархического устава о престолонаследии, то изображение, начертанное Екатериной, даст полную картину азиатской деспотии, где действует произвол лиц вместо законов и учреждений.

Петр I оставил Россию "недостроенной храминой" в виде большого сруба без кровли, без окон и дверей, а только с отверстиями для них.

После него при господстве его сотрудников, потом наезжих иноземцев и затем доморощенных елизаветинских дельцов ровно ничего не было сделано для отстройки здания, а только испорчен заготовленный материал в виде учреждений, регламентов, уставов и т. п.

Екатерина Вторая. Путешествие в Крым в 1787 г.

Дорожный возок императрицы.

С гравюры Гоппе.

ПУТЕВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Вступив на престол, Екатерина хотела видеть народ, страну, столь дурно управляемую, взглянуть на ее жизнь вблизи, прямо, не из дворцовой дали и не по придворным россказням.

С этой целью она предприняла в первые годы царствования ряд поездок: в 1763 г. ездила в Ростов и Ярославль, в 1764 г. посетила прибалтийские губернии, в 1765 г. проехала по Ладожскому каналу, который нашла прекрасным, но заброшенным, и, наконец, весной 1767 г. решилась посетить Азию, как она выражалась, т. е. проехать по Волге.

В сопровождении большой свиты (до 2 тыс. человек) и всего дипломатического корпуса она села в Твери на барку и спустилась до Симбирска, откуда сухим путем вернулась в Москву.

В эту поездку она собрала много поучительных наблюдений.

Во-первых, она увидела, как удобный материал для управления имеет она в своих подданных, как мало нужно сделать для этого народа, чтобы привлечь к себе его расположение: императрицу всюду встречали с неописуемым восторгом.

Екатерина писала с дороги, что даже, иноплеменников, т. е. иноземных послов, не раз прошибали слезы при виде народной радости, а в Костроме распоряжавшийся экспедицией граф Чернышев весь парадный обед проплакал, растроганный "благочинным и ласковым" обхождением местного дворянства.

В Казани готовы были постелить себя вместо ковра под ноги императрицы, "а в одном месте по дороге, -- писала Екатерина, -- мужики свечи подавали, чтоб предо мною поставить, с чем их прогнали".

Это был простонародный волжский ответ парижским философам, величавшим Екатерину царскосельской Минервой.

Беглые путевые наблюдения могли внушить Екатерине немало правительственных соображений. Она встречала по пути города, "ситуацией прекрасные, а строением мерзкие".

Народ по своей культуре был ниже окружающей его природы.

"Вот я и в Азии", -- писала Екатерина Вольтеру из Казани.

Этот город особенно поразил ее пестротой населения.

"Это -- особое царство, -- писала она, -- столько разных объектов, достойных внимания, а идей на 10 лет здесь набрать можно".

Симбирск -- город, самый жалкий, и все дома конфискованы за недоимки.

Народ по Волге показался ей богатым и весьма сытым: все хлеб едят, и никто не жалуется; по городам цены высокие, а в деревнях прошлогодние немолоченые запасы в избытке; крестьяне крепятся продавать хлеб из боязни неурожая.

Екатерина Вторая. Путешествие в Крым в 1787 г.

Придворные дорожные экипажи.

ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ НАЧИНАНИЯ

Пока накоплявшиеся наблюдения еще не успели сложиться в цельный преобразовательный план, а внешняя политика не развлекала внимания, Екатерина спешила заштопать наиболее резкие прорехи управления, отмеченные в ее картине.

Ввиду крестьянских волнений и толков указ, изданный на шестой день по воцарении, обнадеживал помещиков в ненарушимом обладании их имениями и крестьянами. Отменены были многие откупа и монополии; для удешевления хлеба временно запрещен его вывоз за границу; сбавлена казенная цена соли с 50 до 30 коп. за пуд, а для пополнения убыли соляного дохода Екатерина убавила на 300 тыс. руб. свое комнатное содержание в 1 млн, получавшееся из соляного же сбора.

При этом императрица заявила Сенату, что, принадлежа сама государству, она считает и все свое его же принадлежностью и впредь не должно быть разницы между ею и его интересом. Сенаторы встали и со слезами на глазах благодарили "за столь благоразумные чувства", добавляет Екатерина.

Установлена была роспись доходов и расходов.

Екатерина настойчиво ограничивала применение пытки и конфискации имений у преступников, но не решалась отменить оба института законом.

Внутренность крестьянской избы в конце ХVIII столетия.

С гравюры Лепренса.

Издан был строгий манифест против взяточничества; петербургскому населению дано было назидательное зрелище сенатского обер-секретаря, поставленного у позорного столба на площади перед Сенатом с надписью на груди: "преступник указов и мздоимец". Введены новые штаты служащих и установлены пенсии; но на покрытие нового расхода повысили цену соли.

Кара не миновала и маховика чиновничьей машины, распустившегося Сената: в 1763 г. ему сделан был строгий выговор "за междоусобное несогласие, вражду, ненависть" и партийность Указание было при случае и на неприличие сенаторам заниматься винными откупами, чем они и с самим генерал-прокурором не брезгали.

Окончено было трудное дело секуляризации населенных церковных имений, доставившее казне только в пределах Великороссии 890 тыс. руб. чистого дохода за штатными расходами на церковные и благотворительные учреждения (указ 26 февраля 1764 г.).

Наконец, в 1765 г. составлена была комиссия о государственном межевании, капитальном деле, не удавшемся при императрице Елизавете.

Эти меры первых трех лет должны были произвести благоприятное впечатление и даже практическое действие, облегчить несколько налоговую тяжесть, содействовать общему успокоению, внести некоторое оживление в застоявшееся правящее болото, дать острастку чиновнику, а что было всего важнее для Екатерины -- внушить некоторое доверие к ее правительству.

Сама она по своей привычке была очень довольна успехом принятых мер.

В одной ранней заметке она пишет, что торговля оживляется, монополии уничтожены, бунтовщики усмирены, работают и платят, правосудие более не продается, законы уважаются и исполняются, все судебные места вернулись к своим обязанностям и т. д.

Екатерина Вторая. Путешествие в Крым в 1787 г.

Верстовой столб.

ПРОЕКТ ИМПЕРАТОРСКОГО СОВЕТА

Но все эти меры были только подробности, большею частью почти мелочи.

В манифесте 6 июля обещана была общая реформа управления, возвещены государственные установления, которые неуклонно действовали бы в пределах закона. Между тем в центральном управлении оставался очень заметный пробел: законодательная власть, сосредоточиваясь в одном лице государя, не имела никакого закономерного устроения; не было учреждения, которое воспособляло бы эту работу. Генерал-прокурору Сената принадлежала законодательная инициатива, но только казуальная, когда в пределах распорядительной и судебной компетенции Сената встречалось дело, требовавшее нового закона.

Н. И. Панину, редактору июльского манифеста, Екатерина вскоре по воцарении поручила составить план недостающего учреждения.

Панин представил доклад и проект манифеста об Императорском совете и о преобразовании Сената с разделением его на департаменты. Из этих двух учреждений устроялось новое верховное управление.

Панин подвергает жестокой критике елизаветинское правление, в котором "действовала более сила персон, нежели власть мест государственных", и, пользуясь домашним кабинетом императрицы, "безгласным и никакого образа государственного не имеющим местом", всеми делами безответственно вертели фавориты, временщики, случайные и шальные люди, что напоминает Панину "те варварские времена", когда еще не было ни установленного правительства, ни письменных законов.

С начала первой турецкой войны Екатерина стала созывать преимущественно по военным делам Совет, который скоро превратился в постоянный, оставаясь негласным.

Екатерина Вторая.

Путешествие в Крым в 1787 г.

Вид Балаклавы

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ЕКАТЕРИНЫ

Она хотела вести чисто личную политику, не прикрываемую никаким рядом стоящим, хотя бы только совещательным, но законно оформленным и ответственным учреждением.

В ближайшей к себе сфере управления она не допускала и тени права, могущей омрачить блеск ее попечительного самовластия.

По ее мысли, задача права -- руководить подчиненными органами управления; оно должно действовать, подобно солнечной теплоте в земной атмосфере: чем выше, тем слабее.

Власть, не только неограниченная, но и неопределенная, лишенная всякого юридического облика, -- это основной факт нашей государственной истории, сложившейся ко времени Екатерины.

Она оберегала этот факт места от всяких попыток дать закономерный строй верховному управлению. Но она хотела прикрыть этот туземный факт идеями века. Обработка, какую эти идеи получили в ее уме, давала возможность столь трудного логически применения их.

Еще до воцарения, видели мы, она сосредоточила свое прилежное чтение на историко-политической литературе и особенно на литературе просветительного направления. Экзотические поклонники и поклонницы этой литературы воспринимали ее неодинаково.

Одни черпали из нее запас отвлеченных начал и радикальных приемов и, трактуя о строении человеческого общества, любили строить его на основаниях, выведенных из чистого разума и не испробованных в исторической действительности, а когда обращались к существующему, действительному обществу, находили его заслуживающим только полной ломки. Другие делали из этой литературы не питательное, а, так сказать, вкусовое употребление, увлекались ее отвлеченными идеями и смелыми планами не как желательным житейским порядком, а просто как занимательными и пикантными изворотами отважной и досужей мысли.

Екатерина отнеслась к этой литературе осторожнее политических радикалов и серьезнее либеральных вертопрахов.

Путешествие в Крым в 1787 г.

Павильон в Старом Крыму, где останавливалась Екатерина.

Из этого обильного источника новых идей она старалась извлечь лишь то, что, говоря ее словами, питало великие душевные качества человека честного, человека великого и героя и что мешает пошлости помрачать "античный вкус к чести и доблести".

Следы такого изучения и размышлений, им навеянных, сохранились в оставшихся после нее записках, выписках и мимолетных заметках на французском или русском языке.

"Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда бог меня привел, -- пишет она еще до воцарения, -- слава страны -- моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, -- вот принцип, от которого я отправляюсь. Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым и славным; этого легко достигнуть: примите за правило ваших действий, ваших уставов благо народа и справедливость, неразлучные друг с другом, -- свобода, душа всех вещей. Без тебя все мертво. Я хочу, чтоб повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, ни странностей, ни жестокости".

Как напоминают эти заметки заветные институтские тетрадки дедовских времен, куда вписывались любимые стихотворения и первые девические мечты.

Но "принципы" Екатерины при всем своем благодушном свободомыслии имели для нее более деловое, образовательное значение: они приучали ее размышлять о вопросах государственной и общественной жизни, уяснять себе основные понятия права и общежития; только по складу ли своего ума или по духу читаемой литературы она придавала своим принципам не совсем обычный смысл.

Для нее разум и его спутники -- истина, правда, равенство, свобода -- не были боевые начала, непримиримо борющиеся за господство над человечеством с преданием и его спутниками -- ложью, неправдой, привилегией, рабством -- это такие же элементы общежития, как и их противники, только поопрятнее и поблагороднее их.

Екатерина Вторая. Путешествие в Крым в 1787 г.

Вид Керчи.

С гравюры Саблина.

От создания мира эти благородные начала были в унижении; теперь пришло их господство. Они могут уживаться с началами другого порядка; всякое дело, какова бы ни была его цель, должно для своего успеха усвоить себе эти начала.

"Самая грубая ошибка, -- писала Екатерина Даламберу, -- какую сделал иезуитский орден и какую только может сделать какое бы то ни было учреждение, -- это не основаться на принципах, которых бы не мог опровергнуть никакой разум, ибо истина несокрушима".

Эти принципы -- хорошее агитационное средство.

"Когда правда и разум на нашей стороне, -- читаем в одной ее записке, -- должно выставлять их на глаза народу, сказать: такая-то причина привела меня к тому-то; разум должен говорить за необходимость, и будьте уверены, что он возьмет верх в глазах толпы".

Екатерина Вторая. Путешествие в Крым в 1787 г.

Вид Феодосии.

С гравюры Химеля

Уменье соглашать в управлении начала разных порядков и есть политическая мудрость.

Она внушала Екатерине замысловатые соображения.

"Противно христианской религии и справедливости, -- пишет она, -- обращать в рабство людей, которые все родятся свободными. В некоторых странах Европы церковный собор освободил всех крестьян; такой переворот теперь в России не был бы средством приобрести любовь землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков. Но вот легкий способ -- постановить освобождать крестьян при продаже имений; в 100 лет все или почти все земли меняют владельцев -- и вот народ свободный".

Или: наша империя нуждается в населении, потому едва ли полезно обращать в христианство инородцев, у которых господствует многоженство.

"Хочу установить, чтобы мне из лести говорили правду: даже царедворец пойдет на это, увидев в этом путь к милости".

При утилитарном взгляде на принципы с ними возможны сделки. "Я нашла, что в человеческой жизни честность выручала в затруднениях". Несправедливость допустима, если доставляет выгоду; непростительна только бесполезная несправедливость. Видим, что чтение и размышление сообщили мысли Екатерины диалектическую гибкость, поворотливость в любую сторону, дало обильный запас сентенций, общих мест, примеров, но не дало никаких убеждений; у нее были стремления, мечты, даже идеалы, не убеждения, потому что признание истины не проникалось решимостью на ней строить нравственный порядок в себе и вокруг себя, без чего признание истины становится простым шаблоном мышления. Екатерина принадлежала к тем духовным конструкциям, которые не понимают, что такое убеждение и зачем оно нужно, когда есть соображение. Подобным недостатком страдал и ее слух: она терпеть не могла музыки, но от души смеялась, слушая в своем Эрмитаже комическую оперетку, в которой был положен на музыку кашель. Отсюда пестрота и совместная уживчивость ее политических взглядов и сочувствий. Под влиянием Монтескье она писала, что законы -- самое большое добро, какое люди могут дать и получить; а следуя свободному непленному движению своей мысли, она думала, что "снисхождение, примирительный дух государя сделают более, чем миллионы законов, а политическая свобода даст душу всему". Но, признавая в себе "отменно республиканскую душу", она считала наиболее пригодным для России образом правления самодержавие или деспотию, которых основательно не различала; разграничить эти виды одного и того же образа правления затрудняются и ученые публицисты. Она сама заботливо практиковала этот образ правления, хотя соглашалась, что может показаться чудным сочетание республиканского "закала души" с деспотической практикой. Но одинаково с деспотией у нее шла к России и аристократия. "Хотя я и свободна от предрассудков и от природы ума философского, я чувствую большую склонность чтить древние роды, страдаю, видя здесь некоторые из них в нищете; мне хочется их поднять". И она считала возможным поднять их, восстановив майорат, украшая старших в роде орденами, должностями, пенсиями, землями. Это не мешало ей признавать аристократический Замысел верховников безрассудным делом. В ее емком уме укладывались предания немецкого феодализма рядом с привычками русского правления и политическими идеями просветительного века, и она пользовалась всеми этими средствами по своим наклонностям и соображениям. Она хвалилась, что, подобно Алкивиаду, уживется и в Спарте, и в Афинах. Она писала Вольтеру в 1765 г., что ее девиз -- пчела, которая, летая с растения на растение, собирает мед для своего улья, но склад ее политических понятий скорее напоминает муравейник, чем улей.

Аллегория на издание Екатерининского "Наказа".

С гравры Шоффера.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ, СОСТАВЛЕНИЕ И ИСТОЧНИКИ "НАКАЗА"

Скоро Екатерина нашла для своих идей широкое применение.

По ее словам, в одной поздней записке в первые годы царствования из подаваемых ей прошений, сенатских и коллежских дел, из сенаторских рассуждений и толков многих других людей она усмотрела, что ни о чем не установлено однообразных правил, а законы, изданные в разное время при различном расположении умов, многим казались противоречивыми, а потому все требовали и желали, чтобы законодательство было приведено в лучший порядок.

Из этого она вывела заключение, что "образ мыслей вообще и самый гражданский закон" не могут быть исправлены иначе, как установлением ею писанных и утвержденных правил для всего населения империи и по всем предметам законодательства.

Для того она начала читать и потом писать "Наказ" Комиссии уложения.

Два года она читала и писала.

В письме (28 марта 1765 г.) к своей парижской приятельнице m-me Жоффрен, очень известной в то время своим литературным салоном, Екатерина писала, что уже два месяца она каждое утро часа по три занимается обработкой законов своей империи: это намек на составление "Наказа".

Значит, работа начата была в январе 1765 г., а к началу 1767 г.

"Наказ" был уже готов.

В критическом издании текста "Наказа", исполненном нашей Академией наук (1907 г.), тщательно разобран обильный материал, из которого вырабатывался этот памятник, и указаны его источники. "Наказ" -- компиляция, составленная по нескольким произведениям тогдашней литературы просветительного направления. Главные из них -- знаменитая книга Монтескье Дух законов и вышедшее в 1764 г. сочинение итальянского криминалиста Беккариа "О преступлениях и наказаниях", быстро приобретшее громкую известность в Европе.

Книгу Монтескье Екатерина называла молитвенником государей, имеющих здравый смысл.

"Наказ" составился из 20 глав, к которым потом прибавлены были еще две; главы разделены на статьи, краткие положения, какими пишутся уставы. Всех статей в печатном "Наказе" 655; из них 294 заимствованы у Монтескье. Широко воспользовалась Екатерина и трактатом Беккариа. направленным против остатков средневекового уголовного процесса с его пытками и подобными судебными доказательствами, проводившим новый взгляд на вменяемость преступлений и целесообразность наказаний. Самая обширная Х глава "Наказа" "о обряде криминального суда" почти вся взята из этой книги (104 статьи из 108). Критическое изучение текста "Наказа" нашло в нем еще следы заимствований из французской Энциклопедии и из сочинений немецких публицистов того времени Бильфельда и Юсти.

Во всем "Наказе" исследователи находят только около четверти незаимствованных статей, да и те большею частью -- заголовки, вопросы или пояснительные вставки, навеянные теми же источниками, хотя и встречаются оригинальные статьи очень важного содержания.

Екатерина сама не преувеличивала, даже умаляла участие своего авторства в "Наказе".

Посылая Фридриху II немецкий перевод своего труда, она писала:

"Вы увидите, что я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово".

Работа шла в таком порядке: Екатерина выписывала из своих источников подходящие к ее программе места дословно или в своем пересказе, иногда искажая мысль источника; выписки зачеркивались или пополнялись, распределялись на главы с подразделением на статьи, переводились секретарем Козицким и вновь исправлялись императрицей.

Сама Екатерина не решалась переводить в ту пору, еще плохо освоившись с русским языком. При таком порядке работы в труде неизбежны были недостатки: фраза, вырванная из контекста источника, становилась неясной.

В русском переводе сложных рассуждений при неустановившейся терминологии иногда трудно доискаться смысла; в таких местах французский перевод "Наказа", тогда же сделанный, вразумительнее русского подлинника, хотя и заимствованного из французского же источника. На невразумительность многих мест "Наказа" указывали лица, которых Екатерина знакомила с частями своего труда до его окончания. По местам проскальзывали и противоречия: в одной статье, взятой у Монтескье, смертная казнь допускается; в других статьях, составленных по Беккариа, -- отвергается.

Вид Запорожской Сечи в конце ХVIII столетия.

С гравюры Боплана

ЦЕНЗУРА И КРИТИКА "НАКАЗА"

"Наказ" много пострадал от цензуры, или критики, какой он подвергся до выхода в свет.

По рассказу Екатерины, когда труд ее достаточно подвинулся, она стала показывать его по частям разным лицам, по вкусу каждого.

Н. Панин отозвался о "Наказе", что это аксиомы, способные опрокинуть стены.

Под влиянием ли выслушанных замечаний, или по собственному раздумью она зачеркнула, разорвала и сожгла добрую половину написанного -- так извещала она Даламбера в начале 1767 г., прибавив: "И бог знает, что станется с остальным".

А с остальным сталось вот что. Когда съехались в Москву депутаты Комиссии, Екатерина призвала "несколько персон, вельми разномыслящих", для предварительного обсуждения "Наказа".

"Тут при каждой статье родились прения; я дала им волю чернить и вымарать все, что они хотели; они более половины того, что написано было мною, помарали, и остался "Наказ уложения", яко напечатан". Если это был, как можно думать, вторичный приступ сокращения, то в печатном "Наказе" мы читаем не более четверти первоначально написанного. Это, разумеется, должно было много повредить стройности произведения.

Бессвязностью особенно страдает XI глава -- о крепостном состоянии; причина в том, что из первоначальной редакции главы выпущено в печатном издании до 20 статей о видах крепостной неволи, о мерах против злоупотреблений господской властью, о способах освобождения крепостных людей. Вот чего как нельзя больше пугались цензоры-депутаты из дворян. Несмотря на возражения и сокращения, Екатерина осталась очень довольна своим произведением как своей политической исповедью. [Она] писала еще до появления его в печати, что сказала в нем все, опорожнила весь свой мешок и во всю жизнь не скажет более ни слова, что все видевшие ее работу единодушно говорят, что это верх совершенства, но ей кажется, что еще надобно почистить.

Вид Риги конце ХVIII столетия.

С гравюры Дюпарка.

СОДЕРЖАНИЕ "НАКАЗА"

В 20 главах "Наказ" говорит о самодержавной власти в России, о подчиненных органах управления, о хранилище законов (Сенате), о состоянии всех в государстве живущих (о равенстве и свободе граждан), о законах вообще, о законах подробно, именно о согласовании наказаний с преступлениями, о наказаниях, особенно об их умеренности, о производстве суда вообще, об обряде криминального суда (уголовное право и судопроизводство), о крепостном состоянии, о размножении народа в государстве, о рукоделии (ремеслах) и торговле, о воспитании, о дворянстве, о среднем роде людей (третьем сословии), о городах, о наследствах, о составлении (кодификации) и слоге законов; последняя, XX глава излагает разные статьи, требующие изъяснения, именно говорит о суде за оскорбление величества, о чрезвычайных судах, о веротерпимости, о признаках падения и разрушения государства.

В двух дополнительных главах идет речь о благочинии, или полиции, и о государственной экономии, т. е. о доходах и расходах.

Видим, что, несмотря на урезки, "Наказ" довольно широко захватывал область законодательства, касался всех основных частей государственного устройства, верховной власти и ее отношения к подданным, управления, прав и обязанностей граждан, сословий, более всего законодательства и суда.

При этом он давал русским людям ряд разносторонних откровений.

Он возвещал, что равенство граждан состоит в том, чтобы все подчинены были одинаковым законам, что есть государственная вольность, т. е. политическая свобода, и состоит она не только в праве делать все, что законы дозволяют, но и в том, чтобы не быть принуждену делать, чего не должно хотеть, а также в спокойствии духа, происходящем от уверенности в своей безопасности; для такой свободы нужно такое правительство, при котором один гражданин не боялся бы другого, а все боялись бы одних законов.

Ничего подобного русский гражданин у себя не видел.

"Наказ" учил, что удерживать от преступления должен природный стыд, а не бич власти и что если не стыдятся наказаний и только жестокими карами удерживаются от пороков, то виновато в этом жестокое управление, ожесточившее людей, приучившее их к насилию.

Частое употребление казней никогда не исправляло людей.

Несчастно то правление, в котором принуждены установлять жестокие законы.

Пытку, к которой так охотно прибегал русский суд, "Наказ" резко осуждает, как установление, противное здравому рассудку и чувству человечества; он же признает требованием благоразумия ограничение конфискации имущества преступника как меры несправедливой, но обычной в русской судебной практике. Известно, с какой бессмысленной жестокостью и произволом велись дела об оскорблении величества: неосторожное, двусмысленное или глупое слово о власти вызывало донос, страшное "слово и дело" и вело к пытке и казни.

Слова, гласит "Наказ", никогда не вменяются в преступление, если не соединены с действиями: "все извращает и ниспровергает, кто из слов делает преступление, смертной казни достойное".

Для русской судебно-политической практики особенно поучителен отзыв "Наказа" о чрезвычайных судах.

"В самодержавных правлениях, -- гласит он, -- самая бесполезная вещь есть наряжать иногда особливых судей судить кого-нибудь из подданных своих".

Веротерпимость допускалась в России, и то только по государственным соображениям в очень тесных пределах. "Наказ" признает весьма вредным для спокойствия и безопасности граждан пороком недозволение различных вер в столь разнородном государстве, как Россия, и считает, напротив, веротерпимость единственным средством "всех заблудших овец паки привести к истинному верных стаду". "Гонение, -- продолжает "Наказ", -- человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца".

Наконец, в "Наказе" не раз затрагивается вопрос, исполняет ли государство, т. е. правительство, свои обязанности перед гражданами. Он указывает на ужасающую смертность детей у русских крестьян, уносящую до трех четвертей "сей надежды государства". "Какое цветущее состояние было бы сея державы, -- горько восклицает "Наказ", -- если бы могли благоразумными учреждениями отвратить или предупредить сию пагубу!"

Рядом со смертностью детей и заносной заразительной болезнью в числе язв, опустошающих Россию, "Наказ" ставит и бестолковые поборы, какими помещики обременяют своих крепостных, вынуждая их на долгие годы бросать для заработков свои дома и семьи и "бродить по всему почти государству". Не то с иронией, не то с жалобой на беспечность власти "Наказ" замечает, что "весьма бы нужно предписать помещикам законом" более обдуманный способ обложения крепостных.

Трудно объяснить, как эти статьи ускользнули от цензуры дворянских депутатов и пробрались в печатный "Наказ".

Глава о размножении народа в государстве рисует по Монтескье страшную картину запустения страны от хронической болезни и худого правления, где люди, рождаясь в унынии и бедности, среди насилия, под гнетом ошибочных соображений правительства, видят свое истребление, не замечая сами его причин, теряют бодрость, энергию труда, так что поля, могущие пропитать целый народ, едва дают прокормление одному семейству.

Эта картина живо напоминает массовые побеги народа за границу, ставшие в XVIII в. настоящей бедой государства.

В перечне средств для предупреждения преступлений "Наказ" как бы перечисляет словами Беккариа недоимки русского правительства.

"Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб законы меньше благоприятствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особо гражданину; сделайте, чтоб люди боялись законов и никого бы, кроме них, не боялись. Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб просвещение распространилось между людьми. Наконец, самое надежное, но и самое трудное средство сделать людей лучшими есть усовершенствование воспитания".

Всякий знал, что русское правительство не заботилось об этих средствах.

"Книга добрых законов" также сдерживала бы наклонность причинять зло ближним.

Эта книга должна быть так распространена, чтобы ее можно было купить за малую цену, как букварь, и надлежит предписать учить грамоте в школах по такой книге вперемежку с церковными.

Но такой книги в России еще не было; для ее составления писан и самый "Наказ".

Таким образом, акт, высочайше подписанный, извещал русских граждан, что они лишены основных благ гражданского общежития, что законы, ими управляющие, не согласны с разумом и правдой, что господствующий класс вреден государству и что правительство не исполняло своих существенных обязанностей перед народом.

Воспитательный дом в Москве в конце ХVIII столетия.

МЫСЛЬ "НАКАЗА"

В таком виде являлась русская действительность пред идеями, возвещенными "Наказом".

Как они могли быть проведены в среду, столь мало им сродную?

"Наказ" находит некоторое средство и намечает проводника.

Во вступлении он ставит общее положение, что законы должны соответствовать естественному положению народа, для которого они составлены.

Из этого тезиса в дальнейших статьях он делает два вывода.

Во-первых, Россия по положению своему есть европейская держава. Доказательство этого -- реформа Петра I, введя европейские нравы и обычаи в европейском народе, имела тем более успеха, что прежние нравы в России совсем не сходствовали с ее климатом и занесены были к нам от чуждых народов. Положим, все это так, вопреки всякому вероятию.

Само собою следует невысказанное заключение, что русские законы должны иметь европейские основы.

Эти основы и даны "Наказом" в собранных им выводах европейской политической мысли.

Получается нечто похожее на силлогизм с подразумеваемым заключением, которое Екатерина нашла неудобным договаривать.

"Наказ" не вскрывает своих источников.

Монтескье, Беккариа и другие западные публицисты, которыми он пользовался, в глазах русских депутатов Комиссии нового Уложения не имели никакого законодательного авторитета: они принимали правила "Наказа" только как выражение мысли и воли русской верховной власти. С таким силлогизмом скорее следовало бы обратиться к западноевропейской образованной публике, которая могла усомниться, достигла ли Россия такой политической зрелости, чтобы столь возвышенные идеи могли быть положены в основу ее кодекса законов. Другой вывод, извлеченный из естественного положения России, -- тот, что она по своему обширному протяжению должна быть управляема самодержавным государем: "Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, возмещала медленность, отдаленностью мест причиняемую".

Если, говоря языком того времени, весь "разум" самодержавия в расстоянии Читы от Петербурга, то на втором выводе также можно построить силлогизм, гораздо более неожиданный.

Книга Монтескье -- главный источник "Наказа" есть идеальное изображение конституционной монархии. Первая посылка силлогизма та же: законы государства должны соответствовать его естественному положению. Вторая посылка: Россия по своему естественному, т. е. географическому, протяжению должна иметь самодержавный образ правления. Заключение: в основу ее законодательства должны лечь принципы конституционной монархии.

Силлогизм имеет вид паралогизма, между тем это действительная мысль Екатерины. Свободная от политических убеждений, она заменяла их тактическими приемами политики. Не выпуская из рук ни одной нити самодержавия, она допускала косвенное и даже прямое участие общества в управлении и теперь призвала к сотрудничеству в составлении нового уложения народное представительство. Самодержавная власть, по ее мысли, получала новый облик, становилась чем-то вроде лично-конституционного абсолютизма.

В обществе, утратившем чувство права, и такая случайность, как удачная личность монарха, могла сойти за правовую гарантию.

***

Монеты Екатерининского времени

СУДЬБА "НАКАЗА"

Про свой "Наказ" Екатерина после писала, что он ввел единство в правила и в рассуждения не в пример более прежнего и "стали многие о цветах судить по цветам, а не яко слепые о цветах; по крайней мере стали знать волю законодавца и по оной поступать".

"Наказ" роздали депутатам, читали в полном собрании и в частных комиссиях в начале каждого месяца; на него ссылались в прениях; генерал-прокурор вместе с маршалом должен был не допускать в постановлениях Комиссии ничего противного разуму "Наказа".

Екатерина думала даже установить чтение его в годовщину его обнародования по всем судебным местам империи. Но Сенат, конечно, с ведома императрицы дал ему специальное назначение, разослал его только по высшим центральным учреждениям, отказав в том областным присутственным местам.

Да и в центральных учреждениях он был доступен только властным членам; ни рядовым канцеляристам, ни посторонним его не дозволено было не только списывать, но и читать.

"Наказ" всегда покоился на судейском столе, и только по субботам, когда не докладывались текущие дела, эти члены в тесном кругу читали его, как читают в кабинете, запершись, запретную книжку избранным гостям.

"Наказ" не предназначался для публики, служил руководством для одних правящих сфер, и только по их манерам и действиям подчиненным и управляемым предоставлялось чувствовать на себе свойство тех аксиом, какие верховная власть нашла нужным преподать для блага своих подданных.

"Наказ" должен был озарять сцену и зрительную залу, оставаясь сам незримым светочем.

Сенат придумал такой театральный фокус для предупреждения превратных толков в народе, но самая таинственность "Наказа" могла только содействовать распространению слухов о каких-то новых законах.

Депутаты и правители, читавшие или слушавшие "Наказ", выносили из него несколько новых идей, цветы мысли, но их действие на управление и образ мыслей общества уловить трудно.

Только сама Екатерина в последующих указах, особенно по делам о пытке, напоминала подлежащим властям о статьях "Наказа", как обязательные постановления, и, к чести ее надобно прибавить, строго настаивала, "чтоб ни под каким видом при допросах никаких телесных истязаний никому делано не было".

Несмотря на слабое практическое действие, "Наказ" остается характерным явлением царствования в духе всей внутренней политики Екатерины.

Она писала Фридриху II в объяснение своего творения, что должна была приспособляться к настоящему, не закрывая, однако ж, пути к более благоприятному будущему.

Своим "Наказом" Екатерина бросила в русский оборот, хотя и очень стесненный, много идей, не только новых для России, но не вполне усвоенных политической жизнью и на Западе, и не спешила воплотить их в факты, перестроить по ним русский государственный порядок, рассуждая: были бы идеи, а они рано или поздно приведут свои факты, как причины приводят свои следствия.

***

С.М. Соловьев

(Фрагменты из истории Екатерины II)

После Петра Великого Екатерина была первая государыня, которая предпринимала путешествие по России с правительственными целями.

Мы видели, что в 1763 году она ездила из Москвы в Ростов, и хотя поездка в этот город имела религиозную цель, однако императрица воспользовалась случаем, чтоб из Ростова проехать далее на север, в Ярославль. Теперь она предприняла путешествие на запад для обозрения прибалтийских областей, причем особенно хотела посмотреть Балтийский порт, или Рогервик, о котором так долго толковали, на который было потрачено так много трудов и денег.

Императрица отправлялась с правительственными целями, но гренадеры говорили, что она едет в Ригу затем, что хочет выйти там замуж за Орлова и сделать его принцем.

Екатерина выехала из Петербурга 20 июня и чрез Ямбург отправилась в Нарву, где происходила торжественная встреча; на немецкие речи эстляндского рыцарства и нарвского бургомистра именем императрицы отвечал по-русски граф Григ. Григ. Орлов.

Из Нарвы императрица отправилась в Ревель, где была также торжественная встреча, на триумфальных воротах виднелась надпись:

"Екатерине II, матери отечества несравненной" (Matri Patriae incomparabili).

В конце ноября Екатерина дала секретную инструкцию капитану и поручику Семеновского полка Дурново:

"Ехать вам надлежит отселе в Москву. Приехав туда, наведываться вам под рукою, есть ли на Москве остаточные сверх определения в инвалиды отставных солдат, прежде при монастырях живущих. Здесь слух носится, будто комиссия Духовная менее положила инвалидов, нежели при монастырях солдат было, и многие сотни остались без хлеба и по миру по Москве будто шатаются, почему от меня к графу Солтыкову писано и от него ко мне прислан рапорт, из которого противное значит; однако ж как Михаил Баскаков сам таковых милостыни просящих видел, то ныне вас посылаю, чтоб вы истину узнали, о таковых проведывали и, сколько возможно, именно их переписывали и обнадеживали их, что они мною не оставлены будут, а вы мне пришлите роспись и подавайте такую же графу Солтыкову, которому уже от меня приказано на первый случай выдать по два рубля на человека... Из Москвы поедете в Александрову слободу под видом богомольства, где вам проведовать, много ли стариц сверх штатных, сколько им дается и в чем их нужды состоят, и, обнадеживая их немедленным моим о том рассмотрением, приезжайте обратно сюда".

Раскол постоянно давал о себе знать.

Крестьяне деревни Любача Медвецкой волости в Новгородской губернии, собравшись в количестве 35 душ в избу к крестьянину Ермолину, объявили, что сожгутся.

Послан был поручик Копылов с командою; ему велено уговаривать их, обещать, что если они запишутся в раскол и подадут о том сказки, то будут отпущены по домам без всякого наказания за сборище; для увещания отправлены были также архимандрит и протопоп, но раскольники объявили: "Ваша вера неправая, а наша истинная христианская, крест четвероконечный прелестный, почитаем осьмиконечный, да и в Божественном Писании у вас много неправостей, и если нас станут разорять, то мы не дадимся и сделаем то, что Господь прикажет; а если нас разорять не станут, то мы гореть не хотим; пусть дадут нам грамоту за рукою государыни, чтоб быть нам по-прежнему, а в двойном окладе не быть и в церкви ходить нас принуждать не будут".

На дворе вырыли себе колодезь, а в избе и на дворе днем и ночью горела свеча; потом пришли к ним еще 26 душ мужчин и женщин и заперлись вместе. 20 августа раскольники просили Копылова позволить им сходить в огород взять себе капусты и других овощей, что и было им позволено.

Вышли из избы человек 20 мужчин и женщин с ружьями, рогатинами, топорами и дубинами и, набравши себе капусты и других овощей, возвратились в избу и опять заперлись, а на другой день выходили в поле для сбора бобов. Скот, платье и прочие пожитки продали за бесценок или отдали на милостыню, хлеб несжатый пропал. Копылов говорил им не раз, чтобы сжали хлеб, но они отвечали: "Пусть жнет кто хочет, а нас Господь и без того прокормит". Сенат приказал доложить императрице, не прикажет ли забрать их неприметно командою под караул и сослать в Нерчинск; Екатерина написала на докладе: "Выбрать из тамо живущих раскольников, поумнее которые и поблагонравнее, и послать оных уговаривать; а буде сего не послушают, то учинить по сему докладу".

Императрица, считая ниже своего достоинства входить непосредственно в объяснения с Фридрихом II по поводу "столь поносного дела", как выражался Панин, поручила последнему привести это дело в такое состояние, чтоб истина была совершенно открыта, а королю не оставалось бы ничего другого, как или признать поступки своего министра изменническими, или явно остаться в числе людей неверных и каверзных.

Даламбер.

С гравюры Генрикеца.

Еще прежде чем началась переписка с Вольтером, Екатерина обратилась к Даламберу с приглашением приехать в Россию для содействия воспитанию наследника престола цесаревича Павла Петровича.

Даламбер отказался; Екатерина продолжала настаивать; она писала ему:

"Я понимаю, что вам как философу не стоит ничего презреть величие и почести мира сего; вы рождены или призваны содействовать счастию и даже просвещению целого народа, и отказаться от этого, по моему мнению, -- значит отказаться делать добро, которому вы так преданы; ваша философия основана на человеколюбии, так позвольте же мне вам сказать, что не отдать себя ему в служение, когда это возможно, -- значит уклониться от своей цели. Я знаю вашу высокую честность и потому не могу приписать вашего отказа тщеславию: я знаю, что причина заключается в любви к спокойствию, в желании посвятить все свое время литературе и дружбе; но что же мешает? Приезжайте со всеми вашими друзьями, я обещаю вам и им все удовольствия и удобства, от меня зависящие, и, быть может, вы найдете здесь больше свободы и спокойствия, чем у вас". Но Даламбер решительно отказался. "Если бы дело шло о том только, чтоб сделать из великого князя хорошего геометра, -- писал он, -- порядочного литератора, быть может, посредственного философа, то я бы не отчаялся в этом успеть; но дело идет вовсе не о геометре, литераторе, философе, а о великом государе, а такого лучше вас, государыня, никто не может воспитать".

Не забыт был и третий знаменитый философ, имя которого неразлучно с именем Вольтера и Даламбера, -- Дидро. Екатерина купила у Дидро его библиотеку за 15000 ливров, оставила ее у него в пожизненное пользование и назначила ему еще 1000 франков как хранителю ее книг. Вольтер писал в восторге: "Кто бы мог вообразить 50 лет тому назад, что придет время, когда скифы будут так благородно вознаграждать в Париже добродетель, знание, философию, с которыми так недостойно поступают у нас?" "Вся литературная Европа рукоплещет отличному знаку уважения и милости, какой ваше императорское величество оказали Дидро; он достоин его во всех отношениях по своим добродетелям, талантам, сочинениям и положению", -- писал Даламбер императрице. Екатерина отвечала: "Я не предвидела, что покупкою библиотеки Дидро приобрету себе столько похвал. Было бы жестоко разлучить ученого с его книгами; мне часто случалось бояться, чтоб меня не разлучили с моими книгами, поэтому в старину было у меня правило никогда не говорить о моих чтениях. Мой собственный опыт запретил мне доставлять это огорчение другому". Мы не знаем, во сколько справедливо, что Екатерина, будучи великою княгинею, могла опасаться, что ее разлучат с книгами, по крайней мере она не говорит об этом в своих мемуарах.

Жоффрэн написала самой Екатерине свое мнение о манифесте.

Та разгорячилась и в горячности написала неудачную защиту, не удержавшись и от некоторых резкостей:

"Вы рассуждаете о манифесте, как слепой о цветах. Он был сочинен вовсе не для иностранных держав, а для того, чтоб уведомить Российскую империю о смерти Ивана; надобно было сказать, как он умер, более ста человек были свидетелями его смерти и покушения изменника, не было поэтому возможности не написать обстоятельного известия; не сделать этого -- значило подтвердить злонамеренные слухи, распускаемые министрами дворов, завистливых и враждебных ко мне; шаг был деликатный; я думала, что всего лучше сказать правду. У вас болтают о манифесте, но у вас болтали и о Господе Боге, и здесь также болтают иногда о французах. Верно то, что здесь этот манифест и голова преступника прекратили всякую болтовню. Следовательно, цель была достигнута манифестом, ergo он был хорош".

Обещая прислать свой "Наказ", Екатерина пишет Даламберу:

"Вы увидите, как для пользы своей империи я обобрала президента Монтескье, не называя его: надеюсь, что если с того света он видит мою работу, то простит этот литературный грабеж для блага двадцати миллионов людей, какое из того должно последовать. Он так любил человечество, что не будет формализовать, его книга -- это мой молитвенник".

Павел I.

Осмотр работ на набережной Невы в 1775 г.

С гравюры Ле-Ба

Однажды великий князь (Павел - А.К.) хвалил письменный стол, сделанный русскими ремесленниками, и прибавил: "Так-то ныне Русь умудрися!" Порошин не упустил случая сказать, что "ныне у нас много весьма добрых мастеровых людей; что все это заведение его прадедушки государя Петра Великого; что то, что им основано, можно бы довесть и до совершенства, если б не пожалеть трудов и размышления".

Тот же печальный опыт заставлял при воспитании великого князя (Павла - А.К.) относиться с большою осторожностию к военным упражнениям.

Порошин оставил нам по этому поводу такое рассуждение:

"Его императорское высочество приуготовляется к наследию престола величайшей на свете империи -- Российской; многочисленное и преславное воинство ждать будет его мановения, науки и художества просить себе проницания его и покровительства, коммерция и мануфактуры неутомимого попечения и внимания, пространные реки удобного соединения требовать будут -- словом сказать, обширное государство неисчетные пути откроет, где может поработать учение, остроумие и глубокомыслие великое и по которым истинная слава во всей вселенной промчится и в роды родов не умолкнет. Такие ли огромные дела оставляя, пуститься в офицерские мелкости? Я не говорю, чтоб государю совсем не упоминать про дело военное. Никак! В том опять сделано было бы упущение; но надобно влагать в мысли его такие сведения, которые составляют великого полководца, а не исправного капитана или прапорщика. Сверх сего в безделье пускаться весьма опасно. Они и такого человека, который совсем к ним не склонен, притянуть к себе могут. Лености нашей то весьма угодно, а тщеславие не преминет уже стараться прикрыть все видом пользы и необходимости. Легче в безделках упражняться, нежели в делах великих. Таким образом, пораздумавшись, положил я себе твердо, чтоб государю к этим и тому подобным мелочам отнюдь вкусу не давать, а стараться как можно приучить его к делам генеральным и государские великости достойным".

Религиозное образование наследника было поручено ученому монаху и знаменитому тогда проповеднику Платону (Левшину), бывшему впоследствии московским митрополитом. Порошин отзывается о Платоне постоянно с великим уважением. 20 сентября 1764 года, в день рождения великого князя, Платон говорил проповедь на текст: "В терпении вашем стяжите души ваша". "Сею проповедью, -- говорит Порошин, -- ее величество приведена была в слезы, и многие из слушателей плакали, когда проповедник на конце предлагал о терпении ее величества в понесении трудов для пользы и безопасности отечества, о успехах его высочества в преподаваемых ему науках и о следующей оттуда надежде российской".

К сентябрю 1765 года великий князь окончил с отцом Платоном первую часть "Богословия", и был экзамен в присутствии императрицы.

"Его высочество, -- говорит Порошин, -- весьма хорошо и смело изволил ответствовать. Никита Ив. поднес государыне ответы, писанные рукою его высочества, на богословские вопросы отца Платона. В сих вопросах, между прочим, один есть, чтобы доказать примером, как страсти наши против разума воюют. Его высочество изволил написать тут: например, разум говорит: не езди гулять, дурна погода; а страсти говорят: нет, ничего, что дурна погода, поезжай, утешь нас! Его величество не из чужих страстей пример себе выбрать изволил! При экзамене были граф Мих. Лар. Воронцов, граф Александр Борис. Бутурлин и множество придворных. Во время экзамена старик Александр Борисович, подошед ко мне, говорил: "Слава Богу, что от таких лет его высочество духом страха Божия наполняется. Сожалительно, что покойная императрица Елисавета Петровна не дожила до того удовольствия, чтобы в таком состоянии его видеть". После экзамену ее величество долго изволила разговаривать с его преподобием отцом Платоном о раскольниках, о разных их ересях и о способах к их обращению. Удивился я тут, между прочим, услышав, что ее величество книгу "Увет Духовный" читывать изволила".

Спуск корабля на Неве в конце ХVIII столетия.

С рисунка Петерсона.

Старая и умная литература

-- Андрианов П. Ларга - Кагул. - Одесса, 1909.

-- Андрианов П. Поход Румянцева к Дунаю в 1770 г. - Одесса, 1914.

-- Андрианов П. Поход Румянцева к Дунаю в 1770 г. Ларго-Кагульская операция. - Одесса, 1904.

-- Анекдоты, объясняющие дух фельдмаршала графа Петра Александровича Рунянцева-Задунайского. - СП б.,1811.

-- Архив военно-походной канцелярии гр. П.А.Румянцева-Задунайского 1768 г. // Чтения в Обществе истории и древностей при Московском университете. Кн.1. - М., 1865.

-- Базилевич К.В. О черноморских проливах (из истории вопроса). - М., 1946.

-- Барсуков А. П. Дневник А. В. Храповицкого с 18 янв. 1782 по 17 сент. 1793 г. // Русский архив, 1901, кн. 2, вып. 5-8, с.1-59.

-- Барсуков А.П. Письма братьев Орловых к гр.Румянцеву. 1764-1778. - СП б., 1898.

-- Барсуков А.П. Письма к гр.Румянцеву от его родителей. 1735-1768 гг. - СП б., 1900.

-- Бартенев А .Граф Петр Александрович Румянцев - Задунайский. // Военно-исторический сборник, 1911. - N4.

-- Белов Е. Результаты войн России с Турцией // Древняя и новая Россия. - 1877, т.2.

-- Бильбасов В.А. Семилетняя война по русским источникам . - В кн.: Бильбасов В.А. Исторические монографии. - СП б., 1901. - т.5.

-- Богданович М. Н. Русская армия в век Екатерины Великой. - Военный сборник, 1873, N12.

-- Богданович М.Н. Походы Румянцева, Потемкина и Суворова в Турцию. - СП б., 1852.

-- Болотов А. Т. Деяния и анекдоты императора Павла I. (Из записок).// Русский архив, 1864, вып. III, с.314-316.

-- Болотов А. Т. Записки. 1738-1796. Изд. 3. Т. 1. -- СП б.,1875.

-- Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. Вып. I и II. 1774--1789 гг., СП б., 1894.

-- Бумаги князя Николая Васильевича Репнина. (Сообщено из семейного архива кн. Н. В. Репнина. --Сборник Русского историч. о-ва, т. V, 1870, с.128-218; т. VI, 1871, с.305-371; т. XV, 1875, с.415-608.

-- Бутурлин Д. П. Картина войн России с Турцией в царствование имп. Екатерины II и имп. Александра I. Пер. о франц. Ч. 1-2. -- СП б.,1829.

-- Бычков А.. Ф. Гр. Петр Александрович Румянцев-Задунайский. 1726--1796 гг. Его письма к Екатерине II, к кн. Г. А. Потемкину и к гр. В. А. Зубову. // Русская старина, 1873, т. VIII, с.717-722.

-- Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 2. - М., 1891.

-- Войны России с Турцией. // Русская старина, 1876 8 с.671.708

-- Вокруг Очакова. Дневник очевидца. (1788 г.). - СП б., 1895.

-- Вольфсон Б. Присоединение Крыма к России в 1783 г. // Историч. журнал, 1941, N 3, с.56-57.

-- Воропонов Ф Ф. Два анекдота о гр. П. А. Румянцеве. // Русский архив, 1863, вып. 1, стб. 66-68.

-- Высочайшие рескрипты имп. Екатерины II и министерская переписка по делам крымским. (Об отложений татар от власти турецкой). Из семейного архивна гр. В. Н. Панина. Ч. 1 и 2. // Чтения в имп. О-ве истории и древностей российских при Моск. ун-те, 1871, N 4, с.1-168; 1872, N 2, с.1-130.

-- Глухов И. А. Автобиография. -- Щукинский сборник. Вып. VI. - М., 1907.

-- Грот Я. Читалагайские оды Державина. -- Биографич. записки,1859, т. 11, N 16, с.481-495.

-- Доклад гр. П. Румянцева о разных мероприятиях по управлению Малороссиею к собственноручные решения Екатерины II. -- Сборник Русского историч. о-ва, т. X, 1872, с.9-21.

-- Донесения императрице Елизавете Петровне, от 12 сентября 1761 года, из лагеря при деревне Царлин, генерал-поручика Румянцева о действиях его против принца Виртембергского, во время войны с Пруссией. - отт.

-- Донесения о болезни и смерти генерал-фельдмаршала Малороссийского генерала-губернатора гр. П. А. Румянцева-Задунайского. Сообщил П. П. 1795.

-- Екатерина II. Письма к гр. Румянцеву. // Сын отечества, 1834, т. СLХIV, с.166-179.

-- Екатерина II. Письма к фельдмаршалу графу Петру Александровичу Румянцеву. С 1763 по 1768 г. доныне не напечатанные. // Северный архив, 1882, ч. I, NN 1-6; То же. С 1768 по 1775 г. // Северный архив, 1822, ч. II, NN 11-12.

-- Екатерина II. Собственноручное черновое письмо к Вольтеру о завистниках России и о победах над туркам. // Сборник Русского историч. о-ва, т. X, 1872, с.344-349.

-- Екатерина II. Собственноручный черновик с изъявлением благодарения Румянцеву за победу при Ларге. -- Сборник Русского историч. о-ва, т. IX, 1872.

-- Есипов Г. В Письмо А. П. Бибикова к гр. П. А. Румянцеву-Задунайскому.// Историч. вестник, 1881, N11, с.677.

-- Есипов Г. В. Письма гр. П. А. Брюс к ее брату гр. П. А. Румянцеву-Задунайскому. // Историч. вестник, 1881, N 3, с.695.

-- Желябужский Е. Генерал-фельдмаршал П.А.Румянцев-Задунайский и Г.А.Потемкин-Таврический. - Изяслав, 1914.

-- Журнал военных действий Российской имп. армии против турок в 1769-1771 гг. 3 ч. - СП б., 1769-1771.

-- З...ский. Вторая турецкая война в царствование имп. Екатерины II. Пер. с франц. // Сын отечества, 1824, т. ХСIII, с.199-204; Т. ХСIV, с.3-16, 109-128; т. ХСV, с.145-161; т. ХСVI, с. 193-204.

-- Завадовский П. В. Письма к П. А. Румянцеву-Задунайскому (1788 г. и 1791 г.) // Русский архив, 1892, N 4.

Мода в России в 1779 г.

Великие мысли

(изречения из древней Индии)

-- Здоровье, стойкость, могущество -- великие блага, но они бесполезны, если нет наслаждения любовью.

-- Томимый страстью не уснет и на мягком ложе; удовлетворивший страсть сладко уснет и на шипах.

-- Можно поймать тигра в чаще, птицу в небесах, рыбу в пучине вод, но нельзя поймать непостоянное сердце женщины.

-- Женщина создана рожать, мужчина -- производить потомство.

-- Хорошая жена трудится на тебя, как слуга; дает советы, как советник; прекрасна, как богиня красоты; спокойна и вынослива, как земля; кормит тебя, как мать, и услаждает тебя, как гетера. Хорошая жена -- шесть лиц в одном.

-- Женщина сияет -- весь дом сияет, женщина мрачна -- весь дом погружен во мрак.

-- Не звучит лютня без струн, не катится повозка без колес, несчастлива женщина без мужа -- пусть у нее сотня родичей.

-- Как ни плох родной сын -- невоспитан, уродлив, глуп, распутен, зол,-- он все же радует сердце.

-- До пяти лет обращайся с сыном, как с царем, с пяти до пятнадцати -- как с слугой, после пятнадцати -- как с другом.

-- До тех лишь пор бывает человек хозяином своих дел, пока в ухо ему не вонзается стрекало женских речей.

-- Мягкость побеждает мягких, мягкость побеждает суровых. Нет ничего недостижимого для мягкости. Мягкость сильнее всего.

Гадальная карта конца ХVIII столетия.

Из собрания П.Я. Дашкова.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАМЯТКИ

-- Цезаризм. Во всей системе мероприятий и проектов Цезаря сказалась характерная черта -- лавирование между борющимися социальными группами. Социальная опора Цезаря не была устойчивой вследствие противоречия интересов различных его сторонников. При этих условиях особенное значение приобретала армия. Опираясь на нее, Цезарю удалось добиться славы и богатства; при помощи своих легионов он сумел получить власть в государстве. Среди солдат популярность Цезиря -- талантливого стратега и щедрого полководца была необычайная, но это не предотвращало опасности солдатских восстании, в подавлении которых Цезарь проявил такую же изобретательность, как и во время военных походов. Опора на армию является основной характерной чертой цезаризма и была результатом тех социально-политических изменений, начало которых относится ко временам Мария и Суллы.

-- ЦЕНЗ (лат. census, от censeo - делаю опись, перепись), 1) в Др. Риме перепись граждан с указанием имущества для определения их социально-полит., военного и податного положения. 2) В средний века в Зап. и Центр. Европе - крест. подать, оброк. Одним из первых цензовые ограничения при выдвижении офицеров ввел Мориц Оранский. Чтобы избежать выдвижения людей, сильных политической протекцией, но мало опытных в военном деле, он ввел, как правило, требование - выслужить ценз - отбыть три года в должности, чтобы получить права производства и назначения на очередную высшую должность. Начало чинопроизводству было положено.

-- Цензор, учреждение Сервия Туллия, имевшее целью урегулирование податей и военной службы. По свидетельству Дионисия, "все римляне должны были записываться в списки и под присягой оценивать свое имущество и деньги, причем каждый писал, кто был его отец; они должны были показать свой возраст, равно как жен, детей, кроме того, указать, в каком месте города или каком селении они жили". Подлежало налогу и поэтому должно было показываться только то, чем они владели, т.е., напр., поместья и недвижимые имения в провинциях. Такое обложение должно было повторяться через каждые пять лет и каждый раз заключаться очистительною жертвой (lustrum).

-- Центумвиры ("сто мужей") - эта коллегия разбирала, главным образом, дела о собственности римских граждан.

-- Центурион - командир центурии, подразделения римского легиона, численность ок. 60 - 100 пехотинцев, низший чин римской военной иерархии, начальник центурии как военной части. В эпоху республики состав центурионов дополнялся из среды наиболее опытных и выслужившихся солдат. Но впоследствии, особенно во время империи, всадники обычно начинали свою военную карьеру с должности центуриона. Так как в древности не все должности центурионов имели одинаковый ранг, то центурионы должны были последовательно проходить через все эти должности. Введение когорт несколько упростило эту сложную систему. Сверхкомплектные центурионы не имели своих центурий, а несли вспомогательную службу, исполняя разные поручения.

-- Центурия - наименьшее подразделение пехоты в римском легионе: манипул состоял из двух центурий. Во главе каждой центурии стоял центурион.

-- Цербер - в греческой мифологии трехголовый пес с туловищем, усеянным головами змей и змеиным хвостом; страж ада, порождение двух чудовищ, Тифона и Эхидны. Согласно одной из интерпретаций, Цербер, с его тремя головами, есть воплощение всепожирающего времени в трех его аспектах; он не препятствует входу в царство смерти, однако никому не позволяет выйти из него. Не случайно, что последний подвиг Геракла -- путешествие в царство мертвых -- был самым многотрудным. При содействии царицы подземного мира Персефоны герой смог вывести оттуда и доставить в Тиринф чудовищного пса Цербера, стража преисподней. Но по приказу царя Эврисфея, Цербера пришлось водворить на прежнее место. Цербер был настолько ужасен, что при взгляде на него все живые существа превращались в камень. Сестрами Цербера были Лернейская Гидра и Химера. Победивший пса Геракл олицетворяет героические деяния, не подвластные времени. В то же время в поединке Геракла с Цербером можно видеть отражение распространенного мотива борьбы солнечного героя с хтоническим существом. В индуизме и буддизме также фигурируют
адские псы, терзающие души умерших. Слово "цербер" употребляется в значении: злой, свирепый надсмотрщик.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 19/11/2010, изменен: 19/11/2010. 77k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 19 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Повиновались законам, а не рабам"...

Каменев Анатолий Иванович
"Повиновались законам, а не рабам"...