ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева

Каменев Анатолий Иванович
Просчеты Дворянского Воспитания

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения]
 Ваша оценка:


Просчеты дворянского воспитания

К.Д. Ушинский

  
   Мы выбрали для нашей статьи воспитание дворянства не толь­ко потому, что с этим воспитанием мы знакомее, чем с воспитанием других классов, но и потому, что
  
   именно из этого класса выходит несравненно большая часть лиц, на нравственное достоинство ко­торых преимущественно опирается наша государственная служба, наша литература и наше общественное образование.
  
   Класс среднего, мелкопоместного и вовсе беспоместного дво­рянства, который по преимуществу может быть назван служебным, сливающийся в высших пределах своих с аристократическим слоем и гораздо резче отделяющийся от низших слоев общества, часто подвергался более или менее справедливым нападкам со стороны нашей литературы, причем нередко забывалось, что именно этому самому классу, из которого возникает наше чиновничество, обязан Россия большей частью лучших деятелей ее цивилизации во все отраслях общественной жизни.
  
   Припомним себе только то, что большей частью наши великие полководцы, наши писатели и профессора вышли именно из этого класса и что с историей его до сих пор связана преимущественно история государственного управления, образования и литературы, и мы будем снисходительнее смотреть на недостатки его воспитания, чувствуя, что в этом воспитании должны быть и существенные достоинства, если оно могло породить столько достойных уважения личностей, которым русский народ обя­зан лучшими проявлениями своей жизни.
  
   *
   Прежде чем мы приступим к перечислению достоинств и недо­статков в воспитании детей этого сословия, мы должны сделать небольшую оговорку. Высказывая какой-нибудь недостаток в воспи­тании дворянского класса, мы никак не хотим сказать, чтобы этот недостаток был общим для всякого дворянского семейства. Если Гоголь рисовал своего городничего, то, вероятно, ему было не безызвестно, что не все русские городничие похожи на Сквозника-Дмухановского.
   Не имея никаких претензий даже на малейшую долю искусства великого художника, мы тем не менее считаем и себя вправе, выставляя тот или другой, по нашему мнению, типи­ческий, недостаток воспитания, не говорить о множестве исключе­ний, хотя, как мы сказали выше, именно эти самые исключения и дали нам желание выставить более общие недостатки. С другой стороны, выставляя многие из этих недостатков и достоинств, мы сознаем, что они общи не одному дворянскому классу.
   Мы, если хотите, будем говорить и в этой статье о нравственном элементе в нашем семейном воспитании вообще, но перед нашими глазами преимущественно будет находиться то воспитание, с которым мы наиболее знакомы, - воспитание среднего дворянства.
   *
  
   Патриархальность во взглядах на нравственные отношения, которую мы указали в низших слоях русского народа, является такой же характеристической чертой в нашем дворянстве.
  
   Стоит присмотреться к общественным отношениям в наших дворянских или служебных кружках, чтобы заметить, что в понятиях о нравственности и здесь патриархальный элемент сильно преобла­дает или, по крайней мере, преобладал до сих пор над элементом государственным и гражданским.
  
   Человек, умеющий себя держать прилично в обществе, строго соблюдающий вместе с тем прихотли­вые условия мелкой общественной честности, хороший семьянин, исполняющий в то же время внешние религиозные обряды, госте­приимный хозяин и человек, не нарушающий своего дворянского слова, честный плательщик своих долгов, сделанных на честное сло­во, и особенно карточных, человек, не позволяющий себе безнака­занно наступить на ногу, может наверное рассчитывать на полное общественное уважение во многих кружках, хотя бы источники его доходов были самые вредные, хотя бы его благоденствие корени­лось в казнокрадстве, во взятках и угнетении собственных крестьян.
  
   Здесь снова не в том дело, что существуют взяточники, казнокрады и люди бесчувственные, не имеющие понятия не только о любви, но даже о христианском сострадании к меньшим братиям, но в том, что общество часто мирится с такими людьми, что оно широко рас­крывает для них свои двери, что такие лица являются часто люби­мейшими членами многих общественных кружков, приятнейшими собеседниками, выгоднейшими женихами, руководителями удоволь­ствий, законодателями общественного мнения и так далее...
  
   Беда не в том, что существует эта язва, обессиливающая государство, но в том, что мы называем эти язвы маленькими грешками, которые очень легко извиняем и в себе, и в других. Беда в том, что наши хри­стианские убеждения так легко примиряются с этими страшными язвами и что совесть наша, которая мучит нас за нарушение каких-нибудь семейных отношений, нередко легким вздохом, похожим более на зевок, чем на выражение раскаяния, разделывается за самые тяжкие общественные грехи.
  
   Как часто нам удавалось слы­шать, что какой-нибудь почтенный отец семейства, составивший себе благоприобретенное состояние на службе, говорит своим близ­ким знакомым и детям, что вот-де благодаря богу он устроил и то и се, имеет и дом, и капиталец, и чины, и ордена, пользуется общест­венным уважением и любим своими приятелями, что вот-де и вы, дети, не забывайте бога, молитесь усерднее, и он вас не оставит и т. п.
   Такие речи не раз удавалось слышать каждому из нас, и общественное мнение нередко оправдывает такие речи, и человек, который в своем состоянии не может упрекнуть себя ни одним не­правильно нажитым грошом, растворяет часто настежь свои двери для благоприобретателей подобного рода.
   Как часто нам удавалось видеть, что какая-нибудь заботливая мать отыскивает для своей до­чери именно такого жениха, который бы обладал или по крайней мере мог обладать тепленьким местечком, человека солидного, что на служебном языке почти всегда означает человека, умеющего обращать свое официальное положение в свою собственную пользу.
  
   "Вы теперь уже семьянин, - часто говорят новому мужу или новому отцу семейства, - и вам пора уже оставить все фантазии молодости, сделаться человеком солидным, позаботиться о семье".
  
   И эти заботы о семье заводят часто человека в самую грязную яму.
   *
   Женщины в заботах о семье естественно идут еще дальше муж­чин.
  
   Получив поверхностное, по большей части внешнее образова­ние, недостаточно развитые для того, чтобы понимать какие-нибудь серьезные общественные отношения или свести идеи частного и об­щественного блага, проникаются они в семействе еще исключи­тельнее, чем мужчины, эгоистическими началами.
  
   Им нередко ка­жется, что весь мир, все государственное устройство, вся служба только для того и существуют, чтобы их милым деткам было хорошо. Их семья делается для них средоточием вселенной, и даже в самой религии видят они средство только семейного благополучия и бла­госостояния. Они молятся горячо, но молятся единственно о счастье своих детей, т. е. об их здоровье, богатстве, будущих чинах, крестах, имениях и пр. и пр.
  
   Интересы государства, интересы народа, науки, искусства, литературы, цивилизации, христианства для них чужды, или, лучше сказать, все это для них существует настолько, насколько может принести пользы их детям.
  
   Лакедемонянка, подавая щит своему сыну, говорила ему: "Возвратися или с ним, или на нем".
  
   Наша современная мать, приготовляя сына к жизни, наоборот, думает нередко только о его счастье, а не о его нравственном досто­инстве и часто желает ему счастья, во что бы ни обошлось оно го­сударству, человечеству и собственному нравственному достоинст­ву ее сына.
  
   Мы понимаем всю узкость воззрений спартанки, но если христианство расширило тесные пределы исключительного общества не только до пределов человечества, но и до безграничности вселен­ной, то, конечно, этим самым оно не сняло с нас обязанности жить для блага и истины и служить им точно так же, как служил спарта­нец тесной идее своей отчизны.
   Но много ли найдется между нашими родителями таких, которые бы серьезно, не для фразы только, сказа­ли своему сыну:
  
   "Служи идее христианства, идее истины и добра, идее цивилизации, идее государства и народа, хотя бы это стоило тебе величайших усилий и пожертвований, хотя бы это навлекло на тебя несчастье, бедность и позор, хотя бы это стоило тебе самой жизни".
  
   А такие слова были бы не более как христианским пере­водом слов лакедемонянки, и, скажем более, идея, выражающаяся в этих словах, есть единственная идея, на которой может основы­ваться истинное христианское воспитание. <...>
  
   Но мы поступаем не так: мы готовим детей наших не для борьбы с жизнью, а только для того, чтобы им было удобнее плыть по ее течению.
  
   Если мы и советуем им молиться, то прибавляем при этом: молись и будешь счастлив, т.е. будешь здоров, умен, богат, в чинах и т. д., забывая те евангельские слова, где выражено, что всех сих благ ищут языч­ники, и где христианское понятие о счастье навсегда отделено от языческого.
  
   Да, мы смело высказываем, что семейный эгоизм наш отравляет в самом корне наше общественное воспитание, это его глубочайшая язва, из которой, по нашему мнению, проистекают все остальные болезни и этих болезней не излечить никакими эгоисти­ческими философскими теориями и никакими материалистическими воззрениями на жизнь.
  
   Если мы будем говорить человеку, что весь он грязь, что все и вся жизнь человечества есть дело случая, что все исчезнет вместе с нами, что прогресс развития истины и добра есть создание болезненной фантазии, боящейся смерти, то я не думаю, чтобы такими фразами мы могли исцелить эту общественную язву.
   *
   Конечно, никто не потребует от нас, чтобы мы в одной короткой журнальной статье обрисовали все то многоветвистое дерево зла, которое вырастает из плодовитого зерна семейного эгоизма. Мы укажем только на некоторые, наиболее кидающиеся в глаза явле­ния.
   Русских отцов и матерей семейства из дворянского круга никак нельзя упрекнуть в том, чтобы они мало занимались воспитанием своих детей: напротив, в большей части дворянских семейств воспи­тание составляет главную заботу родителей, цель их жизни, пред которой часто преклоняются все другие цели и побуждения. Многими родителями овладевает даже истинная страсть к воспитанию, и иные дворянские дома, где есть пять, шесть человек детей в учеб­ном возрасте, превращаются в настоящие жидовские школы.
   Во всех комнатах и во всех углах, на шкалах и за зеркалами, на столах и под столами вы заметите следы самой яростной воспитательной деятельности: там мальчик зубрит французскую грамматику, там девочка твердит вокабулы, там Петруша отхватывает страницу из священной истории, там Ванюша выкрикивает европейские реки, там раздаются крики Саши, на леность которого пожаловался учитель.
   Отец и мать принимают самое деятельное, самое живое участие в детских занятиях. Он силится припомнить полузабытые им правила арифметики; она зорче всякой классной дамы следит пальцем по книге, прослушивая урок сына или дочери, и только по временам, бедная, глубоко вздохнет, подумав о том, как долго еще до того счастливого времени, когда дети ее, наконец, будут иметь право бросить все эти мучительные книжки и позабыть навсегда то, что в них написано, когда, исполнив, наконец, все прихотливые требо­вания экзамена, ее милые дети получат билет для выхода на общест­венную сцену и займутся существенными интересами жизни: теплы­ми и видными местами, выгодной женитьбой и прочими прекрас­ными и истинно полезными вещами.
   *
   Наши предки не понимали прихоти Петра Великого, гнавшего их насильно к образованию, но и мы сами еще едва ли вполне сознали его потребность: чувствуем только, что в настоящее время без него обойтись нельзя, что без него и в общественной жизни, а главное, в службе нашим детям придется плохо, и со вздохом покоряемся злой необходимости.
  
   Отсюда про­истекает и тот апатический, мрачный взгляд, которым наше общест­во смотрело до сих пор на своих педагогов: таким взором встречает иногда больной цирюльника, который пришел вырвать ему зуб.
  
   Благодаря богу в последнее время сильно стала пробуждаться более живая и разумная потребность образования, но покуда это еще какое-то неясное чувство, скорее страх темноты, где всем нам приходилось плохо, чем любовь к истинному свету. От этого первого побуждения до сознания истинного, христианского значения обра­зования еще далеко.
   *
   Нет! В недостатке заботливости о воспитании детей нельзя упрекнуть наших родителей: этой заботливости так много, что если бы она была направлена на истинный путь, то воспитание наше достигло бы высокого развития. Но, выходя из источника семейного эгоизма, заботы эти приводят часто к печальным результатам и ско­рее мешают, чем помогают правильному общественному воспитанию.
  
   По большей части детей не воспитывают, а готовят чуть не с колы­бели к поступлению в то или другое учебное заведение или к выпол­нению условных требований того общественного кружка, в котором, по мнению родителей, придется блистать их детям.
  
   Вот откуда происходят те, поистине дикие заботы о французском языке, которые так вредно действовали на воспитание многих, вот откуда происходят и те странные вопросы, которые нам часто приходилось слышать:
   "По каким учебникам проходится арифметика или география в таком-то заведении? Я готовлю туда сына или дочь" и т. п.
   И напра­сно бы вы старались отделаться ответами, что требуются вообще такие-то и такие-то познания, а не знание тех или других учебни­ков. "Нет, все-таки вернее", - ответит вам родитель. И из этого не­важного обстоятельства вы уже можете заключить, какой характер имеют его воспитательные заботы.
  
   Напрасно старались бы вы уве­рить какую-нибудь родительницу, что слишком раннее изучение иностранных языков сильно вредит правильному умственному раз­витию ребенка.
  
   Если вам и удастся доказать ей эту истину совер­шенно ясно, то она, может быть, и вздохнет, но скажет: "Все это так, но как же обойтись-то без французского языка, а станут дети изучать его позже, то никогда не приобретут хорошего выговора". И для этого хорошего выговора жертвует она иногда не только умст­венным развитием, но и нравственностью своих детей, вверяя их иностранным авантюристам и авантюристкам.
   "Зачем вы учите вашу дочь музыке? - спрашиваете другую мать. - У нее нет никаких музыкальных способностей, и она никогда не полюбит музыки". Но в голове заботливой родительницы уже проносятся женихи, для которых невеста с музыкой так же необходима, как невеста с фран­цузским языком для Анучкина в гоголевской "Женитьбе".
   "Выйдет замуж, может музыку и бросить, - думает про себя заботливая мать, - а до тех пор пусть поиграет". И мучит понапрасну и учите­ля, и дочь.
  
   Не из этого ли же источника проистекает презрение к отечественному языку и к отечественной музыке?
  
   Разве нет еще теперь матушек, которым сын или дочь доставят большое удоволь­ствие, сделав ошибку в русском языке, показывающую, что ино­странный элемент начинает решительно преобладать в их головах, тогда как ошибка их во французском языке доводит иногда слабо­нервную матушку до истерики и слез. Это, видите ли, так мило, так аристократично ошибаться по-русски, и, к сожалению, это действи­тельно очень аристократично. Не из того ли же источника происхо­дит и то, что наши прекрасные русские песни и наши дивные сла­вянские мотивы, которыми так дорожил великий Бетховен, остаются в полном пренебрежении и вымирают даже в устах кормилиц и нянек, хотя они долго убаюкивали этими песнями детство русского человека. Глупейшие романсы, самым жалким образом исполненные итальянские арии - все это так аристократично!
  
   Аристократичность, стремление лезть вверх, дать своим детям такое образование, чтобы они стали выше нас в обществе, чтобы они выбрались из того положения, в котором мы сами стоим, - вот один из главнейших мотивов нашей семейной воспитательной дея­тельности.
  
   Всякая сколько-нибудь здравая педагогика говорит нам: воспитывайте ваших детей так, чтобы они, выросши, были довольны не только тем положением, в котором находились их родители, но и гораздо более скромным.
   Но наша практическая семейная педа­гогика говорит другое.
  
   Мы все мало думаем о том, чтобы быть полезными на том месте, на котором стоим, но стараемся лезть все вверх да вверх и если не можем сами забраться выше, то хотим под­ставить лестницу хотя нашим детям.
  
   Это семейное тщеславие - одна из отличительных черт русского воспитания, и к каким диким и жал­ким явлениям оно часто нас приводит! Вот отец и мать, не понимаю­щие ни слова ни на одном иностранном языке, наполнили сдой дом иностранцами и иностранками и ходят в собственной своей семье, как в лесу, не понимая ничего, что вокруг них делается и говорится. Вот папаша, обладающий грубейшими манерами полкового писаря, заботится об аристократичности в манерах своих детей и колотит своего сынишку за то, что он поиграл с сыном дворника. Вот госпо­дин, дотянувший до статского советника, бьется из всех сил, чтобы втиснуть своего сына в аристократическое училище, и т. д. Сколько жалких, и смешных, и безобразных явлений!
  
   Если бы родители заботились о том, чтобы дети их получили лучшее воспитание, чем получили они сами, то это было бы очень утешительное явление. Но разве это забота о воспитании? Нет, это только желание блеснуть другим в глаза, стать на голову другим.
  
   *
   Как часто беднейшие люди растрачивают последние крохи, чтобы дать блестящее воспитание своим детям, и потом удивляются: почему эти дети, воспитавшись между детьми людей богатых и знатных, делаются или несчастными, или ни к чему не годными, или даже мелкими плутами, которые различными проделками поддерживают себя в высшем кругу. Как часто такие родители с наки­певшей горечью в сердце говорят своим страдающим или беспутным детям:
  
   "Мы ничего не жалели для вашего воспитания, мы отказы­вали себе в куске хлеба, чтобы дать вам воспитание самое блестящее, какое получают только дети князей и графов, - и что из вас вышло?"
  
   *
   Бедные родители, жалкие дети! Да разве это было воспитание, а не дрессировка простой крестьянской лошади, которой назначено па­хать землю, на манер дорогого английского коня? Разве воспита­ние чем аристократичнее, тем и лучше?
   *
   Менее вреда, но тоже достаточно производит другое, более мелкое проявление тщеславия в воспитании. В ином семействе не пропустят ни одного знакомого, чтобы не показать ему, как хорошо дети декламируют стихи, как хорошо они танцуют, как говорят по-французски и т. п.
  
   Эти семейные публичные экзамены еще смешнее и вреднее публичных экзаменов многих наших учебных заведений.
  
   Как часто на этих экзаменах воспитание так противоестественно борется с врожденной, драгоценной стыдливостью детей, как часто раздувают в них самолюбие, зависть, тщеславие, нахальство, кокетство с такой заботливостью, как будто бы это были лучшие человеческие добродетели.
   *
   Под влиянием этого-то семейного эгоизма и проистекающего из него тщеславия портится не только умственное, но и нравствен­ное образование наших детей: как часто подавляем мы в них драгоценнейшие свойства души человеческой единственно только потому, что они проявляются не в тех формах, которые мы условились назы­вать приличными.
  
   Эгоизм, самолюбие, тщеславие делаются побудительнейшими мотивами воспитания: "Учись хорошенько, будешь умнее других, будешь богат, в чинах, выйдешь в люди, станешь человеком".
  
   Но под этим словом "человек" разумеется вовсе не хри­стианское понятие. Этот выход в люди перепортил у нас уже не одно поколение.
   По нашему понятию люди где-то вверху, выше нас, а не наравне с нами и тем более не внизу нас. "Тебе не прилично" - вот фраза, которая чаще всего слышится в нашем семейном воспитании. "Благовоспитанный мальчик не должен ходить на кухню, благовос­питанная девушка не должна говорить правду всякому встречно­му". Кстати о кухне: влияние кухни, передней и девичьей на воспита­ние русского дворянства было очень сильно и принесло немало вреда. Крепостные крестьяне наши по большей части в своем быту и в своей нравственности мало отличаются от крестьян казенных, но дворовые наши составляют совершенно особое сословие, кото­рое имело большое влияние на воспитание русского дворянства.
  
   Если бы для наших дворян было дорого истинное, а не фальшивое воспитание детей, то нет таких пожертвований, на которые они не должны были бы решиться, только бы отделаться от крепостного состояния.
  
   *
   Требовать нравственности от дворовых людей, и особенно от тех, которые стоят ближе к господам, значило бы требовать осу­ществления психологической невозможности.
  
   Нравственность и сво­бода - два таких явления, которые необходимо условливают друг друга и одно без другого существовать не могут, потому что нравст­венно только то действие, которое проистекает из моего свободного решения, и все, что делается не свободно, под влиянием ли чужой воли, под влиянием ли страха, под влиянием ли животной страсти, есть если не безнравственное, то, по крайней мере, не нравственное действие. Поскольку вы даете прав человеку, постольку вы имеете право требовать от него нравственности. Существо бесправное мо­жет быть добрым или злым, но нравственным быть не может.
  
   *
   Но если нравственность невозможна для существа, лишенного прав, то она невозможна и для того, в чью пользу лишается человек своих человеческих прав. Славянской природе нашей и христиан­ству мы обязаны тем, что крепостное состояние не превратилось у нас в рабство. Мы сказали: славянской природе именно потому, что, к величайшему сожалению, видим христианские нации и теперь сохраняющими институт рабства. <...) Христианство не восстановляет раба против господина - это правда и великая правда, но делает гораздо более: оно уничтожает возможность иметь рабов. Раб может, оставаясь рабом, быть христианином, но истинный христианин не может быть владельцем рабов; если же американ­ский плантатор увертывается от этой аксиомы, то это не потому, чтобы он не понимал ее.
   К величайшему счастью, рабство было чуждо славянскому духу прежде даже, чем он просветился Евангелием, а теперь скоро и слабая тень его исчезнет. Правительство наше и дворяне (русские дворяне, конечно, могут это сказать: где же, как не в дворянском классе, созрела мысль о необходимости освобождения крестьян?), правительство и дворянство, уничтожая крепостное состояние, кладут первый основный камень нравствен­ного воспитания русского общества, и, говоря о дурном влиянии крепостной прислуги на воспитание детей, мы, к величайшему сча­стью, говорим уже о том, что готово исчезнуть.
   *
   Влияние это выражалось в прямом воздействии крепостной прислуги на детское развитие, но еще более проистекало из тех от­ношений, которые существовали между маленьким помещиком и его кормилицей, няней, лакеем, горничной.
  
   Не будем припоминать тех, возмущающих душу картин, которыми наполнено детство многих из нас, но скажем только, что это сознание своего права над лично­стью подобного мне существа и его бесправности в отношении меня было одним из губительнейших влияний, отравляющих воспитание русского дворянства в самом корне.
  
   Здесь-то, по нашему мнению, рано вырастала та привычка к произволу, которая делала для нас стеснительным всякое ограничение закона, здесь, может быть, коре­нится зародыш неуважения к законам государства и к правам дру­гих лиц, а равно и неуважение к своим собственным правам.
  
   Кто нарушает права другого, тот невольно в глубине души своей отка­зывается от своего собственного. Вот откуда, может быть, происте­кала та бесправность отношений, та игра произвола, случая и при­хоти, хитрости и силы, раболепства и угодливости, взяток, непотиз­ма и всякого рода окольных путей, которыми так богата летопись нашей служебной деятельности на всех возможных поприщах.
  
   Мы почти не верили в возможность законной, прямой дороги и, прежде всего, даже иногда без всякой нужды, искали везде и во всем околь­ной, скрытной тропинки. Нам даже иногда казалось странным, если какой-нибудь чудак приглашал нас идти открыто, по прямой дороге, и часто еще со школьной скамейки молодой человек, руководимый своими родителями и родственниками, а иногда даже начальника­ми, высматривал уже окольные дорожки жизни.
   И увы! С грустью вспоминаем многие знакомые нам факты, когда молодые люди, которым с кафедры читали еще об уважении к закону и истине, разнюхивали уже втихомолку тепленькое местечко и влиятельных людей, делали визиты и старались установить связи, которые могли со временем пригодиться в жизни.
   Даже в отношении к наставникам нередко проглядывал тот же характер, и если какой-нибудь горячий юноша ломил, что называется, напрямик, то старики сомнительно качали головой и действительно угадывали нередко, что ему далеко не уйти.
   Неудачные же опыты на первых шагах показывали юноше, что те мелочные натуры его товарищей, над которыми он издевался, смотрели на жизнь гораздо умнее, чем смотрел он.
  
   Мы так привыкли по тому явлению, что старик-отец часто учит свое дитя отыскивать окольные дорожки в жизни, что и не можем себе представить всей глубины безобразия этого явления.
  
   Конечно, мы не приписываем всех явлений подобного рода одному влиянию крепостной прислуги на воспитание, но, тем не менее, значительная доля их принадлежит именно этому влиянию.
   Что же удивительного, что, окруженные с самого раннего детства существами бесправными в отношении к нам, мы сами рано привыкли к бесправности? Крепостная корми­лица, крепостная няня, крепостная горничная приучили нас с детст­ва к произволу в отношении подобных себе существ, и как трудно было воспитателю развить в ребенке, живущем в такой сфере, чувство нравственного достоинства человека!
   Мог ли даже говорить воспитатель о христианском понятии брата и ближнего, не возмущая ребенка против окружающей его сферы?
  
   А отрицательное направле­ние в воспитании, без сомнения, есть самое опасное и ложное. Но еще лживее и опаснее, если ребенок замечает, что слова религии и науки только слова, имеющие значение в уроке и никакого значения в жизни.
  
   Тут не только нравственный урок пропадает даром, но при­носит существенный вред, приучая слух и душу ребенка к таким сло­вам, которые без этого, может быть, когда-нибудь потрясли бы его сознание. Все это он слышал уже не раз, слышал и привык не слы­шать, видел и привык не видеть, т. е. приобретал именно ту поги­бельную привычку, которая более всех прочих мешает идти человеку по пути нравственного совершенства.
  
   Лучше не говорить вовсе ре­бенку той или другой высокой истины, которой не выносит окружаю­щая его жизнь, чем приучать его видеть в этой истине фразу, годную только для урока.
  
   Нам удавалось слышать не одного домашнего наставника, который отзывался с ужасом о тех препятствиях, какие встречала его воспитательная деятельность во влиянии крепостной прислуги на воспитанника. Правда, во многих дворянских семей­ствах, особенно в богатых, старались по возможности прикрыть эти крепостные отношения, но эта искусственная гуманность редко могла обмануть чуткость детской души, а раскрытая раз, приносила новый вред именно своей поддельностью.
  
   Открывая нарочно скры­тое от него зло, ребенок учится разом и злу, и средству прикрывать его. <...>
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ушинский К.Д. О нравственном элементе в русском воспитании. - В кн.: Ушинский К.Д. Пед. Соч. в 6-ти т. Т.2. - М., 1988. - С. 41-50.
  
  

 Ваша оценка:

Печатный альманах "Искусство Войны" принимает подписку на 2010-й год.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@rambler.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2010