ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Недуг поразил тот класс, который был мозгом и волей страны"...

"Недуг поразил тот класс, который был мозгом и волей страны,

которые полтора века, вместе со своим дворянским государством, строил судьбу России".

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО

Мысли на будущее ...

0x01 graphic

"Благословение Господне на вас"

Семья Александра III перед Христом.

Художник И.К.Макаров

Революция идет

(А.К. - фрагменты из истории на будущее)

Г.П. Федотов

Ничто так не вредит созидательной работе будущего, как закоренелость в старых грехах, выражающаяся в постоянных попытках идеализации России вчерашнего дня.

Все это хилые потуги пересудов уже свершившегося Божия суда.

Если для русской молодежи в России основной задачей является введение в наследство бессмертной культуры старой России, восстановление надорванной связи поколений, то здесь, за рубежом, это же восстановление связи достижимо лишь путем отречения от тленного и мертвого в прошлой культуре.

Лишь совершивши эту суровую работу - прежде в самом себе - можно надеяться выйти небесполезными работником в трудовую мастерскую новой России.

Когда зашаталась Империя?

Две силы держали и строили русскую Империю: одна пассивная - неисчерпаемая выносливость и верность народных масс, другая активная - военное мужество и государственное сознание дворянства.

Теперь всякому ясно, до какой степени эти силы были чужды друг другу.

Со временем европеизации высших слоев русского общества дворянство видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев.

Было бы преувеличением говорить о взаимной ненависти, но можно говорить о презрении, рождающемся из непонимания.

Отдельные примеры патриархальных отношений к крестьянам в иных помещичьих семьях, сохранивших православный быт, не опровергают основного факта. Он засвидетельствован Пушкиным для дней Екатерины, Толстым для Двенадцатого года и середины прошлого столетия.

-- Единственной скрепой нации была идея царя - религиозная для одних, национальная для других.

Нетрудно видеть, что дворянская империя и мужицкое царство - совершенно разные идеи.

Монархизм русского дворянства, наследственный, кровный, даже религиозно окрашенный, был очень близок легитимизму французского дворянства или прусского юнкерства.

В основе его лежала идея рыцарской верности государю-сеньору, верности данной присяге, своему, дворянскому слову. Эта личная, почти феодальная связь углублялась патриотическим сознанием, видевшем в государстве средоточение национальной жизни, воплощение отечества.

Идея национального служения государю была привита нам с Петра.

Идея дворянской, личной верности выковывалась в изменнических гвардейских переворотах ХVIII века.

В век Екатерины дворянское монархическое чувство сложилось окончательно и в существенных чертах своих жило до революции. Дворянство наше могло обожать государя, но не позволяло унижать себя.

Оно уже не могло кланяться царю в ноги, как его предки в старой Москве, или лезть под стол в местнических спорах. Оно восприняло западные начала личной чести и личной верности, хотя и в сословно-корпоративных формах.

Народ относился к царю религиозно.

Царь не был для него живой личностью или политической идеей.

Он был помазанником Божиим, земным Богом, носителем божественной силы и правды. По отношению к нему не могло быть и речи о каком-либо своем праве или своей чести.

Перед царем, как перед Богом, нет унижения.

Пытаясь свести царя на землю, очеловечить его в своем воображении, народ пользовался образом сказки. Царь Берендей, царь Додон приобретал то бармы и венец московского государя, то ленту через плечо и аксельбанты. Что касается до государственного смысла Империи, то он едва ли доходил до народного сознания. Он не представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и конкретны для него в Московском царстве. Выветривание государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах за два века Империи.

Россия такова, какой ее хочет царь.

Это было подчинение по доверию, а не по убеждению, что не мешало ему быть безусловным и неограниченным. "Поляк ли бунтует" или "наш батюшка велел взять дань с китайцев чаем", народ готов лить свою кровь, не считая, не спрашивая объяснений.

Но он льет ее "за веру и царя".

Отечество здесь на последнем месте.

Для дворянства оно на первом. У него и народа в обиходе даже разные имена для верховного носителя власти. Одни называют его государем, другие - царем. "Государь " - "prince", "seigneur". Это старое московское слово переводимо на иностранные языки. "Царь" - непереводимо, ибо мистически связано с русской религиозной идеей.

Соединение мужицкого царя с дворянским государем создавало из петербургской императорской власти абсолютизм, небывалый в истории. Неограниченный государь Западной Европы на самом деле был ограничен личными и корпоративными правами, еще более - правовым чувством аристократии.

Московский царь (как все деспоты Востока) был ограничен религиозными верованиями и бытовым укладом народной жизни. Петербургские самодержцы могли, опираясь на народ, подавлять дворянство и, опираясь на дворянство, разрушать быт, осквернять нравственное чувство народа.

Религиозная концепция власти, в связи с невидимостью, нереальностью для народа ее носителей, сообщала им полную неуязвимость.

Вся ненависть за поругание национальной правды направлялась на господ, на министров, останавливаясь у порога даже Екатерининского дворца.

Если на практике императорская власть обнаруживала большую мягкость сравнительно со своими юридическими возможностями,- то это потому, что по своему воспитанию и культуре, государь был первым дворянином Империи и должен был разделять европейские понятия о приличиях и благовоспитанности, свойственные своему классу.

Однако значение народной почвы самодержавия сказывалось всякий раз, когда дворянство пыталось, или только мечтало, перевести свои бытовые и гражданские привилегии на язык политический.

Против дворянского конституализма царь всегда мог апеллировать к народу.

-- Народ, по первому слову, готов был растерзать царских недругов, в которых видел и своих вековых насильников.

В этой обстановке, при двойственности самой природы императорской власти, становится понятным ее органическая неспособность к самоограничению.

Конституция в России была величайшей утопией.

В оболочке петербургской Империи Московское царство было, выражаясь термином Шпенглера, "псевдоморфозой". Раскрытие ее приводило само по себе к крушению построенного на ней здания государственности.

-- Другими словами, русская государственность могла,- следовательно, должна была,- погибнуть от просвещения.

В просвещении был весь смысл Империи как новой формы власти.

Рождение Империи в муках петровской революции предопределило ее идею властного и насильственного насаждения западной культуры на Руси.

Без опасной прививки чужой культуры, и при этом в героических дозах, старая московская государственность стояла перед неизбежной гибелью.

Речь шла, прежде всего, о технике и формах народного хозяйства.

Но разве мыслима техника без науки, а новые формы хозяйства без новых хозяйствующих классов?

Восемнадцатый век шел без раздумья и колебаний по европейской дорожке. (Только с новыми хозяйствующими классами дело обстояло слабо).

Социальная пугачевщина, с одной стороны, и политический либерализм Новикова и Радищева, с другой, отмечают конец просвещенного абсолютизма в России.

Отныне и до конца Империя, за исключением немногих лет, стоит на противоестественной для нее - но не удивительной для последних поколений -позиции охранения.

То, что охраняется - не вековые основы народной жизни, а известный этап их разрушения.

В консервативный догмат возводится выдохшийся, мумифицированный остов петровской революции. В этом вечная слабость русского консерватизма - его подлинная беспочвенность.

Консерватизм прекрасно понимал лишь одно: опасность просвещения для крепости Империи.

-- Трудно даже сказать, какое просвещение было опаснее: православно-патриархальное славянофилов или космополитическое и безбожное западников.

И то и другое разоблачало основную ложь, поддерживающую всю систему,- ложь, которую можно было бы наглядно выразить так: московский православный царь в мундире гвардейского офицера или петербургский гвардейский офицер, мечтающий быть московским царем.

0x01 graphic

"Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского.", 1895.

Богданов-Бельский Николай Петрович

Для всякого проницательного политика было ясно: когда сознание этого противоречия проникнет в тугие мужицкие головы, рухнет все здание величайшей в мире Империи, построенной на искусно прикрываемой лжи.

Другими словами, задача власти, как справедливо формулировали ее Леонтьев и Победоносцев, - затормозить Россию, ее заживо гниющее тело, оттянуть, елико возможно, неизбежный процесс разложения и смерти.

Но задолго до того, как раскрытие основной лжи расшатало крестьянский устой Империи, зашаталось дворянство.

Народ был еще как мягкая глина в руках ваятелей, а творчество ваятелей уже иссякло.

В военном и государственном отношениях Россия достигла своего зенита при Екатерине, в культурное - при Александре, Потемкин, Суворов, Пушкин, Захаров означают предельные вершины русской славы.

Большего не могла дать дворянская Россия.

Культурный расцвет запоздал вполне нормально на одно поколение.

Но если остановиться на военной истории александровского времени, то сквозь блеск его всемирных триумфов нетрудно видеть, что подвиги его сынов уступают орлам Екатерины.

Слишком ясно, что не военный перевес обеспечил победу над Наполеоном. Государственные люди и полководцы екатерининской эпохи казались титанами для современников Александра.

О новом поколении достаточно сказать, что оно ничего не упустило из старых лавром.

Если окинуть взглядом войны, которые Россия вела в ХIХ и ХХ столетиях, то линия упадка обозначится с поразительной четкостью.

После турецкой войны I827-I830 годов Россия уже не знает побед.

Все серьезные столкновения неизменно оканчиваются для нее катастрофой.

Даже турецкая война I877-I787 годов по своим жертвам и ничтожности политических результатов воспринималась современниками как поражение. Эта военная слабость маскировалась непрерывным ростом Империи.

В ХIХ веке приобретается Кавказ, Туркестан, перед катастрофой I904 года - Манчжурия. Перед самой гибелью Империи она утверждается в Монголии и северной Персии. Экспансия идет, не встречая серьезного сопротивления.

"Дряхлый Восток" не противник и ослабленной России.

Да и слишком велик накопленный за полтысячелетия капитал, чтобы промотать его за одно-два поколения. Сила инерции, присущая самой массе исполинского тела России, замедляет упадок.

Откуда эта неизбежность военных неудач России?

Ее живая сила - "святая серая скотинка" генерала Драгомирова - сохраняет почти до конца пассивный героизм, совершенно беспримерный.

Севастополь, Плевна тому свидетели.

Только в Манчжурии впервые дала трещину солдатская верность.

Откуда же поражения?

Говорят о технической отсталости, о злоупотреблениях в организации армии (интендантство!).

Все это верно.

Но почему же в век Петра, Екатерины, даже в веке Александра русская армия не страдала от технической отсталости?

-- Титанические усилия Петра и прогрессивная инерция его преемников завалили на время техническую пропасть между Россией и Западом. Недостаток технических средств заменялся избытком количеством и качеством живой силы.

Сама Европа в ХVII веке жила спокойным темпом промышленной работы; весь ХIХ и начало ХХ - непрерывная хозяйственно-техническая революция.

Чтобы сохранить дистанцию, от России требовалось непрерывное и нечеловеческое напряжение. Достаточно сопоставить идиллию николаевско-гоголевской России с промышленной горячкой не только Англии 30-40 -х годов, но и Франции июльской монархии, чтобы получить головокружение от развертывающейся пропасти.

Результатом был Севастополь.

Проблема технической отсталости России сводится к двум основным: слабости западного просвещения, отмериваемого с оглаской и с оглядкой чайными ложками, и слабости торгово-промышленного класса, оттесняемого всюду дворянством.

-- Первая возвращает нас к основному пороку власти, вторая - к истории правящего класса.

К этим двум источникам приводит нас и другой урок Крымской войны.

Они вскрывает не одну отсталость, но и нечто худшее: коррупцию "тыла".

Здесь дала трещину созданная Сперанским бюрократия.

Бюрократия была, с одной стороны, формой самодержавной власти, с другой, по личному составу, "инобытием" того же русского дворянства.

К дворянству надлежит обратить и первый вопрос об ответственности.

До Александра II из числа сил, работавших по разложению Империи, должна быть исключена революционная интеллигенция, по известной причине: она еще не существовала.

Без нее происходило разложение николаевской России.

Из всех классов русского общества только одно дворянство явилось носителем государственной идеи и государственной власти. Ни в одном из других классов, живших еще в старом московском быту, мы не видим симптомов разложения.

Недуг поразил, прежде всего, тот класс, который и был мозгом и волей страны, которые полтора века, вместе со своим дворянским государством, строил судьбу России.

История русского дворянства еще не написана.

Может ли она быть написана когда-нибудь удовлетворительно?

Живая семейная память самых старых русских фамилий не восходит дальше ХVIII века.

Петровская реформа, как мокрой губкой, стерла родовые воспоминания. Кажется, вместе с европейской одеждой русский дворянин впервые родился на свет. Забыты века, в течение которых этот класс складывался и воспитывался в старой Москве на деле государевом.

Родившись в ХУ веке, широко пополнившись в ХVI за счет пришлых, бродячих, даже преступных элементов общества (татар и казаков), поместный служилый класс выявил в опричнине свои социальные притязания, свою плебейскую мстительность против старого боярства, отбунтовал в Смутное время и, выйдя из него победителем, выдвинулся на первое место в государстве Романовых. Закрепощение крестьян было его экономическим завоеванием.

Но Москва ХVII века, в отличие от петровской России, еще не была узко сословным государством.

Служилый класс правил страной не одни: духовенство и купечество - земская Русь - имели еще голос на земских сборах, а первое из них и в царском совете.

Хотелось бы представить себе русского помещика ХVII столетия в его бытовой обстановке, в его отношении к крестьянам. До сих пор историки не собрали материала для этого социального портрета. Быть может, самое поразительное - это трудность представить себе московского профессионального воина с военными традициями, с оружием в руках. И эта трудность само по себе говорит о многом.

Русское военное сословие не обнаруживает никаких черт рыцарства.

Рыцарство, в общем смысле феодальной этики и быта, свойственно не одному католическому Западу. Его знали и арабско-турецкий ислам, и старая Япония.

Вот этих-то самых общих черт профессионально-военного класса - высоко развитого чувства личной чести, независимости и увлечения боевым делом - мы не видим в московском служилом классе.

Несомненно, военное дело было для него "службой", а не правом.

Служба, как и "тягло", есть нечто такое, от чего можно уклониться, быть в "нетех".

-- Рыцарство не знает "нетчиков": оно выбрасывает беспощадно из своей среды - в мир, в монастырь - всех, лишенных воинской доблести.

Есть люди, которые объясняют слабость военного сознания московской Руси духом православия. Достаточно указать на православную Киевскую Русь, создавшую свое княжеское рыцарство, чтобы отвести эту ссылку. По-видимому, самая принудительность, государственное закрепощение военного дела как службы парализовали это развитие - как поздний Рим и Византия - тоже его не знают.

В ХVIII веке дворянство стоит одно у трона.

Оно оттесняет купечество и духовенство далеко вниз к черным, податным сословиям, к крепостному мужику. Оно одно восприняло дух Петровской реформы: западное просвещение и новый императорский патриотизм.

У европейского дворянства оно нашло, наконец, то, чего ему недоставало: кодекс чести, "chevalerie ", и идеал воинской доблести.

Русское офицерство жило ими до дней великой войны, все более одинаковое со своими "средневековыми" пережитками среди мирного "цивилизованного" общества. Европейски воспитанные офицеры сделали русскую армию непобедимой.

Вооруженный помещик в Москве умел отсиживаться за стенами крепостей или трудиться, проливая больше пота, чем крови, в обороне страны от азиатов. При преемниках Петра русские войска били пруссаков, французов - лучшие европейские армии.

Россия создает и первоклассных военных гениев.

-- Золотой век дворянства - дворянской царицы Екатерины - есть вместе с тем вершина русской государственной мощи.

Золотой век дворянства принес ему и дары Пандоры: указ о вольностях.

Еще свежа была память о том роковом дне, когда раздоры в среде шляхетства и его политическая неорганизованность помешали ему закрепить в правовых формах его участие в государственной власти.

Оно продолжало влиять на судьбу Империи путем цареубийств и дворцовых заговоров.

И благодарное самодержавие освободило его не только от власти, но и от службы.

Дворянин остается государем над своими рабами, перестав нести - сознавать на своих плечах - тяжесть Империи.

Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтатизации" дворянства, по своим роковым последствиям для государства аналогичен процессу секуляризации культуры - для Церкви.

Его скрашивает пышный расцвет дворянской культуры: александровские годы, век поэтов и меценатов, денди и политических мечтателей. Конечно, дворянство еще служит, еще воюет, но из чтения Пушкина, как и Вигеля, выносишь впечатление, что оно больше всего наслаждается жизнью. Эта утонченная, праздная среда оказалась великолепным питомником для экзотических плодов культуры. Но самая их экзотичность внушает тревогу. Именно отрыв части дворянства - как раз наиболее культурной - от государственного дела усиливает заложенную в духе Петровской реформы беспочвенность его культуры.

Политическое мировоззрение декабристов, конечно, питается не столько впечатлениями русской жизни, сколько западным либерализмом.

Их героическая фаланга в Пруссии строила бы со Штейном национальное государство. В России они не нашли бы себе места.

-- Трагизм России в том, что "лишними людьми" в ней оказались не только слабые.

-- Дворянство начинает становиться поставщиком лишних людей...

Лишь небольшая часть их поглощается впоследствии революционным движением. Основной слой оседает в усадьбах, определяя своим упадочным бытом, упадочные настроения русского ХIХ века.

Конечно, о николаевской России нельзя судить по Гоголю.

Но бытописатели дворянской России - Григорович, Тургенев, Гончаров, Писемский - оставили нам недвусмысленную картину вырождающегося быта. Она скрашивается еще неизжитой жизнерадостностью, буйством физических сил.

Охота, любовь, лукулловские пиры и неистощимые выдумки на развлечения - заслоняют инпократово лицо недруга.

Но что за этим?

Дворянин, который, дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зайцами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением. Если бы он, по крайней мере, переменял службу на хозяйство!

Но хозяйство всегда было слабым местом русского дворянства.

Хозяйство, то есть неумелые затеи, окончательно разоряют помещика, который существовал лишь за счет дарового труда рабов.

Исключения были.

Но все экономическое развитие ХIХ века - быстрая ликвидация дворянского землевладения после освобождения - говорит о малой жизненности помещичьего хозяйства.

Дворянин, перестающий быть политической силой, не делается и силой хозяйственной.

Он до конца, до дней революции, не перестает давать русской культуре людей, имена которых служат ее украшением. Но он же отравляет эту культуру своим смертельным недугом, имя которому "атония".

Самое поразительное, что эта дворянская "атония" принималась многими за выражение русского духа, Обломов - за национального героя.

Наши классики - бытописатели дворянства - искали положительных, сильных героев среди иностранцев, не находя их вокруг себя.

Только Мельников и Лесков запечатлели подлинно русские и героические образы, найдя их в нетронутых дворянской культурой слоях народа. Лесков - этот кроткий и склонный к идиллии писатель - становится жестоким, когда подходит к дворянскому быту.

Самый могучий отпрыск дворянского ствола в русской литературе, Толстой, произнес самый беспощадный суд над породившей его культурой и подрубил под корень вековое дерево.

Дворянская культура не могла пережит крестьянского освобождения.

Хозяйственный упадок разорил почву, на которой некогда произрастали пышные цветы: усадьбы-дворцы с домашними театрами и итальянскими картинами, тонкий язык, воспитанный на галлицизмах, общение с передовыми умами Запада. Безостановочное продвижение разночинцев завершило "разрушение эстетики", гибель философии, порчу языка и, главное, искусства жизни. В России перестают веселиться, разучиваются танцевать, забывают самое сладостное из искусств - любовь.

Наступает время желчевников и поджигателей.

С каждым поколением дворянство неудержимо падает, скудея материально и духовно. Последние зарисовки дворянскими беллетристами - Буниным, Ал. Толстым - своего класса показывают уже труп.

В смерти дворянства нет ничего страшного.

В Европе ХIХ века дворянство представляет тоже скорее упадочный, хотя и не сдающийся класс.

-- Беда России в том, что умирающий класс не оставил после себя наследника.

Его культурное знамя подхватили разночинцы, его государственной службы передать было некому.

Поразительно: чем более хирело благородное сословие, тем заботливее опекало его государство, стремясь подпереть себя гнилой опорой.

С Александра III дворянская идея пережила осенний ренессанс.

Всякий недоучка и лодырь может управлять волостями в качестве земского начальника, с более громкой фамилией - целыми губерниями. Несомненно, что в этой запоздалой попытке оживления трупа самодержавие расточило весь свой моральный капитал, которым оно обладало еще на нашей памяти в сознании народных масс.

Но политическая пора дворянства ушла давно и безвозвратно.

Отодвинутое монархией от участия во власти в начале ХIХ века, оно с тех пор утратило все политические традиции лучшей своей поры. Теперь, когда понадобилась его служба, оно могло принести государству лишь опыт псарни и сенной.

Среди всеобщей абулии неврастеническое покрикивание капризного барина сходило за проявление сильного характера. Во дворце тосковали по сильным людям не меньше, чем тосковали по ним героини русских романов.

Басмановы, Зелены и Думбадзе были в государственном масштабе теми же, чем босяки Горького в литературе: допингом для усталых душ.

Дворянство как класс умирало.

Это не значит, что оно растворилось бесследно.

Напротив, его влияние в русской жизни было и оставалось громадным. Дворянство, сходя со сцены, функционально претворялось в те силы, которые поделили между собой его былое государственное и культурное дело. Эти силы, призванные сменить его, были: бюрократия, армия, интеллигенция.

0x01 graphic

"Император Николай I награждает Сперанского за составление свода законов"

Художник А.Кившенко

Русская бюрократия - это новый служилый класс, который создает Империя, пытаясь заменить им слишком вольное, охладевшее к службе дворянство.

В ХVI веке смена княжеского боярства худородным поместным классом приняла характер насильственной революции, поколебавшей самые устои Московского царства.

В ХIХ веке реформа была проведена так бережно, что дворянство сначала и не заметило ее последствий. Дворянство сохранило все командные посты в новой организации и думало, что система управления не изменилась.

В известном смысле, конечно, бюрократия была "инобытием" дворянства: новой, упорядоченной формой его службы. Но дух системы изменился радикально: ее создатель, Сперанский, стоит на пороге новой, бюрократической России, глубоко отличной от России ХVIII века.

Пусть Петр составил табель о рангах, только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России.

ХVIII век не знал бюрократии: плодил еще московских дьяков и подьячих, старое "крапивное семя", строчителей кляузных бумаг. побирушек и "ябедников", сообщающих провинциальному административному быту ХVIII века столь архаичный допетровский стиль. Над этой армией старых приказных, переодетых в новые мундиры, всюду царит вельможа, роскошный и своевольный барин, который на службу склонен смотреть как на жалованную вотчину.

ХVIII век - век временщиков и фаворитов - налагает на провинциальную Россию причудливые формы позднего европейского феодализма. Перед нами словно последние дни княжеских сеньорий - дни Фронды, феодальное лето святого Мартина, в канун политической смерти французского дворянства.

Мемуары александровского времени еще отражают этот быт. Пленные французы I2-го года всерьез принимали саратовскую вотчину князей Голицыных за вассальное княжество. Порода и связи - помимо талантов - почти исключительно определяют служебную карьеру.

Каждый вельможа поднимает за собой целый клан родственников, клиентов, прихлебателей.

Карьеры создаются фантастически быстро, но столь же быстро и обрываются, в результате придворной катастрофы.

Попович Сперанский положил конец этому дворянскому раздолью.

Он действительно сумел всю Россию уловить, уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного Совета Привилегии дворянина сохранились и здесь. Его подъем по четырнадцати классическим ступеням лестницы напоминал иногда взлет балерины; разночинец вползал с упорством и медленностью улитки.

Но не дворянин, а разночинец сообщал свой дух системе.

Начиная с николаевского времени, русская литература разрабатывает новую, неистощимую тему: судьба маленького чиновника, его подлостей, его добродетелей, его страданий.

Явный признак перерождения социальной ткани.

<""">

0x01 graphic

Сперанский создал, как известно, свою административную систему с наполеоновских образцов. Чтобы привести ее в действие, чтобы впрячь в оглобли даровитую,но беспорядочную русскую натуру, понадобились немцы, много немцев.

Недаром два русских бюрократических царствования - Николая I и Александра II - были балтийского засилья.

И все же нельзя отрицать, что эта система получила некоторый национальный оттенок.

Николаевский чиновник, как и бессрочный николаевский солдат, в конце концов умел вложить в эту чужую немецкую форму труда и службы капельку сердца, теплоту русского патриотического чувства.

Николаевская эпоха знала не одних взяточников и черствых карьеристов, но и неподкупных праведников, честно заработавших пряжку за тридцатипятилетнюю "бессрочную" службу. Те, кто знавал в своей молодости старых служак николаевского времени, поймут что я хочу сказать.

Два или три праведника спасают Гоморру.

Спасали они и николаевскую Россию вплоть до Севастополя.

Не только спасали, но и окружили ее память легендой, живым, творимым мифом. Николай I, столь ненавистный - и справедливо ненавистный - русской интеллигенцией, был последним популярным царем. О нем, как о Петре Великом, народное воображение создало множество историй, анекдотов, часть которых отложилась и у Лескова и которые жили в патриархальной России до порога ХХ века. Носителем этой живой легенды был николаевский ветеран, старый служака, вложивший в канцелярскую службу свой идеал служения.

Следует ли удивляться тому, что праведников было так мало?

Древней Руси, по-видимому, всегда был чужд образ честного судьи. В отличие от всех народов, ни одного из царей своих народ русский не понимал как царя правосудного.

Народные пословицы, сказки ярко и беззлобно отразили неправду московских приказов, воеводских изб.

Народ веками свыкся с двумя истинами: нет греха в том, чтобы воровать казенное добро, а судья на то и судья, чтобы судил несправедливо. Удивляться надо тому, насколько удалось Сперанскому оздоровить это крапивное болото прививкой европейского идеала долга.

Главный порок николаевской системы не в этом.

Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политического вдохновения. Огромная, прекрасно слаженная машина работала, по-видимому, исключительно для собственного самосохранения...

Царь, изолировав себя от дворянства и общественных влияний, был бессилен указать великой России ее пути: увязил ее в провинциальном миргородском болоте.

0x01 graphic

Николаевская канцелярия не была последним словом бюрократии на Руси.

Вернее, она была ее первым словом. После нее бюрократия пережила у нас две фазы: либеральных реформаторов Александра II и "людей двадцатого числа двух последних царствований".

Свежий ветер, подувший по петербургским канцеляриям в пятидесятые годы, был так крепок, что обещал было опять, к великому счастью России, закопать ров между людьми службы и людьми идеи.

Милютины, Зарудные и Кони тому свидетели.

Либеральный демократ, искореняющий взяточничество, ревизующий губернии, проветривающий темное царство,- излюбленная фигура у беллетристов середины века.

Но свежий ветер упал быстро.

Молодым либералам на службе приходилось в спешном порядке консервироваться.

Модная англомания позволяла изящно и нечувствительно совершать превращение из вигов в тори. Но эта быстрая смена течений, с повторными перебоями и реакциями, оказала самое губительное моральное действие.

Царствование Александра II создало бессовестный тип карьериста, европейски лощенного, ни во что не верующего, ловящего веяние сфер.

Чуткость к веяниям - явление новое - делается едва ли не главным двигателем бюрократической карьеры: родовитость, связи и таланты - все отступает перед барометрической чувствительностью.

С I88I года особой чуткости не требуется.

Ветер дует один без перерыва - ветер реакции, который гонит корабль на скалы.

Опасности никто не видит,- не чувствует даже движения корабля.

Кажется, что он прочно засел на мель, и команда от нечего делать разбрелась кто куда - ловить рыбу, играть в карты. Русский служилый класс конца ХIХ века открыто и принципиально приносит в жертву личным и семейным интересам дело государства. Ему уже нечего стесняться.

Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность.

За Россию могут, если хотят, умирать и крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себе приличную пенсию под старость.

Сравнительно с классическим режимом николаевских лет, служба облегчилась, дисциплина повыветрилась.

Служба в конце концов сводится к просиживанию в учреждениях пяти-шести часов,скрашиваемых приятными разговорами.

0x01 graphic

Нужно быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место.

Служба являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, на которую дает право школьный диплом. Элемент соревнования, борьбы за жизнь, озонирующий деловые и либеральные профессии, на службе был не обязателен.

За исключением немногих карьеристов - мало уважаемых в своей среде,- служебное повышение обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с количеством и качеством труда.

-- Призванная некогда спасать Россию от дворянской атонии бюрократия вырождалась в огромную государственную школу безделья.

Самое страшное - это непомерное разбухание нового правящего класса, который стремился вобрать в себя едва ли не всю грамотную Русь.

Дворянство, когда-то уклонявшееся от службы, к концу века, нищая и разоряясь, возвращается на казенные хлеба.

Для крестьянского или "кухаркина" сына, если он имел (легкую) возможность протащиться через четыре-шесть классов средней школы, служба была единственной дорогой.

Половина населения русских городов ходила в форменных шинелях. Синие фуражки гимназистов приготовляли к цветным ведомственным околышам.

<""">

Вот почему трудно сказать, что бюрократия управляла Россией.

Во всяком случае не направляла.

Отсюда потребность в последнее, бурное царствование найти новый волевой стержень для русской политики. Отсюда эти запоздалые поиски суррогатов общественности - попытка подпереть престол Советом Объединенного Дворянства, или Союзом Русского Народа. Когда эти опоры оказались гнилыми, утопающие во дворце хватаются за сильных людей, ищут героев, святых.

За Столыпиным приходит час Илиодора, пока, наконец, русские министры и вместе весь чудовищный бюрократический механизм не оказывается игрушкой в руках зловещего Старца, подлинного правителя России в ее последние трагические годы.

См. далее мысли...

0x01 graphic

Георгий Петрович ФЕДОТОВ (1886-1951) -

русский мыслитель, историк, публицист, один из основателей журнала "Новый град" (1931-39), автор многих эссе о своеобразии русской культуры и истории и месте России между Востоком и Западом.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 17/08/2013, изменен: 17/08/2013. 43k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 7 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Недуг поразил тот класс, который был мозгом и волей страны"...

Каменев Анатолий Иванович
"Недуг поразил тот класс, который был мозгом и волей страны"...