ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Мене. Текел. Фарес"

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Орест, преследуемый Эриниями. (Эринии (фурии) - богини мести)

Художник Адольф Вильям Бугро

Д. И. Ортенберг

"Мене. Текел. Фарес"

("На стенах дворца, где немецкий людоед запивает морковку бочками человеческой крови, рука истории пишет роковые слова")

(Фрагменты из кн.: "Сорок третий: Рассказ-хроника")

17 января

"Ликвидация окруженных немецко-фашистских войск в районе Сталинграда близится к концу" -- так называется сводка, появившаяся под рубрикой "В последний час". Сообщается о катастрофическом положении немецкой группировки, нашем ультиматуме, отказе немцев прекратить сопротивление и начале генерального наступления советских войск.

Наш корреспондент на Донском фронте Петр Олендер подробно освещает эту операцию. Советские войска успешно продвигаются вперед, ликвидируя один вражеский гарнизон за другим. Разрубая на части боевые порядки противника, они создают внутри кольца новые очаги окружения и ведут бой на их полное уничтожение. Поле битвы усеяно трупами врага, разгромленной техникой. Растут колонны пленных. Освобождаются все новые и новые населенные пункты.

Однако неправильно было бы думать, что это удается нам легко и просто. Спецкор не скрывает напряженности развернувшегося сражения: "Когда наши части вышли на второй оборонительный рубеж противника, немцы оказали сильное сопротивление... Наши части подвергались ожесточенной контратаке с фланга... И эти завершающие бои потребовали большого тактического искусства и стоили нам немало крови. Однако, несмотря на упорное сопротивление врага, наши части упорно теснят противника. Кольцо вокруг врага сжалось еще туже..."

* * *

Илья Эренбург саркастически комментирует будни армии Паулюса в сталинградском окружении. "Недавно из окруженной территории выбралась колхозница Евдокия Сучкова. Она рассказывает: "Немец мою кошку съел". Это не образ, -- замечает писатель, -- это сухая действительность. Фрицы больше не прислушиваются к гудению самолетов. Их интересует мяуканье. Сверхчеловеки, мечтавшие о завоевании Европы, перешли на кошатину... Они пришли к Сталинграду как завоеватели, как грабители, как палачи. Они все уничтожили на своем пути. Им казалось, что они подошли к торжеству. Им казалось, что в их жадных руках богатства мира. Теперь они охотятся за кошками и мечтают о воронах. Но уже ничто не спасет ни окруженную армию, ни Гитлера. Слишком долго вояки рыскали на нашей земле. Слишком много горя изведал наш народ. Теперь началась облава".

Твердо и уверенно звучит писательский голос.

Перечитываю сообщение Совинформбюро о боях по уничтожению окруженной группировки, и взор мой задерживается на ультиматуме, предъявленном войскам Паулюса:

"Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.

Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу -- холодное оружие.

Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание.

Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь..."

А теперь вспомним о временах отступления нашей армии. В те трагические месяцы поражений немало наших частей, дивизий и даже армий оказалось в окружении. И не было случаев, чтобы немецкое командование любых рангов предъявило бы тем, кто оказался в безвыходном положении, такого рода гуманный ультиматум. Сколько штабных документов попадало в наши руки во время войны, сколько было найдено в архивах вермахта после войны -- мы не обнаружили ни одного (ни одного!) документа, свидетельствующего о милосердии к пленным советским воинам. Наоборот, было найдено много приказов немецкого командования, не только поощрявших, но и требовавших жестокого обращения с советскими военнопленными. Истязания, расстрелы -- обычное дело. Об этом говорят и трагические цифры: по немецким данным, из 5 миллионов 700 тысяч попавших в плен фашисты уничтожили 3 миллиона 300 тысяч наших воинов...

Все международные законы, определяющие гуманное отношение к пленным, были гитлеровцами попраны!

Не будем кривить душой: ультиматум преследовал главную цель -- быстрее завершить Сталинградскую битву и сохранить жизнь наших людей, избежать потерь, которые были неизбежны при ликвидации окруженной группировки Паулюса. Но это, безусловно, был и акт милосердия по отношению к пленным. Об этом свидетельствует судьба самого Паулюса. Пленному генерал-фельдмаршалу была создана в плену нормальная обстановка. Вернувшись из плена, он не предъявлял к нам никаких претензий. Как тут не вспомнить генерал-лейтенанта Дмитрия Михайловича Карбышева, которого в 1945 году зверски замучили в Маутхаузене -- в зимнюю стужу вывели во двор и обливали водой из брандспойтов до тех пор, пока он не обледенел.

* * *

Наши фронтовые корреспонденты сообщают о серьезных недостатках в работе с кадрами политического состава действующей армии. Недавно, в связи с установлением единоначалия и упразднением института военных комиссаров, утверждались в новых должностях политработники -- заместители командиров по политчасти, или, как их сокращенно называли, "замполиты". Вот с этими кадрами и началась свистопляска. Участились случаи бесцельных перебросок политработников из одной части в другую, непродуманное освобождение и назначение людей. Словом, и Главпур, и фронтовые политуправления оказались к этому событию неподготовленными.

Газета откликнулась передовой статьей "Заботливо растить кадры политработников". Резкой критике были подвергнуты военные советы и политуправления фронтов. Кадровики управлений и отделов Главного политического управления подняли шум, стали жаловаться, почему не сообщили им, а сразу дали на газетную полосу:

-- Мы бы разобрались, уточнили...

-- Вот и разбирайтесь и уточняйте... -- ответил я им.

Для А. С. Щербакова выступление газеты было неожиданным и очень неприятным: оказались преданы гласности столь большие недостатки, и -- на всю армию! К таким вещам здесь не привыкли.

* * *

В сегодняшнем номере газеты публикуется приказ народного комиссара обороны о введении в армии новых знаков различия и мундиров.

А. В. Хрулев в связи с этим позже рассказал мне любопытную историю. Решили сшить мундир для Сталина -- он ведь нарком. Верховный Главнокомандующий, маршал, словом, "военный" человек! Принесли ему мундир, а он и примерять не стал, отверг новшество. Дело в том, что в мундирах стоячие воротники были несколько жестковаты. Сталин, который любил говорить о себе в третьем лице, заявил:

-- Товарищу Сталину этот воротник не подходит, сделайте отложной.

-- Как же так, -- возразил Хрулев. -- Сшили в соответствии с приказом и утвержденным вами образцом. Форма опубликована.

-- А приказ кто подписал? Сталин! -- сказал он начальнику тыла. -- Значит, Сталин может его и изменить, хотя бы для себя.

Словом, вышло так: кто подписывает законы, тому закон не писан. Все же гораздо позже мы Сталина увидели в мундире со стоячим воротником. Не выдержал марку!

19 января

Долгожданное, радостное сообщение: прорвана блокада Ленинграда!

Эту операцию мне посчастливилось увидеть своими глазами. Поездка в Ленинград была мною задумана давно. Я бывал на многих фронтах, но как-то внутренне ощущал, что не съездить в Ленинград -- значит не увидеть всей войны. Подстегивало меня обещание, которое я дал в свое время Николаю Тихонову. В одном из своих писем Николай Семенович не то упрекал, не то напоминал мне об этом: "Очень жаль, что Вам не удалось добраться до нас.

Вот бы встретили вместе 25-й Октябрь и вспомнили всякое замечательное и поговорили о жизни..."

Теперь предоставилась эта возможность. Наступление двух фронтов -- Волховского и Ленинградского -- намечалось на 12 января. Выехал я 10-го. Мой маршрут пролегал в объезд все еще занятых врагом районов. В памяти остались заметенные снегом полевые, а чаще всего лесные дороги. Стояли сильные, с колючим ветром и поземкой, морозы. Заночевали в деревушке, и чуть свет -- дальше в путь. Неболчи, Тихвин, Волховстрой. На командный пункт Волховского фронта прибыли за день до наступления. Зашел к К. А. Мерецкову, командующему фронтом. Встретил меня человек выше среднего роста, широкоплечий, плотный. Серые глаза на его полном, со вздернутым носом, лице смотрели пронзительно, испытующе.

Комфронта как раз собирался в войска и посоветовал поехать вместе с ним. Как гостеприимный хозяин, Кирилл Афанасьевич предложил заправиться на дорогу, завел меня в соседнюю комнату, где он жил. Принесли завтрак или обед, а быть может, и то и другое; время было предобеденное. На стол поставили чарки и "горючее", но он к ним не притронулся. Я уже знал, что Мерецков, отправляясь в войска, не позволял себе и капли в рот брать. Конечно, я последовал его примеру.

Выехали мы на открытом "виллисе". Меня это не удивило. Я слышал и об этой привычке Кирилла Афанасьевича. Он требовал, чтобы командиры и политработники, в каких бы чинах они ни находились, ездили на фронт в открытых машинах. Если он встречал на дороге "виллис", на котором была надстроена "башня", останавливал и выговаривал:

-- Почему прячетесь? Солдат должен вас видеть, а вы его. Чтобы никаких будок!

А иногда для большей убедительности он, старый кавалерист, с юмором вспоминал походы конармии:

-- А как мы тогда? Будки на коней не надевали. Шли открытыми для всех -- и в дождь и в стужу.

И сам строго следовал этому правилу. Вот и сейчас я видел, что, несмотря на меховую бекешу, Мерецков в открытой машине поеживался от пронизывающего ветра, то и дело прикрывая лицо рукавицами. Он терпел, и мне пришлось показать свою выдержку.

В пути я спросил Кирилла Афанасьевича:

-- Что, последняя проверка? Последние приготовления?

Мерецков объяснил, что вплоть до 11 января, чтобы скрыть от вражеской разведки готовящуюся операцию, войскам было запрещено приближаться к исходным позициям. Вышли они только в эту ночь, надо посмотреть, как войска устроились, как готовятся к атаке.

Прибыли мы в 327-ю стрелковую дивизию полковника Н. Полякова. Она стояла на главном направлении удара, восточнее рощи Круглая. Заехали на КП дивизии, потом на командный пункт полка -- они были почти рядом. Там вовсю кипела подготовка [45] к наступлению. Здесь мы не задержались, торопились на передовую, в ротные и взводные блиндажи и землянки, где солдаты должны были провести ночь перед штурмом.

Всюду, где мы бывали, завязывалась дружеская беседа. Это был разговор полководца, умудренного большим житейским опытом, который начинал службу в армии солдатом и знал солдатскую душу. Мерецков много не говорил, но обладал удивительным даром разговорить собеседников из рядовых, обычно молчаливых в присутствии начальства, скромных, не любящих говорить о себе. Иногда вопросом, порой репликой, без всяких выспренних фраз Кирилл Афанасьевич подводил их к тому главному, ради чего они завтра идут в бой. Интересовался командующий фронтом, знает ли солдат свою задачу, своей роты, знает ли он, какой противник стоит перед ним, какие препятствия могут встретиться во время штурма рощи Круглой.

Отправились мы в 256-ю стрелковую дивизию Ф. Фетисова. Там заглянули в один из батальонов. Перед бойцами, собравшимися у землянки, выступал старший лейтенант, что-то читал. Незаметно, чтобы не потревожить его, Мерецков подошел, и мы стали слушать. Взволнованным голосом офицер зачитывал клятву, из которой я запомнил такие слова: "Мы идем к тебе, многострадальный Ленинград... Смерть или победа!.. Мы клянемся тебе, Ленинград, только победа!.."

Перед боем в партийную организацию батальона подано много заявлений о вступлении в партию. Разные по содержанию, но немало и характерных для всех лет войны: "Прошу принять меня в партию. Если погибну, считайте меня коммунистом".

Затем решил посмотреть на разгоревшееся сражение с другой стороны и отправился в Ленинград. Выехал я туда рано утром по ледяной Ладожской трассе, получившей название "Дорога жизни". Со мной был штабной капитан, хорошо знавший эту трассу.

Вокруг белизна Ладожского озера, а на льду по нашему пути -- желтоватая, с черными масляными пятнами наезженная колея. Вдоль трассы -- счетверенные пулеметы и зенитные орудия. Много машин -- попутных и встречных, выкрашенных белилами. Еще на КП Волховского фронта нам сказали, что и "эмку" надо покрасить, из черной превратить в белую. Наш водитель нашел "маляров" и вскоре вернулся с машиной, выкрашенной в какой-то бело-розовый цвет. Но эта маскировка не понадобилась. Немецкая авиация, постоянно бомбившая трассу, на этот раз молчала -- не до нас было.

Добрались мы быстро. Я заскочил на КП Ленинградского фронта к генералу Л. А. Говорову. Командующий фронтом встретил меня дружески, как и в те дни, когда я приезжал к нему под Москву в 5-ю армию, но большой разговор на этот раз не сложился. Шли самые напряженные минуты сражения, да я и сам торопился к Николаю Тихонову.

Николай Семенович во время войны занимал особое место в "Красной звезде". С первых же дней блокады со страниц нашей газеты раздавался его голос, рассказывающий о жизни, страданиях, борьбе и подвиге героического города. Письма, очерки, статьи, корреспонденции, репортажи -- ни один газетный жанр не был чужд писателю. И конечно, стихи и его знаменитые баллады "Слово о 28 гвардейцах" и "Баллада о трех коммунистах"... Безотказный и неутомимый, он всегда выполнял редакционные задания точно и быстро. Он сам потом написал:

"Я видел своими глазами, как читали "Красную звезду" с первой до последней страницы на переднем крае, какой популярностью она пользуется в массах и как велика сила ее вдохновенного слова... Большой гордостью для меня было печататься в такое время в такой газете, за которой следил миллионный необыкновенный читатель, с оружием в руках громивший фашистских захватчиков..."

Мне предстояла также встреча с другим нашим корреспондентом -- поэтом Александром Прокофьевым. Прокофьева я близко узнал и подружился с ним во время войны с белофиннами в 9-й армии В. И. Чуйкова, куда он прибыл в качестве корреспондента редактируемой мной газеты "Героический поход". Работал он там прямо-таки как одержимый, почти в каждом номере газеты печатались его стихи, частушки, песни, баллады. Его мужество и хладнокровие в опасных боевых ситуациях хорошо были известны, а привычка лезть под огонь всех нас в редакции немало волновала. Низкого роста, полный, еще более толстый и круглый в своей овчине, с неугасаемой улыбкой, он вкатывался в блиндаж или землянку, и начинался разговор со старыми знакомыми или знакомство с новичками. Своими шутками и прибаутками он быстро завоевывал доверие бойцов и совсем покорял их, когда, познакомившись, пел свои частушки, нередко при дружной поддержке импровизированного хора собравшихся в землянке.

Когда пришла Отечественная война и началось сражение за Ленинград, Прокофьев был одним из первых поэтов, о котором мы в "Красной звезде" вспомнили. Немало было напечатано в нашей газете стихов Прокофьева. И вот наша первая встреча на этой войне. Александр Андреевич осунулся, похудел. Но природная бодрость не покидала его. Долго мы не выпускали друг друга из объятий. Удивительное дело! Заговорили не о ленинградских и московских делах. Сначала ударились в воспоминания: "А помнишь лес с офицерским домиком? А помнишь поездку по озеру?"

Переночевал я в полупустой гостинице "Астория". Отвели мне огромную комнату, почти зал. Холодно было неимоверно. Я спросил: "Нельзя ли комнатку поменьше, но потеплее?" Мне объяснили, что поменьше можно, но теплее не будет. Пришлось ночь мириться с тем, с чем мирились ленинградцы долгие месяцы блокады.

Между прочим, именно в этой гостинице прославился наш специальный корреспондент писатель Лев Славин, о "подвиге" которого долго и с добродушной улыбкой говорили в редакции Выехал он туда вместе с другими нашими спецкорами писателями Михаилом Светловым и Николаем Богдановым. Машина, на которой они ехали из Москвы, была, пожалуй, одной из последних, свободно проехавших в город Ленина. Разместились они тоже в отеле "Астория". Однажды вечером Славин со своими коллегами сидел в ресторане гостиницы за чашкой кофе, и вдруг -- звон стеклянной крыши и на полу ресторана очутились две зажигательные бомбы, сброшенные немецкими самолетами. Они горели ослепительным голубым светом на полированном паркете. Все застыли. И тут, рассказывали мне очевидцы, Славин выдернул из кадки пальму и вместе с землей поставил прямо на бомбу. Так же была потушена и вторая "зажигалка". В специальном приказе директора отеля Славину была объявлена благодарность. Кстати, после этого приказа, отметившего храбрость и находчивость Славина, писателям к черному кофе уже давали по кусочку сахара.

Ну а сейчас -- ни кофе, ни сахара, ни самого ресторана нет...

* * *

Серым утром мы с Николаем Тихоновым выехали к фронту. Обогнали танки, грузовики, колонну автоматчиков, скользящих по насту лыжников. Проехали рощу, вернее, бывшую рощу. Деревьев почти нет. Тихонов не раз бывал здесь в эти месяцы и объяснил, что лес вырублен под корень и сделали это ленинградские женщины; деревья шли на блиндажи, гати и просто на дрова.

Вот и переправа через Неву. Здесь проходила граница фронта. Все на обоих берегах ушло под землю, оттуда в эту и в ту стороны летели пули, мины, снаряды. А теперь нас встретила регулировщица. Молча взмахнула флажком и пропустила нашу "эмку". Это был первый признак, что на том берегу немцев уже нет. Мы вылезли из машины и прошли через лес, весь иссеченный осколками снарядов.

В овчинном полушубке, с пистолетом на ремне, в шапке-ушанке своей кавалерийской походкой шагал рядом со мной Николай Семенович и от переполнявшего волнения молчал. Слева от нас в седом морозном тумане возник, словно из андерсеновской сказки, силуэт Шлиссельбургской крепости. Немцы обрушили на нее неисчислимое количество снарядов и бомб, но не смогли сломить упорство балтийских моряков и ленинградских пехотинцев, превративших крепость в неприступный бастион. Немцы разбили ее, но взять не смогли. Мы обошли крепость, заглянули внутрь. На каждом шагу и в каждом углу развалины...

Отсюда до городка Шлиссельбурга рукой подать. На улицах только что отбитого Шлиссельбурга искалеченные машины, разбитые пушки и еще не убранные, задубевшие на тридцатиградусном морозе трупы врагов. Ведут пленных немцев, выловленных в подвалах, на чердаках домов и в блиндажах. Головы в женских платках, поверх шинелей -- одеяла, на иных огромного размера соломенные боты (солдатский юмор окрестил их "эрзац-валенками"). Вот унтер-офицер, черный, словно его вытащили из печной трубы, на одной ноге у него сапог, на другой -- "эрзац-валенок". Какой-то красноармеец нашел пару таких "валенок", нацепил на свои сапоги и, вытанцовывая, демонстрировал их перед смеявшимися до упаду своими товарищами.

КП полка. На лицах наших солдат и офицеров еще не остыл азарт боя; усталые, но радостные, с улыбкой встречают они Тихонова как старого знакомого; он в этом полку не раз бывал. Командир полка рассказал, как шел бой. "Орешек" был крепкий. Овладев шестнадцать месяцев назад Шлиссельбургом, немцы считали, что они заперли восточные ворота Ленинграда на крепкий замок и ключ от него держат в своем кармане. Отсюда они обстреливали "Дорогу жизни", здесь ждали капитуляции города, а теперь, понимая, что значит для них потеря Шлиссельбурга, отчаянно сопротивлялись. Бой за город длился несколько дней. И ныне в бессильной ярости тяжелая немецкая артиллерия бросает сюда в отместку одиночные снаряды. Впрочем, наши бойцы относятся к этому как-то хладнокровно.

Продолжаю рассказ о нашей поездке. Быстро добрались мы до Липок, где разместился КП 2-й ударной армии Волховского фронта. Побывали в блиндаже командарма В. З. Романовского. У него узнали о ходе операции. Наступление его армии, а также 67-й замедлилось. Немцы непрерывно подбрасывают подкрепление. -- пехоту, артиллерию. Создалась опасность выхода противника снова к Ладожскому озеру. Чтобы лишить его этой возможности, обе армии переходят к обороне.

Там же, в блиндаже, мы встретили члена Военного совета 2-й ударной армии, секретаря Ленинградского горкома и обкома партии А. А. Кузнецова, чья жизнь впоследствии была раздавлена сталинским катком. Он открыл свою записную книжку и, рассказывая нам о боях, стал называть имена воинов армии, которые отличились мужеством при прорыве блокады. Их было много, и Алексей Александрович, увидев, что эти имена Тихонов заносит в свой блокнот, сказал:

-- Николай Семенович, это ведь маленькая толика тех, чьи имена надо помянуть. Сейчас идут в политотдел донесения о героях боев, их столько, что долго надо перечислять.

И еще он нам объяснил, что с завтрашнего дня Военный совет начнет награждение орденами и медалями. Большое впечатление на нас произвела его беседа с политотдельцами и работниками штаба армии. Речь шла о выполнении долга перед павшими в бою. Он потребовал:

-- Не откладывать ни на один час, ни на один! Закрыть все канцелярии и всех -- на поле боя. И на могилах обозначить имена. Ни один боец чтобы не был забыт...

22 января

На Ленинградскую победу откликнулся Илья Эренбург статьей "Путь свободен". В статье -- письма, документы с той стороны. Читатель может спросить: когда же писатель успел их добыть? Мы-то знали "секрет" Ильи Григорьевича. У него была уйма папок, где он хранил всякие газетные вырезки из германской прессы и радиоперехваты, трофейные документы, письма и др. Была у него и специальная "Ленинградская папка". Писатель верил, что придет время и все это пригодится. Были там материалы, которые писатель и использовал в этой статье:

"Прошлой осенью немецкая газета "Берлинер берзен цайтунг" писала: "Мы возьмем Петербург, как мы взяли Париж". И комментарии писателя: "Обер-лейтенанты тогда гадали, где они разместятся. Один говорил: в Зимнем дворце, другие -- в "Астории". Их разместили в земле".

Или другая цитата: "Ленинград не защищен никакими естественными преградами". И комментарии: "Глупцы, они не знали, что Ленинград защищен самой верной преградой: любовью России".

Илья Григорьевич объясняет, что за Ленинград сражались все народы: русский Никулин, украинец Хоменко, грузин Джакия, узбек Рахманов, еврей Спирцион, татарин Гинатуллин... Об их подвигах когда-нибудь напишут тома. Сейчас мы коротко скажем: "Они отстояли Ленинград". Конечно, уже написано немало прекрасных книг о ленинградской эпопее, но прав был Эренбург: эта тема еще долгие годы будет вдохновлять художников.

Зашел к нам в редакцию Дмитрий Захарович Мануильский -- один из видных деятелей нашей партии, в которую он вступил в 1903 году. Участник революции 1905-1907 годов и Октябрьской революции. Глава делегации ВКП(б) в Коммунистическом интернационале, член президиума и секретарь исполкома Коминтерна. Ныне он возглавляет работу по пропаганде среди войск противника.

В войну мы часто встречались: на фронте, в редакции и даже за обеденным столом в так называемой престижной "кремлевке". В редакции он появлялся, чтобы познакомиться с документами, присылаемыми нашими спецкорами и читателями, -- письмами немецких солдат домой и из дому, приказами, инструкциями командования противника и т. п. Это ему было необходимо для листовок, радиопередач на ту сторону. Он часто выезжал на фронт, выступал на красноармейских митингах.

Я все допытывался у Дмитрия Захаровича, человека с широким международным кругозором, хорошо знающего нравы и жизнь немцев, чем объяснить малую эффективность наших обращений к немецким солдатам, листовок-пропусков, радиовещания с переднего края? Мне понятно было, что они могли посеять зерна сомнений в умах некоторых солдат неприятеля, но эти зерна плохо, очень плохо прорастали. Не бросали немцы оружие, редко переходили с этими листовками-пропусками на нашу сторону. Пленные, конечно, были, но они обычно поднимали руки под наставленными на них автоматами, чему свидетельством является хотя бы Сталинградская битва.

На страницах нашей газеты мы не раз возвращались к этому вопросу. Объясняли "несговорчивость" немецких солдат жестокой дисциплиной, эсесовскими заслонами, боязнью ответственности за злодеяния на Советской земле. Но это было еще не все.

И вот сегодня Мануильский принес большую статью "О ненависти к врагу". Он мне сказал:

-- Вот мой ответ на ваши вопросы...

Приведу строки из статьи, составляющие ее сердцевину:

"Гитлер обманул и обманывал тысячи раз своих солдат. Но, скажем прямо, обманывал потому, что они хотели быть обманутыми. Потому, что его ложь отвечала внутреннему складу людей, выросших в атмосфере повседневной лжи и обмана. Закабаленных им рабов, рабов бесправных, без собственной мысли, рабов, повинующихся безмолвно кнуту погонщика, Гитлер уверил, что сделает их властелинами мира. Мошенник, обворовавший обрывки скудных мыслей реакционеров всех стран для обоснования жадных вожделений германского империализма, отравил сознание подрастающего поколения немецкой молодежи, превратив их при помощи фашистского государственного аппарата в развращенную банду воров, грабителей, убийц".

27 января

Сегодня в рубрике "В последний час" сообщение, что войска Донского фронта в основном закончили ликвидацию окруженной группировки врага в районе Сталинграда. Продолжают сопротивление две разрозненные и изолированные друг от друга небольшие группы противника численностью более 12000 человек. На карте, заверстанной в полосе, они отмечены небольшими заштрихованными кружками, напоминающими мне могильные холмики. Собственно, так оно и будет. Указывается, что обе эти группы противника обречены и ликвидация их -- вопрос двух-трех дней.

На самом деле эта задача была выполнена за шесть дней. При встрече Жуков объяснил мне, что командующему Донским фронтом дано было указание избегать лишних потерь в эти последние дни сражения за Сталинград.

Я знаю, что это давняя и принципиальная позиция Георгия Константиновича. Невольно вспомнились халхингольские дни, когда мы с писателем Львом Славиным сидели на НП Жукова на Хамар-Дабе во время ликвидации окруженной группировки японцев и слушали его телефонные переговоры с командирами соединений и полков. Он призывал к действиям смелым, решительным, но вместе с тем предупреждал:

-- Героизм -- одно из решающих средств. Но всякий героизм должен быть умным. Иначе это глупость, если не хуже.

-- У меня в руках цифры ваших потерь. Как можно так рисковать жизнью бойцов?

-- На неподавленную артиллерийским огнем систему обороны людей не бросать.

-- Щадите людей... Думайте о них...

Сегодняшним событиям в Сталинграде посвящена и статья Ильи Эренбурга. Перечитав ее, вспомнил, как мы колдовали над ней. В рукописи были слова, дающие оценку битве: "Сталинград -- это перелом. Я уверен, что Сталинград будет упоминаться в учебниках как перелом войны". Статья так и называлась "Перелом".

Это слово заставило задуматься. Оно заключало в себе и оценку нашей победы, и перспективу войны. В самые трудные дни нас не покидала вера, что в конце концов наступит перелом в войне. Но одно дело -- общая перспектива, другое -- как конкретно развернутся события после Сталинграда. Правильно ли назвать Сталинград переломом в войне? Было о чем подумать. Обратился за советом к генштабистам. Они не решились дать определенный ответ. Обратился к своему непосредственному начальнику А. С. Щербакову. "Не слишком ли категорично? Не рано ли говорить об этом? Не лучше ли обождать официальных документов?" -- услышал я осторожные советы.

Долго мы с Эренбургом рядили-судили и вместо слов "перелом" написали "Сталинград -- важнейший этап войны". Все последующие месяцы я внимательно вчитывался в официальные документы: появится ли слово "перелом"? И только в ноябре сорок третьего года оно было узаконено в докладе Сталина. А после войны историки спорили, какие события следует назвать началом перелома, какие -- переломом и какие -- коренным переломом.

Последующие события показали, что Эренбург тогда, в дни завершения Сталинградской битвы, был близок к истине. Кстати, на этот раз Илья Григорьевич не вступил почему-то со мной в "драку", как он это постоянно делал, отстаивая свою формулировку. А жаль! Быть может, я тогда тоже уступил бы ему...

* * *

На газетных полосах немало сообщений и об ударах, нанесенных нашими войсками по врагу на других фронтах. Мы полностью овладели Воронежем, о чем сообщил наш спецкор Савва Дангулов. А через несколько дней пришла телеграмма Военного совета 60-й армии, освобождавшей Воронеж, -- испрашивали мое согласие на награждение Дангулова орденом. Из скупых телеграфных строк я узнал о находчивости и мужестве корреспондента. Позже мне стали известны и подробности.

По пути к Воронежу ночью, в обильный снегопад забрели в балку трое наших корреспондентов -- Савва Дангулов, Михаил Тихомиров и Георгий Ратиани. Ночь ветреная, морозная, а балку завалило снегом чуть ли не по самые края. В этом овраге в снегу застрял артиллерийский полк. Видно, артиллеристы спешили на помощь нашим войскам и с ходу врезались в балку. Врезались настолько прочно, что успели свыкнуться с мыслью остаться там до рассвета. Очевидно, сказалась и крайняя усталость, одолевшая бойцов, -- дело было около полуночи. Артиллеристы сидели со своей техникой в балке даже не потому, что не хватало сил вытащить пушки из снеговой пучины или тем более не хватало храбрости осуществить это. И сил, и храбрости у них было не меньше, чем у корреспондентов. Единственное, в чем нуждались артиллеристы, это в своеобразном психологическом толчке, чтобы двинуться вперед. И вот Дангулов и его товарищи, люди беспокойные и настойчивые, подняли уснувших людей и, внушив им, что опасность близка, заставили вызволить технику из балки, при этом сами всю ночь работали рядом с артиллеристами, пробиваясь через снежные заносы. Наши части, получив подкрепления, отразили контратаки противника и двинулись вперед. Дангулов был с танкистами, первыми ворвавшимися в Воронеж, и написал об освобождении города.

* * *

31 января

Передовая статья "Важнейшая задача политработника" посвящена очень важной теме -- заботе о быте солдата. Она прежде всего осуждает распространившиеся среди некоторых руководителей настроения не только о допустимости, но даже неизбежности при наступлении перебоев в обеспечении солдат. Но не буду пересказывать всю статью, приведу лишь строки, которые мы в передовице выделили черным шрифтом: [63]

"Без большевистской заботы о быте красноармейцев наша агитация обесценивается, превращается в пустозвонство".

"Надо, чтобы каждый командир, каждый политработник подразделения понял, что он не имеет морального права принимать пищу до тех пор, пока не будут накормлены его бойцы..."

К месту, по-моему, напоминание о постоянной заботе Суворова о солдатском быте.

"...Если же и случалось его войскам по каким-либо исключительным обстоятельствам испытывать нужду в продовольствии или одежде, генералиссимус старался ничем не выделяться среди своих солдат. Известно, например, что даже в Швейцарии, когда русская армия, предательски брошенная австрийцами и окруженная противником, претерпевала неимоверные лишения, Суворов, как всегда, продолжал довольствоваться из одного с солдатами котла. Известно также, что в Польше, когда по вине интендантства русская армия не получила вовремя теплое обмундирование, Суворов категорически отказался надеть зимнюю шинель до тех пор, пока не будет одето все его войско".

Я заговорил об этой передовой еще и потому, что вскоре по инициативе "Красной звезды" вопрос о продовольственном снабжении солдат дважды стал предметом обсуждения на заседании Государственного Комитета Обороны. Но об этом речь впереди.

* * *

"Ленинград в январе" -- этот очерк Николая Тихонова опубликован в последнем номере газеты. В последнюю неделю месяца от Тихонова всегда приходил очерк, хотя Николаю Семеновичу приходилось не только собирать материалы, но и писать при постоянном артиллерийском обстреле, постоянных налетах бомбардировщиков.

"Я работал поздно ночью, -- писал мне Николай Семенович. -- Дом дрожал от зенитной стрельбы, и прерывистое дребезжание самолетов было отчетливо слышно. Потом ночь разрезал взрыв. Дом шатнуло. Дикий звон разбитых стекол наполнил улицу. Балконная дверь вылетела, форточки раскрылись. Двери распахнулись, дом закачался, но устоял..."

В очерке Тихонов вернулся к тому, что мы с ним видели и слышали во время нашей поездки на фронт -- в Шлиссельбург и Липки. Написал о чувствах, переполнявших сердца ленинградцев. "Всю ночь звонили телефоны, всю ночь говорили в квартирах, собирались в цехах... Уже вытаскивали флаги, чтобы вывесить их на домах, чтобы утром весь город сиял красными полотнищами. Мысли всех неслись к фронту, и сам город, сверкая морозными узорами своих великолепных зданий, вставал в новой красоте..."

Январь стал для ленинградцев месяцем больших надежд. Но полное освобождение города от блокады, как известно, было осуществлено лишь через год. Тихонов, человек стратегического мышления, даже в этом очерке, посвященном нашему большому успеху, трезво предупреждал, что бои за город будут продолжаться:

"Ленинградцы понимают, что эти битвы на Неве -- только начало жестокого, большого сражения. Враг не отступит, его надо уничтожить. Он не перестанет бомбить город еще злее, еще упорнее. Он будет бороться за каждый дзот. Ему нельзя уходить просто. Это начало его конца. Он хочет его всемерно отдалить... Ленинградцы знают только одно -- самое худшее в их испытаниях уже позади. Но самые решительные битвы еще впереди".

* * *

Илья Эренбург написал статью "Взвешено. Подсчитано. Отмерено". В эти дни немецкие газеты отмечали десятилетие прихода Гитлера к власти, трубили о его успехах. Писатель подвел беспощадный итог его диктатуре, показал, чего она стоила не только народам Европы, но и немецкому народу.

"Десять лет тому назад в мутный январский вечер бесноватый Гитлер с балкона приветствовал берлинскую чернь. Он сулил немцам счастье. Он сулил им жирные окорока, тихие садики с сиренью, парчовые туфли для престарелой ведьмы и золотую соску для новорожденного фрица. Сегодня бесноватому придется выступить с очередной речью. Волк снова залает. Но никогда еще Гитлеру не было так трудно разговаривать с немцами. Праздник людоеда сорвался. Десятилетие превратилось в панихиду по мертвым дивизиям. Богини мщения Эринии уже проходят по улицам немецких городов... Десять лет он царил и правил. Пришел день ответа. Маленький человек с усиками приказчика и с повадками кликуши взойдет на трибуну, как на эшафот... Он промотал Германию. Он раскидал свои дивизии под Сталинградом, на горах Кавказа, в степях Калмыкии. Все, что немки породили, он способен проиграть за одну ночь.

Десять лет фрицы и гретхен превозносили Гитлера. Десять лет вместе с ним они убивали и грабили. Вместо кадильниц -- пепелища. Вместо вина -- кровь. Они жгли книги. Они травили мысль. Они придумывали новые казни. Они изобретали новые пытки. Они глумились над человеком, над добром, над свободой, над светом простой человеческой жизни. Десять лет. Теперь идет год расплаты... Десять лет людоеда. Немцам не до плошек, не до флагов. Они угрюмо слушают, как по снегу ступают воины и судьи..."

Любопытно происхождение заголовка статьи. Его раскрывают такие строки:

"Есть библейское предание. Когда тиран Вавилона, поработивший окрестные народы, пировал в своем дворце, незримая рука написала на стене три слова: "Мене. Текел. Фарес -- Взвешено. Подсчитано. Отмерено". А в тот же час армия мщения уже шла к Вавилону. Грехи тирана были взвешены. Его преступления посчитаны. Возмездие отмерено".

И пронзительная аналогия: "Еще немцы топчут Европу. Еще немцы в Ростове, в Харькове, в Орле. Еще семь миллионов чужеземных рабов томятся в новом Вавилоне. Но уже на стенах дворца, где немецкий людоед запивает морковку бочками человеческой крови, рука истории пишет роковые слова: "Мене. Текел. Фарес".

Февраль

3 февраля

Вчера было опубликовано сообщение о том, что ликвидирована группа немецких войск, окруженных западнее центра Сталинграда. А сегодня -- последнее сообщение: "Наши войска полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда". Крупным шрифтом напечатано боевое донесение, подписанное представителем Ставки Верховного Главнокомандования маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым, командующим Донским фронтом генерал-полковником К. К. Рокоссовским. Донесение имеет несколько иной оттенок, чем сообщение Совинформбюро. Вместо "ликвидации" -- "Войска Донского фронта в 16.00 2.II. 43 года закончили разгром и уничтожение окруженной сталинградской группировки противника".

В донесении перечислены номера полностью уничтоженных и частично плененных корпусов, дивизий, частей усиления противника. Названо число захваченных в плен -- 91 тысяча, перечислены трофеи. И заканчивается оно короткой фразой: "В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились".

Так поставлена последняя точка крупнейшему сражению второй мировой войны, продолжавшемуся двести дней.

На первой полосе публикуется фотография, под которой стоит подпись: "Маршал артиллерии Н. Н. Воронов и генерал-полковник К. К. Рокоссовский допрашивают плененного германского генерал-фельдмаршала Паулюса".

Любопытно, что на второй день в газете был опубликован снимок с такой подписью: "М. И. Калинин вручает Г. К. Жукову маршальскую звезду и орден Суворова 1-й степени.". Какая разная судьба у маршалов советского и немецкого. Что ж, это вполне закономерно!

* * *

О сталинградской эпопее много написано и в исторических исследованиях, и в мемуарных трудах. И все же, думаю, современному читателю небезынтересно узнать, как в те дни об этом рассказывалось на страницах газеты.

"Последний бой" -- так называется корреспонденция Петра Олендера, очевидца тех событий. Один из эпизодов последних боев. В большом здании на площади помещался штаб немцев, где засели офицерские команды. Площадь была забаррикадирована, но наши подразделения быстро оказались по ту сторону баррикад, окружили здание штаба. Противник поднял белый флаг. Во двор здания вошли наши командиры, перед которыми немецкие часовые взяли "на караул". Потом часовые с немецкой аккуратностью сложили оружие, построились в шеренги и по русской команде "шагом марш" отправились в плен.

Один из последних опорных пунктов врага ликвидировало подразделение старшего лейтенанта Беспалого. Оставались уже считанные очаги немецкого сопротивления, и как-то само собой установилось, что снаряды наших орудий стали для противника своеобразным приглашением сдаваться в плен. Пять минут артиллерийского налета на немецкие блиндажи, затем пять минут тишины -- и вот из подземных нор вылезают солдаты, размахивая нательными рубахами вместо белых флагов.

-- Постучишься в немецкие блиндажи снарядом -- они и выходят, -- посмеивались артиллеристы.

Трудно было бойцам идти в атаку в этот последний день Сталинградской битвы, но шли мужественно, не оглядываясь. И об этом написал наш корреспондент:

"Командир полка спал с телефонной трубкой в руке... Да, очень устали наши люди в эти дни, преследуя и уничтожая врага. Они засыпали на морозе, с куском хлеба во рту, прислонившись к стене, забравшись в воронку. Но стоило разбудить заснувшего бойца, сказать ему, что надо идти вперед, -- и усталость отступала".

Голос истории, ее гулкая поступь слышатся в таких строках очерка:

"В Сталинграде есть стена, изрешеченная пулями и осколками. На ней надпись: "Здесь стояли насмерть гвардейцы Родимцева". Вторая надпись несколько ниже: "Презирая смерть, мы победили". Обе надписи были сделаны в те тяжелые дни, когда немцы шли вдесятером на одного нашего бойца, бросали по десять танков на один наш, по десяти самолетов на один наш самолет. Но никакие усилия врага не надломили волю к борьбе сталинградцев.

Ночь. По развороченному снарядами Сталинграду бредут пленные. Над городом раздается гул самолета. Это "хейнкель". Он делает разворот над горящими зданиями и... сбрасывает на парашюте боеприпасы. Медленно, освещенный заревом, опускается этот груз на землю. Поздно! Исход битвы уже решен!"

Немало любопытных подробностей в корреспонденции Владимира Кудрявцева "Как немцы сдавались в плен". Более разумно, чем другие, поступило командование 297-й немецкой пехотной дивизии. Поняв, что сопротивление бесполезно, оно послало парламентариев в полк, которым командовал Сафиулин. К немцам отправились майор Токарев, капитан Волощук и старший лейтенант Быковский. Ночью советские командиры вошли в небольшой домик, где помещался штаб дивизии. Там было около 70 офицеров. Генерал-майор Морицфон Дреббер в полушубке и русской ушанке сидел за столом. Офицеры встали.

-- Наши условия таковы, -- сказал Токарев генералу. -- Всем офицерам, присутствующим здесь, сдать оружие.

Офицеры по знаку генерала подходили по очереди и складывали оружие на стол.

-- Второе условие, -- продолжал майор, -- прикажите всем частям, с кем вы еще имеете связь, сложить оружие.

Генерал взял телефонную трубку и позвонил. После разговоров перерезал провод и снял аппарат. Начальник штаба, пожилой немец, заплакал. Генерал, охватив голову руками, сказал:

-- Какое поражение! Какое поражение! Были неудачи, потери, а это полное поражение...

А затем -- рассказ о том, как был пленен Паулюс, что хорошо известно...

Конечно, наша военная газета не могла ограничиться корреспонденциями о завершении Сталинградской битвы. К сегодняшнему дню в загоне, как говорят газетчики, уже лежала целая полоса, сверстанная, вычитанная, дожидаясь сообщения в рубрике "В последний час" о завершении операции.

Это прежде всего большая, на четыре колонки, статья полковника В. Крылова "Новая страница в истории военного искусства". Напомню, что в сообщении Ставки об итогах Сталинградской битвы говорится, что история войн не знала подобных примеров окружения и уничтожения столь большого количества регулярных войск противника. Вспоминает автор Канны, которые считались образцом окружения войск противника. Вспоминает он и Седан, которым немцы кичились как примером крупнейшей операции по окружению противника. Но все это ни в какое сравнение не идет со сталинградским разгромом. Он затмил все, что до сих пор знала военная история. В статье раскрывается торжество советского военного искусства, его превосходство над военным искусством германских стратегов.

Вслед за этим опубликована статья начальника международного отдела газеты профессора А. Ерусалимского "Конец 6-й армии". Автор прослеживает, как день ото дня менялся тон немецкой пропаганды. Еще 26 января ведомство Геббельса хвастливо утверждало, что "если немецкие солдаты и отступают в некоторых местах, то только для того, чтобы, перестроившись и пополнив свои материальные силы, пойти в новое наступление". Но вот 1 февраля оно все-таки вынуждено было сообщить о конце 6-й армии.

0x01 graphic

Нимфы и сатир

Художник Адольф Вильям Бугро

Значительная часть статьи посвящена истории 6-й армии. Гитлер гордился этой армией, ее офицерами и солдатами. Он поручал ей наиболее ответственные задачи, она наносила первые удары в Бельгии и Франции, участвовала в завоевании Югославии и Греции. С первых дней войны против СССР фюрер бросил ее на восток. Ей же было поручено завоевать Сталинград.

Советские генералы, сражавшиеся с 6-й армией, имели перед собой опытного и опасного противника. В статье подробно рассказано и о самом командующем армией -- Паулюсе. Любопытно, что фюрер присвоил Паулюсу звание генерал-фельдмаршала, а на другой день после этого акта он вместе со своим штабом был взят в плен.

Много в газете откликов писателей. Опубликована статья Ильи Эренбурга "Сталинград". Разговор идет о финале Сталинградской битвы для той стороны. Писатель развивает мысль, высказанную им в статье "Взвешено. Подсчитано. Отмерено", опубликованной в конце января:

"Каждый год 30 января, в день захвата власти, Гитлер выступал с речью. Немцы гадали, что скажет фюрер в этом году после всех поражений. Фюрер нашелся: он ничего не сказал. Людоед струсил. Он не посмел показаться перед немецким народом. Он предпочел роль дезертира. Вместо Гитлера с юбилейной речью выступил семипудовый рейхсмаршал, главный весельчак Германии Герман Геринг... Герингу пришлось выговорить роковое слово "Сталинград". Рейхсмаршал должен был объяснить Германии, почему сотни тысяч немецких домов осиротели... Он решил вдохнуть в немцев оптимизм: "Наши солдаты в боях под Сталинградом закаляются". Изменим глагольное время -- они уже "закалились": одни из них в земле, другие -- в лагерях для военнопленных... Геринг сказал: "Тысячу лет каждый немец будет произносить слово "Сталинград" со священным трепетом. Да, с трепетом будут произносить немцы роковое для них слово: под Сталинградом могилы не только сотен тысяч фрицев, под Сталинградом погребена разбойничья мечта немцев о "новом порядке", о "народе господ"..."

Написал Илья Григорьевич и о том, что значит для нас эта победа:

"Сталинград" -- это слово с гордостью будут повторять все верные сыны России. В Сталинграде восторжествовала справедливость. В Сталинграде началось возмездие: поднявшие меч погибли от меча. "Сталинград" -- это слово будет стоять в летописи России рядом с Чудским озером и Куликовом полем... Сталинград -- это только начало".

Высокой патетикой полны стихи Ильи Сельвинского "Сталинграду". Он находился на Северо-Кавказском фронте, и его стихи говорили о том, что Сталинград стал вдохновляющим примером для всей нашей армии.

О вы, штандарты дедовских побед,
России величавая отрада!
Развеяв
Гитлеровский
Бред,
Меж вас пылает знамя Сталинграда.
Огни его горят, как ордена,
Он истинный наследник нашей славы,
В нем ветер, залетевший от Полтавы,
И дым пороховой Бородина
Бойцы Кавказа! Перед Сталинградом,
Из уваженья к знамени его
Склоните стяг, но только для того,
Чтобы затем они шумели рядом,
Чтобы, себя бессмертием покрыв,
Как Сталинград, мы гнали бы ораву.
Здесь ярости ликующей порыв,
Здесь честь рождает честь, а слава -- славу.

Сталинградская битва завершена. Значение этой победы, ее уроки раскрываются в специальной передовой "Сталинградская эпопея". Приведу лишь отдельные строки из нее, которые, по-моему, не требуют комментариев:

"Борьба за Сталинград была одним из самых тяжелых испытаний, какие выпали на долю Красной Армии..."

"Наступление наших войск в районе Сталинграда останется в веках блистательным образцом военного искусства, пламенного и мощного наступательного порыва...

На пути к окончательной победе нам предстоит еще много жестоких боев, и гордое имя Сталинграда как знамя будет реять в этих боях, воодушевляя наших воинов на новые подвиги доблести и геройства".

Все это было написано, как говорится, по свежим следам, когда все осмыслить еще было трудно. Но вот как через тридцать лет после победы Константин Симонов вспоминает о том, чем был для нас тогда, во время войны, Сталинград:

"Если попробовать вспомнить самое главное, то самым главным, записанным в душе словом сорок второго года окажется слово "Сталинград". Самым главным глаголом -- глагол "выстоять". Самым главным зрительным впечатлением, застрявшим в сетчатке глаз, -- дымное зарево в десятки километров длиной на той стороне Волги. Самым главным звуком, так и оставшимся до сих пор в ушах, -- хруст начавшейся ломаться гитлеровской военной машины...

Для того чтобы люди, жившие за тысячи километров от наших государственных границ, в дальних от нас странах, называли свои улицы и площади именем Сталинграда, одной, даже самой сокрушительной, военной победы было бы мало. Это было признание необратимой нравственной победы добра, олицетворяемого нашей страной, над силами зла, олицетворенными в тот исторический момент фашистской Германией!"

* * *

7 февраля

Новые освобожденные города на Украине, Курск, Белгород... Это факты. Настроение тех дней передают поэтические строки Алексея Суркова:

Мы идем по равнине степной,
Серебристой овеяны пылью.
Будто сразу у всех за спиной
Распахнулись орлиные крылья.

Нет уже в сообщениях Совинформбюро слова "Сталинград", но оно не сходит со страниц газеты. "Сталинград празднует победу" -- это репортаж о митинге защитников и жителей города.

Помню, как декабрьской ночью Высокоостровский и я прошли по молодому потрескивающему льду на командный пункт 62-й армии, помню длившийся всю ночь разговор с Чуйковым -- слушал ли я в своей жизни рассказ интересней этого? Спустя несколько дней мы шли лунной ночью по голубоватому льду, унося драгоценный груз воспоминаний о тех, кто великим и тяжким подвигом своим отстоял Сталинград.

Этот драгоценный груз воспоминаний о великой и грозной поре я надеюсь навсегда сохранить. Немалую долю в нем составляет благодарная память о добрых и верных товарищах военных странствий -- корреспондентах "Красной звезды".

В газете по-прежнему тесно. Ее полосы захлестнули официальные материалы: указы о награждениях, о присвоении генеральских званий большому количеству командиров и снова о денежных взносах на постройку самолетов, танков, пушек.

Встретился я в эти дни с Г. К. Жуковым, пожаловался на наше бедственное положение. Однако сочувствия и поддержки у него не нашел:

-- Это не по моей линии, -- сказал он и перевел беседу на текущие задачи армии, зная, что все равно я его буду "пытать" по этим вопросам.

Он обрисовал обстановку на фронте и задачи наших войск:

-- Победы на юге не должны слепить нам глаза. Немцы, боясь нового Сталинграда, отводят свои войска на новые рубежи, чтобы там закрепиться. Словом, повторяется московская история. После поражения под Москвой им удалось обосноваться на выгодных рубежах. Тогда сил у них хватило. И здесь наша задача -- не давать противнику закрепиться.

Записал я и такую мысль Георгия Константиновича, характеризовавшего состояние немецкой армии:

-- Сталинградский разгром потряс до основания всю немецкую армию. Немцы, например, не выносят сейчас появления наших танковых и механизированных соединений у себя в тылу. Это значит, что войска противника лишились былой уверенности и спеси. В этих условиях всякий разумный риск наших командиров, действующих с тройной смелостью и решительностью, может принести большие успехи. Важно развить успех наступления, не давая немцам опомниться.

Опубликован приказ наркома обороны о присвоении наименований танковым и механизированным корпусам: Сталинградский, Донской, Тацинский, Котельниковский, Зимовниковский и Кантемировский. Эта честь им оказана как "особо отличившимся в боях за Отечество с немецкими захватчиками". Хотя в приказе не было отмечено, почему одному корпусу было присвоено, скажем, звание Сталинградского, а другому Котельниковского, но, думаю, каждому было ясно, в каких именно боях отличился тот или иной из них.

Воскресли славные традиции русской армии и Красной Армии. Известно, что в дни суворовских походов в память боевых заслуг особо отличившиеся полки получили наименование в честь битв, например, "Рымниковский" и др. В годы гражданской войны за исключительные боевые заслуги нашим дивизиям и полкам присвоили наименование "Чонгарская", "Богучарская", "Волочаевский полк"...

Танковые и механизированные корпуса получили почетные наименования за боевые заслуги в наступательных боях в районе Сталинграда. А мы подумали и о тех полках и дивизиях, которые проявили величайшую доблесть и героизм в оборонительных боях первых лет войны. Мы считали и даже были уверены, что ныне их не забудут. В газете была напечатана статья, в которой так и было сказано: "Вся история нашей Отечественной войны будет увековечена в названиях героических полков и дивизий Красной Армии. Ветераны грандиозной битвы под Смоленском летом 1941 года, герои Дорогобужа, ельнинские храбрецы, защитники Севастополя, Одессы и Ленинграда, Сталинграда, воины, стоявшие за великую Москву и другие города нашей Родины, примут как бесценную награду почетное наименование, связанное с местом их подвигов..."

Но, увы, наши мечты не стали явью. Нет Московских дивизий, оборонявших Москву, нет Ленинградских дивизий и полков, отстоявших в тяжелейшие блокадные дни Ленинград...

* * *

В сегодняшнем номере опубликована передовая под названием "Гибель деревни Борки". Значительная часть ее -- документ, а затем -- краткие комментарии к нему. Документ найден в бумагах 15-го полицейского полка, разгромленного нашими частями в районе Россоши. Это -- донесение исполняющего обязанности командира 10-й роты полка обер-лейтенанта Мюллера. Оно полностью приводится в передовой и выделено черным шрифтом. Я его тоже процитирую целиком:

"21.9.42 года получил задание уничтожить деревню Борки. В ночные часы взводы 10-й роты были проинструктированы о предстоящем задании и сделаны соответствующие приготовления. Действия протекали в основном по плану. Лишь иногда должны были быть сдвинуты во времени. Этот сдвиг имеет следующие основания: на карте деревня Борки показана замкнутой группой домов. В действительности же оказалось, что селение имеет протяженность в шесть-семь километров в длину и ширину. При рассвете мною был замечен этот факт, и поэтому я начал окружение с востока и охватил деревню клещами. Однако всех жителей деревни не удалось схватить и доставить к месту сбора. Благоприятным оказалось, что цель сбора была до последнего момента от населения скрыта, на месте сбора царило спокойствие, и число охранников ограничивалось минимумом. Команда могильщиков получила лопаты лишь на месте экзекуции. Тем самым население оставалось в неведении о предстоящем. Двое мужчин, пытавшихся бежать, упали после нескольких шагов под пулеметным огнем. Экзекуция началась в 9.00 часов и закончилась в 18.00. Из 809 собранных 104 были отпущены. Экзекуция протекала без всяких происшествий и оказалась вполне целесообразной. Изъятие зерна происходило планомерно. Привожу численный обзор экзекуции. Ей подверглись 705 лиц. Из них мужчин 203, женщин 372, детей 130. Число собранного скота может быть приведено лишь примерно: лошадей -- 45, рогатого скота -- 250, телят -- 65, свиней и поросят -- 475 и овец -- 300.

При действиях в Борках было израсходовано винтовочных патронов -- 786 штук, патронов для автоматов -- 2496 штук. Потерь в роте не было".

Этот потрясающий по своему цинизму документ -- одно из бесчисленных доказательств жестокости и неслыханного изуверства немецко-фашистских захватчиков.

Борки -- это не начало и не конец злодеяний германской армии. Мы многое уже видели на земле, освобожденной от немецких оккупантов. А впереди были -- Украина, ужасы Белоруссии...

Передовая заканчивается призывными словами: "Время не в силах погасить пламя мести, обжигающее нашу душу... Пусть же наша ненависть удвоит испепеляющую силу снарядов, мин, пуль... Громите врага, воины Красной Армии!"

В тот же вечер, когда я вычитывал верстку этой передовой, пришел поэт Перец Маркиш.

-- Я принес вам стихи, но думаю, что вы их не напечатаете. Был я с ними в редакции одной уважаемой газеты. Там прочитали, но публиковать не решились. Прочитайте их.

"Вот так предисловие!" -- удивился я. Что же это за стихи? Страшные или непонятные? Словом, стал читать стихотворение, над которым стоял заголовок "Возмездие":

Плачьте, матери, кровью Германии,
Ваших чад не вернется орда, --
На полях Сталинграда, в тумане
Растоптала их смерть навсегда.
К вам отчаянье в двери стучится,
Утешенью -- забыт ваш порог,
О, не с вами ли детоубийцы
За добычею шли на восток?
Может быть, вам приснятся их тени
В исступленьи бессонных ночей?
Иль не с вашего благословенья
Убивали они матерей?..

Я привел лишь малую часть стихов. Содержание других строк так же беспощадно. Поэт обращается к женам, к невестам, к вдовам. Он предупреждает, что "никогда палачи не вернутся, не вернутся они никогда... не вернется разбойничий сброд!"

Прочитал я и написал на рукописи: "В номер"...

См. далее...

Д. И. Ортенберг

Сорок третий: Рассказ-хроника. -- М.: Политиздат, 1991.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 21/08/2014, изменен: 21/08/2014. 62k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 4 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Илья Эренбург написал статью "Взвешено. Подсчитано. Отмерено". В эти дни немецкие газеты отмечали десятилетие прихода Гитлера к власти, трубили о его успехах. Писатель подвел беспощадный итог его диктатуре, показал, чего она стоила не только народам Европы, но и немецкому народу.

Каменев Анатолий Иванович "Мене. Текел. Фарес"

Каменев Анатолий Иванович
"Мене. Текел. Фарес"