ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Наградить и расстрелять!

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.59*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Неожиданный исторический ракурс.

НАГРАДИТЬ И ... РАССТРЕЛЯТЬ!

  

Неожиданные исторические ракурсы

  
   Французский писатель Виктор Гюго в своем историческом романе "Девяносто третий год" поведал о происшествии, имевшем место в море, во время шторма на судне, перевозившем гвардейцев. Каронада, артиллерийское орудие, сорвалось с привязи и грозило разнести в щепки корабль и отправить на дно команду и пассажиров. Канонир, отвечавший за эту пушку, неимоверными усилиями закрепил орудие на месте и тем самым спас корабль и людей от гибели. Команда судна и все пассажиры требовали наградить смельчака, но генерал, старший на судне офицер, принял иное решение...
  
   О том, как развивались события, рассказывает нам Виктор Гюго.
  

IV

TORMENTUM BELLI [1]

  
   Одна из каронад, входящих в состав батареи, -- двадцатичетырехфунтовое орудие, -- сорвалась с це­пей.
   Не может быть на море катастрофы грознее. И не может быть бедствия ужаснее для военного судна, иду­щего полным ходом в открытое море.
   Пушка, освободившаяся от оков, в мгновение ока превращается в некоего сказочного зверя. Мертвая вещь становится чудовищем. Эта махина скользит на коле­сах, приобретая вдруг сходство с бильярдным шаром, кренится в ритм бортовой качки, ныряет в ритм качки килевой, бросается вперед, откатывается назад, замира­ет на месте и, словно подумав с минуту, вновь приходит в движение; подобно стреле, она проносится от борта к борту корабля, кружится, подкрадывается, снова убега­ет, становится на дыбы, сметает все на своем пути, кру­шит, разит, убивает, рушит. Это таран, который бьет в стену по собственной воле, к тому же -- таран чугун­ный, а стена деревянная. Это освобождает себя мате­рия, это как бы мстит человеку его извечный раб, буд­то вся злоба, что живет в "неодушевленных", как мы говорим, предметах, разом вырывается наружу; это она, слепая материя, потеряв терпение, берет невиданный реванш, и нет ничего беспощаднее, чем буйство веще­ственного мира. Эта осатаневшая глыба вдруг приоб­ретает гибкость пантеры; она тяжеловесна, как слон, проворна, как мышь, неумолима, как взмах топора, из­менчива, как морская зыбь, неожиданна, как зигзаг молнии, глуха, как могильный склеп. Весу в ней десять тысяч фунтов, а скачет она с легкостью детского мяча. Вихревое круговращение и резкие повороты под пря­мым углом. Что делать? Как с ней справиться? Буря утихнет, циклон пронесется мимо, ветер уляжется, вза­мен сломанной мачты вырастет новая, пробоину, куда хлещет вода, задраят, пламя потушат, но как обуздать этого бронзового хищника? Как к нему подступиться? Можно лаской уговорить свирепого пса, можно ошело­мить быка, усыпить удава, обратить в бегство тигра, смягчить гнев льва; но все бессильно против этого чу­довища -- против сорвавшейся с цепей пушки. Убить вы ее не можете -- она и так мертва; и в то же время она живет. Живет своей зловещей жизнью, которую ей сообщает бесконечность. Пол ей не опора, он лишь под­брасывает ее. Ее раскачивает корабль, корабль раска­чивают волны, а волны раскачивает ветер. Она убийца и в то же время игрушка в чужих руках. Она сама во власти корабля, волн, ветра, у них заимствует она свое наводящее ужас бытие. Как разъять звенья в этой це­пи? Как обуздать этот чудовищный механизм катастро­фы? Как предугадать кривую бега, повороты, резкие остановки, внезапные удары? Каждый такой удар по борту может стать причиной крушения. Как разгадать хитрости каронады? Ведь это словно выпущенный из жерла снаряд, который заупрямился, задумал что-то свое и ежесекундно меняет данное ему первоначально направление. Как же остановить то, к чему опасно при­близиться? Страшное орудие ярится, бросается напро­лом, отступает вспять, разит налево, разит направо, бе­жит, проносится мимо, путает все расчеты, сметает все препятствия, давит людей, как мух. И трагизм положе­ния усугубляется еще тем, что пол ни на минуту не остается в покое. Как вести бой на наклонной плоско­сти, которая норовит ускользнуть из-под ваших ног? Представьте, что в чреве судна заточена молния, ищущая выхода, гром, гремящий в минуту землетря­сения.
   Через секунду весь экипаж был на ногах. Виновни­ком происшествия оказался канонир, который небреж­но завинтил гайку пушечной цепи и не закрепил как следует четыре колеса; вследствие этого подушка езди­ла по раме, станок расшатался, и в конце концов брюк ослаб. Пушка неустойчиво держалась на лафете, ибо канат лопнул. В ту пору еще не вошел в употребление постоянный брюк, тормозящий откат орудия. В ставень порта ударила волна, плохо прикрепленная каронада откатилась, порвав цепь, и грозно двинулась по нижней палубе.
   Чтобы лучше представить себе это удивительное скольжение, представьте себе дождевую каплю, скаты­вающуюся по оконному стеклу.
   В ту минуту, когда лопнула цепь, все канониры на­ходились при батарее. Кучками по нескольку человек или в одиночку они выполняли ту работу, которая требуется от каждого моряка в предвидении боевой трево­ги. Повинуясь килевой качке, каронада ворвалась в тол­пу людей и первым же ударом убила четырех человек, потом, послушная боковой качке, отпрянула назад, пе­ререзала пополам пятую жертву и обила с лафета одно из орудий левого борта. Вот почему на верхней палубе Буабертло и Ла Вьевиль услышали такой отчаянный крик. Вся прислуга бросилась к трапу. Батарея сразу опустела.
   Огромное орудие осталось одно. Осталось на свобо­де. Оно стало само себе господином, а также господи­ном всего корабля. Оно могло сделать с ним все, что заблагорассудится. Экипаж "Клеймора", с улыб­кой встречавший вражеские ядра, задрожал от стра­ха. Невозможно передать ужас, охвативший все судно.
   Капитан дю Буабертло и его помощник Ла Вье­виль -- два отважных воина -- остановились на верхней ступеньке трапа и, побледнев как полотно, молча смот­рели вниз, не решаясь действовать. Вдруг кто-то, отст­ранив их резким движением локтя, спустился на бата­рейную палубу.
   Это был Мужик, тот самый пассажир, о котором они говорили за минуту до происшествия.
   Добравшись до последней ступеньки трапа, он тоже остановился.

V

VIS ET VIR [2]

  
   Пушка беспрепятственно разгуливала по нижней па­лубе. Невольно приходила на мысль ожившая колесни­ца апокалипсиса. Фонарь, раскачивавшийся под одним из бимсов, еще усугублял фантастичность этой картины головокружительной сменой света и тени. Пушка то по­падала в полосу света, вся ярко-черная, то скрывалась во мраке, тускло и белесо поблескивая оттуда, и вихре­вой бег скрадывал ее очертания.
   Каронада продолжала расправляться с кораблем. Она разбила еще четыре орудия и в двух местах повре­дила обшивку корабля, к счастью, выше ватерлинии, но при шквальном ветре в пробоины могла хлынуть вода.
   С какой-то неестественной яростью обрушивалась ка-ронада на корпус судна, тимберсы еще держались, так как изогнутое дерево обладает редкой прочностью, но даже и они начали трещать под ударами исполинской дубины, которая била во все стороны одновременно, яв­ляя собой образ удивительной вездесущности. Даже дро­бинка, которую трясут в пустой бутылке, не выписыва­ет таких нелепых и стремительных кривых, Четыре ко­леса каронады многократно прошлись по телам убитых ею людей, рассекли их на части, измололи, искромсали на десятки кусков, которые перекатывались по нижней палубе; казалось, мертвые головы вопят; ручейки крови то и дело меняли свое направление в зависимости от качки. Внутренняя обшивка корвета, поврежденная во многих местах, начинала поддаваться. Все судно сверху донизу наполнял дьявольский грохот.
   Капитан быстро обрел свое обычное хладнокровие, и по его приказанию через люк стали швырять вниз все, что могло задержать или хотя бы замедлить бешеный бег каронады, -- матрасы, койки, запасные паруса, бух­ты тросов, матросские мешки и кипы с фальшивыми ас-сигнатами, которыми были завалены все трюмы корве­та, ибо эта подлая выдумка англичан считалась допу­стимым приемом войны.
   Но какую пользу могло принести все это тряпье? Ведь никто не решался спуститься и разместить, как следова­ло, сброшенные вниз предметы! И через несколько минут вся нижняя палуба белела, словно ее усеяли мельчай­шие обрывки корпии.
   Море волновалось ровно настолько, чтобы усугубить размеры бедствия. Сильная буря пришлась бы кстасти: налетевший ураган мог бы перевернуть пушку коле­сами вверх, а тогда уже укротить ее не составило бы труда.
   Тем временем разрушения становились все серьезнее. Уже треснули и надломились мачты, которые, опираясь о киль корабля, проходят через все палубы, наподобие толстых и круглых колонн. Под судорожными ударами пушки фок-мачта дала трещину и начала поддаваться грот-мачта. Батарея пришла в полное расстройство. Де­сять орудий из тридцати выбыли из строя; с каждой ми­нутой увеличивалось число пробоин в обшивке корвета, и он дал течь.
   Старик пассажир застыл на нижней ступеньке трапа, словно каменное изваяние. Суровым взглядом следил он за разрушениями. Но не двигался с места. Каза­лось, немыслимо сделать даже шаг по батарейной па­лубе.
   Каждый поворот непокорной каронады приближал гибель судна. Еще минута, другая -- и кораблекруше­ние неминуемо.
   Нужно было или погибнуть, или не медля ни мгно­вения предотвратить катастрофу, что-то предпринять. Но что?
   Да, неутомимый боец эта пушка!
   Требовалось остановить эту обезумевшую глыбу ме­талла.
   Требовалось схватить на лету эту молнию. Требовалось обуздать этот шквал. Буабертло обратился к Ла Вьевилю:
   -- Вы верите в бога, шевалье?
Ла Вьевиль ответил:
   -- Да. Нет. Иногда верю.
   -- Во время бури?
   -- Да. И в такие вот минуты -- тоже.
   -- Вы правы, только господь бог может нас спасти, --
промолвил Буабертло.
   Все молча следили за лязгающей и гремящей каронадой.
   Волны били в борт корабля, -- на каждый удар пуш­ки море отвечало ударом. Словно два молота состяза­лись в силе.
   Вдруг на этой неприступной арене, где на свободе металась пушка, появился человек с металлическим бру­сом в руках. Это был виновник катастрофы, канонир, по­винный в небрежности, приведшей к бедствию, хозяин каронады. Сотворив зло, он решил его исправить. Зажав в одной руке ганшпуг, а в другой конец с затяжной пет­лей, он ловко соскочил через люк прямо на нижнюю палубу.
   И вот начался страшный поединок -- зрелище поисти­не титаническое: борьба пушки со своим канониром, бит­ва материи и разума, бой неодушевленного предмета с человеком.
   Человек притаился в углу, держа наготове ганшпуг и конец; прислонившись спиной к тимберсу, прочно стоя на крепких, словно стальных, ногах, смертельно бледный, трагически спокойный, словно вросший в па­лубу, он ждал.
   Он ждал, чтобы пушка пронеслась мимо него.
   Канонир знал свою каронаду, и, как ему казалось, она также должна его знать. Долгое время прожил он с нею рядом. Десятки раз вкладывал он руку ей в пасть! Пушка была зверем, но зверем ручным. И он заговорил с нею, словно подзывая собаку. "Иди, иди сюда", -- по­вторял он. Может быть, он даже любил ее.
   Казалось, он желал, чтобы она подошла к нему.
   Но подойти к нему -- значило пойти на него. И тогда он погиб. Как избежать смерти под ее колесами? Вот в чем заключалась вся трудность. Присутствующие, оце­пенев от ужаса, не спускали глаз с канонира. В груди у каждого спирало дыхание, и, быть может, только старик пассажир -- мрачный секундант ужасного поединка -- дышал ровно, как всегда.
   Его тоже могла раздавить пушка. Но он даже не поше­велился.
   Под их ногами слепая стихия сама руководила боем.
   В ту минуту, когда канонир, решив вступить в гроз­ную рукопашную схватку, бросил вызов своей каронаде, морское волнение случайно затихло, и каронада на миг остановилась, как бы в раздумье. "Поди ко мне", -- го­ворил ей человек. И пушка будто прислушивалась к его словам.
   Вдруг она ринулась на человека. Человек отпрянул и избежал удара.
   Завязалась борьба. Неслыханная борьба. Хрупкая плоть схватилась с неуязвимым металлом. Человек-укротитель пошел на стального зверя. На одной сторо­не -- сила, на другой -- душа.
   Битва происходила в полумраке. Это было как смут­ное видение, как чудо.
   Душа; как ни странно, но казалось, что у пушки то­же была своя душа; правда, душа, исполненная нена­висти и злобы. Незрячая бронза точно обладала парой глаз. И словно подстерегала человека. Можно было по­думать, что у этой махины имелись свои коварные за­мыслы. Она тоже ждала своего часа. Какое-то небыва­ло огромное чугунное насекомое было наделено сата­нинской волей. Временами этот гигантский кузнечик, подпрыгнув, задевал низкий потолок палубы, потом пря­дал на все четыре колеса -- так тигр после прыжка опускается на все четыре лапы -- и кидался в погоню за человеком. А человек, изворотливый, проворный, лов­кий, скользил ужом, стараясь избежать удара молнии. Ему удавалось уклониться от опасных встреч, но удары, предназначенные канониру, доставались кораблю, и разрушение продолжалось.
   За пушкой волочился обрывок порванной цепи. Цепь непонятным образом обмоталась вокруг винта ка­зенной части. Один конец цепи оказался закрепленным на лафете, а другой, свободный конец вращался как бе­шеный вокруг пушки, отчего прыжки ее становились еще страшнее. Винт держал этот обрывок зажатым, словно в кулаке, каждый удар тарана-пушки сопровождался ударом бича-цепи; вокруг пушки крутился неудержи­мый вихрь, будто железная плеть в медной длани. Битва от этого становилась еще опаснее.
   И все же человек боролся. Минутами не пушка на­падала на человека, а человек переходил в наступле­ние: он крался вдоль борта, держа в руке брус и конец троса, но пушка словно разгадывала его замысел и, по­чуяв засаду, ускользала. А человек неумолимо следовал за ней.
   Так не могло длиться вечно. Пушка вдруг точно ре­шила: "Довольно! Пора кончать!" -- и остановилась. Зрители поняли, что развязка близится. Каронада за­стыла на мгновение, как бы в нерешительности, и вдруг приняла жестокое решение, ибо в глазах всех она ста­ла мыслящим существом. Она вдруг бросилась на ка­нонира. Канонир ловко увернулся от удара, пропустил ее мимо себя и, смеясь, крикнул вслед: "Не вышло, ра­зиня!" В ярости пушка подбила еще одну из каронад левого борта, затем снова, как пущенная из невидимой пращи, метнулась к правому борту, но человеку вновь удалось избежать опасности. Зато рухнули под ее мощ­ным ударом еще три каронады; потом, будто слепая, не зная, на что еще решиться, она повернулась и покати­лась назад, подсекла форштевень и пробила борт в но­су корвета. Человек, ища защиты, укрылся возле трапа, в нескольких шагах от старика секунданта. Канонир дер­жал наготове свой брус. Пушка, очевидно, заметила его маневр и, даже не дав себе труда повернуться, рину­лась задом на человека, быстрая, как взмах топора. Че­ловек, прижавшийся к борту, был обречен. Все присут­ствующие испустили громкий крик.
   Но старик пассажир, стоявший до этой минуты, как каменное изваяние, вдруг бросился вперед, опередив со­перничающих в быстроте человека и металл. Он схва­тил тюк с фальшивыми ассигнатами и, пренебрегая опасностью, ловко бросил его между колес каронады.
   Это движение, которое могло стоить ему жизни, реши­ло исход битвы, даже человек, в совершенстве усвоивший все приемы, которые предписываются Дюрозелем в eго книге "Служба при судовых орудиях", и тот не мог бы действовать более точно и умело.
   Брошенный тюк сыграл роль буфера. Незаметный камешек предотвращает падение глыбы, веточка иной раз задерживает лавину. Каронаду пошатнуло. Тогда канонир, в свою очередь, воспользовался этой грозной заминкой и всадил брус между спицами одного из зад­них колес. Пушка замерла на месте.
   Она накренилась. Действуя брусом, как рычагом, человек налег всей своей тяжестью на свободный конец. Махина тяжело перевернулась, прогудев на прощание, как рухнувший с колокольни колокол, а человек, обли­ваясь потом, забросил затяжную петлю на глотку по­верженной к его ногам бездыханной бронзе.
   Все было кончено. Победителем вышел человек. Му­равей одолел мастодонта, пигмей полонил громы небес­ные.
   Солдаты и матросы захлопали в ладоши.
   Весь экипаж бросился к орудию с тросами и цепя­ми, и в мгновение ока его принайтовили.
   Канонир склонился перед пассажиром.
   -- Сударь,-- сказал он,-- вы спасли мне жизнь.
   Но старик снова замкнулся в своем невозмутимом спокойствии и ничего не ответил,

VI

НА ЧАШЕ ВЕСОВ

  
   Победил человек, но с тем же основанием можно было сказать, что победила и пушка. Правда, непосредствен­ная опасность кораблекрушения миновала, но, однако ж, корвет еще не был спасен. Вряд ли представлялось возможным исправить нанесенные повреждения. В бор­ту насчитывалось пять пробоин, при этом самая боль­шая-- в носовой части судна; из тридцати каронад два­дцать лежали на лафетах мертвой грудой металла. Да и сама укрощенная и вновь посаженная на цепь пушка тоже вышла из строя: ее подъемный винт был погнут, из-за чего стала невозможной точная наводка. Батарея теперь состояла всего из девяти действующих орудий.
   В трюм набралась вода. Необходимо было принять срочные меры для спасения корабля и пустить в ход насосы.
   Нижняя палуба, доступная теперь для осмотра, яв­ляла собой поистине плачевное зрелище. Разъяренный слон и тот не мог бы так изломать свою клетку.
   Как ни важно было для корвета пройти незамечен­ным, еще важнее было предотвратить неминуемое кру­шение. Пришлось осветить палубу, прикрепив фонари к борту.
   Пока длилась трагическая борьба, от исхода кото­рой зависела жизнь и смерть экипажа, никто не обра­щал внимания на то, что творилось в море. Тем време­нем сгустился туман, погода резко переменилась, ветер свободно играл кораблем; выйдя из-под прикрытия Джерсея и Гернсея, судно отклонилось от курса и ока­залось значительно южнее, чем следовало; теперь кор­вет находился лицом к лицу с разбушевавшейся стихией. Огромные валы лобзали зияющие раны корабля, опасная ласка! Баюкающая зыбь таила в себе опас­ность. Слабый ветер переходил в штормовой. Нахму­рившийся горизонт сулил шторма, быть может, и ура­ган. Взор различал в потемках лишь три-четыре бли­жайших гребня волн.
   Пока весь экипаж спешно исправлял наиболее серь­езные повреждения на нижней палубе, пока заделыва­ли пробоины, расставляли по местам уцелевшие орудия, старик пассажир выбрался на верхнюю палубу.
   Он стоял неподвижно, прислонившись к грот-мачте.
   Погруженный в свои думы, он не замечал движения, начавшегося на судне. Шевалье Ла Вьевиль приказал солдатам морской пехоты выстроиться в две шеренги по обе стороны грот-мачты; услышав свисток боцмана, матросы, рассыпавшиеся по реям, бросили работу и за­стыли на местах.
   Граф дю Буабертло подошел к пассажиру.
   Вслед за капитаном шагал какой-то человек в по­рванной одежде, растерянный, задыхающийся, однако вид у него был довольный.
   То был канонир, который только что весьма кстати показал себя искусным укротителем чудовищ и одолел пушку.
   Граф отдал старику в крестьянской одежде честь и произнес:
   -- Господин генерал, вот он. Канонир стоял по уставу навытяжку, опустив глаза. Граф дю Буабертло добавил:
   -- Генерал, не считаете ли вы, что командиры должны отметить чем-нибудь поступок этого человека?
   -- Считаю, -- сказал старец.
   -- Соблаговолите отдать соответствующие распоряжения, -- продолжал дю Буабертло.
   -- Отдайте сами. Ведь вы капитан.
   -- А вы генерал, -- возразил дю Буабертло. Старик бросил на канонира быстрый взгляд.
   -- Поди сюда, -- приказал он. Канонир сделал шаг вперед.
   Старик повернулся к графу дю Буабертло, снял с груди капитана крест Святого Людовика и прикрепил его к куртке канонира.
   -- Ур-ра! -- прокричали матросы. Солдаты морской пехоты взяли на караул.
   Но старый пассажир, указав пальцем на сиявшего от счастья канонира, добавил:
   -- А теперь расстрелять его.
   Радостные крики смолкли, уступив место оцепенению. Тогда среди воцарившейся мертвой тишины раздался громкий голос старика:
   -- Из-за небрежности одного человека судну грозит опасность. Кто знает, удастся ли спасти его от крушения. Быть в открытом море -- значит быть лицом к лицу с врагом. Корабль в плавании подобен армии в бою. Буря притаилась, но она есть. Море -- это засада. Смертной казни заслуживает тот, кто допустил оплошность перед лицом врага. Всякая оплошность непоправима. Мужест­во достойно вознаграждения, а небрежность достойна кары.
   Эти слова падали в тишине медленно и веско, с той неумолимой размеренностью, с которой топор удар за ударом вонзается в ствол дуба.
   И, властно взглянув на солдат, старик добавил:
   -- Выполняйте приказ.
   Человек, на лацкане куртки которого блестел крест Святого Людовика, потупил голову.
   По знаку графа дю Буабертло два матроса спусти­лись на нижнюю палубу и принесли оттуда морской са­ван; корабельный священник, который с момента прибы­тия на судно не выходил из кают-компании, где он читал молитвы, шел за ними следом; сержант вызвал из рядов двенадцать человек и построил их по шестеро в две шеренги, канонир молча стал между ними, Священник, дер­жа распятие в руке, выступил вперед и подошел к кано­ниру,
   -- Шагом марш, -- скомандовал сержант.
   Взвод медленно двинулся к носу корабля. Два матро­са, несшие саван, замыкали шествие.
   Гнетущее безмолвие воцарилось на корвете. Слыша­лись только далекие завывания бури.
   Через несколько мгновений раздался залп, блеснул во мраке огонь выстрелов, потом все смолкло, и лишь всплеск воды, принявшей труп в свое лоно, нарушил ти­шину.
  
   Послесловие
  
   Решение, принятое генералом, несмотря на господствующее мнение, что "победителей не судят", хотя и жестоко, но вполне оправдано и логично. Принимая его, он учел главное - небрежность канонира могла привести к трагическим последствиям. Потому, никакое позднее геройство не могло оправдать первопричины случившегося.
   Из этого частного случая вполне закономерно вывести и общее правило: оценивая поступки людей, надо брать во внимание главную составляющую, т.е. то, что послужило либо основой добродетели, либо - порока и проступка. При таком подходе, безусловно, возрастет степень справедливости и в наградах и в наказаниях.
  
   Примечания:
   [1] Орудие войны.
   [2] Сила и мужество
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 7.59*5  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023