ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Верховный решитель дел по совести

"Многомятежное человеческое хотение"

ВЕРХОВНЫЙ РЕШИТЕЛЬ ДЕЛ ПО СОВЕСТИ

Л.А. Тихомиров

Горе тому дому, коим владеет жена,

горе царству, коим владеют многие.

...Уверенность в невозможности совершенства политических отношений не приводит народ к унижению их, а, напротив, к стремлению возможно большей степени повысить их, посредством подчинения их абсолютному идеалу правды.

Для этого нужно, чтобы политические отношения подчинялись нравственным, а для этого, в свою очередь, носителем Верховной власти должен быть один человек, решитель дел по совести.

В возможность справедливо устроить общественно-политическую жизнь посредством юридических норм народ не верит.

Он требует от политической жизни большего, чем способен дать закон, установленный раз навсегда, без соображения с индивидуальностью личности и случая.

Это вечное чувство русского человека выразил и Пушкин, говоря: "закон - дерево", не может угодить правде, и поэтому нужно, чтобы один человек был выше всего, выше закона".

Народ издавна выражает тоже самое воззрение на неспособность закона быть высшим выражением правды, искомой им в общественных отношениях.

"Закон что дышло - куда поворотишь, туда и вышло", "Закон что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет".

С одной стороны "всуе законы писать, когда их не исполнять", но в то же время закон иногда без надобности стесняет: "Не всякий кнут по закону гнут", и по необходимости "нужда свой закон пишет".

Если закон поставить выше всяких других соображений, то он даже вредит:

"Строгий закон виноватых творит, и разумный тогда поневоле дурит".

Закон по существу условен:

"Что город, то норов, что деревня, то обычай", а между тем "под всякую песню не подпляшешься, под всякое нравы не подладишься".

Такое относительное средство осуществления правды никак не может быть поставлено в качестве высшего "идеократического" элемента, не говоря уже о злоупотреблениях, а они тоже неизбежны.

Иногда и "законы святы, да исполнители супостаты".

Случается, что "сила закон ломит", и "кто закон пишет, тот его и ломает".

Нередко виноватый может спокойно говорить: "Что мне законы, когда судьи знакомы?"

Единственное средство поставить правду высшей нормой общественной жизни состоит в том, чтобы искать ее в личности, и внизу, и вверху, ибо закон хорош только потому, как он применяется, а применение зависит от того, находится ли личность под властью высшей правды.

"Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы".

"Кто сам к себе строг, того хранит и царь, и Бог".

"Кто не умеет повиноваться, тот не умет и приказать".

"Кто собой не у правит, тот и другого на разум не наставит".

Но эта строгость подданных к самим себе хотя и дает основу действия для Верховной власти, но еще не создает ее.

Если Верховную власть не может составить безличный закон, то не может дать ее и "многомятежное человеческое хотение".

Народ повторяет: "Горе тому дому, коим владеет жена, горе царству, коим владеют многие".

Собственно говоря, правящий класс народ признает широко, но только как вспомогательное орудие правления.

"Царь без слуг, как без рук" и "Царь благими воеводы смиряет мира невзгоды".

Но этот правящий класс народ столь же мало идеализирует, как и безличный закон.

Народ говорит:

"Не держи двора близ княжева двора" и замечает:

"Неволя, неволя боярский двор: походя поешь, стоя выспишься".

Хотя "с боярами знаться - ума набраться", но так же и "греха не обобраться".

"В боярский двор ворота широки, да вон узки: закабаливает"!

Не проживешь без служилого человека, но все-таки:

"Помутил Бог народ - покормил воевод", и "Люди ссорятся, а воеводы кормятся".

Точно так же "Дьяк у места, что кошка у теста", и народ знает, что нередко "Быть так, как пометил дьяк".

Иван III посылает рать на помощь псковичам в борьбе против "немцев".

Вообще, в минуту пессимизма народная философия способна задаваться нелегким вопросом: "В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде крючки: куда уйти?".

И народ решает этот вопрос, уходя к установке Верховной власти в виде единоличного нравственного начала.

В политике царь для народа не отделим от Бога.

Это вовсе не есть обоготворение политического начала, но подчинение его Божественному.

Дело в том, что "суд царев, а правда Божия".

"Никто против Бога да против царя", но это потому, что "царь от Бога пристав".

"Всякая власть от Бога".

Это не есть власть нравственно произвольная.

Напротив:

"Всякая власть Богу ответ даст".

"Царь земной под Царем небесным ходит", и народная мудрость многозначительно добавляет даже: "у Царя царствующих много царей..."

Но, ставя царя в такую полную зависимость от Бога, народ в царе призывает Божью волю для верховного устроения земных дел, предоставляя ему для этого всю безграничность власти.

Это не есть передача государю народного самодержавия, как бывает при идее диктатуры и цезаризма, а просто отказ от собственного самодержавия в пользу Божьей воли, которая ставит царя, как представителя не народной, а божественной власти.

Царь, таким образом, является проводником в политическую жизнь воли Божией.

"Царь повелевает, а Бог на истинный путь наставляет".

"Сердце царево в руке Божией".

Точно так же "Царский гнев и милость в руках Божиих".

"Чего Бог не изволит, того и царь не изволит".

Но получая власть от Бога, царь, с другой стороны, так всецело принимается народом, что совершенно неразрывно сливается с ним. Ибо представляя перед народом в политике власть Божию, царь перед Богом представляет народ.

"Народ если, и царь голова", и это единство так неразделимо, что народ даже наказуется за грехи царя.

"За царское согрешение Бог всю землю казнит, за угодность милует", и в этой взаимной ответственности царь стоит даже на первом месте.

"Народ согрешит - царь умолит, а царь согрешит, - народ не умолить".

Идея в высшей степени характеристичная.

Легко понять, в какой безмерной степени велика нравственная ответственность царя при таком искреннем, всепреданном слиянии с ним народа, когда народ, безусловно ему повинуясь, согласен при этом еще отвечать за его грехи перед Богом.

Невозможно представить себе более безусловного монархического чувства, большего подчинения, большего единения.

Кончина Святослава Игоревича.

Но это не чувство раба, только подчиняющегося, а потому неответственного.

Народ, напротив, отвечает за грехи царя.

Это, стало быть, перенос в политику христианского настроения, когда человек молит "да будет воля Твоя" и в то же время ни на секунду не отрешается от собственной ответственности.

В царе народ выдвигает ту же молитву, то же искание воли Божией, без уклонении от ответственности, почему и желает полного нравственного единства с царем, отвечающим перед Богом.

Для нехристианина этот политический принцип трудно понятен.

Для христианина он светит и греет, как солнце.

Подчинившись в царе до такой безусловной степени богу, наш народ не чувствует от этого тревоги, а, напротив, успокаивается.

Его вера в действительное существование, в реальность Божией воли выше всяких сомнений, а потому, сделав со своей стороны все для подчинения себя воле Божией, он вполне уверен, что и Бог его не оставит, а стало быть, даст наибольшую обеспеченность положения.

Вдумываясь в эту психологию, мы поймем, почему народ о своем царе говорит в таких трогательных, любящих выражениях: "Государь, батюшка, надёжа, православный царь..."

В этой формуле все: и власть, и родственность, и упование и сознание источника своего политического принципа.

Единство с царем для народа не пустое слово.

Он верит, что "народ думает, а царь ведает" народную думу, ибо "царево око видит далеко"...

И понятно, что она несет не страх, а надежду, народ знает, чти "благо народа в руке царевой", но помнит так же, что "до милосердного царя и Господь милосерд".

С таким миросозерцанием становится понятно, что:

"Нельзя царству без царя стоять".

"Без Бога свет не стоит, без царя земля, не правится".

"Без царя земля вдова"...

Неограниченна власть царя.

"Не Москва государю указ, а государь Москве".

"Воля царская - закон".

"Царское осуждение бессудно".

Царь и для народа, как в христианском учении, не даром носит меч.

Он представитель грозной силы.

"Карать да миловать - Богу да царю".

"Где царь, там гроза".

"До царя идти - голову нести".

"Гнев царя - посол смерти".

"Близь царя - близь смерти".

Царь - источник силы, но он же источник славы:

"Близь царя - близь чести".

Он же источник всего доброго:

"Где царь, там и правда".

"Богат Бог милостью, а государь жалостью".

"Без царя народ сирота".

Он светит, как солнце:

"При солнце тетю, при государе добро".

Если иногда и "грозен царь, да милостив Бог".

С такими взглядами, в твердой надежде, что "царь повелевает, а Господь на истинный путь направляет", народ стеной окружает своего "батюшку" и "надёжу", и "верой и правдой" служа ему.

Вид Валаамского монастыря. Художник И. В. Ческий.

"За Богом молитва, за царем служба не пропадает", говорит он и готов идти в своей исторической страде куда угодно, повторяя: "Где ни жить, одному царю служить" и во всех испытаниях утешая себя мыслью: "На все святая воля царская".

Эта тесная связь царя с народом, характеризующая нашу монархическую идею, выработана собственно не аристократической и не демократической - Новгородско-казачьей Россией, но Россией земской, которая выросла вместе с самодержавием.

Эта идея и стала характеристично русской, глубоко засев в народном инстинкте.

Ни демократическая, ни аристократическая идея при этом не исчезли, но во все критические, решающие моменты русской истории голос могучего инстинкта побеждал все шатания политических доктрин и возвышался до гениальной проницательности.

Замечательна память об ореоле, которым русский народ окружил "опальчивого" борца за самодержавие, опускавшего столь часто свою тяжкую руку и на массы, ему безусловно верные.

На борьбу Иоанна IV с аристократией народ смотрел, как на "выведение измены", хотя, строго говоря, изменников России в прямом смысле Иоанн почти не имел перед собой.

Но народ чуял, что у его противников была измена народной идее Верховной власти, вне которой уже не представлял себе свое "Святой Руси".

Смутное время сделало, казалось, все возможное для подрыва идеи власти, которая не сумела ни предотвратить, ни усмирить смуты, а на том была омрачена позорной узурпацией бродяги самозванца и иноземной авантюристки.

С расшатанностью царской власти, аристократа снова подняла голову: начали брать с царей "записи". С другой стороны демократическое начало казачьей вольницы подрывало монархическую государственность идеалом общего социального равенства, охраняемое казачьим "кругом". Но ничто не могло разлучить народ с идеей, вытекающей из ею миросозерцания.

Он в унижении царской власти видел свой грех и Божье наказание.

Он не разочаровывался, а только плакал и молился:

"Ты, Боже, Боже, Спасе милостивый, К чему рано над нами прогневался, Наслал нам. Боже, прелестника, Злого расстригу, Гришку Отрепьева, Ужели он, расстрига, на царство сел?...

Расстрига погиб, и при виде оскверненной им святыни, народ вывел заключение не о какой-либо реформе, а о необходимости полного восстановления самодержавия.

Шапка Сибирского царства

Главной причиной непопулярности Василия Шуйского были уступки боярству.

"Запись Шуйского и целование креста в исполнение ее, - говорит Романович-Славатиискй, - возмутили народ, возражавший ему, чтобы он записи не давал и креста не целовал, что того искони веков в Московском государстве не важивалось".

А между тем "ограничение" состояло всего только в обязанности не казнить без суда и в признании совещательного голоса боярства. То и другое каждый царь и без записи соблюдал, но монархическое чувство народа оскорблялось не содержанием обязательств, а фактом превращения обязательности нравственной в юридическую.

Тушинско-Болотниковская приманка казачьей вольности тоже не получила торжества.

Тушинцы и Болотниковцы бы осознаны, как воры, столь же опасные, как враги иноземные, как враги всего общественного порядка. Всеобщий бунт против королевича не менее характеристичен. Кандидатура Владислава сулила водворить порядок на началах "конституционных", в которых права русской нации были широко ограждены. Он принял обязательство ограничить свою власть не только аристократической боярской Думой, но также Земским собором. Под контроль земского собора он ставил свое обязательство не изменять русских законов и не налагать самовольно податей.

С современной либеральной точки зрения восшествие иностранного принца на таких условиях не нарушало ни в чем интересов страны.

Но Россия московская понимала иначе свои интересы.

Именно кандидатура Владислава и была последней каплей, переполнившей чашу.

Поучительно вспомнить содержание прокламаций князя Пожарского и других патриотов, возбуждавших народ к восстанию.

Прокламации призывают к восстановлению власти царя.

"Вам, господа, пожаловати, помня Бога и свою православную веру, советывать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разорение быть не безгосударными".

Конституционный королевич, очевидно, ничего не говорил сердцу народа.

"Сами, господа, ведаете, продолжает прокламация, как нам без государя против внешних врагов, польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров стоять? Как нам без государя о великих государственных и земских делах с окрестными государями ссылаться? Как государству нашему впредь стоять крепко и неподвижно?"

Национально-монархическое движение стерло все замыслы ограничений самодержавия до такой степени, что теперь наши историки не могут даже с точностью восстановить, что именно успели бояре временно выхватить у Михаила.

Во всяком случае ограничительные условия были выброшены очень скоро, в период непрерывного заседания земских соборов (между 1620--1625 годами).

Народ смотрел на пережитое бедствие, как на Божью кару, торжественно обещал царю "поисправиться" и заявляя Михаилу, что "без государя Московскому государству стояти не можно" - "обрал" его "на всей его воле".

...

Воспитание

Обдуманная система воспитания будущих носителей Верховной власти должна бы была составлять важнейшую династическую заботу, тем более что обстановка, окружающая будущего главу миллионов людей, неизбежно кроет в себе множество опасностей для его развития.

Куртизанство, которое стремится извлекать выгоды путем лести, угождения, потворствования слабостям, может окружать будущего царя еще в его детстве.

С другой стороны, немало примеров и обратного, грубо ожесточающего отношения к царственному ребенку, быть может, даже из желания выставить перед родителями свое непричастие куртизанству.

Вот, например, как барон М. Корф описывает воспитание Николая Павловича, доверенного императором Павлом попечениям генерала Ламсдорфа.

"Неизвестно, - говорит барон М. Корф, - на чем основывалось то высокое уважение к педагогическим способностям генерала Ламсдорфа, которое могло решить выбор императора Павла...

Ламсдорф не обладал не только ни одной из способностей, необходимых для воспитания особы царственного дома, но был чужд и всего того, что нужно для воспитания частного лица.

Он прилагал старанья лишь к тому, чтобы переломить его (воспитанника) на свой лад.

Великие князья были постоянно, как в тисках.

Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости и шумливости; их на каждом шагу останавливали, исправляли, делали замечанья, преследовали морально и угрозами... Николай Павлович особенно не пользовался расположением своего воспитателя.

Он, действительно, был характера строптивого, вспыльчивого, а Ламсдорф, вместо того, чтобы умерять этот характер мерами кротости, обратился к строгости и почти бесчеловечно, позволяя себе даже бить Великого князя линейками, ручейными шомполами и т. п.

Не раз случалось, что в ярости своей он хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену, так что он почти лишался чувств".

Воспитатель очень усердно прибегал также к сечению детей розгами.

"Вообще, - заключает барон М Корф, - если, несмотря на бесконечные препоны, положенные развитию его самостоятельности и особенностям его характера, если вопреки всем стараниям уничтожить в нем исключительность его натуры, опошлить ее и подвести под общий уровень, все-таки из этого тяжкого горнила выработалось нечто столь могучее, самобытное, гениальное, то, конечно, Николай всем обязан своей внутренней силе".

С другой стороны, как ни прав барон Корф в своем порицании такой системы воспитания, нельзя не вспомнить, что у нас целый ряд замечательных монархов вышел именно из детей, в молодые годы испытавших много огорчений и унижений: таким был Иоанн Грозный, таким был Петр I. Наоборот, из детей особенно тщательно и любовно воспитываемых, выходили иногда монархи без воли, как, например, Александр I, любимец своей бабушки.

Вообще, если дело воспитания и его приспособление к субъективности дитяти представляет столько трудностей во всякой семье, то в семье царской оно еще гораздо труднее. Понятно, что в этом случае не может быть никаких правил единообразно установленных.

Можно лишь сказать, что воспитание наследника Престола есть дело столь важное, что августейшим родителям следует обращать на этот предмет самое глубокое внимание и не жалеть своего времени, посвящаемого этому делу.

В пример обратного можно, однако, сослаться на того же барона Корфа.

Сам император Павел любил быть с детьми.

Но императрица относилась к ним иначе. Великий князь Николай Павлович в раннем детстве только раз или два в день пользовался свиданиями с матерью. Свидания продолжались час или два. В 1798 году в течение срока от 5 мая до 1 июня, Николай Павлович провел с матерью не более 6 или 7 часов. В ноябре виделся с нею 15 раз.

"Вообще, - говорит барон Корф, - по сохранившимся преданиям императрица Мария Федоровна (супруга императора Павла) этот воплощенный ангел доброты и милосердия в младенческом возрасте своих детей была с ними довольно холодна и суха, находясь сама в то время в полном цвете лет и быв, как по вкусу, так и обязанностям своего сана, развлечена многочисленными увеселениями и придворными пышностями, не всегда оставлявшими досуг для попечений материнской заботливости".

Лишь впоследствии, оставшись во вдовстве, она предалась всецело надзору за воспитанием двух младших сыновей.

Но если приспособление к индивидуальности ребенка все-таки есть дело педагогического такта воспитателей, то имеется несколько общих условий, одинаковых для всех субъективностей.

Так, на первом же месте обязательное условие составляет внимательное религиозное воспитание. Ничто не дает столь много основ для развития качеств, необходимых для будущего монарха. Монарх должен знать, что если в народе нет религиозного чувства, то не может быть и монархии. Если он лично не способен сливаться с этим чувством народа, то он не будет хорошим монархом. Между ним и народом всегда будет протянута завеса взаимного непонимания.

Симеон Полоцкий. Гравюра. Нач. 19 в.

И недостаточно сказать, что для монарха необходима религиозное чувство: необходима та же самая вера, какая одушевляет народ, то же понимание, то же ощущение. Если монарх может, и это очень полезно, стоять в отношении религиозной сознательности выше народа, то лишь при условии, чтобы, стоя впереди, он находился, однако, на той же самой почве.

У нас, в России, это условие нередко отсутствовало.

Наша правительственная политика, столь разрушительная в отношении Церкви, а потому разрушительная и в отношении основ народной психологии, и основ самой самодержавной власти, зависела в чрезвычайной степени от того, что религиозность царствующих особ нередко носила характер не православно-церковного, а субъективного (протестантского) чувства.

Конечно, народ не мог замечать этого непосредственно, и, видя неподдельное благочестие царя, полагал себя в полной близости с ним. Но на церковной политике религиозный субъективизм сказывался очень тяжко, и конечно, только вследствие него наша церковность в течение 200 лет могла двигаться по тому фатальному пути, на который ее поставил Петр Великой.

Чувство и понятие коллективной религиозности (т. е. православное чувство) никогда не допустили бы реформу Петра продержаться столько времени, к подрыву влияния Церкви на народный дух.

А это чувство православной, церковной, коллективной религиозности выращивается не лекциями учителей Закона Божия, а участием в церковной жизни.

Вот этот элемент необходимо должен входить в воспитание августейших детей. Их религиозное воспитание должно происходить в более сердечном приходе, нежели дворцовая церковь.

Дворцовая церковь более годится для взрослых, сложившихся, людей, чем для детей, которые нуждаются в воздействии на их душу общей молитвы разнородных прихожан, богатых и бедных, нуждаются в зрелище их общения и равенства перед Престолом Царя Небесного. Как ни захудал наш приход, но все же коллективная религиозная жизнь в нем есть, а юридическая придавленность его чувствуется взрослыми, но не детьми, которые этого почти не замечают.

Здесь мы касаемся одного из таких пунктов воспитания, которые не зависят от педагогического приспособления к индивидуальности ребенка, а имеют общее значение. Влияние доброй обстановки нужно для детей всех характеров, и эту чистую, нравственную обстановку должно необходимо обеспечивать для выработки души будущего монарха.

Без сомнения, нелегко достигнуть этого при дворе.

Самая могущественная воля здесь может принудить скорее к ханжеству и лицемерию, чем к действительной чистоте. Но монархам не трудно обеспечить для своих детей освежающее пребывание в более тихих уголках, в обстановке природы, в соприкосновении с чистой обстановкой трудящегося люда, которая способна оставлять благодетельное впечатление на душе будущего верховного попечителя эти трудящихся миллионов народа.

Этим элементом воспитания обыкновенно и пользуются, но едва ли достаточно, и особенно едва ли с должной выдержкой и продолжительностью.

Можно сказать вообще, что в деле царского воспитания огромное значение имеет все, дающее знакомство или, по крайней мере, умение находить знакомство с подданными. Задача непосредственного общения с подданными всех званий так важна для носителя монархической Верховной власти, что в воспитании его не следует упускать никаких случаев развивать способность и охоту к этому.

Незнакомство с подданными и как бы аристократизация принцев, окружение их преимущественно средой "золотой молодежи" составляет едва ли не наиболее частый недостаток воспитания их.

А между тем у нас наиболее замечательными монархами являлись большею частью именно те, которые, не быв предназначены к престолу или будучи оттираемы от него преднамеренно (как Петр I Софьей), по этому самому имели удобства узнавать подданных подальше от придворной сферы. Таков был Николай I, таков был Александр Ш.

В заключение нельзя не заметить, что в большинстве царствующих домов всегда обращали много внимания на физическое развитие наследника Престола и развитие в нем мужественных черт воина: это совершенно правильное, эмпирически установившееся требование царского воспитания.

История не знает ни одного монарха, который бы принес благо своему народу, не отличаясь по крайней мере средними качествами мужества.

Гравюра из "Комедии о блудном сыне"

Симеона Полоцкого. Москва. 1685 г.

Оно нужно далеко не только потому, что монарх есть повелитель войск, которым должен внушать почтение. Обстоятельство это тоже очень важно. Последние Бурбоны много пострадали от полной утраты военных способностей и даже военных знаний. Но мужество и самообладание еще более требуются в деле гражданском, а развитие того и другого тесно связано с хорошим физическим воспитанием.

В молодом возрасте оно хорошо соединяется с военной выправкой, которая полезна и для развития самообладания, умения всегда сдерживать свои порывы: это же качество в высшей степени необходимое. Когда мы думаем о том, какие огромные последствия будет иметь каждое слово, каждое движение будущего царя, как много может он сделать зла необдуманным, скороспешным поступком, то мы поймем, как важна выработка в нем с детства умения владеть собой, сдерживаться, умерять свои рефлексы.

Царские принципы

В числе важнейших обязанностей монархической власти в отношении самой себя находится памятование царских принципов действия и поведения.

Те правила, которые можно назвать "царскими принципами", конечно, имеют значение и для всякого человека, но их совокупность особенно необходима для носителя Верховной власти.

В этом отношении нередко подробно регистрируют довольно мелкие правила поведения, в чем можно упрекнуть и Монтескье, и нашего Чичерина. Разумеется, есть для среднего человека наиболее практичные правила. Так, весьма полезна осторожность в словах, неспешность поступков и т. п.

Еще Пушкинский Борис Годунов наставляет сына:

Будь молчалив: не должен царский глас

На воздухе теряться по пустому;

Как звон святой, он должен возвещать

Велику скорбь или великий праздник.

Часто говорится также о приветливости в обращении, о щедрости и т. д.

Все эти правила в частностях могут быть очень мудры, но по большей части не имеют общего значения, а иногда даже имеют в виду монарха, как правителя, а не как Верховную власть.

В отношении этого последнего рекомендуют все, что клонится к поддержанию "августейшего" характера власти, который, конечно, тем лучше сохраняется, чем обдуманнее поведение.

Слово, не сказанное, редко компрометирует.

Слово, сказанное неудачно, очень способно подрывать авторитет.

То же относится и к поступкам. Пышный церемониал и этикет также основаны на цели, как можно лучше обеспечить августейшую внешность власти, ее величие, ее обдуманность, а при случае замаскировать случайную нетактичность. Все это, конечно, нужно, почему и выработано практикой.

Но подобно приемам воспитания, все это не составляет принципа.

Многие монархи нарочно отбрасывали церемониал и этикет, многие были скупы и ничего существенного не теряли от этого в глазах народа.

Многие очень выигрывали тем, что не хранили молчаливости.

Так, Наполеон I значительной долей своей репутации обязан редкой способности кратко и ясно формулировать мысль, определяющую положение или столкновение.

Этой своей способностью он пользовался столь же удачно для увеличения своего престижа, как Вильгельм Оранский или император Александр III пользовались системой молчаливости. Вообще, все такие мелкие правила относятся к области тактичности, которая требует от каждого человека, прежде всего, умно сообразоваться со своим способностями, пользоваться их сильными сторонами и прятать подальше слабые стороны.

Но есть некоторые правила, которые составляют именно принципы монархической власти, так как относятся уже не к пользованию субъективными способностями, а к общему всем царям несению Верховной власти.

Так, одна из главнейших целей царского воспитания - выработка самообладания - потому и важна, что самообладание составляет, безусловно, необходимый принцип носителя Верховной власти. Без самообладания нельзя достойно нести Верховной власти, ибо она имеет главной задачей владеть и управлять всеми правящими силами. Не управляя собой, нельзя править другими. Демократия потому и мало пригодна в качестве Верховной власти, что почти неспособна к выработке самообладания.

Екимауцкое городище 9-11 вв.

Итак, самообладание должно быть признано за необходимый царственный принцип.

Чичерин не без основания возводит в принцип то, что он называет умеренностью.

"Сила власти, - говорит он, - зависит главным образом от личных свойств Государя. Напротив умеренность всегда может быть правилом политики. Слабый монарх и без того к этому склонен. Энергичная же власть может сама себя умерить: в этом состоит высшее ее нравственное достоинство. Не в преувеличении своего начала, а в восполнении его недостатков заключается требование политики, имеющей целью благо подданных".

Это до известной степени совершенно верно.

Но главный царский принцип, без сомнения, составляет строжайшее следование долгу.

Величайшее зло, которое может происходить от неограниченной власти, это переход ее в произвол. В этом случае не имеет большого значения вопрос о направлении произвола: по доброте ли сердечной он появляется или по жестокости, он одинаково вреден в положении царя. Дело в том, что царь в правлении не должен иметь личных побуждений.

Он есть исполнитель Высшей Воли.

Там, где эта Высшая Воля указывает необходимость кары и строгости, царь должен быть строгим и карать. Он есть лишь орудие справедливости. Для подданных дается закон, правила поведения, и царь, как Верховная власть, должен блюсти за тем, чтобы это было не пустым звуком, а фактом действительности.

Он существует не для того, чтобы делать, как ему нравится, не для того, чтобы быть тираном или потакать распущенности, а для того, чтобы всех вести к исполнению долга. Поэтому он и сам обязан быть носителем долга. Вот величайший царский принцип, при соблюдении которого монарх только и является действительной Верховной властью нравственного начала.

Потому-то все выдающиеся государи ставили так высоко свою обязанность долга. Император Николай Павлович для возбуждения страха перед самой мыслью о ниспровержении законного порядка не считал возможным дать никакой поблажки сосланным декабристам.

А между тем лично он по-человечески их очень жалел.

Поэтому он послал в Сибирь Жуковского, приказав дать всякие облегчения сосланным, но от имени самого Жуковского. Государь строжайше приказал, чтобы ни одна душа не знала о том, что эти льготы делаются им самим.

Таково истинное сознание долга.

Царь, будучи добрым, представлял себя строгим и непримиримым, потому что это было нужно, пока преступники ничем не заслужили милосердия. Нужно было, чтобы царя боялись, и он отдавал себя в жертву упрекам в жестокости, а всю славу доброты дарил Жуковскому, лишь бы сохранить для Власти необходимый по тому времени грозный престиж.

Без сомнения, людям очень приятно быть добрыми и разливать кругом милости. Но для монарха это значит распоряжаться чужим добром. Тот, Кто сотворил мир, может делать, что хочет, ибо все существующее есть Его собственность. Но царь земной есть власть делегированная от Бога. Он обязан творить не свою волю, а Ту, Которая поставила его на царство.

Безусловно обязательный для царя принцип составляет справедливость. Он не имеет права жертвовать справедливостью ни по личному неудовольствию, ни по милосердию. Иоанн Грозный, этот замечательный теоретик самодержавия, оставил монархам правило, которое следовало бы как царское "зерцало" вывешивать в рабочем кабинете монархов.

Торг в стране восточных славян. Картина С. Иванова

"Всегда царям подобает быть обозрительными; овогда кротчайшим, овоща же ярым. Ко благим убо милость и кротость, ко злым же ярость и мучение. Аще ли сего не имеет - несть царь..."

С принципом долга тесно связан принцип законности.

Как недавно высказал П. Н. Семенов, "самодержавная власть, от которой единственно исходят законы, сама же первая, издав закон, должна ему подчиняться и охранять до тех пор, пока она же не отменить или не изменит его в том же узаконенном порядке". Она (власть) "является ограниченной для самой себя".

"Закон, как выражение воли Верховной власти, есть как бы ее совесть. Подобно тому, как если бы человек, увлекшись проповедью свободы от совести, стал действовать, отрешившись от нее, и довел бы себя этим до падения и гибели, так точно самодержавная власть, если бы она стала сама же первая попирать законы, расстроила бы весь государственный организм и довела бы его и себя до гибели".

Милосердие есть праздник Верховной власти.

Работа же ее и обязанность - это исполнение долга, поддержание справедливости и закона. Лишь в тех случаях, где законная справедливость не совпадает со справедливостью Божественной, является место для отступления от закона. Лишь в тех случаях, где это не вредит справедливости, есть место милосердию.

Тот же долг является царственным руководством в устроительных мерах. Царь есть представитель идеалов народа. Царь поставлен Богом не где-то в отвлечении, а на конкретном деле известного определенного народа, а, следовательно, для исполнения задач его истории, его потребностей, его исторического труда. Если монарх вместо того, чтобы исполнять свой долг правит в духе и направлении этих национальных идеалов, начинает поступать, как ему лично нравится, нарушая ту национальную работу, для ведения которой получил свою власть, он нравственно теряет право на власть.

Вопрос о мотивах такого нарушения долга совершенно безразличен.

Может быть, монарх действовал по доброте своей, но, во всяком случае, он распоряжался тем, что ему не принадлежит, делал то, на что не уполномочен содержанием идеала, для служения которому получил власть.

Делая то, на что не имел права, и, не делая того, что был обязан исполнять, он сам лишает себя основы своей власти. Царь ограничен содержанием своего идеала, осуществление которого составляет его долг. Нарушение же обязанности уничтожает право, связанное с этой обязанностью.

Вот внутренние причины, по которым памятование и соблюдение долга и совершенное отречение от своего произвола составляет первый и главный царский принцип, ибо отступление от него потрясает самую основу монархической власти.

За слабостью соблюдения этого принципа страна всегда погружается в величайшие бедствия, ибо она может жить только правильной эволюцией своих жизненных функций, руководство которыми составляет обязанность царя. Он есть как бы машинист, следящий за ходом этой одухотворенной машины, и обращаться с ней произвольно не может, ибо это значит лишь спутать все части механизма, а затем и взорвать всю машину.

Как исполнитель долга Верховной власти, монарх есть выразитель духа своего народа. Отсюда вытекает еще важный царственный принцип: сознание своей безусловной необходимости для нации.

Без этого сознания нет монарха.

Необходимость монарха для нации есть действительно величайшая истина при тех условиях, когда монархия возможна, то есть когда народ выше всего ставит этический принцип. В этом случай нация не может обойтись без царя. Это факт, и царь должен быть в том уверен.

Разумеется, царь необходим лишь в том случае, если творит свой долг, а не свой произвол. Но при соблюдении этого правила он, безусловно, необходим, и поэтому ни в каком случае ни при каких опасностях, ни при каких соблазнах не может упразднить своей Верховной власти.

Голод при царе Борисе Годунове.

На это не раз указывалось в России различными выдающимися выразителями политической мысли.

Карамзин писал Александру I:

"Россия пред Святым Алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти: иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее".

Сам монарх, писал М. Н. Катков, не мог бы умалить полноту прав своих.

"Он властен не пользоваться ими, подвергая тем самым себя и государство опасностям, но он не мог бы отменить их, если бы и хотел".

Дело, однако, при этом вовсе не в воле народа.

Монарх, по смыслу своей идеи, даже и при воле на то народа, не может ограничить своей власти, не совершая тем вместе с народом беззаконного (с монархической точки зрения) coup dEtat.

Ограничить самодержавие - это значит упразднить Верховную власть нравственно религиозного идеала или, выражаясь языком веры, упразднить Верховную власть Божию в устроении общества. Кто бы этого ни захотел, монарх или народ, положение дела от этого не изменяется. Совершается переворот, coup dEtat. Но если народ, потерявши веру в Бога, получает, так сказать, право бунта против Него, то уж монарх ни в каком случае этого права не имеет, ибо он в отношении идеала есть только хранитель, depositaire власти, доверенное лицо.

В отношении идеала, монарх имеет не права, а обязанности. Если он по каким-либо причинам не желает более исполнять обязанностей, то все, что можно допустить по смыслу принципа, есть отреченье от престола. Только тогда в качестве простого гражданина он мог бы наравне с другими, стремиться к антимонархическому coup dEtat. Но упразднить собственную обязанность, пользуясь для этого орудиями, данными только для ее выполнения, это, конечно, составило бы акт величайшего превышения права, какое только существует на земле.

В истории французской монархии очень светлую страничку составил отказ последнего Бурбона, графа Шамбора, принять корону Франции ценой отказа от белого знамени.

Знамя здесь являлось символом.

Трехцветное знамя выражало идею власти народа. Белое с лилиями - власть короля. Граф сказал, что вполне убежден в необходимости парламента; он сказал, что сохранит все свободные учреждения, но исключительно по своему убеждению в их пользе, а, не давая никаких обязательств конституционного характера.

Франция, уже готовая принять его при Мак Могоне, уж готовившая ему встречу, не согласилась на белое знамя, и граф Шамбор решил остаться эмигрантом. Едва ли что поддержало во Франции так сильно монархическую идею, как этот отказ последнего Бурбона поступиться тем, что принадлежит не ему, а монархической верховной власти.

Этот факт необходимости монарха для нации определяет вообще целый ряд основных правил поведения.

Необходимость монарха для нации обусловливается верностью самой нации духу, признающему нравственный идеал за высший принцип. Если в нации этого духа нет, монарх становится излишен и невозможен, и ему остается лишь удалиться с места, так сказать, нравственно опустелого. Оно тогда ниже его, недостойно его. Но пока нация хранит свой нравственный дух, перед монархом вырастают еще два принципа поведения.

Во-первых, он должен иметь возможно теснейшее и непосредственное общение с нацией, без чего для него совершенно невозможно быть выразителем ее духа.

Это общение весьма важно даже и в целях управительных. Чичерин приводить прекрасные в этом отношении слова Екатерины II статс-секретарю Попову.

Попов однажды выразил императрице свое изумление перед тем безусловным повиновением, которое она умеет внушать окружающим...

"Это не так легко, как ты думаешь, - ответила императрица. - Во-первых, мои повеления не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какой осмотрительностью я поступаю при издании своих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа. Когда я уверена в общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление, и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением. Но, будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, и когда в оном я бы следовала одной моей воле. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня делается все только мне угодное. Напротив - это я, которая стараюсь угождать каждому сообразно с заслугами, достоинством и т. д.".

Это действительно "золотые слова", как выражается Чичерин, но в них выражена лишь часть существа дела. Екатерина хорошо делала, вникая в то, во что можно было вникнуть при тогдашнем социальном строе. Она через людей передового дворянства угадывала дух нации.

"Соляной бунт". Художник Э.Лисснер. 1938 г.

В этом проникновении духом нации вся суть монархического дела.

Но в условиях жизни свободного народа монарху возможно гораздо более широко вникать в дух нации, подсказывающий необходимость тех или иных мер или указывающий невозможность других. Для этого недостаточно опрашивать окружающих.

Тут нужна целая система способов общения.

При этом должно заметить, что обязанность монарха выражать дух нации, вовсе не означает непременного выполнения всего, что кажется ее волею. Это ошибка лишь слабых правителей, не умевших войти в дух народа.

Говоря о воле нации, необходимо разграничивать действительную волю и кажущеюся.

Действительную волю нации, то, чего народ действительно желает, но не всегда умеет формулировать, составляют требования, вытекающие из его духа. Только их осуществлением он может быть действительно удовлетворен. Лишь такое исполнение текущих потребностей и желаний народа, которое сообразно с его духом удовлетворяет прочно, и дает основу для дальнейшего развития и усовершенствования принятых мер.

Но нация далеко не всегда способна выразить, что именно нужно для такого прочного удовлетворения ее желаний. Под влиянием случайностей, ее пугающих, раздражающих, сбивающих с пути ее чувство или рассуждение, нация может выставлять требования, совершенно несообразные и несовместимые с ее же действительными желаниями.

Это особенно легко случается под влиянием партийной агитации, подсовывающей народу требования, которые, по-видимому, выражают его желания, а на деле совершенно им противоречат. Легче всего такой обман и самообман происходить в тех случаях, когда народ какими-нибудь обстоятельствами приведен в состояние дезорганизованной массы.

Вот в подобных случаях монарх обязан уметь удержаться на почве духа нации и смело стать против ее кажущейся воли. Он должен употребить весь свой авторитет для того, чтобы не допустить нацию до шага, в котором сам же народ будет горько раскаиваться впоследствии, когда заметит, что он вовсе не этого желал достигнуть и ошибся в формулировке своего желания.

Монарх более всего и нужен для того, чтобы иногда властно осуществить назревшее, действительное желание нации, выработанное в ней ее духом, а иногда столь же властно не допустить нацию до роковой ошибки в определении своего действительного желания, не допустить меры, которая минутно кажется народу его требованием, а в действительности лишь подсказана ему или страстью или партийной агитацией в противность истинному содержанию народного духа.

Такая роль и такая способность воплотить в себе то, что составляет действительное желание нации, свойственна гениальной личности. Но присутствие гениальной личности есть дело случая. Монархическая идея стремится усвоить эту гениальность самому учреждению. Монархическое верховенство есть возможное в конституционных формах достижение того, чтобы государством заведовал гений нации. Вот что должно наиболее памятовать монархам и самим народам.

Задача монарха не в том, чтобы выражать собственно свою волю или желание, а в том, чтобы выражать работу гения нации.

И вот почему монарх весь в своем долге. Вот почему он иногда обязан осуществить видимое желание нации, иногда обязан ни за что не допускать его осуществления как бы шумно ни раздавалось требование.

Для того же, чтобы быть способным к исполнению этого долга, для того, чтобы уловить требование гения нации, монарх должен быть, во-первых, связан со всем прошлым нации, которое по династическому духу может столь хорошо ощущать в собственных предках, и, во-вторых, находиться в постоянном теснейшем общении с организованными силами нации, постоянно заботясь о том, чтобы нация была социально организована и не превращалась в толпу, ибо лишь в организованной нации способен жить и говорить ее дух.

Но такая роль царя была бы совершенно невозможна, если бы его личность не была абсолютно неприкосновенна. И вот почему обязательным царским принципом должно быть поставлено безусловное поддержание неприкосновенности царской особы.

В наших законах статьи 241, 242, 243 Уложения о наказаниях созданы совершенно правильным сознанием этой политической истины.

В них "священная особа Государя Императора" охраняется от всяких покушений смертной казнью всех виновных, причем не делается никаких разграничений в степенях преступности. Большое или малое насилие, покушение исполненное или замышленное, или хоть простое знание и недонесение о каком-либо из таких преступлений наказываются совершенно одинаково смертной казнью.

Без свободы и неприкосновенности монарха не может быть монархии. Она неизбежно искажается, если начинается хоть малейшее потрясение этой свободы и неприкосновенности.

А посему никаких степеней ни в характере преступления, ни в причастности к нему не может быть. Даже самая малейшая степень уже безусловно недопустима. Только таким способом может быть предупреждена возможность появления самой мысли о преступлениях против личности монарха.

Дело в том, что эти преступления физически слишком легки. Как человек монарх может быть предметом покушений со стороны всех недовольных: его может стараться убить и фанатик какой-либо идеи, один за существование крепостного права, другой за уничтожение крепостного права, один за недостаточное поддержание господствующего племени, другой за недостаточность прав инородцев, словом, за все, что вздумается кому-либо.

Монарха может стремиться умертвить или низвергнуть и недовольный придворный, ждущий себе лучшего положения при другом царе, и какой-нибудь проворовавшийся мошенник, который смертью царя ищет спастись от наказания и т. д. И вот именно эта легкость покушений против единоличного носителя Верховной власти требует безусловной, беспощадной кары за них.

"Царевна Софья Алексеевна в Новодевичьем

монастыре в 1698 году". Художник

И.Репин. 1879 г.

Снисхождение к виновным в таком преступлении составляет небрежение о самой монархии.

Это, однако, по множеству причин нередко забывается монархами из действительной кротости или из желания показать великодушие, или во избежание нареканий в личном мщении и т. д. Но каковы бы ни были побуждения, заставляющие забывать охрану неприкосновенности царской, они глубоко ошибочны.

Когда Верховная власть - какая бы то ни было - делается предметом насильственных покушений, государство становится невозможным. А посему все такие покушения при всяком образе правления справедливо преследуются как высшее из преступлений. Но в отношении монарха оно должно быть наказуемо даже строже, чем в демократии.

В демократии государственная воля принадлежит большинству народа, так что ограждена огромной силою. Подчинение народа прямым насилием почти невозможно.

Совсем иное положение монарха.

Он, как человек, представляет силу самую малую. Его легко убить, возможно захватить в плен, и на все это достаточно злого желания даже самого небольшого числа, самых ничтожных людей. Посему неприкосновенность личности монарха должна быть охраняема строжайшей карою, так чтобы малейшая мысль о покушениях против царя становилась в высшей степени опасна, а потому трудно осуществима уже с первых подготовительных шагов.

Помимо всего указанного, должно поставить еще один царской принцип, вытекающий из всей совокупности того значения, которое монархия имеет в жизни нации, избравшей единоличную власть своим верховным государственным принципом.

Этот принцип состоит в постоянном стремлен вести свою власть по пути прогрессивной эволюции.

В первой части книги указывалось (часть I, гл. XII), что монархия имеет в идее три проявления (самодержавие, деспотизм и абсолютизм)и что в исторической действительности они смешиваются в различных комбинация. Таким образом, в одной и той же монархии может возникать эволюция прогрессивная, то есть переход от низшей формы в высшую, и наоборот из высшей в низшую (регрессивная эволюция). Прогрессивная эволюция, например, переход от абсолютизма к самодержавию, ведет монархию к усилению и расцвету.

Регрессивная эволюция - к упадку или даже гибели.

Посему постоянным принципом царским должно являться, как сказано, направление своей Верховной власти на путь прогрессивной эволюции, т. е. к чистому самодержавному виду...

***

Софья Bumoemoeua снимает с князя Василия Юрьевича Косого драгоценный пояс Димитрия Донского.

ЦВЕТНИК ДУХОВНЫЙ

-- Надобно с рассуждением управлять своей душою (Мать Синклитикия).

-- Блаженное дело - творит все с рассуждением (Св. Ефрем Сирин).

-- Из всех добродетелей самая большая есть рассудительность (Древн. Патер).

-- Что свет в видимости природе, или соль в яствах, но рассуждение в делах человеческих, или, вообще сказать, в жизни временной (Прот. Авр. Некрасов).

-- Корабль без кормчего погибнет: гибнет и жизнь наша, не управляемая рассудком.

***

Герб Российского государства из "Титулярника".

17 в.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАМЯТКИ

-- КИВЕР. Впервые кивер (высокий головной убор из кожи или фетра, с плоским верхом, I-2 козырьками, подбородочным ремнем и различными украшениями) введен в русской армии в 1803 году и просуществовал до 188I года.

-- Кильватер - голландский морской термин, который можно перевести так: "струя воды, оставляемая килем идущего судна". "Идти в кильватере" буквально означает: держаться в струе впереди идущего корабля - следовать тем же курсом. В переносном значении "в кильватере плыть, идти, следовать" - быть в сфере чьего-то влияния, придерживаться тех же взглядов, следовать путем, указанным более сильным, "ведущим" партнером.

-- Кир - победитель трех могущественнейших народов древности: Мидян, Лидиям и Вавилонян, основатель Мидо-Персидской монархии и освободитель Евреев из Вавилонского плена. Первоначально он назывался именем Аградар, имя же Кир сделалось его царским титулом, когда он занял выдающееся место в общественной жизни и деятельности. Действительно завоевания Кира простирались на з. до Егейского моря, на с. - по ту сторону Армении и на ю. - до Египта. По взятии Вавилона, он приказал возвратить Иудеев, томившихся 70 лет в плену, в их отечественную землю, и щедро снабдил их денежными средствами к возобновлению Иерусалимского храма. Кир однако же не дожил до окончания построения Иерусалимского храма. В одном из сражений с Массагетами, воинственным народом, обитавшим на южных беретах Каспийского моря по ту сторону Армении, был ранен и умер от раны. Впрочем сказания о смерти Кира различны: так, например, Ксенофонт в своей Киропедии передает, что Кир спокойно умер в своем дворце и похоронен на своей родине в Персидском городе Пасаргадах и что прах его заключался в великолепной гробнице, которую охраняли особые жрецы. На Персидский престол по смерти Кира вступил старший сын его Камбиз. Но Персы, как говорит предание, долгое время по смерти чтили память Кира, называя его своим родителем.

-- КИРАСИРЫ. Впервые кирасиры (воины тяжелой конницы) в русской армии появились в 173I году. Они имели в качестве защитного оружия кирасу и каску, а вооружение - палаш, карабин и пистолет. Предназначались для нанесения в бою решающего удара и атаковали обычно в резерв.

-- КИТЕЛЬ. Впервые китель (нем. kittel - рабочая одежда), как форменная куртка введен в русской армии в 1786 году, на флоте - в 1910 году.

-- Клаварий (букв, деньги "на гвозди" ) - деньги, выдававшиеся солдатам на починку обуви. В описываемую эпоху клаварий был просто одним из видов платы солдатам.

-- Клавдии - древнеримский патрицианский род, из которого вышел Аппий Клавдий - римский государственный деятель, цензор 312 г. до Р.Х., известный реформатор. При нем был построен первый римский водопровод и сооружена так называемая Аппиева дорога.

-- Клеарх - командующий спартанским флотом во время Пелопоннесской войны. После войны, будучи дан полководцем городу Византии против фракийцев, он присвоил себе тиранию (403 г.), забрал имущество многих богатых граждан, и т. к. он не хотел добровольно отказаться от своей власти, то был принужден к этому Спартою в битве и должен был бежать. В это именно время Кир Младший готовился к войне против Артаксеркса. Клеарх., принятый дружески Киром, набрал для него греческое наемное войско, сражался вместе с ним в битве при Кунаксе (401 г.) и вскоре потом погиб от персидского сатрапа Тиссаферна.

-- Клевета. Утверждать что -- либо, не имея возможности доказать это законным путем, означает клеветать. (П. Бомарше).

-- Клеопатра, дочь Птолемея Авлета и сестра молодого Птолемея XII, которому отец назначил ее в жены и соправительницы. Когда отец ее умер (52 г. до Р. X.), ей было 17 лет от роду. А так как брат ее был еще моложе, то за него управляли страной Ахилла (в присутствии которого позже был убит Помпей) и другие министры, и прогнали К., обвиненную в честолюбивых замыслах (в 48 г.). После смерти Помпея Цезарь помешал возгореться войне между К. и ее братом и принял на себя решение спора, постановив, что они должны править вместе. Цезарь, который тогда находился в Египте, был совершено пленен ее необыкновенной красотой. Следствием вышеупомянутого решения было объявление войны со стороны молодого Птолемея, который по воле своих министров должен был один править Египтом. Цезарь был осажден в Александрии и поставлен в весьма опасное положение. Но т. к. Птолемей пал перед Александром, то К. достигла своей цели, хотя по приказанию победоносного Цезаря она должна была вступить в брак с младшим, еще несовершеннолетним братом своим. Цезарь, запутанный в ее сети, оставался еще долее в Египте и позже велел ей прибыть в Рим (вероятно, в 45 г.), утвердил за ней обладание Египтом и признал сына Цезариона, родившегося от нее, но всем этим возбудил неудовольствие римлян, вследствие чего она после смерти Цезаря должна была бежать. Приверженцев Цезаря поддерживала она также и впоследствии. Вскоре после того она приобрела расположение Антония и пленила его своими прелестями до такой степени, что он слепо отдался ей, и она после умерщвления брата своего и сестры своей беспрепятственно управляла Египтом. Антоний прожил у нее зиму 41 г. Затем она сопровождала его в Сирию и почти не покидала его с тех пор (37 г.). Она была причиной его изнеженности и бездействия, из которого едва вывели его военные приготовления Октавиана. После битвы при Акции, в которой она участвовала с 60-ю кораблями, но из которой отплыла еще раньше решения, она старалась также привлечь к себе Октавиана, но напрасно, и избегла участи служить украшением триумфальной колесницы победителя тем, что сама убила себя, нанеся себе смертельную рану (может быть, через укушение ядовитой змеи), в 30 г.

-- Клятва - торжественное обращение к Всемогущему Богу, верному и нелицемерному Свидетелю того, что утверждается или отрицается. Клятвы у Евреев считались греховными, когда, например, произносились в пустых случаях и напрасно, когда клялись истуканами и идолами и др. В более чистые времена Иудейской истории у Евреев всякая клятва считалась священною, но в позднейшие времена Иудейские раввины уже учили, что если в какой либо клятве не произнесено имя Божие, то она совсем не обязательна, и вследствие такого неправильного понимания и лжеучения, естественно распространялись обманы и вероломство. "Что наиболее уважительно в клятве и что заставляет свято соблюдать ее, -- вопрошал Цицерон, -- это ее сила и святость, а не боязнь наказания в случае ее неисполнения..." (Л. Дюра-Лассаль).

***

А.И. Каменев

Педагогика благонравия:

Хрестоматия

- М., 2004. - 308 с.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 01/04/2010, изменен: 01/04/2010. 68k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 15 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович Верховный решитель дел по совести

Каменев Анатолий Иванович
Верховный решитель дел по совести