ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Наука для мудрецов, уставы

"Наука для мудрецов, уставы -- для простецов"...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

КОРНИ ВРАЖДЕБНОГО ОТНОШЕНИЯ

К ВОЕННОЙ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Автор

Александр Андреевич Свечин (1878--1938) --

русский генерал-майор; выдающийся военный теоретик

(фрагменты)

Каждое поколение

нуждается в новом историческом творчестве

Планом, равно пригодным для всех, может быть только исторический материал.

Топографический план нужен нам для того, чтобы ориентироваться в нашей точке нахождения и выяснить отношение различных местных предметов к нашему пути и нашим задачам; но эта ориентировка по топографическому плану -- дело настолько простое и ясное, что может быть предоставлено на усмотрение широким массам, пользующимся планом; только в особенно трудных случаях топографический план требует дополнения, излагающего особенно важную точку зрения -- перспективные кроки.

Исторический же материал настолько разнообразен и бесконечен, и составление по нему определенного перспективного изображения представляет такие трудности, что пользование им, как планом, для широкого круга деятельности совершенно исключается.

Требуется серьезная, углубленная работа специалиста, чтобы составить по нему кроки исторической перспективы, которыми только и могут пользоваться неспециалисты по данному историческому вопросу.

Раз мы переходим от исторического материала к историческому труду, мы тем самым становимся на какой-то наблюдательный пункт.

Но было бы ошибочно думать, что если бы все историки стали бы на рельсы монизма, тем самым история была бы сведена к полному единообразию. Как для разрешения различных задач артиллерийской стрельбы необходимо пользоваться различными наблюдательными пунктами, так и историк для освещения различных проблем, сохраняя свой метод, должен каждый раз заботиться о занятии соответственной точки зрения: надо вовремя пользоваться и микроскопом, и подзорной трубой, приближаться и удаляться к предмету наблюдения, уходить в сторону, если забор преграждает нам поле зрения; иначе историк и сам не сумеет разобраться в своей задаче и, наверное, останется непонятным и неинтересным для своей аудитории.

Подвижность исторической науки, ее способность приспособиться к ответу на любые запросы составляет ее основное свойство, огромный плюс, и упреки в том, что она отличествует от точных наук, лишены содержания.

Военная история являлась цитаделью наполеоновской догмы; приемы, которыми побеждал Наполеон в начале XIX века, были провозглашены вечной, непреложной истиной, панацеей на все времена.

История являлась оплотом консерватизма в военном искусстве, ссылка на Наполеона являлась достаточной, чтобы одернуть каждого новатора; сам Мольтке-старший, поступая на практике вопреки Наполеону, наложил на себя обет теоретического безмолвия, не решаясь восстановить против себя всех многочисленных поклонников Наполеона, коими ему приходилось руководить.

Наполеон -- гений, учитель, наставник в военном искусстве начала XIX века, являлся бездушным идолом, когда в конце того же века телеграф, железные дороги, новое оружие, новая экономика и новые солдаты совершенно изменили условия, в которых приходилось осуществлять военное искусство.

Техника второй половины XIX века фактически создала новое Ватерлоо для наполеоновской системы побеждать, но "старая гвардия" военной идеологии не сдавалась; как раз в эпоху, когда преклонение пред этой системой обращалось в чистейшее идолопоклонство, шла особенно напряженная работа по исследованиям походов Наполеона, на выводах из исторических трудов по Наполеону строилось изучение оперативного искусства и тактики; в философии исторической школы, провозглашавшей, что все -- частный случай, и отрицавшей обобщения и противопоставление эпох, отвергавшей эволюцию, наполеоновская школа черпала доводы для борьбы с передовой военной мыслью. Наполеоновская система философски оправдывалась утверждением, что вообще всякая система -- научное злоупотребление, а частные случаи все хороши, хотя бы и поросли мхом.

Конечно, было бы разумнее вырвать оружие истории из рук консерваторов, чем дискредитировать его; вместо цензурного изгнания Наполеона из школы было бы разумнее осветить его в исторической перспективе как пройденную уже военным искусством ступень развития, понимание которой помогает нам разобраться в последующих, современных нам стадиях развития военного искусства; но консерватизм в истории пустил такие глубокие корни, военные историки были столь твердолобыми, так прочно окопались на своих застывших позициях, что эта задача казалась не по плечу ни Левалю, ни Шлихтингу.

Они стали врагами военной истории потому, что в военной истории XIX века не явилось Маркса, который своим "Капиталом" мог бы дать бой на исторической почве и сумел бы провести грань между различными эпохами.

Корень ошибок Леваля и Шлихтинга заключается в том, что нельзя отрицать направленное против нас оружие, а нужно им овладеть.

Враждебное отношение к истории этих крупных военных мыслителей остановило их на полпути и помешало им раскрыть полностью характер современной войны.

Но вина здесь не столько их, сколько твердокаменных представителей исторической школы.

0x01 graphic

Аллегория истории, 1892 г.

Художник Николаос Гизис.

Военная история осталась скомпрометированной

в глазах нашего поколения.

Негодование против военной истории поддерживается теперь не столько по мотивам Шлихтинга и Леваля, как вследствие новой позиции, занятой историками в результате мировой войны, безжалостно разбившей уцелевшие черепки наполеоновской идеологии.

Современный военный историк вырождается в обывателя под зонтиком, он держит идеологический нейтралитет, он не вмешивается в оперативные, тактические, стратегические споры, он игнорирует материальные условия имевших место операций и не говорит ничего ни уму, ни сердцу своей аудитории.

Из современных военных историков можно было бы создать общество ревнителей архивной работы, или общество любителей древностей; пусть эти древности -- реликвии гражданской войны -- не насчитывают еще и десятка лет своего бытия; современный военный историк и по отношению к гражданской войне берет на себя роль кладбищенского сторожа.

Вместо того, чтобы являться ареной самой горячей борьбы за толкование путей, которыми мы должны следовать в военном искусстве, военная история становится местом упокоения.

Тираж погашения, а не идейные вожди поколения командиров...

Каждый историк, чтобы разрешить падающие на него задачи, должен использовать два источника: первым из них является форум, идеологический базар; историк должен потолкаться в давке молодого поколения, подслушать его вопросы, подсмотреть его жизнь, остановить свое внимание на стоящих перед ним задачах, ознакомиться с его научным и литературным лепетом.

Только на этом базаре научной суеты историк может составить себе представление, какие вопросы он должен себе поставить, какие стороны многогранного исторического прошлого он должен осветить, какова должна быть программа его труда, что важно и что не важно, какой материал в настоящую эпоху имеет историческое значение и какой материал в настоящее время представляет мертвый балласт, какие темы найдут широкий отклик и на какие темы современное мышление отказывается вибрировать.

И только вторым источником являются письменные и материальные памятники старины.

Понимание архивов, успешная раскопка их немыслимы без понимания аудитории, без понимания вопросов, около которых стратеги и тактики ломали свои копья.

Задача историка -- заставить памятники прошлого отвечать на вопросы современности.

Это единственное средство сжать исторические фолианты, найти им читателей, сделать историческую работу рентабельной не только для издателей, но и для поколения, для государства в целом.

Сейчас военные историки (за малым исключением) не выходят на форум военной мысли, и их работа основана на началах благотворительности.

Это -- род убыточного, но обязательного ассортимента; а отсюда морщатся составители учебных планов, предоставляя учебные часы военным историкам, морщатся издатели, когда им навязывают военно-исторические труды, морщится редактор толстого журнала, морщится слушатель и читатель...

Историческое производство на обязательности ассортимента далеко не уйдет.

0x01 graphic

Верстовой столб Екатерининского времени.

С древней гравюры.

Историк -- вождь поколения

Между тем, надо констатировать, что многих на историческую работу толкает как раз полное отсутствие интереса к современности.

История является подчас средством уйти целиком в прошлое.

Это явление могло быть подчеркнуто нашей революцией, но оно вызвано не ею.

Историк становится музейным деятелем, уходя весь в давно минувшую эпоху. Музейный деятель, архивный работник имеют право быть влюбленными в каждый завиток древности, исключать из своего поля зрения все то, что не касается эпохи, по которой они специализировались.

Мы же от историка требуем смелую, свежую и непосредственно касающуюся нас мысль, даже если дело идет о древней Греции и Риме.

Типичную картину вырождения в музейного деятеля представлял, например, начальник штаба 2-й прусской армии в 1870г. генерал Штилле.

В ближайшие помощники командарма-2, принца Фридриха-Карла, Штилле попал вследствие имевшейся у него репутации образованнейшего человека в прусском генеральном штабе. Эта репутация основывалась на том, что Штилле был величайшим знатоком эпохи Фридриха Великого. Штилле объездил все фридриховские поля сражений и изучил их малейшие детали; он знал назубок все фридриховские уставы и инструкции и мог с успехом провести сложное учение с фридриховским батальоном.

Он изучил весь строй мыслей Фридриха Великого и мог уверенно сказать, какое решение принял бы Фридрих Великий в том или другом случае.

Он мог, на фридриховском ломаном немецком языке XVIII столетия высказать сентенцию в духе Фридриха Великого по поводу любого события.

Чем не образованный военный?

Однако, историческая работа Штилле не только не помогла ему понять современность, но положительно повертывала его спиной к современной ему эпохе.

Все, что было после Фридриха, презиралось и игнорировалось Штилле, как нечто не достойное внимания.

В его мозгу, занятом эпохой Фридриха, не оставалось ни малейшего местечка для того, чтобы уделить внимание поучениям Мольтке; современные уставы, длина современных походных колонн, организация современного тыла являлись слишком прозаическими объектами для ученого исследователя Фридриха.

Результаты его полководческой деятельности, конечно, были самые печальные.

14 августа 1870 г. французская армия Базена дралась на правом берегу р. Мозель, впереди крепости Мец. А 16 августа, по предложениям Штилле, отступление ее уже продвинулось на один переход от Меца назад. С такой быстротой промелькнуть через мосты на р. Мозель и через крепость могла бы маленькая армия Фридриха Великого; но двухсоттысячная армия эпохи 1870 г., с разросшимся тылом, представлявшая кишку, которая на одной дороге вытянулась бы на две сотни километров, конечно, с такой быстротой исчезнуть по одному шоссе на Верден не могла.

В результате -- ошибочный приказ для марша 2-й армии на 16 августа, едва не повлекший катастрофу для двух прусских корпусов под Марс-ла-Туром. Мольтке был вынужден оставить штаб 2-й армии руководить блокадой Меца, а для маневренных операций, которые привели к Седану, сформировал новое армейское управление -- кронпринца Саксонского и позаботился о том, чтобы в нем отсутствовали ученые-специалисты по XVIII веку...

Образ Штилле в моих глазах не смешон, а ужасен.

Для скольких русских генералов он является образцом!

Дух его господствовал и в старых русских военно-исторических журналах, и в старых русских военно-исторических обществах и кружках.

Старый русский генерал на склоне лет являлся брюзгой по отношению к реальной жизни, писал мемуары или углублялся в историю в духе Штилле.

История может быть не только могучим орудием для пробуждения и углубления нашего сознания, но и опиумом, вызывающим преждевременную его дряхлость, рвущим нити с настоящим, переносящим нас из мира реальностей в мир теней и похороненных интересов и идей, вызывающим антикварное отвращение к непоросшим мхом вопросам.

И особенную опасность представляет это извращение истории, когда оно облекается в роскошные литературные формы. Тацит всегда являлся образцом красноречия.

Горе, если уроки военной истории будут представлять только уроки красноречия!

0x01 graphic

Памятник в Рыбацкой слободе, близ Петербурга, поставленный Екатериною II в память того, что в войну со Швецией, в 1789 г., жители этой слободы добровольно поставили по одному рекруту с четырех человек.

Война - это продолжение политики

Как можно изучать военную историю особо, вне круга сложно переплетающихся политических интересов, политических сил и политических событий, если каждая военная операция, каждое боевое решение представляют реакцию на какое-то политическое воздействие?

Какая цена "стратегическим" очеркам, игнорирующим сложный и глубокий ход политических событий войны?

Что стоит надуманная военным историком причинная связь между военными событиями, если корни всех важнейших военных решений лежат вне досягаемости исследовательской деятельности военного историка, в той, частью глухой, а частью явной политической борьбе, которую представляет война в целом.

Военные историки нарушают основной завет Клаузевица и обращают свои труды в посмешище для каждого, углубившегося в политическую историю данной войны.

Своими объяснениями, с "исключительно военной точки зрения", они попадают пальцем в небо.

Понятно скептическое отношение к военно-историческим трудам со стороны гражданских историков, высказывающих ныне сомнения в возможности и разумности существования такой научной дисциплины, как военная история.

Подготовка к войне -- касается ли это боевой подготовки роты или подготовки всего государства, базируется на наших представлениях о минувших войнах; мы вкладываем известные поправки за эволюцию военного искусства в течение периода времени, отделяющего нас от минувшего исторического опыта, но в основном мы руководимся им.

Аллегория на издание Екатерининского "Наказа''

С гравюры Шоффара.

Природа всего военного знания -- историческая.

Иногда нам кажется, что наши уставы, изучаемые нами методы оперативной и тактической работы представляют продукт самостоятельного рационального творчества.

Эта иллюзия особенно усиливается, если последнее идет не самостоятельным путем, а складывается и компилируется из учения того, что делается в иностранных армиях.

Чем менее основательна и авторитетна историческая работа, ведущаяся в рядах армии, тем более робко выступает оригинальная мысль и тем шире приходится становиться на путь подражаний и заимствований.

Полный отказ от исторического мышления знаменовал бы, в наш век быстрой эволюции, необходимость "призыва варягов", т.е. развитие переводной военной литературы.

Игнорируя историческую работу и развитие оригинальных военно-исторических трудов, мы пошли бы в ученье "французику из Бордо".

Последний, надсаживая грудь, будет давать толкование военного искусства, вытекающее из французских условий подготовки, и, главное, будет освещать нам путь необходимых преобразований в организации, оперативном искусстве и тактике с большим опозданием.

Отказ от самостоятельного обсуждения исторического опыта непременно ведет к хвостизму -- к повторению, с обязательным запозданием, того, что делают наши враги и соперники.

Соревнование, основанное на методах хвостизма, ни в политике, ни в экономике, ни тем более в военном искусстве не может привести к успеху.

Самостоятельный путь, хотя бы усеянный ошибками, предпочтительнее.

Очень любопытен был бы очерк хвостизма в подготовке старой русской армии.

Драгомирову удалось, на основании опыта турецкой войны, провести в восьмидесятых годах вопрос об организации тяжелой полевой артиллерии, в виде шестидюймовых полевых мортир.

Но пока тяжелая полевая артиллерия оставалась продуктом русского исторического мышления, развитие ее подвигалось кустарными методами: вооружили немного батарей первым неудачным образцом и на том покончили. Дальнейших забот о качестве и количестве не прилагалось.

Немцы взялись за тот же вопрос, на основании нашего плевненского опыта, значительно позднее; несмотря на то, что плевненский опыт отозвался на наших боках весьма чувствительно, немцы на него к началу ХХ века реагировали гораздо энергичнее.

В 1905 году тяжелые орудия дебютировали в полевых сражениях.

Казалось бы, нам, испытавшим на себе огонь тяжелых пушек и невозможность с нашими полевыми орудиями подготовить атаку японских укрепленных позиций, и книги были в руки, чтобы дать ответ на вопросы о значении тяжелой полевой артиллерии, о качествах, которым она должна удовлетворять, о размахе, которых надо дать формированиям тяжелой артиллерии.

Что же мы видим?

Мы не доверяли своей способности к суждению и выжидали реакции германской военной мысли на опыт Мукденского сражения.

Только когда немцы объяснили, что японские тяжелые пушки, хотя огонь их не имел достаточных материальных результатов, все же произвели значительное моральное впечатление; что недостаточный материальный эффект огня японской тяжелой артиллерии объясняется устарелостью японских орудий и отсутствием организации их в хорошо сплоченные и обученные полевые части; что опыт Мукдена ни в какой степени не колеблет взятой в Германии линии на максимальное усиление полевой тяжелой артиллерии, -- только заимствовав все эти опорные точки мышления, мы становимся на путь перехода от кустарничества к серьезной работе над тяжелой полевой артиллерией.

Правда, мы не ошиблись в направлении наших мероприятий; но мы решительно ошиблись в сроках их осуществления.

Избрав себе позицию в хвосте за Германией, мы не могли не запоздать.

Наивный читатель может быть подумает, что я уклонился от темы, что я привел пример, относящийся к области тактики или организации, но не к области военной истории!

Действительно, прямо поразительно, как всякий живой, важный вопрос выскакивает у нас сейчас же из рамок военной истории и свивает свое гнездышко под крылышком какой-либо другой дисциплины или даже делопроизводства.

0x01 graphic

Памятник Екатерины II в Петербурге.

С фотографии (гравюра Севрякова).

Историческая работа сосредоточивается

не только в кафедре военной истории

Тактик, артиллерист, организатор -- все они по-своему ведут историческую работу, припоминают и восстанавливают факты прошлого и дают им оценку.

Всякое тактическое указание имеет глубокие исторические корни, и хорош был бы тактик, который бы стал ждать, чтобы наша военная история разжевала и поднесла ему опыт минувшего.

Каждый в армии, продумывающий вопросы подготовки историческую работу, примеривает свои мысли к опыту прошлого, переваривает подчас крупный исторический материал; от "присяжного" историка работа его иногда отличается только тем, что он, в виде штата или инструкции, преподносит нам только вывод, оставляя историческое изложение про себя как подготовительную стадию работы. И если эта историческая работа не всегда проделывается, если подчас выводы прыгают с потолка, то тем хуже для них...

Обидно, что нет связи между работой "присяжных" военных историков и этими историческими выводами, составляющими будни подготовки к войне.

-- Почему эти работники совершенно не заинтересованы в нашем военно-историческом творчестве?

-- Почему, если поставить любую оперативную тему -- хотя бы о размахе современной операции, -- оперативный работник не найдет в наших военно-исторических трудах никаких ответов на интересующие его вопросы и окажется вынужденным производить самостоятельные исследования, чтобы установить статистику размера переходов, статистику отрыва от головных станций железных дорог, чтобы установить условия материального обеспечения операции?

В этом отсутствии в наших военно-исторических трудах необходимого нам содержания, в необходимости самостоятельных поисков в архивах не-присяжных историков заключается самая сокрушительная критика работы "исторических спецов".

По поводу моей книги "Стратегия" мне было сделано лестное замечание, что я "обокрал" историю. Но почему не только мне, но и ряду практических работников приходится каждый раз обкрадывать историю, а не исторические труды?

Не потому ли, что как гласит французская пословица, и король теряет все свои права там, где взять нечего...

Что такое устав?

Это военная история и построенное на ней рассуждение; только все изложение фактов и критики их опущено, и в уставе дается, в императивной форме, лишь вывод из них.

Что представляет хорошо написанный устав?

Это такой устав, при чтении каждого параграфа которого рождается в мозгу представление об известных военно-исторических событиях, вдохновивших этот параграф.

Параграфы устава, не поддающиеся военно-историческому толкованию, могут быть только надуманы, представлять плод фантазии и, конечно, без них устав, в большинстве случаев, ничего не потерял бы.

Наше замечание сохранит полную силу, если мы припомним, что военная история охватывает не только период самых военных действий, но период подготовки к ним, распространяющийся и на весь период мира.

И военная история следит не только за эволюцией военного искусства и техники в периоды войн, но и в периоды мира.

Может быть не менее интересной, чем военная история 1918-1920 гг., явилась бы военная история Красной армии в 1921-1927 гг.: ведь часы военной истории не остановились в момент изгнания Врангеля из Крыма; мы слишком легко упускаем это из виду.

В чем, после первого ознакомления с боевым уставом, должна заключаться наша работа по усвоению и углублению его понимания?

Конечно, она не может состоять в том, чтобы зазубривать его наизусть или дополнять, или детализировать указания устава. Последнее следовало бы строжайше воспретить.

Сейчас эта работа идет по преимуществу в русле натаскивания на практическое применение указаний устава: занятие, несомненно, полезное, в особенности, если характер будущей войны окажется близким к тому, который имелся в виду творцами уставов.

Но другой путь овладения уставом заключается в расшифровке той военно-исторической действительности, которую имеет в виду каждый параграф устава, в раскрытии того конкретного материала, который привел к заключающемуся в уставе выводу. В бою, под неприятельской шрапнелью и пулеметами, сохраняют силу только те уставные положения, которые восприняты не только по форме, а по духу.

Устав становится моим, когда его требования делаются прозрачно ясными мне.

Отсюда понятна необходимость двух линий военно-исторической работы:

-- первая -- творческая, исследовательская работа, зашифровывающая свои выводы в виде параграфов уставов, декретов, инструкций, штатов;

-- другая линия военно-исторической работы -- толкующая, объясняющая, расшифровывающая, конкретизирующая на военно-историческом материале эти требования.

Военно-историческая работа нужна и строителям, и наставникам Красной армии, чтобы создать разумные основания подготовки ее к войне, и нужна молодым командирам, чтобы понять своих наставников, понять предъявляемые им требования.

У нас, к сожалению, отсутствует вовсе тип военно-исторических трудов, раньше широко распространявшихся в Германии, -- военно-исторических толковников к уставу, своего рода военно-исторических объяснительных к ним записок.

Не оригинальный и не вытекавший непосредственно из обсуждения военно-исторического опыта характер русских уставов, впрочем, представлял для последних работ существенное препятствие.

Обе линии военно-исторической работы, как ни различны они по своему характеру, должны связываться в одно целое ярким практическим устремлением.

-- Создать разумную практику или популяризировать эти практические требования -- великая цель, которую должна ставить себе военно-историческая работа. Наши труды по военной истории всегда витали в облаках; патентованная наука смотрела не без презрения на узкий практицизм уставов.

-- Наука для мудрецов, уставы -- для простецов.

От этого разрыва военно-исторические труды может быть страдали еще больше, чем уставы. Они не давали практического резюме, вывода, они оставались бесплодными для практики, и потому лишними и ненужными.

Мне представляется, что возможно написать такую историю военного искусства новейших войн, из каждой главы которой, само собой, как вывод, выливались бы один или несколько параграфов оперативного устава; и возможно написать такой оперативный устав, каждый параграф которого представлял бы вывод из не приведенной в уставе главы, посвященной одной из последних войн.

И я ясно ощущаю исполнимость такого желания...

Война и революция. - 1927. - N 4.

0x01 graphic

Александр Андреевич Свечин (1878--1938)

-- Окончил Николаевскую Академию Генерального штаба в 1903 г. по I разряду, причислен к Генеральному штабу.

-- Участник Русско-японской и Первой мировой войн.

-- Последнее воинское звание в царской армии -- генерал-майор (1916 г.).

-- С марта 1918 года перешел на сторону большевиков.

-- Председатель Революционного военного совета республики Лев Троцкий, наслышанный о склонности Свечина к научной работе и желающий устранить конфликт, назначил его преподавателем Академии Генерального штаба РККА.

-- С октября 1918 г. Свечин работает в Академии Генштаба (с 1921 г. -- Военная академия РККА), занимает пост главного руководителя военных академий РККА по истории военного искусства и по стратегии. Здесь полностью развернулся его талант военного педагога и писателя.

-- Арестовывался в 1930 г. по делу "Национального центра", но был отпущен.

-- Повторно арестован в феврале 1931 г. по делу "Весна" и осужден в июле на 5 лет лагерей.

-- Однако уже в феврале 1932 г. был освобожден и вернулся на службу в РККА: сначала в Разведывательном управлении Генерального штаба, затем -- во вновь образованной в 1936 г. Академии Генерального штаба РККА. Последнее воинское звание в РККА -- комдив.

-- Последний арест последовал 30 декабря 1937 г.

-- В ходе следствия Свечин ни в чём не сознался и никого не оговорил.

-- Подписан к репрессии по первой категории (расстрел) в списке "Москва-центр" от 26 июля 1938 г. на 139 чел. по обвинению в участии в контрреволюционной организации, подготовке террористов.

-- Расстрелян и похоронен на "Коммунарке" (Московская область) 29 июля 1938 г.

-- Реабилитирован 8 сентября 1956 г.

-- В качестве персонажа выведен под своим именем Александром Солженицыным в романе-эпопее "Красное колесо".

0x01 graphic

Охота на волка. 1873.

Художник Петр Петрович Соколов (1821-1899)

300

Память о боевых заслугах.

Весьма большое и полное развитие имело у Скобелева вселение в людях уверенности путем восстановления в памяти их прежних боевых подвигов. Действительно, мы видели, что перед каждым боем и новым предприятием он обращался к войскам со словами или в приказе. Кавказским казакам он не раз говорил о славе их дедов и отцов в борьбе с горцами. Частям 16-й дивизии, пользуясь ее участием в защите Севастополя и присутствием в рядах полков нескольких офицеров, участников этой геройской эпопеи, он говорил о Севастополе, а затем и о славных для полков 1-й бригады днях 30-го и 31-го августа. Иногда, играя на этой струне сердца войск, он возбуждал и соревнование, как, например, в Балканах, когда войскам было сообщено, что отряд генерала Гурко перевалил уже через горы. И в Ахал-Теке мы видим, что, при всяком удобном случае, после каждого молебствия перед началом дела, начальник отряда, обходя ряды, напоминал людям прежде боевые подвиги их частей.

С. Гершельман.

Нравственный элемент в руках М.Д. Скобелева. - Гродно, 1902.

0x01 graphic

Наказание охотника, картина Паулюса Поттера, около 1647 г.

301

Память о войне.

Во времена мира не забывай о войне. Во времена порядка не забывай о смуте. Когда в Поднебесной спокойствие, нельзя забывать об оружии. Нужно в собственном сердце воспитывать гражданские доблести, а вовне совершенствовать вооружение. Во все времена года напоминай о военных делах, дабы показать, что в государстве не забывают о войне. Кто не забывает о войне, обучает народ военному делу. Правило гласит: "Даже если в Поднебесной спокойствие, забыть о войне - значит обречь себя на гибель".

Сунь-цзы.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 02/04/2014, изменен: 02/04/2014. 37k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 10 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Каменев Анатолий Иванович "Наука для мудрецов, уставы - для простецов"...

Каменев Анатолий Иванович
"Наука для мудрецов, уставы - для простецов"...