ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Причины, Приведшие Дворянство К Краху

Издательский знак Ивана Федорова из Апостола.

Львов. 1574 г.

Обстоятельства и причины,

приведшие дворянство к краху

М. Богословский

Западное влияние

Одна из особенностей ХVIII века в истории России заключается в более близком знакомстве России с западом и в расширении западного влияния на высший класс русского общества.

Если прежде это влияние только просачивалось в русскую жизнь, то теперь оно хлынуло сюда широкою волною, и два прежние пути, по которым оно направлялось, из едва заметных тропинок стали торными дорогами.

Западная литература, проникавшая прежде в Москву только при посредстве переводов с польского, теперь стала находить себе в Россию доступ и в подлиннике. Прежде на русском книжном рынке находила себе спрос главным образом изящная литература или исторические повести; с ХVIII в. стали интересоваться также и произведениями крупных и мелких представителей европейской политической мысли. И другой путь западного влияния -появление иностранцев в России - стал играть более заметную роль, чем прежде. Выписка и наем иностранцев на службу практикуется в усиленных размерах.

Наплыву иностранцев содействуют родственные связи, в какие русский царствующий дом вступил, с немецкими владетельными домами. Иностранцы являются в большем количестве и в ином качестве.

Раньше они попадали в Москву как купцы, выписывались как техники или попадали в войска как военные инструкторы.

Теперь их много было взято и на гражданскую службу в коллегии, которые принуждены были даже завести в своих штатах особых переводчиков, так как значительная доля их персонала была из иностранцев, не понимавших ни слова по-русски.

Новым также было появление иностранца в качестве школьного и домашнего учителя. Немец стал проникать в Россию не только как купец, техник и офицер, но еще и как приказной делец в коллегии и учитель в школе и дома.

Многие из них пошли быстро в ход на русской службе, и степень их влияния сказывается на том значительном %, какой приходится на долю иностранных имен в составе "генералитета", т.е. особ первых четырех классов по Табели о рангах, оставленных после Петра, не говоря уже об иноземцах, сделавшихся звездами первой величины на русском политическом горизонте.

Но и значение рядового иностранца в ХVIII веке стало иным, чем прежде. В ХVII веке выписанный техник и офицер на русской службе или заехавший в Россию коммерсант были лишь случайными и невольными распространителями знакомства с западом, среди тех немногих русских людей, которые с ними соприкасались. Такой иноземец часто терялся в русской массе и если оставался надолго в России, то гораздо скорее сам русел, чем онемечивал окружающих.

Теперь он становился влиятельным администратором и, что еще важнее, официальным или частным, но одинаково обязательным и необходимым учителем той части русского общества, которая требованием государства принуждена была проходить курс иноземных военных и гражданских наук.

Чтение и затверживание наизусть часослова и псалтыри, которыми все образование ограничивалось прежде, становилось недостаточным, и на долю сельского дьячка остается теперь только первоначальное обучение, завершать которое должен педагог-иностранец. Иностранцы наполняют собою академию наук, преподают в академиях артиллерийской и морской, а затем в шляхетском кадетском корпусе, открывают и частные школы.

Вспоминая школьное дело при Петре, не следует забывать ту небольшую, может быть, по размерам, но все-таки заметную просветительную роль, которую сыграли невольно попавшие тогда в наше отечество иноземцы - пленные шведы, и следы которых не раз попадаются в документах эпохи. Занесенные по глухим углам России, коротая печальные дни плена и приискивая себе заработок, эти шведы пускали в ход те знания, какие были приобретены на родине, и таким образом являлись проводниками западной культуры.

"Один пленный офицер, - рассказывает ганноверский резидент при петербургском дворе Вебер, составивший описание России при Петре, - не знавший никакого ремесла, завел в Тобольске кукольную комедию, на которую стекалось множество горожан, не видавших никогда ничего подобного. Другие, напротив, обладая какими-нибудь знаниями, завели порядочные школы в несколько классов, в которых и обучали не только детей шведских пленных, но и русских вверяемых им детей латинскому, французскому и другим языкам, а также морали, математике и всякого рода телесным упражнениям. Школы эти приобрели уже такую известность между русскими, что эти последние присылают в них для обучения сыновей своих из Москвы, Вологды и других местностей и городов".

Одна из таких школ была открыта в Москве знаменитым шведским пленным пастором Глюком. В 1733 г. был привлечен к допросу замешанный в одном из политических процессов, тянувшихся тогда бесконечною вереницею, некий монах из дворян Георгий Зворыкин; в его автобиографии, которую он изложил на допросе, мы встречаемся с просветительской деятельностью тех же пленников. От роду ему, показывает Зворыкин, 26 лет; отец его служил в драгунах и был убит на службе под Полтавою. После смерти отца он остается двух лет при матери в Костромском уезде, в сельце Погорелках. Мать обучила его грамоте с помощью сельского дьячка, а затем отдала его пленным шведам, которые выучили его латинскому и немецкому языкам и арифметике. Очевидно, что на долю этих пленных шведов выпала в первой четверти ХVIII века такая же роль в русском обществе, какую в начале ХIХ века пришлось повторить французским эмигрантам и пленникам, оставшихся в России после кампании I8I2 г. и сделавшимся гувернерами в помещичьих семействах и учителями в школах.

Страница Часовника.

И. Федоров и П. Мстиславец. Москва. 1565 г.

После Петра число частных учебных заведений, содержимых иностранцами в обеих столицах, размножилось. Известного автора мемуаров, столь обстоятельно рисующих русские нравы ХVIII века, Болотова отдали в Петербурге в пансион Ферре при шляхетском кадетском корпусе потому, что они считался лучшим из нескольких подобных. В мемуарах Болотов живо вспоминает обстановку этого пансиона. Там он встретил человек I5 товарищей, живущих и приходящих, и к числу последних принадлежала также одна взрослая девица, дочь какой-то майорши, ходившая учиться французскому языку. Хозяин пансионата, состоявший учителем в кадетском корпусе, плохо учил воспитанников и видимо заботился исключительно о наживе. В постные дни он держал в пансионе строгий пост, но и в скоромные кормил детей так постно, что только что вывезенные из деревень крепостные служители, находившиеся в пансионе при молодых господах, выручали их, приготовляя им щи в дополнение к пансионному обеду.

В качестве домашних учителей иностранцы появляются при дворе уже с самого начала ХVIII в. и притом не только в семействе Петра, но и в доме такой старомодной русской женщины, какою была вдова царя Ивана Алексеевича царица Прасковья Федоровна. Три ее дочери Екатерина, Анна и Прасковья проходили прежде всего, разумеется, "букварь словено-российских письмен с образованьями вещей и с правоучительными стихами". Но при них уже два учителя иностранца: немец Дитрих Остерман (брат знаменитого Андрея Ивановича) и француз Рамбур, который обучает царевен французскому языку и танцам.

Обычаи двора обязательны для аристократии, и в семействах петровской знати появляются иностранные гувернеры и гувернантки. Обычаи аристократии становятся предметом подражания в кругу среднего и мелкого дворянства, делаются модой, и вот, в половине века, в каждом сколько-нибудь достаточном дворянском доме непременно уже есть немец или француз учитель или воспитатель.

В России открылся спрос на учителей-иностранцев, с запада потянулось предложение. Для населения западных стран возник новый вид отхожего промысла, тем более заманчивый, что, не требуя никакой специальной подготовки, он щедро вознаграждался.

Устав Славяно-греко-латинской академии

Те же воспоминания Болотова знакомят нас с такого рода французом-учителем в барском доме и с его педагогическими приемами. Осиротев и поселившись в Петербурге у дяди, Болотов должен был ходить в дом генерал-аншефа Маслова брать уроки у француза, состоявшего при генеральских детях.

"Г. Лапис, - пишет Болотов, - был хотя и ученый человек, что можно было заключить по беспрестанному его чтению французских книг, но и тот не знал, что ему с нами делать и как учить. Он мучил нас только списыванием статей из большого французского словаря, изданного французской академией и в котором находились только о каждом французском слове изъяснение и толкование на французском же языке; следовательно, были на большую часть нам не вразумительны. Сии статьи и по большей части такие, до которых нам ни малейшей не было нужды, должны мы были списывать, а потом вытверживать наизусть без малейшей для нас пользы. Тогда принуждены мы были повиноваться воле учителя нашего и все то делать, что он нам приказывал. Но ныне надседаюсь я со смеха, вспомнив сей род учения и как бездельники французы не учат, а мучат наших детей сущими пустяками и безделицами, стараясь чем-нибудь да провести время".

Мода распространилась, и повышение спроса повышало количество предложения, ухудшая его качество. Кучер, лакей и парикмахер иностранец, не нашедший заработка дома, нередко не поладивший с отечественной юстициею, свободно находил себе учительское место в России. Явление стало столь обычным, что писатель-комик мог уловить тип немца-учителя из кучеров в дворянском семействе, и Адам Адамович Вральман показался на сцене как всем хорошо понятная и давно знакомая фигура.

В царствование Елизаветы, когда заграничный привоз учителей был особенно обширен, правительство стало принимать против него меры и пыталось потребовать образовательного ценза, установив экзамены для иностранцев-учителей. Обнаружились печальные результаты. На вопрос, что такое имя прилагательное, один из таких испытуемых отвечал, что это должно быть новое изобретение академиков: когда он уезжал с родины, об этом еще не говорили.

То соображение, что многие помещики, не сыскав лучших учителей, принимают к себе таких, "которые лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали", было одним из мотивов, приведенных в указ I2 января 1755 года об учреждении в Москве университета.

К этим двум путям западного влияния, какими были иностранная книга в виде романа, а затем и научного или публицистического трактата и иностранный выходец, сначала в виде военного инструктора, а потом в виде учителя и гувернера, со времен Петра присоединился еще третий.

То было непосредственное знакомство русского общества с Западом благодаря путешествиям за границу.

В первой четверти ХVIII в. русская знатная молодежь почти поголовно была вывезена за границу с учебными и военными целями.

Учебная подготовка дворянства стала теперь слагаться из трех курсов. Первоначальное обучение продолжал давать все тот же сельский дьячок, средний курс проходился под руководством иностранца-учителя, высшее образование получалось в заграничной командировке. Такой порядок установился с самого конца ХVII в.

Незадолго до выезда в чужие края известного большого посольства, в котором инкогнито выехал и сам Петр и которое по своей многочисленности походило скорее на целый отряд, была отправлена на Запад партия молодежи из лучших боярских фамилий числом в 61 человек стольников и спальников, и с ними были посланы 61 человек простых солдат также из дворян. Те и другие были назначены в Италию и Голландию изучать навигацкую науку.

Держава Мономаха

С этих пор постоянно посылаются за границу такие же отряды молодых дворян, и не будет преувеличением сказать, что не было сколько-нибудь знатной или видной фамилии, хотя бы один их членов которой не побывал при Петре за границей. В 1717 г. в одном только Амстердаме числилось 69 русских навигаторов.

Кроме изучения навигацкой науки молодые люди посылались также с более широкими целями, для изучения юриспруденции, медицины и изящных искусств. В Кенигсберг командированы был целый отряд подьячих изучать порядки немецкой администрации.

Поездки за границу при Петре были так часты, что упомянутому выше ганноверскому резиденту Веберу казалось, что русских было послано с целью обучения за границу несколько тысяч человек. Многим из русской знати пришлось жить за границей в качестве дипломатических агентов.

Внешняя политика Петра I стала гораздо сложнее; завязывались постоянные и оживленные сношения с западными государствами. Иностранные послы в московском государстве бывали временными гостями, живя недолго в Москве, показывались только на торжественных приемах, остальное время сидели почти под арестом на посольском дворе, окруженном стражею.

С Петра аккредитуются при русском правительстве постоянные послы, которые ведут открытый образ жизни и задают тон петербургскому великосветскому обществу. Вместе с тем и русское правительство учреждает постоянные посольства за границей: в Париже, Лондоне, Берлине, Вене, Дрездене, Стокгольме, Копенгагене, Гамбурге, притягивающие молодежь на дипломатическую службу в эти центры.

Наконец, войны ХVIII в. были также средством общения с Западом. С ХVIII в. русские войска впервые вступают на территорию западной Европы, не ограничиваясь уже Польшею и остзейским краем. Во время Северной войны русские отряды действовали в северной Германии Балтийского моря, и в тогдашних "Ведомостях" соотечественники могли читать известия о том, что "как офицеры, так и рядовые" в этих отрядах "зело изрядные и добрые и как в ружье, так и в платье уборном, и невозможно оных признать, чтобы оные не самые иноземцы были, и многие из них по-немецки умеют".

В 1748 г. последствием возобновленного русско-австрийского союза была отправка к берегам Рейна вспомогательного русского корпуса в 30 тысяч человек, который зимовал за границею в австрийских провинциях, ни разу не вступив в дело. Наконец, в Семилетнюю войну, когда русские войска захватили Кенигсберг и побывали в Берлине, русское дворянство, наполнившее армию, могло в течение нескольких лет наблюдать западные порядки на досуге между сражениями.

Итак, обязательная наука, дипломатия и война заставили в первой половине ХVIII в. множество русского люда предпринять невольное, но очень поучительное путешествие за границу.

Сохранились памятники, позволяющие с достаточной полнотой восстановить тот психологический процесс, который происходил в этом невольном русском путешественнике ХVIII в. при его соприкосновении с западноевропейским миром. До нас дошло несколько дневников и записок, веденных за границей первыми такими путешественниками, хорошо передающих их непосредственные впечатления от всего виденного на Западе, - впечатления, записываемые из дня в день с необыкновенной простотой и искренностью. Таковы записки П.А. Толстого, впоследствии одного из главных сотрудников реформ, сенатора и президента коммерц-коллегии, князя Куракина - видного дипломата эпохи Петра, Матвеева - будущего президента юстиц-коллегии, Неплюева - будущего оренбургского администратора и др.

На заграничную командировку, объявленную в январе I697 г., многие из отправляемых стольников взглянули как на тяжелое испытание и неожиданное несчастье. Небывалость самого дела и дальность пути не могли не вызвать некоторого страха перед путешествием. Притом приходилось ехать если и не в басурманские страны, то все же таки в страны христианской верой сомнительной чистоты. Отталкивала и цель путешествия: спокойную службу при государевом дворе в высоких придворных званиях приходилось менять на простую матросскую службу под командой иностранных офицеров - и это потомкам знатнейших домов, никогда не знавшим черной служебной работы, привыкшим занимать положение правительственных верхов общества.

Иные из этих стольников обзавелись уже семьями, которые приходилось покинуть. Все это вместе не могло не вызвать того мрачного настроения, с которым они выезжали из Москвы, и той тяжелой тоски, которую они испытывали, расставаясь с нею. Толстой, один из немногих охотников, добровольно отправился за границу, чтобы сделать угодное государю, выехав из Москвы, еще целых три дня простоял на Дорогомиловской слободе, прощаясь с родственниками.

Обильный ряд новых впечатлений, которые приходилось испытывать в пути, заглушал тяжелые чувства, навеянные разлукой.

Европа поражала русского человека, в нее попавшего, прежде всего тою величественной внешностью, которой он не видел дома.

Громадные города с каменными высокими домами, с величавыми соборами возбуждали одно из первых удивлений после русских городов с их совершенно сельскими, крытыми соломой избами и маленькими деревянными церквами, и путешественник непременно отметит в дневнике, как будто в этом было что-то особенно замечательное, что весь город, через который он проезжал, каменный.

Если ему случится побывать в театре, то он на своем точном, но удивительно неприспособленном к передаче новых впечатлений языке запишет в дневнике, что "был в палатах великих, округлых, которые италиане зовут театрум. В тех палатах поделаны чуланы многие (ложи) в пять рядов вверх, и бывает в одном театруме чуланов двести, а в ином триста и больше; а все чуланы поделаны изнутри того театрума предивными работами золоченными". Если же покажут ему отделанный сад, то он расскажет, что видел там "многие травы и цветы изрядные, посаженные разными штуками по препорции и множество плодовитых дерев с обрезанными ветвями, ставленых архитектурально и немалое число подобий человеческих мужеска и женска полу из меди (статуи)".

Искусство остается для такого путешественника еще недоступно своею внутреннею стороною, не вызывая в нем никаких эстетических волнений; но произведения искусства поражают его мастерством техники, и он отметит, что виденные им на картинах люди и "мраморные девки", изображающие "поганских богинь", сделаны как живые (Толстой), или, справившись о значении памятника, стоящего на городской площади, запишет, что на площади "стоит сделан мужик вылитый, медный с книгою на знак тому, который был человек гораздо ученый и часто людей учил, и тому на знак то сделано", как описал князь Куракин виденный им памятник знаменитого Эразма в Роттердаме.

Новые интересы возбуждались в душе русского наблюдателя по мере того, как его житье за границей становилось продолжительнее и его знакомство с Западом более основательным.

Склад западного житейского быта привлекал к себе его внимание своими внешними и внутренними свойствами. Его поражала чистота, порядок, благоустройство европейских городов, вежливость и обходительность в обращении их жителей, - черты, к которым он не привык дома. Он быстро знакомился с "плезирами" европейской жизни.

Для нашего дипломатического персонала было открыто посещение "ассамблей, фестинов и конверсационов" в аристократических домах; посещение комедий и опер, сходбища в кофейные дома и австерии - сделались любимыми занятиями в часы досуга для навигаторов. Но и более серьезные стороны европейской жизни привлекали к себе внимание русского наблюдателя. Его удивление вызывали обширные благотворительные учреждения, в которых он мог наблюдать проявление самых лучших христианских чувств милосердия и любви к ближнему в западном христианине, христиане такой подозрительной чистоты.

На каждом шагу он встречал учреждения просветительного характера: академии, музеи и учебные заведения, дававшие ему понятие об уважении на Западе к науке, значение которой в общественной жизни он если и не сознавал вполне ясно, то уже не мог не чувствовать.

Иные приемы воспитания и положения женщины также вызывали заметки в дневниках.

"Народ женский в Венеции, - пишет Толстой, - зело благообразен и строен, и политичен, высок, тонок и во всем изряден; а к ручному делу не очень охочь, больше заживают в прохладах, всегда любят гулять и быть в забавах".

Невиданная дома простота и свобода общения представительниц французской аристократии поражала и очаровывала Матвеева в Версале и Париже.

"Ни самый женский пол во Франции, - пишет он, - никакого зазору отнюдь не имеет во всех честных обращаться поведениях с мужским полом, как бы самые мужи, со всяким сладким и человеколюбивым приемством и учтивостью".

Наконец, и политический порядок западноевропейских государств, лежавший в основе этого житейского указа, так понравившегося русским людям, вызвал в них немало симпатий. Толстой с большим удовольствием рассказывает о свободе, печать которого видна на всех гражданах венецианской республики, о простоте в общении с дожем, о справедливости, царящей в судопроизводстве. Матвеев попал во Францию в эпоху расцвета абсолютизма при Людовике ХVI. Но он не без скрытого намека на родные политические порядки должен был с сочувствием заметить отсутствие произвола, благодаря чему "король кроме общих податей, хотя и самодержавный государь, никаких насилований не может, особливо же ни с кого взять нечего, разве по самой вине, свидетельствованной против его особы в погрешении смертном, по истине рассужденной от парламента; тогда уже по праву народному, не указом королевским, конфискации или описи пожитки его подлежать будут". Частая и произвольная конфискация имущества была больным местом в русском политическом строе первой половины ХVIII столетия.

Инициалы из древнерусских Апостолов

Таковы были впечатления, которые уносил с собой с Запада при более близком знакомстве русский наблюдатель конца ХVII и начала ХVIII в. Сильно действуя на его душу, они заставляли ее переживать целую гамму настроений. Посылаемый за границу, русский человек времени Петра Великого уезжал туда с печалью о том, что ему приходилось покидать и с тревогою перед тем, что его в неведомой стране ожидало. По переезде рубежа величественность внешней европейской обстановки вызывала в нем удивление. Уже при самом поверхностном знакомстве с европейской жизнью он находил в ней те многие стороны, которые мирили его с Западом, смягчали остроту разлуки с родиной.

По мере того, как он долее жил за границей, простое первоначальное наблюдение сменялось размышлением с его необычной операцией сравнения, различения сходного и несходного. Результаты этого сравнения своей домашней обстановки и порядков с теми, которые пришлось узнать за границей, вели неизбежно к заключениям о превосходстве многих сторон европейской жизни перед своей, русской. Отсюда дальнейшим шагом являлась критика своих порядков, сознание негодности и мысль о замене их новыми, заимствованными с Запада. Так, уезжая из Москвы с тревогой и враждебным чувством к Западу, навигатор или дипломат нередко возвращался с сознанием его превосходства.

Со второй четверти века в поколении детей этих невольных путешественников развивается и все более входит в моду добровольное путешествие на Запад по тем же мотивам, по которым оно предпринимается и до наших дней: завершение образования, удовлетворение любознательности, лечение на заграничных курортах, наконец, удовольствие самого путешествия.

Благоустройство западного города, комфорт европейской жизни, утонченные нравы, зрелища и увеселения, а затем и западные библиотеки и университеты - таковы были приманки, тянувшие русского путешественника на Запад.

Не даром указ 1762 г. о вольности дворянства с такою подробностью говорил о возможности для дворян ездить за границу, обучать там детей и жить там, сколько захотят. Путешествия за границу стали столь любимы и обычны, что за 20 лет до этого указа сухой и узкий моралист, придворный проповедник Савицкий, считал нужным вооружиться против этого явления, которое он считал и вредом для православия.

"Многие ль, - восклицал он в проповеди, произнесенной 4 июля 1742 г., - хотя копейку потратили на обучение православию? Весьма немногие! А многие тысячи брошены на обучение от пелен танцам, верховой езде, разным языкам, да на странствия по чужим землям".

Мода порождает увлечения и доходит до крайности, и молодой человек, дикарь по своим внутренним качествам, слепой поклонник и смешной подражатель западной внешности, вздыхающий и тоскующий по Парижу, где только и можно жить, сделался надолго любимы типом русской сатиры и комедии.

"Madame, ты меня восхищаешь, - говорит в "Бригадире" сын, объясняясь в любви советнице, - мы созданы друг для друга; все несчастье мое состоит в том только, что ты русская!" - "Это, ангел мой, конечно, для меня ужасная погибель", - отвечает советница. "Это такой defaut , которого ничем загладить уже нельзя, - продолжает сын. - Дай мне в себе волю. Я не намерен в России умереть. Я сыщу occasion favorable увезти тебя в Париж. Там остатки дней наших, les restes de nos jours, будем иметь утешение проводить с французами; там увидишь ты, что есть между прочим и такие люди, с которыми я могу иметь societe".

Комедия, конечно, опасный исторический источник: она показывает явление в преувеличенном виде, доводя его очертания до карикатуры; но в основу карикатуры она кладет все-таки действительные очертания. Заграничное путешествие, в которое в начале века нужно было посылать насильно, сделалось к половине века одним из самых любимых удовольствий.

Западная книга, иностранец в России и русский за границей - таковы были проводники западного влияния в первой половине ХVIII в.

Какими чертами отразилось это влияние на русском дворянстве? В этой встрече отечественного с западным на первых порах много было ненужного, карикатурного и смешного.

Но были и ценные приобретения.

Наиболее дорогою была открывшаяся возможность идейного общения с просвещенными странами, хранительницами плодов долговременной умственной работы и возможность заимствовать оттуда того общечеловеческого, которое в этих западных плодах заключалось.

Если поискать, то можно найти некоторый запас западных идей уже в русском обществе первой половины ХVIII в. Стали понемногу проникать в Россию приобретения научной мысли. Всего более широкий доступ в этой области к русскому обществу нашли себе идеи политической философии.

Думный дьяк. 15-16 вв.

Успехи, которых достигла политическая мысль в Европе в ХVII и ХVIII в., совпадали с повышенным интересом к политическим вопросам в русских людях эпохи Петра, которым пришлось быть очевидцами и участниками преобразования всего государственного строя, предпринятого в столь широких размерах.

В законодательстве Петра отразилось преклонение перед разумом, как источником и основанием политики; в политических трактатах Феофана Прокоповича, в дебатах дворянских кружков, обсуждавших в 1730 г. вопросы государственного права, легко заметить понятия, навеянные рационалистической теорией.

Естественное право, естественное состояние, договорное происхождение государства - весь этот багаж западной политической мысли ХVII в. здесь налицо.

Не следует, однако, преувеличивать размеров этого идейного влияния: оно было очень поверхностно. Идеи не находили себе пока в России удобной почвы, подготовленной долгой и упорной воспитательной работой.

А ведь только при таком условии они входят в плоть и кровь, делаются существенной принадлежностью организма, слагаются в цельное мировоззрение, регулируют поведение, подчиняют себе привычки и претворяются в инстинкты. Иначе они остаются непроизводительною и летучею начинкою головы, быстро испаряющеюся.

Вот почему и политические идеи, сверкнувшие в 1730 г., быстро выветривались из голов, будучи не более как случайно занесенным туда элементом. Только очень медленно и туго результаты западной мысли будут прокладывать себе путь в русскую жизнь и изменять ее. Но залог их будущего успеха можно видеть в том иногда еще смутном чувстве уважения к Западу, которое стало у нас обнаруживаться в ХVIII веке.

В его просвещении стали сознавать превосходство, его учреждениям и порядкам стремились подражать. Реформы Петра, произведенные по западному образцу, ценились современниками, как приобщение России к семье западных народов.

"Ваше величество, - писал раз Петру один из дипломатов его времени, князь Г.Ф. Долгоруков, - милосердуя о народе своего государства, изволите непрестанно беспокойно трудиться, чтобы оный из прежних азиатских обычаев вывесть и обучить, как все народы христианские в Европе обходятся".

Ту же мысль высказывал Петру и сенат в приветствии по случаю поднесения ему императорского титула, говоря, что благодаря деятельности Петра, русские "присовокуплены в общество политических народов". Западное устройство и отношения получали значение хорошего примера.

Во время известного раздора верховного тайного совета с дворянством в 1730 г. руководитель совета кн. Д.М. Голицын, пытаясь привлечь расположение дворянства, включил в текст составленный им тогда текст присяги, которая должна была иметь значение конституционной хартии, параграф, где заключалось обещание со стороны императорской власти дворянство содержать в такой же "консидерации", как это бывает в западных странах.

Кругозор русского наблюдателя расширялся. Возникла возможность сравнивать свое с чужим, развилось еще в ХVII в. заметное критическое отношение к родной действительности. Неприглядные стороны этой действительности возбуждали нередко стыд за нее перед новым обществом, в которое вошла теперь Россия.

На одном из тех же дворянских совещания зимой 1730 г., на котором собрались представители высшего чиновного слоя этого сословия, раздались горячие возгласы против произвола, с которым действовала в те годы политическая полиция. Некоторые члены собрания с негодованием заявляли, что существование тайной канцелярии, которая иногда только за одно неосторожно сказанное слово арестует, пытает, казнит и конфискует имущество, лишая всяких средств к жизни ни в чем неповинных младенцев-наследников, - что это существование - позор для России перед западными народами.

Способность критически взглянуть на самих себя и устыдиться за родные грехи и недочеты была, может быть, самым ценным приобретением, вынесенным русским обществом из знакомства его с Западом. Чувство стыда влекло за собой раскаяние, которое в свою очередь вызывало решимость бросить ошибочный путь и идти по новому направлению.

Разумеется, до идей было рано, когда надо было приобретать еще знакомство с самым орудием их распространения - языком. Это знакомство сделало быстрые успехи. Как ни плохи и смешаны были иностранцы-учителя, какой скудный запас понятий они ни приносили, они все-таки оказали русскому обществу услугу, научив его по крайней мере своим языкам.

Западная книга становилась доступна, и иностранец перестал быть для нас "немцем", т.е. человеком, который молчал, потому что его не понимали. Уже при Петре можно насчитать немало случаев знания иностранных языков в высшем обществе, в особенности среди молодого поколения. В библиотеке кн. Д.М.Голицына много книг на иностранных языках. Другой сподвижник Петра, гр. П.А.Толстой, сам работает в качестве переводчика. Бергхольц отмечает в своем дневнике русских, знающих языки, и этих заметок не мало.

Капитан Измайлов, которого посылали в Китай, говорит по-немецки и по-французски, так как долго состоял на службе в Дании. 16 февраля 1722 г. в квартире у герцога Голштинского был поставлен очень знатный гвардейских караул; в его состав входили: поручик кн. Долгорукий, который хорошо говорил по-французски; сержант молодой кн. Трубецкой, человек вообще недурно образованный, говорящий хорошо по-немецки; капрал молодой Апраксин, близкий родственник генерал-адмирала, также хорошо знающий немецкий язык. Кн. Черкасский, молодой камергер при невесте герцога царевне Анне Петровне, по отзыву того же Бергхольца, "кавалер очень приятный и любезный, много путешествовал, хорошо образован, знает основательно языки французский и итальянский".

Конечно, требования Бергхольца на звание образованного человека не бог весть какие высокие, но они именно относятся к манерам и к знанию языков. Гр. Головин, сын покойного генерал-адмирала, родившийся в 1695 г., 11 лет был помещен в московскую навигацкую школу, потом отправлен в Голландию, служил затем на английском корабле, прекрасно владеет французским и английским языками. Дети гр. Головкина получили новое воспитание: сын слушал лекции в Лейпциге и Галле, дочь, вышедшая замуж за П.И. Ягужинского, а затем за М.П. Бестужева-Рюмина, хорошо говорила по-немецки. Знаменитая Н.Б. Шереметьева, оставившая такие трогательные мемуары, воспитывалась под надзором иностранной гувернантки m-lle Штауден. Вся семья Долгоруких владела языками, так как члены этой семьи проходили обыкновенно дипломатическую карьеру или росли при родственниках - послах за границей, а самый видный из них, кн. Василий Лукич, был, по отзыву герцога де-Лириа, полиглотом, прекрасно говорил на многих языках.

В этой семье случилось событие, которое впоследствии будет нередким в нашем высшем обществе. Княгиня Ирина Петровна Долгорукая, урожденная Голицына, живя за границей с мужем-дипломатом, приняла католичество.

Возвратясь католичкой и вывезя с собой некого аббата Жака Жюбе, княгиня попала за перемену религии под следствие, а дети ее князь Александр и Владимир, по испытании, в Синоде оказались также сомнительными в православной вере и были отправлены в Александровскую семинарию для наставления на истинный путь.

Печать Василия III

При Петре и при Анне преобладал немецкий язык. В 1733 г. из 245 русских кадетов в недавно тогда устроенном шляхетском кадетском корпусе русскому языку обучалось I8, французскому - 5I, а немецкому - 237 человек. Но с Елизаветы перевес взяло французское влияние, и французский язык стал языком русского общества. Не следует упускать из виду, что и Германия находилась тогда под французским влиянием, немецкий язык был в загоне у самих немцев, и король-философ Фридрих II писал не иначе как по-французски. Для того времени движение в сторону русского языка знаменовало собою шаг вперед в умственном развитии русского общества. Неразвитой тогда немецкий язык был языком техника и военного инструктора; тонкий и гибкий французский - открывал доступ в область философии и изящной литературы.

Это усвоение иностранный языков имело, правда, и обратную сторону. Во-первых, оно портило родной язык, вводя в него множество варваризмов. Диалоги таких поклонников Запада, как знакомая нам советница из "Бригадира", заявляющая, что "мериты должны быть респектованы" и что она "капабельна взбеситься" или как ее обожатель, признающийся, что и ему "этурден свойственна", кажутся нам карикатурными.

Но прочтите очень интересную "Историю о царе Петре Алексеевиче", принадлежащую перу кн. Куракина, русского дипломата эпохи Петра, где он, описывая детство царя, говорит, что царица Наталья Кирилловна была "править никапабельна", и далее характеризует ее брата Льва Кирилловича, как человека, предавшегося пьянству и если делавшего добро, то "без резону по бизарии своего гумору"; или посмотрите его не менее любопытные записки, где он рассказывает, как в Италии он был сильно "иннаморат" в славную хорошеством некую "читтадину", вследствие чего у него едва не вышло duellio с одним "жентильомоном", и вы увидите, что автор комедии не давал своей карикатуре слишком широкого размаха.

Может быть, не меньшим злом, чем порча родного языка, было то забвение и пренебрежение, которым он стал подвергаться с ХVIII в. в высшем русском обществе, совершенно разучившемся на нем говорить.

"Можно сказать, - читаем в составленной на французском языке автобиографической записке гр. А.Р. Воронцова, который в 12-летнем возрасте знал от доски до доски Вольтера, Корнеля и Буало, - что Россия - единственная страна, где пренебрегают изучением родного языка и всего того, что относится до родины. Так называемые просвещенные люди в Петербурге и в Москве стараются научить своих детей французскому языку, окружают их иностранцами, с большими издержками нанимают им учителей танцев и музыки и не заставляют их учиться родному языку; так что это прекрасное воспитание, притом столь дорогое, ведет к полному незнанию родной страны, равнодушию, может быть даже к пренебрежению к стране, которой обязаны существованием, и к привязанности ко всему тому, что относится к обычаям и странам чужим, в особенности же к Франции".

Но если отсутствие отечествоведения и составляло большой пробел в образовании русских людей ХVIII в., то что касается до родного языка, он неизбежно должен был воспитывать некоторое пренебрежение, так как не поспевал за мыслью и отставал от идей времени.

Человек, воспитанный на Вольтере и Буало, познакомившийся с французской философской мыслью, очень бы затруднился передавать новые идеи на родном языке: он был слишком беден и неуклюж для того богатства и тонкости мысли, каких достигла философия, и потребовалась долгая и упорная работа над русским языком целого ряда писателей, чтобы приспособить его к этой цели.

Вот почему образованные люди ХVIII в. предпочитали писать, говорить и даже думать по-французски: так было удобнее во всех случаях, когда содержанием этих писаний, разговоров и дум были новые понятия и идеи, для которых родной язык был недостаточен. Эта привычка портила и повергала в забвение родной язык, зато она давала доступ к идеям.

Всего более доступно было русскому обществу и всего более широко на него подействовало западное влияние в том, что касалось внешней формы и материальной обстановки. Это было вполне естественно.

Когда дети сближаются с взрослыми, они, прежде всего, стараются походить на последних по внешности; когда некультурные народы соприкасаются с культурными, они прежде всего перенимают материальную культуру и затем уже с гораздо большим трудом подвергаются воздействию духовной.

Внешняя обстановка: жилище с его убранством, одежда, стол, мелочи обихода, внешние житейские отношения и на первом и главном месте удовольствия жизни - вот содержание этого материального элемента западного влияния.

Его проводником был двор, а его объектом тот общественный класс, для которого жизнь двора служит обязательным примером.

Уже в обстановке кремлевского дворца при царе Алексее можно было указать много предметов житейского обихода западного происхождения, соблазнительных в глазах приверженца московского благочестия.

Царь Алексей любил посмотреть иностранную картину, послушать игру немца-органиста, завел у себя даже немецкий театр. Тем не менее шаг, сделанный его сыном, нельзя не признать очень решительным. Резиденция была перенесена далеко от насиженного места, далеко от московских святынь, под сенью которых чувствовали себя спокойно старинные цари. В новой столице были построены небольшие дворцы, украшенные иноземными картинами и статуями, вывезенными по заказу Петра из-за границы и выбранными не без вкуса.

Заведен новый придворный штат с камергерами и камер-юнкерами, и двор Петра, по отзыву иностранных наблюдателей, стал очень похож на двор немецкого государя средней величины. Чинные торжественные выходы московских царей и скучные парадные обеды во дворце, оглашаемые грубою местническою бранью, сменились теперь совсем новым придворным европейским этикетом. Правда, широкая русская натура то и дело выходила из этих узких немецких рамок во время рождественских славлений, когда Петр с многочисленной шумной и пьяной кампанией объезжал дома вельмож и именитого купечества, когда он исполнял обязанности протодьякона на заседаниях всешутейного и всепьянейшего собора и когда, празднуя спуск нового корабля, он объявлял во всеуслышанье, что тот бездельник, кто по такому радостному случаю не напьется допьяна, при чем после шестичасового угощения участники пира сваливались под стол, откуда их выносили замертво.

Но к концу царствования эти широкие размахи слабели, и Петр стал находить удовольствие в увеселениях более скромного характера, к которым и приучал общество. Вследствие тесноты дворцовых помещений придворные собрания летом происходили в императорском летнем саду, очень хорошо устроенном, по отзыву Бергхольца, с правильно разбитыми клумбами и аллеями, с гротом, украшенным статуями, редкими раковинами и кораллами, с фонтаном и органом, приводившемся в действие водою и хорошо игравшим. По пушечному сигналу в пять часов вечера в саду приставала целая флотилия из небольших судов, привозивших по Неве приглашенное общество. Вечер начинался прогулкой, затем бывали танцы, до которых Петр был большой охотник и в которых он брал на себя роль распорядителя, придумывая все новые и новые замысловатые фигуры, какие-нибудь "каприоли" или какой-нибудь Kettentanz,приводивший в замешательство танцоров и вызывавший общую потеху. Угощение на этих придворных вечерах было грубовато, подавали простую водку к великому неудовольствию иностранцев и дам.

Герб Владимира. 17 в.

В следующее царствование в императорском обиходе появилась роскошь, которая поражает иностранцев.

"Императрица Анна щедра до расточительности, - пишет испанский посол де-Лириа, - любит пышность чрезмерно, отчего двор ее великолепием превосходит все прочие европейские". "Она любит порядок и великолепие, - вторит ему фельдмаршал Миних, - и никогда двор не был так хорошо устроен, как при ней".

Зимний дворец, построенный Петром, показался ей уже слишком тесен, и она выстроила новый трехэтажный в 70 комнат разной величины с тронной и театральной залами. В последние годы царствования Петра весь расход на содержание двора составлял около I86 тыс. рублей. При Анне с 1733 г. только на придворный стол тратилось 67 тыс. руб. Императрица была страстной охотницей и любительницей лошадей.

<...>

Отечественные основы

Некоторый небольшой запас идей, иностранная литература и языки, европейские формы жизни и обстановка, пожалуй, даже новые чувства - все эти блестки, появившиеся на русском дворянстве с ХVIII в., золотили только верхи класса.

В окутанные темнотою глубокие провинциальные его слои проникали от этого блеска лишь едва заметно мерцающие лучи. Эта темная масса в первой половине ХVIII в. живет всецело нетронутыми родными преданиями. Впрочем, если присмотреться внимательнее, не трудно заметить непрочность, а нередко и сомнительное качество той позолоты, которая украшала вершины. И здесь, по большей части, эта легко отделяемая мишура очень неполно прикрывала те же роднившие верхи с низами, одинаково им общие невзрачные черты. Различие сказывалось лишь во внешнем виде; основа здесь и там была одна и та же. Эта ее тождественность происходила от одинаковости того хозяйственного фундамента, на котором класс держался. Мы и должны теперь познакомиться с влиянием этой хозяйственной обстановки.

<...>

Только после Петра служебное бремя дворянина постепенно слабеет. Его военная служба становится все менее нужной, так как рядовой контингент постоянной регулярной армии пополняется посредством рекрутских наборов из податных сословий, и дворянство нужно в ней только для занятия офицерских мест.

В то же время введение подушной подати создало для дворянина новую обязанность, которая на первый план выдвинула его земледельческое значение. Он стал ответственным перед правительством сборщиком подушной подати со своих крестьян. Эта новая финансовая обязанность, перевешивая военную, требовала присутствия дворянина в деревне, и после Петра мы видим целый ряд мер к облегчению и сокращению срока дворянской службы, которые содействовали приливу дворянства в родные углы.

При Екатерине I значительное число офицеров и солдат из дворян получили продолжительные отпуска для наблюдения за домашней экономией. При Анне по закону 1736 г. один сын из дворянской семьи получал свободу от военной службы для занятий сельским хозяйством. Тогда же служба ограничена была сроком в 25 лет, который при укоренившемся среди дворян обычае записывать детей на службу еще в младенческие годы для многих наступал очень рано.

Начался отлив дворян в провинцию. Но настоящим оживлением провинция обязана более поздним мерам: закону о дворянской вольности 1762 г., который наполнил провинцию дворянством, и законам 1775 и 1785 гг., которые организовали это провинциальное дворянство в дворянские общества и привлекли эти общества к участию в местной администрации.

Эта пустота провинции в первой половине века, невозможность видеться с людьми своего круга, жить общественными интересами не прошла бесследно для помещичьей психологии.

Они убивали в характерах общительность и действовали в противоположность службе, развивавшей в дворянском кругу товарищеские чувства и отношения. Одинокие и редкие обитатели усадеб, свободные от службы, дичали, и наряду с чертами радушия и гостеприимства, свойственными вообще славянской натуре и широко распространенными в русском дворянстве ХVIII в.

Складывался также особый тип угрюмого и нелюдимого помещика, замкнувшегося в своей усадьбе, никуда не выезжавшего и никого к себе не принимавшего, погруженного исключительно в мелкие интересы и дрязги своего крепостного люда и заботы о борзых и гончих сворах

<...>

Построенная на крепостном праве, проникавшем весь ее внутренний склад и отражавшимся и на внешних отношениях, вотчина служила обстановкой, в которой получал дворянин свое первоначальное воспитание.

Плохая это была педагогическая обстановка и крепостное право сыграло печальную роль не для одной только крестьянской психологии.

Крепостное отношение между субъектом права -помещиком - и его объектом - крепостным человеком - юридически было очень изменчиво: чуть ли не каждое пятилетие появлялись все новые и новые законы, меняющие сущность этого отношения, которое поэтому так трудно уловимо для юридического определения. Но нравственное влияние крепостного права было явлением очень постоянным и очень определенным. Своею юридической тяжестью это право падало на объект, но нравственно оно одинаково портило обоих, - и объект и субъект.

Оно положило на долго бывшего безвольным орудием в чужих руках крестьянина печать, не совсем стершуюся с него, может быть, и до сей поры. Оно принизило его личность и заставило бросать вокруг недоверчивый и боязливый взгляд исподлобья. Оно убивало его энергию в труде и, может быть в значительной мере оно же вносило унылые ноты в песню, сопровождавшую часы его досуга.

Но столь же пагубно крепостное право подействовало и на помещика.

Во-первых, оно портило его характер тем, что не ставило его воле никаких сдержек.

Воля, которая была законом для стольких других, привыкла забывать границы, становясь необузданным произволом.

Она практиковалась над бесправными крепостными и потом проявлялась над бессильными свободными. <...>

Во-вторых, крепостное право было губительно для дворянина тем, что, давая ему в обильном количестве даровой труд, оно отучало его волю от энергии и постоянства.

Оно доставляло ему вредный досуг для праздного ума, который нечем было занять и который искал занятия во всем, в чем угодно, только не в том, чем ему следовало быть занятым.

На службе дворянин становился все менее нужен, а сельское хозяйство, построенное на крепостных началах, его интересовало только результатом, т.е. количеством дохода, а не процессом, т.е. средствами его добывания, потому что несвободный труд делал этот процесс до утомительности однообразным, неподатливым ни на какие перемены и усовершенствования.

Положение, в какое попадал дворянин, освобождаясь от службы и не принимая активного участия в сельском хозяйстве, понижало его энергию и отучало его от всякой серьезной работы. Вот почему помещичий класс вышел еще менее работоспособным, чем крепостное крестьянство.

Правда, незанятый обязательной работой свободный дворянский ум сверкал иногда удивительно яркими искрами, но отсутствие выдержки и постоянства в труде мешало этим редким искрам собраться в пламя, дающее постоянный, ровный, полезный и производительный свет.

Дворянин никогда ни в чем не был цеховым работником, выступая иногда блестящим дилетантом. Эта психология получила роковое значение для сословия, когда изменившиеся обстоятельства потребуют от каждого упорного и тяжелого труда среди обостренной экономической борьбы. Оно в этой борьбе выступит наименее приспособленным.

<...>

Так оплачивало дворянство крепостное право за те выгоды, которые этим правом давались. Оно портило характеры лиц и было причиной унизительного положения класса. Оно представляло из себя старую домашнюю основу, с которой новым западным идеям пришлось вступить в продолжительную и упорную борьбу. Эта борьба началась уже во второй половине ХVIII в.

Лит.

Богословский М. Быт и нравы русского дворянства в первой половине ХVIII века. - М., I906

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 18/12/2009, изменен: 18/12/2009. 53k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 8 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович Причины, Приведшие Дворянство К Краху

Каменев Анатолий Иванович
Причины, Приведшие Дворянство К Краху