ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Пойдет ли на пользу нам этот страшный урок?"...

"Пойдет ли на пользу нам этот страшный урок?"...

0x01 graphic

"Чтобы спастись, человек должен омыться либо своей кровью,

либо своими слезами".

Старец Иероним

ЗАКОНОМЕРНОСТИ И СЛУЧАЙНОСТИ

НАШЕГО ПОРАЖЕНИЯ НА ВОСТОКЕ

Д. ПАРСКИЙ

Часто приходится слышать и читать, что многие винят в неудачном для нас исходе последней войны чуть ли не исключительно одного Главнокомандующего.

Это мне кажется несправедливым.

Я далеко не разделяю способа действий нашего высшего управления армиями, о чем не раз говорил в своих воспоминаниях.

Быть может, даже главную из причин наших поражения надо отнести на его долю, но это еще, далеко еще не исчерпывает всего: трудно допустить, чтобы один человек, хотя бы и в таком исключительно решающем положении, как Главнокомандующий, мог бы явиться ответчиком за неудачную войну.

Много писали, и отдельно и вместе, о неготовности нашей к войне вообще, малом развития солдата и недостаточном образовании офицеров, о Генеральном штабе, готовы были видеть причины поражений чуть ли не в отсутствии карт, пулеметов в пехоте, гранат в артиллерии, технической отсталости вообще и т.п.

И все это было, до некоторой степени, справедливо, но многое преувеличено авторами статей, особенно корреспондентами, а многое со степени частного значения возводилось чуть ли не в основную причину всех неудач.

Вполне понятно, что русское общество, не ожидавшее таких быстрых и решительных успехов неприятеля в Маньчжурии, искало объяснения их, с одной стороны, в достоинствах японской армии, ее подготовке и управлении, а, с другой -- в недостатках нашей армии и военного ведомства вообще.

Будучи мало знакомым даже со своими войсками, получая отрывочные и часто неверные сведения о происходящем на театре военных действий и совершенно уже не зная ничего о японцах, --

печать наша принялась усердно расхваливать неприятеля и без всякого разбора чернить собственную армию; хватались за всякую частность, самый мелкий случай, иногда и заведомо ложный.

Тем не менее, факты были налицо и говорили сами за себя -- мы терпели неудачу за неудачей.

Наконец, Мукденский погром, а потом и катастрофа у Цусимы сделали ясным для каждого, что нам нечего уже рассчитывать на успех.

Заговорили о мире, который и был заключен, казалось, даже на легких, сравнительно, условиях.

Вскоре о войне почти забыли, за наступившей внутреннею смутой.

Причин неудач нашей несчастной войны нельзя исчерпать какой-нибудь одной; их было много, как это всегда бывает в явлениях сложных, и они различны между собой по существу.

Попытаюсь выяснить их в общих чертах.

Я разделяю все причины наших неудач на три главные:

- из них одна, и самая основная, заключается в существующем у нас общегосударственном режиме, другую надо искать в нашем военном укладе;

- обе они проявились бы, несомненно, в той или другой степени, и при всяком другом столкновении России с кем бы то ни было;

- наконец, третья причина -- случайная, так сказать, обнаружившаяся исключительно в данном случае, т.е. в борьбе на Дальнем Востоке и которая могла бы не иметь места при других обстоятельствах.

Поэтому, первую причину я назову общегосударственным режимом, вторую, тесно с нею связанную -- режимом специально военным и, наконец, третью -- случайною.

Закономерность первая:

общегосударственный режим.

Было бы ошибочно думать, что проиграли войну только мы, военные; армия есть только частность, детище своего народа и, при нынешнем способе ее комплектования, будет всегда такой же, каков и сам народ, его положение и правительство.

Поэтому гораздо справедливее отнести неудачу войны не только на долю одной армии, а -- всей России.

Мы мерялись на войне с противником числом и качеством войск, их духом, степенью подготовки, умением распоряжаться и оказались слабее, что и было очевидно для каждого.

Но, ведь, если бы пришлось сравнивать все остальные стороны нашей государственной жизни с тем же противником, то разве мы не пришли бы к подобному же заключению?

Непременно, да оно собственно так и было, только обнаружилось не столь рельефно.

Японцы деятельно готовились в борьбе и не только в чисто военном отношении, они заручились политической и моральной поддержкой других народов.

Война для них явилась действительно делом государственной важности; это сознавал всякий простолюдин, и поэтому она встретила горячую поддержку всего народа.

Политика Японии была вполне определенна и понятна, задачи -- ясны, а самая война с Россией, вследствие этого, явилась крайне популярной.

Одним словом, в данном случае война была делом всего народа, а отнюдь не правителя, или какой-нибудь партии, а потому он вложил в нее всю свою душу. Отсюда -- горячий патриотизм, одушевление, удивительная преданность делу и полное согласие всех органов управления.

Народ ставил на карту серьезную ставку, но знал, что она того стоит и что выигрыш будет верный.

Что же мы видим у нас?

Вместо целесообразной политики, определенной постановки цели и неуклонного преследования задач -- случайные бросания, личные влияния и партийный авантюризм.

<...>

Война не вызывалась государственной необходимостью, это была авантюра, или в лучшем случае партийное увлечение.

И это, конечно, сейчас же сказалось: она не встретила нравственной поддержки привыкшего к молчанию общества, которое не понимало и не разделяло наших стремлений на Дальнем Востоке; общество не знало Маньчжурии, и поэтому война не вызвала в нем одушевления.

Народ наш, по исконной привычке делать что велят, не рассуждая, покорно встал на защиту чуждых ему интересов и с удивительной преданностью посылал своих детей умирать в далекую Маньчжурию за ошибки и недобросовестность правящих.

Таким образом, война была чужда народу, не вызывала в нем патриотизма и не встретила сочувствия и поддержки общества.

Если ко всему этому мы прибавим обычную небрежность, беззаботность и формализм наших правящих сфер, позорную недобросовестность многих деятелей, присущий нашим "ведомствам" разлад и преследование личных интересов, да на все это набросим общий покров произвола и безнаказанности, -- то нам будет понятно, какие именно данные могли мы противопоставить нашему врагу в общегосударственном отношении.

Тем не менее, некоторая приподнятость духа, просто в силу привычки, под красивым старинным девизом "за веру, царя и отечество", все же была в начале войны, в счастливый исход которой хотелось верить, но это быстро испарилось под влиянием постоянных неудач.

И к тяжелому положению отечества отнеслись все слои общества не одинаково: в то время, как бюрократия наша чуть не забыла о том, что происходит на Дальнем Востоке, или по крайней мере отнеслась равнодушно, интеллигентское общество резко изменило свое отношение и ударилось в крайность -- не было того обвинения, которое не было бы брошено правительству и армии, злорадство по поводу наших неудач приняло какой-то ожесточенный характер, а многие искренне желали поражения, видя, что только их ценою можно будет впоследствии искупить лучшее будущее.

И только простой народ, в огромном большинстве, отнесся иначе -- непосредственным чувством он понял, что "нашим" приходится плохо, жалел их и горевал, а, сознавая свои силы, смутно предчувствовал, что на Дальнем Востоке происходит что-то неладное.

Эта разность в отношении к войне интеллигенции, бюрократии и народа, по справедливости, должна быть отмечена.

Наш государственный режим, -- режим бюрократии, господства и привилегии высших классов и небрежения низших, -- не мог не сказаться во всей своей полноте в таком сложном явлении как война.

На первом плане везде и всюду у нас стоят связи, знакомства, протекция, поощряется преимущественно безличность, угодливость и легкость в общежитии; талант и способность могут пробиваться только случайно, а такие качества, как твердость характера и убеждений, идейность и инициатива настолько не поощряются, что обладатели их почитаются лишь "неудобными" и "беспокойными".

Поэтому в то время, как люди действительно способные и недюжинные выкидываются или усиленно затираются, вверх, к власти и посему, сытой и довольной жизни идет преимущественно знатное, ловкое и бесцветное, и, в свою очередь, тянет за собою людей такого же склада.

Поэтому, выбор лиц на высшие и ответственные должности государственного значения делается, минуя широкие слои общества, почти исключительно из тесного, более близкого к Престолу заколдованного круга, намеренно не пропускающего к нему ничего свежего.

При полном несоответствии огромного большинства важных назначений, бесконтрольных и произвольных действиях высших и зажатости низших, -- все это, конечно, создало очень удобную почву для безнаказанности разных злоупотреблений, небрежного и, в лучшем случае, -- формального отношения к делу.

В общем, получается, что режим далеко не служит отражением сил общества и народа: высшими государственными деятелями становились далеко не лучшие люди, служили они преимущественно бесполезно, часто вредно или недобросовестно и только изредка являлись двигателями на пути к благу России и то в каком-либо частном отношении.

Разумеется, были и светлые умы, но они жили и действовали среди крайне неблагоприятных обстоятельств, им даже не давали большого хода, да и многие из них, достигая высших ступеней, соблазнялись иным и редко доносили вверх все лучшее, о чем мечтали и думали, быть может, раньше.

Если нас, военных, упрекают в слабой подготовке кампании, то, ведь, она была плоха и в общегосударственном отношении, что гораздо важнее.

Если солдат наш явился мало развитым, а офицер недостаточно образованным, то и здесь виновными являемся не только мы, так как откуда же берутся те же солдаты и офицеры, как не из народа и интеллигентного общества?

У нас оказалось на войне мало характера, инициативы, но разве этими качествами так блещет русское общество, а режим наш их культивирует заботливо?

Война, говорят, не выдвинула ни одного выдающегося крупного таланта, но, ведь, везде и в каких угодно ведомствах и службах мы насчитываем не много блестящих имен, являющихся скорее счастливым исключением. В военное время было много злоупотреблений, особенно в тылу.

Это, правда, но можно ли было в этом сомневаться, зная общее отношение наше к казенному и общественному интересу?

<...>

Таким образом, мы видим, что общие причины наших неудач являются настолько тесно связанными с существующим государственным режимом и нами самими, что их невозможно рассматривать как нечто особое и самостоятельное.

В общем, надо придти к заключению, что в последней войне Россия не только не выступила во всеоружии своих лучших сил и способностей, как это сделал наш противник, но столкнулась с ним преимущественно своими худшими и наиболее слабыми сторонами.

И это грозит нам в будущем, если общий режим не будет круто изменен.

В прошлом же мы видим, ведь, то же самое, при неблагоприятном для нас складе обстоятельств: чем, в самом деле, последняя кампания лучше печальной памяти Крымской?

Вряд ли и Мукден будет прогрессом по сравнению, например, с Инкерманом, Черной речкой и т.д.

Далеко ли в общем ушли мы за эти 50 лет?

И что же, как не общий режим, является основным тормозом к лучшему?

II.

Закономерность вторая:

специально военный режим.

Из предыдущего мы видели, что наш государственный уклад не мог не отразиться и на военном.

Что же можно заметить о последнем?

То же самое.

И здесь видим неподготовку, выразившуюся в незнании сил и свойств неприятеля, недостаточном знакомстве с вероятным театром действий и его населением, плохом оборудовании флота, крепостей и единственной железной дороги; наконец, слабость сил, не отвечавших нашей наступательной политике.

Более детальные и уже чисто военные промахи сказались: в неудачной системе мобилизации, ослабившей и расстроившей войска, организации разведки, в неумении маневрировать большими массами и вести бой в современных условиях, а равно и в недостатках технического свойства -- отсутствии пулеметов, сильного разрывного снаряда в артиллерии и т.д.

Затем -- состав армии.

Что приходится сказать про него?

Качества нашего простолюдина общеизвестны: выносливость, нетребовательность, сметливость, простота взгляда на жизнь и смерть, сознание долга -- с одной стороны; забитость, отсутствие развития и образования, склонность рассчитывать "на авось", изрядна доля лени и халатность при случае -- с другой.

Все эти качества, конечно, целиком вошли и в солдата.

Что касается до нашего служебного режима мирного времени, то нельзя сказать, чтобы он был направлен к развитию сильных природных свойств солдата и уменьшению отрицательных.

Правда, с выносливостью, нетребовательностью и готовностью служить наш солдат, в огромном большинстве случаев, являлся на службу, но нельзя не сознаться, что забитость его несомненно увеличивалась грубостью служебного режима, развитие достигалось в очень небольшой степени, а всякое проявление самостоятельности встречало суровое осуждение.

Таким образом, свойства нашего солдата, представлявшего отличный материал, далеко не пользовались службой, а прививаемая ему дисциплина носила характер исключительно слепого исполнения приказания.

В общем, все-таки получается солдат хороший, но годный преимущественно в действиях совокупных, на виду и поводу начальства, и терявшийся, в большинстве случаев, когда был предоставляем самому себе.

Каким же показал себя наш солдат на войне?

Можно ли про него сказать, что он плохо дрался, был недисциплинирован и недостаточно предан долгу?

Отнюдь нет: он проявил свои сильные стороны и здесь, несмотря на чуждость ему интереса войны, самой Маньчжурии и на все поражения.

Конечно, постоянные неудачи, отступления и беспорядок в управлении не могли не отразиться на духе армии, но, приняв во внимание обстановку (например, Мукденские бои), надо удивляться, что дух этот не был подорван в гораздо большей степени.

Смело можно сказать, что вряд ли другая армия, при условии двухнедельного боя, окончившегося чуть не окружением и огромными потерями, могла бы уйти, сравнительно, благополучно, сохранив почти всю свою артиллерию.

В этом нельзя не видеть огромной упругости духа русского человека, нигде не изменившей ему до конца в течение войны и быстро возрождавшейся при малейших благоприятных условиях.

<...>

Следовательно, и в последней войне дело было не за солдатом, в котором жива была боевая доблесть его предков.

И мы много на нее рассчитывали, представляя ее чуть ли не нашей природной привилегией, кстати, и не кстати о ней говорили, но пальцем не шевельнули, чтобы поддержать это драгоценное качество.

Подобно солдату, не заслуживал больших упреков и наш младший строевой офицерский состав.

Были и здесь недочеты: недостаточность тактической подготовки и знакомства со свойствами дальнобойного и скорострельного оружия, слабость сведений о совокупных действиях войск разных родов, пренебрежение местными прикрытиями -- все это было замечено еще в мирное время.

С другой стороны, огромный процент выбывших из строя и большое число отдельных эпизодов молодецких дел малого масштаба показывают, что наш офицер был храбр и сметлив и вряд ли уступал в этом отношении японскому.

Существовавшая в мирное время неоднородность состава офицеров, особенно в пехоте, большие изменения в нем, вследствие неудачного способа мобилизации, а затем потерь в бою, наконец, контингент запасных офицеров, не могли не отозваться неблагоприятно: наш офицерский состав в редких только случаях являлся сплоченным и не всегда был хорошо ознакомлен с нижними чинами.

<...>

Гораздо слабее был старший состав -- штаб-офицеры и генералы, командиры бригад и начальники дивизий. Это было и понятно, так как они дольше подвергались влиянию служебного режима, а между тем, предъявлявшиеся к ним требования были гораздо серьезнее.

Этот состав был неодинаков, он комплектовался как офицерами, вышедшими из общей линии полевых войск, так и офицерами из Гвардии и Генерального Штаба.

Офицеры первой категории мало отвечали своему назначению: пробившись долго в строю и, проскочивши, часто случайно, в подполковники, они являлись, обыкновенно, людьми пожилыми и с уже подорванными силами; правда, они были опытны в войсковой жизни, но зато служебный режим выработал из них преимущественно слепых исполнителей.

За долгий период службы, офицеры эти обыкновенно "выдыхались" ко времени получения штаб-офицерского чина, а тем более отдельной части и нередко, являясь отличными ротными командирами, становились слабыми в роли батальонных и полковых, где представлялись и больший запрос на образование и способность управлять.

Ко всему этому надо прибавить, что при существовавшей системе производства в штаб-офицеры, взглядах на служебные аттестации, нельзя не сказать, что отличались действительно лучшие офицеры, а случалось, что производство служило средством избавиться от негодного.

Генеральских чинов такие офицеры достигали, сравнительно, редко и этих степенях оказывались, конечно, еще слабее.

Офицеры из Гвардии были моложе, далеко не так обезличены, но, не служив в полевых войсках, не всегда хорошо сроднялись с новыми частями, на которые нередко смотрели только, как на ступени для дальнейшего движения по службе. Обыкновенно это бывали люди корректные, хорошие строевики, но не далеко уходившие от полевых офицеров по части военных знаний и подготовки к занятию высших назначений.

Наконец, офицеры Генерального Штаба часто оказывались непрактичными в войсковом обиходе, так как прежняя служба их к тому не приучила.

В общем они были образованнее других, но не в той степени, как это можно было бы от них ожидать; причиною последнего являлось направление службы Генерального Штаба, вовсе не способствовавшее усовершенствованию и даже поддержанию познаний; поэтому преимущество в образовании часто не выкупало в офицере Генерального Штаба привычки от строя и недостатка практики в управлении людьми. Во всяком случае, справедливость требует сказать, что Генеральный Штаб в последнюю войну дал значительную часть наших лучших боевых начальников от командиров полков до начальников дивизий включительно.

При существующем режиме и такой неоднородности состава начальствующих лиц, части никогда не могли даже приблизительно сказать, каков будет, например, ожидаемый новый командир полка: будет ли он один из представителей отжившего бурбонства, или, что чаще, безразличие, полная халатность и распущенность, или же карьерист? будет ли новый командир налегать преимущественно на стрельбу, или хозяйство, или надо готовиться к каким-либо другим личным его требованиям?

И потому эти ожидания были полны неизвестности и страха.

Это очень характерно, так как ясно рисует, что при общей зажатости, возможен был и полный произвол, даже в служебных требованиях.

Старый тип служаки, "отца-командира", исчез, а нового -- еще не народилось.

Поэтому части применялись обыкновенно к требованиями своих начальников и, если сохраняли в себе хорошие задатки, то больше случайно и этим бывали обязаны преимущественно самим себе.

Недостаток характера, самостоятельности, привычка вмешиваться в мелочи и упускать общее направление, узкий кругозор и слабое образование, словом, все плоды нашего мирного режима были целиком перенесены на боевую почву и, разумеется, неоспоримая личная доблесть огромного большинства старших строевых начальников не могла искупить этих недостатков.

В общем, если этот состав наших офицеров немногим отличался от соответствующих японских в смысле образования и развития, то уже с очевидною несомненностью уступал ему во всем, что касалось твердости, характера, инициативы, умения управлять и принципа взаимной поддержки.

Я сказал бы так: если наш взвод, рота и батарея, реже батальон и полк, ни в чем не уступали японским, а первые часто брали верх, то уже бригада и тем более крупные части -- управлялись во всех отношениях слабее и в степени, обратно пропорциональной их величине.

Высшие начальствующие лица: к ним я отношу командиров корпусов и командующих частными армиями.

Эта категория была и есть слабейшая в нашей армии:

- во-первых, потому, что на эти должности, как и вообще, назначались далеко не лучшие люди, -- протекция и связи сказывались здесь в гораздо большей степени;

- во-вторых, предъявляемые к этим степеням службы становятся уже настолько серьезными, что среди обыденного круга наших начальствующих лиц является очень немного людей, удовлетворяющих тому счастливому сочетанию ума, характера и образования, какое необходимо руководителю крупных соединений всех родов оружия.

Способ замещения этих важных должностей у нас носит характер случайный и совершенно не обеспечивает соответственности назначений. Здесь часто можно встретить офицера Генерального Штаба, гвардейца и, изредка, бывшего армейского офицера.

Недостатки этого рода начальствующих лиц, в общем, те же, что и предшествующей категории, но обнаруживались они, конечно, гораздо рельефнее и повели к более серьезным последствиям. Помимо указанных раньше, здесь приходится отметить: отсутствие гражданского мужества и твердости убеждений, малодушие, стремление соблюсти только свой интерес и недостаточное сознание важности общего дела.

Несомненно, что с такими руководителями войск и ближайшими помощниками, Главнокомандующему нашему трудно было управлять армиями 400.000-й численности и уже по этому одному несправедливо было бы видеть в нем одном причину наших поражений.

Конечно, бывали исключения и на этих ступенях, но у нас их недолюбливали, им не давали хода, да и многие из них, не встречая поддержки, соблазнялись расчетом и, по большей части, не доносили вверх того, о чем, быть может, мечтали в лучшую пору своей жизни. Поэтому обыкновенно даже у лучших людей и в важных случаях "язык прилипал к гортани" перед возможностью высказаться резко и правдиво.

Каковы же были старшие японские начальники?

Мне приходилось слышать от людей, долго живших в Японии и лично знавших Ойяма, Нодзу, Оку и других выдающихся деятелей, что все они решительно не представляли собою чего-либо особенного, ни в смысле ума, ни образования.

Правда, очень хвалили генералов Кодана и Фукушима, начальника штаба и квартирмейстера главнокомандующего их армиями, но, ведь, способные люди были несомненно и у нас, стоит вспомнить генералов Гершельмана, Самсонова, Данилова, Леша и других.

Я думаю, что здесь дело вовсе не в особом уме, развитии и образовании японского генералитета, а просто -- лучший и более добросовестный подбор, как его, так, особенно, и штабных деятелей; во всяком случае, гораздо выше нашего стоял он в отношении твердости, настойчивости, поддержки своих, сознания важности общего дела и готовности все до конца принести ему в жертву.

При том значении, которое получили в настоящее время штабы, я не могу, говоря о высшем управлении войсками, обойти молчанием и их.

Главными штабными деятелями являлись у нас офицеры Генерального Штаба, а потому их работой и исчерпывались важнейшие функции штабов.

Здесь я вынужден несколько отклониться от прямого ответа.

Заведением, подготовляющим к этого рода службе, является Академия Генерального Штаба; но это не единственная цель ее, так как, вместе с тем, она предназначена и для распространения в армии военных познаний вообще.

Я думаю, что это неправильно: цель должна быть одна, -- специальная подготовка к службе Генерального Штаба; для подъема же уровня военного образования офицеров армии должны быть другие средства: высшие военные школы в округах, развитие военных обществ и т.д.

Да и, сколько известно, вторая цель Академии не оправдывается на практике, так как большая часть офицеров, не попадающих в Генеральный Штаб, уходит из строя.

В научном отношении академия обставлена довольно хорошо и, можно сказать, дает офицеру необходимые знания для дальнейшего развития и совершенствования их. Но есть и недостатки и серьезные: прежде всего -- экзаменный способ оценки знаний и незнакомство с учащимися офицерами не дают достаточных гарантий, что в Генеральный Штаб попадают действительно лучшие офицеры, понимая под этим словом не только способности, но и характер, нравственные и иные качества, необходимые в службе Генерального Штаба; затем надо сказать, что курс академии -- неуравновешен: на 2,5 года времени выпадает чересчур большой материал для усвоения, а это тяжело, не в пользу главного и притом не необходимо; так наряду с предметами первой важности, существуют в большем объеме другие, далеко не имеющие такого значения, а, кроме того, есть еще некоторые второстепенные, в которых нет прямой необходимости, да и проходятся они кое-как.

В результате голова переполняется многими и разнообразными предметами, перевариваемыми не достаточно хорошо и усвоенными часто в степени, необходимой лишь для удовлетворительной сдачи экзамена.

Курс академии можно и необходимо сократить, уменьшив объем некоторых предметов и совершенно выбросив те, которые существуют больше ради программы, перенося их на приемные экзамены.

Взамен этого следовало бы увеличить полевые практические занятия верхом, которых мало, а равно и усилить требования по отношению иностранных языков, которыми офицеры Генерального Штаба владеют в недостаточной степени. Следует внести курс службы Генерального Штаба, изменить программу по Военному искусству, придав ей более современный характер и выбросив подробное изучение образцов древнего и среднего периодов истории, наконец, строже следить за фактической самостоятельностью в разработке тем.

Вместе с тем нельзя не пожелать более солидного профессорского состава; в настоящее время профессорский состав академии слаб и безличен; смело можно сказать, что после Драгомирова, Леера, Пузыревского и некоторых других, у нас почти не было и нет талантливых профессоров. Подходящие и способные люди несомненно есть, но надо их уметь найти и обставить настолько хорошо, чтобы им не приходилось "порхать" в поисках за "приватными" занятиями, без которых не проживешь.

Вообще вопрос сводится к возможности подготовки к этому званию, более тщательному выбору и оценке, к материальной и служебной обстановке.

Необходимо сгладить поразительную разницу во взглядах профессоров на многие важные вопросы военного дела; это, в свою очередь, ведет к разности требований, предъявляемых к офицерам, особенно на темах, успех или неуспех которых зачастую носит случайных характер, а главное -- поселять и среди офицеров присутствие необходимости единства взглядов на вопросы принципиального значения, которое они проносят и в дальнейшую службу.

Пора покончить и с тем несправедливым и обидным преимуществом в чине, которое получает, при переводе в Генеральный Штаб, офицеры Гвардии, сравнительно с армейскими.

Наконец, что касается до больших гарантий в приеме и выпуске действительно лучших офицеров, то я думаю, что таковых можно достигнуть, кроме экзаменов и испытания, путем требования на поступающих не только официальных аттестация и удостоений, но и товарищеских, а также установлением большей близости в отношениях между обучающимися офицерами и начальством академии, что, в свою очередь, потребует больший и более строго подобранный состав академических штаб-офицеров. Необходимо организовать и офицерские академические общества, по курсам, дав им известные права (суд, аттестация) по отношению своих членов.

Тем не менее, в общем, академия, несмотря на указанные недостатки и частую ломку ее направления в зависимости от личности Начальника, все же дает со своей стороны достаточные средства и импульс для дальнейшего движения.

Не то приходится сказать про служебную обстановку в штабах и управлениях, где офицеру приходится начинать и проходить свое поприще: направление ее не только не поддерживает и развивает необходимые знания, но безусловно глушит их путем преимущественно канцелярского труда и отчуждения от войск. В общем, в огромном большинстве случаев служебная обстановка складывается таким образом, что офицеры Генерального Штаба мало работают по своему прямому назначению и, наоборот, очень много времени посвящают чуждому им по духу чисто канцелярскому делу. Разумеется, это кладет свой отпечаток на офицеров, из среды которых выходит, относительно, немного хороших строевых и штабных, в лучшем значении последнего слова, деятелей, мало занимающихся военно-научным делом и, наоборот, много работников, исключительно канцелярского склада.

Не мало способствуют этому, конечно, и начальствующие лица, строевые и штабные, дающие направление службе, среди которых очень редко можно встретить людей, хорошо понимающих и умело дирижирующих тонкой, трудной и ответственной службой Генерального Штаба; огромное же большинство строевых начальников совсем не имеют понятия о функциях Генерального Штаба, о том, что можно и должно от него требовать.

При такой обстановке совершенно отсутствует служебный контроль и разные меры воздействия и поощрения; в общем выходит, что каков ты ни есть и ни будешь, но раз кончил академию, то удовлетворительная карьера тебе, за редким исключением, обеспечена, следовательно, что же и беспокоиться.

Поэтому офицер Генерального Штаба, обыкновенно, является вполне предоставленным самому себе и, если у него остается еще стремление и интерес к делу, то это скорее -- частный случай; большинство же опускается, отвыкает от войск и полевого дела и остаются у него лишь так называемые "общие" сведения, столь мало приложимые к практике и годные больше для "разговоров".

Помимо всего этого, служба нашего Генерального Штаба далеко не урегулирована в смысле ее прохождения; вследствие этого на больших должностях часто появляются люди, совершенно не практичные, как в строевом обиходе, так даже и в штабном; отсюда -- неопределенность и шаткость указаний, которые так не любят в войсках, а также -- неумение направить работу ближайших штабных сотрудников, выражающееся или в нецелесообразном (в ту или другую сторону) требований с силами их, или же в полном предоставлении им всех "бразд правления". И все это, конечно, понятно, не имея представления о черновой работе, на одних "общих" указаниях далеко не уедешь!.. Ясно, что необходимо установить известный порядок прохождения службы и назначений, а также регламентировать, до некоторой степени, службу Генерального Штаба.

В значительной степени заражен наш Генеральный Штаб и карьеризмом: многие, брезгуя трудной черновой работой в округах, при войсках, устраиваются всякими способами на влиятельных должностях, или, по крайней мере, на заманчивых местах, "состоять при ком-нибудь, или при чем-нибудь". Не говорю уже о том, что многие офицеры, ради служебных выгод, переходят на должности, ничего общего с Генеральным Штабом не имеющие, что, однако, не препятствует им, в свое время, получать более высокие назначения на штабной и строевой службе.

Нет у нас, наконец, и необходимой специализации службы Генерального Штаба, т.е. представления прав и возможности чувствующим известное призвание посвятить себя всецело, например, службе военно-ученой, административной и учебной, с совершенным выделением из строевой и штабной карьеры.

При такой постановке и направлении службы Генерального Штаба, присущие ей привилегии, вполне справедливые по существу, часто оказываются на деле далеко не оправдываемыми. А это вызывает иногда справедливые нарекания и сетования офицеров других специальностей, особенно строевой.

И надо сказать правду, наш Генеральный Штаб, отчужденный от строя и не в меру наделенный большими преимуществами, не имеет тесной связи с войсками, не заслуживает их доверия, и поэтому не популярен среди них.

Этому недоверию и даже недоброжелательности по отношению к нашему Генеральному Штабу, отчасти, способствуют: отсутствие простоты в обращении, подчеркивание, при случае, своего привилегированного положения и слабость считать себя чуть не оракулами в военных вопросах, заметные у многих офицеров Генерального штаба.

<...>

Таким был Генеральный Штаб в мирное время и, разумеется, таким же явился и на войне. В общем приходится сказать, что большинство наших штабов работало не сноровисто, недостаточно быстро и практично, мало продуктивно, сравнительно с их силами, и много времени отдавало письменному делу в ущерб полевому.

<...>

Из всего этого можно усмотреть, что если наш Генеральный Штаб и имеет много недостатков в смысле постановки и направления его службы, то он не заслуживает упреков в неподготовке к войне, так как последняя и не находилась в его ведении и виновною в данном случае является организация нашего высшего военного управления, излишняя централизация его и недостаточная самостоятельность местных военных начальников и их управлений.

III.

Случайности.

К этого рода причинам я отношу все те, которые при других обстоятельствах (противнике, театре действий и пр.), быть может, вовсе не имели бы места и, во всяком случае, сказались бы не в такой сильной степени.

Сюда же я отношу и высшее руководство армиями.

Действительно, личность Главнокомандующего настолько исключительно и ярко влияет на успех военных действий, что даже при всех прочих неблагоприятных условиях дела наши могли бы принять иной оборот, если бы во главе армии находился более талантливый и решительный человек.

<...>

Надо согласиться с тем, что последнюю войну нам пришлось вести в условиях, далеко не обыкновенных, если не исключительных.

Действительно: театром войны явилась прилегающая к нашим дальним окраинам Маньчжурия, находящаяся в 8.000 верстах от России и связанная с ней единственным железнодорожным и притом одноколейным путем. Это создало огромные затруднения в смысле своевременной переброски войск и военных грузов на Дальний Восток. Дорога эта на большей половине своего протяжения пролегала по местности слабо населенной, малокультурной и непроизводительной, что обусловливало необходимость вести почти все с главной базы, которой являлась Россия.

Театром военных действия была Маньчжурия, недавно нами занятая, чуждая для нас и малоизвестная; столь же чуждыми были: население этой страны, его язык, свойства и религия. Последнее обстоятельство крайне затрудняло ознакомление с местными условиями и сбор сведений о неприятеле.

Ко всему этому надо прибавить, что театр действий соприкасался с морем, которое было не вполне в наших руках, флота наш был, сравнительно, слаб и плох.

В общем, надо придти к заключению, что в этой войне России пришлось действовать в исключительно неблагоприятных для нее во всех отношениях театре войны.

Но этого мало: Маньчжурия была совершенно чужда нашему офицеру и солдату.

Это сказалось в том, что армия шла на войну, не зная, за что ей приходится драться, без должного воодушевления и подъема духа, а единственно по чувству долга и присяги; все это, совместно с подавляющим расстоянием, чуждым населением, не могло повлиять благотворно на духовную сторону, искони составляющую могучую и непреоборимую силу нашей армии.

Война не встретила сочувствия и поддержки общества, не понимавшего ее целей. Впоследствии это не сочувствие, в связи с нашими неудачами, приняло характер громкого ропота, глубоко затронувшего внутреннюю жизнь государства.

И в то время, как армия дралась на Дальнем Востоке, Россия глухо волновалась и брожение приняло характер противоправительственной агитации. Все это, конечно, больно и нерадостно отдалось в Маньчжурии...

Поэтому нельзя не согласиться с тем, что и в этом отношении армия, лишенная самого сильного своего оружия -- духовной стороны, -- находилась в таком же исключительно трудном положении.

<...>

Итак, почему же мы проиграли войну?

Прежде всего, потому, что правительство наше явилось на Дальнем Востоке далеко не во всеоружии своих лучших сил и способностей; оно вело там не государственную, а случайную, партийную политику, не соразмерило своих целей с бывшими у нас средствами, не сумело вовремя разгадать, откуда и какая может грозить опасность, и поэтому не приготовилось к ней.

Россия выступила в этой войне со средствами, далеко не отвечающими ее величию и громадной силе, она дралась одною и притом худшею из своих сторон.

И, по существу, потерпела поражение не она, не народ, а -- правительство, режим.

Но так как общий режим тесно связан с военным, то мы не могли явиться готовыми и соответствующими в чисто военном отношении -- явились крупные недочеты и тут: неподготовка в смысле ведения и образования армии, недостаток сил первое время, незнакомство с противником, театром действий и плохое оборудование последнего.

Все мы пошли в Маньчжурию с теми недостатками, которые нам сродни и привиты режимом и службой.

При всем том, армия отнюдь не показала себя плохой: грозно и упорно держалась она все время, противопоставляя умному и искусному неприятелю одну только "доблесть отцов боевую", которой "пыталась пополнить во всем недочет", безропотно умирая за ошибки и недобросовестность своих правящих.

<...>

Таким образом, с одной стороны недостатки общегосударственного и военного режима, с другой -- исключительно неблагоприятная для нас и, наоборот, крайне выгодная для неприятеля обстановка войны и, наконец, несчастливый выбор Главнокомандующего -- в этом основные причины наших неудач на Дальнем Востоке.

Но, вот, кровопролитная и тяжелая война окончилась.

И невольно задаешься вопросом, пойдет ли на пользу нам этот страшный урок?

Дай Бог, но с трудом верится, чтобы было сделано все действительно необходимое.

А работы предстоит много и начать ее надо с самых корней.

Боюсь, что пройдет время, и о войне забудут, как о страшном кошмаре.

И это вполне возможно при нашем легкомыслии, халатности и склонности закрывать на все глаза; быть может, все важное и основное будет отброшено и вверх выплывут только мелочи...

Неужели, спрашивается, мы даром положили в Маньчжурии сотни тысяч лучших наших братьев?

Неужели же, наконец, так низко расценивается у нас кровь и жизнь, так дешев у нас человек?

А тем временем опытом нашей войны будут и уже пользуются другие, а, быть может, результаты его послужат против нас же самих.

Бок о бок с нашими далекими окраинами растет новая, грозная опасность в виде нарождающегося многомиллионного Китая, разбуженного славою японских побед.

И, кто знает, была ли наша война последней на Дальнем Востоке и не придется ли, быть может скоро, увидеть против себя колоссальные соединенные силы двух главных представителей желтой расы?

Не будем забывать и о внутренней опасности.

Бывшие во флоте и некоторых частях армии военные мятежи и волнения должны послужить нам серьезным предостережем против надвигающейся грозы: это -- агитация в войсках, против которой необходимо направить дружные усилия всех людей, преданных своему долгу.

Но этого мало -- нужны и реформы, без которых армия наша, при всех своих хороших задатках, не представит из себя той могучей силы, какой она несомненной может быть.

<...>

Д.Парский.

Причины наших неудач в войне с Японией.

Необходимые реформы в армии.

-- СП б, 1906.

0x01 graphic

Старая, но и умная литература

-- Лукирский С. Бой по новым уставам иностранных армий и опыту русско-японской войны. -- Варшава, "Офицер-ская жизнь", 1908. -- 80 С.

-- Лукирский. Некоторые черты тактики по опыту русско-японской войны. Из записок на войне. Отдельные статьи из журнала "Офицерская жизнь". Б. м", 1906. -- 50 С.

-- Михеев С. и Буняковский Н. Сборник военно-исторических примеров из русско-японской войны 1904-- 1905 гг. Курс прикладной тактики по программе 1907 г. для военных и юнкерских училищ. -- СП б., Березовский 1910. -- 280 С. с илл. Атлас схем. -- СП б., 1910. -- 4 С.; 12 л. карт.

-- Мылов С. Из опыта текущей войны. -- Б. м., 1905. -- 16 С. (Не подлежит оглашению.)

-- Наставление для обучения стрельбе. Для частей, вооруженных 3--линейными винтовками обр. 1891, ч. 1-2. -- СП б., Березовский 1905. 3 т.

-- Незнамов А. Из опыта русско-японской войны. Заметки офицера генштаба. -- СП б., 1906. -- 130 С.; 1 л. план.

-- Российский М. А Военно-исторические примеры к курсу тактики старшего класса военных училищ. Сост. полк. М. А. Российский ч. 2. -- СП б., Березовский 1910. 1 т. [Ч. 2. Русско-японская война 1904--1905 гг. 1910. -- 4, 184 С. с илл.]

-- Рябинин А. А. генштаба кап. Ночные действия войск. Примеры военной истории: Тактика. Обучение. Военно-историческое исследование А. А. Рябинина, генштаба кап. С отдельным атласом планов и чертежей в тексте. Сооб-щения, читанные в О-ве ревнителей военных знаний и до-полненные автором. СПБ, Березовский 1910. -- 372 С. Атлас планов и схем к сочинению генштаба кап. А. А. Рябинина: "Ночные действия войск". СПБ, Березовский 1910; 24 л. карт и схем.

-- Сводка тактических указаний, данных начальниками в войну 1904--1905 гг. Составлено по приказанию ген.-квартирмейстера главнокомандующего, ч. 1-2. Харбин, 1906. 2 т.

-- Соболев Л. Н. Куропаткинская стратегия. Краткие заметки б. ком-ра 6-го Сибирского армейск. корпуса. -- СП б., 1910. -- 489 С.; 6 л. карт.

-- Стессель. Главнейшие тактические выводы из боевого опыта на Квантунеком полуострове относительно действий войск против японцев (Рапорт ген. Стесселя военному ми-нистру от 20 августа 1904 г.). Б. м., 1904 г., 7 С. (Не подлежит оглашению).

-- Теттау фон, барон. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны, сост. бар. фон-Теттау состоявшим во время войны при русской армии. С нем. пер. М. Грулев ч. 1-2. -- СП б., Березовский 1913--1914. 2 т. (Русско-японская война в наблюдениях и суждениях иностранцев вып. 30). [Ч. 1. От Геок-Тепе до Ляояна. 1913. 372 С.]

-- Теттау фон, барон. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны, соста-вленные бар. фон-Теттау состоявшим во время войны при русской армии. Пер. с нем. М. Грулев ч. 1-2. -- СП б., Бере-зовский 1913--1914. 2 т. (Русско-японская война в наблю-дениях и суждениях иностранцев вып. 31). [Ч. 2. От Ляояна до Мукдена, 1914. -- 380 С.]

-- Теттау фон, барон. От Мукдена до Портсмута Поучения и выводы из русско-японской войны. С нем пер. М. Грулев. -- СП б., Березовский 1914. -- 107 С. (Русско-японская война в наблюдениях и суждениях иностранцев вып. 32).

-- Указания начальникам частей Манчжурской армии до ротного и сотенного командира включительно и всем начальникам штабов. -- Ляоян, 1904. -- 23 С.

-- Устав полевой службы и наставление для действие в бою отрядов из всех родов оружия. Выс. утв. 10 апреля 1904 г. -- СП б., Березовский 1910. -- 268 С. с илл.

-- Ферри Э. Мукденская операция в условиях совре-менного театра войны. Извлечение из соч. Э. Ферри "0т Мукдена к Нанси". -- СП б., Березовский 1907. -- 24 С.(Русско-японская война в наблюдениях и суждениях ино-странцев вып. 13).

-- Чичерин фон Бачани М. Сражение. Исследование на основании опыта войны в Восточной Азии 1904--1905 гг. Пер. с нем, П. Баз--ва и В. Вод--а. -- СП б., 1911. -- 148 С. с илл.; 5 л. карт.

-- Шевцов И Сравнительное исследование японских и русских атак в войну 1904--1905 гг. -- Варшава, "Офицер-ская жизнь", 1907. -- 63 С. с илл.

Инициалы из древнерусских Апостолов

ПОУЧЕНИЯ СТАРЦЕВ

-- Кто вожделевает Христа, тот предается непрестанной молитве, которая, как говорил старец Иероним, "обновляет человека, радует его и делает его всего духом. Он не чувствует, что имеет в себе внутренности, мясо и кости. Он дух. И когда его желание сильно разгорится, тогда он уже не может говорить. Он чувствует внутри себя Бога и плачет".

-- Еще два опыта старца Иеронима: "Для духовной жизни нужно большое внимание. Она очень сладка, но нужен подвиг. Чтобы спастись, человек должен омыться либо своей кровью, либо своими слезами. Святые мученики омылись своей кровью, мы же прольем хотя бы немного слез". "Я не знаю ни одной церкви, которая не была бы прекрасной. Одно и то же я чувствую везде. Если я пойду и в маленькую часовню, где только одна икона, мне и это достаточно. Бог везде. И да не думаем, что Он находится только в больших и впечатляющих церквях".

-- Старец Филофей говорил: "В детстве, читая жития святых, я почувствовал, что в мое сердце как будто вошел луч божественного света, который наполнил его сладостью, радостью и веселием и воспламенил желание и любовь к Богу и небесному. Тогда, спал ли я, ходил ли или разговаривал, ум мой помышлял о небесном и сердце мое прилеплялось к Богу".

-- Старец Амфилохий говорил: "Духовная жизнь имеет много радостей. Ты воспаряешь, покидаешь мир, и тебя не заботит ничто. Ты становишься дитятей, и вселяется Бог в твое сердце".

-- Об уединении, которого избегают современные люди старец с о.Патмос говорил: "Уединение - это беседа с Богом и с духами, которые приближаются к нам с любовью и заботой. Я никогда не променяю голых и темных скал Патмоса на украшенные цветами сады Афин. В городе люди не мыслят свято. Они видят цветы, красивые виллы, но сердце их ни разу не приносит благодарения Богу, окружившему нас такою красотою. Однако, в пустыне и самый плохой пейзаж, и самая безголосая птица побуждают к созерцанию Бога. Итак, счастлив тот, кто находится вблизи Бога, даже если он и живет на какой-нибудь скале".

-- Старец Порфирий говорил: "Когда нас посещает Святой Дух, мы это понимаем и не сомневаемся в этом нисколько. Это не похоже на наше обычное умиление. Это нечто, что приходит свыше и нас преображает совершенно, делает нас другими людьми. Когда приходит в нас Христос, тогда мы живем любовью, объемлющей весь мир. Зло, грех и ненависть исчезают сами, и не могут остаться, ибо больше не имеют места в нас".

-- Жить в райском блаженстве можно еще в настоящей жизни, когда для этого есть необходимые условия. Афонский старец Гавриил говорил: "Чистая простота, соединенная со страхом Божиим, приводит человека в блаженное состояние, которое первозданные люди имели в раю прежде преслушания".

-- Старец Амфилохий о том, какими нужно видеть других людей, говорил своим духовным чадам следующее: "Всех нужно видеть высшими себя, сколько бы немощей они ни имели. В обращении с другими не имейте суровости, но имейте в мысли, что каждый человек имеет одно с вами предназначение. Я, благодатию Божией, всех других видел высшими себя и святыми".

-- Особенный интерес представляет откровение старцем Епифанием своего опыта монахам, чтобы ободрить их в подвиге отсечения своей воли. Он сказал: "Ах, отцы мои! Знали бы вы, как я сокрушил свою волю! Две вещи я любил в своей жизни: читать и писать, но и этого лишился и лишаюсь так, как теряют люди самую большую радость в этом мире. Когда я изучаю Священное Писание и Отцов, тогда я восхожу от земли на небо. Что же касается писательства - простите меня за то, что я вам скажу - но от него я пьянею. Я вижу, как пишут другие: они перечеркивают, пишут, снова перечеркивают и снова пишут... Я же не успеваю выражать свои мысли, ибо они заваливают меня, как хлопья снега, и я чувствую будто моя рука обретает крылья. Но вопреки такой моей способности к писательству и жажде чтения, я лишаюсь и этого, и сижу поднимая трубку постоянно звонящего телефона, чтобы разрешить то или иное затруднение. Или исповедую часами, не только образованных, но и простых, и безграмотных людей. Сказанным я не уничижаю Таинства исповеди перед писательским трудом. Однако, воля Божия для меня - исповедь, а не чтение и писательство, которые меня привлекают".

0x01 graphic

ДУХОВНЫЕ ЗАДАНИЯ ДЛЯ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА

(продолжение из моей книги - А.К.)

МЫСЛИ О ГЛАВНОМ

В.В. Зеньковский

Путь человека определяется не простою сопряженностью духа и психофизической стороны, но в нем обнаруживается своя - для каждого человека особая - закономерность, которую зовут "судьбою", которая в христианстве именуется "крестом".

В глубине личности скрыта причина своеобразия, неповторимости ее, скрыт, однако, и ее крест, который, говоря формально, есть не что иное, как логика духовного развития данного человека.

Каждый человек приносит с собой в мир свои задачи; и эти задачи, связанные с духовными особенностями человека, остаются одними и теми же, независимо от условий, в которых человек живет, - иначе говоря, они могут и должны быть решены в любых условиях жизни.

Эта внутренняя неизменность логики духовной жизни каждого из нас легла в основу античного понятия "судьбы", "рока", - но ошибка обычного понимания этого понятия в том, что эта логика жизни связана не с внешними событиями, а с внутренними задачами, с духовной стороной жизни.

Реальность такой внутренней определенности нашей жизни тем резче, тем отчетливее выступает перед нами, чем больше мы стремимся обратить все внимание на внешнюю сторону жизни.

Внешние конфликты и трагические внешние коллизии, которым мы обычно придаем такое огромное значение в жизни своей и чужой, не ослабляют и не усиливают, не приближают и не удаляют внутреннего "закона" в нас, нашего креста.

Крест наш меняется в своем основном содержании, станем ли мы богаты или обеднеем, будем ли жить в большом или малом городе, женимся или останемся одиноки и т.д.

Все эти внешние события, при всей их значительности и существенности, меняют лишь внешнюю форму, внешний план, в котором перед нами встает все та же задача, все тот же крест.

В биографии каждого человека - и это имеет существеннейшее значение для педагогической мысли - надо уметь видеть сквозь внешнюю цепь событий в жизни человека ту последнюю глубину, в которой раскрывается "крест" человека, - его духовные задачи, логика его духовного пути.

Реальность нашей свободы не снимает силы этой данности нам креста - каждому своего, как реальность свободы не простирается на все то, что своеобразно и индивидуально-неповторимо в нас.

Мы свободны в том, возьмемся ли мы за выполнение своей задачи, поймем ли ее и как станем ее осуществлять, - но неснимаемость "вписанного" в нас креста есть предел нашей свободы, есть свидетель нашей зависимости от Бога, каждому дающего свой крест.

Понятие креста есть, таким образом, понятие основное для понимания отдельной личности - оно относится к духовному его миру, задачи и логику которого он определяет.

Духовная жизнь в нас не есть таким образом просто elan spirituel; нам не только дана, но и задана наша личность, как тема творческого раскрытия и осуществления данных нам "талантов". Связность и внутренняя логичность нашей жизни обычно открывается нам лишь в зрелом возрасте, когда мы неожиданно видим, как через всю нашу жизнь, при всем различии внешних условий, психофизических процессов в нас, идет одна и та же тема жизни, те же трудности, те же ступени возрастания.

Понять свой крест, усмотреть внутреннюю тему жизни, понять, как она может воплотиться в данных условиях моего существования, связать ее с общими моральными и религиозными началами, - все это так трудно, требует подлинной прозорливости.

Даже опытные руководители духовной жизни, из года в год руководящие кем-либо, часто "за деревьями не видят леса", не видят "креста", той центральной и основной и в то же время совершенно индивидуальной темы, которая определяет внутреннюю логику исканий и трудностей в человеке.

Все это значит, что духовная жизнь не есть просто "приобщение к миру ценностей", не есть даже "религиозная жизнь вообще", а имеет в каждом свою индивидуальную задачу, свою имманентную логику, т.е. включает в себя "крест".

<...>

Тайна креста в нас есть тайна нашего своеобразия, центральной темы, стоящей перед личностью.

<...>

Трудности этого "несения креста", конечно, не в том, что мы не сознаем своего креста (хотя это очень важно для духовного равновесия, для внутреннего мира в нас): неким чутьем, несознаваемым, но нас никогда не покидающим ясновидением души мы глухо знаем, что следует или не следует "делать".

Трудность креста лежит как раз во внутренней неустроенности человека - идущей и через наследственность, и через неправильную физическую, социальную, духовную жизнь, через обременение души разными конфликтами.

Все это обнимается понятием "греха" - охватывающего эмпирию человека и его духовный мир.

Эта укоренность "греха" в самом духовном начале в нас и создает главную трудность и запутанность жизни, можно уйти от людей, от культуры, от суеты, - но куда уйти от того, что глубоко лежит в глубине нашего существа!

<...>

В.В. Зеньковский

Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. - М., 1993.

0x01 graphic

Пир Василия III в селе Коломенское с митрополитом и боярами

после освящения церкви Вознесения.

Миниатюра из Лицевого Летописного свода 16 в.

Мысли святых отцов о крестоношении

Всякая скорбь и беда бывает от греха; и если бы греха не было, не было бы и скорби. Поэтому посылается скорбь, чтобы грех очистился; и когда очистится грех, который стал причиной скорби, отнимется и самая скорбь. И должно покаянием, исповеданием перед Богом, молитвой и верой очищать грехи; и скорбь, и печаль благодатию Божиею отнимется, и придет утешение, как солнце после мрачных дней, приятнее и радостней пища после поста.

Святитель Тихон Задонский.

Когда постигнет тебя скорбное искушение, то не изыскивай, для чего и от чего оно пришло, но старайся перенести его с благодарностью, без печали и злопамятства.

Преподобный Марк Подвижник.

В болезнях прежде врачей и лекарств пользуйся молитвой.

Преподобный Нил Синайский.

Болезни посылаются для очищения согрешений, а иногда для того, чтобы смирить возношение.

Преподобный Иоанн Лествичник.

Не думай, что всякая скорбь находит на людей за грехи, ибо некоторые угождающие Богу бывают искушаемы.

Преподобный Марк Подвижник.

Радуйся в скорбях, потому что венцы сплетаются из различных цветов; и праведники многими скорбями входят в радость Господа.

Преподобный Ефрем Сирин.

Мы (христиане) не падаем духом, испытывая скорби и бедствия, но как бы более и более преуспевая в чести и славе, особенно хвалимся среди приключившихся бедствий.

Святитель Иоанн Златоуст.

Алтарь богини Ромы и Августа в Лугдунуме

(Лион).

ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 01/06/2011, изменен: 01/06/2011. 66k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 6 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Пойдет ли на пользу нам этот страшный урок?"...

Каменев Анатолий Иванович
"Пойдет ли на пользу нам этот страшный урок?"...