ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Пить нам горькую чашу"...

"Пить нам горькую чашу"...

0x01 graphic

Дворец в Царском Селе.

Гравюра с оригинала М. Махаева. 1761.

Денис Давыдов

Анекдоты о разных лицах, преимущественно об

Алексееве Петровиче Ермолове

В царствование этого государя комендантом Шлиссельбургской крепости, куда ссылались важнейшие государственные преступники, был почтенный, добрый и примерно благородный генерал Аникеев. Этот комендант, с трудом выучившийся подписывать свою фамилию, ободрял заключенных, в судьбе которых он принимал истинно отеческое участие. Однажды прислан был к нему француз, которого надлежало предварительно высечь кнутом, а потом заключить в крепость. Почтенный Аникеев, приказав всем выйти из комнаты, кроме француза, сказал ему: "Пока я буду ударять кнутом об пол, а ты кричи как можно жалостливее". По приведении в исполнение этой процедуры Аникеев призвал подчиненных, до коих доходили крики француза, и сказал им: "Преступник уже наказан, отведите его куда следует".

Павел, узнав однажды, что Дехтерев (впоследствии командир С.-Петербургского драгунского полка) намеревается бежать за границу, потребовал его к себе. На грозный вопрос государя: "Справедлив ли этот слух?", -- смелый и умный Дехтерев отвечал: "Правда, государь, но, к несчастию, кредиторы меня не пускают". Этот отлет так понравился государю, что он велел выдать ему значительную сумму денег и купить дорожную коляску.

Однажды государь, выходя из своего кабинета и увидав свое семейство, с которым находился почтенный и доблестный Федор Петрович Уваров, скачал им, указывая на свою палку, называемую берлинкой: "Этой берлинкой хочется по чьим-то спинам прогуляться". Все присутствующие были неприятно поражены этими словами, но государь, подозвав к себе Уварова, передал весьма хладнокровно какое-то приказание.

Император Павел, оставшись недовольным великим Суворовым, отставил его от службы; приказ о том был доставлен великому полководцу близ Кобрина. Приказав всем войскам собраться в полной парадной форме, он сам предстал пред ними во всех своих орденах. Объявив им волю государя, он стал снимать с себя все знаки отличий, причем говорил: "Этот орден дали вы мне, ребята, за такое-то сражение, этот за то" и т. д.

Снятые ордена были положены им на барабан. Войска, растроганные до слез, воскликнули: "Не можем мы жить без тебя, батюшка Александр Васильевич, веди нас в Питер".

Обратившись к присланному с высочайшим повелением генералу (по мнению некоторых, то был Лннденер), Суворов сказал: "Доложите государю о том, что я могу сделать с войсками". Когда же он снял с себя фельдмаршальский мундир и шпагу и заменил его кафтаном на меху, то раздались раздирающие вопли солдат. Один из приближенных, подойдя к нему, сказал ему что-то на ухо; Суворов, сотворив крестное знамение рукою, сказал: "Что ты говоришь, как можно проливать кровь родную!"

Оставив армию, он прибыл в село Кончанское, Новгородской губернии, где и поселился. Чрез несколько времени Павел, вследствие просьбы римского императора, писал Суворову замечательное письмо, в коем он просил его принять начальство над австрийскими войсками.

Получив письмо, Суворов отвечал: "Оно не ко мне, потому что адресовано на имя фельдмаршала, который не должен никогда покидать своей армии", и отправился в окрестные монастыри, где говел.

Павел приказал между тем приготовить ему Шепелевский дворец; видя, что Суворов медлит приездом, он отправил к нему племянника его -- генерала князя Андрея Ивановича Горчакова, с просьбой не откладывать более прибытия своего в столицу. На всех станциях ожидали Суворова офицеры, коим было приказано приветствовать фельдмаршала от имени государя и осведомиться о его здоровье. Государь лично осмотрел отведенный для Суворова дворец, откуда были вынесены часы и зеркала; тюфяки были заменены свежим сеном и соломою.

Суворов, не любивший пышных приемов, прибыл в простой тележке к заставе, где и расписался; ожидавший его здесь генерал-адъютант не успел его приветствовать. По мнению некоторых, Суворов виделся ночью с государем и беседовал с ним довольно долго. На следующий день, когда все стали готовиться к разводу, государь спросил кн. Горчакова: "А где дядюшка остановился? Попросите его к разводу". Кн. Горчаков отыскал его с трудом на Шестплавочной у какого-то кума, на антресолях; когда он передал ему приглашение государя, Суворов отвечал: "Ты ничего не понимаешь: в чем же я поеду?" Когда Горчаков объявил ему, что за ним будет прислана придворная карета, упрямый старик возразил: "Поезжай к государю и доложи ему, что я не знаю, в чем мне ехать". Когда доведено было о том до сведения Павла, он воскликнул: "Он нрав, этот дурак (указывая на Обольянинова) мне не напомнил о том; приказать тотчас написать сенату указ о том, что отставленный от службы фельдмаршал граф Суворов-Рымникский паки принимается на службу со всеми его прерогативами". Получив указ, Суворов прибыл во дворец, где, упав к логам Павла, закричал: "Ах, как здесь скользко".

Государь, объявивший Суворову, что ему надлежало выбрать в свои штаб людей, знакомых с иностранными языками, пожелал видеть их; Суворов, принявший за правило противоречить во всем государю, представил ему тотчас коменданта своей главной квартиры Ставракова (человека весьма ограниченного и занимавшего ту же должность в 1812 году), который на вопрос государя, на каких языках он говорит, отвечал: "На великороссийком и на малороссийском". Когда Павел, обратись к Суворову, сказал: "Вы бы этого дурака заменили другим", -- он отвечал: "О, помилуй бог! Это у меня первый человек!"

Впоследствии [Суворову] были присланы от короля сардинского знаки св. Маврикия и Лазаря для раздачи отличившимся, и низшую степень этого ордена -- камердинеру его Прошко за сбережение здоровья фельдмаршала. Раздав их лицам, не выказавшим особого мужества и усердия, Суворов спросил Ставракова, что говорят в армии? На ответ Ставракова, что присланные ордена были им розданы плохим офицерам, Суворов сказал: "Ведь и орден-то плох". Таким же образом поступил он в отношении к ордену Марии-Терезии. Получив однажды знаки св. Георгия 3-го класса от императрицы Екатерины, приказавшей возложить их на достойного, он наградил им правителя гражданской канцелярии своей.

В день отъезда Суворова из Петербурга в армию поданы были ему великолепная карету к ряд экипажей для его свиты, состоявшей, по воле государя, из камергеров и разных придворных чиновников. Перепрыгнув три раза чрез открытые дверцы кареты, Суворов сел в фельдъегерскую тележку и прибыл весьма скоро в Вену, где его неожиданный и быстрый приезд немало всех изумил. Сидя с карете с австрийским генералом Кацом, Суворов на все его рассказы о предстоящих действиях, зажмурив глаза, повторял: "Штыки, штыки". Когда Кац объявил ему, что к концу года союзникам надлежит находиться в таком-то пункте, Суворов резко отвечал: "Кампания начнется на том пункте, где, по мнению вашему, союзники должны находиться к концу года, а окончится, где бог велит".

К умирающему Суворову прислан был обер-шталмейстер граф Иван Павлович Кутайсов с требованием отчета в его действиях; он отвечал ему: "Я готовлюсь отдать отчет богу, а о государе я теперь и думать не хочу". Гроб сего великого человека, впавшего в немилость, сопровождали лишь три баталиона; государь, не желая, чтобы военные отдали последний долг усопшему герою, назначил во время его похорон развод.

Хотя Суворов находился весьма часто в явной вражде с Потемкиным, но он отдавал ему полную справедливость, говоря: "Ему бы повелевать, а нам бы только исполнять его приказания". Проезжая в тележке чрез Херсон, он всегда останавливался у собора поклониться праху сего знаменитого мужа. Павел приказал разрушить все здания, мало-мальски напоминавшие Потемкина, коего прах велено было вынести из церкви, где он покоился, и перенести на общее кладбище. Хотя смотритель, коему было приказано привести это приказание в исполнение, был немец от рождения, но этот высокий человек, имя которого я, к сожалению, не упомню, не решился этого сделать; он оставил славный прах на месте, заложив лишь склеп камнями.

Граф Ф. В. Растопчин был человек замечательный во многих отношениях; переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить великих князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он, между прочим, писал ему: "Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших". Государь приписал на этом письме: "Vous Йtes terrible, mais pas moins trХs juste" (Вы ужасны, но справедливы. -- А.К.).

Эти любопытные письма были поднесены Николаю Павловичу, чрез графа Бенкендорфа, бестолковым и ничтожным сыном графа Федора Васильевича, графом Андреем. Павел сказал однажды графу Растопчину: "Так как наступают праздники, надобно раздать награды; начнем с андреевского ордена; кому следует его пожаловать?" Граф обратил внимание Павла на графа Андрея Кирилловича Разумовского, посла нашего в Вене. Государь, с первою супругою коего, великою княгинею Наталиею Алексеевною, Разумовский был в связи, изобразив рога на голове, воскликнул: "Разве ты не знаешь?" Растопчин сделал тот же самый знак рукою и сказал: "Потому-то в особенности и нужно, чтобы об этом не говорили!"

Во время умерщвления Павла князь Владимир Михайлович Яшвиль, человек весьма благородный, и Татаринов задушили его, для чего шарф был с себя снят и подан Яковом Федоровичем Скарятиным. Беннингсен, боявшийся, чтобы Павел не убедил своих убийц, ударил его в голову, сказав: Nous nous sommes trop avancИs pour pouvoir reculer; quand on veut faire une omellete, il faut commencer par casser les oeufs" (Мы зашли слишком далеко, чтобы отступить; когда хотят сделать яичницу, нужно разбить яйца. -- Ред.).

По возвращении своем из персидского похода, в 1797 году, Алексей Петрович Ермолов служил в четвертом артиллерийском полку, коим командовал горький пьяница Иванов, предместник князя Цицианова (брата знаменитого правителя Грузии). Этот Иванов во время производимых им ученьев имел обыкновение ставить позади себя денщика, снабженного флягою с водкой; но команде Иванова: зелена, ему подавалась фляга, которую он быстро осушивал. Он после того обращался к своим подчиненным с следующей командой: "Физики, делать все по старому, а новое - вздор". Рассердившись однажды на жителей города Пинска, где было нанесено оскорбление подчиненным ему артиллеристам, Иванов приказал бомбардировать город из двадцати четырех орудий, но, благодаря расторопности офицера Жеребцова, снаряды были поспешно отвязаны, и город ничего не потерпел. Пьяный Иванов, не заметивший этого обстоятельства, приказал по истечении некоторого времени прекратить пальбу; вступив торжественно в город и увидав в окне одного дома полицмейстера Лаудона, он велел его выбросить из окна.

Александр Михайлович Каховский, единоутробный брат А. П. Ермолова, столь замечательный по своему необыкновенному уму и сведениям, проживал спокойно в своей деревне Смолевичи, находившейся в сорока верстах от Смоленска, где был губернатором Третьяковский, сын известного пииты, автора "Телемахиды". Богатая библиотека Каховского, его физический кабинет, наконец празднества, даваемые им, привлекали много посетителей в Смоловичи, куда молодой Ермолов прислал шесть маленьких орудий, взятых им в Праге после штурма этого предместий, и небольшое количество пороха, коим воспользовался хозяин для делания фейерверков. Независимое положение Каховского, любовь и уважение, коими он везде пользовался, возбудили против него, против его родных и знакомых -- недостойного Тредьяковского, заключившего братский союз с презренным Линденером, любимцем императора Павла. Каховский и все его ближайшие знакомые били схвачены и посажены в различные крепости под тем предлогом, что будто бы они умышляли против правительства; село Смолевичи с библиотекою и физическим кабинетом было продано с публичного торга, причем каждый том сочинения и каждый инструмент были проданы порознь; Линденер удержал у себя из вырученной суммы двадцать тысяч рублей, а Третьяковский пятнадцать тысяч рублей. Село Смолевичи досталось Реаду. Во время отступления наших войск от западной границы, в первую половину Отечественной войны, Ермолов, проходивший со штабом первой армии через Смолевичи, нашел здесь много книг с гербом Каховского.

Между тем гроза разразившаяся над Каховским, не осталась без последствий и для Ермолова, которого было приказано арестовать. Отданный под наблюдение поручика Ограновича, он был заперт в своей квартире, причем все окна, обращенные на улицу, были наглухо забиты и к дверям был приставлен караул; одно лишь окно к стороне двора осталось отворенным. Вскоре последовало приказание о том, чтобы отвести Ермолова на суд к Линденера, проживавшему в Калуге; невзирая на жестокие морозы, Ермолов был посажен с Ограновичем в повозку, на облучке которой сидело двое солдат с обнаженными саблями, и отправлен через Смоленск в Kaлугу.

Приезд Ермолова в Калугу, где он остановился у дома Линденера, возбудил всеобщее любопытство. Линденер, будучи в то время нездоров, приказал привести к себе в спальню Ермолова, которому было здесь объявлено высочайшее прощение. Линденер почел, однако, нужным сделать строгий выговор Ермолову, которого вся вина заключалась лишь в близком родство и дружбе с Каховским; заметив удивление на лице Ермолова, Линденер присовокупил: "Хотя видно, что ты многого не знаешь, но советую тебе отслужить пред отъездом молебен о здравии благодетеля твоего -- нашего славного государя". Приняв во внимание советы многих, утверждавших, что если им не будет отслужен молебен, то он вновь неминуемо подвергнется новым преследованиям, Ермолов, исполнив против воли приказание Линденера, отправился с Ограновичем в обратный путь.

Между тем коварный Линденер, донося государю о приведении в исполнение его воли, изъявил, однако, сожаление, что его величество помиловал шайку разбойников, заслуживающих лишь строжайшего наказания. Ермолов, возвратившись к своей роте, оставался спокойным в течение пятнадцати дней, но прибывшему после того фельдъегерю было приказано доставить его в С.-Петербург со всеми его бумагами; так как опасались бегства обвиненного, то фельдъегерю было приказано оказывать ему дорогою всевозможное внимание. Прибыв в Царское село, Ермолов и его спутник спокойно обедали и оставались здесь до наступления темноты; введенный в заблуждение ласковым обращением фельдъегеря, Ермолов полагал, что государь имел намерение дать ему новое назначение, но когда ему было объявлено, что они прибудут в С.-Петербург лишь ночью, дабы не быть никем узнанным, он убедился в том, что его здесь ожидало.

Остановившись сперва у квартиры генерал-прокурора Лопухина на Гагаринской пристани, они были пересланы в дом, занимаемый Тайною канцелярист, находившейся на Английской набережной. Вследствие приказания старшего чиновника этой канцелярии Ермолова повезли на время в Петропавловскую крепость, где заперли в каземат, находившийся под водою в Алексеевском равелине. Комната, в которой он был заключен под именем преступника N 9, имела шесть шагов в поперечнике и печку, издававшую сильный смрад во время топки; комната эта освещалась одним сальным огарком, которого треск, вследствие большой сырости, громко раздавался, и стены ее от действия сильных морозов были покрыты плесенью. Наблюдение за заключенными было поручено Сенатского полка штабс-капитану Иглину и двум часовым, неотлучно находившимся в комнате. Весьма часто, когда Ермолов обращался с каким-либо вопросом к одному из них, наиболее добродушному, он получал в ответ: "Не извольте разговаривать; нам это строго запрещено; неравно это услышит мой товарищ, который тотчас все передает начальству". После трехнедельного заключения он был повезен, в 7 часов утра, к Лопухину, у которого он застал несколько лиц в анненских лентах. Лопухин, строго приказав ему ничего не таить во время допроса, велел провести его в свою канцелярию; пройдя через ряд темных комнат, он вступил в ярко освещенный кабинет, где нашел чиновника Макарова, некогда коротко знакомого с отцом его, и встрече с коим в этом месте немало удивился.

По совету Макарова, Ермолов написал на имя государя письмо, которое, будучи сообща исправлено, было им переписано начисто. Хотя оно было несколько раз прочитано и по возможности исправлено, но от внимания сочинителя и читателей ускользнуло одно выражение, которое, возбудив гнев Павла, имело для Ермолова самые плачевные последствия. В начале письма находилось следующее: "Чем мог я заслужить гнев моего государя?" Прочитав письмо, государь приказал вновь заключить Ермолова в Алексеевский равелин, где он уже оставался около трех месяцев.

По прошествии этого времени Ермолову было приказано одеться потеплее и готовиться к дальней дороге; ему были возвращены: отобранное платье, белье, тщательно вымытое, и принадлежавшие ему сто восемьдесят рублей. В подорожной курьера не было обозначено место ссылки, но сказано было лишь: "С будущим". На все вопросы Ермолова курьер, который был родом турок, долго хранил упорное молчание; он был окрещен и облагодетельствован дядею отца Ермолова. Узнав о том, что он одет с родственником своего благодетеля, курьер, сделавшись весьма ласковым с ним, уведомил его, что ему было приказано передать его костромскому губернатору, почтенному и доброму Николаю Ивановичу Кочетову, для дальнейшей отсылки в леса Макарьсва на Унже. Будучи доставлен к губернатору, Ермолов узнал в сыне его -- бывшего сотоварища своего по московскому университетскому пансьону; по просьбе своего сына благородный Кочетов представил в Петербург, что в видах лучшего наблюдения за присланным государственным преступником он предпочел оставить его в Костроме. Это распоряжение костромского губернатора относительно Ермолова было одобрено в С.-Петербурге.

Граф Матвей Иванович Платов

Здесь Алексей Петрович встретился и долго жил с знаменитым впоследствии Матвеем Ивановичем Платовым, имевшим уже восемь человек детей. Платов, уже украшенный знаками св. Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени, св. Георгия 3-го класса, был сослан следующей причине: государь, прогневавшись однажды на генерал-майоров: Трегубова, князя Алексея Ивановича Горчакова и Платова, приказал посадить их на главную дворцовую гауптвахту, где они оставались в течение грех месяцев. Платов видел во время своего ареста следующий сон, который произвел на него сильное впечатление: "Закинув будто бы невод в Неву, он вытащил тяжелый груз; осмотрев его, он нашел свою саблю, которая от действия сырости покрылась большою ржавчиною". Вскоре после того пришел к нему генерал-адъютант Ратьков (этот самый Ратьков, будучи бедным штаб-офицером, прибыл в Петербург, где узнал случайно один в первых о кончине императрицы; тотчас поскакал с известием о том в Гатчину, но, встретив уже на половине дороги императора Павла, поспешил поздравить его с восшествием на престол. Анненская лента, звание генерал-адъютанта и тысяча душ крестьян были наградами его усердия). Ратьков принес, по высочайшему повелению, Платову его саблю, которую Платов вынул из ножей, обтер об мундир свой и воскликнул: "Она еще не заржавела, теперь она меня оправдает..." Ратьков, видя в этом намерение бунтовать казаков против правительства, воспользовался первым встретившимся случаем, чтобы донести о том государю, который приказал сослать Платова в Кострому. Между тем Платов, выхлопотавший себе отпуск, отправился чрез Москву на Дон, но посланный по высочайшему повелению курьер, нагнав его за Москвой, повез в Кострому.

Однажды Платов, гуляя вместе с Ермоловым в этом городе, предложил ему, после освобождения своего, жениться на одной из своих дочерей; он, в случае согласия, обещал назначить его командиром Атаманского полка. Платов, изумлявший всех своими практическими сведениями в астрономии, указывая Ермолову на различные звезды небосклона, говорил: "Вот эта звезда находится над поворотом Волги к югу; эта -- над Кавказом, куда бы мы с тобой бежали, если бы у меня но было столько детей; вот эта над местом, откуда я еще мальчишкою гонял свиней на ярмарку".

Ермолов, воспользовавшись своим заточением, приобрел большие сведения в военных и исторических науках; он также выучился весьма основательно латинскому языку у соборного протоиерея и ключаря Егора Арсеньевича Груздева, которого будил ежедневно рано словами: "Пора, батюшка, вставать: Тит Ливии нас давно уже ждет".

Вскоре Платов был прощен и вызван в Петербург. Так как он был доставлен в Петербург весьма поздно вечером, то его, по приказанию Лопухина, свезли на ночь в крепость, где он был посажен рядом с врагом своим графом Денисовым. Так как государь должен был принимать его на другой день, то он, за неимением собственного мундира, надел мундир Денисова, с которого спороли две звезды. Государь был весьма милостив к Платову, получившему приказание следовать чрез Оренбург в Индию.

Между тем правитель дел инспектора артиллерии, манор Казадаев, женатый на дочери генерала Резвого, любя Ермолова, советовал ему написать жалобное письмо к свояку своему, графу Ивану Павловичу Кутаисову (женатому на другой дочери Резвою), который ручался в том, что выхлопочет ему полное прощение и возвращение всего потерянного. При этом случае упрямство, коим всегда отличался Ермолов, обнаружилось в полном блеске. Хотя он благодарил Казадаева за его дружеское участие, но вместе с тем отказался писать к графу Кутайсову. Таким образом он отказался от царского прощения, которое по ходатайству графа Кутайсова не замедлило бы последовать, и тем обрекал себя на заточение, которое могло быть весьма продолжительным.

В это время проживал в Костроме некто Авель, который был одарен способностию верно предсказывать будущее; находясь однажды за столом у губернатора, Авель предсказал день и час кончины императрицы Екатерины с необычайною верностию. Простившись с жителями Костромы, он объявил им о намерении своем поговорить с государем; оп был, по приказанию Павла, посажен в крепость, но вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, он предсказал день и час кончины Павла. Добросовестный и благородный исправник, подполковник Устин Семенович Ярлыков, бывший адъютантом у генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Все предсказанное Авелем буквально сбылось. Авель находился в Москве во время восшествия на престол Николая; он тогда сказал о нем: "Змей проживет тридцать лет".

По вступлении на престол императора Александра формуляр Ермолова, который был вовсе исключен из службы, был найден с большим трудом в главной канцелярии артиллерии и фортификации. Граф Аракчеев пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое к нему неблаговоление; имея в виду продержать его по возможности долее в подполковничьем чине, граф Аракчеев переводил в полевую артиллерию ему на голову либо отставных, либо престарелых и неспособных подполковников.

Однажды конная рота Ермолова, сделав переход в двадцать восемь верст по весьма грязной дороге, прибыла в Вильну, где в то время находился граф Аракчеев. Не дав времени людям и лошадям обчиститься и отдохнуть, оп сделал смотр роте Ермолова, которая быстро вскакала на находящуюся вблизи высоту. Аракчеев, осмотрев конную выправку солдат, заметил беспорядок в расположении орудии. На вопрос его: "Так ли поставлены орудия на случай наступления неприятеля?", Ермолов отвечал: "Я имел лишь в виду доказать вашему сиятельству, как выдержаны лошади мои, которые крайне утомлены". "Хорошо, -- отвечал граф, -- содержание лошадей в артиллерии весьма важно". Это вызвало следующий резкий ответ Ермолова в присутствии многих зрителей: "Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицеров зависит от скотов". Эти слова заставили взбешенного Аракчеева поспешно возвратиться в город. -- Это сообщено мне генералом Бухмейером.

Во время отступления первой армии к Смоленску Ермолов, увидя, что многие отставшие солдаты дозволяли себе грабить встречаемые ими на пути церкви, требовал примерного наказания виновных. Вследствие отданного Барклаем приказания главнейшие преступники были повешены. Так как приговор был приведен в исполнение 22-го июля, то цесаревич, не раз упрекавший за это Ермолова, говорил: "Я никогда не прощу вам, что у вас в армии в день имении моей матушки было повешено пятнадцать человек". -- Это мне сообщено Ермоловым и Курутою.

Сеславин

Отправляя князя Волконского в армию, государь сказал ему: "Узнай, отчего при сдаче Москвы не было сделано ни одного выстрела; спроси у Ермолова, он должен все знать". Ермолов, избегая встречи с князем Волконским, уехал на время из штаба.

Однажды Платов сказал в 1812 году Ермолову, называвшему Вольцогена wohl-gezogen (хорошо воспитанный. -- Ред.): "Пришли ты мне этого скверного немца-педанта; я берусь отправить его в авангардную цепь, откуда он, конечно, не вернется живым".

После сражения при Бриенне государь, проезжая сквозь ряды войск, отдававших ему честь, сказал Ермолову следующие замечательные слова: "В России все почитают меня весьма ограниченным и неспособным человеком; теперь они узнают, что у меня в голове есть что-нибудь". Когда его величество повторил это же самое в Париже, Ермолов возразил ему: "Подобные слова редки в устах частных людей; но они несравненно реже встречаются у государей. Они тем более удивительны, что в настоящую великую эпоху слава вашего величества не уступает славе величайших монархов в истории".

В Париже Ермолов увидал в числе представлявшихся нашему государю генерала Лекурба, человека исполинского роста, одетого в мундир времен республики. Он разговорился с ним о знаменитой кампании его в Грэубппдене. Лекурб сказал ему громко, указывая на французских маршалов, тут находившихся: "Je ne voudrais pas de ces pleutres-lЮ pour des chefs de demi-brigades (Я не хотел бы видеть этих трусов в качестве полубригадных начальников. -- Ред.)".

В 1815 году Ермолов, возвращавшийся из Парижа, остановился в Эрфурте; он обласкал хозяина дома, где ему отведена была квартира. Хозяин, будучи тем тронут, дал ему письмо к главе иллюминатов Вейсгаупту, проживавшему в Готе. Пользуясь репутацией весьма либерального человека, Ермолов, не желая дать многочисленным врагам своим нового оружия, по поехал в Готу; посланный им туда генерал Писарев был обласкан Вейсгауптом, который не сказал ему, однако, ничего особенного.

Однажды, в 1815 году, государь, оставшись недовольным Ермоловым за то, что он не прибыл к обеденному столу его величества по причине большого количества бумаг, оказывал ему в продолжение нескольких дней холодность; генерал-адъютант барон Федор Карлович Корф говорил по этому случаю: "Хотя государь недоволен Ермоловым, но он ему скоро простит; быть ему нашим фельдмаршалом и пить нам от него горькую чашу".

Аракчеев сказал однажды Ермолову: "Много ляжет на меня незаслуженных проклятий".

Ермолов, произведенный в генералы от инфантерии в 1818 году, чрез десять лет поело производства своего в генерал-майоры, не принадлежал, однако, никогда к числу особенных фаворитов государя. Граф Аракчеев, в поздравительном письме своем от 2 августа 1818 года по этому случаю, писал ему между прочим: "Когда вы будете произведены в фельдмаршалы, не откажитесь принять меня в начальники главного штаба вашего".

Ермолов сказал однажды государю: "Мои поселения на Кавказе гораздо лучше ваших; мои необходимы для края, где по причине недостатка в женщинах развелось в больших размерах мужеложство. Моим придется разводить виноград и сарачинское пшено, а на долю ваших -- придется разведение клюквы". По мере приближения к Кавказу этих рот их оставляли в течение года на Кавказской липни, где они приучались постепенно к жаркому климату и зарабатывали себе деньги.

Граф Аракчеев и князь Волконский, видя, что расположение государя к Ермолову возрастает со дня на день, воспользовались отъездом его в Орловскую губернию, чтобы убедить его величество, что Ермолов желает получить назначение на Кавказ. Ермолов, вызванный фельдъегерем и Петербург, узнал о своем назначении; государь, объявил ему лично об этом, сказал ему; "Я никак не думал, чтобы тебе такое назначение могло быть приятно, но я должен был поверить свидетельству графа Алексея Андреевича и князя Волконского. Я не назначил ни начальника штаба, ни оберквартирмейстера, потому что ты, вероятно, возьмешь с собой Вельяминова и Иванова". Действительно, оба эти генерал, из которых второй погиб преждевременно жертвою ипохондрии, были утверждены в этих должностях.

Ермолов, опоздав однажды к обеденному столу на Каменном острове, вопреки приглашения высланного придворного чиновника, возвратился домой. Государь, увидав его вскоре после этого, сказал ему: "Мы сели ранее за стол по случаю отъезда матушки, но я велел тебя непременно звать". Ермолов отвечал на это: "Я не люблю употреблять во зло чье бы то ни было внимание и беспокоить кого бы то ни было, так как я знаю, что вы не дозволили бы себе не встать из-за стола для того, чтобы меня встретить, я решился уехать". Государь отвечал: "Я сделал бы то же самое".

Ермолов, страдая рожею на ноге в 1821 году, просил однажды государя назначить адъютанта своего, молодого и неимоверно щедро одаренного природою графа Самойлова, флигель-адъютантом; он просил его величество сделать это в память службы Потемкина и отца его. Тогда государь отвечал: "Ты знаешь, что мне никто не дает адъютантов, а я сам их выбираю, но я сделаю это не для деда, не для отца, а для тебя".

На Терекской линии, недалеко от Ставрополя, находилась шотландская колония анабаптистов-сепаратистов, которая значительно разбогатела продажею овощей. Ермолов, не желая терпеть здесь присутствия этих безнравственных людей, изгнал их и поселил вблизи Волжский казачий полк. Ермолов не разделял мнения графа Тормасова, некогда просившего, в видах распространения просвещения, пригласить в Грузию католических миссионеров. Прибывшему сюда члену базельского евангелического общества Зарамбе Ермолов сказал: "Вместо того чтобы насаждать слово божие, займитесь лучше насаждением табака". Основатель лондонского библейского общества Пинкертон, обласканный нашим министром духовных дел, прибыл в Грузию, но Ермолов поспешил его выслать. С 1745 года существовала миссия, имевшая целью обращать в христианскую веру осетин, коих привлекали к тому различными подарками. Эта миссия, которую Ермолов называл конной миссией, сопровождаемая пятьюдесятью казаками, ежегодно стоила казне пятьдесят тысяч рублен. Главою миссии был архиепископ Досифей из фамилии Пуркеладзе (принадлежавший некогда князю Аристову); этот архиерей, будучи архимандритом, предводительствовал разбойниками и был ранен. По просьбе Ермолова миссия была вызвана, а Досифей выслан.

В 1820 году вспыхнуло в Имеретин возмущение вследствие противозаконных требований нашего духовенства; митрополит Феофилакт, человек отлично умный и способный, по приказанию князя Голицына стал требовать у жителей возвращения земель, за пятьдесят лет перед тем розданных им в аренду духовенством. Ермолов громко порицал это, говоря: "Я слышу руку вора, распоряжающеюся в моем кармане, но, схватив ее, я увидел, что она творит крестное знамение, и вынужден ее целовать".

При предместнике Ермолова начальник Кавказской линии Дельпоццо поселил близ Нарзана и реки Сушки воинственный и враждебный чеченцам народ ингушей, исповедывавших магометанскую веру. Находясь по торговым делам в Тифлисе, некоторые из их старшин приняли христианскую веру. Возвратясь к себе, они увидели себя поставленными в неприятное положение: прочие единоплеменные им ингуши стали их чуждаться. Вновь обращенные выехали на линию и стали просить Ермолова дозволить им вновь обратиться в магометанство, на что он отвечал им: "Ступайте к священникам и поговорите с ними". Они вскоре вновь сделались магометанами.

Ермолов просил выслать в Грузию тридцать три семейства немецких колонистов, хорошо щучивших земледелие; но вместо этого числа ему прислали пятьсот; один переезд их до Тифлиса стоил казне около миллиона рублей. Ермолов же приготовил на Норе близ Мухровани лишь тридцать три дома; прибывшие немцы были анабаптисты, не знакомые с земледелием, которые менялись между собою женами; двести из них входили некогда в состав германского контингента Наполеона. Они, не желая подчиняться местным властям, хотели быть под покровительством императрицы Марии Федоровны; Ермолов потребовал их к себе и объявил, что если они не дозволят себя наказывать за совершаемые ими преступления, то он немилосердно станет предавать суду виновных. Они, посоветовавшись с своими старшинами, дозволили наказывать тех из них, которых вины будут обнаружены. Вместо с тем Ермолов писал государю: "Прибывшие немцы неспособны к земледелию; переезд их в Грузию стоит весьма дорого, но пусть убыток падает на казну за неосмотрительный вызов иностранцев". -- Я это знаю от Ермолова, Марченки и некоторых приближенных государя.

Большая часть наших писателей, несмотря на известное к Ермолову неблаговоление Николая Павловича, восхваляли Ермолова в прозе и в стихах. Незабвенный наш А. С. Пушкин посещал его несколько раз в Орле; Ермолов сказал ему однажды: "Хотя Карамзин есть историк-дилетант, но нельзя не удивляться тому терпению, с каким он собирал все факты и создал из них рассказ, полный жизни". В ответ на это Пушкин сказал ему: "Читая его труд, я был поражен тем детским, невинным удивлением, с каким он описывает казни, совершенные Иоанном Грозным, как будто для государей это не есть дело весьма обыкновенное".

Генерал-от-кавалерии граф Василий Васильевич Орлов

Хотя Ермолов не был никогда облечен властью главнокомандующего, но он присвоил себе права, превышавшие власть этих уполномоченных лиц; он, например, сам назначал начальников на Кавказскую линию, в Абхазии и в Дагестане. Оставшись вполне довольным образом действий шамхала тарковского, он, священным именем государя, наградил его семью тысячами подданных; таким же образом он наградил Аслан-Хана кюрниского -- ханством Казикумыхским, заключавшим в себе не менее пятнадцати тысяч жителей, а Бековича и Татар-Хана наградил обширными землями в Кабарде. Он вместе с том приобрел для казны почти миллион десятин земли.

Находясь в 1821 году в Петербурге, Ермолов прибыл 30-го августа во дворец для принесения поздравлений государю в день его тезоименитства. Государь, сказавший ему по этому случаю: "Ты во все царствование мое в первый раз на моих именинах", хотел возвести его и Раевского в графское достоинство; Ермолов, не желавший того, громко говорил, что оно ни к кому так мало не пристало, как к нему, и что он в этом не нуждается. Вследствие этого указа о том и не последовало.

Император Александр, приказавший посылать Ермолову всю нашу дипломатическую переписку с прочими дворами, написал ему однажды между прочим: "Quant Ю vos principes si larges" (Что касается ваших столь широких принципов. -- Ред.].

В бытность Ермолова в Султании старшая жена шаха передала ему письмо к императрице Марии Федоровне, в коем находилось следующее: "Ты вмещала в себе коробку, где находились первые перлы твоей империи". Письмо се к императрице Елизавете Алексеевне заключало в себе: "Пусть зефир дружбы моей навевает под широкие полы твоего пышного платья".

Ермолов, самовольно отправивший Муравьева в Хиву, требовал от хана, чтобы он ему писал как старшему, прикладывая свою печать сверху. Ермолов рассказывал государю, что хан хивинский в бумагах своих к нему величал его следующим образом: "Великодушному и великому повелителю стран между Каспийским и Черным морями".

Граф Сергий Кузьмич Вязмитинов был человек не глупый, но вялый и нерасторопный; Ермолов называл всегда Вязмитинова, не бывшего никогда военным человеком, тетушкой Кузминишной. Василий Степанович Попов и Дмитрий Прокофьевич Трощинский были люди замечательных способностей и обширного ума; по мнению их, надлежало учредить департаменты сената не в столице, но в различных городах, чрез что значительно бы ускорилось течение дел.

Граф Илларион Васильевич Васильчиков -- человек вполне благородный, благонамеренный, мужественный, но не отличающийся, к сожалению, ни большим умом, пи сведениями. Ермолов отдававший всегда полную справедливость замечательным доблестям Васильчикова, называл всегда этого генерала, в эпоху его могущества, матушкой-мямлей. Во время войны 1812 года, близ Вильны. Ермолов помирил Васильчикова с пылким, но благородным Сеславиным, который, не желая сносить начальнических выходок Васильчикова, наговорил ему много неприятностей. Командуя впоследствии гвардией, Васильчиков не умел предупредить истории Семеновского полка, которая имела для многих столь плачевные последствия; извещенный в 1822 году библиотекарем гвардейского штаба Грибом, прозвавшимся Грибовским, человеком весьма умным, коварным и алчным, о существовании заговора, оп пренебрег вначале этим известием. Узнав о том впоследствии обстоятельнее от брата своего, бесстрашного Дмитрия Васильчикова, Илларион Васильевич просил зятя своего, князя Дмитрия Владимировича Голицына, известить его тотчас: находятся ли подозреваемые лица в Москве? По получении удовлетворительного ответа Васильчиков приказал Грибовскому изложить все им рассказанное на бумаге, отправил все к государю, который находился в это время на конгрессе в Вероне. После кончины ого величества этот список найден в шкатулке государя, который сделал на нем свои замечания карандашом. Нынешний государь, вопреки представлениям Васильчикова, назначил Грибовского губернатором; но, будучи обвинен в страшных злоупотреблениях, он вскоре был удален со срамом.

Граф Аракчеев находился с 1808 года в весьма хороших сношениях с Ермоловым; оставшись недоволен отзывом Ермолова о военных поселениях, впервые устроенных близ Могилева, он немного охладел к нему.

Незаконный сын Аракчеева, Шуйский, одаренный необыкновенными способностями, был, к сожалению, горьким пьяницею; эта болезнь развилась в нем, по показанию медиков, вследствие болезни солитера. Император Николай, разжаловав его из флигель-адъютантов, прислал в Грузию, где Ермолов имел о нем большое попечение. Граф Аракчеев, называемый Закревским "Змеей, что на Литейной живет", прислал последний поклон Ермолову чрез губернатора Тюфяева. Он велел ему передать: "Весьма желал бы с вами видеться, но в обстоятельствах, в коих мы с вами находимся, это невозможно". Этот отлично умный, хотя грубый и кровожадный солдат нередко пугал вообще поселения именем достойного своего адъютанта Клейнмихеля. Найдя после смерти своей любовницы Настасьи много писем с подарками, он собрал их в одну комнату; пригласив к себе всех просителей, имена которых находились в конце писем, он сказал им: "Это ваши вещи, пусть каждый возьмет свое".

Министр финансов граф Канкрин говорил Николаю Павловичу: "Хотя Ермолов никогда не воображал быть администратором, но он вник в нужды края и многое, им сделанное на Кавказе, очень хорошо; не надобно было разрушать того, что было им сделано, а лишь дополнить".

Ермолов был всегда в отличных сношениях с адмиралом Шишковым; когда он ослеп и оставил министерство, то жена его, родом полька, говорила: "Один Ермолов остался нам верным".

Ермолов прибыл в 1821 году в Петербург, куда ожидали государя из Германии; в это время возвратился из Сибири знаменитый Мих. Мих. Сперанский. Так как большинство придворных было враждебно расположено к Сперанскому, то Ермолов при посредничестве отлично-способного чиновника своего Рыхлевского (назначенного государем вскоре после того олонецким губернатором) сошелся с ним. Вскоре пришло известие о новом конгрессе и о том, что государь вернется лишь чрез восемь месяцев. Ермолов, желая видеть государя, писал князю Волконскому письмо, в котором он, между прочим, говорил, что непринятие его государем будет почтено в Грузии знаком неблаговоления к нему, а потому курс его в этой стране значительно упадет. Он был вскоре после того вызван и назначен главнокомандующим союзною армиею в Италии. Когда он представлялся государю, его величество спросил его: "Ты верно знал о своем назначении; я знаю это из письма твоего к кн. Волконскому". На это Ермолов отвечал: "Я имел нужду видеть ваше величество, но нисколько не ожидал получить это назначение, тем более, что у вас есть много генералов, несравненно более меня достойных и знаменитых". На вопрос его величества: "Знаешь ли ты Сперанского?" -- он отвечал: "Я был слишком ничтожен, чтобы обратить на себя внимание столь значительного лица, но узнав его теперь короче, я имел случай оценить его достоинства". Государь сказал на это: "Он действительно усердный, способный и полезный человек; если б война не началась так внезапно, многого бы не случилось. Хотя я во многом перед ним виноват, но я не пропускал ни одного случая, чтобы не посылать ему поклонов в ссылку". Когда Ермолов передал впоследствии эти слова Сперанскому, тот отвечал ему: "Государь никогда не почитал себя виновным относительно меня, а я получал его поклоны лишь весьма редко; если бы я уступил и поддался внушениям некоторых лиц (которых он не хотел назвать), многое бы изменилось".

Фигнер

Почтенный Федор Петрович Уваров советовал Ермолову представить государю необходимость уменьшения состава нашей армии, требующей огромных издержек. Государь, любивший употреблять слова: prИpondИrance politique (политический перевес. -- Ред.), прогнал от себя графа Петра Александровича Толстого, который решился ему о том говорить. Вследствие настоятельных советов Уварова, говорившего ему: "Хотя государь выгнал от себя графа Толстого, но он тебя выслушает", Ермолов навел незаметно разговор на этот предмет, но государь возразил на это: "Я с тобой вполне согласен, что надлежит уменьшить число войск, но ты, вероятно, не посоветуешь мне сделать ото теперь, когда умы еще не совсем успокоились и армия нам нужна pour notre prИpondИrance politique". Ермолов предложил государю в Лайбахе допустить гласность в военных судах, на что сто величество отвечал: "Надо об этом подумать; надо бы допустить гласность и в гражданских судах, где она может быть еще полезнее".

Князь Любецкий, оканчивавший в 1821 году в Вене счеты между Россией и Австрией, сказал Ермолову: "Ты думаешь, что ты прибыл сюда лишь для содействия австрийцам; нисколько; твой приезд для меня необходим и крайне выгоден. Мы остаемся должны Австрии за прошлые кампании, но с моим приездом я поверну дела в нашу пользу". И точно, дела были поведены Любецким таким образом, что император Франц нашелся вынужденным прибегнуть к великодушию нашего государя.

Во все время царствования императора Александра Ермолов, никогда не просивший его о себе, любил ходатайствовать о других; он излагал подобного рода просьбы в письмах своих к князю Волконскому, Кикину и Меллер-Закомельскому, оная, как много пострадало во время вторжения французов от заразительных болезней имение А. М. Каховского, и так как на основании существующих правил надлежало ему заплатить кварту или четвертую часть доходов, равно как и недоимки за несколько лет, -- Ермолов просил графа Гурьева об уничтожении всего долга. Вследствие отказа графа Гурьева, отвечавшего, что он не смеет утруждать о том его величества, Ермолов написал одному из своих приятелей письмо, которое было прочитано государем. Это письмо оканчивалось славами: "Граф Гурьев почел нужным поручиться в том, что его величество недоступен чувству великодушия и справедливости, и просил меня потому не входить впредь с подобными просьбами". Государь, много смеявшийся во время чтения письма, повелел сложить с Каховского все недоимки и уничтожить все кварты.

Генерал Пестель, невзирая на неудачу свою под Байтами, в 1819 году, донес в Тифлис, что он одержал победу над горцами; так как си давно не получал наград, Ермолов ходатайствовал о награждении его знаками св. Анны 1-й степени. Когда истина обнаружилась и надлежало выслать Муравьева, который поправил дела, Ермолов советовал Пестелю отбыть в Россию. В письме своем к государю Ермолов, прося извинения в том, что он ввел его в заблуждение, присовокупил: "Постель скоро будет иметь счастие лично представить вашему величеству свою неспособность".

Оставив недостроенную крепость Грозную, Ермолов двинулся к Карабудахкенту, близ которого находились огромные массы неприятелей; благодаря внезапной ночной атаке неприятель, занимавший сильную позицию, был обращен в бегство. Высланные из акушинского селения Меге пять представителей, увидав малочисленность русского отряда, наделали дерзостей шамхалу, угощавшему их обедом. Ермолов, советовавший шамхалу не выказывать своего неудовольствия, приказал после победы своей под Ловашами высланным старшинам строго наказать самого дерзкого из их посланных.

Ермолов, зная, что у шамхала Зухум-Кадия существовало канлы, или кровомщение, к одному значительному жителю акушинскому, убедил его прекратить ее и предать все дело полному забвению. По прочтении муллою молитвы и адекватных взаимных глажений бород мир между ними был установлен. В ауле Губдене Ермолов, имевший стачала также в виду помирить два враждебных семейства, отказался от того; они хотя объявили ему, что готовы исполнить его волю, но присовокупили, что потеряю после того всякое уважение жителей. Шамхал питал большую дружбу и глубокое уважение к Ермолову; жена его, которая была сестрою бывшего хана дербентского, взяла к себе старшего сына Ермолова, рожденного от туземки, и сама няньчилась с ним.

Ермолов сохранил в Грузии прежнее число агаларов, но Паскевич и его преемники значительно увеличили количество их. Ермолов, негодовавший на жителей аула Дадал-Юрт, находившегося близ Терека, за постоянное содействие, оказываемое пит хищникам, вторгшимся в наши земли, готовил им страшное наказание. Усыпив их ласковым обращением, он внезапно окружил этот аул, овладел им, причем погибли все жители за исключением детей; мужчины, не видя себе спасения, сами закалывали своих жен. Это подействовало на всех соседних жителей.

Объезжая в первый раз Кавказ, Ермолов прибыл в Дербент, где содержался под стражей Ибрагим-Хан табасаранский с братом, которые, имея вражду с третьим братом, жившим в вольной Табасарани и весьма враждебным нашему правительству, зарезали его самого, равно как и его беременную жену. Они были преданы суду и на основании высочайшей конфирмании, еще, впрочем, не объявленной им, надлежало одного повесить, а другого сослать в Сибирь. Ермолов, узнав, что они желали его видеть, потребовал их к себе. Объяснив ему ход дела, они присовокупили: "Хотя мы слышали, что мы уже приговорены к наказанию, но мы мстили брату не столько за себя, сколько за постоянные набеги в русские земли; дозволь одному остаться заложником, а другому сходить в горы для устройства дел". Ермолов, отпустив одного в горы, ходатайствовал о них пред государем, говоря, что надлежит принять во внимание дикие нравы виновных и постоянную преданность их России. Так как государь дозволил Ермолову поступить в этом случае по его благоусмотрению, он простил князей и этим приобрел в них России весьма полезных и преданных слуг.

Находясь всегда в весьма коротких сношениях со всеми участниками заговора 14 декабря, я не был, однако, никогда посвящен в тайны этих господ, невзирая на неоднократные покушения двоюродного брата моего Василия Львовича Давыдова. Он зашел ко мне однажды перед событием 14 декабря и оставил записку, которою приглашал меня вступить в Tugendbund, на что я тут же приписал: "Что ты мне толкуешь о немецком бунте? Укажи мне на русский бунт, и я пойду его усмирять". Эта записка была представлена нынешнему государю, который сказал: "Это видно, что Денис Давыдов ни о чем не знает".

Странный характер у нашего нынешнего государя: иногда великодушен, но большею частью крайне злопамятен. Накануне казни главнейших заговорщиков 14 декабря он во весь вечер изыскивал все способы, чтобы придать этой картине наиболее мрачный характер: в течение ночи последовало высочайшее повеление, на основании которого приказано было барабанщикам бить во все время бой, какой употребляется при наказании солдат сквозь строй. Государь не изъявил согласия на просьбу графини Канкриной, ходатайствовавшей об отправлении в Сибирь лекаря для пользования сосланного больного брата ее, Артамона Муравьева.

Закревскому, которого государь всегда разумел лишь как верного исполнителя своих повелений, расширяли власть во время продолжительного отсутствия императора Александра за границей и с ним князя Волконского. Я помню, как в нем постоянно в то время искали всесильные ныне граф Бенкендорф и П. Д. Киселев. Этот последний -- человек умный и отменно любезный, никогда не был администратором; он был после Бородинского сражения назначен адъютантом к Милорадовичу лишь вследствие ходатайства Павла Христофоровича Граббе. Когда государь вернулся в 1821 году в Петербург. Ермолов спросил князя Волконского, к какой награде должен был быть представлен Закревский? Услыхав, что ему хотели дать лишь Владимира 2-й степени, Ермолов возразил, что, принимая во внимание обширные занятия Закревского как дежурного генерала, он почитает эту награду слишком ничтожною, тем более что это была лишь очередная награда, какую он мог получить во всякое другое время. Хотя Волконский, рассердившись, сказал ему: "Не прикажете ли дать ему андреевского ордена?", но, зная, что Ермолов довел бы об этом обстоятельстве до сведения государя, он исходатайствовал генерал-лейтенантский чин Закревскому, который по этому случаю обошел весьма многих.

Князь Багратион, имевший всегда большое влияние на Платова, любившего предаваться пьянству, приучил его в 1812 году к некоторому воздержанию от горчишной водки -- надеждой на скорое получение графского достоинства. Платов часто осведомлялся у Ермолова, не привезен ли был в числе бумаг указ о возведении его в графское достоинство. Ермолову долгое время удавалось обманывать Платова, но атаман, потеряв, наконец, всякую надежду быть графом, стал ужасно пить; он был поэтому выслан из армии в Москву; Кутузов же, отправляясь в армию, вызвал его опять туда и в октябре того года доставил ему графский титул.

Фельдмаршал князь Паскевич, которому, конечно, никто не откажет в блистательном мужестве, хладнокровии в минуты боя, вполне замечательной заботливости о снабжении продовольствием армии и покровительстве, оказываемом им угнетенным полякам, -- есть, однако, баловень судьбы. Прибыв на Кавказ, он нашел превосходные войска, созданные в течение десяти лет Ермоловым, умевшим воодушевить их духом суворовским. Он прибыл в армию, действовавшую против польских инсургентов, которою временно командовал умный и энергичный граф Толь. До его прибытия в армию один корпус перешел уже Вислу, а вся армия, хотя и значительно рассеянная по огромному пространству вследствие распоряжений Дибича, намеревалась атаковать Варшаву. Несогласия, возникшие между жителями Варшавы, контрреволюция, вспыхнувшая там, и уныние, распространившееся по всему царству, -- предвещали уже близкое торжество нашего оружия. Нельзя, однако, не воздать Паскевичу хвалу за все им совершенное, но не слепой и безусловной, какую требует он от многочисленных льстецов своих, но хвалу в пределах справедливости и законности. Оставаясь верным истине, я не могу не упомянуть о великих заслугах лиц, кои подготовили ему значительные материалы и много способствовали в одержании успехов; я тем более решаюсь обратить на них внимание моих читателей, что эти липа имели несчастие подвергнуться вполне недобросовестному приговору слишком пристрастного и недальновидного правительства.

А. С. Грибоедов, знаменитый автор комедии "Горе от ума", служил в продолжение довольно долгого времени при А. П. Ермолове, который любил его как сына. Оценяя литературные дарования Грибоедова, но находя в нем недостаток способностей для служебной деятельности или, вернее, слишком малое усердие и нелюбовь к служебным делам, Ермолов давал ему продолжительные отпуски, что, как известно, он не любил делать относительно чиновников, не лишенных дарований и рвения. Вскоре после события 14 декабря Ермолов получил высочайшее повеление арестовать Грибоедова и, захватив все его бумаги, доставить с курьером в Петербург; это повеление настигло Ермолова во время следования его с отрядом из Червленной в Грозную. Ермолов, желая спасти Грибоедова, дал ему время и возможность уничтожить многое, что могло более или менее подвергнуть его беде. Грибоедов, предупрежденный обо всем адъютантом Ермолова Талызиным, сжег все бумаги подозрительного содержания. Спустя несколько часов послан был в его квартиру подполковник Мищенко для произведения обыска и арестования Грибоедова, но он, исполняя второе, нашел лишь груду золы, свидетельствующую о том, что Грибоедов принял все необходимые для своего спасения меры. Ермолов простер свою, можно сказать, отеческую заботливость о Грибоедове до того, что ходатайствовал о нем у военного министра Татищева.

А. С. Грибоедов.

Гравюра Н. Уткина с портрета Е. Эстеррейха. 1829 г.

После непродолжительного содержания в Петербурге, в главном штабе, Грибоедов был выпущен, награжден чином и вновь прислан на Кавказ. С этого времени в Грибоедове, которого мы до того времени любили как острого, благородного и талантливого товарища, совершилась неимоверная перемена. Заглушив в своем сердце чувство признательности к своему благодетелю Ермолову, он, казалось, дал в Петербурге обет содействовать правительству к отысканию средств для обвинения сего достойного мужа, навлекшего на себя ненависть нового государя. Не довольствуясь сочинением приказов и частных писем для Паскевича (в чем я имею самые неопровержимые доказательства), он слишком коротко сблизился с Ванькой-Каином, то есть Каргановым, который сочинял самые подлые доносы на Ермолова. Паскевич, в глазах которого Грибоедов обнаруживал много столь недостохвального усердия, ходатайствовал о нем у государя. Грустно было нам всем разочароваться насчет этого даровитого писателя и отлично острого человека, который вскоре после приезда Паскевича в Грузию сказал мне и Шимановскому следующие слова: "Как вы хотите, чтоб этот дурак, которого я коротко знаю, торжествовал бы над одним из умнейших и благонамереннейших людей в России; верьте, что наш его проведет, и Паскевич, приехавший еще впопыхах, уедет отсюда со срамом". Вскоре после того он говорил многим из нас: "Паскевич -- несносный дурак, одаренный лишь хитростью, свойственною хохлам; он не имеет ни сведений, ни сочувствия ко всему прекрасному и возвышенному, но вследствие успехов, на которые он не имел никакого права рассчитывать, будучи обязан ими превосходным ермоловским войскам и искусным и отважным Вельяминову и Мадатову, он скоро лишится и малого рассудка своего".

Предместник Грибоедова в качестве посланника в Персии, Мазарович, был человек отлично-способный и умный; будучи медиком, он, вследствие ходатайства Ермолова, был назначен первым постоянным посланником при персидском шахе. Грибоедов, состоявший некоторое время при нем в качестве советника, был человеком блестящего ума, превосходных способностей, но бесполезный для службы. Не зная никаких форм, он во время отсутствия Мазаровича писал бумаги в Тифлис, где ими возбуждал лишь смех в канцелярии Ермолова.

Фельдмаршал Паскевич оказал России и в особенности Кавказу неоцененную заслугу присоединением к нему некоторых провинций, но на выгоднейшую границу со стороны Персии указал Ермолов, который, будучи изгнан из службы, был поражен грубыми ошибками, коими был наполнен присланный из С.-Петербурга план с обозначением границы, какую надлежало требовать при заключении мира. Наше самонадеянное правительство, весьма мало понимающее нужды края, но никогда не почитающее необходимым прибегать к советам людей, известных по своей опытности и глубокому знанию дела, решилось само начертать новую границу: она должна была проходить в двадцати верстах от Тавриза чрез Хойское ханство, где палящий жар вынуждает природных жителей откочевывать летом в горы; один из пунктов, который надлежало укрепить и занять нашими войсками, находился на расстоянии половинного перехода от Тавриза к Тегерану. Занимая его, мы могли весьма легко пресечь сообщение между Тавризом, резиденциею наследника престола, и Тегераном, что вынуждало бы нас содержать огромную армию на Кавказе и потребовало бы значительных издержек. Правительство наше вовсе упустило из виду местечко Кульп, где добывается в большом количестве каменная соль и куда, до начатия последней войны, с разрешения шаха приходил ежегодно из Грузии караван под предводительством грузинского князя. Хотя Ермолов был изгнан из Грузии самым позорным образом и проживал в орловской деревне под присмотром земской полиции и наблюдением местных воинских властей, но он слишком пламенно любил свое отечество и край, коим он так славно управлял в течение десяти лет, чтобы не указать на ошибки правительства, которое, по его мнению, не могло заключить прочного мира на [335] вышеизложенных условиях. Он говорил, что самые войска, расположенные на границах, коих правительство хотело требовать, подвергнутся губительному действию климата; он находил притом необходимым требовать уступки Кульпа. Правительство, оценив эти мудрые возражения, воспользовалось ими, но оно сочло излишним выразить Ермолову малейшую за то признательность. Границы наши со стороны Персии весьма хороши, но нельзя того же сказать относительно новой границы Кавказа со стороны Азиатской Турции.

"Горе от ума"

Илл. худ. Н. В. Кузьмина к комедии. 1952 г.: Скалозуб, Хлестова, Загорецкий,

Репетилов.

Паскевич, при замечательном мужестве, не одарен ни прозорливостью, ни решительностью, ни самостоятельностью, свойственными лишь высоким характерам. Не отличаясь ни особенной твердостью духа, ни даром слова, ни способностью хорошо излагать на бумаге свои мысли, ни уменьем привлекать к себе сердца ласковым обращением, ни сведениями по какой-либо отрасли наук, он не в состоянии постигнуть духа солдат и потому никогда не может владеть сердцами их. В настоящее время толпы низкопоклонных льстецов превозносят этого любимца и советника государева, приписывая ему качества и достоинства, коих никто и никогда в нем прежде не замечал. Паскевич до сорокапятилетнего возраста слыл храбрым, по и весьма ограниченным человеком даже в семье своей; слова его, не отличавшиеся остроумием, назывались тогда в насмешку des pasquinades. Отличаясь лишь посредственным умом, он, подобно всем землякам своим, малороссиянам, обладает необыкновенною хитростью и потому может быть по всей справедливости назван заднепровским италиянцем.

Предвещания Грибоедова сбылись: высокомерие, гордость, самонадеянность Паскевича, которому успехи и почести: совершенно вскружили голову, не имеют пределов; он почитает себя великим человеком и первым современным полководцем. Во время первого пребывания Паскевича в Петербурге после взятия Варшавы все спешили заявить ему свое благоговение. В числе особ, поздравлявших его с одержанными успехами, находилась одна дама, которой князь Варшавский по врожденной скромности своей сказал: "Я давно имел право занимать то положение, на которое я ныне поставлен: я еще в 1812 году указывал на грубые ошибки Наполеона и Кутузова, но меня не послушались". Однажды льстецы, говоря с отцом его, Федором Григорьевичем Паскевичем, восклицали: "Князь Варшавский -- гений". Умный старик возразил по-малороссийски: "Що гений, то не гений, а що везе, то везе".

Слава о мудрой справедливости, бескорыстии и могуществе Ермолова, справедливо почитаемого одним из умнейших, способнейших, благонамереннейших и бескорыстнейших людей своего времени, распространилась по всему Востоку, где имя его производило на всех жителей обаятельное действие. Если б он показался пред персиянами, им, без сомнения, была бы одержана победа, далеко и во всех отношениях превзошедшая Елизаветпольскую. Мне известно, что в начале этого сражения Паскевич не отступил с поля сражения лишь вследствие советов Вельяминова и Мадатова, ручавшихся за успех, невзирая на огромное превосходство в числе людей армии Аббас-Мирзы. В этом сражении сарбазы, или регулярные войска персидские, стоявшие некогда в почетном карауле у Ермолова во время пребывания его в Султании отдались нам потому, что они полагали, что Ермолов лично предводительствует нашими войсками. Впоследствии сам государь сказал Мирза-Сале, сопровождавшему Хозрева-Мирзу: "Благодарите бога, что моими войсками предводительствовал в последнюю войну не Ермолов; они были бы непременно в Тегеране".

Ермолов с самого 1817 года не переставал доносить государю, что война с Персией неотвратима. Аббас-Мирза, которому шах почти передал управление всем краем, находясь под влиянием лиц, нам враждебных, мечтал лишь о возвращении провинций, которые Ермолову удалось удержать за Россией. Ермолов писал в Петербург, что своевременная присылка одной дивизии была бы достаточною для того, чтобы предупредить войну с персиянами, коих дерзость и высокомерие возрастают лишь вследствие убеждения, что мы слабы и не в состоянии противоставить им больших сил. Он даже убедительно просил заготовить провиант в Астрахани и в Баку; но его представления не были уважены. Граф Нессельрод утверждал, что война лишь в мыслях Ермолова, желавшего ее из честолюбивых видов, и что заготовление провианта в вышесказанных городах может подать повод к войне.

В 1823 году съехались со стороны Персии и России чиновники для определения границ; Аббас-Мирза приказал своим чиновникам оказывать русским явное невнимание и не соглашаться ни на одно из наших представлении. Ермолов писал в 1824 году государю из Белого Ключа: "Многие завидуют мне в том, что я пользуюсь благоволением вашего величества, а в случае войны с Персией обвинят меня в подании к тому повода; я весьма сожалею, что управляющий министерством иностранных дел не хотел впять моим представлениям и что война с Персией неотвратима. Не желая заслужить этого нарекания, я прошу ваше величество уволить меня от командования корпусом, дозволив остаться в Грузии частным человеком, дабы быть ближе свидетелем унижения недостойной каджарской династии".

Ермолов писал нынешнему государю: "Я глубоко сожалею, что его величество в бозе почивающий государь последовал советам графа Нессельрода. Воина, внезапно начатая, не может нанести мне бесчестия как частному человеку, но в качестве правителя края тяжело видеть репутацию свою, страдающую через неспособность министра иностранных дел".

Ермолов приказал полковникам Назимову и Реуту поспешно отступить пред превосходными силами неприятеля и стараться, избегая с ним встреч, сосредоточить свои войска. Зная, что они получили георгиевские кресты в войне с персиянами при генерале Ртищеве, он почитал их наиболее способными для вновь, начинающейся войны с персиянами. Они вовсе не оправдали возлагаемого на них доверия; персиянам удалось истребить нисколько наших рот и взять две пушки. Ермолов сделал в этом случае великую и непростительную ошибку, которая имела прямое и гибельное влияние на все его поприще. Он должен был лично выступить против персиян и по одержании над ними решительной победы возвратиться в Тифлис, где он мог заняться необходимыми для войны приготовлениями. Вместо того он выслал сперва Мадатова, который нанес при Шамхоре решительное поражение персиянам, причем Аминь-Сардарь, дядя Аббас-Мирзы, был убит. Из донесения Паскевича, отправленного вскоре после того, видно, что пространство от Шамхора до Елизаветполя было покрыто трупами персиян. Ермолов, не зная характера нового государя и почитая свое присутствие более необходимым в Тифлисе, выслал Паскевича против персиян. Победа, одержанная при Елизаветполе, внушила государю мысль, что он может вполне вверить Паскевичу войска Кавказского корпуса и удалить Ермолова, к которому он оказывал явное неблаговоление. Между тем Грузия и Кахетия, вследствие приближения многочисленной персидской армии, пришли в волнение; внимание всех было обращено на Ермолова, одно присутствие которого удерживало весь край в спокойствии и повиновении. Оставшись в Тифлисе лишь с четырьмястами человек, Ермолов, озабоченный заготовлением провианта и всего необходимого для войны, обнаруживал невозмутимое хладнокровие. Жители Кахетии прислали в Тифлис князя Григория Чалокаева за тем, чтобы удостовериться, в каком расположении духа находится Ермолов.

Ермолов думал разделить персидскую войну на три кампании; по его мнению, надлежало сохранить преимущественно войска, не подвергая их губительному действию знойного климата страны, где колодцы, наполненные вредными насекомыми, встречались лишь чрез каждые сорок верст. В первую кампанию надлежало, по его мнению, занять пространство до Аракса, выслав кавалерию и лошадей на высоты Ардебиля; потом следовало двинуться зимним путем на Тегеран, стараясь миновать возвышенности Султании, покрытые снегом; в третий период войска должны были прибыть на высоты Ардебиля, где, выждав жары, возвратиться в Грузию. Персияне, невзирая на их многочисленность, будучи предводительствуемы неспособным Аббас-Мирзою, могли оказать нам лишь ничтожное сопротивление. В Петербурге видели в этом лишь желание Ермолова властвовать неограниченно в течение трех лет.

Между тем Мадатов, предводительствуя летучим отрядом, явился в Карабах, где овладел весьма важным пунктом -- Агарь; если б у него было более войска, он мог бы пресечь сообщения Аббас-Мирзы с Тегераном. В опровержение мнения, будто бы Ермолов [339] не избрал сильного пункта, снабженного всем необходимым и где бы малочисленные отряды могли бы найти убежище в случае быстрого наступления большой неприятельской армии, можно указать на Шушу. Так как в исходе 1826 года ни одного неприятеля не оставалось более в наших пределах, Ермолов приказал Мадатову, которого главные персидские силы готовились окружить, присоединиться к прочим войскам. Вскоре после того Абул-Фет-Хан карабахский, брат Мехти-Кули-Хана карабахского, просил Ермолова назначить его беглербеком Тавриза, обещаясь в таком случае взбунтовать весь Адербиджан; но в это время прибыл в Грузию курьер с приказанием удалить Ермолова.

Паскевич, вскоре после прибытия своего в Грузию и находясь еще под начальством Ермолова, получил от государя письмо, в котором было, между прочим, сказано: "Помнишь, когда мы с тобой играли в военную игру; а теперь я твой государь и ты -- мой главнокомандующий". Это доказывает, что государь, отправляя Паскевича в Грузию, твердо положил в уме своем заменить им Ермолова, глазная вина которого заключалась в медленности, с какою войска были приведены к присяге. Паскевич, который не мог простить Мадатову занятия Агари, очернил его в глазах государя. Мадатова, обвиненного в грабительстве, лишили владений, пожалованвых ему Мехти-Кули-Ханом карабахским по ходатайству Ермолова, имевшего в виду приучить кавказских владетелей жаловать землями храбрых русских генералов, на что император Александр изъявил свое соизволение.

Во время персидской и турецкой войн Паскевич, боясь, чтобы победы, им одержанные над бездарными пашами, предводительствовавшими сволочью, не были отнесены к генералам, пользовавшимся в армии хорошею репутацией, высылал их из армии на другой день после одержания какой-либо победы и беспрестанно менял начальников штаба.

Не принадлежа никогда к числу почитателей Паскевича, я не могу, однако, не заметить, что, во-первых, он никогда не обнаруживал крайне утомляющей суетливости Дибича, прозванного Ермоловым le grand brouillon (великий путаник. -- Ред.). Но что в Паскевиче заслуживало величайшие похвалы -- это примерная заботливость о снабжении армии провиантом. Этим редким и неоцененным качеством, вынуждавшим его часто терять много драгоценного времени, он превзошел многих полководцев, под начальством которых я когда-либо служил в течение моего военного поприща.

Прибыв в 1831 году в армию нашу в Польше, Паскевич принял сперва все необходимые меры для того, чтобы вполне обеспечить армию продовольствием, и лишь тогда уже решился он подступить к Варшаве. Еще до приезда Паскевича распоряжениями Толя был наведен мост чрез Вислу и один корпус находился уже на правом берегу реки; Толь воспользовался для этой цели судами, нагруженными хлебом, которые были высланы по распоряжению прусского правительства вверх но Висле. На собранном военном совете фельдмаршал, выслушав мнение всех членов относительно лучшего способа овладеть Варшавой, предпочел атаку Волы, как наисильнейшего пункта, падение которого должно было неминуемо повлечь за собой покорение Варшавы и, следовательно, Польши. Будучи оконтужен в самом начале дела, представлявшего неимоверные затруднения по причине недостатка в лестницах, кои были притом слишком коротки, Паскевич, отъезжая от армии, объявил Толю, что, в случае неудачи, вся ответственность падет на него одного!

Деятельность, мужество и энергия Толя, на которого, однако, не может не пасть доля нареканий, столь справедливо заслуженных Дибичем, были в этот день неимоверными. Не было вполне опасного пункта, куда бы Толь не появлялся; не было колонны войск, мало-мальски изнуренной и отбитой мужественным неприятелем, которую бы Толь не поспешил ободрять; короче сказать: в этот решительный и кровопролитный бой он был истинным ангелом-хранителем русской армии.

Узнав о благополучном исходе боя, Паскевич поспешил напомнить о себе армии, тщетно отыскивавшей его во время ужасов кровавого побоища. Заслуг Паскевича никто не отрицает, но знаменит и велик подвиг Толя, который, будучи представлен самому себе во все время этого рокового побоища, умел извернуться таким образом, что отсутствие фельдмаршала, не только не имело гибельного влияния на исход битвы, но даже осталось никем не замеченным. Паскевич, никогда не отличавшийся скромностью и беспристрастием, свойственными лишь высоким, избранным характерам, не хотел в своем донесении государю поставить в надлежащем свете заслуги многих лиц, блистательному содействию которых он был обязан одержанной победой. Напротив того, алчность к присвоению чужих заслуг, нисколько не умаляющих его собственные, желание приписать всю славу победы лишь самому себе -- побудили его отозваться не совсем благоприятно о многих лицах.

Ряд милостей посыпался на Паскевича -- вождя, достойного времен великого Николая, как выразился редактор одного журнала; почести окончательно вскружили ему голову, и он, в пылу самонадеянности, возмечтал о себе, что он полубог. Не имея повода питать глубокого уважения к фельдмаршалу князю Варшавскому, я, однако, для пользы и славы России не могу не желать ему от души новых подвигов. Пусть деятельность нашего Марса, посвященная благу победоносного российского воинства, окажет на него благотворное влияние. Пусть он, достойно стоя в челе победоносного русского воинства, следит за всеми усовершенствованиями военного ремесла на Западе и ходатайствует у государя, оказывающего ему полное доверие, о применении их к нашему войску; я в таком случае готов от полноты души извинить [341] и позабыть прежние гнусные его поступки и недостойные клеветы, к коим он не возгнушался прибегать для достижения высокого своего сана.

Князь Мадатов, изгнанный с Кавказа Паскевичем, убедившим государя, что этот генерал, пользуясь будто бы благоволением Ермолова, ограбил жителей Карабаха, что было совершенно ложно, -- ознаменовал себя блистательною храбростью в Европейской Турции: под Шумлой со спешенными гусарами он овладел несколькими редутами. Он умер в Молдавии, bперед смертью ему было суждено выслушать следующее признание умирающего генерал-адъютанта Константина Христофоровича Бенкендорфа, столь ограниченного умом, сказавшего ему: "Я перед вами, но в особенности перед Алексеем Петровичем Ермоловым, много виноват; я вам обоим много повредил через брата моего, но верьте, что это лишь по одному неведению, а потому простите меня".

Мадатов, который не был князем от рождения, но стал называть себя князем впоследствии, носил имя своей матери; дядя его Петрус-Бек пользовался большим уважением в Карабахе. Алексей Петрович Ермолов, любивший Мадатова, сказал ему однажды: "Ты настоящий яшка" (уменьшительное от армяшка); на это Мадатов возразил: "Если я Яшка, вы целый Яков Яковлевич". Граф Дибич сказал ему однажды: "Я знаю, что Паскевич вам много повредил; если вы когда-нибудь попадете ко мне, я постараюсь вам все вознаградить".

Мадатов, говоривший: "Не все надо брать храбростью, нужно и хитростью", был женат на дочери генерала Саблукова, в которую я был долго влюблен. Этот до невероятия неустрашимый и хитрый генерал, трепетавший одного взгляда Ермолова, вступил в брак лишь в надежде получить звание генерал-адъютанта. Молодая жена его согласилась выйти за него замуж в убеждении, что князь Мадатов весьма значительное в Карабахе лицо. Вскоре после приезда молодых в Карабах княгиня изъявила желание посетить могилу своего тестя, человека безнравственного, ничтожного и которого место погребения не было никому известно. Князь Мадагов, не желая на первых порах разочаровать свою молодую жену, приказал одному расторопному офицеру, состоявшему при нем в должности адъютанта, отыскать на армянском кладбище богатую гробницу, убрать ее цветами и проложить к ней дорожку. Исполнив приказание, адъютант донес о том своему генералу, который повел жену свою к этой гробнице. Молодая княгиня, введенная таким образом в заблуждение, став на колени, возносила молитвы о упокоении души усопшего. Невзирая на то, что Мадатов вступил в брак с молодой и весьма красивой женщиной, он продолжал предаваться гнусному пороку, столь распространенному на Востоке. Однажды княгиня, войдя совершенно неожиданно в кабинет мужа, была поражена зрелищем, которое не могло не возмутить ее; но князь, нимало не смутившийся этим внезапным появлением жены, сказал ей: "Это ничего, Софья; я это делаю для того, чтобы сохранить влияние на здешний народ".

Мадатов, будучи весьма умным и чрезвычайно хитрым человеком, владел довольно хорошо русским языком; невзирая на то, он с намерением употреблял часто в разговоре весьма неправильные обороты. Опоздав однажды к Ермолову, он извинился тем, что его задержал какой-то жид. "Он думал провести меня по-жидовски, -- сказал князь, -- но я ему запустил армянского, и он остался в накладе".

Ермолов, поручив ему однажды дочь одного кадия, или старшины, объявил ему грозно, что он желает, чтобы она была доставлена к родителям в целомудренном состоянии; Мадатов, боявшийся одного взгляда Ермолова, говорил: "Я нашелся вынужденным не спать по ночам, потому что не мог поручиться за своих адъютантов".

Во время пребывания в Тифлисе барона Дибича он отсоветовал Ермолову предпринимать что-либо против персидского города Энзели. Дибич сказал ему однажды следующее: "Государь весьма недоволен тем, что вы самовольно дозволяете себе заключать многих штаб-офицеров в крепость на продолжительное время". Ермолов отвечал: "Я это делаю потому, что желаю скорее подвернуть виновных временному наказанию, чем такому, которое могло бы иметь для них неприятные и невыгодные последствия. Я ограничиваюсь временным заключением их в крепость, но не предаю уже их суду. Ни один из них за то на меня не пожалуется. Вам это трудно понять, потому что вы, рано отделившись от толпы, скоро возвысились; но мне, сроднившемуся с толпой, несравненно более знакомы ее нужды".

Иван Никитич Скобелев, из солдат выслужившийся в генералы, отличался необычайным мужеством и хладнокровием, замечательным природным умом, изумительною сметливостью и непомерным корыстолюбием. Этот хитрый человек, известный также по своему хвастовству и по уменью превосходно излагать на бумаге свои мысли, составил себе огромное состояние самыми беззаконными способами.

Я всегда полагал, что император Николай одарен мужеством, но слова, сказанные мне бывшим моим подчиненным, вполне бесстрашным генералом Чеченским, и некоторые другие обстоятельства поколебали во мне это убеждение. Чеченский сказал мне однажды: "Вы знаете, что я умею ценить мужество, а потому вы поверьте моим словам. Находясь в день 14 декабря близ государя, я во все время наблюдал за ним. Я вас могу уверить честным словом, что у государя, бывшего во все время весьма бледным, душа была в пятках. Не сомневайтесь в моих словах, я не привык врать". Во время бунта на Сенной государь прибыл в столицу лишь па второй день, когда уже все начинало успокоиваться. До тех пор он находился в Петергофе и сам как-то случайно проговорился: "Мы с Волконским стояли во весь день на кургане в саду, -- сказал он, -- и прислушивались, не раздаются ли со стороны Петербурга пушечные выстрелы". Вместо озабоченного прислушивания в саду и беспрерывных отправок курьеров в Петербург он должен был лично поспешить туда: так поступил бы всякий мало-мальски мужественный человек.

Генерал-губернатор П. К. Эссен, столь известный по отсутствию умственных способностей, думал успокоить народ речью, которой никто не понял; но Васильчиков, Закревский и Василий Перовский привели войска на Сенную площадь и тем восстановили там порядок. На следующий день государь, имея около себя князя Меншикова и графа Бенкендорфа, въехал в коляске в толпу, наполнявшую площадь; он закричал ей: "На колени" -- и толпа поспешно исполнила это приказание. Сказав короткую, по прекрасную речь, государь приказал Закревскому отслужить тотчас панихиду по убиенным. Так как толпы любопытствующих последовали за экипажем его величества на площадь, государь, увидав несколько лиц, одетых в партикулярных платьях, вообразил себе, что это были лица подозрительные; он приказал взять этих несчастных на гауптвахты и, обратившись к народу, стал кричать: "Это все подлые полячишки, они вас подбили". Подобные неуместные выходки совершенно испортили, по моему мнению, результаты дня. Все мною здесь сказанное сообщено мне очевидцами, заслуживающими полного доверия.

Во время войны 1828 года в Турции корабль, на коем находился государь с своей свитой, едва не был прибит бурею к Константинополю. Государь, не желая быть узнанным, переоделся в партикулярное платье; молодой и смелый князь Александр Суворов громко сказал при этом случае: "Пусть узнают монархи, что стихии им по крайней мере не подвластны". Этот самый молодой человек, которого отец был в самых приятельских сношениях с Ермоловым, состоял при сем последнем на Кавказе. Известно, что после изгнания Ермолова из Кавказа жители Гурии, желая угодить Паскевичу, вынесли портрет Алексея Петровича из залы, в которой дан был ими обед графу Эриванскому. Князь Суворов, присутствуя на одном официальном обеде и видя, что никто не хочет вспомнить о бывшем начальнике, предложил его здоровье; присутствующие были вынуждены, против своего желания, последовать его примеру.

Когда впоследствии жандармские власти стали допрашивать прибывших в Петербург грузин с намерением узнать от них что-либо, могущее послужить к большему обвинению Ермолова, они отвечали: "Мы лишь за то были недовольны им, что оп говорил, что у грузин, вместо голов -- тыквы".

Величайшие и вполне непростительные ошибки Ермолова суть: во-первых, то, что он не отправился под Елизаветполь лично, но отправил туда Паскевича, придав ему двух отличных генералов Вельяминова и Мадатова, которые убедили Паскевича принять сражение, а, во-вторых, поступление его вновь на службу. Невзирая на то, Паскевич распространил слух, что Ермолов, отправляя его в Елизаветполь, обрекал его на верную гибель; Ермолов должен был, по моему мнению, проникнуть гораздо ранее намерение государя не давать ему должностей, которые бы соответствовали его способностям, и переехать в Москву.*

При увольнении Ермолова от службы ему было назначено около четырнадцати тысяч рублей бумажками пенсиона; графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, узнав о том, сказала, что она почла бы себя счастливою, если бы Ермолов взял в свое распоряжение одно из ее богатых поместий. Так как все вообще пенсионы были значительно увеличены, то Ермолову, ничего не получавшему от отца своего, было еще прибавлено, вследствие ходатайства графа Дибича, около четырнадцати тысяч рублей бумажками.

Прибыв в Москву, Ермолов посетил во фраке дворянское собрание; приезд этого генерала, столь несправедливо и безрассудно удаленного со служебного поприща, произвел необыкновенное впечатление на публику; многие дамы и кавалеры вскочили на стулья и столы, чтобы лучше рассмотреть Ермолова, который остановился в смущении у входа в залу. Жандармские власти тотчас донесли в Петербург, будто Ермолов, остановившись насупротив портрета государя, грозно посмотрел на него!!!

Сестра его, Анна Петровна, вышла замуж за некоего А. А. Павлова, вполне замечательного по своему уму и вполне презренного по свойствам души. Хотя Ермолов на основании духовной отца своего обязан был выделить сестре своей лишь Уз часть имения, но, имея намерение дать ей гораздо большую часть, он поручил одному из своих приятелей заняться разделом. Медленность, с которой этот раздел совершался, внушила Павлову мысль, воспользовавшись известным неблаговолением государя к Ермолову, подать прошение его величеству с приложением нескольких писем Ермолова, писанных им когда-то в либеральном духе. Хотя последовал указ о принуждении Ермолова ускорить раздел, но он, в справедливом негодовании на презренный поступок своего зятя и сестры, объявил, что никакая сила не заставит его выделить часть, большую того, что было ей назначено покойным их родителем. Ермолов получил в наследство около двухсот восьмидесяти тысяч рублей бумажками.

В бытность государя в Москве осенью 1831 года Ермолов был приглашен во дворец, куда он поехал в отставном мундире; государь, принявший его необыкновенно радушно, вышел из кабинета в сопровождении Ермолова, что было принято многими за знак особенного к нему благоволения. Императрица, увидя его, не скрыла своего смущения, она сказала ему: "Je vous aurais reconnu Ю l'instant mЙme gИnИral; tous vos portraits vous ressemblent". (Я бы сразу узнала вас, генерал; все ваши портреты так похожи на вас. -- Ред.). Будучи позван к императорскому столу, он едва не навлек гнева государя принятием участия в некоторых польских генералах, которые, как он выразился, поступили как благородные граждане. Государя, начавшего неприлично возвышать голос и намекать на то, что эти любезные ему граждане будут сосланы в Сибирь, Ермолов успокоил лишь словами: "Никто их, конечно, не убедит, что милосердие государя никогда не обратится на них".

Государь, ожидавший, что Ермолов, обласканный им, вступит вновь на службу, был крайне недоволен тем, что он даже не намекнул ему о подобном желании. Граф Бенкендорф, посетив Ермолова, сказал ему по поручению государя следующее: "Его величеству весьма неприятно то, что вы, будучи столь милостиво приняты им, не изъявили до сего времени желания поступить па службу", на что Ермолов отвечал: "Государь властен приказать мне это, но никакая сила не заставит меня служить вместе с Паскевичем". Это было передано куда следует.

Граф А. Ф. Орлов, посетив Ермолова в то время, как он собирался в подмосковную, объявил ему о воле государя, дабы он вступил вновь в ряды войска. Он сказал ему, что государь дает ему слово, что он его никогда не сведет с фельдмаршалом. Вынужденный написать в этом смысле письмо к государю, он сам отправился к Хрущеву, куда прибыл генерал Адлерберг с объявлением, что приказ о принятии его в службу состоялся. Таким образом, Ермолов, вполне обманутый государем, для которого предстояла возможность употребить с пользою его дарования, вновь надел мундир; это было со стороны Ермолова непростительною ошибкою, сильно потрясшею огромную популярность, какою он пользовался в армии, тем более, что государь, вовсе не сочувствовавший людям способным и бескорыстным, не имел, как оказалось, намерения воспользоваться его способностями и опытностью.

Государь был, однако, первое время чрезвычайно милостив и внимателен к Ермолову, которому удалось по кончине доблестного H. H. Раевского выхлопотать вдове его следующие милости: ей было прощено триста тысяч рублей ассигнациями казенного долга, а взнос должных покойным мужем еще пятисот тысяч рублен был разложен на весьма продолжительные сроки. По предложению Ермолова, указавшего государю на невыгоду бессрочных вещей, как, например, штыков, которые, не будучи отточены, делаются весьма часто на Кавказе добычей горцев, -- это было отменено.

Ермолов имел сначала намерение воспитать своих сыновей за границею, но вследствие вновь появившегося в 1834 году указа и настояния великого князя Михаила Павловича, он поместил их в артиллерийское училище.

Заседая в Государственном совете, Ермолов, никогда не почитавший себя администратором, не принимал почти никакого участия в прениях. Он, однако, предложил отменить звание первоприсутствующих в департаментах Сената; в его понятиях первоприсутствующий имеет лишь в виду угождать министру юстиции, а для наблюдения за правильным ходом дел было, по ею мнению, достаточно обер-прокурора.

Ермолова назначили членом комитета о преобразовании Оренбургского края, председателем которого был бездарный П. К. Эссен, и членом [комитета] о преобразовании карантинного устава, где он не мог оказать никакой пользы. Он отдал здесь полную справедливость отличным способностям графа Павла Сухтелена, столь рано умершего для Оренбургского края.

Хотя Ермолова не назначали присутствовать в комитетах о военных дорогах и о преобразовании конных полков, но многие обращались к нему за советами. Невзирая на то, что государь сказал ему: "Я хочу вас всех, стариков, собрать около себя и беречь, как старые знамена", -- это были лишь слова. Ермолов, видя себя совершенно бесполезным, сказал однажды государю: "Ваше величество, вероятно, потеряли из виду, что я лишь военный человек; все мои назначения доселе убеждают меня в том, что я совершенно бесполезен и что все возлагаемые на меня поручения не соответствуют моим сведениям и, могу сказать, моей опытности". На это государь отвечал: "Ты, верно, слишком любишь отечество, чтобы желать войны; нам нужен мир для преобразований и улучшений, но в случае войны я употреблю тебя". -- "Я верю, государь, -- отвечал Ермолов, -- слову рыцаря". -- "Отчего не государя?" -- сказал Николаи.

После этих довольно милостивых слов последовало полное неблаговоление к Ермолову, которому предложили место председателя в генерал-аудиториате; граф Чернышев, предложивший ему это место от имени государя, сказал ему, что не он сам, а лишь его канцелярия будет подчинена военному министру. Ермолов отказался под следующим предлогом: "Единственным для меня утешением была привязанность войска; я не приму этой должности, которая бы возлагала на меня обязанности палача". Государь сказал на это: "Ермолов не так это понимает". Графиня Бенкендорф, посетив вскоре после того графиню Закревскую, сообщила ей о том, что государь поверил гнусным наветам на Ермолова своих окружающих, и сказала: "Ермолова съинтриговали".

Между тем Ермолов, возвратившись в Петербург, просил графа Бенкендорфа объяснить его величеству желание его быть уволенным от заседания в Государственном совете по той причине, что, быв лишь военным человеком и не успев приготовить себя к занятиям гражданским, он почитает себя неспособным исполнять обязанность высокой важности, к какой он призван милостью государя.

Указатель имен

-- Аббас-Мирза (1782-1833), фактический правитель Персии, с 1816 г. наследник шахского престола.

-- Александр I (1777-1825), российский император с 1801 г.

-- Алларт (Галлард) Людвиг Николай (ум. в 1728 г.), саксонец, состоявший на русской службе.

-- Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834), генерал, всесильный временщик при Александре I, военный министр (с 1808 г.), председатель военного департамента Государственного совета.

-- Багговут Карл Федорович (1761-1812), генерал, убит в Тарутинском бою и октябре 1812 г.

-- Багратион Петр Иванович (1765-1812), генерал, выдающийся полководец суворовской школы, был смертельно ранен в Бородинском сражении.

-- Бальмен Александр Антонович (1779-1848), генерал, впоследствии русский комиссар при Наполеоне на острове Св. Елены.

-- Барклай-де-Толли Михаил Богданович (1761-1818), генерал-фельдмаршал (1814), в 1812 г. военный министр, командующий армией; в 1813-1814 гг. командующий объединенной русско-прусской армией.

-- Бенкендорф Александр Христофорович (1783-1844), генерал, участник подавления восстания декабристов, с 1826 г шеф жандармов и начальник 3-го отделения (политического сыска).

-- Бенкендорф Константин Христофоровпч (1785-1828), генерал, в 1812 г. начальник партизанского отряда.

-- Беннингсен (Беннигсен) Леонтий Леонтьевич (1745-1826), генерал, участник убийства Павла I, в августе -- ноябре 1812 г исполнял обязанности начальника Главного штаба русской армии, от которых был отстранен за интриги против M И. Кутузова; в 1818 г. покинул Россию.

-- Бернадот Жан Батист Жюль (1763-1844), маршал Франции, участник наполеоновских войн, с 1810 г. наследник шиедского престола, с 1818 г. король Швеции (Карл IV Юхан).

-- Бертъе Луи Александр (1753-1815), маршал Франции, в 1799-1807 и военный министр, одновременно (до 1814 г.) начальник штаба Наполеона.

-- Бессъер Жан Батист (1766-1813), маршал Франции, в 1812 г. командовал 1варделской кавалерией.

-- Блюхер Гебхарт Лебрехт (1742-1819), прусский генерал-фельдмаршал, в 1813 г. командовал объединенными русско-прусскими войсками в Силезии.

-- Богарпэ Евгений (1781-1824), французский генерал, вице-король Италии (1805-1814), пасынок Наполеона.

-- Бороздин Николай Михайлович (1777-1830), генерал, в 1812 г. некоторое время командовал партизанским отрядом.

-- Буксгевден Федор Федорович (1750-1811), генерал, командовавший русскими войсками в первый период шведской кампании 1808 г.

-- Вавжецкий Томас (1750-1818), один из руководителей польского восстания 1794 г., в 1812 г. служил в войсках Наполеона.

-- Вадбольский Иван Михайлович (1781-1861), офицер, в 1812 г. командир партизанского отряда.

-- Восильчиков Дмитрий Васильевич (1779-1859), генерал, в 1812 г. командовал Ахтырским гусарским полком.

-- Васильчиков Илларион Васильевич (1777-1847), генерал, участник кампаний 1805-1815 гг., впоследствии (1838) председатель Государственного совета и Комитета министров.

-- Вельяминов Алексей Александрович (1785-1838), генерал, служил в Отдельном Кавказском корпусе при А. П. Ермолове, впоследствии командующий войсками на Кавказской линии.

-- Виктор Клод (1766-1841), маршал Франции, в 1812 г. командовал корпусом, прикрывал переправу остатков французских войск через Березину.

-- Винценгероде Фердинанд Федорович (1770-1818), генерал, в 1813 г. командовал передовым корпусом русской армии.

-- Виртембергский принц Александр Фридрих (1771-1833), генерал русской службы, брат императрицы Марии Федоровны (жены Павла I).

-- Виртембергский принц Евгений (1788-1858), генерал русской службы, племянник императрицы Марии Федоровны.

-- Витгенштейн Петр Христианович (1769-1843), генерал, с 1826 г. генерал-фельдмаршал; в 1812 г. командовал корпусом на петербургском направлении, в 1813 г.

-- Водонкур, французский генерал, автор воспоминаний о наполеоновском походе 1812 г.

-- Волконский Петр Михайлович (1776-1852), генерал, впоследствии генерал-фельдмаршал; в 1813-1821 гг. начальник Главного штаба.

-- Воронцов Михаил Семенович (1782-1856), генерал, впоследствии генерал-фельдмаршал; в 1823-1844 гг. новороссийский и бессарабский генерал-губернатор.

-- Голенищев-Кутузов Павел Васильевич (1773-1843), генерал, в 1812 г. командовал отдельным подвижным отрядом, впоследствии петербургский генерал-губернатор

-- Голиков Иван Иванович (1735-1801), русский историк, автор многих трудов о деятельности Петра I.

-- Голицын Александр Николаевич (1773-1844), в 1817-1824 гг. министр народного просвещения и духовных дел, реакционер.

-- Голицын Борис Владимирович (1769-1813), генерал, тяжело ранен в Бородинском сражении.

-- Голицын Дмитрий Владимирович (1771-1844), генерал, впоследствии московский генерал-губернатор.

-- Гопульт, французский генерал, в 1812 г. командовал кавалерийской дивизией.

-- Горчаков Алексей Иванович (1769-1817), генерал, в 1812 г. управлял военным министерством.

-- Граббе Павел Христофорович (1789-1875), офицер, в 1812-1813 гг. адъютант А. П. Ермолова, впоследствии командующий войсками на Кавказской линии, наказной атаман войска Донского.

-- Грибоедов Александр Сергеевич (1795-1829), русский писатель и дипломат; назначенный в 1828 г. послом в Персию, был убит там фанатиками, действия которых инспирировались шахским двором и английскими Агентами.

-- Груши Эммануэль (1766-1847), маршал Франции, в 1799 г. был взят в плен русскими войсками под командованием А. В. Суворова, по возвращении в 1800 г. из плена принимал участие в наполеоновских войнах. В 1812 г. командовал кавалерийским корпусом.

-- Гурго Гаспар (1783-1852), французский генерал, военный историк, лично близкий Наполеону (три года находился с ним на острове Св. Елены).

-- Гурьев Дмитрий Александрович (1751-1825), в 1810-1823 гг. министр финансов -- 328.

-- Даву Луи Никола (1770-1823), маршал Франции, один из наиболее активных участников наполеоновских войн. При вторжении в Россию командовал корпусом, в 1813-1814 гг. руководил обороной Гамбурга, в 1815 г. (во время "ста дней") военный министр Наполеона.

-- Давыдов Александр Львович (1773-1833), генерал (с 1815 г. в отставке).

-- Давыдов Василий Денисович, отец Дениса Давыдова, бригадир.

-- Давыдов Василий Львович (1792-1855), офицер (с 1820 г. в отставке), брат H. H. Раевского, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг., декабрист, осужден на вечную каторгу, умер на поселении в Красноярске.

-- Давыдов Евдоким Васильевич (ум. в 1824 г.), брат Дениса Давыдова, офицер.

-- Давыдов Лев Васильевич (1792-1848), офицер, в 1812 г. служил в отряде своего брата Дениса Давыдова, участвовал в заграничных походах 1813-1814 гг.

-- Давыдова Елена Евдокимовна, мать Дениса Давыдова.

-- Даун Леопольд (1705-1766), австрийский генерал-фельдмаршал, основатель военной академии в Вене; отличался нерешительностью в действиях, приверженностью к обороне.

-- Денисов Андрей Карпович (1763-1841), казачий генерал, сподвижник А. В. Суворова, с 1818 г. наказной атаман войска Донского; в 1821 г. уволен в отставку.

-- Денисов Федор Петрович, казачий генерал, в 1812 г. командовал партизанским отрядом.

-- Дибич-Забалканский Иван Иванович (1785-1831), сын прусского офицера на русской службе, с 1805 г. участвовал в войнах с Францией, в русско-турецкой войне 1828-1829 гг.; главнокомандующий при подавлении польского восстания 1830-1831 гг., генерал-фельдмаршал (1829). Пользовался особым доверием Александра I, а затем Николая I.

-- Домбровский Ян Генрик (1755-1818), польский генерал, участник восстания 1794 г., с 1796 г. на французской службе; в 1812 г. командовал польским легионом в армии Наполеона, с 1815 г. участвовал в создании армии Королевства Польского в составе России.

-- Дорохов Иван Семенович (1762-1815), генерал, в 1812 г. npii отходе русских войск командовал арьергардом 2-й армии, участвовал в Бородинском сражении; 6 сентября был назначен командиром крупного партизанского отряда, вел наблюдение за движением французских войск по Калужской и Смоленской дорогам, первым известил М. И. Кутузова о начале отхода французов из Москвы.

-- Дохтуров Дмитрий Сергеевич (1756-1816), генерал, участник войн со Швецией 1788-1790 гг. и Францией, один из виднейших русских военачальников в Отечественной войне, герой обороны Смоленска, сражений под Бородино, Малоярославцем и др.

-- Дюрют Жан Франсуа (1767-1827), французский генерал.

-- Екатерина Павловна (1788-1819), сестра Александра I. герцогиня Ольденбургская (1809-1812) и королева Вюртембергская (с 1816); оказывала большое влияние на государственные дела в России.

-- Ермолов Алексей Петрович (1777-1861), государственный и военный деятель, генерал, последователь суворовской школы. В войнах с Наполеоном (1805-1807, 1812-1814) проявил храбрость и выдающиеся способности военачальника. В 1812 г. начальник штаба 1-й армии, после Бородина начальник объединенного штаба 1-й и 2-й армий, в заграничных походах был начальником артиллерии союзных армий, командовал корпусом. В 1816-1827 гг. командующий Отдельным Кавказским корпусом, главнокомандующий в Грузии и одновременно посол в Иране. Покровительствовал сосланным на Кавказ декабристам, отрицательно относился к аракчеевскому режиму. В 1827 г. был уволен в отставку.

-- Жерар (Жирард) Морис Отьен (1773-1852), французский генерал, в годы Реставрации маршал Франции, военный министр.

-- Жомини Антуан Анри (Генрих Вениаминович) (1779-1869), военный теоретик и историк, в 1804-1813 гг. во французской армии, с 1813 г. на русской службе, генерал. Исследовал опыт войн конца XVIII -- начала XIX в., обобщил важнейшие проблемы стратегии и тактики массовой армии; один из основателей российской академии Генерального штаба.

-- Жюно (1771-1813), французский генерал, в 1812 г. командир корпуса.

-- Закревский Арсений Андреевич (1783-1865), офицер, в 1812 г. состоял при Главной квартире русской армии, в 1813-1814 гг. -- при Александре I; впоследствии генерал, в 1828-1831 гг. министр внутренних дел, реакционер.

-- Игельстром Осип Андреевич (1737-1823), генерал, командовавший войсками в Польше; с началом польского восстания 1794 г. бежал из Варшавы и был уволен в отставку.

-- Казадасв Александр Васильевич (1781-1854), офицер, впоследствии сенатор, историк.

-- Кайсаров Паисий Сергеевич (1783-1844), генерал, в 1812 г. командовал отдельным отрядом.

-- Каменский Михаил Федотович (1738-1809), генерал-фельдмаршал.

-- Каменский Николай Михайлович (1776-1811), сын М. Ф. Каменского, генерал; участник шведской кампании 1808 г., командовал русскими войсками в турецкой кампании 1810 г.

-- Карпов Аким Акимович (1767-1836), генерал, в 1812 г. командовал кавалерийскими отрядами.

-- Каховский Александр Михайлович (ум. в 1827 г.), офицер, глава подпольного офицерского политического кружка, в 1799 г. был лишен чинов и дворянства, заточен в крепость. Брат (по матери) А. П. Ермолова, двоюродный брат Дениса.

-- Кикин Петр Андреевич (1775-1834), в 1812 г. дежурный генерал в 1-й армии, впоследствии статс-секретарь.

-- Киселев Павел Дмитриевич (1788-1872), офицер, в 1812-1815 гг. адъютант M. A Милорадовича, в 1837-1856 гг. министр государственных имуществ, сторонник отмены крепостного права.

-- Клингспор Мориц (1742-1820), шведский фельдмаршал.

-- Коленкур Луи (1773-1827), генерал, в 1807-1811 гг. посол Франции в Петербурге, находился при Наполеоне при вторжении в Россию, в период "ста дней" министр иностранных дел.

-- Коновницын Петр Петрович (1764-1822), генерал, один из видных сподвижников М. И. Кутузова в Отечественной воине, в 1812 г дежурный генерал при объединенном штабе 1-й и 2-й армий, в 1815-1819 гг. военный министр, затем начальник военных учебных заведений.

-- Константин Павлович (1779-1831), брат Александра I, с 1814 г. фактический наместник Королевства Польского.

-- Корф Федор Карлович (1774-1826), генерал, в 1812 г. командовал корпусом.

-- Кох Жан Батист (1782-1861), французский генерал, военный историк.

-- Круа де Карл Евгений, сложил при Петре I в русской армии, в сражении под Нарвой (1700) был взят шведами в плен.

-- Кудашев Николай Данилович (1784-1814), офицер, зять М. И. Кутузова, в 1812 г. командовал партизанским отрядом.

-- Кульнев Яков Петрович (1763-1812), генерал, отличился во многих сражениях, в 1812 г. командир кавалерийского отряда, одержал победу при Клястицах, в этом бою был смертельно ранен.

-- Курута Дмитрий Дмитриевич (1770-1838), генерал, адъютант великого князя Константина Павловича, затем управляющий его двором.

-- Кутайсов Александр Иванович (1781-1812), генерал, в 1812 г. командовал артиллерией 1-й армии, был убит в Бородинском сражении.

-- Кутузов Михаил Илларионович (1745-1813), генерал-фельдмаршал, с августа 1812 г. главнокомандующий русской армией.

-- Лагарп Фредерик Сезар (1754-1838), швейцарский адвокат и политический деятель, приверженец идей просвещения; в 1784-1795 гг. воспитатель будущего императора Александра I.

-- Лансной Сергей Николаевич (1774-1814), генерал, в контрнаступлении против наполеоновской армии командовал отрядом в главном авангарде русской армии.

-- Лесток Антон Вильгельм (1738-1815), прусский генерал.

-- Лористон Жак (1768-1828), французский генерал (с 1823 г. маршал) в 1811-1812 гг. посол Наполеона в России; при отступлении французских войск из России возглавлял их арьергард; в 1814 г. перешел на сторону Бурбонов.

-- Мадатов Валерьян Григорьевич (1782-1829), генерал, с 1816 г. в подчинении у А. П. Ермолова на Кавказе.

-- Массена Анцре (1758-1817), маршал Франции.

-- Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825), генерал, в 1812 г. командовал авангардом при преследовании французской армии, с 1818 г. петербургский генерал-губернатор.

-- Михайловский-Данилевский Александр Иванович (1790-1848), в 1812 г. адъютант М. И. Кутузова, позже -- генерал, военный историк.

-- Монтолон Шарль Тристан (1783-1853), адъютант Наполеона, находился с ним в изгнании; оставил мемуары, вместе с Гурго издал бумаги Наполеона.

-- Мюрат Иоахим (1767-1815), маршал Франции, король Неаполитанский <с 1808 г.), участник всех наполеоновских войн; в 1812 г. командовал кавалерийским корпусом, действовавшим в авангарде французских войск.

-- Наполеон Бонапарт (1769-1821), в 1799-1804 гг. первый консул, затем император Франции.

-- Нарышкина Мария Антоновна (1779-1854), фаворитка Александра I.

-- Ней Мишель (1769-1815), маршал Франции, участник всех наполеоновских войн; в Бородинском сражении его корпус атаковал Семеновские флеши, при отступлении был в арьергарде французских войск.

-- Нессельроде Карл Васильевич (1780-1862), министр иностранных дел России (1816-1856).

-- Никитин Алексей Петрович (1777-1858), полковник, позже генерал.

-- Николай I (1796-1855), российский император с 1825 г.

-- Ожаровский Адам Петрович (1776-1855), генерал, в 1812 г. командовал крупным партизанским отрядом.

-- Ожеро Пьер Франсуа Шарль (1757-1816), маршал Франции.

-- Ожеро Жан Пьер (1772-1836), французский генерал, брат маршала.

-- Орлов Алексей Федорович (1786-1861), генерал, участник подавления восстания декабристов, впоследствии шеф жандармов, в 1856-1860 гг. председатель Государственного совета и Комитета министров.

-- Орлов, офицер, при преследовании французских войск в 1812-1813 гг. командир отдельного отряда.

-- Орлов-Денисов Василий Васильевич (1775-1843), казачий генерал, в 1812 г. командир партизанского отряда.

-- Остен-Сакен Фабиан Вильгельмович (1752-1837), генерал, впоследствии генерал-фельдмаршал.

-- Остерман-Толстой Александр Иванович (1770-1857), генерал, в 1812 г. командовал корпусом.

-- Павел 1 (1754-1801), российский император с 1796 г.

-- Пален Петр Петрович (1788-1864), генерал.

-- Паскевич Иван Федорович (1782-1856), генерал-фельдмаршал (1829), в Отечественную войну и заграничных походах 1813-1814 гг. командовал дивизией; один из наиболее активных проводников реакционной политики Николая I, руководил подавлением польского восстания 1830-1831 гг. и Венгерской революции 1848-1849 гг.

-- Платов Матвей Иванович (1751-1818), с 1801 г. войсковой атаман Донского казачьего войска, генерал, прошедший суворовскую школу, в Отечественную войну и в кампаниях 1813-1814 гг. командовал казачьими частями.

-- Понятовский Юзеф (1763-1813), польский генерал, племянник короля Станислава Августа, маршал Франции (1813), в 1812 г. командовал польским корпусом, входившим в состав наполеоновской армии.

-- Раевский Николай Николаевич (1771-1829), генерал, в Отечественной войне командовал корпусом, отличался личным мужеством и храбростью; с 1824 г. в отставке; был близок к декабристам.

-- Растопчин Федор Васильевич (1763-1826), в Отечественную войну московский генерал-губернатор, выразитель казенного "патриотизма"; интриговал против Кутузова.

-- Ренъе Жан Луи (1771-1814), французский генерал, командовал корпусом.

-- Репнин Николай Васильевич (1734-1801), генерал-фельдмаршал.

-- Себастиани Орас, маршал Франции, в 1802-1807 гг. посол в Константинополе.

-- Сегюр Филипп Поль (1780-1873), французский генерал, автор "Истории Наполеона и Великой Армии в 1812 г.

-- Сеславин Александр Никитич (1780-1858), в начале Отечественной войны адъютант М. Б. Барклая-де-Толля, с сентября 1812 г. един из наиболее искусных партизанских командиров.

-- Суворов Александр Аркадьевич (1804-1882), внук А. В. Суворова, офицером служил на Кавказе при А. П. Ермолове, впоследствии прибалтийский и петербургский генерал-губернатор, генерал-инспектор пехоты.

-- Суворов Александр Васильевич (1730-1800).

-- Сульт Никола (1769-1851), маршал Франции.

-- Толстой Петр Александрович (1761-1844), генерал, в 1807-1803 гг. посланник в Париже, в 1812 г. формировал ополчение и командовал резервными войсками в приволжских губерниях; участвовал в подавлении польского восстания 1830-1831 гг.

-- Toль Карл Федорович (1777-1842), генерал (1826), участвовал в швейцарском походе А. В. Суворова, Отечественной войне 1812 г., заграничных походах 1813-1814 гг. и др. кампаниях; получил известность как способный штабист.

-- Тормасов Александр Петрович (1752-1819), генерал, в Отечественную войну командовал 3-й армией, с сентября 1812 г. занимался комплектованием и подготовкой войск к контрнаступлению, весной 1813 г. во время болезни М, И. Кутузова исполнял обязанности главнокомандующего, с 1814 г. генерал-губернатор Москвы, много сделал для се восстановления.

-- Тучков Александр Алексеевич (1777-1812), генерал, убит в Бородинском сражении.

-- Тучков Николай Алексеевич (1765-1812), генерал, участник войн со Швецией, Полыней (1792-1794), Францией; в 1812 г. командовал корпусом; в Бородинском сражении, лично возглавив контратаку, был смертельно ранен.

-- Тучков Павел Алексеевич (1775-1858), генерал; в 1812 г. отличился в арьергардных боях при отступлении русских войск, в августе был тяжело ранен и взят в плен.

-- Уваров Федор Петрович (1773-1824), генерал, в 1812 г. командовал кавалерийским корпусом, отличился в сражениях под Бородино, Тарутино, Малоярославцем, в заграничных походах 1813-1814 гг.

-- Удино Никола Шарль (1767-1847), маршал Франции, во время похода на Россию командовал корпусом, действовавшим за петербургском направлении.

-- Фигнер Александр Самойлович (1787-1813), офицер-артиллерист, в Отечественной войне 1812 г. и походе 1813 г. отличился как бесстрашный разведчик и партизан; погиб в бою.

-- Хлаповский Дезидерий (1788-1880), польский военный и политический деятель, адъютант Наполеона, в 1830-1831 гг. один из руководителей польского восстания.

-- Чаплиц Ефим Игнатьевич (1768-1826), генерал, в 1812 г. был под начальством адмирала П. В. Чичагова.

-- Чернышев Александр Иванович (1785-1857), офицер, затем генерал, с 1808 г. до начала Отечественной войны представитель Александра I при Наполеоне; в 1812 г. командовал отдельным кавалерийским отрядом, в 1832-1852 гг. военный министр.

-- Чичагов Павел Васильевич (1767-1849), адмирал, в 1802-1811 гг. министр морских сил, в 1812 г командовал армией, действовавшей против южного фланга наполеоновских войск; из-за его недостаточно решительных действий части французских войск удалось избежать окружения и переправиться через Березину.

***********************************

Старая, но и умная литература

-- Партизан А. С. Фигнер, последняя боевая его схватка с французами в 1813 году. Письмо к матери участника-очевидца ротмистра Н. Депрейса //Русская старина, 1888, N 6.

-- Пасторе. Записки о 1812 годе // Русский архив, 1900, N 12.

-- Пельциг. М., Адамов В. Отечественная война 1812 года. - Севастополь, 1912.

-- Перевоз вещей Оружейной палаты из Москвы в Нижний Новгород в 1812 году // Русский архив, 1916, N 7-12.

-- Переписка имп. Александра I и Барклая-де-Толли в Отечественную войну после оставления государем армии. Сообщ. В. Харкевич // Военный сборник, 1903, NN 11 и 12; 1904, N 1.

-- Переписка между С. А. Масленым и П. X. Граббе о подвиге Ермолова в Бородинской битве // Русский архив, 1869, стб. 061.

-- [Перовский В. А.] Из записок гр. Василия Алексеевича Перовского (о 1812 годе) // Русский архив, 1865, стб. 257.

-- Песни славной эпохи 1812-1814 гг., которые пелись русскими офицерами. (Из бумаг. Муравьева- Апостола) // Русский архив, 1887, т. II , С.243.

-- Печерин Ф. П. Записки. [1812 г.] Сообщ. А. В. Телесницкий //Русская старина, 1891, N 12.

-- Письма 1812 года // Русский архив, 1910, N 8.

-- Письма 1812 года // Русский архив, 1912, N 6.

-- Письма И. С. Власьева, 1812 года. Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 г., собранные и изд. П. И. Щукиным. Ч. X. - М., 1908.

-- Письма из эпохи 1812-1815 годов: Ю. В. Долгорукова, Ф. В. Ростопчина, М. И. Платова, Д. А. Аракчеева, М. И. Барклая-де-Толли, М. Л. Кутузова-Смоленского // Русский архив, 1871, N 1.

-- Письма Приклонских из Рязани, 1812 и 1813 гг. Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 181 2 года, собранные и изд. П. И. Щукиным. Ч. VIII. - М., 1903.

-- Письмо из Парижа, 1814 года //Щукинский сборник, вып. I. - М., 1902.

-- Письмо москвича, очевидца событий 1812 года. Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изд. П. И. Щукиным. Ч. I. - М., 1897.

-- Письмо прикащика Максима Сокова к И. Р. Баташеву [1812 г.] // Русский архив, 1871, N 6.

-- Письмо русского офицера. [1813 г.] //Сын отечества, 1813, ч. VII, N XXIX.

-- Платов М. И. Письма воспитателям его детей и дочери и зятю Грековым [1812-1814 гг.] Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 г., собранные и изд. П. И. Щукиным. Ч. VIII. - М., 1903.

-- [Платов М. И.] Из переписки М. И. Платова. [1807-1813 гг.] Сообщ. А. Жаров // Военный сборник, 1906, NN 1 и 2.

-- Плахов П. Отечественная война 1812 г. Исторический очерк. - Киев,1912.

-- Победоносцев П. В. Из дневника 1812 и 1813 годов о Московском разорении // Русский архив, 1895, N 2.

-- Погосский А. Отечественная война 1812 года. Изд. 6. - СП б., 1911.

-- Пожар Москвы. По воспоминаниям и переписке современников. Ч. 1 и 2. - М., 1911.

-- Полторацкий В Военно-исторический атлас войн 1812-1815 годов. - СП б., 1860.

-- Попов А. Отечественная война 1812 года. Историч. исследование. Т. 1. - М., 1905.

-- Попов А. Французы в Москве 1812 г. - М., 1876.

-- [Потоцкая А.] Мемуары (1795-1820). [1812 г.] Перев. с французского А. А. Кудрявцевой. -ПБг., [1915 г.]

-- Поход во Францию 1814 г. (По неизданным запискам прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова). Сообщ. А. Безгин //Русская старина, 1908, N.N 3 и 5.

-- Походные записки артиллериста в 1812 г. Подпись: И. Р // Отечественные записки, 1824, т. I, С.25.

-- Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год. Артиллерии подполковника Н.. Р.. Ч. 1-IV. - М., 1835.

-- Походные записки прапорщика Пензенского ополчения 1813 и 1814 гг // Щукинский сборник, вып. X. - М., 1912.

-- Предтеченский А. Бородинский бой и русская общественность. (1812).-Ученые записки [Ленингр. Гос. ун-та] N 19. Серия историч. наук, 1938, т. IV, вып.I.

-- Предтеченский А. Отечественная война 1812 года // Историч. журн., 1941, N7-8, С.81 -101.

-- Пюибюск. Письма о войне в Росси 1812 года. Соч. Пюибюска, генерал-обер-провиантмейстера войск Наполеоновых. Пер. А. Рюмина. - М., 1833. - 216 С.

-- [Раевский А.] Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов. Сочинения Андрея Раевского. Ч. I и II. - М., 1822.

-- [Распопов Н. М.] Из воспоминаний Н. М. Распопова. 1812 год // Русский архив, 1879, N 9.

-- Рассказ москвича о Москве, во время пребывания в ней французов в первые три недели сентября 1812 года. Сообщ. М. А. Оболенский. - М., 1859. (Отт. из II кн. "Чтений в имп. Обществе истории и древностей российских при Московском университете").

-- Рассказ простой женщины о 1812 годе // Русский архив, 1871, N 6.

-- Рассказы и воспоминания московских французов о 1812 годе. - Жур. Русский архив, 1869, N 9.

-- Рассказы и воспоминания московских французов о 1812 годе. Записка Изарна с предисл. Гадарюеля // Русский архив, 1869, стб. 1399.

-- Рассказы из истории 1812 года.- Жур. Русский архив, 1868, N12.

-- Рассказы очевидцев о двенадцатом годе, собранные Т. Толычевой (Е. В. Новосильцевой), 2-е изд. - М., 1912.

-- Растковский Ф. Об Отечественной войне. Из воспоминании старого финляндца. - СП б., 1876.

-- Ребелинский М. С. Из дневника [1812 г. в Оренбурге] // Русский архив, 1898, N 9.

-- Родных А. Тайная подготовка к уничтожению армии Наполеона в двенадцатом году при помощи воздухоплавания. - СП б., 1912.

-- [Романовский А. М.] Французы в Чаусах в 1812 году. (Из воспоминаний очевидца) //Русская старина, 1877. N 12.

-- Романовский В. С Отечественная война 1812 года. - М., 1912.

-- Роос Г. С Наполеоном в Россию. Запаски врача великой армии. Перев. с немецкого. - М., 1912.

-- Россиев П. Сожжение Москвы. Рассказ о людях и делах 1812 г.- М., 1912.

-- Ростопчин Ф. В. Два письма к кн. Багратиону // Русский архив, 1696, N 4.

-- Ростопчин Ф. В. Письма к М. С. Воронцову и к его отцу. [1812-1814 гг.] // Русский архив, 1908, N 6.

-- Ростопчин Ф. В. Правда о пожаре Москвы. Пер. с франц.- М., 1823.

-- [Ростопчин Ф. В.] Из записок гр. Ф. В. Ростопчина. Двенадцатый год. В кн. "Девятнадцатый век". Исторический сборник, изд. П. Бартеневым. Кн. II. - М., 1872.

-- [Ростопчин Ф. В.] Письма гр. Ф. В. Ростопчина к супруге и дочери [1812-1814 гг.] и заметки о 1812 годе // Русский архив, 1901. N 8.

-- [Ростопчин Ф. В.] Письмо Ф. В. Ростопчина к К.М. Голенищеву-Кутузову. [1812 г.] Русская старина, 1870, т. II.

-- [Ростопчин Ф. В.] Тысяча восемьсот двенадцатый год в записках Ф. В. Ростопчина. Перев. с французской подлинной его рукописи //Русская старина, 1889, N 12.

-- [Ростопчин Ф.В.] 1812 г. в записках графа Ф. В. Ростопчина // Русский архив 1889. N 12.

-- Ростопчинские письма. 1793-1814. [1812-1813 гг.] // Русский архив, 1887, N 2.

Сцена загробного суда по воззрениям древних египтян

(рисунок из "Книги мертвых")

Библейские афоризмы

Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.

Екклесиаст (гл. 1, ст. 18)

Глупцы только презирают мудрость и наставление.

Притчи Соломона (гл. 1, ст. 7)

Упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их.

Притчи Соломона (гл. 1, ст. 32)

Когда мудрость войдет в сердце твое, и знание будет приятно душе твоей, тогда рассудительность будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя, дабы спасти тебя от пути злого, от человека, говорящего ложь, от тех, которые оставляют стези прямые, чтобы ходить путями тьмы.

Притчи Соломона (гл. 2, ст. 10--13)

Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, -- потому что приобретение лучше приобретения серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота: она дороже драгоценных камней; никакое зло не может противиться ей; она хорошо известна всем, приближающимся к ней, и ничто из желаемого тобою не сравнится с нею. Долгоденствие -- в правой руке ее, а в левой у нее -- богатство и слава; из уст ее выходит правда; закон и милость она на языке носит; пути ее -- пути приятные, и все стези ее -- мирные. Она -- древо жизни для тех, которые приобретают ее, -- и блаженны, которые сохраняют ее!

Притчи Соломона (гл. 3, ст. 13--18)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 07/01/2011, изменен: 08/01/2011. 124k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 10 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Пить нам горькую чашу"...

Каменев Анатолий Иванович
"Пить нам горькую чашу"...