ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "От Суда никому не уйти"...

0x01 graphic

Петр I и царевич Алексей Петрович.

С картины проф. Н. Н. Ге. Рис. Г. Глушков.

А СУДЬИ КТО?

А.К. - Вновь начал читать разные исторические истории и часто вижу о суде мирского и о милосердии, и мало кто, понимает о том, что есть ВЫСШИЙ СУД, от которого никому не уйти...

Кто же судья?

Ведь он, судья, как правило, определяет человеку судьбе на настоящее и будущее...

Судья, как таковой, сам себе определяет и настоящее и будущее...

Высший СУД дает не только одному человеку, но и обществу, и человечеству как таковому...

Не надо об этом не помнить...

На примере художников русского слова мы не просто знаем о произведениях "Недоросля", "Горе от ума" и "Грозе", но органично вписаны в нашу историю, но и должны знать на сегодняшнюю жизнь и на будущее...

Важные мысли из ст. В. Турбина:

Суд, проблема суда, суда социального, человеческого, мирского и суда высшего, проблема соотношения их -- фундаментальная проблема нашей, русской литературы.

Казалось бы, уже к середине XIX столетия литература могла очень твердо усвоить, что призвание ее -- воспроизведение жизни, объяснение жизни и вынесение ей приговора. Но она не переставала и размышлять, колебаться, и трудно представить себе русского художника слова, который хоть однажды не задумался б о суде, оправе людей судить своих ближних, о совестливых и о безжалостных судьях.

О роли в своей горемычной жизни суда раз за разом с тревогой задумываются и герои русской литературы.

"Совесть его была чиста...

Ему казалась, что если бы какой-нибудь старый судья поговорил с ним по душам и подробно, то все вошло бы в свою колею.

Он не понимал своих судей, а судьи, казалось ему, не понимали его..."

Так говорится в рассказе А. П. Чехова "Беда" об Иване Данилыче Авдееве, о почтенном купце, что, не чая горького горя, под суд угодил.

Был ли он в чем-то виновен?

Был, но чисто формально: простодушно подписывал акты ревизии мошеннического банка, дал втянуть себя в круг преступников.

А по душе-то человек виноват ни в чем не был, и на тебе: и срам, и разоренье, и суд, и ссылка.

И все-то грезилось ему, что если бы какой-нибудь старый душевный судья...

Актуальность переживаний бедняги-купца, полагаю, непреходяща: кто из нас хоть раз в жизни не испытывал того же, что пережил он?

Потребность наша в мудром и чутком судье, вероятно, идет из глуби веков. Но извечно и томление от того, что она безответна: ждешь встречи с судьей-мудрецом, а появляются лишь нелепые его двойники.

В словесности позапрошлого и прошлого века они отнюдь не стоят обособленно; в них говорится о том же, о чем говорилось вокруг них, говорилось и ранее, и позднее: о суде, о судьях да о судимых. Но проблема суда сконцентрирована в них особенно интенсивно: одни их герои то непререкаемо, то, быть может.

0x01 graphic

А. С. Грибоедов.

Гравюра Н. Уткина с портрета Е. Эстеррейха. 1829 г.

И втайне колеблясь, судят других, а судимый в свою очередь принимаются судить своих судей.

А судьи кто? --

вопрошает у Грибоедова Чацкий, открывая свой суд над судьями.

Русский реализм начинается, очевидно, с проблемы суда, и ею же в границах XIX столетия он завершается; два великих романа, заключающих это столетие, "Братья Карамазовы" Ф.М. Достоевского и "Воскресение" Л.Н. Толстого, так же, как и множество рассказов А.П. Чехова, -- о суде, о судебных ошибках, в суде обнаруживаемых.

И критический реализм передает традицию дальше: XX век начинается с "Матери" Горького, а там -- снова суд, причем суд политический и опять, конечно, неправый.

Диалог с судом, выражение сомнений в его правомерности, а по большей части и насмешка над ним -- постоянная и непреходящая идейно-художественная мелодия русской литературы.

Онегин был, по мненью многих

(Судей решительных и строгих),

Ученый малый, но педант...

--говорится в первых же строках первого русского реалистического романа у Пушкина.

Судьи здесь -- толпа спутников героя повествования, а суд -- распространеннейший среди них подход к человеку: они думают, что бездонную и противоречивую сущность ближнего своего можно исчерпать доморощенным приговором.

Судят Онегина, но и Онегин судит Татьяну, ошибаясь, попадая впросак; проблема суда, таким образом, расширяется, срастаясь с проблемами человеческого мышления вообще.

А после, в поэме "Полтава", в "Капитанской дочке", в "Дубровском"-- уже и реальный суд.

И даже тогда, когда вершит его сам император, Петр I, не обходится без тяжких ошибок, без пролития крови невинных.

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда,--

мысленно грозит царю-детоубийце его будущий победитель Григорий Отрепьев в ту минуту, когда в смятенном сознании его возникает дерзостное намерение наречь себя именем царевича Димитрия; так у Пушкина, в драме "Борис Годунов".

Да, я был страстный муж

Холодный,--

из последних сил утешает себя Арбенин в драме Лермонтова "Маскарад".

А пред тем, как сделать убийственный жест, на балу, он, снедаемый мыслью об измене юной жены, внушал и внушал себе:

Нет, людям я ее не уступлю...

И нас судить они не станут...

Я сам свершу свой страшный суд...

0x01 graphic

Д. И. Фонвизин.

Портрет худ. Ж. Караф.

Арбенин убежден в своей правоте; но и он жестоко ошибся: и доводы разума, и факты-улики говорили одно, а в жизни-то было другое; все было и проще, и светлее, и чище, чем представлялось супругу-судье при скрупулезном сопоставлении фактов.

Снова, стало быть, горе от ума, обрушившееся на человека, взявшего на себя роль судьи: драма Лермонтова, конечно же, соотносима с комедией Грибоедова, об этом не раз справедливо писали.

Итак: суд, суд, суд.

И три драматургических произведения Фонвизина, Грибоедова и А. Н. Островского -- три варианта суда, разделенных приблизительно равными отрезками времени: "Недоросль" создан в 1781 году, "Горе..." -- в 1823, "Гроза" -- в 1859.

Суд вершится в присутствии зрителя, в одном случае ожидающего его справедливого приговора, в других же с нарастающим ужасом созерцающего странную и страшную версию приговора: приговор выливается в травлю, в гонения.

С кем был! Куда меня закинула судьба!

Все гонят! все клянут! Мучителей толпа...

Перед нами-- осужденный судом ретроградов, беспощадных и мстительных. Обвиняемый-мученик, вызывающий в памяти смутные представления о подвижниках, погибавших за свои высокие идеалы на арене римского цирка, терзаемых хищниками.

И словам его последнего монолога вторит -- подчас вторит почти буквально, лексически -- монолог осуждаемой толпой горожан героини "Грозы":

"Да уж измучилась я! Долго ль еще мне мучиться!"

А мучителей толпа топчется вокруг своих жертв.

И в дворянской Москве она неотступна, и в купеческом городке Калинове. И все это-- суд, какое-то устрашающее судилище, какой-то синедрион, в своем праве судить ни минуты не сомневающийся, хотя все же нет-нет, да и раздастся из недр толпы осторожный скептический голос. "Мудрено вас судить",--задумчиво говорит Тихону Кабанову, мужу грешницы-мученицы Катерины, местный мудрец, просветитель-неудачник Кулигин. Для него-то судить мудрено. Для других же нисколько не мудрено: судить ближнего своего для них--и призвание, и сладостный долг.

Каждый раз и в "Недоросле", и в "Горе от ума", и в "Грозе"запечатлеваются вполне конкретные, легко узнаваемые моменты российской истории, отражаются веяния, обычно предшествующие следующим за ними решительным и масштабным сдвигам, крупным событиям социально-политической жизни.

Давно уж, к примеру, выяснено, что комедия Грибоедова предсказывает декабрь 1825 года, восстание декабристов, а драма А. Н. Островского - февраль 1861 года, отмену крепостного права, начало осуществления каких бы то ни было, но все же очень серьезных реформ. В такие моменты общество ощущает уходящий в прошлое порядок вещей, устоявшиеся моральные нормы как царство беспросветного мрака. Оно жаждет увидеть на сцене и морально поверженных носителей этого мрака, и противостоящих им светоносцев. И комедия Фонвизина пронизана верою в то, что такие люди существуют в стране и что подвизаются они где-то рядом с каждым ее обитателем; стоит только позвать их, они придут и рассудят всех по совести, по закону.

Стародума совсем уж было похоронили.

"Стародум поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху ни вести, то мы и считаем его покойником", -- бормочет у Фонвизина Простаков, отец Митрофана. Но воскрес Стародум. И в комедии забавно осуществляется реализация некоего "второго пришествия", "Страшный суд" в его сугубо светском, в социальном его варианте.

0x01 graphic

А. Н. Островский.

Портрет худ. А. А. Перова. 1871 г.

"Недоросль" создавался в эпоху расцвета просветительской ясности мысли, связанной с убеждением в неограниченной правоте оснащенного "шитом разума. Комедия предполагает полное посрамление социального эгоизма и связанного с ним невежества. Ее цель -- показать триумф, триумфальную победу жизненного стиля, олицетворенного в Стародуме, Правдине и Милоне.

Стародум, Правдин, Милон и спасенная ими Софья -- триумфаторы.

Не исключено, что в комедии Фонвизина есть отголоски и народнопоэтического эпоса, и сказки, что в ней злободневно для ее блистательного времени преломился и сюжет о девушке, девице, вызволенной из полона, из заточения: освободители как бы отворяют перед нею ворота, врата; сбиты тяжкие замки, отброшены засовы, полонянка выходит из мрака к свету.

Но в целом, конечно, комедия выдержана в эстетике, в стилистике XVIII столетия; а значительная часть тогдашней эстетики заслуживает быть названной именно эстетикой триумфальной. О триумфах гремели оды на взятие какой-либо неприступной крепости, на одержание крупных военных побед, викторий. Триумфы запечатлевало зодчество, увековечивала скульптура.

В "Недоросле" Фонвизин подверг эстетику триумфа некоторому сомнению, но сначала он довел ее до логического конца, завершения: происходит одержание победы не над вооруженным врагом-иноземцем и не над из ряда вон выходящим злодейством: такое злодейство очевидно, оно открыто, и одоление его не требует ни проницательности, ни особой гражданской доблести.

Но тут посрамляется заурядное, достаточно распространенное: застой, ставший социальной привычкой; клеймятся люди ничтожные, но как раз ничтожеством своим и могущественные.

Все становится на свои места: немец Вральман снова переквалифицируется из учителей в кучера, над имением самодуров-помещиков устанавливается узаконенная опека. А последний удар по восторжествовавшему было, но вовремя натолкнувшемуся на решительные препоны невежеству наносится изнутри застойного мира.

Раздаются грубые и неблагодарные слова Митрофана: "Да отвяжись, матушка, как навязалась..." "Нет у меня сына!" -- вырывается из груди Простаковой; и тогда Стародум, выступающий в роли мудрого вершителя судеб, судьи, изрекает: "Вот злонравия достойные плоды!"

Триумф здесь, казалось бы, вполне обоснован.

И все-таки не может не шевельнуться в сознании зрителя хотя бы крохотное сомнение: полноте, а уж так ли он несомненен?

Исчерпал ли он суть дела?

Есть все основания думать: бессмертная комедия Фонвизина строится на принципиально важном для нее несовпадении слова закона и слова, в древние времена именовавшегося благодатным. В очень приблизительном переводе на язык, современный нам, его можно назвать нравственно-оценочным словом.

0x01 graphic

"Горе от ума"

Илл. худ. Н. В. Кузьмина к комедии. 1952 г.: Скалозуб, Хлестова, Загорецкий,

Репетилов.

Безоговорочно ли прав Стародум?

И хороший, творчески исполняющий его роль, создающий его достоверный образ артист, по-моему, произнесет последнюю реплику уже не в духе эстетики триумфа, а скорее вопреки ей, задумчиво, сомневаясь в своей правоте, начиная осознавать и узость, ограниченность какого бы то ни было суда человека над человеком, ибо сказано же было когда-то:

"Я пришел не судить мир, но спасти мир" (Евангелие от Иоанна, 12, 47).

"Мудрено вас судить",-- скажет в "Грозе" Кулигин, человек, последовательно и, на первый взгляд, не всегда даже к месту напоминающий зрителю о... XVIII веке (XVIII век отзывается в драме очень заметно). А Стародуму судить Простакову неужто ж не "мудрено"?

Да, от госпожи Простаковой -- прямой путь к Кабаипхе: рьяцая апология отживающего, бесцеремонность по отношению к ближним. А еще что? И тут слово свое, благодатное слово, должно сказать великое чувство: лю-бовь! Неразумная. Пусть даже и замутненная подозрительностью и ревностью. Но любовь. По-матерински не рассуждающая. Мы такую любовь обычно называем "слепой"; но надо же помнить, что слепота издревле почиталась и условием мудрости, н условием не просто поэтического, а точнее, поэмного, присущего поэме восприятия жизни: незрячий свободен от морока деталей, подробностей; ему открыт идеальный вариант, открыта душа явления. И духовно мертва та мать, которая в течение всей жизни своей не слагает невысказанную поэму о сыне, не провидит в нем свыше ниспосланного ей блага.

"Недоросль" выходит далеко за рамки сложившихся у нас представлений о классицизме. Классицизм отнюдь не возбранял Фонвизину создать первый в русской литературе образ матери, носительницы беззаветной любви. Играть Простакову и сложно н трудно. На каждом шагу идеализируя свое чадо, она уже и сама начинает верить тому, что "Митрофанушка из-за книги не встает по суткам". Широко известны сцены своего рода экзамена, когда Митрофану задают задачи на деление: он и два его спутника должны разделить на три доли триста рублей. "Смекни-тко, по чему на брата?" -- допытывается у своего питомца отставной вояка Цыфиркин. И тогда Простакова исторгает из себя: "Нашел деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка".

Исчерпывающе сыграть эту сцену по силам лишь актрисе высочайшего дарования: с уст матери срывается подлинный стон, вопль, мольба, продиктованная страхом перед угрозой: не обобрали бы сына, не обидели б, не обделили бы. И не виновата она в том, что не дано ей мыслить абстрактно, что не может она отличить условности примитивного математического построения от реальной жизненной ситуации. Не читала она трудов великого педагога Иоганна Генриха Песталоцци, ее современника, и какой с нее спрос! Так всю ли правду о ней способен высказать суд, пусть даже и социально разумный?

"Судья, который, не убояся ни мщения, ни угроз сильного, отдал справедливость беспомощному, в моих глазах герой",-- изрекает Милон сентенцию, злободневную и для своего, и для нашего времени.

Не сомневаясь в своей правоте, Правдин конкретизирует этот тезис применительно к Простаковой: "Сейчас представлю ее перед суд как нарушительницу гражданского спокойства".

Оба правы.

Но все-таки, все-таки...

И опять повторю: поостережемся от иллюзии, будто нам доподлинно ясны художественные принципы классицизма, ибо она ведет к подстановке на место реально созданных великим XVIII веком творений каких-то вторичных, уже нами придуманных моделей этих творений.

Позволим себе пойти далее, забыв затверженные когда-то обрывки сведений о "трех единствах" или "трех штилях", "высоком", "среднем" и "низком". И тогда перед нами предстанет возвышенное действо о матери, истово верящей:

"За молитвы родителей наших,-- нам, грешным, где б и умолить,-- даровал нам господь Митрофанушку".

Да, поистине поэму слагала госпожа Простакова!

Диалог Стародума и Простаковой -- истинно шекспировский диалог, столкновение двух равноправных трактовок мира.

И не может "Недоросль" устареть, стареют наши представления об этой комедии. Не приходит ли время хоть немного их обновить?

Ныне "Недоросля" уже нельзя играть жестко, категорично, разделив героев на "плохих" и "хороших". Нарастающее отчаяние той, кого судят, и нарастающие сомнения того, кто судит,-- чувства, предшествующие необходимому для каждого человека прозрению, выступают в качестве ее скрытой, но все более и более очевидной для нас основы.

И приходится ли сомневаться в актуальности этих чувств?

0x01 graphic

Заседание Боярской думы

Прозревает госпожа Простакова, начинает прозревать Стародум. Сценой прозрения заканчивается и "Горе от ума" Грибоедова:

Мечтанье с глаз долой и спала пелена,--

восклицает прозревший Чацкий.

Завершается то, что и до и после комедии Грибоедова, бывало, происходило в судах.

И в литературе происходило, и в жизни: происходила своеобразная рокировка, подсудимый и судьи попеременно менялись местами.

Менялись, пока не оказывалось: выносящие приговор судьи, они-то и есть подсудимые, а истинный судья в течение процесса сидел на скамье подсудимых.

В финале комедии приговоры сыплются один за другим: Чацкий, по сути дела, приговорен к изгнанию, Софья к ссылке "в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов". Приговорен Филька, приговорена Лиза: "В работу вас, на поселенье вас".

Приговор, вынесенный судьям, изгоняемым из их общества Чацким, не столь нагляден; он не может быть выражен в каких бы то ни было вытекающих из него событиях, в изменении чьих-то судеб.

Но суров он по сути; фамусовское общество приговорено к социальному отвержению: Чацкий бескомпромиссен, ничего от него не скроешь. И, как истинный судья, он явно склонен считать: правый суд всегда и везде уместен, как же может быть иначе?

Тем не менее, Пушкин писал о Чацком:

"Всё, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека -- с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому под.".

Остановимся на оброненном поэтом фразеологизме: "метать бисер перед...". Окончание всякий подскажет: оно однозначно. Но припомнив его, мы можем увидеть систему образов комедии Грибоедова с новой, несколько неожиданной стороны.

Комедия Грибоедова соотносима с басней, всего прежде с басней Крылова.

Это давно замечено: разностопный стих, имитирующий разговорную речь, доходящая до сарказма ирония, дидактические, в стиле басенной морали, концовки монологов или просто развернутых реплик. Но не только в стиховой речи Грибоедова дело, да позволено нам будет пойти и дальше: басня не просто упоминается в комедии; басня растворяется в ней, и какой-либо басенный образ скрыт в каждом из ее вполне достоверных жизненно, но в то же время и причудливых персонажей.

Только Чацкий свободен от этого бремени, оттого-то и сценически выделен он поставлен драматургом не над толпой окружающих, а вообще вне ее, находясь по отношению к ней в каком-то качественно ином измерении.

Неправда предстает в комедии Грибоедова в двух ее вариантах, характерных прежде всего для басни: во-первых, лесть и, во-вторых, клевета. Чацкий с первых же минут попадает в царство самой бессовестной, хотя и всесторонне обоснованной Молчалиным лести; и тотчас же расползается вокруг него клевета. Она не могла не родиться там, где привычное сталкивается с инородным.

Чацкий и противостоящее ему общество расположены не на одной плоскости, нет; комедия Грибоедова гротескова. Она пронизана гротеском так, как может быть пронизан им сов (а привиделись драматургу ее образы именно во сне, в сновидении вещем). А гротеск-то и предполагает совмещение разных плоскостей, столкновение несоизмеримого.

И, на минутку снова возвратившись к "Недорослю" Фонвизина, нельзя не обратить внимания на обилие здесь всевозможных животных, прямо или косвенно упоминаемых буквально на каждом шагу... скотов. "А ты, скот, подойди поближе... Экое скотское рассуждение... Говори, скот",-- открывая комедию, безобразно кричит на Тришку, самоучку-портного, госпожа Простакова. Воплями ее начинается непрестанно звучащая в ней тема скота.

В особенности же тема свинства, свиньи: "Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою",-- брат госпожи Простаковой, помещик Скотинин, возможно, произносит эти слова даже с нежностью, ласково, с интонациями доверительного признания в интимнейшем чувстве.

Когда речь заходит о свиньях, в его грубых устах начинает звучать нежный шепот влюбленного.

Скотинин--человек-скот, скотина--сам не замечая того, каламбурит: свиньи выше людей, обитающих в безвестной усадьбе. Он идет "прогуляться на скотный двор", а женитьба для него -- счастливейшая возможность "всех свиней с бела света" собрать в поместье, учредив таким образом некое всемирное царство свиней.

Тема скотства, тождества людей со скотом развивается далее, далее; и венец ее -- слова Стародума:

"Невежда без души--зверь... От таких животных пришел я освободить..."

Он призван вызволить Софью из плена скотов, животных. И реплика к реплике слагается фантастический образ мира, где сошлись все сущие во вселенной свиньи, скоты. А началось-то в "Недоросле" и продолжилось в "Горе...".

Но, конечно, утонченнее.

Чацкий -- человек.

Пользуясь бессмертным определением Шекспира, "он человек был, человек во веем" ("Гамлет", перевод Б. Пастернака). Умный. Одухотворенный. Мыслящий социально. Жаждущий обновления общества. И по-юношески влюбленный.

Это вечный новатор, блистательно определенный И. А. Гончаровым в этюде "Мильон терзаний". Услышать в его монологах программу духовно родственных ему декабристов вполне допустимо, хотя помыслы его выходят и далеко за пределы этой программы. Но, будучи человеком, Чацкий и в мире, обступившем его, видит таких же людей, только живущих неправедно. Что ж, им можно открыть глаза на творимые ими бесчинства и глупости, их можно переубедить, переделать. А вокруг него топчутся и даже вальсируют монстр". Кентавры и минотавры, выглядящие, впрочем, вполне обыкновенно, а порою даже и по-человечески привлекательно. И пока Чацкий вершит суд над ними, сами они усиленно судят Чацкого, Сон, рассказанный Софьей, открывает преддверие мира, в котором начнется двойной судебный процесс: Фамусов против Чацкого, Чацкий против Фамусова.

"Какие-то не люди и не звери... мучили сидевшего со мной",-- пытается передать свои впечатления девушка. Ей слышался "стон, рев, хохот, свист чудовищ".

И сон продолжается в яви так же, как на сценической площадке продолжается вещее сновидение, в котором будущему классику русской драматургии однажды ночью, в далекой далекой Грузии открылись образы "Горя...".

Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!

Какие-то уроды с того света,--

под впечатлением увиденного в доме Фамусова сетует одна из его прямодушных гостий. Ее суждение не лишено оснований: под покровительством важного чиновника подвизаются существа, охарактеризовать которых можно лишь при помощи неопределенного местоимения "какие-то": не люди и не звери... уроды с того света.

Впрочем, басенные амплуа основных персонажей комедии совершенно определенны.

Фамусов -- властитель диковинного мирка, дряхлеющий, но еще не утративший силы Лев.

Скалозуб -- несомненный Волк, прямолинейный и по-своему простодушный.

Вкрадчивый льстец Молчалин -- Лиса.

Сложнее с Софьей, с Софией.

"Не человек, змея!" -- скажет ода о Чацком, определяя его на своем языке, в стилистике, ей понятной и близкой. Но не Чацкий, конечно, змея, а скорее уж сама она, Софья.

Змея может соперничать с Клеветником, но вообще-то они подвизаются в мире во взаимном союзе, так, как изображается это в басне Крылова "Клеветник и Змея". А одновременно Змея -- мудрая, коварная, в глубине же души своей не чуждая, может быть, и глубоких чувств -- вступает в альянс с Лисой; и в прощальном своем монологе прозревающий Чацкий предвидит их будущее содружество.

Кого судит Чацкий?

Он по-своему, по-человечески пытается судить существа, неподсудные, не подлежащие людскому суду.

Но разумно ли судить Волка за то, что он волк? Льва? Лису и Змею? И, тем более, могут ли они судить Человека?

В "Горе от ума" идет какая-то "охота наоборот"; не человек охотится на зверей, а звери на человека охотятся, причем все время необходимо помнить: реальная, историко-бытовая сторона комедии несомненна, а речь может идти лишь о внутренней, о сокровенной сущности подвизающихся на сцене вполне достоверных современников и Грибоедова, и декабристов, и Пушкина.

У многих из них есть реальные прототипы; но реальные прототипы были и едва ли не у половины персонажей басен Крылова.

Пушкин неправ был в одном: заблуждение Чацкого было вполне осознано Грибоедовым, прекрасно понимавшим всю невозможность переубедить, перевоспитать, переделать "каких-то" сниженных, пародийных сфинксов, толпящихся вокруг заброшенного в их среду человека. Да и сам Чацкий в финале комедии прозревает, с отчаянием, с ужасом понимая свою оплошность. Его суд не состоялся.

Остается одно: бежать.

Как воплотить гротески "Горя..." на сцене?

Это забота режиссера театра какого-нибудь XXI века, в спектакле которого по сцене будут, конечно, двигаться люди начала XIX столетия -- тогда его уже станут называть "позапрошлым". Они будут музицировать, обмениваться нежностями и колкостями, раздражаться, негодовать, объясняться в любви, судить и рядить. Однако сопутствовать им будут их гротесковые двойники: львы, змеи, лисы, волки и копирующие людей обезьянки (таков Репетилов). И вполне понятно, что из всех сущих в изящной словесности жанров особенно не по нраву придутся им басни.

Нет-с, книги книгам рознь.

А если б, между нами,

Был ценсором назначен я,

На басни бы налег; ох! басни смерть моя!

Насмешки вечные над львами! над орлами!

Кто что ни говори:

Хотя животные, а всё-таки цари,

--кипятится на балу Загорецкий.

Он истребил бы все басни: они будят у читающей публики целый вихрь так называемых нежелательных ассоциаций.

И Фонвизин, и Грибоедов идут сегодня навстречу новому театру --к театру гротеска, театру метафоры. Навстречу ему движется и драматургия Островского во главе с бессмертной "Грозой".

И "Горе от ума" и "Гроза" то и дело как бы оглядываются на XVIII столетие. Оглядка на него для героев "Горя..." неудивительна: оно было для них только-только минувшим прошлым; эпический, одический стиль его еще бытовал, претендуя даже на несокрушимость, незыблемость.

Но "Грозу" от XVIII века отделяет уже эпоха; между событиями "Грозы" и минувшим столетием пролегла непроходимая пропасть: явились и прогремели Гоголь, Белинский; уже творили Герцен, Тургенев, Л. Н. Толстой, Чернышевский. Торжествовал реализм: "натуральная школа", "критическое направление".

Страна оснащалась какою бы то ни было техникой.

В обиход входили железные дороги.

Люди мыслили, говорили и писали по-новому, и XVIII век становился очевидной архаикой.

А он, тем не менее, проступает сквозь нынешний быт Калинова; а носителем лучших заветов выступает всего прежде Кулигин -- персонаж, прямо-таки из минувшего вышедший:

"Поначитался-таки Ломоносова, Державина... Мудрец был Ломоносов, испытатель природы... А ведь тоже из нашего, из простого звания".

И Кулигин, как известно, напоминает об изобретателе-самоучке, достойнейшем сыне великого века Кулибине (1735--1818).

Он приносит в Калинов традиции разума, XVIII веком прославленного.

Что касается Катерины...

Вспомним ее монологи о жизни ее в девичестве: "Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на воле... Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много, много".

Вся она -- в единении с природой: цветы, птичий щебет.

Простодушное всему этому умиление.

Это -- тоже XVIII век, голос пробудившейся в его глубинах сердечности, образ жизни, воспетый сентиментализмом; и недаром один пытливый студент-филолог сопоставил ее с... героиней повести Н. М. Карамзина, трагически популярной бедной Лизой.

Отзвуки "Бедной Лизы" в "Грозе", несомненно, есть; они -- и в грустных монологах этой в лучшем смысле слова сентиментальной, "чувствительной", как говаривали когда-то, затворницы, и в ее ужасном конце.

Из предшествующей драматургии приходят в "Грозу" и гротесковые метафоры дикости, скотства: Кабанова воскрешает в памяти нашей образ одержимого экстатическим вожделением к свиньям Скотинина, рядом с нею -- Дикой, от которого как бы исходят флюиды дикости. Жить в Калинове "дико", на Бориса, приезжего, "как-то дико смотрят".

К сожалению, доныне не раскрыта такая важнейшая особенность драматургии А. Н. Островского, как всеохватывающая и всепроникающая совершенно уникальная роль в ней... слова.

Любезна мне игра ума и слова:

Простая речь жестка.

Уборы красят Красивых жен; высокие палаты

Прикрасами красны, а речи -- складом,

Теченьем в лад и шуткой безобидной,

--изрекает в "Снегурочке" Царь. И это -- целый манифест, под которым, конечно же, подписался бы и сам драматург. Драматургия Островского -- драматургия самозабвенного красноречия, любования словом; и "Гроза" не составляет исключения из общего правила.

Скорее напротив!

"Мне уж и так за мою болтовню достается, да не могу, люблю разговор рассыпать!" -- признается Борису Кулигин. Рассыпать разговор... Героям великого драматурга доставляет огромное наслаждение само произнесение или, реже, написание слова. Они радуются, обнаруживая в слове склонность порождать другие слова, множиться, вызывать на ответ.

"Он -- слово, а я -- десять",-- так неунывающий Кудряш раскрывает несложный секрет достижения им независимости от Дикого --сквернослова, признанного ругателя.

Слово в драматургии А. Н. Островского -- некая пятая стихия, вошедшая в плоть и в кровь человека.

Говорить для героев его -- ритуал; и человек говорит, настороженно вслушиваясь в то, как он говорит.

"Языком лопочу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет..." -- печалится Катерина.

Катерина -- логофил, глубоко скорбящий о начавшемся опустошении слова. Ее слово всегда было безгранично серьезно, и такими же почитает она слова окружающих.

Слова безжалостной свекрови ранят ее совсем не метафорически; суд Кабанихи являет жутковатое сочетание приговора и им же, приговором, осуществляемой казни.

Тихон пробует утешить жену: "Все к сердцу принимать, так в чахотку скоро впадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо же говорить\ Ну, и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай!"

Но не может Катерина "пропущать" мимо ушей чужих слов, как не может и сама она говорить по-пустому, так, чтобы мимо ушей "пропущали" ее слова.

Говорить в Калинове любят.

Но мир Калинова -- это мир уже тронутых тлением слов. Они как бы вырвались из-под власти людей и сами принялись помыкать людьми: кукольно, будто эхо, повторяет Тихон за Кабанихой назидания остающейся дома жене.

Славо-словие, суе-словие, праздно-словие, пусто-словие, преко-словие и, наконец, скверно-словие...

Калинов -- гомонящий, перешептывающийся, кричащий, поющий город. Люди здесь или еще не обрели дара слова, или уже начинают его утрачивать: первозданная ли дикость царит здесь или начинается одичание? Но так или иначе, а именно слово ведет к гибели Катерину. Умножающееся, будто самозарождающееся слово суда горожан разит человека, принародно сказавшего о себе самую страшную с его точки зрения правду.

Никого не хочет судить Кулигин.

С усмешечкой уклоняется от роли судьи простушка Варвара: "Что мне тебя судить? У меня свои грехи есть".

Но не им противостоять охватившему Калинов массовому психозу. А психоз разжигают две мельтешащих по сцене чудачки: странница Феклуша и Барыня с лакеями, "старуха 70-ти лет, полусумасшедшая".

"Говорят, такие страны есть... где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой -- салтан -Махнут персидский; и суд творят они... надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно... У нас закон праведный, а у них... неправедный; что по нашему закону так выходит, а по ихнему все напротив.

И все судьи у них... тоже все неправедные, так им... и в просьбах пишут: "Суди меня, судья неправедный!"

А то есть еще земля, где все люди с песьими головами",-- неспешно повествует Феклуша. И глядятся друг в друга, будто в зеркало, два мира: фантастический и реальный. И опять мы встречаемся с сонмищем монстров, кентавров.

Правда, на сей раз их причудливые фигуры -- только фон, на котором, по мысли скитальцы-страньицы, яснее выступает праведность суда, творимого здесь, в Калинове. Этот суд затаился в ожидании жертвы. И жертва является: в раскатах грома, в сверкании молнии раздается естественное, честное слово взалкавшей очищения грешницы. А что было дальше, слишком известно. Где-то в царстве Махнутов турецкого и персидского Катерину, быть может, помиловали бы; но в Калинове пощады ей нет.

Гонимая в бездну, в пропасть всепроникающим, всенастигающим словом самодеятельного суда, грешница уходит из жизни: "В омут лучше... Да скорей, скорей!"

Опускается занавес. Завершилась многоактная панорама жизни России времен крепостного права. Двести лет отделяют ее первые части от наших дней.

Персонажи "Недоросля", "Горя от ума" и "Грозы", казалось бы, Навеки остались в своих поместьях, в своих московских покоях и в купеческом городке.

Отодвинулись в даль столетий события, потрясавшие их: под эгидой закона о всеобщем среднем образовании сонмы юношей научились отличать существительные от прилагательных, а с задачами на деление справляются они при помощи карманных калькуляторов, а то даже и ЭВМ.

На страницах многообразных газет, на экранах телевизоров обсуждаются проблемы опрометчивой любви и неудачного брака, а решаются они все проще и проще: взял такси, доехал до ближайшего ЗАГСа, и, как говорится, лады. Давно снесены особнячки и лачуги Калинова, на их месте возвышаются многоэтажные кварталы, кинотеатры и стадионы.

Что ж, выходит, навеки отодвинулся от нас затхлый мир чудака-свинолюба Скотинина, шаловливого властителя Фамусова и безжалостной Кабанихи? А его изображение в театре сохраняет силу только исторического свидетельства о том, как нескладно жили и как судили-рядили друг друга во времена оны?

Не думаю...

Ложь, ложь, ложь заученно твердить, что стареет литературная классика!

Не она стареет, а мы; не умеем читать, по старинке архаично воспринимаем ее. Кое-как видим фабулу, в двух словах соотносим ее со стародавней реальностью, но не ощущаем настороженного биения мысли художника слова и несоразмеряем ее с нашей собственной мыслью.

Между тем представляющееся нам несомненным уже обсуждалось когда-то; и истины, которые мы склонны считать бесспорными, подвергались мудрым сомнениям. Вникнуть в эти сомнения не мешает и ныне.

Диалог с судом, шедший в русской литературе, очень многое, несомненно, предсказывал. Без вины виноватый купец из рассказика Чехова никогда не устанет ждать явления какого-то проницательного судьи. Перебравшись в наше столетие, ждал в двадцатые годы, в тридцатые, в сороковые. Не дождался. Зато совершались судилища, по сравнению с коими суд салтана Махнута показался бы и разумным и праведным. Очевидно, не такую уж околесицу городила Феклуша, повествуя о страшных судьях: "Не могут они... ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен".

Напророчила странница, будто в воду глядела!

И судили политических лидеров да старушек-крестьянок, судили инженеров, писателей, учителей и врачей. Был суд над поэтом, уличенным в каверзном тунеядстве; а ранее был суд над учеными, которые трактовали наследственность вопреки им предуказанным правилам. Их не казнили и даже не высылали. О них просто говорили слова, но от этих слов человек умирал, как умирают от яда. Так было и в политике и в науке. И в деликатной области нравственности.

Не забудутся и массовые психозы, когда город Калинов, столь же вечный и вездесущий, что и Глупов-Непреклонск из "Истории..." М. Е. Салтыкова-Щедрина, вдруг, очнувшись от томившей его летаргии, затевал кровоточащее "персональное дело" какой-нибудь грешницы.

И с полнейшей уверенностью в своем праве судить ее, шаг за шагом обследовав ее жизнь и ее поведение, новоявленные калиновоградцы вдохновенно и самозабвенно загоняли подсудимую в гроб. Было, было: неизбывна наша вера в правомерность суда как способа мышления, а следовательно, и как особого института. С содроганием отрекшись от тех, от былых судов, учреждаем другие: мол, уж их-то постараемся сделать лучше.

И однако при этом нелишне прислушаться к голосам драматургов, одаривших нас "Недорослем", "Горе от ума" и "Грозой". Добросовестно искали они границ, отделяющих в человеке доступное для суда от суду не подвластного.

Добросовестность их да поможет нам в жизни!

Владимир Турбин

В кн.: Фонвизин Д.И., Грибоедов А.С., Островский А.Н. Избр. соч. - М., 1989.

0x01 graphic

Ростральная колонна Дуиллия.

ВАЖНЫЕ МЫСЛИ ГОГОЛЯ

Поедете вы на Кавказ -- вы, прежде всего, пристально осмотритесь. Христианское смирение вас не допустит ни к какой быстрой поспешности.

Вы, как ученик, сначала будете узнавать.

Вы не пропустите ни одного старого офицера, не расспросив о его собственноличных схватках с неприятелем, зная, что только из знанья подробностей выводится знанье целого.

Очень знаю, что теперь трудно начальствовать внутри России -- гораздо труднее, чем когда-либо прежде, и, может быть, труднее, чем на Кавказе.

Много злоупотреблений; завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих.

Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида; и если только вникнешь пристально в то самое, на что другие глядят поверхностно, не подозревая ничего, то закружится голова у наиумнейшего человека.

Христианское смирение заставит вас и здесь не предаваться покуда выводам гордого ума, но терпеливо обсмотреться.

Зная, под каким множеством посторонних влияний находится теперь всяк человек и как все они имеют соприкосновение с отправлением его должности, вы прежде полюбопытствуете узнать каждого из занимающих главные должности, узнать его со всех сторон с его домашней и семейной жизнью, с его образом мыслей, наклонностями и привычками.

Вы станете покрепче всматриваться в душу человека, зная, что в ней ключ всего.

Душу и душу нужно знать теперь, а без того не сделать ничего. А узнавать душу может один только тот, кто начал уже работать над собственной душой своей, как начали это делать теперь вы.

Если вы узнаете плута не только как плута, но и как человека вместе, если вы узнаете все душевные его силы, данные ему на добро и которые он поворотил во зло или вовсе не употребил, тогда вы сумеете так попрекнуть его им же самим, что он не найдет себе места, куда ему укрыться от самого же себя.

Дело вдруг примет другой оборот, если покажешь человеку, чем он виноват перед самим собой, а не перед другим.

Пушкин, когда видел заботу не о главном, но о том, что уже исходит из главного, обыкновенно выражался пословицей: "Было бы корыто, а свиньи будут".

Мосты, дороги и все эти сообщенья суть свиньи, а не что-либо другое.

Были бы города, а они сами собой прибегут.

Ваши подвиги в отношении нравственном были гораздо значительней. Кого я ни слышал, все отзываются с уваженьем о ваших распоряженьях; все говорят, что вы искоренили многие неправды, что постановили многих истинно благородных и прекрасных чиновников.

Вы должны были беспрестанно представлять себе, что после вас примет эту должность слабый и бездарный последователь, который не только не поддержит вами заведенного порядка, но еще испортит его, а потому уже с самого начала вы должны были помышлять о том, чтобы действовать так прочно и закалить сделанное так крепко, чтобы после вас никто уже не мог своротить того, что раз направлено.

Вы должны были рубить зло в корне, а не в ветвях, и дать такой толчок всеобщему движенью всего, чтобы после вас пошла сама собой работать машина, так чтобы незачем было над ней стоять и надсмотрщику, и сим только воздвигнули бы памятник вечный вашего генерал-губернаторства.

В последнее время все почти губернские должности нечувствительным образом выступили из пределов и границ, указанных законом. Одни слишком стали обрезаны и стеснены, другие раздвинулись в действиях в ущерб прочим; прямые места обессилели и ослабели от введения множества косвенных и временных.

В последнее время стали особенно чувствоваться полномочие и развязанные руки там, где нужно препятствовать в действиях, и связанные руки там, где нужно споспешествовать им.

Возвратить всякую должность в ее законный круг тем более стало теперь трудно, что сами чиновники сбились в своих понятиях о ней.

Да и вообще система ограничения -- самая мелочная система. Человека нельзя ограничить человеком; на следующий год окажется надобность ограничить и того, который приставлен для ограниченья, и тогда ограниченьям не будет конца.

Нужно оказать доверье к благородству человека, а без того не будет вовсе благородства.

Кто знает, что на него глядят подозрительно, как на мошенника, и приставляют к нему со всех сторон надсмотрщиков, у того невольно отнимаются руки.

Нужно развязать каждому руки, а не связывать их; нужно напирать на то, чтобы каждый держал сам себя в руках, а не то, чтобы его держали другие; чтобы он был строже к себе в несколько раз самого закона, чтобы он видел сам, чем он подлец перед своей должностью; словом -- чтобы он был введен в значенье высшей своей должности.

О долге человека можно так разговориться, что обоим покажется, как бы они беседуют с ангелами в присутствии Самого Бога.

Говорите же так с вашим подчиненным, то есть -- наставительно и питательно его душе!

Будьте же с ними (подчиненным -А.К.), как отец с детьми, а отец с детьми не заводит бумажных переписок и напрямик изъясняется с каждым из них.

Так поступая, введете вы каждого в познанье его должности и сделаете истинно великий подвиг.

Беглецы, выходцы за границу и всякого рода недоброжелатели России писали статьи и наполняли ими столбцы чужестранных газет с тем именно умыслом, чтобы заронить вражду между дворянством и правительством...

То есть им хотелось заварить в России какую-то кашу и сумятицу, среди которой можно было бы и самим сыграть какую-нибудь роль.

Расчет был на то, что взаимное спасенье и подозрительность есть страшная вещь и может со временем произвести действительно разрыв самых священнейших связей.

Но, слава Богу, уже прошли те времена, чтобы несколько сорванцов могли возмутить целое государство.

Дело это им разрешите и объявите всю правду, не скрывая ничего.

Скажите, что государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинно русском значении, -- в том прекрасном виде, в каком оно должно быть по духу самой земли нашей.

Да и не может быть иначе.

В нашем дворянстве нет гордости какими-нибудь преимуществами своего сословия, как в других землях; нет спеси немецкого дворянства; никто не хвастается у нас родом или древностью происхождения, хотя наши дворяне всех древнее, -- хвастаются разве только какие-нибудь англоманы, которые заразились этим на время, во время проезда через Англию; может быть, только изредка похвастается кто-нибудь своим предком, и то таким, который сослужил истинно верную службу царю и земле своей; а похвастайся он плохим предком, на него выпустят тут же эпиграмму его же собратья дворяне.

Дворянство у нас есть как бы сосуд, в котором заключено это нравственное благородство, долженствующее разноситься по лицу всей русской земли затем, чтобы подать понятие всем прочим сословиям, почему сословие высшее называется цветом народа.

Зачем заставлять их узнавать то же самое из лживых иностранных газет и давать сорванцам кружить им головы?

Обнаружьте им всю правду начисто.

Скажите им, что Россия, точно, несчастна, что несчастна от грабительств и неправды, которые до такой наглости еще не возносили рог свой; что болит сердце у государя так, как никто из них не знает, не слышит и не может знать.

Когда вы это им скажете, да вслед за этим покажете, что теперь им всем предстоит сослужить истинно благородную и высокую службу царю, а именно: так же великодушно, как некогда становились в ряды противу неприятеля, так же великодушно стать теперь на неприманчивые места и должности, опозоренные низкими разночинцами, тогда увидите, как встрепенется наше дворянство.

Отбою не будет от желающих вступить в службу и занять самые невидные места.

Словом, только покажите им высоту их звания, и вы увидите, как благородна их природа.

Мода подорвала обычаи, уклонение духовенства от прямой жизни во Христе оставило на произвол все частные отношения каждого человека в его частном быту.

В России есть возможность; в России может это нечувствительно совершиться -- не какими-нибудь нововведениями, переворотами и реформами и даже не заседаньями, не комитетами, не преньями и не журнальными толками и болтовней; в России может этому дать начало всякий генерал-губернатор вверенной его управлению области, и как просто: не чем другим, как только собственной жизнью своей.

Устрояйте так дела, чтобы они не только при вас шли хорошо, но и после вас; чтобы не мог ничего сдвинуть ваш преемник, но вступил бы невольно уже сам в утвержденные вами границы, держася вами данного законного направления.

Христос научит вас, как закалять дело накрепко и навеки.

Будьте отец истинный всем вам подвластным чиновникам и каждому помогите свято и честно исполнить должность свою.

Подавайте братски руку всякому освобождаться от его собственных пороков и недостатков.

Имейте на всех влияние, но влияние единственно затем, чтобы заставить каждого иметь на самого себя влияние.

Смотрите также, чтобы никто не опирался чересчур и слишком на вас, как на собственный посох свой...

Заискивать любви к себе есть незаконное дело и не должно занимать человека.

Смотрите на то -- любите ли вы других, а не на то -- любят ли вас другие.

Кто требует платежа за любовь свою, тот подл и далеко не христианин.

Никак не могу сказать вам, чей удел на земле выше и кому суждена лучшая участь. Прежде, когда я был поглупее, я предпочитал одно звание другому, теперь же вижу, что участь всех равно завидна. Все получат равное воздаяние -- как тот, которому вверен был один талант и он принес на него другой, так и тот, которому дано было пять талантов и который принес на них другие пять.

Чудна милость Божия, определившая равное воздаяние всякому, исполнившему честно долг свой, царь ли он или последний нищий.

Все они там уравняются, потому что все внимут в радость Господина своего и будут пребывать равно в Боге.

Всех нас озирает свыше небесный Полководец, и ни малейшее наше дело не ускользает от Его взора.

Не уклоняйся же от поля сраженья, а выступивши на сражение, не ищи неприятеля бессильного, но сильного.

За сраженье с небольшим горем и мелкими бедами не много получишь славы.

Не велика слава для русского сразиться с миролюбивым немцем, когда знаешь вперед, что он побежит; нет, с черкесом, которого все дрожит, считая непобедимым, с черкесом схватиться и победить его -- вот слава, которою можно похвалиться!

Вперед же, прекрасный мой воин!

С Богом, добрый товарищ!

С Богом, прекрасный друг мой!

Выбравши себе самую незаметную и узкую тропу, шел он по ней почти без шуму, пока не перерос других, как крепкий дуб перерастает всю рощу, вначале его скрывавшую. Этот поэт -- Крылов. Выбрал он себе форму басни, всеми пренебреженную как вещь старую, негодную для употребленья и почти детскую игрушку, -- и в сей басне умел сделаться народным поэтом.

Эта наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум.

В записной книжке Гоголя 1845 -- 1846 гг. есть подготовительная запись: "О Крылове. Вот чистые, без всякой примеси русские понятия, золотые зерна ума. Ум, безоговорочный".

Все великие люди, от Пушкина до Суворова и Петра, благоговели перед нашими пословицами. Уваженье к ним выразилось многими поговорками: "Пословица недаром молвится", или "Пословица вовек не сломится".

Отсюда-то ведет свое происхождение Крылов.

Его басни отнюдь не для детей.

...

Его притчи -- достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа.

Крылов:

"Держава всякая сильна,
Когда устроены в ней мудро части:

Оружием -- врагам она грозна,
А паруса -- гражданские в ней власти.

Какая меткость определенья!

Без пушек не защитишься, а без парусов и вовсе не поплывешь.

Крылов: "Две бритвы", и в ней справедливо попрекнул начальников, которые

Людей с умом боятся
И держат при себе охотней дураков.

Особенно слышно, как он везде держит сторону ума, как просит не пренебрегать умного человека, но уметь с ним обращаться.

А.К. - Все о Крылове

Это отразилось в басне "Хор певчих", которую заключил он словами:

"По мне, уж лучше пей, да дело разумей!"

Не потому он это сказал, чтобы хотел похвалить пьянство, но потому, что заболела его душа при виде, как некоторые, набравши к себе наместо мастеров дела людей Бог весть каких, еще и хвастаются тем, говоря, что хоть мастерства они и не смыслят, но зато отличнейшего поведенья.

Но и умному делает он также крепкие заметки, сильно попрекнувши его в басне "Стоячий пруд" за то, что дал задремать своим способностям, и строго укоривши в басне "Сочинитель и разбойник" за развратное и злое их направление.

Вообще его занимали вопросы важные.

В книге его всем есть уроки, всем степеням в государстве, начиная от главы, которому говорит он:

Властитель хочет ли народы удержать?
Держи бразды не вкруть, но мощною рукою, --

и до последнего труженика, работающего в низших рядах государственных, которому указывает он на высокий удел в виде пчелы, не ищущей отличать своей работы:

Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды, за весь потерянный покой
Ни славою, ни почестьми не льстится
И мыслью оживлен одной,

Что к пользе общей он трудится.

Слова эти останутся доказательством вечным, как благородна была душа самого Крылова.

Стоит вспомнить величественное заключенье басни "Две бочки":

Великий человек лишь виден на делах,
И думает свою он крепку думу
Без шуму.

Тут от самого размещения слов как бы слышится величие ушедшего в себя человека.

0x01 graphic

Жертвоприношение перед священным деревом

(смоковницей, по преданию, посаженной Ромулом)

РУССКИЕ ПОСЛОВИЦЫ,

ПОГОВОРКИ И КРЫЛАТЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ

КРИЧАЛИ ЖЕНЩИНЫ УРА И В ВОЗДУХ ЧЕПЧИКИ БРОСАЛИ.

Слова Чацкого из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума"" 1824 г.,

Говорится всегда шутливо или иронически при проявлении слишком бурной радости, восторга.

КТО ПЕРВЫМ СКАЗАЛ "Э"?

Выражение из комедии Н. В. Гоголя "Ревизор", 1836 г.

Говорят всегда иронически о людях, которые отстаивают своё первенство в незначительных, ничтожных делах.

КУКУШКА ХВАЛИТ ПЕТУХА ЗА ТО, ЧТО ХВАЛИТ ОН КУКУШКУ.

Выражение из басни И. А. Крылова "Кукушка и петух", 1833-- 1834 гг.

Говорят иронически, когда один хвалит другого потому, что тот похвалил его.

ЛЕБЕДЬ, РАК И ЩУКА.

Изменённое название басни И. А. Крылова "Лебедь, Щука и Рак", 1814 г.

В басне рассказывается о том, как однажды лебедь, рак и щука решили везти воз с грузом:

И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка, Да Лебедь рвётся в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду...

Употребляется для характеристики коллектива, в котором каждый ведёт свою линию и дело стоит на месте.

В МЫСЛЯХ НЕОБЫКНОВЕННАЯ.

Выражение из комедии Н. В. Гоголя "Ревизор", 1836 г.

Говорится всегда иронически или с осуждением о болтливом человеке, который не задумывается над тем, что он говорит или делает.

ЛИШНИЕ ЛЮДИ.

Выражение, возникшее на основе повести И. С. Тургенева "Дневник лишнего человека", 1850 г.

"Лишними людьми" называли: Онегин ("Евгений Онегин", 1823--1832, А. С. Пушкина), Печорин ("Герой нашего времени", 1840, М. Ю. Лермонтова), Бёльтов ("Кто виноват?", 1841--1846, А. И. Герцена). Сюда же относятся и герои И. С. Тургенева; Рудин ("Рудин", 1856) и Лаврёцкий ("Дворянское гнездо", 1858).

ЛУЧ СВЕТА В ТЕМНОМ ЦАРСТВЕ.

Название статьи Н. А. Добролюбова, 1860 г.

Прогрессивное, светлое явление в среде отсталости и произвола.

ЛЮБВИ ВСЕ ВОЗРАСТЫ ПОКОРНЫ.

Выражение из романа в стихах А. С. Пушкина "Евгений Онегин", 1823--1832 гг.

Любовь приходит к человеку в любом возрасте

МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА.

Выражение, возникшее на основе басни И. А. Крылова "Пустынник и Медведь", 1808 г.

Неумелая, неловкая помощь, которая вместо пользы приносит вред, неприятности.

Говорится иронически или с неудовольствием о человеке, который хотел помочь, но сделал это так неловко, неудачно, что причинил вред. Употребляется обычно в конструкции: оказать кому-либо медвежью услугу.

МЕЧТАМ И ГОДАМ НЕТ ВОЗВРАТА.

Выражение из романа в стихах А. С. Пушкина "Евгений Онегин", 1823--1832 гг

Говорится обычно с сожалением в ситуации, когда человек уже не может сделать того, о чём мечтал раньше.

МИЛЬОН ТЕРЗАНИЙ.

Выражение из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума", 1824 г.

Терзания (книжн.) -- нравственные мучения.

Говорится обычно шутливо или иронически о волнениях, неприятностях, трудностях.

МОГУЧАЯ КУЧКА.

Выражение В. В. Стасова в одной из его газетных рецензий. 1867 г.

Говорится о творческом содружестве выдающихся деятелей науки, культуры.

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ.

Название автобиографической повести М. Горького, 1923 г.

"Своими университетами" Максим Горький называл ту большую жизненную школу, которую ему пришлось пройти в молодые годы.

Говорится об испытаниях, трудностях, которые выпадают на долю человека, и в результате преодоления которых он получает жизненный опыт.

Фелицына В.П., Прохоров Ю.Е.

Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения: Лингвострановедческий словарь / Под ред. Е.М. Верещагина, В.Г. Костомарова. -

М., 1979.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 07/11/2011, изменен: 07/11/2011. 66k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 8 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "От Суда никому не уйти"...

Каменев Анатолий Иванович
"От Суда никому не уйти"...