ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
"Не Москва ль за нами?"

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В Берлине какие-то ловкачи открыли краткосрочные курсы по обучению русскому языку. "На курсах русский язык своеобразен. Имя существительное? Курица, староста, реквизиция, порка, виселица. Глаголы? Брать, пытать, расстрелять, закопать. После ста уроков самые способные сдали экзамен: лежат в земле или сидят в лагерях для пленных. Об их достижениях свидетельствуют письменные работы".

  

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

   0x01 graphic
   Сохранить,
   дабы приумножить военную мудрость
  
   "Бездна неизреченного"...
  

0x01 graphic

  

"Вид на Московский Кремль и Замоскворечье ночью". 1849.

Художник Бочаров Михаил Ильич (1831-1895)

  

Д. И. Ортенберг

"Не Москва ль за нами?"

("Умремте ж под Москвой, как наши братья умирали!")

(фрагменты из кн.: "Июнь -- декабрь сорок первого: Рассказ-хроника")

  
  
  
   * * *
   Танковые группы Клейста и Гудериана, наносившие одновременный удар с юга и севера, соединились 15 сентября в районе Лоховиц, сомкнув кольцо вокруг киевской группировки наших войск. А непосредственно на Киев навалилась самая мощная из немецких полевых армий -- 6-я, имевшая в своем составе двадцать одну дивизию. Ожесточенные бои продолжались до 27 сентября. Многим удалось вырваться из вражеского кольца, многие ушли к партизанам, но десятки тысяч советских бойцов и командиров погибли в неравной борьбе.
   **
   Не миновала беда и корреспондентов "Красной звезды", работавших на Юго-Западном фронте. Из окружения удалось выбраться лишь двоим -- Сиславскому и Абрамову. Кроме Шуэра и Сапиго, о которых я уже рассказывал, погибли тогда же писатели Борис Лапин и Захар Хацревин. Нашлись очевидцы последних дней их жизни. До нас дошли потрясающие подробности.
   **
   Погиб в киевском окружении и Абрам Слуцкий -- самый молодой из наших фоторепортеров. Профессиональные азы он постигал в фотокружке Московского Дворца пионеров. В "Красную звезду" пришел незадолго до войны, едва ли не со школьной скамьи. В штат редакции был зачислен учеником.
   Длинноногий, по-мальчишески угловатый, с нежными чертами лица и не менее нежной душой, он производил впечатление не оперившегося еще птенца. По этой причине его звали только Абрашей. Тем не менее у Слуцкого уже тогда угадывались задатки будущего фотомастера. Он был одержимо влюблен в свою профессию. Необыкновенно воодушевлялся при появлении его снимков на страницах газеты. Обладал такими немаловажными для фоторепортера качествами, как быстрота и настойчивость. Рассказывали мне о таком эпизоде. Как-то мы командировали Слуцкого на чкаловский аэродром обслуживать какой-то важный перелет. Как ни строги были тамошние порядки, он оказался у самолета первым и оставался на аэродроме всю ночь, хотя все остальные фотокорреспонденты до утра разошлись по домам.
   На фронт мы впервые пустили Слуцкого только в начале августа и то на пару с кем-то из бывалых фотожурналистов. Да и в дальнейшем он сопутствовал [180] обычно Дмитрию Бальтерманцу, Михаилу Бернштейну, Федору Левшину, прошедшим боевую закалку на Халхин-Голе, на финской войне. Старшие товарищи заботливо оберегали его, не разрешали лезть в пекло. Иногда подшучивали при этом:
   -- Ты же у нас "сын полка".
   Первый фронтовой снимок Слуцкого был напечатан 5 августа с таким пояснительным текстом: "Действующая армия. Орудийный расчет сержанта Дембовского громит фашистские укрепления". Это все же вдали от переднего края. Затем появилась фотография "Минометный расчет ведет огонь". Это уже поближе к передовой. Позже пошли снимки с самого "передка". Неизменно за двумя подписями -- Слуцкого и кого-либо из его шефов. 21 сентября из-под Киева он прислал фотографии, подписанные только своей фамилией. Из них мы опубликовали одну: "Пулеметчики Д. Зубов и И. Сангин ведут огонь по противнику из захваченного у немцев пулемета".
   Это был последний снимок Слуцкого. Где, когда, при каких обстоятельствах он погиб -- неизвестно.
   **
   28 сентября
   Перечитывая этот номер "Красной звезды", невольно задерживаюсь на статье "Уманская яма". Я помню историю этой статьи так, словно все произошло только вчера.
   Передали ее в редакцию наши спецкоры Николай Денисов и Петр Олендер. В одном из сел под Харьковом встретили они старшего политрука Сергея Езерского, только что вырвавшегося из немецкого плена. Захватили его гитлеровцы раненым и отправили поначалу в концлагерь близ местечка Голованевское, потом перевели под Умань в так называемую "Уманскую яму". Это огромный карьер длиною в триста метров с отвесными стенками высотой в 15 метров. Согнали туда не только военнопленных, а и множество мирных жителей -- стариков, женщин, детей. Голод, пытки, истязания, травля собаками, расстрелы по малейшему поводу и без повода -- все было здесь.
   **
   Рядом с корреспонденцией "Уманская яма" очень кстати пришлись стихи Янки Купалы в переводе Михаила Голодного. Они прозвучали словно отклик на злодеяния гитлеровцев.
   Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
   Вас зову я на победу,
Пусть нам светят счастьем дни,
Сбейте спесь у людоедов,
Ваших пуль в лесу отведав,
Потеряют спесь они.
   Слышу плачь детей в неволе,
Стоны дедов и отцов,
И кровавый колос в поле
На ветру шумит: доколе
Мне глядеть на этих псов?
   За сестер, за братьев милых,
За сожженный хлеб и кровь
Рвите из проклятых жилы,
В пущах ройте им могилы.
- Смерть за смерть и кровь за кровь!
   **
   Савва Дангулов принес статью генерал-майора авиации Д. Д. Грендаля.
   Была в Красной Армии династия Грендалей, хорошо известная не только в военных кругах. Один из этой династии -- Семен Давыдович Грендаль, крупный ученый-артиллерист, генерал-полковник, профессор, не раз выступал в "Красной звезде". Он умер в 1940 году. А вот теперь на страницах газеты появился другой Грендаль -- младший брат артиллериста. Статья его называлась "Борьба с воздушными десантами врага".
   Весьма авторитетный автор утверждает, что все попытки немецкого командования высадить воздушные десанты на нашу территорию потерпели полный крах! А ведь у гитлеровцев был немалый опыт десантных операций. Они широко практиковали их в Норвегии, Голландии и других странах Западной Европы.
   То, что этот опыт оказался негожим в Советской стране, Д. Грендаль объясняет принципиально иными социальными условиями: прочностью нашего тыла, сплоченностью народа с армией, высоким моральным духом наших войск.
   Статья обильно оснащена фактическим материалом, яркими, запоминающимися примерами.
   **
   Во время июльских боев на Западном фронте враг высадил неподалеку от железнодорожной станции, зашифрованной автором буквой "А", два десанта -- парашютный и посадочный. По замыслу они должны были открыть дорогу наземным частям в ближайший город. На уничтожение этих десантов выступила дивизия полковника Гурьева. Ее артиллеристы огнем заставили десантников покинуть район высадки, оттеснили их на шоссе, а там гитлеровцы были встречены стрелковыми батальонами и полностью уничтожены.
   **
   Другой пример. Во время боев в Голландии и Бельгии немецкие парашютисты несколько раз прибегали к тактическому приему, впоследствии названному "охватом сверху": десанты сбрасывались прямо на боевые порядки противника, чтобы дезорганизовать их. За время военных действий против СССР гитлеровцы лишь однажды обратились к этому приему -- в начале июля на Северо-Западном фронте. Немало парашютистов опустилось прямо на боевые порядки нашей пехоты. Этим ограничивались возможности применения против парашютистов артиллерийского и даже пулеметного огня, на что, очевидно, и делался расчет. Однако наши солдаты бросились в яростную штыковую атаку и тоже полностью истребили весь десант. После этого немцы сразу же отказались от "охвата сверху".
   **
   Убедившись в безрезультатности массовых десантов с оперативными целями, враг, по заключению автора статьи, шире стал использовать парашютистов для диверсий, главным образом для разрушения в тылу наших войск транспортных путей и средств связи. Диверсионные группы невелики по численности: 10-30 человек. Забрасываются и диверсанты-одиночки, обученные, как правило, русскому языку, переодетые в форму советских военнослужащих, милиционеров, сотрудников НКВД.
   Обратил автор внимание читателей и на такой любопытный факт. Для переброски парашютистов гитлеровцы наносят на плоскости своих транспортерных самолетов опознавательные знаки советской военной авиации -- красные звезды. Порой это делается довольно неуклюже: была попытка замаскировать под советский самолет "Юнкерс-52", машину, которая меньше всего напоминает какую-либо из наших. Ведь "Юнкерс-52" -- трехмоторный самолет, а на вооружении советской авиации уже с десяток лет не было трехмоторных машин.
   Словом, статья для того времени очень полезная.
   * * *
   В этом же номере -- новая, тоже очень актуальная статья Ильи Эренбурга -- "Пожаловал барин...".
   В руки писателя попал трофейный документ -- приказ по 38-му мотоциклетному батальону, изданный на основании приказов немецкого верховного командования о назначении на должности так называемых "сельскохозяйственных офицеров" лейтенанта Маттерна и лейтенанта графа Кермера. В их обязанность входило: обеспечить уборку урожая и организовать другие осенние полевые работы в селах Отрадное и Митнево.
   В приказе был такой пункт:
   "Колхозы сохраняются как хозяйство... Крестьянам следует разъяснить, что колхозная система, как большевистская, отменяется. Однако на земле бывших колхозов будет вестись крупное хозяйство. Ничего другого не может быть. Каждый крестьянин обязан работать на общем дворе. За свою работу он будет получать через известные промежутки времени сельскохозяйственные продукты или плату... Назначаются особо подходящие унтер-офицеры, которые осуществляют надзор за работой".
   Писатель комментирует:
   "Некоторые думали, что немцы привезут с собой русских помещиков.
   Плохо они знают гитлерячью породу: герр хапун не то что краденой земли, он даже краденой булавки никому не отдаст. В русскую деревню Отрадное пожаловал барин -- граф Кермер...
   Все ясно. Колхозы превращаются в крупные хозяйства немецких помещиков. Лейтенант Маттерн и граф Кермер -- вот новое столбовое дворянство, им раздают русские угодья. Они получают не только русский чернозем, но и русских крепостных. В 1861 году в России под давлением народа было уничтожено крепостное право. В 1941 году герр Гитлер его восстанавливает. Унтер-офицеры ("особо подходящие") с плетками будут следить за ходом работ. А "через известные промежутки времени" граф Кермер будет швырять своим крепостным вершки от картошки и корешки от пшеницы. Для нерадивых -- порка на конюшне. Для девушек -- графская постель. Для недовольных -- гитлеровская виселица.
   Барин пожаловал к нам: герр граф Кермер. Хорошо бы устроить соревнование -- кто первым уложит этого сиятельного разбойника".
   Позже в наши руки попадут и сам приказ "верховного командования", и другие документы, свидетельствующие о том, что уготовано гитлеровцами нашим колхозникам в захваченных немцами районах...
   * * *
   В газете много материалов о работе партийных и комсомольских организаций. Под рубрикой "Герои Отечественной войны" печатаются очерки об отличившихся в боях комиссарах, партийных и комсомольских работниках. Но еще больше статей и корреспонденции о повседневной работе политических органов. Вот, к примеру, названия некоторых из них, опубликованных в последние дни: "Политотдел дивизии в боевой обстановке", "Опыт политработы в танковых частях", "Воспитание стойкости и упорства", "Политическая агитация на фронте". За этими внешне привычными названиями -- живой рассказ об их работе, опыте, который был очень важен и дорог.
   Вот статья начальника политотдела дивизии с Западного фронта Н. Зенюка "Политотдел дивизии в боевой обстановке". Очень своевременная и полезная статья. Автор не скрывает, что поначалу не всегда работники политорганов находили свое место в боевой обстановке:
   "Инструктора политотдела распределялись по полкам, полковые политработники -- по ротам. Они храбро ходили в атаку, образцово выполняли обязанности разведчиков и были твердо убеждены, что этим, собственно, и исчерпываются обязанности работника политорганов". Но шло время, приходил опыт, и постепенно работа входила в свою колею. На ярких примерах автор раскрывает методы и формы многогранной работы по идейно-политическому воспитанию личного состава. Конечно, это не исключало и того, что в критические минуты политработники по-прежнему первыми шли в атаку.
   **
   1 октября
   Противник стянул на московское направление громадные силы. По танкам, самолетам и артиллерии он превосходил нас здесь в два с лишним раза. Значительно больше у него и пехоты. 30 сентября гитлеровцы повели наступление против войск Брянского фронта. 2 октября они ударят по войскам Западного и Резервного фронтов. Эта их наступательная операция имела кодовое название "Тайфун". По замыслу Гитлера, "Тайфун" должен был смести все на своем пути к советской столице. В немецком приказе по Восточному фронту говорилось: "Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага... Сегодня начинается последнее, большое, решающее сражение этого года..."
   Неотвратимо надвигалась и даже уже надвинулась великая битва за Москву. А страницы "Красной звезды" пока еще заполняли материалы главным образом с Ленинградского, Юго-Западного и Южного фронтов.
   * * *
   Южный фронт представлен очерком и несколькими фотографиями К. Симонова. Ни до, ни после того Симонов не выступал в газете в качестве фотокорреспондента. Почему выступил в данном случае, объясню чуть ниже. А сейчас о его очерке.
   25 или 26 сентября Симонов, как обычно, прямо с аэродрома ввалился ко мне. Его щеголеватая, длиннополая шинель была изрядно замызгана и зияла какими-то подозрительными прорехами. Я не удержался от вопроса:
   -- Ты где был?..
   Мне, конечно, было известно, что Симонов вернулся из 51-й армии, которая в те дни вела тяжелые бои в Крыму; я сам направил его туда после возвращения из подводного плавания. Но Симонов сразу же уяснил суть моего вопроса: куда, мол, еще лазил? [185]
   Ответил с полуулыбкой:
   -- Был на Арабатской стрелке... С Николаевым...
   **
   Я хорошо знал Александра Сергеевича Николаева -- члена Военного совета армии, человека мужественного и нетерпимого к малейшим проявлениям трусости. Знал, что он сам ходит в атаки с пехотинцами, втягивая в это всех, кто оказывается рядом с ним. На себе испытал неотразимость его личного примера еще на Карельском перешейке зимой 1939-1940 годов. Вместе с Николаевым оказался я тогда на КП стрелкового батальона. В ходе наступательного боя залегла одна из рот. Николаев тотчас направился подымать ее в атаку. Мне ничего не сказал, но таким испытующим взглядом посмотрел на меня, что деваться было некуда, и я тоже двинулся за ним.
   Это я хорошо запомнил, и когда Симонов позвонил из Крыма и сказал, что находится у Николаева, я предупредил его:
   -- Остерегайся ездить с Николаевым! Он тебя угробит, имей в виду...
   **
   И сейчас, разглядывая шинель Симонова, я сразу сообразил, почему в ней появились дырки. Оказывается, уже на второй день после прибытия его в 51-ю армию Николаев поехал осматривать позиции на Чонгарском полуострове. Пригласил с собой и нашего корреспондента. С полуострова они переправились на Арабатскую стрелку -- длинную, узкую косу, выходящую своим острием к Геническу. Там узнали, что с передовой ротой случилась беда: ночью немцы высадились на косу, внезапно атаковали наши позиции, кого убили, кого увели. Каждую минуту они могли подбросить туда новые силы. Медлить было нельзя. Николаев повел в атаку другую роту. Вместе с ним оказался Симонов. Вначале немцы молчали, а затем открыли огонь из минометов. Мины плотно рвались впереди роты. Бойцы залегли.
   **
   Симонов потом напишет в "Красной звезде":
   "Совсем рядом грохнул особенно близкий разрыв. Я прижался к земле, так же как и шедшие со мной рядом бойцы. И вдруг, подняв головы, мы в десяти шагах от себя, сквозь дым и пыль, увидели комиссара. Он шел все той же своей неторопливой, тяжелой походкой, словно вдавливал гвозди в землю. Шел спокойно, не пригибаясь, легко неся на плече такую же, как у всех, трехлинейку.
   Он шел так, что, видя его, нельзя было не подняться вслед за ним. Шел так, будто ничего другого и невозможно было делать, как только идти вперед, вот так же просто и спокойно. И должно быть, то же самое чувство, что и я, испытали все лежавшие рядом со мной бойцы.
   Мы поднялись и пошли за комиссаром, невольно стараясь подражать ему: идти так же спокойно, быстро и в то же время неторопливо, как он".
   **
   До войны в нашей газете, да и в других тоже, как-то не принято было, чтобы корреспондент ссылался на свою причастность к тому, о чем пишет: мол, и я при этом был, видел то-то, делал так-то. Это называлось у нас "яканьем", считалось дурным тоном, бахвальством. В войну -- иное. Кто мог бы упрекнуть корреспондента, если он писал о своем присутствии на месте событий, о своих чувствах и переживаниях? Какое уж тут бахвальство, когда опасность и риск шагают рядом! Наоборот, считал я, это важно и нужно. Пусть читатель убедится, что корреспондент пишет свои статьи и очерки не по штабным донесениям, не по чужим рассказам, а что он был рядом с бойцами, вместе с ними переживал трудности и опасности боя и описывает то, что видел своими глазами.
   **
   Все это я изложил Симонову, добавив полушутя-полусерьезно:
   -- А потом пусть народ знает, какие у нас боевые спецкоры, ценит их и газету!..
   Словом, Симонов дописал много интересного о Николаеве и кое-что о себе. Только Арабатская стрелка по понятным причинам не была названа, а было сказано, что действие происходит "на одном полуострове". И о должности Николаева умолчали -- в очерке он просто "комиссар Николаев".
   А уже после войны, отвечая на вопросы, возникшие у меня в связи с работой над книгой воспоминаний, и касаясь эпизода на Арабатской стрелке, Симонов написал мне:
   "Пришлось в эту поездку быть в таком переплете, когда многое испытываешь на своей шкуре: и прицельный огонь по тебе, и ощущение человека, идущего в атаку, и ощущение человека, которого поднимают, когда он залег, и ощущение человека, который уже сам после этого поднимает других. Все это мне потом помогло и беседовать с людьми, и давать более достоверно в очерках какие-то черточки психологии солдат и офицеров, оказавшихся в сложных боевых обстоятельствах. Крайне важная сторона работы спецкора -- знать хотя бы в какой-то мере по собственному опыту то, о чем ты расспрашиваешь других. Требование редакции "Красной звезды" -- видеть как можно больше своими глазами -- было требованием верным и с точки зрения журналистской нравственности, и самого качества материала. Мне это редакционное правило нравилось, и я стремился ему следовать".
   **
   Кроме очерка "Смерть за смерть" на материале из 51-й армии Симонов сделал тогда для газеты еще две вещи -- "Разоблаченная шпионка" и "Девушка с соляного промысла". Фотография этой боевой девушки, опубликованная вместе с очерком, принадлежит опять-таки Симонову.
   И вот теперь самое время рассказать, как и почему в газете появились снимки Симонова. Дело в том, что ему пришлось на короткий срок расстаться с Халипом. Из Симферополя они разъехались в разные стороны: один -- в 51-ю армию, а другой -- к морякам в Севастополь. При расставании Халип сказал:
   -- Знаешь, Костя, пока ты "пропадал" на подводной лодке, я собрал тебе материал для очерка "Батарея под Одессой". А теперь ты потрудись на меня -- сделай хотя бы несколько интересных снимков там, где тебе случится быть. Вот тебе одна из моех "леек", а вот так ею надо "щелкать"...
   Как уже отмечалось, очерк "Батарея под Одессой" появилея в "Красной звезде" за двумя подписями. А вот со снимками из 51-й армии получилось несколько иначе. Симонов тоже подписал их двумя фамилиями. Но в редакции кто-то, очевидно с моего молчаливого согласия, снял фамилию Халипа, дабы у читателей не возникло сомнения в авторстве Симонова.
   * * *
   С того же Южного фронта -- заметка Бориса Галина. Всего несколько дней назад он перебрался туда с Брянского фронта. В одной из деревушек на юге Украины ему довелось встретиться с захваченными в плен итальянцами. Их было девять человек -- все из той добровольческой шпаны, которая поверила в россказни Муссолини о веселой прогулке по России, все отправились на войну промышлять грабежом.
   Галин пробыл с ними целый день. Обстановка сложилась так, что писателю вместе с переводчиком из разведотдела армии пришлось не только допрашивать пленных, а и сторожить их с винтовкой в руках. Один из них слезливо жаловался:
   -- Нас подвели. Нечем здесь поживиться: ни продуктов, ни девушек... Другой доказывал, что он появился в здешних местах потому, что должен был выбрать одно из двух:
   -- Или кушай солдатский суп, или бросайся в окно.
   Афоризм несколько туманный, но, в общем-то, догадаться нетрудно: иди в бой -- или получишь пулю в лоб...
   **
   Сергей Михалков впервые прислал нам свое стихотворение, тоже с Южного фронта.
   Называется оно "Письмо" и адресовано семьям фронтовиков -- их женам, детям, матерям:
   Здесь, на войне, мы рады каждой строчке
И каждой весточке из милых нам краев.
Дошедших писем мягкие листочки
Нам дороги особо в дни боев.
   Сто дней уже длится война.
   Время достаточное, чтобы загрустить о доме, о близких.
   * * *
   Прибыл небольшой, но яркий репортаж из авиационной дивизии. Случай редкий даже для щедрой на всякие неожиданности военной поры. Во время штурмовки скопления вражеских войск был тяжело ранен летчик Ревякин. Осколок зенитного снаряда разбил ему левую часть лица и выбил глаз. Напрягая всю волю и последний остаток сил, летчик сумел посадить самолет на первую подходящую для этого площадку. Однако тут была еще территория, занятая немецкими войсками. К самолету со всех сторон кинулись гитлеровцы. Ревякин очнулся от минутного забытья, подал вперед сектор газа. Струей воздуха, идущей от винта, отбросило солдат, которые уже было ухватились за плоскость самолета. Машина пошла на взлет. Вторую посадку он совершил уже в расположении наших войск.
   * * *
   Опубликована карикатура Бориса Ефимова под названием "Факт, а не реклама". Это отклик художника на сообщение фашистской газеты "Фелькишер беобахтер" о том, что рост партизанского движения на оккупированной советской территории вынуждает гитлеровцев развешивать вдоль дорог предостерегающие плакаты: "Вблизи действуют партизаны, соблюдайте величайшую осторожность".
   Конечно, карикатуру лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать о ней. Однако рискну пересказать ее. Она состоит из двух картинок. На первой -- дерево с огромным дуплом и немецкий мотоциклист, прибивающий к этому дереву дощечку с надписью: "Осторожно, партизаны поблизости!" А на второй картинке -- из дупла высовывается партизан с автоматом и, как говорится, хватает гитлеровца "за шкирку". Самое смешное -- физиономия немецкого гонца. Но этого не пересказать!
   **
   Илье Эренбургу тоже подарен нынче сюжет немецкой газетой. Оказывается, в Берлине какие-то ловкачи открыли краткосрочные курсы по обучению русскому языку. На все про все отводится сто уроков. Писатель комментирует это сообщение так:
   "На курсах русский язык своеобразен. Имя существительное? Курица, староста, реквизиция, порка, виселица. Глаголы? Брать, пытать, расстрелять, закопать.
   Вряд ли за сто уроков берлинцы научатся даже этому ограниченному словарю. Но нужно сказать, что на фронте они кое-чему научились. Сто дней и сто ночей учили их русскому языку орудия и пулеметы. Это единственный язык, который понятен гитлеровцам, не считая языка авиабомб, мин, гранат и винтовок.
   После ста уроков самые способные сдали экзамен: лежат в земле или сидят в лагерях для пленных. Об их достижениях свидетельствуют письменные работы".
   **
   Далее следуют многочисленные выдержки из писем и дневников.
   Письмо фельдфебеля Гуго своему приятелю Редеру от 10 сентября: "О, ужас!.. Вчера при переправе через Днепр я насчитал 103 немецких могилы. Такого злого врага мы еще не имели".
   Письмо от 12 сентября ефрейтора Теодора Гайнца: "Если бы наконец все это кончилось! Ведь после войны снова останешься тем же ослом, что и до войны... Русские все время нас обрабатывают тяжелыми бомбами. Это невыносимо!.."
   Реплика писателя: "Ефрейтор Теодор Гайнц оказался на редкость способным: после "обработки" бомбами он даже понял, что он -- осел. Это -- отличник".
   А заканчивается фельетон следующими словами:
   "Честь и слава учителям: нашим артиллеристам и летчикам, всем бойцам Красной Армии. Они учат и научат".
   **
   3 октября
   Этот номер "Красной звезды" делался, можно сказать, на ходу: 2 октября редакция перебиралась в другое помещение.
   Вынудили нас к тому усилившиеся налеты на Москву фашистской авиации. Правда, они не были теперь такими массированными, как 22 и 23 июля. Встретив сокрушительный отпор истребительной авиации и зенитной артиллерии московской зоны ПВО, потеряв тогда большое количество бомбардировщиков, гитлеровские воздушные пираты изменили тактику, перешли к бомбардировке столичных объектов главным образом мелкими группами и даже одиночными самолетами.
   **
   В июле налеты начинались обычно поздно вечером и заканчивались порой к рассвету. В редакции и типографии это часы пик. Но выпуск газеты этим не задерживался. А в конце сентября и начале октября налеты следовали один за другим почти непрерывно -- и условия работы, конечно, осложнились. Во время воздушных тревог, которым конца не было, сотрудники редакции и рабочие типографии продолжали делать свое дело, а это было небезопасно. Наше хлипкое трехэтажное здание с его полуподвалом, считавшимся бомбоубежищем по очевидному для всех недоразумению, в любой момент могло превратиться в братскую могилу. Надо было искать иное пристанище. Выбор пал на здание Театра Красной Армии.
   Удивительно быстро мы перебрались туда. В подвалах установили линотипы. В репетиционных помещениях и артистических уборных обосновались сотрудники редакции. Одну из них, видимо какой-то "примы", предоставили Эренбургу, на что тотчас отреагировали редакционные остряки.
   **
   На новом месте мы почувствовали себя в полной безопасности. О типографии совсем не волновались -- никакая бомба, думали мы, не одолеет солидные бетонные перекрытия. Да и сотрудники редакции были уверены, что теперь они надежно защищены от вражеских бомб. Во время налетов никто не уходил в подвалы. Относительно уязвимой казалась нам только сцена, где устроились машинистки. Беспокоясь за их судьбу, я зашел туда во время одной из воздушных тревог и неожиданно встретил среди сваленных в кучу декораций постороннего человека в теплой куртке и фуражке, низко надвинутой на лоб. Спросил его:
   -- Вы кто такой? Что здесь делаете?
   -- Хренников, -- представился он, -- композитор... Хожу вот по знакомым местам...
   Да, это был Тихон Николаевич Хренников. Я узнал его, приглядевшись внимательнее. Поздоровались, и я вдруг выпалил:
   -- Есть хотите?
   Сам не знаю, почему задал такой вопрос. Вероятно, по выработавшейся уже привычке. Этот вопрос я задавал теперь всегда при встречах с Алексеем Толстым, Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Петром Павленко... Знал ведь, что они не роскошествуют.
   Тихон Николаевич ответил не без смущения:
   -- Спасибо... Есть мне действительно хочется...
   Я привел его к себе в комнату. Нам принесли, как говорится, что бог послал из нашей недооборудованной еще столовки. Сидели, ели, беседовали о разных разностях. Расстались, можно сказать, друзьями. Тихон Николаевич и теперь при встречах со мной вспоминает с доброй улыбкой тогдашний свой случайный визит к нам в редакцию...
   * * *
   Прошло несколько дней после того, как "Красная звезда" сменила адрес. Мы продолжали благодушествовать, пока не позвонил мне командующий ПВО генерал М. С. Громадин.
   -- Знаете ли вы, -- строго спросил он, -- что ваше теперешнее помещение -- одно из самых уязвимых для бомбежек.
   -- Нет, не знаю, -- ответил я. -- Но под вашей защитой мы чувствуем себя как у Христа за пазухой.
   Громадин не принял шутки. На второй день он прислал нарочным большой пакет, опечатанный сургучом. В пакете был сделанный с самолета снимок монументального здания Театра Советской Армии. Оно четко вырисовывалось среди прочих зданий как пятиконечная звезда с пятью расходящимися лучами. Действительно, приметный объект! Эренбург, увидев этот снимок у меня на столе и вспомнив, очевидно, наш полуподвал на Малой Дмитровке, который он назвал "презрением к смерти", наименовал наше новое пристанище "вызовом смерти"...
   Ненадолго мы задержались здесь. Но об этом -- разговор впереди. А пока рассмотрим номер "Красной звезды", вышедший, когда противник уже начал генеральное наступление на Москву.
   * * *
   При подготовке этого номера мы еще почти ничего не знали о грозных событиях на Западном фронте. Да и о наступлении немцев в полосе Брянского фронта официальных сообщений тоже пока не было. Содержание газеты опять определялось главным образом материалами с юга. Важная корреспонденция Н. Денисова и П. Олендера -- "Как бороться с просачиванием врага в тыл". Новые снимки Якова Халипа из Крыма.
   На третьей полосе -- подвальная статья известного историка И. Лежнева "Что скрывается за гитлеровской демагогией о фашистском национал-социализме". Там же заверстали очерк Евгения Габриловича "Дочь партизана". В нем рассказывается о юной героине, девочке Мане из села Новоселье. Ее отец Михаил Иванович Пыренко, председатель сельсовета, ушел в партизаны. Ее мать Ольгу Андреевну фашисты повесили. Проведав, что Маня получает от отца письма, гитлеровцы подвергли ее страшным пыткам -- домогались, где же находятся партизаны. Тринадцатилетняя Маня не промолвила ни слова. А когда стало совсем уже невмоготу, схватила нож, лежавший на столе, и ударила им в грудь одного из своих мучителей.
   Корреспондент сообщает, что село Новоселье вскоре было отбито у немцев. На месте казни юной героини "наши бойцы соорудили скромный памятник: холмик, обложенный разноцветными камешками, деревянный обелиск с вырезанным на нем знаменем и красноармейской звездой. На обелиске надпись: "Девочке Мане от Красной Армии. Вечная память!"
   Где оно, это Новоселье? В каких краях? И помнят ли там поныне Маню Пыренко?
   **
   7 октября
   В утренней и вечерней сводках Совинформбюро -- те же сообщения, что и в начале месяца: везде упорные бои с противником. О положении на Западном и Брянском фронтах -- ничего нет. А уже пал Орел. Об этом я узнал в Генштабе. Это же подтвердили и прибывшие из-под Орла наши корреспонденты по Брянскому фронту Павел Трояновский и Василий Гроссман. Я видел их "эмку" -- вся иссечена осколками. Возле нее собрались работники редакции -- рассматривали, покачивали головами: вот, мол, досталось ребятам! Как только живыми выскочили?
   **
   Наговорившись с товарищами возле своей "эмки", Гроссман и Трояновский зашли ко мне, рассказали о беде на фронте. Я выслушал их внимательно но, узнав, что они ничего не привезли для газеты, не удержался от резких слов. Конечно, репортаж о прорыве на Брянском фронте, о захвате врагами Орла газета напечатать не могла, пока нет официального сообщения. Однако мы считали, что в любом бою, даже с самым неблагоприятным для нас исходом, выявляются истинные герои, свершаются подвиги и о них-то можно и надо писать!
   Без всяких обиняков я сказал Гроссману и Трояновскому:
   -- Нам нужна не простреленная ваша "эмка", а материалы для газеты. Возвращайтесь на фронт...
   Наверное, это было несправедливо. Не хочу оправдываться даже сейчас, когда твердо знаю, что спецкоры чудом ускользнули от вражеского кольца. Глядя на взволнованные и растерянные лица этих в общем-то мужественных, даже отважных людей, надо было им сказать что-то другое, говорить с ними помягче. Но вспомним то время! Не до сантиментов было тогда...
   **
   Гроссман и Трояновский сразу же выехали в 1-й гвардейский стрелковый корпус генерала Д. Д. Лелюшенко, которому как раз в тот день удалось остановить врага под Мценском. А моя реплика насчет "простреленной "эмки" пошла гулять по редакционным кулуарам и даже по нашим фронтовым корреспондентским пунктам. Но, думаю, не столько для того, чтобы поддеть редактора, сколько для того, чтобы подчеркнуть непреложность неписаных законов, установившихся в нашей редакции с первых же дней войны.
   * * *
   Прорыв противника на Западном фронте был не менее угрожающим, чем на Брянском. А о нем тоже пока нет официального сообщения. Нет ничего и от корреспондентов, порвалась всякая связь с ними.
   Мы-то знали причину их продолжительного молчания о грозных событиях на не таких уж дальних подступах к Москве. Ведь даже в Ставке нет пока полной ясности о положении в войсках Западного и Резервного фронтов -- связь с их штабами тоже весьма неустойчива, а с некоторыми из армий ее и вовсе нет.
   Однако негоже газете отмалчиваться. Снова мы прибегаем к испытанному уже в подобных ситуациях средству -- передовой статье. Нам еще неведомо зловещее название предпринятой противником операции "Тайфун". Мы не знали тогда приказа Гитлера по Восточному фронту, о котором я упоминал выше. Но для нас очевидны устремления неприятеля, и мы высказываемся вполне определенно: немецко-фашистские захватчики переходят в генеральное наступление.
   **
   "Перспектива затяжной войны страшит врага... Исход грандиозной битвы, развернувшейся на огромном фронте, фашистские генералы хотели бы решить до наступления зимы... Мы не должны закрывать глаза на серьезность момента..."
   В условиях численного превосходства противника решающее значение имела стойкость наших войск. Этому, собственно говоря, и была посвящена передовая. Она так и называлась: "В ожесточенных боях с врагом быть стойкими до конца".
   Очень злободневно прозвучал в ней такой абзац:
   "В 1919 году, когда Юденич грозил красному Питеру, а Деникин взял Орел, великий Ленин говорил: "Положение чрезвычайно тяжелое. Но мы не отчаиваемся, ибо знаем, что всякий раз, как создается трудное положение для Советской республики, рабочие проявляют чудеса храбрости, своим примером ободряют и" воодушевляют войска и ведут их к новым победам".
   * * *
   Еще днем, при формировании номера газеты, было решено: если уж нет у нас никаких реальных возможностей сказать полным голосом о том, что происходит на Западном, Брянском и Резервном фронтах, нужно, чтобы все прочие материалы соответствовали духу передовой и насущным потребностям войск, сдерживающих сильнейший натиск противника. Этим требованиям вполне отвечала подвальная статья нашего специалиста по общевойсковой тактике подполковника Викентия Дермана -- "Активная оборона". Годилась и только что полученная корреспонденция с Ленинградского фронта "Упорная оборона Ленинграда". Соответствовала нашему замыслу острая заметка "Дикие издевательства над пленными"; она еще раз предупреждала, что ожидает советского воина, если он попадет в руки врага.
   **
   Вечером Илья Эренбург принес мне три странички очередного своего памфлета -- "На черепах". Автор будто бы воочию видит Гитлера на трибуне, сложенной из черепов солдат и офицеров вермахта. Прочитал я этот памфлет и хотел уже отправить в набор. Но в этот момент Илья Григорьевич сказал со вздохом, очень тихо, будто размышлял вслух:
   -- Завтра-послезавтра надо ждать тяжелую сводку Информбюро.
   -- Да, Илья Григорьевич, -- подтвердил я, а затем предложил писателю: -- Зачем нам ждать? Быть может, стоит как-то подготовить к ней читателя. Сделайте вставку в вашей статье.
   Эренбург тут же сел за мой стол и дописал такой абзац: "Нелегко нам даются немецкие могилы. Но мы умеем пережить дурные сводки. Мы знаем, что хорошие сводки впереди. Германия сейчас бросает на зеленое сукно все свои червонцы. Германия сейчас бросает на наши поля все свои дивизии. Наша сила, которой поражен Гитлер, это -- наша выдержка, наша сплоченность, простой, неприметный и трижды благословенный героизм русского человека..."
   **
   Иногда рядом с бедой шагают маленькие радости. А обрадовал нас фотоочерк из партизанского края. На первой полосе заверстаны четыре снимка с таким пояснительным текстом:
   "Редакция "Красной звезды" в августе направила своего специального фотокорреспондента т. М. П. в неприятельский тыл к советским партизанам. Перебравшись через линию фронта, т. М. П. через несколько дней, идя по болотам и лесам, пришел в N-й партизанский отряд. Вчера редакция получила пересланную нашим фотокорреспондентом первую серию снимков из партизанского отряда. На снимках (слева направо): 1. Партизан-часовой следит за дорогами, ведущими к лагерю партизанского отряда. 2. Штаб отряда разрабатывает план предстоящей операции (в немецкой шинели партизан тов. Р.). 3. Партизаны-разведчики идут выполнять боевое задание. 4. Тт. Ф. и В., отличившиеся в бою с фашистами. Фото специального фотокорреспондента "Красной звезды" в N-м партизанском отряде тов. М. П.".
   На второй полосе -- еще два снимка того же автора. Подписи под ними: "1. Группа партизан на привале. 2. Партизаны пробираются в село, занятое немцами".
   "М. П." -- это Сергей Лоскутов.
   **
   Вспоминаю один из трудных дней конца августа сорок первого года. Зашел он ко мне -- немолодой уже, но подтянутый, ладно скроенный старший политрук -- и сразу же приступил к делу:
   -- Отпустите меня к партизанам, действующим по ту сторону Северо-Западного фронта. Я знаю там все ходы и выходы -- проберусь в немецкий тыл.
   Давно уже мы регулярно печатаем сообщения о партизанском движении: репортажи, очерки, даже целые полосы. Но снимков из партизанских отрядов не было. Ни одного! Ни в нашей газете, ни в других.
   "Что ж, -- рассудил я про себя, -- для такого поручения лучше и надежнее человека, чем Сергей Лоскутов, не найти". Коммунист с девятнадцатого года. В гражданскую войну был комиссаром автоброневого дивизиона, затем саперного отряда. Участвовал в боях с врангелевцами, махновцами, басмачами. Успел проявить себя и в Отечественной войне: отважен, находчив, чутко улавливает потребности газеты. Его снимки с Северо-Западного фронта отличались актуальностью и выразительностью.
   Мое согласие на переход линии фронта он получил. И 30 августа вместе со своими боевыми товарищами -- кинооператором Сергеем Гусевым и корреспондентом фронтовой газеты Львом Плескачевским -- Лоскутов, одетый под лесоруба -- в черных брюках, косоворотке, стеганой телогрейке и шапке-ушанке -- отправился из Валдая в неведомый партизанский край.
  

0x01 graphic

  

"Болото. Полесье" 1890

Художник Шишкин Иван Иванович (1832-1898)

  
   Путь был нелегким. По узким, едва приметным проходам через минные поля. Через болотные топи. В дождь и слякоть. По грудь в студеной воде Ловати. Ползком, порой в нескольких десятках шагов от немецких постов.
   Потом Лоскутов напишет:
   "Ох, болота, болота! Долго буду их помнить. Есть болота с кочками и клюквой, болота губчатые, покрытые мхом, как губкой. Здесь еще можно идти. Но есть болота гиблые, считающиеся непроходимыми. На таком болоте все под тобой качается, словно студень. Через каждые два-три шага -- ямы. Они называются окнами".
   Или вот еще такая картина с натуры:
   "Если бы немцы внимательно наблюдали за местностью, то, несомненно, обнаружили бы нас: над нами все время кружились три сороки. Скверные птицы! Если сорока, стрекоча, вьется в воздухе -- знай: в лесу люди!
   Несколько раз мы пытались отогнать сорок, осторожно кидали в них палками. Птицы улетали, но затем возвращались..."
   А вот еще эпизод. Как будто смешной. Но Лоскутову и его товарищам было тогда не до смеха.
   "Появилась... свинья! Да, самая обыкновенная, ничем не примечательная свинья. Она подошла к леску, хрюкая, тычась в землю пятачком, и сразу же направилась к нам. Я отогнал ее палкой. Она остановилась, потом снова, как ни в чем не бывало, пошла к нам в лесок. Четверо немецких солдат с винтовками двигались за ней, как завороженные.
   А свинья, мирно хрюкая, переваливаясь, посапывая, шла к нашим елочкам... Вдруг, словно почуяв что-то... отпрянула в сторону. Побежала. Сначала тихой трусцой, потом быстрее. Солдаты бросились вслед... Первый немец прицелился. Бац! Мимо! Охотники сердито переглянулись и послали друг друга к черту. Мы искренне присоединились к этому пожеланию.
   Свинья и любители свинины скрылись за кустами".
   4 сентября Лоскутов прибыл наконец, в партизанский отряд с точным и выразительным названием "Гроза фашистам". В этом и других отрядах партизанского края пробыл сорок суток. Фотографировал и воевал. Первые его снимки были доставлены в редакцию по многоступенчатой цепочке партизанских связных.
   **
   10 октября
   Два дня назад в сводках Совинформбюро были названы вяземское и брянское направления. 9 октября последовало сообщение об оставлении Орла. Уже теперь-то можно было полным голосом сказать об опасности, нависшей над Москвой. Но для этого нужны были конкретные материалы с места событий, а их пока нет. Молчат наши корреспонденты.
   **
   Само собой разумеется, что в то время такого рода фактами редакция "Красной звезды" не располагала. Мы лишь интуитивно догадывались, что молчание наших корреспондентов обусловлено двумя причинами: неустойчивостью связи с Москвой и неясностью обстановки на подступах к столице.
   Была еще и третья причина замедленного поступления корреспондентских материалов с важнейших в тот момент направлений. В сентябре, когда обстановка на Западном и Резервном фронтах заметно стабилизировалась, мы несколько ослабили там наши корреспондентские группы. Теперь надо было срочно усиливать их. На брянское направление мы снова командировали Петра Коломейцева и вместе с ним Евгения Габриловича. На вяземское послали Ивана Хитрова и двух писателей -- Федора Панферова и Хаджи Мурата Мугуева.
   **
   Вспоминаю, как стал нашим корреспондентом Панферов. 4 октября явился ко мне человек, с которым я никогда не встречался до этого, -- приземистый, широкоплечий, с каким-то пронзительным взглядом. Это и был Федор Иванович Панферов -- автор хорошо известного мне романа "Бруски". Он попросил зачислить его в штат корреспондентов "Красной звезды" и откровенно рассказал при этом такую историю. Ему была предложена работа в какой-то фронтовой газете. Не помню уж, по каким причинам он не мог выехать туда немедленно, и написал об этом объяснительное письмо Верховному главнокомандующему, а тот переадресовал это послание в Партколлегию и поставил вопрос чуть ли не об исключении Панферова из партии. Я не стал вникать в подробности -- никуда не звонил, никаких справок не наводил. Сразу ответил Панферову согласием при одном обязательном условии: он должен немедленно выехать в действующую армию. У меня было твердое убеждение, что никто, в том числе и Сталин, не сможет отказать кому бы то ни было в праве подтвердить в боевой обстановке свою верность партийному долгу, пройти, так сказать, проверку огнем. Тут же был подписан приказ. Панферову выдали военное обмундирование с тремя шпалами, соответствовавшими его воинскому званию, и на следующий день он отбыл на вяземское направление.
   После опубликования в "Красной звезде" первой же его корреспонденции из действующей армии мне позвонил Сталин. Ни о чем он меня не расспрашивал, не порицал и не хвалил за то, что я "самовольно" послал Панферова на фронт, сказал только, как всегда коротко и категорично:
   -- Печатайте Панферова.
   Из этого можно было заключить, что инцидент, возникший в связи с письмом Федора Ивановича, исчерпан.
   * * *
   Иногда меня спрашивают, почему оказался вдалеке от Московской битвы один из самых боевых корреспондентов нашей газеты Константин Симонов? Да и сам Симонов не раз упрекал меня за то, что я не послал его тогда на Западный фронт.
   Но всему есть объяснение. И этому -- тоже!
   Еще 27 сентября я узнал, что в районе Мурманска хорошо воюют английские летчики -- они сбили семнадцать фашистских самолетов. Об этом стоило рассказать в газете. Как раз в те дни вернулся из Крыма Симонов, и я решил послать его на Север. По моим расчетам, эта его командировка могла продолжаться не более недели. В действительности же он в Мурманск добрался только на седьмой день: из-за непогоды самолет застрял в Вологде на четверо суток!
   Когда развернулись грозные события на Западном фронте, Симонов прислал мне взволнованную телеграмму -- просил разрешения срочно вернуться в Москву. Я на это согласия не дал. И вот почему. В ту пору Симонов только-только начинал свою журналистскую деятельность в центральной военной газете. Первые его корреспонденции из Одессы и Крыма были интересными, нужными, но все же они не являлись еще той его высокой публицистикой, которая позже так сильно прозвучала со страниц "Красной звезды" и так горячо была принята в действующей армии и во всей стране. Мне казалось, что симоновские корреспонденции с Западного фронта погоды в газете не сделают, пусть поработает на Севере.
   Мурманское направление было единственным, где наши войска хоть кое-где и отступили, но ненамного, а затем закрепились и больше не отходили ни на шаг. В ту пору наших неудач на центральных и южных фронтах этот факт заслуживал широкого освещения в "Красной звезде". Так Симонов и застрял на Севере.
   * * *
   Пора, однако, повести речь о газете, датированной 10 октября. При подготовке этого номера, уже на исходе дня, словно бы приоткрылись где-то невидимые шлюзы -- и в редакцию хлынули -- по бодо, телефону, нарочными -- материалы наших корреспондентов с Западного и Брянского фронтов. Поначалу только первая, а затем и вторая, и третья полосы целиком заполнялись их репортажами и статьями.
   На первой полосе корреспонденция "Ожесточенные бои на вяземском направлении". Спецкор сообщает: "Фашисты, сосредоточив превосходящие силы, яростно атакуют наши войска. На ряде участков неприятелю снова удалось продвинуться... Враг подбрасывает новые силы". Далее рассказывается о том, с каким упорством и доблестью обороняются наши войска.
   Не менее откровенна статья "Танковые бои под Орлом". В ней сообщается о прорыве танков Гудериана в районе Глухова, о неудачном для нас исходе сражения за Орел. Но в то же время в статье содержится и обнадеживающий факт: атаки врага, устремившегося из Орла к Туле, отбиты. А заканчивается она так: "Путь на север от Орла прикрыт. Нужно сделать его совершенно неприступным для врага".
   **
   Петр Коломейцев привез из той командировки статью "Как ликвидировать танковый прорыв". Она была напечатана через несколько дней. А в том номере пошла другая большая и очень важная статья полковника К. Неверова "Обороняться стойко, упорно, активно". Она начиналась так:
   "Бои, происходящие сейчас на фронте, носят подвижный характер. Но это вовсе не значит, что все сводится к безостановочному движению войск и оборонительные бои теряют свое значение. Опыт показывает, что нужно сочетать движение с обороной.
   Характерная особенность обороны в нынешних боях -- это ее активность во всех звеньях, полная готовность противопоставить свой маневр маневру врага..."
   В статье нет слова "отступление". Мы избегали употреблять его. Пользовались иной терминологией: "движение", "безостановочное движение". Но суть-то статьи сводилась к тому, что отступление не должно быть беспорядочным. Его необходимо сочетать с упорными боями на промежуточных рубежах.
   Заголовок передовой "Преградим путь врагу!" набран необычно крупным шрифтом.
   **
   В Генштабе я узнал о переброске сил на западное направление с других фронтов и из глубины страны. Когда вычитывал уже гранки передовой, мне не давала покоя мысль: надо бы сказать и об этом. Но как? Конкретность в данном случае непозволительна. В конце концов в тексте передовой появилась хоть и резиновая, но все же ободряющая формулировка:
   "Вводятся в бой новые резервы. На помощь фронтовикам идут лучшие наши силы".
   **
   11 октября
   Да, на Западный фронт идут новые полки и дивизии. Для него формируются новые армии. А поскольку в прошлом номере мы уже намекнули насчет этого, надо двигаться дальше.
   Даем передовую -- "Долг бойцов, идущих на фронт". Вчерашняя формулировка получила в ней некоторое развитие: "На помощь фронтовикам к линии огня двинуты резервы Красной Армии. Под славными воинскими знаменами спешат на фронт наши запасные части".
   **
   С передовой напрямую перекликается репортаж Якова Милецкого "Войска идут на Запад".
   "Мы стоим на перекрестке и наблюдаем, как мимо проносятся колонны автомашин... Различные рода войск проходят мимо нас на Запад по этой фронтовой дороге. Промчался грузовик с пехотой. За ним другой, третий... Все бойцы одеты в хорошо подогнанные теплые шинели, они в зимних шапках. Им не страшны осенние холода. На них теплое белье, добротная обувь. Все новое...
   Кавалеристов командира Сидорова мы едва не пропустили. Они шли лесом параллельно дороге. Тихо, незаметно. Не слышно было цокота копыт, человеческой речи. Сильные кони легко шли по размокшему лесу. Оружие приторочено к седлам. Бойцы в стальных касках словно слились со своими конями...
   Мы видели танкистов, артиллеристов. Они идут на поддержку своим братьям-фронтовикам, мужественно и упорно сражающимся с оголтелым врагом".
   * * *
   Только что вернулся с вяземского направления Федор Панферов. Не дав ему перевести дух, прошу съездить в войска, предназначенные для пополнения сил Западного фронта. Позвонил коменданту города, попросил помочь нашему корреспонденту разыскать такую дивизию или часть. Но Федор Иванович обошелся без помощи коменданта. На Садовом кольце ему встретилась мощная пехотная колонна. Примкнул к ней и вместе с нею прошагал до заставы на западной окраине Москвы. И в газете появился еще один живой репортаж с колоритными деталями:
   "Они идут по улице замечательного революционера Каляева. Шаг их четок, отбойный. На солнце блестят штыки винтовок, каски, котелки за спиной. Они идут загорелые, смуглые воины Советской страны и улыбаются Москве -- сердцу страны. Все приостановлено -- трамваи, автобусы, пешеходы. Дорогу бойцам!.. Шпалерами стоят москвичи на тротуарах, приветствуя их...
   На повороте грянула песня -- о Родине, о Советской стране. Рота за ротой, батальон за батальоном подхватили песню. Подхватили ее и жители столицы..."
   * * *
   Я рассказываю ныне как будто об обычном. Те, кто знает войну лишь по историческим и художественным произведениям, могут посчитать этот рассказ излишним. Сколько раз за войну уходили на фронт новые полки и дивизии, сколько формировалось новых армий! Но в те дни, о которых я повествую, когда на московском направлении образовались большие бреши и противник наращивал удары на столицу, и передовая статья, и репортаж о воинах, идущих на фронт, скажу, не боясь преувеличений, был для нашего читателя как глоток воды для путника в пустыне.
   Конечно, мы печатали это с некоторым опасением -- не окажем ли мы услугу немецкой разведке? Между прочим, после публикаций мне позвонил из Генштаба мой добрый знакомый, генерал Ф. И. Голиков, и задал такой вопрос:
   -- Не открываешь ли ты наши карты абверу?
   Поскольку его опасение было выражено в вопросительной, а не в утвердительной форме, я тоже задал ему вопрос:
   -- У тебя есть весы?
   -- Какие еще весы?
   -- Обыкновенные, с чашками. На одну положи моральную пользу наших сообщений для наших же войск, а на другую -- немецкую разведку. Какая из них перевесит? А потом попробуй подкинь абверу какой-нибудь материалец от себя, чтобы спутать все карты.
   Он рассмеялся -- и на том наш разговор закончился...
   Федор Панферов написал нам о 316-й стрелковой дивизии генерала И. В. Панфилова, где родился всемирно известный теперь подвиг двадцати восьми гвардейцев во главе с политруком Клочковым, а Яков Милецкий -- о 32-й стрелковой дивизии полковника В. И. Полосухина, отличившейся на Бородинском поле.
   * * *
   12 октября
   Ожесточенное сражение полыхает от верховьев Волги до Льгова. Враг захватил Гжатск, вышел на подступы к Калуге. Продолжаются упорные бои севернее Орла... В Генштабе на рабочих картах появились направления с новыми названиями: можайское, волоколамское, нарофоминское, малоярославецкое, калужское, калининское. Тяжело мне было переставлять флажки на моей карте. Мысленно соединил их одной сплошной линией -- образовалось полукружье, охватывающее Москву. А в газете пока фигурируют брянское и вяземское, хотя и Брянск и Вязьма уже далеко за линией фронта.
   "Угрожающим продолжает оставаться положение на центральном участке вяземского направления" -- это сообщение Михаила Зотова из-под Можайска. "Неприятель терпит большие потери, но это не остановило его", -- сообщает Павел Трояновский из-под Мценска. "Продолжаются упорные бои. Поскольку у немцев было тройное превосходство в танках, командование отдало приказ об отходе на новые рубежи" -- это из корреспонденции Ивана Хитрова с волоколамского направления.
   Центральный Комитет партии провозгласил лозунг -- не пропустить врага к Москве. Но газеты об этом пока молчали. Даже в нашей передовой от 10 октября с таким боевым заголовком "Преградим путь врагу!" о Москве -- ни звука. Там говорится, что враг "любой ценой пытается пробиться к нашим важнейшим жизненным промышленным центрам". Надо ли объяснять, что одно дело, когда на страницах газеты звучит призыв самоотверженно сражаться за столицу нашей Родины, иное -- за безымянные "жизненные центры".
   **
   0x01 graphic
   Русский писатель и поэт М. Ю. Лермонтов в сюртуке офицера Тенгинского пехотного полка. 1841. Художник К. А. Горбунов
  
   Уже завязались бои на Бородинском поле. Так и просятся на страницы газеты лермонтовские строки:
   Ребята! Не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!
И умереть мы обещали!
Мы в Бородинский бой.
   **
   Но об угрозе Москве мы не могли писать, поскольку об этом еще ничего не говорилось в сообщениях Информбюро. А сказать уже пора было во весь голос.
   Собрались у меня в полдень Шифрин, Карпов, Вистинецкий, Гатовский. Задумались. Снова газета отстает от событий! Что делать? Зашел Илья Эренбург. Уселся в кресло, прислушался к нашему разговору. Прервал его:
   -- То, что нельзя сказать в передовой, позволено писателю. Я попробую написать, а вы напечатайте...
   К вечеру он принес свою знаменитую статью "Выстоять!". В ней впервые было сказано во всеуслышание:
   "Враг грозит Москве. У нас должна быть одна только мысль выстоять. Они наступают потому, что им хочется грабить и разорять. Мы обороняемся потому, что хотим жить. Жить, как люди, а не как немецкие скоты. С востока идут подкрепления... Мы должны выстоять. Октябрь сорок первого года наши потомки вспомнят как месяц борьбы и гордости. Гитлеру не уничтожить России! Россия была, есть и будет".
   После этого мы уже прямо писали о начавшейся ожесточенной битве за Москву. Появились одна за другой передовые -- "Отстоять нашу Москву!", "Закрыть врагу путь в Москву", известная статья Алексея Толстого "Москве угрожает враг!". Корреспонденции с разных направлений под заголовками: "Враг продолжает рваться к Москве", "Ожесточенные бои в подмосковных районах", "Преградить фашистам путь к Москве!.."
   **
   14 октября
   С этого номера, можно сказать, газета опять зашагала в ногу с событиями. Материалы, напечатанные в "Красной звезде" 14 октября, вполне отражают обстановку, сложившуюся на фронтах, в первую очередь -- на Западном и Южном. Корреспонденты рассказывают о том, что произошло за два дня на главных направлениях: о непрерывных и яростных атаках немецких танков и пехоты, о контратаках наших войск, их бесстрашии и доблести; приводят много ярких примеров умелой организации оборонительного боя.
   Вновь на страницах "Красной звезды" появились имена командира 4-й танковой бригады полковника М. Катукова, командира танковой роты старшего лейтенанта А. Бурды. О новых подвигах танкистов рассказал Павел Трояновский.
   **
   Сильное впечатление оставляет очерк писателя Хаджи Мурата Мугуева "Два дня боев на вяземском направлении". Вчера он заскочил на часик в редакцию. С волнением рассказывал о встречном бое нашей стрелковой дивизии с немецкими танками. Мугуев видел этот бой своими глазами от начала и до конца. Наша дивизия его выиграла. В очерке Мугуева оптимистическая концовка: "Темнеет. Ленивые, одиночные выстрелы смолкают. У села С. немцы вторые сутки не двигаются дальше на восток, встретив здесь упорное сопротивление".
   **
   Осторожно сказано, но смысл ясен: враг наступает, а мы отступаем. К Москве, к Донбассу. Настали дни великих испытаний. Об этом напоминают лозунги, которые мы печатаем теперь из номера в номер. Сегодняшний лозунг гласит: "Судьба Родины -- в твоих руках, воин Красной Армии! Твой долг -- сдержать врага чего бы это ни стоило!"
   О том же речь идет и в статье Ильи Эренбурга. Она так и озаглавлена -- "Дни испытаний".
   Небольшая, но обжигающе сильная статья. Те же мысли, чувства, что и в предшествовавшей ей статье "Выстоять!".
   **
   "Народ не ребенок. Народ муж. Он смело смотрит правде в глаза. Настали дни испытаний. Красная Армия заслоняет собой сердце страны. Дети Волги и Дона, Днепра и Енисея отражают атаки врага. Каждый боец знает: позади -- Москва...
   С востока идут новые части. Свежие полки вступают в бой: это -- как волны на море, за одной другая. Не вычерпать моря ковшом, не одолеть немцам России!..
   Участь столицы решат не только танки, ее решит стойкость каждого бойца. Малодушие раскрывает горные перевалы. Отвага делает неприступным крохотный ручеек. Сердце каждого бойца должно стать крепостью..."
   **
   Подлинно пламенная публицистика! Недаром защитники Москвы писали Илье Григорьевичу: "...думаем -- как вас назвать? Одни из нас предлагали назвать вас бесстрашным минером, другие -- отважным танкистом, третьи -- героем-летчиком, истребителем, так как Ваши статьи так же грозны для фашистов, как все эти бойцы".
   Рядом со статьей Эренбурга -- стихи Екатерины Шевелевой "Будь бесстрашен!". Это уже второе ее выступление у нас. Первое стихотворение было опубликовано в середине сентября.
   Юной поэтессе, по ее собственному признанию, редакция "Красной звезды" представлялась тогда неким святилищем. Неважно, что темновато было в узеньких редакционных коридорчиках. Она прошла по ним в почтительном восторге. Еще бы! Здесь же бывают Толстой, Шолохов, Эренбург... Их печатают в "Красной звезде". А посчастливится ли ей?..
   **
   Соловейчик привел ее ко мне:
   -- Вот, Шевелева Катя, принесла стихи...
   Я стоял у своей конторки, вычитывал полосы. Повернулся, вижу -- светловолосая девушка с еще не успевшими угаснуть летними веснушками, рассыпанными по всему лицу. Усомнился: что она может написать о войне? Стихи ее назывались "Комбат Воеводин". Где-то прочитала, как этот комбат таранил своим танком немецкий танк, и вот написала о нем. Это был по сути своей стихотворный репортаж -- не самое лучшее даже из тогдашних сочинений Шевелевой. Но такой репортаж нужен был в то время, и мы его напечатали. Вслед за тем принесла Катя другие стихи -- публицистические. Еще более нужные газете. Они заканчивались так:
   Родина! Ты нам всего дороже.
Родина -- мой город, отчий дом,
Выбора иного быть не может:
Смерть
Или победа над врагом!
   С той поры Шевелева стала, можно сказать, постоянной сотрудницей "Красной звезды". Даже ездила по заданиям редакции на фронт.
   **
   Еще кровоточили воспоминания об окружении наших армий в районе Вязьмы. У всех, от взводного до командарма, одна мысль: не допустить повторения той трагедии. Долг повелевал "Красной звезде" выступить с передовой на эту тему. Суть ее выражена в заголовке: "В любых условиях сражаться стойко!" В тексте этот призыв расшифровывается так:
   "Не бояться окружения, а стойко, до последней капли крови сражаться на указанных командованием рубежах -- вот что требуется сейчас от каждого воина, от каждой роты, полка, от всех наших частей и соединений... Главное -- не теряться, не рассыпаться, а держаться вместе, боец к бойцу, рота к роте батальон к батальону".
   Были в передовой очень крутые формулировки:
   "Командиры и комиссары обязаны железной рукой поддерживать порядок в своей части и непрерывное управление боем. Они отвечают за то, чтобы при нажиме со стороны противника их части не впадали в панику, не бросали оружия, не разбегались в лесные чащи, не кричали "мы окружены", а организованно отвечали ударом на удар противника, жестоко обуздывали паникеров, беспощадно расправлялись с трусами и дезертирами, обеспечивали тем самым дисциплину и организованность своих частей.
   Стойкие части, не теряющие организованности и управления, переходящие в контратаки, несут и в окружении гораздо меньше потерь, чем те, которые поддаются панике. Упорство и стойкость -- всюду и везде -- вот наш закон".
   **
   Этот тезис подкрепляется фактами из боевой жизни стрелковой дивизии полковника Миронова. Ей посвящен очерк Петра Павленко.
   Петр Андреевич возвратился с Северо-Западного фронта. Он привез с собой документы о зверствах фашистов над пленными. Каждая строка его статьи предупреждала, что ждет советского воина, попавшего в лапы гитлеровцев, напоминала, что плен -- это не только позор, но и нечеловеческие муки и гибель. Она как бы рассматривала еще одну грань поведения нашего бойца в окружении, призывала сражаться до последнего дыхания.
   В тот же день Павленко выехал на Западный фронт. Он всегда остро чувствовал веление времени, умел выбрать самые жгучие темы для своих выступлений в газете. Так было и в этой поездке. Первый его очерк с этого фронта назывался "Дивизия, не боящаяся окружений". Она как раз, как бы сейчас сказали, удачно состыковалась с передовой.
   **
   Это было повествование о дивизии полковника Миронова, о ее полках, которыми командовали два прославленных командира Батраков и Некрасов, ставшие недавно Героями Советского Союза. Эта дивизия, состоявшая из сибиряков и алтайцев, -- народ "сильный и кряжистый, быстрый в движениях и ловкий на слове", -- не только не давала себя окружать, но даже сама окружала немецкие части и уничтожала их.
   Павленко рассказал о таком эпизоде. Когда однажды на участке стрелкового полка Некрасова повел наступление усиленный немецкий батальон, многие были удивлены, услышав приказ командира:
   -- Двум ротам, обороняющим центр, отойти на километр!..
   На глазах у противника две роты стали отходить. Немцы ринулись за отходящими. Гитлеровцы бежали густыми цепями, во весь рост, забыв об осторожности, думая, что легкая победа уже в их руках. Когда немцы втянулись в мешок, их взяли в клещи, две отходившие роты с ходу ударили в штыки, а с флангов противнику закрыли путь к отступлению. Враг оставил на поле боя сотни трупов.
   Очень важная и нужная статья.
   * * *
   Вернулся из партизанского края Сергей Лоскутов.
   Не так-то просто он добирался к нам через линию фронта и даже по нашей земле. Прибыл он на КП Северо-Западного фронта. Начальник корреспондентской группы "Красной звезды" Викентий Дерман достал для него самолет "ПО-2" и вместе со спецкорами других центральных газет отправился на аэродром провожать своего товарища-героя. Было светлое, солнечное октябрьское утро. Высокие перистые облака, казалось, застыли в синеве неба. Такая погода, да еще в осеннюю пору, радует сердце человека. Здесь же, на фронте, она воспринималась по-другому. В воздухе господствовала немецкая авиация.
   -- Лететь будем над вершинами деревьев, -- сказал пилот, -- в случае чего, садимся на шоссе.
   **
   Вскоре ко мне в кабинет ввалился настоящий "дед-партизан", товарищ "М. П.", Сергей Иванович Лоскутов.
   Оказалось, что в железнодорожной милиции не сразу разобрались, кто он. Там сверили удостоверение с "личностью" -- не сходится. Пытались отобрать у задержанного пленку. "Беда, могут засветить", -- разволновался Лоскутов. Он вскочил, расстегнул стеганку, где за поясом висели четыре "лимонки", снял одну и сказал: "Если только тронете пленку, взорву гранату. Звоните редактору..."
   Собрались у меня почти все работники редакции. Объятиям и поздравлениям не было конца...
   **
   Это был подвиг журналиста-солдата. Так я и написал, представляя Лоскутова к награждению орденом Красного Знамени. К реляции приложил вырезки из газеты "Красная звезда" с его снимками и очерками.
   Лоскутов был первым в этой войне фотокорреспондентом, удостоенным столь высокой боевой награды.
   **
   15 октября
   Все тревожнее сообщения наших корреспондентов. Репортаж спецкора с Западного фронта начинался так: "Москва в опасности. К дальним подступам нашей родной столицы стягиваются вражеские полчища..." Трояновский с тульского направления, обозначенного в газете пока еще как брянское, пишет: "Немцы продолжают наступать. Хотя и медленно, но они все же продвигаются".
   **
   Опубликована корреспонденция Лысова о доблести и выдержке коммунистов, их личном примере в боях под Орлом. Тут же напечатаны два красноречивых документа. Один из них -- заявление рядового Изосимова в партийную организацию полка накануне контратаки: "Настал для меня час расплаты с кровавым фашизмом. В этот час я не могу оставаться вне рядов большевистской партии. Позвольте мне сражаться коммунистом". Второй документ -- письмо комиссару, найденное в кармане убитого красноармейца Алексеева: "Если мне суждено умереть в бою, я умру без страха. Погибнуть за великий русский народ не жалко, не для того ли я давал присягу Отчизне. Знай, партия, что я не отступил в бою ни на шаг и шел только вперед. Дела мои строго проверьте, и если найдете их достойными, прошу считать меня коммунистом".
   **
   Понятно, что отпала необходимость нашего выступления. Все же глаз зацепился за последние строки речи Лозовского: "Когда пискливый голос павиана Геббельса, благодаря громкоговорителям и вассальным радиостанциям и газетам, превращается в рев, я вспоминаю старую персидскую пословицу: "Если бы рев имел цену, то самым дорогим животным в мире был бы осел".
   Я и подумал: не выкроит ли что-либо из этого Борис Ефимов? Хотя было уже поздно, но его быстро разыскали -- он вчера перебрался на постоянное местожительство в редакцию. Показал я ему отчет:
   -- Это, товарищ Ефимов, по вашей части...
   Примостившись на краешке стола секретаря редакции, он тут же стал рисовать. И вот рядом с отчетом о пресс-конференции напечатана его карикатура "Фашистская радиовещательная психическая атака"...
   **
   16 октября
   Это был драматический день. Накануне Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации из Москвы дипломатического корпуса, ряда правительственных учреждений, крупных оборонительных предприятий, научных и культурных учреждений и организаций.
   Эвакуировался Генеральный штаб. Вчера вечером я, по обыкновению, заглянул туда для ориентировки в текущих делах, а там многие комнаты опустели. Комиссар Генштаба Ф. Е. Боков объяснил, что в Москве оставлена небольшая оперативная группа во главе с А. М. Василевским, а все остальные перебазировались на запасной командный пункт.
   А утром 16 октября меня вызвал секретарь ЦК партии А. С. Щербаков и сказал, что мы тоже должны создать запасную редакцию и типографию "Красной звезды" в Куйбышеве.
   **
   Объявив, кому уезжать в Куйбышев, кому -- на фронт, а кому -- делать газету в Москве, я в полушутливом тоне предупредил всех: "Приказ окончательный, обжалованию не подлежит". К этому было добавлено еще, чтобы каждый, кому предопределена "дальняя дорога", сходил домой, захватил чемоданчик с вещами -- только один, не более! -- а утром явился на Казанский вокзал, где в одном из эшелонов для нашей редакции выделен специальный вагон. К слову сказать, этот "специальный" вагон оказался дачным. Но кто тогда думал об удобствах?
   На собрании все сидели молча -- видно, каждый думал свою думу. Но вот закончилось собрание -- и началось паломничество ко мне. Все эвакуируемые шли с одним и тем же вопросом: "Почему я?.."
   **
   Пришли Евгений Габрилович и Сергей Лоскутов. Они уже начали работать над партизанскими очерками. И я объяснил им, что пока все очерки не будут напечатаны, а их, по моим расчетам, должно быть не менее пятнадцати, ни того, ни другого на фронт не пошлем. Так не лучше ли для дела и для них самих сидеть в Куйбышеве и работать в спокойной обстановке без бомбежек? Евгений Иосифович ответил на это в своей афористичной манере:
   -- Бывает, что в беспокойной обстановке работается спокойнее...
   Совсем расхворавшемуся Федору Панферову я тоже предложил выехать в Куйбышев.
   Из трех литературных секретарей у нас осталось двое -- Кривицкий и Вистинецкий. Третий литсекретарь -- Моран -- после ранения все еще находился на излечении в госпитале. Более оперативного Марка Вистинецкого оставили в Москве. Кривицкому пришлось отправиться за чемоданом.
   **
   Теперь могу признаться: формируя запасную редакцию, я схитрил -- включил в нее главным образом технических работников: секретарей отделов, выпускающих, вторую смену машинисток и корректоров. Всего набралось человек двадцать -- число внушительное! При докладе начальству очень обрадовался, что от меня не потребовали персонального списка эвакуированных.
   Вот только с Ильей Эренбургом получилось не так, как мы хотели. Я и не думал отправлять его в тыл. Да и сам он об этом не помышлял. Но Щербаков сказал:
   -- Эренбург много пишет для заграничной печати, связан с дипломатическим корпусом, с иностранными корреспондентами. Они отбыли в Куйбышев, и ему надо быть там.
   Уехал Илья Григорьевич. Пять суток добирались до Куйбышева, а через неделю мы уже получили оттуда первую его статью. Работал он там с удвоенным усердием, пристроив свою машинку на каком-то ящике в коридоре помещения Наркоминдела. В день "выдавал" по две-три статьи, и, конечно, в первую очередь для "Красной звезды".
   Поступали к нам материалы и от других наших товарищей, эвакуированных в Куйбышев. И там нашлось дело для каждого, только вот настроение у них было не из лучших. И вовсе не потому, что тревожились за судьбу Москвы. В несокрушимость столицы они верили непоколебимо. Еще по пути в Куйбышев раздавались реплики:
   -- Напрасно уехали.
   -- Зря раскололи коллектив.
   **
   Недолго сидели краснозвездовцы в Куйбышеве. Вскоре потихоньку одного за другим мы стали отзывать их в Москву. И к тому времени, когда запасная редакция была Упразднена официально, в Куйбышеве давно уже не оставалось никого из наших сотрудников.
   ...16 октября мы перебрались в здание "Правды". Редактор "Правды" П. Н. Поспелов предоставил в наше распоряжение весь пятый этаж. Это ему было нетрудно: большинство работников "Правды" тоже либо на фронте, либо в Куйбышеве.
   **
   Каждый трудился за двоих, а то и за троих. Дружно, самозабвенно, ощущая себя в первом эшелоне защитников Москвы.
   В этой чистой нравственной атмосфере и рождались газетные полосы.
   * * *
   Много былей и небылиц гуляло по свету о положении в Москве 16 октября 1941 года. От себя я могу засвидетельствовать следующее.
  -- Конечно, эвакуация части столичного населения была сопряжена с тревожной суматохой.
  -- Но в целом по Москве соблюдался жесткий порядок.
  -- Столица продолжала трудиться.
  -- Ставка действовала.
  -- Заводы изготовляли самолеты, автоматы, боеприпасы.
  -- Формировались новые батальоны и дивизии народного ополчения.
  -- Москву опоясывали дополнительные линии оборонительных заграждений.
  -- Москвичи готовы были грудью прикрыть родной город.
   **
   В большинстве своем они не поддались панике. Во всяком случае, сам я, поглощенный газетной горячкой, этого не видел. Правда, мои поездки по городу ограничивались довольно узким замкнутым кругом: Кировская улица, где размещались Ставка Верховного главнокомандования и ГлавПУР; метро "Кировская", где был оборудован узел связи Генштаба и куда я спускался, чтобы переговорить с нашими фронтовыми корреспондентами; Старая площадь, где находился на своем обычном месте Центральный Комитет партии; улица "Правды". Больше всего мои маршруты пролегали на запад, в Перхушково, где расположился штаб Западного фронта, в боевые части. А на этом пути все дышало порядком и дисциплиной.
   **
   Наши корреспонденты, побывавшие в разных районах Москвы, наблюдали подчас и иные картины -- их информация была не столь приятная.
  -- О людях, которые, боясь опасности или усомнившись в силе Красной Армии, добыв всеми правдами и неправдами пропуска или без пропусков, штурмовали Казанский вокзал.
  -- О тех, кто погрузив в служебные машины всякий свой, домашний скарб, устремились на восток, осаждая контрольно-пропускные пункты на Рязанском и Егорьевском шоссе.
  -- О брошенных складах с имуществом и продуктами.
  -- О пылающих кое-где во дворах и на улицах кострах -- уничтожались какие-то архивы, какие-то учрежденческие документы и даже... телефонные справочники. Словом, много трагического и немало трагикомического.
   **
   Если же быть откровенным до конца, надо сказать, что одно чепе, то есть чрезвычайное происшествие, все же случилось и у нас. Было это с нашим корреспондентом-писателем, имя которого, пожалуй, не стоит называть, он понес заслуженное наказание, и этого достаточно. Мы оставили его в Москве, усадили в "эмку" и отправили на можайское направление. Прошло несколько дней, неделя, другая -- нет от него никаких известий. Что случилось? Мы заволновались. Пошли запросы в политуправление фронта, военные советы армий. Никто ничего не знает. Даже не видели его. И вдруг на третьей неделе получаем его материал из... Чистополя о работе какой-то тыловой гражданской организации. Оказывается, он из Москвы на редакционной "эмке" махнул прямо в тот далекий городок. Можно представить себе, какая буря возмущений поднялась в редакции. Сразу же последовал приказ о его увольнении и предании суду за дезертирство.
   Суровое, жестокое было время, которое ни для кого не делало скидок!
   Самое удивительное, что этот человек как будто не был трусом, прошел гражданскую войну, а тут поддался панике, не выдержали нервы. Взвесив все обстоятельства этой грустной истории, решили мы все же обойтись без трибунала, а через военкомат отправили его на фронт, в боевую часть. Между прочим, там он показал себя неплохо, потом стал писать, и его очерки вновь появились в "Красной звезде". Но это было уже через два года.
   * * *
   В романе Константина Симонова есть строки, во многом объясняющие, что произошло 16 октября:
   "Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших все, что было в их силах, чтобы не сдать ее. И именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в нее войдут немцы.
   Как всегда в такие трагические минуты, твердая вера и незаметная работа первых еще не была для всех очевидна, еще только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние били в глаза. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история".
   Что ж, к этим выводам, сделанным спустя полтора десятка лет после войны, теперь и я могу присоединиться. Но тогда я и все те, кто трудился в Москве и сражался на ее подступах, думали по-другому. И это не требует объяснения...
   **
   17 октября
   Перечитывая ныне все передовые "Красной звезды" за первые сто дней войны, я пришел к твердому убеждению: одной из самых впечатляющих является та, что напечатана 17 октября, -- "Отстоим Москву и Донбасс". Она точно и правдиво, не затушевывая и не преуменьшая крайне тяжелого положения, освещает события на главных тогда направлениях. И вместе с тем дышит неподдельным оптимизмом, преисполнена непоколебимой веры в неизбежность нашей победы.
   Впрочем, пусть читатель сам судит о ней. Вот она, точнее -- главное из нее:
   "Суровые времена переживает теперь наша Родина. Часть советской территории захвачена врагом. Тысячи советских людей, не успевших уйти вместе с войсками, попали под иго фашистских убийц, мародеров и насильников. Гитлеровские орды, неистовые в своей звериной ненависти ко всему русскому, советскому, бешено рвутся к Москве, в глубь Приазовья, к Донбассу...
   Советский народ может гордиться героизмом своей Красной Армии. Уже третью неделю наши войска сдерживают такой новый отчаянный напор врага, который вряд ли выдержала бы любая иная армия. Враг продвигается, но далеко не так, как намечал в своих планах германский генеральный штаб и как об этом трубил презренный выродок человечества Гитлер...
   И все же враг еще не остановлен. Положение продолжает оставаться угрожающим. Опасность, нависшая над нашей Родиной, особенно под Москвой и в Донецком бассейне, исключительно велика.
   В эти грозные дни особенно важно уметь правильно расценивать текущие события, не впадая ни в какую крайность. Недооценка опасности создавшейся обстановки является преступным легкомыслием, но не менее преступно и шарахаться в другую сторону, жить только сегодняшним днем, забывая о грядущем.
   Никакая опасность, как бы сильна она ни была, не может затуманить перспектив нашей борьбы. Какие бы тучи ни застилали горизонт, мы твердо знаем: будет час -- и для нас засияет солнце! Каких бы успехов ни достигал враг, всегда будем помнить: успехи эти -- временные, победа в конечном счете будет за нами...
   Внезапность нападения дала огромные преимущества врагу.
   Гитлер лихорадочно спешит использовать до конца это преимущество, пока оно еще существует. Он знает, что время работает против фашистов. Он старается перегнать время, ищет молниеносного решения борьбы, ибо длительная, затяжная война -- гибель для фашизма. Вот почему новое, небывалое еще по яростному напору наступление немцев питается не столько их силой, как слабостью. Есть такие деревья -- могучие на вид, но с прогнившими насквозь корнями. До поры до времени они надменно высятся над всем вокруг, но наступает час -- и порыв ветра рушит их, как соломинку...
   Но при всех этих условиях победа не придет сама. Ее надо добыть в упорных и ожесточенных боях, ценой героической и беззаветной борьбы. Победа не сваливается готовенькой с неба -- ее завоевывают. Ребячеством было бы ожидать, что враг, даже чувствуя неизбежность провала своих планов, сразу покорно и беспомощно сложит руки. Наоборот: это только усиливает его ожесточение, его напор. Путь к нашей победе лежит через много суровых испытаний, жестоких и кровопролитных боев.
   Воины Красной Армии должны пройти этот путь до конца. Сейчас мы еще только защищаемся. Мы бьемся с врагом не на жизнь, а на смерть, отстаивая свою свободу и независимость, отстаивая Советскую власть, спасая наших жен и детей от мук и насилий, наш народ -- от рабства и физического истребления. Но, защищаясь, мы изматываем и обескровливаем фашистские орды, приближая этим час их разгрома. Чем крепче будет наш отпор врагу, чем мужественнее и упорнее будут противостоять воины Красной Армии яростному натиску гитлеровских мерзавцев, тем ближе час нашего торжества.
   На каждом рубеже стойко и отважно биться с врагом, непрерывно истреблять его живую силу и технику! Отобьем натиск гитлеровских орд, сделаем подступы к Москве и Донбассу могилой для фашистов! В наших силах добыть победу! Наше упорство и бесстрашие в борьбе остановят озверелого врага, решат в конечном счете исход войны".
   **
   19 октября
   Второй день подряд печатаем мы статьи Алексея Толстого. Та, что опубликована в прошлом номере, называлась "Враг угрожает Москве". Не знаю даже, с чем сравнить это взрывной силы выступление писателя. Помнится, еще в августе на Малой Дмитровке сидели мы вчетвером -- Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Илья Эренбург и я, -- обсуждали последние вести с фронтов, делились собственными фронтовыми наблюдениями. Зашла речь о благодушном отношении наших бойцов к гитлеровцам. Толстой сказал:
   -- В четырнадцатом году русские солдаты были милосердны к врагу. И тогда это считалось в порядке вещей. Но сейчас другой враг и другая война. Не на жизнь, а на смерть!
  
  
   В статье повторяется та же мысль. Писатель сравнивает гитлеровское нашествие с войнами "на заре истории, когда германские орды под предводительством царя гуннов Аттилы двигались на запад, в Европу, для захвата земель и истребления всего живого на них".
   "В этой войне, -- говорит он, -- мирного завершения не будет. Россия и гитлеровская Германия бьются насмерть, и весь мир внимает гигантской битве, не прекращающейся уже более ста дней".
   "Мы, русские, часто были благодушны и беспечны. Много у нас в запасе сил, и таланта, и земли, и нетронутых богатств. Но не во всю силу понимали размер грозной опасности, надвигающейся на нас. Казалось, так и положено, чтобы русское солнце ясно светило над русской землей..."
   Но, порицая благодушие, Алексей Николаевич с неизмеримо большим гневом ополчается против малодушия:
   "Пусть трус и малодушный, для кого своя жизнь дороже Родины, дороже сердца Родины нашей -- Москвы, гибнет без славы, ему нет и не будет места на нашей земле".
   "Красный воин должен одержать победу. Страшнее смерти позор и неволя. Зубами перегрызть хрящ вражеского горла -- только так! Ни шагу назад!.."
   Как заклинание звучат заключительные строки статьи: "Родина моя, тебе выпало трудное испытание, но ты выйдешь из него с победой, потому что ты сильна, ты молода, ты добра, добро и красоту ты несешь в своем сердце. Ты вся в надеждах на светлое будущее, его строишь своими большими руками, за него умирают твои лучшие сыны.
   Бессмертная слава погибшим за родину. Бессмертную славу завоюют себе живущие".
   Алексей Николаевич по-прежнему предоставлял нам полную свободу в отношении заголовков. Вот и для этой статьи он предложил три названия -- на выбор: "Ни шагу назад", "Зубами перегрызть вражеское горло" и "Москве угрожает враг". Мы выбрали последний вариант.
   **
   Толстой быстро внес в готовый текст необходимые дополнения, и 19 октября его статья под названием "Кровь народа" появилась в "Красной звезде", заняв половину третьей полосы. Позже Алексей Николаевич отметил в своей автобиографии, что это было одно из двух его публицистических выступлений, получивших "наибольший резонанс".
   В статье прозвучали новые мотивы. Говоря о великих жертвах, на которые идет наш народ во имя победы над врагом, писатель сделал акцент на том, что являлось главным в разгар битвы за Москву:
   "Но жертвы самой большой, но Москвы в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям: "Вперед! Вперед на сокрушение врага! Вперед -- за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню -- Москву!"
   **
   Огромное впечатление, произведенное этой статьей на умы и сердца советских воинов, засвидетельствовал критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете: Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, поздней осенью 1941 года, в полку на Карельском перешейке агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого "Кровь народа". Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой.
   А когда агитатор дочитал статью, я услышал, как пожилой солдат с характерным псковским выговором сказал другому, молоденькому и голубоглазому, что Москву, видно, и впрямь отстоят и что "Толстой пишет крепко и доказательно"...
  
  
   См. далее...

Д. И. Ортенберг

Июнь -- декабрь сорок первого: Рассказ-хроника. -- М.: "Советский писатель", 1984.

  

0x01 graphic

  

Пир Аттилы.

Художник MСr Than (1870) по мемуарам Приска.

  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023