ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Прокурстово Ложе" Русской Элиты

ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА

Анатолий Каменев

"ПРОКУРСТОВО ЛОЖЕ" РУССКОЙ ЭЛИТЫ

(избранное из исторической "Священной книги русского офицера")

0x01 graphic

НА СВЕТ ПОЯВИЛСЯ ВОИН - "СУПОСТАТОВ ПОКОРИТЕЛЬ"

Производя и питая детей, отец исполняет этим только третью часть своей задачи. Он должен роду человеческому дать людей, обществу -- общественных людей, государству -- граждан. Всякий человек, который может платить этот тройной долг и не делает этого, виновен и, может быть, более виновен, если платит его наполовину. Кто не может выполнить обязанности отца, тот не имеет права быть им. Ни бедность, ни работа, ни уважение людей не избавляют его от обязанности кормить своих детей и воспитывать их самому. (Ж-Ж. Руссо)

В январе 1826 года в метрической книге церкви Преображения села Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии появилась запись: "За 1826 год под N 2, села Спасского, у г. Коллежского советника и Кавалера Евграфа Васильева Салтыкова жена Ольга Михайлова родила сына Михаила января 15, которого молитвовал и крестил того же месяца 17 числа священник Иван Яковлев со причетники; восприемником ему был московский мещанин Дмитрий Михайлов". По совершении крещения восприемник (крестный отец) Дмитрий Михайлов Курбатов "пророчествовал", что появившийся на свет младенец Михаил будет "воин", "супостатов покоритель".

Отцу его (Евграфу Васильевичу Салтыкову) в этом году исполнилось пятьдесят лет Отец Михаила, Евграф Васильевич Салтыков (никогда всерьез не занимался своим в общем-то немудрящим хозяйством (всего около трехсот душ крестьян), его села и деревни были разбросаны не только в Тверской, но и в Ярославской, Вологодской, Костромской и даже Тамбовской губерниях). Девятнадцатый век застает Евграфа Васильевича в Петербурге (это же были последние годы царствования императора Павла -- великого магистр Мальтийского рыцарского ордена иоаннитов). Здесь-то мелкопоместный пошехонский дворянин Евграф Васильевич Салтыков каким-то странным образом приобщается к деятельности мальтийских рыцарей и даже становится кавалером ордена святого Иоанна Иерусалимского. Знание иностранных языков оказывается полезным, и более десяти лет служит Евграф Васильевич -- сначала в Петербурге, а затем в Москве -- в коллегии иностранных дел в качестве переводчика. Успехов значительных по службе он не имел, хотя и вышел в отставку в 1816 году с довольно солидным чином коллежского советника (чин VI класса по петровской табели о рангах, соответствовавший военному чину полковника).

Женившись и удалившись в Спас-Угол, Евграф Васильевич замкнулся в своем кабинете. Отдав хозяйство, да в значительной степени и воспитание детей, в руки жены, он всецело предался неуклонному соблюдению всех деталей и подробностей православного церковного обряда (вся бытовая и хозяйственная суета, все то, что лежало за пределами этих интересов, для него -- сплошное невежество). В кабинете Евграфа Васильевича в Спас-Углу имеется библиотека, и он перечитывает полумистические и религиозные сочинения, популярные в годы его петербургской молодости: Брюсов календарь (со всякого рода предсказаниями и пророчествами), "Часы благотворения, или Беседы христианского семейства", "Ключ к таинствам природы" Карла Эккартсгаузена и другие подобные. "Сверх того, он слывет набожным человеком, заправляет всеми церковными службами, знает, когда нужно класть земные поклоны и умиляться сердцем, и усердно подтягивает дьячку за обедней".

Обрядность, формализм и машинальность царствовали здесь. Религия обрастала дремучим бытом. Церковь была лишь частью, элементом этого -- крепостного -- быта; "церковь, как и все остальное, была крепостная, и поп при ней -- крепостной". Мальчику Салтыкову запомнилось, как отец вмешивался в ход церковной службы, поправляя попа, путавшегося при чтении Евангелия.

Мать Михаила, Ольга Михайловна (было двадцать пять лет), вскоре превратилась в русскую "боярыню Морозову": эта умная, вовсе не "злонравная" от природы, обладавшая сильной волей и "громадной памятью". "В сильной степени одаренная творчеством" женщина наверняка почуяла в сыне Михаиле какую-то особенность, незаурядность, тоже необыкновенную "одаренность творчеством"... Михаил, когда стал старше и нечто понял, видимо, старался избегать встреч с матерью, ведь, как скажет он через полвека, встречи эти, "особенно в нравственном смысле, даже на самых равнодушных людей действовали раздражительно".

С самых ранних детских лет с любопытством слушал Миша Салтыков каждодневные беседы маменьки со старостой, ее распоряжения по барщинным работам, которые всегда делались "надвое" -- на случай хорошей и на случай плохой погоды. Ему полюбились оживленное мельтешение и заботливая сутолока хозяйственного двора, с интересом всматривался он в разнообразные хозяйственные работы, слушал разговоры дворовых и мужиков, каждого из них знал в лицо, любил с ними говорить, расспрашивать.

Дело того времени было в общем весьма заурядное, "пошехонское" - плодились и множились неисчислимые массы дворян, мужиков, купцов, населяя эту землю, возделывая ее до кровавого пота, торгуя лесом, хлебом, овсом и льном, живыми и мертвыми душами...

Для Миши Салтыкова его детское непосредственно-бессознательное, счастливое бытие кончилось с одним из таких наказаний. И здесь уже вступила в свои права память, пробудившееся -- пусть еще неясное -- сознание, которое скоро уже получит способность оценивать, судить и не забывать.

Память Салтыкова вспоминал и другое: о разделении детей на две категории -- любимчиков и постылых: "Это деление не остановилось на детстве, но перешло впоследствии через всю жизнь". В том же мемуарном наброске Салтыков отметил свое несколько особое положение в семействе: "Я лично рос отдельно от большинства братьев и сестер, мать была не особенно ко мне строга..." Такое положение Михаила среди салтыковских детей создало ему некоторую самостоятельность, сыграло свою положительную роль. При всеобщей приниженности, угнетенности и забитости, которой, разумеется, и он полностью избежать не мог, он все же был забит и унижен менее других. Своеобразное одиночество, уединение среди гама и плача классной комнаты оставляло больше времени и возможностей для размышлений, сравнений и оценок. Уединение оказывалось пусть и относительной, но все же свободой.

В господском доме скучивались и ютились но своим углам, спали на полу на войлоках дворовые люди (те же крепостные, только лишенные собственного земельного надела и исправлявшие всяческую работу при дворе помещика); некоторые из дворовых имели семьи, в большинстве же это были сенные (от слова "сени") девушки, "девки" в крепостническом словоупотреблении: им Ольгой Михайловной Салтыковой выходить замуж строго-настрого запрещалось. Лакеи, горничные, кормилицы, няньки, мамки, кучера из крепостных -- вообще люди ("человек" в тогдашнем помещичьем лексиконе означал "слуга") сопровождали помещика от колыбели до гроба, в каком-то смысле даже и воспитывали дворянских, детей. "Я, -- писал Салтыков, -- вырос на лоне крепостного права, вскормлен молоком крепостной кормилицы, воспитан крепостными мамками и, наконец, обучен грамоте крепостным грамотеем" ("Мелочи жизни"). Нянек и мамок было много, они постоянно менялись, но между ними не было ни одной сказочницы -- Арины Родионовны (Пушкина).

"Одним из самых существенных недостатков моего воспитания, -- говорится в мемуарном наброске для "Пошехонских рассказов", -- было совершенное отсутствие элементов, которые могли бы давать пищу воображению. Ни общения с природой, ни религиозной возбужденности, ни увлечения сказочным миром -- ничего подобного в нашей семье не допускалось", не допускалось ничего поэтического. Потом, когда пришла пора учения, нянек и мамок сменили приглашаемые из Москвы гувернантки, учившие преимущественно иностранным языкам и музыке (все то же "неженное" дворянское воспитание). Запоминались они больше всего разнообразными и изощренными приемами битья, а отнюдь не желанием пробудить в детях фантазию, внести в детский мир поэзию природы, сказки или родной литературы (позднее Салтыков скажет, что в детстве он русской литературы не знал: в доме не было даже басен Крылова).

Воображение тем не менее требовало пищи, искало ее и в конце концов находило; детскую фантазию невозможно было забить окончательно и бесповоротно. Содержание этой фантазии, к несчастью, оказывалось чаще всего жалким и скудным, как скуден был духовный мир салтыковской усадьбы: высшее счастье жизни полагалось в еде, грезилось и мечталось отнюдь не о сказочном Лукоморье или прекрасной спящей царевне и доблестных семи богатырях, а о вещах гораздо более прозаических и реальных -- богатстве и генеральстве. Правда, в нечистую силу верили, чертей, домовых и прочих "пустяков" боялись.

Самым страшным были равнодушие и, зачастую, цинизм детей. Всесокрушающий порядок вещей тяготел и над ним почти безраздельно. Что могло пробудить его от этого, если можно так сказать, сна безнравственности и холодного равнодушия, вызвать если не протест и неприятие (до этого было еще далеко), то хотя бы что-то похожее на внутреннее беспокойство, нравственную озабоченность неблагополучием, царствующим в этом мире насилия, стяжания, лицемерия и цинизма, породить в его сердце, сознании, совести нечто свое. "Свое" накапливалось и вызревало исподволь, в череде сменявших друг друга впечатлений, образов, мелькавших, но все-таки откладывавшихся в "огромной памяти".

В конце августа -- сентябрь 1831 года пятилетний "Михайла" Салтыков вместе с матерью и старшим братом Дмитрием провел в московском доме деда по матери Михаила Петровича Забелина (дедушка, Михаил Петрович, богатый московский купец, был знаменит тем, что во время Отечественной войны 1812 года пожертвовал крупную сумму на московское ополчение; за этот патриотический порыв он был пожалован чином коллежского асессора и тем самым причислен к потомственному дворянству).

Поездка в Москву отложилась в памяти Салтыкова: воображение, никнувшее в скудной, лишенной воздуха и поэзии среде Спас-Угла, воспряло и разыгралось под влиянием впечатлений новых, необычных. Непосредственного, одухотворяющего общения с природой, по причине "неженного" дворянского воспитания, в салтыковском доме не допускалось. Не в обычае было смотреть на природу иначе как с точки зрения ее полезности, пригодности для хозяйственных нужд. И тут, путь до Москвы, выезд за пределы усадьбы: "...когда мы проехали несколько верст, мне показалось, что я вырвался из заключения на простор. Ядреный воздух, напоенный запахом хвойных деревьев, охватывал со всех сторон: дышалось легко и свободно..."

Следующая, главная остановка, на вечер и ночь, предполагалась в Сергиевском посаде, при знаменитом монастыре Троице-Сергиева лавра, основанном еще в XIV веке сподвижником Димитрия Донского Сергием Радонежским. Религиозная восторженность была чужда салтыковскому семейному воспитанию, деловая же, неизменно поглощенная хозяйственными трудами и заботами Ольга Михайловна, по-видимому, разделяла народный взгляд на монахов как на дармоедов. "Набожность" же Евграфа Васильевича как и в Спасском, так и во время наездов в Москву сводилась к неукоснительному, но формальному, механическому соблюдению церковной обрядности, вряд ли хоть сколько-нибудь затрагивавшему его уже давно омертвевшую душу.

Здесь же, в монастыре, в "обители" -- масса богомольцев, нищих, калек, монахов; разные монастырские постройки -- академия, большой Успенский собор и маленькие церкви и церквушки. Но даже не это многолюдство и суета затронули душу мальчика, хотя все это было пестро и необычно. Щеголеватые и самодовольные монахи ему явно не понравились...

Тогдашний церковно-религиозный обиход требовал чтения Библии, и дети знакомились с ее историями и притчами во время церковных служб и по устным пересказам, сами еще читать не умея. В сущности говоря, это была единственная духовная пища окружавших их крестьян, единственный исход из мира насилия и скорби в некий иной мир, такой исход, который вселял надежду на будущее избавление. Народная поэзия -- сказки, песни -- обитала где-то в деревне, в крестьянской избе, но до салтыковского дома вряд ли доходила, помещиками не поощрялась...

Так творческая память Салтыкова сохранила на всю жизнь тот самый момент, когда он рождался как художник и человек. Мысль о рождении художника, о рождении человека -- потрясла восприимчивую природу мальчика, обращенное к той будничной действительности, в которой он существовал с младенческих лет; "подготовила" совесть к вполне определенным оценкам, и, впоследствии, поступкам.

Чтение Евангелия, пишет Салтыков в "Пошехонской старине": "посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существования нечто устойчивое, свое, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня. При содействии этих новых элементов я приобрел более или менее твердое основание для оценки как собственных действий, так и явлений и поступков, совершавшихся в окружавшей меня среде. Словом сказать, я уже вышел из состояния прозябания и начал сознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного права на участие в жизни. То "свое", которое внезапно заговорило во мне, напоминало мне, что и другие обладают таким же, равносильным "своим". И возбужденная мысль невольно переносилась к конкретной действительности, в девичью, в застольную, где задыхались десятки поруганных и замученных человеческих существ".

Поезда до Москвы - это крепостная мистерия (тайна) одной из "сестриц" Евграфа Васильевича Салтыкова -- Елизаветы Васильевны Абрамовой, прозванной в семье за ее "зломстительный характер" варваркой. Многие крепостнические "мистерии" разыгрывались в имении этой помещицы-варварки, пользовавшейся своим всевластием над крепостными с каким-то жестоким сладострастием. С личностью Елизаветы Васильевны в "Пошехонской старине", где она названа Анфисой Порфирьевной, Салтыков... Когда на крыльце дома появилась встречавшая нежданных гостей тетенька, оказалось, что даже внешностью своей она чем-то походила на сложившийся в детской фантазии образ -- костлявая, в выцветшем затрапезном балахоне, с развевающимися по ветру волосами, в которых возбужденному воображению мальчика чудились шевелящиеся змеи... Матушка осталась в доме беседовать с "сестрицей"-золовкой, а любивший всякую хозяйственную деятельность и привыкший наблюдать ее в Спасском Миша отправился к конюшне и другим усадебным службам. Но повсюду царствовало полное безмолвие; все как будто вымерло: видно, и мужики, и дворовые были в поле на барщинных работах. Только салтыковский кучер Алемпий и какой-то старик, верно, дворовый, мирно беседовали возле конюшни. Тишина лишь временами нарушалась доносившимися откуда-то тихими болезненными стонами.

Что же увидел мальчик, подойдя к службам? "У конюшни, на куче навоза, привязанная локтями к столбу, стояла девочка лет двенадцати и рвалась во все стороны. Был уже час второй дня, солнце так и обливало несчастную своими лучами. Рои мух поднимались из навозной жижи, вились над ее головой и облепляли ее воспаленное, улитое слезами и слюною лицо. По местам образовались уже небольшие раны, из которых сочилась сукровица. Девочка терзалась, а тут же, в двух шагах от нее, преспокойно гуторили два старика, будто ничего необыкновенного в их глазах не происходило. ...

Я сам стоял в нерешимости перед смутным ожиданием ответственности за непрошенное вмешательство, -- до такой степени крепостная дисциплина смиряла даже в детях человеческие порывы.

-- Не тронь... тетенька забранит... хуже будет! -- остановила меня девочка, -- вот лицо фартуком оботри... Барин!.. миленький!

И в то же время сзади меня раздался старческий голос:

-- Не суйся не в свое дело, пащенок! И тебя к столбу тетенька привяжет!

Это говорил Алемпиев собеседник. При этих словах во мне совершилось нечто постыдное. Я мгновенно забыл о девочке и с поднятыми кулаками, с словами: "Молчать, подлый халуй!" -- бросился к старику. Я не помню, чтобы со мной случался когда-либо такой припадок гнева и чтобы он выражался в таких формах, но очевидно, что крепостная практика уже свила во мне прочное гнездо и ожидала только случая, чтобы всплыть наружу".

Как непробиваемо равнодушны при виде страданий истязаемой девочки были кучер Алемпий и беседовавший с ним неизвестный старик (в "Пошехонской старине" -- это будто бы умерший, ставший крепостным муж хозяйки)! Как спокойно и столь же равнодушно выслушивали захлебывающийся слезами рассказ мальчика об увиденном им на дворе маменька и тетенька! Для них все это было обычной крепостной практикой -- и ничем более...

"Верстах в трех <от Москвы> полосатые верстовые столбы сменились высеченными из дикого камня пирамидами, и навстречу понесся тот специфический запах, которым в старое время отличались ближайшие окрестности Москвы.

-- Москвой запахло! -- молвил Алемпий на козлах.

-- Да, Москвой... -- повторила матушка, проворно зажимая нос...

Встреча с Москвой в 1836 году не была первой, но она была особенной; десятилетний Михаил Салтыков поступал в Дворянский институт, где ранее учились его старшие братья -- Дмитрий и Николай. Этот решительный поворот в судьбе мальчика уже давно был задуман и предопределен родителями, в особенности предприимчивой и дальновидной Ольгой Михайловной. Сыновьям, в особенности даровитому Михаилу, предстояло оправдать честолюбивые надежды матушки на блестящую карьеру, как позднее скажет сатирик, -- "государственного младенца". Именно таких "государственных младенцев", "питомцев славы", которым предстояло держать в своих руках судьбы России, призвано было воспитывать и то закрытое сословное учебное заведение, в котором провел два года юный Салтыков... Ист.: фрагменты из книги " Тюнькин К. И. Салтыков-Щедрин. -- М. : Мол. гвардия, 1989".

Выводы-тезисы воинствующей истории (судьба и дар пророчества):

Судьба человека не всегда предопределена родителями, ибо многое в последующей жизни зависит от многих факторов: она нанесет и тяжелые удары и неожиданные победы. ЕЕ (судьбу) надо искали не в общих явлениях жизни, не в общих ошибках, а в людях и в индивидууме, т.е. в самой Личности. Дальновидная мать Щедрина предопределила будущую карьеру Михаила, но не могла увидеть в нем государева человека: именно таким "государственным младенцем" ("питомцев славы") всегда предстояло право держать в своих руках судьбы России.

Поучителен для нас исторический пример Кассандры, прекрасную дочи троянского царя Приама. Сам бог солнца Аполлон пленился ею и дал ей дар пророчества. Но Кассандра отвергла его любовь. В наказание за это Аполлон сделал так, что пророчествам девы никто не верил. Горестной стала судьба ясновидящей. Она предсказала, что Троя погибнет из-за деревянного коня, которого подарят городу данайцы (см. "Дары данайцев"). Ей не поверили, и царство Приама рухнуло. Она предсказала своему повелителю Агамемнону, что он будет убит собственной женой; ей не поверили, а так оно и случилось.Разумеется, все это сказки, но сила народных сказок велика. И вот уже почти три тысячи лет, как во всем мире, но уже не без иронии зовут "Кассандрами" всех, кто берет на себя роль "прорицателя" будущего, предсказателя зловещих событий, которые кажутся маловероятными.

0x01 graphic

Старик. Боярин. 1876. Художник Павел Петрович Чистяков (1832-1919)

Историческая параллель (отец и сын):

Вольнодумство воспитало в вольтерьянцах холодный рационализм, сухую мысль, вместе с тем отчужденную от окружающей жизни; холодные идеи в голове остались бесплодными, не обнаруживались в стремлениях, даже в нравах вольнодумцев. Совсем иной чертой отличалось поколение, из которого вышли люди 14 декабря. В них мы замечаем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью и вместе с тем обилие доброжелательных стремлений, даже с пожертвованием личных интересов. Отцы были вольнодумцами, дети были свободомыслящие дельцы. Откуда произошла эта разница? Вопрос этот имеет некоторый интерес в истории нашей общественной физиологии. Они сделали поход 1812-1815 гг.; многие из них вернулись ранеными. Они прошли Европу от Москвы и почти до западной ее окраины, участвовали в шумных событиях, которые решали судьбу западноевропейских народов, чувствовали себя освободителями европейских национальностей от чужеземного ига; все это приподнимало их, возбуждало мысль; при этом заграничный поход дал им обильный материал для наблюдений. С возбужденной мыслью, с сознанием только что испытанных сил они увидели за границей иные порядки; никогда такая масса молодого поколения не имела возможности непосредственно наблюдать иноземные политические порядки; но все, что они увидели и наблюдали, имело для них значение не само по себе, как для их отцов, а только по отношению к России. Военные события, тяжести похода, заграничные наблюдения, интерес к родной действительности - все это должно было чрезвычайно возбуждать мысль; эстетические наблюдения отцов должны были превратиться в более определенное и практическое стремление быть полезными. Один из немногих невоенных участников движения 14 декабря - Кюхельбекер на допросе верховной следственной комиссии откровенно признавался, что главной причиной, заставившей его принять участие в тайном обществе, была скорбь его об обнаружившейся в народе порче нравов как следствии угнетения. "Взирая, - говорит он, - на блистательные качества, которыми бог одарил русский народ, единственный на свете по славе и могуществу, по сильному и мощному языку, которому нет подобного в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел душой, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро падет, не принесши никакого плода в мире". ...Молодые люди, офицеры во время похода, на бивуаках привыкли заводить речь о положении отечества, за которое они льют свою кровь; это было обычным содержанием офицерских бесед вокруг походного костра. Воротившись домой, они продолжали составлять кружки, похожие на мелкие клубы. Основанием этих кружков обыкновенно был общий стол; собираясь за общим столом, они обыкновенно читали по окончании обеда. Иностранный журнал, иностранная газета были потребностями для образованного гвардейского офицера, привыкшего зорко следить за тем, что делалось за границей. Чтение прерывалось обыкновенно рассуждениями о том, что делать, как служить. Никогда в истории нашей армии не встречались и неизвестно, встретятся ли когда-нибудь такие явления, какие тогда были обычны в армиях и гвардейских казармах. Собравшись вместе, обыкновенно заговаривали о язвах России, о закоснелости народа, о тягостном положении русского солдата, о равнодушии общества и т. д. Разговорившись, офицеры вдруг решат не употреблять с солдатами телесного наказания, даже бранного слова, и без указа начальства в полку вдруг исчезнут телесные наказания. Так было в гвардейских полках Преображенском и Семеновском. По окончании похода солдаты здесь не подвергались побоям; офицер остался бы на службе не более часа, если бы позволил себе кулак или даже грубое слово по отношению к солдату. Поставив себе ту же цель - "содействовать благим начинаниям правительства", оно вместе с тем решило добиваться конституционного порядка, как удобнейшей для этой цели формы правления. Ист.: Ключевский.

0x01 graphic

Воспитание Юпитера (Младенца-Зевса, спрятанного от кровожадного отца, кормит коза Амалфея. Ребенок растёт на склонах горы Иды (о. Крит), нимфы кормят его диким мёдом и козьим молоком. Он изображается в пасторальной атмосфере, лежащим в колыбели и окружённым нимфами-воспитательницами).

Дворянское воспитание: сила его _ в неуклонном соблюдении традиций

Хорошая мать стоит сотни учителей (Джордж Герберт)

Сильной стороной дворянства было то, что дворянин постоянно жил в общении с простым народом. Перед ним не вставали проблемы общения с людьми, которые имели интеллигенты, предпринимавшие "походы в народ". Подавляющее большинство дворянских семей жило в своих поместьях или же в течение года неоднократно посещало их. Они разбирались в крестьянской жизни, знали проблемы деревни, вместе справляли обряды, были одной веры с крестьянами. Они же являлись их воинскими начальниками и потому пользовались среди солдат авторитетом знающего и справедливого человека. Уважение к крестьянам и крестьянскому труду воспитывалось в дворянских детях с малого возраста.

Особые отношения складывались внутри дворянского сословья. Характерный пример традиционного дворянского отношения к родне приводит В.А. Сологуб, вспоминая об Екатерине Александровне Архаровой.

Бывало, к ней являлся с просьбой какой-нибудь помещик из захолустья, которого она видела впервые в жизни. Гостя встречали словами:

_ Чем, батюшка, могу служить ? Мы с тобой не чужие...

Часто такой визитер обращался к Архаровой с просьбой пристроить детей в какое-нибудь учебное заведение и присмотреть за ними, на что она охотно соглашалась. И на другой день помещик приезжал с детками, которых они рассовывали по разным воспитательным заведениям и помещик уезжал восвояси, твердо уверенный в том, что его дети находятся в надежных руках. И это было действительно так: Архарова регулярно посещала детей, справлялась об их успехах, помогала всячески...

Заслуживает особого внимания взаимоотношения в дворянской семье между родителями и детьми. Здесь в любви к ним не пересаливали. Дети держались в духе подобострастия и чувствовали, что они созданы для родителей, а не родители для них.

Послушание родителям, почитание старших выступали в качестве одного из основополагающих элементов дворянского воспитания. Открытое, демонстративное неподчинение воле родителей в дворянском обществе воспринималось как скандал.

За сколько-нибудь серьезные проступки строго наказывали. Лестница обычных наказаний: оставление без сладкого, без прогулки, ставление в угол и на колени, устранение от игры и т.п.

В то же время, свидетельства мемуарной литературы позволяют сделать вывод о том, что дворянская семья была обителью счастья, с ней связаны самые лучшие воспоминанья.

Чтобы уверенно играть свою роль _ держаться свободно, уверенно и непринужденно _ светскому человеку нужно было уметь хорошо владеть своим телом. В этом отношении особое значение имели уроки танцев. Танцам обучали всех дворянских детей без исключения, это был обязательный элемент воспитания. Молодому человеку, не умеющему танцевать, было бы нечего делать на бале; а бал в жизни дворянина _ это не вечер танцев, а своеобразное общественное действо, форма социальной организации дворянского сословия. Танцы же являлись организующим моментом бального ритуала, оппределяя и стиль общения, и манеру разговора.

Отказ от участия в танцах имел значение общественного и даже политического поступка, определенного вызова общества. Сложные танцы того времени требовали хорошей хореографической подготовки, и поэтому обучение танцам начиналось рано, а учителя были очень требовательны. Первый бал _ это первый официальный раут, в котором молодой человек впервые участвовал на правах взрослого. На уроках танцев дети учились не только танцевать. Учителя считали, что вместе с выправкой тела выправляется и душа.

Дворянское воспитание _ это не просто педагогическая система, не особая методика и не свод правил. Это _ образ жизни, стиль поведения, усваиваемый отчасти сознательно, отчасти бессознательно: путем привычки и подражания. Сила этого воспитания _ в неуклонном соблюдении традиций...

Ист.: Муравьева О.С. Как воспитывали русского дворянина -. - М., 1995

0x01 graphic

Фрагменты из книги "Записки Вечного Узника": Тамбов: "на карте генеральной кружком он был означен не всегда"

Первоначальное название города писалось Тонбов и было связано с предполагаемым местом основания крепости на реке Липовица "напротив крайней мордовской деревни Тонбов" и реки Тонбов. Хотя город заложили в другом месте, он сохранил первоначальное наименование. Корень слова, скорее всего, мокшанского происхождения ("тонбо" -- омут).

А.П. Чехов описывает где-то человека, который, всю жизнь живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, "играя роль" в "обществе", был занят "делами", погружен в мелкие интриги заботы - и вдруг, неожиданно ночью, просыпается с тяжелым сердцебиением и в холодном поту.

До революции мой родной город, Тамбов, популярностью среди прочих не пользовался и, как говорились в одном из изданий, "на карте генеральной кружком он был означен не всегда".

Провинциальная жизнь здесь текла неспешно, а сам статус города накладывал отпечаток на судьбы многих тамбовчан: провинциальные интересы, близкие и понятные жизненные цели и не слишком богатые перспективы...

И только дети "успешных" родителей могли вырваться из рамок возможностей небольшого города и претендовать на что-то особенное.

Успех же родительский, как правило, определялся социальным и должностным статусом, во главе которого значились партийные, советские, торговые работники и командно-начальствующий состав правоохранительных органов и крупных местных предприятий.

Местная "элита" была тесно связана между собою разного рода связями, в основном хозяйственно-бытового плана и ценила способности и возможности партнеров, то ли покровительственные, то ли "пробивные", то ли иные...

Представители этой группы, помогая друг другу, расчищали для своих сыновей и дочерей путь к престижным должностям и профессиям. Это были хорошо обеспечиваемые горожане, которые скромные заработки свои пополняли за счет бесплатных услуг, подношений, льгот и т.п.

К слову сказать, мало кто из тамбовской элиты кичился своими доходами и выпячивал для всеобщего обозрения свой достаток. С одной стороны, это объяснялось желанием скрыть побочные источники доходов, с другой - "элита" все же предпочитала не раздражать горожан. Кроме того, не менее важным было то, что потребности и запросы этой части людей были все же скромны. Если уж кто-то из них отличался от других, то не более чем качеством и количеством одежды, мебели, комфортностью жилища, да питанием.

Другими словами, вопиющего и кричащего различия между тамбовчанами не наблюдалось...

Но, на самом деле, различие было в другом - характере имеющихся возможностей у тех и у других.

"Элита" могла себе позволить учить детей в престижных московских вузах - МГУ, МВТУ или МИФИ. Более скромные родители протаптывали дорожку для своих детей в Тамбовский пединститут. Особенно престижно было определить детишек учиться на факультет иностранных языков. Причем тогда хорошо знали, что "иняз" гарантирует всего лишь работу учителя иностранного языка в школе и не открывает перспективу деятельности в качестве переводчика, разъезжающего по разным странам.

Время было скромное и запросы соответствовали этому времени.

Средне- и малообеспеченные граждане над перспективами головы не ломали. Выбор места дальнейшей учебы или работы определялся культурно-учебными и производственными возможностями города.

В Тамбове было достаточно много разных предприятий, несколько техникумов и целых три военных училища. Как правило, дети указанных категорий граждан либо шли на производство, либо пытались поступить в тамбовские учебные заведения. Выезд за пределы родного города был связан с определенными затратами, а скудный семейный бюджет не позволял тратиться на дальние поездки и автономное проживание ребенка в чудом городе.

По какой-то случайности город наш был обителью военного образования.

Еще во времена Александра I поручил генерал-майору Бегичеву приискать в России места для размещения вновь открываемых военных училищ. В числе городов были названы Тверь, Ярославль, Владимир, Рязань, Орел, Харьков, Саратов, Оренбург, Тобольск.

Но так как местное дворянство проявило инициативу, то в 1801 году в Тамбове на местные средства было открыто училище на 120 недостаточных дворян.

Высочайшим рескриптом от 29-го января 1802 года, данным на имя Тамбовского губернатора, Тамбовскому дворянскому училищу разрешено пользоваться равными с казенными заведениями правами. Отличнейшие, из окончивших курс в училище, предназначались к переводу в кадетские корпуса и в университеты.

В годы советской власти в Тамбове исправно функционировали три военные училища: два авиационных (летчиков и техников) и артиллерийско-техническое.

На город с населением в 300 тыс. человек это было даже много. Так что у многих молодых людей был шанс поступить в военное училище.

Выбор офицерской профессии никто не стимулировал. Но обыденного создания и здравого смысла было достаточно для того, чтобы осознать возможность выбраться на простор большой жизни, получив военное образование и соответственное распределение.

Кроме того, офицерская служба была в то время престижной и сравнительно хорошо оплачиваемой.

Конечно, мало кто из нас сознавал, сколь серьезен и ответственен путь офицера. Привлекала форма, манила перспектива... Но суть жизни заключается не в поиске ответа на вопрос "Как мне переделать мир, чтобы его спасти?", а в другом: "Как мне самому жить, чтобы не утонуть и не погибнуть в хаосе жизни?" (С. Франк)...

Продолжение следует...

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 31/01/2018, изменен: 31/01/2018. 47k. Статистика. Глава: История Иллюстрации: 4 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: "ПРОКУРСТОВО ЛОЖЕ" РУССКОЙ ЭЛИТЫ: НА СВЕТ ПОЯВИЛСЯ ВОИН - "СУПОСТАТОВ ПОКОРИТЕЛЬ". Выводы-тезисы воинствующей истории (судьба и дар пророчества). Историческая параллель (отец и сын): Ключевский. Дворянское воспитание: сила его  в неуклонном соблюдении традиций (Муравьева О.С.). Фрагменты из книги "Записки Вечного Узника": Тамбов: "на карте генеральной кружком он был означен не всегда" "Как мне самому жить, чтобы не утонуть и не погибнуть в хаосе жизни?" (С. Франк)... (ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА: (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")).

Каменев Анатолий Иванович "Прокурстово Ложе" Русской Элиты

Каменев Анатолий Иванович
"Прокурстово Ложе" Русской Элиты