ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Психология боя

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:

Психология боя

П. Изместьев

  
   Прогресс техники и моральный фактор. - Потери в бою и их психологическое значение. - Страх, его влияние на боевые действия и пути его преодоления. - Смелость: позитив и негатив этого чувства. - Уверенность и сомнения. - Роль непрерывного движения вперед. - Психологическое значение внезапности. - Наступление и оборона в психологическом свете. - Моральное значение разных средств вооруженной борьбы. - Значение боевой муштры. - Роль привычек в бою. - Критический момент боя. - Нервное сочувствие, нервное подражание и нервное соревнование в боевой обстановке. - "Притягательная сила земли". - Паника: суть; описание наиболее характерных случаев; задача полководца по предупреждению и пресечению паники. - Слагаемые боевой мощи полководца.
  
  
  
  

II

Что нужно для подчинения себе воли противника. Увеличение значения морального элемента при прогрессе техники. Побежден тот, кто считает себя побежденным. Значение числа потерь. Материальные результаты _ не пока­затель победы.

   Чтобы подчинить себе волю противника, чтобы потрясти его нравственные силы, нужно самому проникнуться решимостью добиться успеха, не взирая на все опасности, представляемые войной и боем. Как бы совершенны не были пушки и ружья, но если начальники и подчиненные не прониклись этим, они не извлекут из средств борьбы всей их силы.
   Отсюда ясно, что чем совершеннее техника, чем смертоноснее средства борьбы, тем нравственный элемент приобретает все боль­шее и большее значение, ибо побеждает тот, кто способен выдер­жать наибольшее нравственное напряжение. Побежденным становится тот, в сознании которого начинает крепнуть мысль о бесполезности дальнейшего сопротивления. Именно этим моментом, а не числом потерь, определяется его поражение, не числом по­терь, нанесенных в бою, доходящим иногда до полного уничто­жения той или другой части вооруженных сил борющихся сторон.
   Числом потерь некоторые исследователи измеряют коэффи­циент нравственной упругости той или другой армии т.е. они пытаются определить, в какой мере она способна противостоять пробуждению инстинкта самосохранения. Обычно в курсах так­тики вопрос о потерях трактуется, как показатель мощности и смертоносности тех или иных орудий борьбы. Подробно разбирается калибр орудий, число выстрелов в ми­нуту, настильность, меткость, скорострельность, пробивная способ­ность пуль, но свойствам человека, которому дано в руки то или другое оружие борьбы, уделяется слишком мало внимания, слиш­ком мало вникают в сложные его душевные переживания.
   Оружие всех армий мало отличается друг от друга, так как техническое его усовершенствование обосновано на данных науки, а всякая наука -- интернациональна. Секрет какого-либо изобретения остается ныне не долго се­кретом, ибо на какое-нибудь сверхорудие одной армии отвечают сверхорудием в другой, отличающимся лишь деталями устройства, а не основной сущностью.
   Свойства же стрелков, свойства людей, которым дано в руки оружие, различны не только в армиях различных государств, но и в армии одного какого-либо государства, ибо однородных эле­ментов по расе нет ни в одной армии мира. Но люди одной расы отличаются друг от друга по классовым признакам, по темпераменту и характеру. Флегматичный англичанин под­пускает на самую близкую дистанцию врага и бьет его спокой­ным метким выстрелом. В труде, изданном при содействии Гер­манского Генерального Штаба, "Бои у Ипра и на Изере" мы находим сетования немцев на то, что англичане расстреливали их с короткого расстояния, несмотря на все попытки вызвать более раннее открытие ими огня. Французы более нервны в огне, чем немцы и, вероятно, под влиянием этого стал модным и у нас их афоризм "одна пуля убивает, выпускайте эту именно пулю". Русский солдат старой армии, как и красноармеец новой армии впечатлительны, а турки и китайцы в стрельбе паничны. Конечно, все это может быть до некоторой степени устранено соответ­ствующим обучением и воспитанием, скрещиванием племен и рас, но все-таки основные свойства характера имеют большое значение.
   В мировой войне приходилось наблюдать меткий спокойный огонь альпийских стрелков (немцы) и, наоборот, беспорядочный огонь поляков, чехов и, особенно, русин: конечно, у первых боль­шое влияние оказывали на ведение огня условия их жизни, но все-таки не все они комплектовались горными жителями. Все это дает право высказать положение, что результаты стрельбы зависят не только от баллистических свойств оружия, не только от степени обученности стрелка, но и от его психологических и физиологических особенностей. Из моих слов, конечно, нельзя вывести заключение, что можно оставаться с кремневым ружьем, когда противник воо­ружен магазинкой или довольствоваться магазинкой, когда про­тивник широко снабжен автоматами. Веру в мощность, надежность своего оружия надо признать одной из данных повышающих мо­ральное состояние войсковой части в целом.
   Много раз приходилось слышать до мировой войны мнение, что германская армия превосходила русскую своим вооружением и мнение это получало широкое распространение в толще армии. На самом деле это превосходство было только количественное, а не качественное. Немцы ныне признают, что наша артиллерия действовала превосходно.
   Мы не верили в самих себя, не верили в свое оружие, на­ходясь под гипнозом преклонения перед силою немцев. При одинаковом вооружении перевес будет всегда на стороне указы­ваемого мною фактора, т.е. морального элемента.
   Материальные результаты в смысле потерь не являются сами по себе показателем победы, ибо победитель иногда несет гораздо большие потери, чем побежденный. Каждому из нас хорошо из­вестно крылатое, но вместе с тем не лишенное глубокого значе­ния выражение "пиррова победа". В этом отношении красноре­чивее всего подтверждают высказанное мною следующие статисти­ческие сведения. Под Цорндорфом победители русские понесли 50% потерь, а побежденные пруссаки 37,5%; под Асперном французы -- 49,3%, австрийцы -- 31,1%. Но при полном разгроме % потерь увеличивается за счет пленных т.е. тут играет роль поражение в сознании. Под Аустерлицем Наполеон разгромил русских, взяв 15 тыс. пленных; русские несут потери 33%, а французы всего 10,5%.
   Еще более поразительные цифры дал Седан, где победители -- немцы понесли всего 5% потерь, а французы 42%, потеряв 170.000 убитыми и ранеными и 21.000 пленными. Победа прежде всего --психологический акт, так как на войне в целом и в бою в частности, обе стороны идут одна на другую, стремясь одержать верх. Вперед их двигает желание победить, но в тоже, время в них пробуждается инстинкт самосохранения, который начинает их тянуть не вперед, а назад. Тот и будет побежден, у которого инстинкт самосохранения в его оборонительной форме, т.е. страх, возьмет верх над желанием победить. Что же слу­жит причиной возникновения страха? Несомненно, не потери только, а само уже представление о них, т.е. представление об опасно­сти. Военная история показывает, что иногда войска повертывают назад, потеряв горсточку людей, а иногда идут вперед и побеждают с 75% потерь. Из военной же истории мы можем почерпнуть весьма интересные данные, что % потерь с течением времени уменьшается. В труде Отто фон Берндта "Число на войне" помещена очень наглядная диаграмма потерь ранеными и убитыми в следующих войнах:
  

Силезская война

1741 -- 1763 г.

17 %

Наполеоновские войны

1800 -- 1815 г.

15 %

Русско-польская

1831 г.

16 %

Итальянская

1848-1849 гг.

3 %

Венгерская кампания

1849 г.

1,5 %

Крымская война

1854 -- 1855 г.

14 %

Австро-прусская

1866 г.

8 %

Франко-прусская

1870-1871 г.

9,5 %

  
   Точных сведений о потерях в русско-японской и в мировой войнах, а равно в гражданской под рукой не было, хотя по по­следним двум сведении точных в печати еще не появлялось.
   Если принять во внимание, что техника военная, по мере развития общей техники, неустанно прогрессирует, то приходится придти к заключению, что процент потерь не увеличивается, а уменьшается и происходит это от того, что рукопашные бои ста­новятся реже, а они-то, главным образом, и давали массовые по­тери. Конечно, широкое развитие химической войны даст те же массовые потери, но одно огнестрельное оружие наносит большие потери только относительные, но не массовые.
   С другой стороны, хотя техника и дает нам в руки лучшее оружие, но психика человека не всегда позволяет ему использовать в полной мере лучшие его свойства. Картина боя со свистом пуль, рокотанием пулеметов, ревом снарядов и их страшными разры­вами, видом изувеченных, убитых настолько влияет на все су­щество человека -- бойца, что в нем властно начинает говорить инстинкт самосохранения. Вот в силу чего стрельба в бою имеет мало общего со стрельбой мирного времени. До некоторой сте­пени эти данные оказывают меньшее влияние при вооружении пехоты автоматическими ружьями, с переносом центра тяжести боя на легкий пулемет, но только до некоторой степени, так как ни автомат, ни легкий пулемет сами не ведут огня, а ведет его тот же человек, подверженный, как и при вооружении простым ружьем (однозарядным или магазинным), влиянию эмоций, но при этом, чем совершеннее оружие, тем большего спокойствия требует оно для более или менее меткой стрельбы. <...>
  

III

Эмоция страха. Самосохранение, как результат охватившего человека страха. Как сказывается страх на стрельбе в бою.

  
   <...> Инстинкт самосохранения, порождающий страх, зависит от темперамента и характера человека и в момент боя он зависит от физиологического и психологического состояния своего больше, чем от потерь. Страх, о котором мало говорят тактики, играет весьма важ­ную роль во всех видах боевой деятельности. Каждый начальник должен уметь в нем разбираться, а не считать его только позор­ным для каждого военнослужащего явлением. <...> Страх вызывается преимущественно наличным состоянием угнетенности, как началом или предвкушением чего-то большого в буду­щем. Иногда страх вызывается не неизбежным, а только возможным или вероятным несчастьем или опасностью. Особенно часто причиною страха бывает новое -- то, что испытывается в первый раз. <...> С психической стороны страх представляет одну из форм пассивного страдания. Сильный страх на некоторое время совер­шенно подавляет организм и является одним из самых ужасных страдании. Страх имеет специальную особенность, заключающуюся в том, что в нем сильное угнетение сопровождается сильным воз­буждением, но вредная сторона страха кроме страдания, состоит в том, что при его помощи нельзя вызвать больших и настойчи­вых усилий, нельзя побудить к исполнению какого бы то ни было долга, так как потеря сил несовместима ни с каким на­пряжением. Влияние страха на ум весьма значительно и даже отчетливо заметно. Так как внимание сосредоточивается на восприятиях, то впечатления от объекта чувства и от той обстановки, в которой оно переживается, получают необыкновенную силу. Страх при­дает особенно большую силу навязчивым идеям и угрожающая опасность овладевает всеми мыслями.
   С другой стороны, так как страх является результатом не­известных нам перемен в нашем органическом состоянии, то он появляется без всяких представлений, не вызывается ими, но сам подыскивает их.
   В силу этого некоторые психологи полагают, что причина страха не всегда заключается в ожидании будущих страданий, несчастий, т.е. в общем в ожидании грозящей опасности. Не оспаривая этого положения вообще, я все-таки позволяю себе высказаться, что в военной среде представление о грядущей опа­сности неизбежно порождает страх у одних в большей, а других в меньшей степени. В военной среде вне боя мало кто думает об опасности, соединенной с боем, ибо каждый из нас отправляется на войну, не задумываясь над тем, что он может быть убит. Но с другой стороны боевые условия, все условия нашего военного бытия настолько начинают влиять на человека, что он всецело подпадает под власть одного только представления об опасности. <...>
   Тысячи, так называемых "палечников", отстреливают себе пальцы, рубят их, вырывают зубы, растравляют раны, чтобы уйти из боя или, чтобы, уйдя, не возвращаться вновь в строй. Это явление начало принимать в мировой войне настолько грозный характер, что были установлены самые суровые наказания, т.е. полевой суд с высшей мерой наказания. <...>
   Стрелок, которым овладел страх в самом уже бою, не от­стреливает пальцев, не ранит себя в руку, а открывает беспоря­дочную стрельбу. Но почему же стрельба его становится беспо­рядочной? Да потому, что у него расширяется зрачок, он не видит более мушки или видит ее весьма смутно.
   Он целится, но не дает себе отчета, в кого целится, в кого стреляет. Это положение справедливо не только по отношению к винтовке, но и к автомату, и к пулемету, при чем в отноше­нии последних такое состояние автоматчика или пулеметчика вле­чет колоссальнейшую трату патронов. Если эмоция усиливается, то стрелок стреляет безразлично куда и даже не прикладывая приклада к плечу. Быть может вот в этом-то последнем совре­менное оружие пехоты дает известный плюс.
   При такой степени эмоции, пули стрелка летят, куда попало: вверх, в сторону, в своих.
   Нельзя не призадуматься над тем, что эту опытную данную надо очень и очень учитывать при современном групповом бое, к чему я вернусь впоследствии.
   Стрелок, охваченный страхом, стреляет, не слушая ни команд, ни свистков, ни приказаний, и не слушает их потому, что он их не слышит в силу ослабления слуха. Вследствие иннервации мышц, он надавливает на спуск, дергает, пули дают рикошеты, но он стреляет. Этим объясняется, почему на близких дистанциях огня атакующий иногда нес меньше потерь, чем на средних: объясняется это тем, что атакующий внушил страх обороне, у которой винтовки поднимаются тем выше, чем ближе к ней под­ходит атакующий. С чисто технической точки зрения подобное положение может показаться абсурдным, ибо до 700 шагов по­ражаемое пространство больше дистанции огня, меткость должна быть больше, чем на средних и т. д. Это совершенно справед­ливое положение, если мы его выводим из полигонных опытов, стреляя по декоративно расставленным мишеням, которые в нас не стреляют, но оно совершенно меняется, когда мы очутимся вместо полигона или стрельбища в действительном бою.
  

IV

Градации эмоции страха. Происхождение страха. Страх свойственен каждому человеку в большей или меньшей степени (Скобелев).

  
   Эмоция страха имеет свои известные градации. Первичной будет та, когда мы не пытаемся ни преодолеть предстоящей нам опасности, ни избежать ее, но еще сомневаемся, насколько она может остановить нашу деятельность. Вторая ступень, когда мы уже сознаем неизбежность опасности и ее беспредельность в отношении всех наших жизненных стремлений, словом, когда она неизбежно грозит нашей жизни. Наконец, третья ступень -- это ужас, когда человек не сомневается ни в своем полном бессилии, ни во всемогуществе и неизбежности опасности, когда человек, ни активно, ни пассивно не пытается уже избежать ее, а покорно, почти, полубес­сознательно ждет ее.<...>
   ...Чувство страха свойственно каждому, но преодолеть его можно легче при сильной, крепкой и закаленной физической системе. Сильный организм с крепкими нервами физи­чески обусловливает мужество, так же как слабость и неврастения, физически предрасполагает к угнетающим чувствам. Поэтому все, что будет предпринято с целью физического укрепления -- физи­ческие упражнения всякого рода, гимнастическая тренировка, игры и спорт -- будет способствовать ослаблению эмоции страха. И, на­оборот, расслабление, изнеживание будет ее увеличивать. Несо­мненно, что на ряду с этим должно идти повышение общей куль­турности человека, так как физически сильный, но мало развитой человек поддается скорее чувству страха, чем обладающий, мо­жет быть, менее сильным организмом физически, но более куль­турный. Наглядный пример этому мы найдем, если сравнить рус­ского солдата в мировой войне с немецким. Многое зависит от того, кто больше способен сохранить внеш­нее спокойствие, чтобы не выдать охватывающего его страха. Художник Верещагин в своих воспоминаниях о войне 1877 -- 1878 г.г. приводит чрезвычайно интересный разговор со Скобе­левым. т.е. начальником, который во мнении большинства был чужд даже намеку на какое-либо проявление страха: "Глупо верить тому, -- говорил Скобелев, -- что я всегда храбр, что я ничего не боюсь. Должен вам откровенно сознаться, что я -- большой трус, но показывать этого я не имею права".
   Верещагин далее пишет: "Я был удовлетворен тем, что убе­дился в далеко не безразличном отношении Скобелева к смерти. Я понял, что он умеет лишь скрывать свое настроение. Теперь я окончательно убедился, что нет ни одного человека, который под огнем мог бы оставаться спокойным". <...>
   Когда наше сознание определяет пределы страха, то сейчас же возникает стремление от него избавиться. Могут быть случаи, когда это стремление перерождает страх в гнев, т.е. создается переход из пассивного решения уйти от опасности в активное, т.е., что иногда отступающий вдруг переходит в наступление. <...>
  

V

Чувство смелости -- показатель сознания своей силы. Как проявляется оно в физиологическом отношении. Отрицательная сторона смелости. Гражданское мужество. Уверенность, сомнение и упадок духа.

  
   Еще Аристотель противопоставлял страху чувство смелости. Несмотря на то, что смелость присуща каждому человеку, мы, в большинстве случаев, замечаем ее тогда, когда, она, будучи подавлена страхом, начинает вновь возникать. Коли страх отнимает у нас силы, то смелость является, прежде всего, показателем сознания своей силы. Это чувство силы ощущается в процессе развития, как телесной, так и духовной организации. Влияние этого чувства на волю обусловливается особенной тесной связью его с активным со­стоянием организма. Это чувство располагает нас к активности не только потому, что оно представляет собою удовольствие, но и, благодаря своему непосредственному влиянию на активную сто­рону нашего существа.
   Это легко проследить и в чисто физиологическом отношении. Мускулы наши напрягаются, мы выпрямляемся, голову держим выше, глаза блестят, лицо оживляется, что-то торжественное, легкое и прекрасное проглядывает в каждой черте, в каждом жесте человека. Эту смелость резец скульптора дивно изобразил в фигуре Аполлона Бельведерского. Исходя из органического про­исхождения наших чувств и эмоций, мы можем в нашей военной среде проследить по этой теории возникновение смелости. Сытый солдат смелее голодного, хотя у последнего, если чувство голода слишком возрастает пробуждается чисто животный инстинкт, не разбирающий ни средств, ни приемов его утоления.
   Известно также, какое влияние на возбуждение смелости ока­зывают спиртные напитки, что метко выражено в народной посло­вице: "пьяному море по колено".
   Выдача алкоголя перед боем практиковалась в некоторых армиях. Упоминая об этом, я далек от мысли заниматься про­поведью спаивания, я хочу только подчеркнуть органическое про­исхождение смелости, ибо, алкоголь способствует возбуждению всего нашего организма, и имеет результатом проявление боль­шей смелости.
   Как ни велико значение смелости, тем не менее, оно имеет и отрицательную сторону: люди сильные, в силу чистого инстинкта, -- беспечны и не предусмотрительны. Вот почему некоторые психологи полагают, что, если бы у человека и животного не было чувства страха, то едва ли бы существование его было обеспечено. Отсюда можно придти к заключению, что безумная смелость одинаково гибельна, как и безумная трусость. Но, если такое положение может быть принято во всякой другой деятельности, то в военной оно совершенно неприемлемо. Несомненно, что безумная смелость у нас иногда прямо необходима, а безумная трусость, безусловно, всегда гибельна.
   Для военнослужащего должен быть принят следующий тезис: "не тот мужественен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху". Увеличение смелости с духовной стороны может за­висеть от двух причин: во-первых, когда мы убеждаемся в воз­можности преодолеть ту или другую опасность или избежать ее, а, во-вторых, когда мы, подавляя чувство страха, убеждаемся в громадности наших сил. Всякое действие человека, производя­щее сильное впечатление, возбуждающее внимание, замедляющее или ускоряющее движение других людей, отражается на его силе и увеличивает его смелость. <...>
   Нужно отметить, что психологическое состояние, называемое уверенностью, относится к воле, хотя в него входят элементы и ума, и чувства. В военном деле об уверенности еще более, чем во всякого рода другой деятельности можно судить по тому, как поступает начальник или подчиненный. Если начальник заявляет, что он вполне готов к началу какой-нибудь операции, а на самом деле в его распоряжениях чувствуется сознание им своей сла­бости, неподготовленности, то приходится сказать, что он верит в то, сообразно с чем и действует, а не в то, о чем он только говорит. Точно также и подчиненный, готовый на словах на самые смелые предприятия, при получении, наконец, разрешения осуще­ствить их, вдруг идет на попятный, следовательно, в нем нет уверенности, нет и, действительной смелости.
   Очень часто наша уверенность определяется силою нашего чувства, т.е. зависит от эмоциональной стороны нашей природы. Чрезвычайно пагубно для нашего военного дела противопо­ложное состояние, т.е. состояние неуверенности и сомнения. <...> Такое состояние может помешать нам в достижении наших целей, не говоря о том, что мы переживаем все волнения внутреннего конфликта. Сомнение в своей тягостной, подавляющей форме имеет много общего со страхом, так как все, что вызывает страх, углубляет и состояние сомнения и, обратно, причины, обу­словливающие сомнение, усиливают страх. <...>Не потому ли Наполеон справедливо говорил, что самое худшее на войне ни на что не решаться. Существует, быть может, па­радоксальный совет "лучше принять плохое решение, чем не при­нимать никакого". <...>
   Для победы солдат должен не только преодолеть огонь, но и после того сохранить смелость для того, чтобы ринуться на врага для схватки грудь с грудью. В такой схватке берет верх тот, кто выкажет более хладнокровия и ожесточения в одно и тоже время.
   В силу этого полезно вспомнить слева Бэкона, что: "крепкие города, богатые арсеналы, пушки и другие военные орудия суть овцы, покрытые львиною шкурой, если нация не отличается есте­ственной храбростью и воинственностью".
   Потеря мужества во все времена и при всяком состоянии военного дела и цивилизации приводила и будет приводить народ к ничтожеству.
  

VI

Внушение страха противнику. Движение вперед. Внезапность. Звуковые и зрительные впечатления.

  
   Проанализировав вкратце чувство страха и смелости, я воз­вращаюсь к разбираемому основному вопросу. Итак, в бою мы сталкиваемся с необходимостью в большей или меньшей степени преодолеть собственный страх с тем, чтобы внушить его против­нику. Внушением страха противнику мы можем не только поко­лебать, но и подорвать совершенно его моральные силы. Чем же мы можем этого достигнуть? Прежде важно движением вперед, на­ступлением, понимая под таковым сочетание огня с маневром, внезапностью, различными звуковыми и зрительными впечатлениями.
   Наступление -- есть показатель силы. "Кто решительно и смело идет на встречу врагу, -- говорил Суворов, -- тот уже одержал по­беду". Ту же мысль развивали все великие полководцы.
   Действительный огонь внушает страх, но он не всегда дей­ствителен у наступающей пехоты. Правда, ее огонь индивидуаль­ный заменяется ныне артиллерией и массовым ее собственным огнем, т.е. огнем автоматов и пулеметов. Но этот массовый огонь не всегда искупает не меткость. Но не в меткости дело, так как сторона, в которую стреляют, отдает себе отчет о результатах его не во время боя, а после него, т.е. когда приводится в известность число убитых и раненых. В данном случае для нас с психологической точки зрения важен самый факт огня, а не результаты.
   Внезапность сильно действует на воображение, которое очень склонно преувеличивать опасность. Если в обыденной жизни не­ожиданность не дает времени обдумать положение, то что же говорить об условиях боевой обстановки. Очевидно, в ней это сказывается еще больше.
   Приемов выявления внезапности много. Минувшие и мировая, и гражданские войны дают полное право считать, что внезап­ность, как была, так и есть и будет одной из главных данных для достижения успеха, при чем оружием внезапно­сти ныне является, как человек, так и все машины, понимая под таковыми всю военную технику в целом.
   Мы отлично знаем, какое ошеломляющее впечатление произ­водит какая-нибудь контратака долгое время пребывавшего в чисто-пассивном состоянии противника и при том именно в такой момент, когда атакующий был уверен, что он уже почти достиг победы. Мы знаем, какое впечатление производил фланговый огонь, и в мировой, и гражданской войне какой-нибудь кучки автомат­чиков, какое ошеломляющее влияние оказывает появление хотя бы небольшой части противника в тылу и т. п.
   Несомненно, что на внезапность реагируют больше войска молодые, не втянутые в условия боевой жизни, а с другой сто­роны ее влияние находится в зависимости от расовых особенно­стей и темперамента.
   Эмоциональные натуры, сангвиники реагируют на внезапность больше, чем люди с флегматическим темпераментом.
   Внушение страха путем звуковых и зрительных впечатлений имеет за собою далекое историческое прошлое. Крики и удары по щитам, потрясание оружием применялись в седой старине. Не тем ли объясняется "ура", гиканье казаков, особый вой китайцев, "банзай" японцев?
   Не зрительное ли впечатление преследовали древние германцы одеванием звериных шкур или индейцы своими скальпами и укра­шением головы перьями? Такое же зрительное впечатление произ­водили первые танки.
   Окончательная подготовка атаки огнем имеет в психологиче­ской своей основе, кроме материального значения, еще и оконча­тельное потрясение психики противника, т.е. внушение ему страха. Перевес в огне может быть достигнут тогда, когда мы поддержим спокойствие, выдержку, возможность пользоваться своим оружием. Вот почему перевес в огне может быть достигнут не уничтоже­нием людей и машин, что требует колоссального расхода огнестрельных припасов, а нейтрализованием, т.е. хотя бы времен­ным приведением к молчанию нашего противника.
   Терроризование тыла огнем по площадям дает чисто моральное потрясение и только в слабой мере сопровождается материальными результатами. Сверхорудия, стреляющие чуть не 200 -- 300 километров, заставляют тех, кто ранее мог чувствовать себя в полной безопасности, думать о возможности попасть под страшное действие чудовищных снарядов, следовательно, спокойствие те­ряется и создается благодарная почва для зарождения страха.
   Появление аэропланов, сбрасывающих бомбы, воздушные мины или какие-то убивающие моментально всякое живое существо яды, разве нельзя отнести к факторам внушения страха, ибо сбросит ли летчик бомбу или нет, мы не знаем, но уже шум мотора при­ближающегося аппарата, заставляет думать о возможности этого.
   Во время русско-японской войны японские шимозы имели нулевое материальное значение, но моральный эффект их был огромный.
   Французы, не отказывая танкам в материальном значении, считают, что главная их сила заключается во внезапности их появления, так как вид их более уже устрашать не может. Танки совершенствуются и ныне уже сконструированы превращающиеся в подводные лодки. Ясно, что внезапное появление такого "водя­ного" может легко потрясти даже и не особенно трусливого че­ловека.
   Газы, кроме своего ужасающего действия, внушают страх одной возможностью их применения. Каждому, кто побывал на фронте в мировой войне, должно быть понятно, почему особая жуть охватывала при появлении ветра, дующего в нашу сторону, на благоприятных для производства газовых атак участках.
   Таким образом, звуковые и зрительные впечатления служат могучим средством для внушения страха, доходящего до ужаса. Я не ошибусь, если скажу, что в данном случае чрезвы­чайно рельефно выделяется влияние материи в целом на нашу психику, ибо зрительные или звуковые ощущения влияют на наш организм, результатом чего получается известная эмоция (Джемс).
   Произведенный мною анализ показывает, что желание побе­дить, настойчивость, смелость и страх трижды входят во всякий бой.
   Во-первых, с целью наилучшего использования своего оружия, во-вторых, чтобы найти в себе моральную упругость в отношении огня противника, и наконец, чтобы своею стойкостью и решимостью идти вперед, импонируя тем противнику.
   В силу этого я вновь повторяю сказанное мною вначале, т.е. что проигран бой тот, который проигран в нашем сознании, бой -- в выигрыше которого у нас нет уверенности. <...>
  
  
  
  

VII

Преклонение перед техникой влечет одностороннее понимание способа-действия в бою. Сравнение наступления и обороны, как системы ведения войны и как способа действий в бою. Примеры. Подавляющее влияние их на пси­хику.

   Преклонение перед техникой, перед силой современного огня приводит к ложному и одностороннему пониманию того или дру­гого способа действий в бою. Эта односторонность порождала и по­рождает преувеличенное представление о превосходстве обороны над наступлением, к провозглашению положения, что наступление -- это только частный вид обороны и т. д.
   Подобные взгляды самым пагубным образом выливаются по восприятию их массой в роковую пассивность с потерей инициа­тивы действий. Преувеличивание значения техники столь же вредно, как преувеличивание значения духа. До мировой войны мы базировали весь свой успех на духе, недооценивая значение огня, а после первых же поражений стали кричать, о подавля­ющем числе пулеметов у германцев, о превосходстве их артил­лерии, а затем о недостатке у нас огнестрельных припасов. Если последнее было справедливо в 1915 году, то первые наши по­ражения т.е. Самсоновская катастрофа, поражение Рененкампфа и проигрыш Лодзинской операции никоим образом нельзя отнести ни на недостаток у нас технических средств, ни на отсутствие духа в наших войсках, а лишь только на бездарность наших вождей. Правильные выводы в тактике могут быть даны только тогда, когда устанавливается полное и правильное взаимодействие между материей и духом. <...>
   Было бы большой безграмотностью оспаривать известные вы­годы обороны. Наступление и оборона могут быть рассматриваемы с двух точек зрения, как способ ведения войны вообще и как способ ведения боя. Только правильное установление взаимоотно­шения между ними определяет сущность ведения войны.
   Выгоды, свойственные наступательному образу действий в ши­роком стратегическом смысле, заключаются в инициативе и в мо­ральном преобладании над противником. Инициатива должна быть понимаема в широком смысле, как подчинение противника своей воле. Захват инициативы дает наступающему возможность господ­ствовать над мыслями противника и тем самым сохранять сво­боду в своих действиях. Наступающий становится полным распо­рядителем действий и имеет определенную цель, зная, чего он хочет.
   Одно из главных затруднений на войне заключается в том, чтобы из туманных, сбивчивых данных выяснять истинную обста­новку. Если, зная обстановку, не представляется трудным комби­нировать свои средства сообразно с ней, то для того, чтобы по­нять ее, нужен правильный глазомер или духовный глаз. Разре­шить же этот вопрос значительно легче наступающему, т.е. тому, кто обладает инициативой, так как в этом случае наступающий сам создает обстановку, которую приходится разгадывать оборо­няющемуся. Вот в силу чего все великие мастера военного дела и на словах, и действиями своими доказывали все преимущества наступления над обороной, ставя своим девизом, как Суворов: "ничего кроме наступательного". В ином положении находится обороняющийся, выпустивший инициативу, а с нею и свободу дей­ствий. На его долю, хотя бы даже при сознательном переходе к обороне, выпадает пассивная роль, он должен тревожно следить за противником, стремиться угадать его намерения, а в силу этого он подчиняется его воле.
   Но тем не менее и оборона имеет свои выгоды чисто мате­риального характера, ибо к ней прибегают на местности, которая может быть заблаговременно подготовлена. В последнем отношении обороняющийся, как слабейший (это условие может быть причи­ной оборонительного образа действий), может также приобрести выгоды инициативы, которые для него выразятся в тщательной подготовке театра военных действий и поля сражения в инже­нерном отношении и особенно в ранней готовности к открытию операций. <...> Было бы ошибочным полагать, что вся цель обороны заключается лишь в том, чтобы не быть разбитым и что только наступающий может добиваться победы. Но в то же время надо строго различать оборону, как систему действий, усво­енную на все время кампании и не могущую дать хороших ре­зультатов от обороны в бою в течение известных его периодов или на известных пунктах поля сражения. Этот последний способ не­редко дает отличные результаты (Риволи и Аустерлиц). Активная оборона является столь же законным и целесообразным способом действий, как и наступление, а потому наилучшая система веде­ния войны заключается в разумном сочетании обороны с насту­плением. Если проанализировать оборону, как вид боя, то надо придти к заключению, что ныне, т.е. особенно при общей маши­низации войны, сила обороны возросла, но сила эта вовсе не на­ходится, как было встарь, в укрытиях, в усилении своего распо­ложения, а прежде всего в маскировке. Нужно, однако, не за­бывать, что и маскировка должна быть двойная, т.е. надо ма­скировать себя от наблюдений с земли и от наблюдений с воз­духа. Атакующий идет открыто. Если он сам не видит зарыв­шегося в землю противника, то его видит идущий над ним его воздушный товарищ. Атакующий, несет большие потери, чем обороняющийся, ему труднее питать себя огнестрельными припа­сами, у него труднее связь, управление. Но все эти тяжелые условия соединены с движением вперед.
   Обороняющийся несет меньшие потери, но пули и снаряды взрывают землю, песок окопов, раненые и убитые валятся тут же, а у атакующего они остаются позади. Правда, при упорстве обороны, при трудности погасить ее очаги сопротивления, потери атакующего будут очень велики, но до тех пор, пока он не про­никся сознанием бесполезности атак, эти потери его остановить от продолжения их не могут. В бою наступает момент, когда атакующий начинает терять веру в свои силы и тут-то потери на­чинают усиливать пробуждающийся в нем инстинкт самосохранения. Но, с другой стороны, это неудержимое движение вперед, не взи­рая на потери, подавляющим образом действует на психику обороны.
   Оружие совершенствовалось от лука, арбалета, катапульты, до магазинки, автоматов, скорострельной артиллерии, менялись так­тические формы, но преимущество наступления всегда было, есть и будет оставаться в силе.
   Посмотрим вокруг себя на мир животных и мы увидим, что бросающаяся на нас собака пугает нас и, если мы побежим, она начнет нас преследовать. Стоит остановиться и повернуться к ней лицом, как она начинает отступать и бежит от нас. Курица для защиты своих цыплят от нападающей собаки не прикрывает в первый момент их своими крыльями, а поднимает их, кудахчет и бросается собаке навстречу. Сколько угодно в военной исто­рии можно найти примеров, когда горсточки храбрецов обращали в бегство целые сотни. <...>
   Огонь может пошатнуть стойкость, приостановить порыв, за­ставить остановиться, залечь или даже отойти, но это не дает еще победы.
   Войска, отходящие после неудачной атаки, не могут считаться побежденными. При наличии должного управления, они останав­ливаются за выгодным рубежом, закрытием и подавленное их мо­ральное состояние быстро восстанавливается. Тут-то весь вопрос заключается в том, чтобы не дать спокойно отдохнуть, успокоиться, наладить управление, связь, спайку.
   Если мы, отбив атаку, этим и удовольствуемся, то другая сторона, исправив ошибки первоначального своего наступления, вновь двинется на нас. Быть может, она опять не будет иметь успеха, но все-таки она может сковать нас на одном участке, чтобы нанести удар на другом. Трусливое пассивное положение обороны всегда вольет в душу атаки новые и новые силы для борьбы за достижение успеха, если, конечно, войска ее проник­нуты стремлением добиться этого успеха, во что бы то ни стало. Чтобы достигнуть не скоро проходящего, а длительного реши­тельного результата, нужно продлить подавляющую эмоцию, вну­шенную нами противнику. Нужно, чтобы боялся он не только на­шего огня, но именно нашего наступательного порыва. Нужно, чтобы противник, находитесь ли вы сами в положении обороны или атаки, в каждый данный момент чувствовал, что у вас нет страха.
   В силу сказанного выше, становится вполне понятным огром­ное психологическое значение преследования, как для атакующего достигшего успеха, так и для обороны, перешедшей к активным действиям. В преследовании нужно добиться того, чтобы страх окончательно овладел человеком, взял верх над всеми его чув­ствами. Раз этого мы достигнем, то войска перестают слушать и команды, и доводы и, просьбы начальников, они обращаются в бесформенные массы беглецов, объятых ужасом, в которых про­буждаются только самые низменные инстинкты. <...>
  

VIII

Ско­ротечность боя в связи с машинизацией. Пехотный и артиллерийский огонь. Моральное значение различных средств борьбы. Анализ строев и построений. Что побуждает бойца идти вперед. Волевые мотивы и устойчивость идей. Значение боевой муштры.

   <...> ...Победа достигается движением вперед, в котором должен сочетаться маневр с огнем, следовательно, сущ­ность тактической проблемы заключается в обеспечении этого движения вперед. Атакующий парализуется в своем движении вперед -- огнем обороны, которая стремится потерями подорвать его наступательный дух.
   Если это ей удается, то атакующий стремиться ухватиться за первое же закрытие, а иногда в нем настолько сильно начинает говорить инстинкт самосохранения, что он теряет всякую способ­ность к движению вперед. <...> Наступление должно складываться из огня и маневра, т. е. пехота наступает скачками, во время которых часть ее стреляет, часть двигается. Можно приблизительно считать, что 50% стре­ляет, 50 % двигается. У обороны все время может действовать 100% ее огневых средств. Атакующий цели не видит, оборо­няющийся наоборот; а в силу этого атакующий рассеивает свой огонь, обороняющийся же концентрирует. Нейтрализация пехоты за закрытиями даже массовым, т.е. пулеметным огнем, трудна, а по атакующему легка. Если все это суммировать, то сам по себе огонь пехоты, ка­ково бы ни было ее вооружение, может дать результаты только при содействии остальных средств борьбы. Вот почему, новое оружие не дает решения вопросу о перевесе в огне, оно не от­крывает путь к победе, если вспомнить Суворовское положение "пехотные огни открывают путь к победе". <...>
   Артиллерийский огонь, не говоря уже об огромном материальном эффекте, дает эффект моральный, повышая дух атакующего и по­давляя до известной степени дух обороны. Благодаря легкости наб­людения за попаданием, кривизне траектории, точности, району дей­ствия и сравнительной скорострельности пушки, казалось бы, он может быть великолепным средством для нейтрализации. С другой стороны, возможность эшелонирования батарей, позволяет всегда использовать всю массу артиллерии для исполнения многочисленных задач, возлагаемых на это орудие борьбы во время атаки, из которых нейтрализация пехоты противника является главнейшей из них. Но в целях нейтрализации стрельба должна производиться своевременно, т.е. артиллерия должна приходить на помощь своей пехоте атаки, когда она начинает страдать от огня пехоты противника и оканчиваться только тогда, когда пехотинец, подойдя на дистанцию штыкового удара, бросается на своего противника, находящегося за закрытиями. <...>
   Если теоретически проблема эта кажется вполне разрешимой, то опыт нас убеждает в том, что реализировать ее возможно только тогда, когда пушка может быть использована на высоте передовых линий. Если опыт войны, как на нашем фронте, напри­мер, в Лодзинской операции и даже в боях во Фландрии, говорит о наступлении артиллерии непосредственно за цепями пехоты, то удавалось это немцам, вероятно потому, что противниками их овладевала полная растерянность. Если же этого не было, то при подобных попытках орудийные номера немедленно выводились из строя, равно как и запряжки.
   Вот почему мы должны придти к заключению, что артилле­рия может работать над нейтрализацией пехоты, прикрываясь своею пехотой и притом на довольно большом от первой рас­стоянии.
   Пока атакующая пехота не проникла в позицию противника, артиллерия, расположенная таким образом, может успешно ней­трализовать огневые средства передовой линии обороны, но раз эта передовая линия врага взята, продолжать свою работу она не может и не может потому, что рисковать поражением своих же она не имеет права. Не имеет права не потому, что могут быть убиты свои же, к чему некоторые относятся довольно равнодушно, а потому, что смерть этих, хотя бы немногих, самым пагубным образом пода­вляет моральный элемент остающихся в живых.
   Наконец, в этой зоне "штыкового удара" элементы атаки быстро смешиваются с элементами обороны, а потому последние могут быть нейтрализованы только таким оружием, которым можно пользоваться, во-первых, крайне осмотрительно, а во-вторых, в прямой и самой тесной связи с передовыми элементами атаки.
   Спрашивается, может ли находящаяся в удалении артиллерия при таких условиях играть нейтрализующую роль. Не говоря уже о возможных отклонениях, нужно подумать об ошибках, ко­торые могут быть допущены при переносе огня, особенно, при неудачном выполнении этого, а также трудности определения точек подлежащих обстрелу.
   Первые выстрелы будут фатально неуверенными и способными задержать продвижение пехоты, т.е. могут быть более вредны, чем полезны пехоте атаки. Наконец, для действительно полезного действия находящейся перед атакой в удалении артиллерии, не­обходима весьма совершенная связь между нею и пехотой, что трудно достижимо. Но если эту связь удалось бы осуществить, то артиллерия не может быть все-таки уверена, что она нейтрализовала все очаги сопротивления, так как оборона может до поры до времени местами не открывать огня из своих машин, которые заговорят только тогда, когда артиллерия атаки уже обречена на молчание против них.
   Эту роль, роль борьбы с такими молчавшими пулеметами или орудиями может принять на себя только, так называемая, артил­лерия сопровождения, которая перемещается одновременно с пе­хотой первой линии. Таким образом, артиллерия ныне часть сво­их функций передает пехотному оружию в виде орудий сопро­вождения (пушка и мортира). Но, в последнее время, и это признается уже недостаточным и поднимается вопрос о необходи­мости иметь танки-лилипуты, направляемые на все очаги сопро­тивления обороны, и, наконец, большие надежды возлагаются на блиндированные аэропланы.
   Если же огневые средства способствуют повышению мораль­ного элемента у атакующего, то средством, облегчающим некото­рым образом перенесение сильного напряжения нервной системы, является пользование местностью с целью уменьшения потерь, а равно применение соответствующих строев.
   Таким образом огонь, местность и строи или все вместе взятое -- маневр, являются обеспечивающими движение вперед факторами
   Анализ вопроса о строях должен быть основан и на данных коллективной психологии с известным учетом расовых особен­ностей.
   Чем компактнее строй, тем большим потерям он подвержен и наоборот.
   Переход от компактных строев к развернутым давал в свое время возможность использовать большее число ружей сразу, т.е. давал надежду на огневое превосходство, исходя из математиче­ских выкладок. На стороне тонких строев двойная выгода, а именно, уменьшение своих потерь и увеличение потерь против­ника. Вот почему до мировой войны очень многие военные авто­ритеты придерживались того взгляда, что цепи должны быть ред­кие, поддерживаемые резервами из глубины. Но в бою мало уменья охранить свою часть от потерь и причинить таковые про­тивнику, нужно создать условия для управления ею, нужно уменье заставить ее идти вперед и парализовать стремление из­бежать опасности, т.е. парализовать поворот назад. С этой точ­ки зрения редкие цепи, имеющие результатом растяжку фронта, являются совершенно неудобными. Отсюда ясно, что мы сталки­ваемся с двумя противоречивыми условиями: огонь требует рас­членения, командование же -- компактности строев. Если мы будем рассматривать строи с чисто технической точки зрения, то вполне естественно, должны будем придти к заключению, довольно одно­стороннему, забывая, что строй состоит из живых организмов. Отсюда вытекает новая проблема, в какой же мере можно разжижать боевые строи, чтобы, не потеряв возможности управлять ими, можно было вести их вперед. Очевидно, что для разрешения этой проблемы нужно отдать себе отчет, что же побуждает бойца идти вперед, а затем изучить, какое влияние может оказать на это компактность или расчлененность построения.
   Тут-то мы сразу сталкиваемся с чисто психологическими факторами, ибо что же другое может заставить бойца идти впе­ред навстречу смерти. Эти факторы, с одной стороны, заключа­ются в личной воле бойца, в воле, проявляющейся в решении или хотя бы только желании победить.
   Несомненно, что на волевые мотивы имеет влияние устойчи­вость известной идеи. Каждое чувство обладает тем свойством, благодаря которому оно создается и придает устойчивость идеям и объектам, связанным с ним. Удовлетворение его является настоящим наслаждением, но соединенное с ним возбуждение еще сильнее. Возникающая на войне идея мести так сильно охватывает сознание, что мы готовы пожертвовать несоизмеримо большим, до жизни своей включительно, лишь бы только выпол­нить акт мести.
   Нельзя забывать, что поглощение и недостаток сил препятству­ют действию мотивов.
   Какие же мотивы руководят воином в бою? Прежде всего ненависть к врагу, угрожающему родным очагам, чувство любви к отечеству, чувство долга. Чем устойчивее в нем все идеи об этом, тем сильнее волевой мотив. С другой стороны, его может двигать вперед привычка к повиновению начальникам, т.е. дис­циплина, желание отличиться перед товарищами своей отвагой и мужеством, опасение прослыть трусом или же боязнь наказания при проявлении трусости, наконец, пример начальника. <...> Таким образом, и с чисто психологической точки зрения боевые строи должны быть разрежены, но вместе с тем, они должны иметь поддержку из глубины, следовательно, в совре­менном бою компактность строя заменяется его глубиною. <...>
   В подготовке мирного времени мы обращали большое вни­мание на техническую сторону наступления, чем в большинстве случаев, занимаемся и теперь. Мы обращали внимание на вели­чину перебежек, на величину перебегающей части, на применение к местности, на правильное ведение огня, но почти забывали о моральной стороне вопроса. И ныне раздаются голоса о превали­ровании техники под влиянием растущих средств борьбы, но голоса эти не учитывают причин "машинизации" "моторизации" и т. п.
   До мировой войны раздавались голоса о неуместности, бесполезности и даже вреде муштры.
   В числе этих голосов в военной литературе был и голос ав­тора настоящего труда. Но после войны автор самым решитель­ным образом отказывается от подобного взгляда, ибо разумная муштровка дисциплинирует человека, а особая боевая муштра заставляет идти вперед, не взирая даже на опасность. Эта-то боевая муштра заключается в правильном применении всех технических требований, путем повторяемых упражнений на основе тэйлоризма, доводя их до автоматизма. Но, с другой сто­роны, современный бой требует проявления инициативы действий в пределах поставленной даже каждому отдельному бойцу небольшой задачи. Опять мы сталкиваемся с трудно примиримыми противоречиями -- автоматизм, муштра и инициатива. Получается своего рода заколдованный круг, из которого можно выйти при высоком культурном уровне бойца. Не является ли это чисто теоретическим выводом? Нет, ибо германская армия дала нам блестящий пример достижимости этого. Муштровка всех видов процветала в ней и служила темой для карикатур, а на полях сражений ее солдат шел вперед, и отлично вымуштрованным, и способным проявлять инициативу.
   Но при всей пользе внешней муштровки, ею одной ограни­читься нельзя никоим образом, нужна моральная подготовка, ко­торая должна заключаться в высоком развитии не только гра­жданских, но и воинских доблестей, так как только при этом растянутые боевые порядки допустимы. <...>
  

IX

Анализ группового способа ведения боя. Моральная сторона вопроса. Критический момент боя. Автоматизм и инициатива. Трудность управления. Значение привычек в подготовке бойца.

  
   <...> Отдельные группы, разбросанные на довольно большом фронте, действующие вполне самостоятельно, должны быть приучены в то же время к согласованности своих действий, и эта согласован­ность действий должна исходить ныне от них же самих. Не под­лежит сомнению, что в смысле сохранения от потерь, они имеют огромное преимущество над прежними цепями, а, следовательно, казалось бы, в них меньше будет проявляться инстинкт самосо­хранения, но, с другой стороны, изолированность их одной от другой по присущей животной природе человека стадности, будет в мень­шей мере способствовать проявлению решимости и уверенности в своих силах. Трудность управления, трудность поддержания связи -- ­эти типичные свойства группового боя требуют высокого интеллектуального развития бойца.
   При групповом способе наступления, при поддержке из глу­бины такими же группами, эта решимость довести дело до реши­тельного удара требует огромного запаса энергии, настойчивости, т.е. моральный элемент приобретает в бою огромное значение Несомненно, что в современном бою достижение перевеса в огне в смысле нейтрализации, т.е. подавления духа противника, как указано выше, не может быть основано только на более совер­шенном вооружении пехоты, а на всех средствах наземного и воздушного поражения. Наступающий будет получать поддержку не только из глубины, но и сверху, т.е. это будет кубическая тактика, кубическая поддержка. И вот все эти средства должны, с одной стороны, способствовать подъему его духа, а, с другой, спо­собствовать внушению того страха обороне, на который я ука­зывал выше, страха, порождаемого силою материальных средств поражения.
   Современная пехота должна быть обучена владеть всеми ви­дами своего вооружения в одинаковой степени, в ней не может быть, на мой взгляд, специалистов стрелков, автоматчиков, пу­леметчиков и гранатометчиков, но вместе с тем она должна ве­рить в то, что все виды ее оружия одинаково нужны для дости­жения успеха в бою.
   Решительный удар атакующего является актом нравственного по­рядка как прежде, так и теперь, ибо вся сущность сближения атакую­щего заключается в сбережении к последнему моменту нравственной энергии, подъема духа, даже и при наличии у него всех средств современной техники. От накопления энергии, от сохранения ре­шимости победить зависит сила и стремительность удара. Сознание, что сзади и сверху идут поддержки и резервы, и что они пред­ставляют из себя не одни машины, а людей, играет доминирующую роль. На силу этого удара влияет убеждение, что, "нас под­держат, нас не оставят", т.е. именно то, что знакомо каждому участнику войны.
   Если нет этого убеждения, нет этой уверенности, должного шока атака не разовьет.
   Чтобы ни говорили о машинизации, но последний акт боя решали и решать будут не машины, а люди, в руках которых хо­лодное оружие своего значения не потеряло, и только на помощь к нему, как и в далеком прошлом, пришло не новое, а старое и лишь временно забытое, средство борьбы -- граната. Какие бы танки ни дала техника, она отдает их в руки человека, а не автомата.
   При групповой тактике трудность будет заключаться именно в производстве этого последнего удара, т.е. в том, чтобы из от­дельных боевых групп произвести такой удар, который мог бы окончательно сломить всякое сопротивление противника, чтобы этот удар не представлял бы из себя разрозненных усилий этих отдельных групп, а был бы все-таки своего рода кулаком. <...>
   Выше я указывал на трудность управления боем, причем эта трудность ныне возросла, возросла она потому, что требует перенесения центра тяжести управления со старших на самых младших начальников.
   Трудность эта проявляется и ныне, как и прежде, с особой силой с момента вступления в зону ружейного и пулеметного огня. Ныне эта трудность проявляется потому, что именно в этой зоне, т.е. зоне наступления, и выявляется деятельность боевых групп-звеньев.
   При ведении боя цепями главным фактором успеха являлись личные свойства бойца. Он опьяняется боем, увлекается при­мером других, его оглушает шум боя, нервы его напрягаются ви­тающей всюду опасностью. Минутами он возбуждается до героизма, минутами доходит до отупения. В нем борются два чувства -- гнев и страх: первый толкает его вперед, второй тянет назад. В ми­нуты отупения боец машинально выполняет все то, чему его учили. Пока равнодействующая двух чувств направлена в поло­жительную сторону, т.е. пока его толкает она к неприятелю, он пойдет вперед.
   По сравнению с далеким прошлым, критический момент боя, т. е., когда управление затрудняется (при цепях, когда оно ускользает из рук начальника и боец должен в самом себе чер­пать силы для того, чтобы идти вперед), теперь стал более про­должительным, так как дистанции огня увеличились. Из всего этого вытекал неизбежный вывод, что строгая регламентация дви­жения под огнем при цепях в последние моменты очень трудна, ей на выручку должен идти технический автоматизм и простор к проявлению инициативы. То и другое требуют тщательной подго­товки, как звена в целом, так и одиночного бойца, как и раньше. <...>
   ...Если мы выдвигаем вопрос об автоматизме, то как же его примирить с необходимостью самого широкого развития ини­циативы. На это я позволю себе ответить, что привычка отвечать на внушение какой-либо идеи, или на впечатление, немедленным решением воли или же импульсивным движением тела и должна составить основу подготовки бойца. Бэн говорит, что привычки суть навыки в области чувств и хотений. Нравственные привычки ведут на усиление или ослабление чувствований и на измене­ния в силе воли, при этом одни мотивы выигрывают, а другие теряют в своем значении для деятельности. "Таковы, -- говорит он, -- привычки мужества, храбрости, самообладания". <...>

X

Нервное сочувствие. Нервное подражание и нервное соревнование.

   На те или иные переживания бойца оказывают влияние три весьма важных данных, а именно: нервное сочувствие, нервная подражательность и нервное соревнование. Большинству из нас путем самонаблюдения или наблюдения приходилось замечать, что крики, стоны и вообще всякое яркое выражение страдания на лице другого крайне заразительно действует на нас самих или нас окружающих. Нервное сочувствие нужно разделять на та­кое, которое происходит через пришедшее извне через органы слуха и зрения впечатления от сочувствия душевного, происхо­дящего через посредство мысли. <...>
   Несомненно, что при исследовании военных явлений, и при том явлений, создаваемых боем, мы прежде всего должны счи­таться с нервным сочувствием первого рода, ибо рассудочная деятельность в бою ослабевает. Крики, стоны раненых, вид исковер­канных тел должны вызывать это сочувствие, которое понижает моральную упругость бойца.
   Если мы не можем избавить бойца от нервного сочувствия, то во всяком случае парализовать его до некоторой степени всегда возможно. В силу этого-то, именно никогда не следует располагать перевязочных пунктов на путях движения или в ме­стах расположения резервов. Во время самого боя, раз на какой-нибудь остановке часть начинает нести потери, мы быстро про­двигаемся вперед. При обороне следует возможно скорее уносить не только раненых, но и убитых в тыл, хотя, конечно, это да­леко не всегда возможно. Руссо говорит, что привычка видеть страдания до известной степени притупляет чувство сострадания, но на войне состав так быстро меняется, что эта привычка вы­работаться не может. <...>
   С военной точки зрения подражание имеет ту положительную и отрицательную сторону, что подражание может увлечь бойца и вперед, и назад. В силу этого подражания громадное значение имеет личный пример и начальника, и отдельных смелых, полных инициативы бойцов.
   То же подражание может заставить почти бессознательно дви­гаться вперед. Участникам боев, вероятно, приходилось наблюдать, как иногда порывается ринуться стрелок, звено, когда бросается вперед его сосед,
   В последний момент боя это подражание действует, как элек­трический ток, если только нервная система не утомлена на­столько, что никакой пример, никакие увещания не могут поднять стрелков с земли.
   Упомянув об усталости нервной системы, я считаю необхо­димым вкратце на ней остановиться. Говорить о том, что нервы устают также, как и мускулы, не приходится. Они после про­должительной работы безусловно нуждаются в отдыхе, во время которого они черпают новые силы для своей трудной в организме работы. В чем же проявляется нервная усталость? В том, что наша нервная система становится неспособной отвечать на требо­вания, к ней предъявляемые. Эта-то неспособность, зависящая от недостатка в нервах электричества, отзывается в нас неприятным чувством усталости, утомления. Если нервы не получают отдыха, то, насилуя их в продолжении работы, мы можем добиться того, что они перестают уставать, и нервная усталость переходит в нервное раздражение, которое совершенно истощает тело. Совре­менный бой требует колоссального напряжения нервов, а так как нервная система не у всех одинакова, то начальнику надо быть осторожным, чтобы не натянуть, так сказать, струны организма своих подчиненных настолько, что в самый нужный момент они не издадут ожидаемого от них звука. В силу этой-то нервной усталости иногда отлично обученная, с высоким подъемом духа, войсковая часть не может заставить себя двинуться вперед. Малоопытный начальник пытается это объяснить приступом боязни, трусостью, а между тем ни того, ни другого на лицо нет у под­чиненных. Они устали, но устали не физически, не мускулы их, устали, а нервы. Тот необычайный подъем духа, который иногда замечается на войне, а особенно в бою, является временами лишь результатом нервного раздражения. Насколько это нервное раз­дражение истощает организм человека можно наблюдать после боя или тяжелых маршей, когда солдаты засыпают моментально, от­казываясь иногда даже от пищи. <...>
   Наконец, нервное соревнование есть желание, поро­ждаемое в нас тем, что мы представляем себе подобное нам существо, одушевленное тем же желанием. С военной точки зре­ния оно может быть вызвано желанием выделиться исполнением долга и желанием отличий. Переходя из индивидуального в кол­лективное, оно может вызвать подражание.
   Следует также иметь в виду, что подражание может быть произвольное и непроизвольное. И с тем, и другим нам в военной среде приходится считаться. Приобретенная, произвольно вырабо­танная способность двигать членами по примеру другого лица, или двигаться, делать то, что делает другой, составляет то, что мы понимаем под важностью личного примера. Непроизвольное подражание не требует подготовки, так как в силу его мы пере­нимаем жесты, интонации, выражения и вообще поведение окру­жающих нас людей. Все такого рода проявления других лично­стей оказывают на нас влияние, независимо от того, хотим ли мы или нет, -- они навязываются нам.

XI

Значение притягательной силы земли. Вопрос о перебежках и о безостановоч­ном движении. Облегчилось ли продвижение при машинизации пехоты. Не огневая, а психологическая тактика. Следует ли ограничивать пользование ружейным огнем.

   Притягательная сила земли и трудность сдвинуть с места людей под огнем -- явление, с которым каждый, побывавший в бою, начальник хорошо знаком. Всякое закрытие, как бы незначительно оно ни было, тянет к себе бойца, и он держится за ним спокойнее, с большим тру­дом с ним расстается. По мере того, как огонь противника ста­новится сильнее в смысле его действительности, все более и более возрастает трудность поднимать людей и заставлять их покидать закрытия, которые их к себе притянули.
   Это стремление к закрытиям является естественным результа­том проявления инстинкта самосохранения, с которым, как уже было сказано, не легко бороться. Рассудочная способность бойцов настолько в бою уменьшается, что они не в силах даже разо­браться, выгодно или невыгодно занимать закрытие. Иногда бро­саются за такое, которое находится под углом к линии наступле­ния и... попадают под фланговый огонь противника. Все это разъяснялось в мирное время, но все-таки приходилось наблюдать в бою очень частые нарушения такого элементарного, казалось бы, правила. Так говорили люди, не учитывавшие уменьшения рассудочной способности бойца.
   Помочь этому больному вопросу может только тот автома­тизм, о котором сказано выше, т.е. привычка, навык соблюдать правила. Трудность поднимать бойцов из-за закрытий наводит на мысль о безостановочном наступлении или хотя бы о том, чтобы вести наступление возможно большими перебежками. На практике величина перебежек определялась характером впереди лежащей мест­ности, силою огня противника, физической и нравственной усталостью. <...>
   Такое безостановочное движение применялось и у нас, но влекло за собой очень большие потери, хотя действительно удар был стремительным и атака удавалась. Нельзя отрицать, что све­жие и в нравственном, и в физическом отношении части, пожалуй, и в будущем могут попытаться так идти в атаку, но истомленные, разве тогда, когда нервная усталость перешла в нервное раздра­жение. Сила огня, раз она на стороне обороны, может заставить уменьшать величину перебежек, как при прежней, так и при но­вой групповой тактике. Но дело в том, что наибольшие потери атакующий обычно нес на средних дистанциях, а потому, если удавалось подавить пулеметный огонь противника, то на ближних дистанциях, примерно с 500 шагов, выгоднее было делать, пере­бежки возможно большими. В настоящее время на ближних ди­станциях, кроме винтовки, будет действовать ружье-пулемет, но по своему рассеиванию он нисколько не лучше магазинки, а на дистанциях свыше 500 шагов хуже, следовательно, оно уж не так страшно, как на первый взгляд кажется.
   Это имеет огромное значение в моральном отношении, так как смело и быстро надвигающаяся атака самым подавляющим образом действует на оборону. Остановки в бою не дают физического отдыха и облегчения нервной системе. Люди, цепи или группы останавливаются иногда или на совершенно открытой местности, значит, нужно быстро устроить головное закрытие или же за не­достаточными укрытиями. Они непрерывно слышат, как мимо их ушей несется рой пуль и чувствуют, как каждое их движение связано с смертельною опасностью. Наша нервная система не при­способлена к тому, чтобы непрерывно выносить эту опасность, и нужно зорко следить, чтобы не наступил момент, когда она нач­нет сдавать. Легкое закрытие, которое устраивают наскоро перед головой, не защитит от пули, но оно является иллюзией закры­тия, иллюзией вполне достаточной, чтобы стрелок немного успо­коился. Приходилось наблюдать, как, при перебежках, стрелки, неся винтовку в правой руке, левую поднимают к лицу. Это чисто инстинктивное движение руки облегчало им перебежку. Несомненно, что современное вооружение пехоты, основу которого составляют автоматические ружья и легкие пулеметы, облегчает вопрос о под­нимании стрелков из-за закрытий, ибо перебежку должен начи­нать или пулемет или автомат, смотря по тому, какое звено дей­ствует, но в свою очередь перебежка первых облегчается огнем соседнего звена.
   Масса пуль, выбрасываемая пулеметом против обороны, осо­бая их трескотня настолько должны импонировать на остальных людей звена, что они рефлекторно будут бросаться вперед. <...>
   Разбросанные по полю сражения боевые группки должны найти в самих себе волю дойти до штыка, а потому вряд ли можно назвать современную тактику только огневой, нет, она бо­лее, чем прежняя стала тактикой психологической. <...>
   Из произведенного анализа мы видим, какое огромное значение в бою принадлежит волевой и эмоциональной природе чело­века, как бойца, и что нельзя трактовать бойца, вне данных физиологии и психологии, так как мы имеем дело с живыми организмами, а не с пешками, передвигаемыми на шахматной доске.
  
  
  

XII

Явление паники, определение его. Иллюзии и галлюцинации. Где наиболее часто проявляется паника. Статистические сведения о случаях паники. Опи­сание случаев паники. Причины возникновения паники. Нервное подражание. Теория паники. Необходимость ознакомления армии с тем, почему и как возникает паника. Меры, предупреждающие возникновение паники.

   Не только в нашей военной, но и в жизни общественной нам приходится слышать, читать, а иногда видеть людей, охваченных паникой. Паника -- это явление коллективного страха в высшей, в смысле силы эмоции, форме, т.е. ужаса, иногда совершенно нео6ъяснимого, охватывающего войска. Этот безумный ужас, распро­страняясь с стихийной быстротой, превращает самое дисципли­нированное войско в толпу жалких беглецов. Причины возникно­вения паники крайне разнообразны: неожиданная или воображаемая опасность, крик, шум и т. п. <...> Во время боя панику может вызвать всякая неожиданность: атака с тыла, с флангов, неожиданное, а иногда и мнимое пре­восходство сил противника. В этом случае довольно поддаться ужасу одному человеку, чтобы он передался массе. Последнее особенно часто случается в обозах, в тыловых ча­стях армии, где дисциплина слабее. <...>
   Паника бывала во все времена и во всех армиях, но о ней почему-то говорить считают предосудительным. Вот почему я счи­таю совершенно правильным приказ командующего 2 маньчжур­ской армией ген. Гриппенберга от 22 декабря 1904 г., в ко­тором он, между прочими, указаниями о действиях пехоты в бою подчеркивал: "Необходимо также принять меры против паник ночью, в особенности после боя, когда люди настроены нервно и когда достаточно иногда крика во сне кого-нибудь "неприятель" или "японец", чтобы все люди вскакивали, бросались к ружьям и начинали стрелять, не разбирая куда и в кого. С этими явле­ниями нужно ознакомить войска, внушая им в подобных случаях оставаться и не поддаваться крику нервных людей, разъясняя им печальные последствия преждевременных криков "ура" и паники".
   Если факт паники обычно бывает после ее ликвидации по­стыден, то в тоже время он и поучителен, так как всесторонним ее исследованием мы можем до некоторой степени избегнуть ее в бу­дущем. Старая истина говорит нам, что учиться надо не только на положительных, но и на отрицательных примерах. Если мы обратимся к военной истории, то увидим, что за 100 лет, т.е. с 1800 по 1900 год были следующие главные случаи паники:
   1800 _ австрийцы при Маренго.
   1806 _ пруссаки перед Иеной.
   1806 _ французы при Голымыне.
   1808 _ испанцы при Соммо-Сиерра.
   1809 _ французы вечером после Ваграма.
   1812 _ французы у Полоцка.
   1812 _ русские у Борисова.
   1813 _ французы у Виктории.
   1813 _ англичане у С. Себастиана.
   1814 _ французы при Арси-сюр Об.
   1815 _ англичане при Ватерлоо.
   1831 _ французы отступление от Медеаха.
   1859 _ французы (на другой день после Сольферино).
   1863 _ американцы при Ченслорсвилль.
   1866 _ итальянцы при Кустоцце.
   1870 _ пруссаки и французы (неоднократно).
   1877 _ русские у Систова (на другой день после Плевны).
   1891 _ итальянцы при Адуе.
   1897 _ греки при Лариссе.
   1900 _ буры при Блюмфонтейне.
   Наиболее крупными примерами паники с нашей стороны является дивизия ген. Орлова под Ляояном и паника в обозах под Мукденом.
   Что касается войны 1870 -- 71 гг. то вот перечисление эпизодов паники:
  
   12 августа 1870 г.
   Пруссаки, 9 рот (сражение при Борни).
   18 августа 1870 г.
   Французы: кавалерийская дивизия Клерамбо в сражении при С. Прива.
   18 августа 1870 г.
   Пруссаки: 2 последовательных случая на правом фланге вечером при С. Прива.
   19 сентября 1870 г.
   Французы: батальон зуавов у Шатильона под Парижем.
   10 октября 1870 г.
   Французы: дивизия Мартина XV кор­пуса вечером в сражении при Артеней.
   5 декабря 1870 г.
   Французы: дивизия Моранди в бою при Шамборе.
   28 декабря 1870 г.
   Французы: XV корпус при Шапиодене.
   11 января 1871 г.
   Французы при Тюлльерй, бой при Мане.
   29 января 1871 г.
   Французы: дивизия Торнтона в Шаффуа (отступление в Швейцарию).
   1 февраля 1871 г.
   Французы ХVIII- ый корпус (отступ­ление в Швейцарию).
  
   Из этого перечня мы видим, что в одной только кампании 1870 -- 1871 г. у французов было 8 случаев значительной па­ники, у пруссаков 3.
   Как нельзя более рельефно это является показателем высшего нравственного уровня последних над первыми.
   Ясное сознание своего долга прусским солдатом, более рацио­нальное воспитание всей прусской армии, превосходство всей прус­ской системы над одряхлевшей французской, -- вот чем можно объяснить малое число случаев паники у немцев.
   Крайне интересным является для нас сравнение числа слу­чаев паники с обоих сторон в минувшую войну, но, к сожалению, нет для этого пока еще данных.
   Перечислив случаи паники, займемся описанием некоторых из них.

Паника пруссаков при Йене (1806 г.)

(по рассказу полковника Маленбаха)

   11 октября к вечеру прусские войска были в Йене. Авангарды французов были еще далеко. Князь Брауншвейгский только что собрался сесть поужинать, как на биваке поднялся страшный шум. Мы выбежали и услышали крики, что французы от нас всего в 1 лье. Это было невозможно, так как все дороги, ве­дущие к противнику, были заняты нашими войсками, и ни одного донесения о приближении противника не поступало, однако весть эта с быстротой молнии охватила бивак и жителей Йены. Князь пошел с нами на бивак, на котором творилось нечто ужасное.
   Со всех сторон раздавались крики, что неприятель опро­кинул авангарды, что он окружает город! По дороге к Веймару теснилась толпа солдат всех родов оружия, а затем все это по­неслось. Пришлось для водворения порядка среди обезумевших солдат послать патрули из одних офицеров, которые выгоняли беглецов из виноградников и лесов. По истечении часа все успо­коилось и только удалось выяснить, что вся тревога вызвана не­сколькими беглецами с поля сражения при Заальфельде.

Паника французов вечером после Ваграма (Июль 1809 г.).

(По рассказу генерала Левенштерна)

   По окончании сражения, мы, пообедав с товарищами у па­латки Наполеона, решили поехать в Вену, побывав предвари­тельно на острове Лобау. Не успели мы сделать каких-нибудь Ґ лье, как вдруг в тылу армии раздалось несколько ружейных выстрелов. Выстрелы эти вызвали такой ужас среди отставших солдат и экипажей, что они обратились в бегство, а страх их быстро передался резервам и артиллерийским паркам. Все бежало, стараясь достигнуть возможно скорее мостов у Лобау. Мы со­хранили спокойствие духа, но скоро группа берейторов в ливрее Наполеона нагнали нас с криком "спасайся кто может, главная квартира императора атакована". После этих слов ужас настолько охватил всех, что и мы были увлечены потоком беглецов. Со всех сторон гремели выстрелы. Генеральские экипажи, повозки, фургоны маркитантов были разграблены своими же. Какая-то маркитантка со слезами звала на помощь, я полетел было к ней, но несколько вольтижеров, направили на меня ружья и закричали "прочь, а не то!!" Я повернул лошадь, не желая жертвовать жизнью. С каждой минутой беспорядок все возрастал. Верхом было невозможно обогнать толпу, я спешился и пошел. Мне показалось, что паника вызвана появлением корпуса Эрц­герцога Иоанна, но где он? Не слышно было орудийных выстрелов: только крики, скорее гул бегущей толпы несся со всех сторон. Наконец я встретил генерала, который начальст­вовал одной из аппрошей острова.
   Увидя, что я спокойнее других беглецов, он спросил меня:
   _ Что означает это беспорядочное бегство после выигранного сра­жения. Я задал ему тот же вопрос: - В опасности ли император?
   _ В опасности ли он теперь, не знаю. 10 минут тому назад я имел честь обедать рядом с палаткой его величества.
   Тогда он понял в чем дело.
   _ Негодяи! Я угощу их картечью.
   Он сдержал свое слово. Замешательство на одну минуту стало еще большим, но у моста был поставлен караул, которому приказали никого не пропускать.
   Беглецы стали собираться на берегу, и вскоре все успокои­лось. Потом мы узнали, что панику вызвало несколько австрий­ских улан, показавшихся на равнине.
  

Паника французов на другой день после боя у Сольферино

(18 июня 1859 г.)

   На другой день после сражения, в тылу французской армии произошла значительная паника. Вот что рассказывает по этому поводу очевидец Дюнон в своей книге, озаглавленной "Воспоми­нания о Сольферино" -- Паника эта была вызвана, по-видимому, ничтожным обстоятельством. По мере того, как корпуса французской армии, заняв позицию, производили разведку, скоплялись пленные австрийцы, и на другой день сражения партия их была направлена в Бресчию. Один из таких отрядов под конвоем гусар подвигался от Кабрианы и подходил после полудня к Кастильоне, где обитателями был почему то принят за авангард возвращавшейся австрийской армии. Несмотря на всю несообра­зительность подобного известия, которое распространяли крестьяне, проводники, возчики и странствующие торговцы, сопровождавшие войска в походе, а равно и горожане поверили этому странному слуху увидя, как мимо них несся поток перепуганных от страха людей. Сейчас же дома закрылись, обыватели забаррикадировались в них, сожгли украшавшие их дома трехцветные знамена и попрятались в погребах и на чердаках. И вот по улицам и дорогам, загромож­денным повозками для раненых, направляющимся в Бресчию, и армейскими обозами, поскакали фургоны; лошади понесли во все стороны, опрокидывая повозки с багажом в канавы у большой дороги... все бросилось в паническое бегство среди крика, ужаса и гнева. Наконец, возчики, страх которых все увеличивался, распрягли лошадей и устремились верхом по дороге в Бресчию и всюду распространяли ужас, производя невероятную сумятицу, сталкивая с дороги встречавшиеся повозки, увлекая за собою все попадавшееся на пути и топча раненых, которые умоляли, чтобы их увезли.
   Вскоре после этого ночью 5 июля при Валеджио, паника привела в полный беспорядок бивак кавалерийской бригады, вы­сланной на разведку.
  

Паника пруссаков 18 августа 1870 г. в 6 ч. 30 м. ве­чера

(Хениг "24 часа стратегии")

   Вечером 18 августа 43 прусских роты стояли скученно вокруг фермы Св. Губерта, которая скрывала их от взоров, а отчасти и от огня французов. В половине седьмого, после пол­ного затишья, огонь французов усилился, а затем несколько их рот перешли в наступление. На истощенных и физически, и нравственно пруссаков эта неожиданность произвела такое сильное впечатление, что они, вдруг, охваченные паникой, бросились вглубь оврага, уже переполненного людьми других корпусов.
   С высот Гравелота эта картина ужаса, охватившего людей, была видна простым глазом: казалось, что атака французов на­правлена на восточную опушку леса и далее к Гравелоту. Не­ожиданный переход в наступление, поднявшиеся облака пыли, а затем беспорядок в указанных ротах -- все это произвело на высотах Гравелота впечатление стремительного натиска французов.
   Как результат этого -- по всему фронту, т.е. к югу от боль­шой дороги и на западной опушке леса, пехота дрогнула и ох­ваченная паникой устремилась прямо на линию своей артиллерии. Трудно было сразу дать себе отчет, свои это или неприятель. Масса, гонимая страхом, масса, потерявшая всякую способность рассуж­дать, бежала неудержимо. Она подвигалась прямо на артиллерию, которая была в нерешительности.
   Артиллеристы начали все более и более проявлять беспокойство, а некоторые посматривали назад. Офицеры бросились на­встречу этой несущейся лавине, что бы выяснить, свои это или французы; с обнаженными саблями врезались они в ряды своей пехоты, но ни крики их, ни даже угрозы открыть по бегущим картечный огонь, -- не действовали на бегущих. Масса эта проре­зала ряды артиллерии и, только благодаря усилиям всех офице­ров, от генерала до лейтенанта, она была остановлена далеко в тылу за артиллерией. Было 7 часов вечера.
  

Вторая паника пруссаков 18 августа 1870 г. 7 ч. 30 м. веч.

   Через полчаса после первой -- у пруссаков возникает вторая паника. 9-й гусарский полк из оврага был перемещен к юго-западу от фермы Св. Губерта. Как только полк подошел к ука­занному месту, французы открыли по ним огонь. Полк спешился. В это время к нему подошел отряд резервистов на реквизиро­ванных лошадях. Командир полка сформировал из отряда 5 эска­дрон и поместил его несколько в стороне. Нужно сказать, что в это же время была отбита атака 32 бригады на Пуен-дю-Жур, а потому французы перенесли огонь на гусар. Командир полка, видя невозможность оставаться далее под таким огнем, подал сигнал, сейчас же пошли рысью. Аллюр их становился все резвее и резвее, лошади, не привыкшие к огню, наконец, прямо донесли. Ближайший эскадрон гусар был увлечен резервистами, и все понеслось к Гравелоту. К великому удивлению находившихся у Гравелота, масса кавалеристов полным аллюром вылетела из леса. В первый момент все похолодело от ужаса; страх был сильнее, чем во время первой паники (на юг от большой дороги). Для того, чтобы внести некоторое успокоение, потребовалось много времени. Взбесившиеся лошади бросились на остатки различных полков, которые только что начали собираться на большой дороге. При проходе гусар, часть обоза, расположенного вправо от дороги, внезапно сделала полуоборот и устремилась в толпу.
   Напрасно многие офицеры пытались остановить эту обезу­мевшую толпу, эту массу людей и животных. Гусары, пехотинцы всех корпусов, скот, кони, фургоны с багажом, экипажи -- все это смешалось, стремительно прокладывая себе дорогу. Смятение было неожиданное. Люди потеряли способность что-либо сознавать, удары сабель и проклятия не действовали на эти обезумевшие су­щества; только, когда у людей и животных не хватило дыхания, этот бешеный поток остановился. Собрали их далеко за II корпу­сом, а многие беглецы остановились только в окрестностях Вионвилля, всюду распространяя весть "мы разбиты".

Паника у буров

(Южно-африканская война. Март., 1900 г.)

   После сдачи Кронье в Паардерберге (февраль 1900 г.) среди буров царило уныние. Генерал Христиан Девет ("Воспо­минания о 3 годах войны"), как очевидец, рассказывает сле­дующее:
   "Я командовал лагерями, в которых на протяжении 12 миль по течению Модер-Ривера были расположены мои войска.
   7 марта Лорд Робертс подвинулся к реке: силы его были растянуты более чем на 10 миль. При одном появлении не­приятеля на пушечный выстрел, наши буры покинули в беспорядке свои позиции. Они бежали и ни один из них не пытался удержать своих товарищей. Такого бегства я никогда не видел. Пушки, повозки, экипажи, люди... все спускалось, опрокидывалось и кубарем летело с высот в ужасном хаосе. Тщетно я с моими офицерами пытались их собрать, но ничего не вышло. Только на другой день мог я отчасти собрать их на позиции ближе к Блюмфонтейну.
   Удивительная вещь, буры держались с большой стойкостью от 10 ч. утра до захода солнца против новой атаки англичан. Поняли ли они, как странно и смешно было их вчерашнее по­ведение, или слова мои пробудили сознание, что спасение не в страхе и не в бегстве, я не знаю, но факт тот, что они хорошо удержались до вечера и только ночью покинули свои позиции. -- Нам еще удалось собрать 5.000 человек на юге от Блюмфонтейна.
   13 марта с рассветом один отряд покинул свою позицию, а затем, когда англичане вновь начали атаку, буры стали ослабе­вать, потом моментально побежали от позиции к позиции. Офи­церы и я, мы были неспособны прекратить охватившую их па­нику. Как стадо неслись они на северо-восток.

Паника после Цзиньчжоу

   13 мая 1904 года после 7 час. вечера, когда взошла уже луна, 14 В. С. С. полк ужинал у дер. Наньгуалин. В это время при отступлении от Цзиньчжоу на одну из платформ по­ложили раненых и покатили по полотну железной дороги. Плат­форма была без тормоза и, на уклоне к разъезду Наньгуалин, с платформы кто-то крикнул: "берегись". Конный охотник поскакал вперед, чтобы предупредить стрелков, шедших по полотну ж. д. Кто-то крикнул: "японская кавалерия"! Но охотники выстрелили. С бивака полка тоже раздались выстрелы, и там началась паника. Стрелки наскочили на батарею и по батарее начали стрелять.
   14 убито, 114 ранено, убито 15 лошадей. Солдаты кругом го­ворили, что японцы высадились в Дальнем и хотят нас отрезать от Артура. Три роты 13 полка стреляли по поезду, везшему раненых в Артур. По всему полю двигались люди вразброд и бегали лошади. Генерал Фок подал сигнал "отбой" и приказал музыке играть гимн, что окончательно успокоило людей.

Паника у горы Самеба

  
   В 1877 году на Кавказском театре был следующий интерес­ный случай возникновения паники. 2Ґ батальона (пластуны и закатальцы) переправляются через р. Кинтриш, ночью прибли­жаются к турецкой позиции и на рассвете берут в штыки гору Самеба, занятую турками. Внезапное наводнение сносит наведен­ный мост, и отряд остается отрезанным от своих главных сил, в виду сильной турецкой армии. Положение становится критиче­ским. К счастью, турки сидели спокойно. Продовольствие затруд­нялось. Грузин-торговец переплыл реку и привез офицерам на продажу бурдюк вина и кое-какие товары. Продав все, он остался ночевать на биваке, надув пустой уже бурдюк вместо подушки. Ночью кто-то проходя его задел. Грузину показалось спросонок, что напали турки. Он заорал. Моментально на всем биваке началась паника. Начальник отряда, полковник Козонков, приказал для успокоения музыке сыграть туш, а горной батарее дать залп в сторону турок. Это привело всех в себя.

Паника 21 августа 1917 года

   N-ая стрелковая сибирская дивизия, после 2-х дневного ноч­ного марша и боев отходила от дер. Балин на Хинценберг, по лесной дороге. В стороне от дороги из кустов кто-то выстрелил. Из колонии моментально был дан ответный выстрел. Ездовые двуколок порубили постромки и понеслись в сторону. Раздался крик "германская кавалерия". Огонь был открыт из колонны во все стороны. Кто-то со страху надел противогазовую маску. Увидев стрелка в маске, другой крикнул: "газы", и люди стали надевать противогазы. Несмотря на все меры успокоения, приня­тые начальником дивизии, только спустя 15 минут, колонна успокоилась. Результатами паники было свыше 70 раненых чело­век и 10 лошадей.

Паника у д. Хмелин 23 августа 1920 года

   Эту панику описывает команд, корпуса Гай следующим образом:
   "Противник, получив подкрепления из Прасныша, потеснил передо­вые части 53 дивизии. В 20 часов появились 3 аэроплана против­ника и начали обстреливать пулеметным огнем колонны обозов и кавалерию, которая отдыхала в лесу, а дозорами охраняла пра­вый фланг пехоты, так как из д. Хмелин появилась кавалерий­ская разведка поляков и обстреливала укрывающуюся в лесу ко­лонну обозов. Видя неудачу, начдив 53 выдвинул 3 бригаду -- последний резерв, но, не доходя до места, части вдруг начали бежать, с криком: "кавалерия, кавалерия". Все обозы, люди, ло­шади смешались. Все бежали в панике, кто куда мог; кричали прятались под телеги, рвали постромки, опрокидывали повозки. Пленные, пользуясь общей паникой, тоже разбежались... Остава­лось одно: немедленно с 15 дивизией вперед. С криком "ура", "дорогу кавалерии", с обнаженными шашками мы помчались. В пехотных частях раздался облегченный вздох: "Кубань", "кубань пошла", "Кавалерия даешь". Обезумевшая толпа начала останавливаться, красноармейцы, выходя из-под кустов и повозок, воодушевленные нами, побежали вслед с криком: "Кавалерия вперед".
  

*

  
   Целый ряд примеров, которые, конечно, можно было бы по­полнить весьма многочисленными случаями паники в мировой войне и у нас, и у наших противников, показывает, что это явление коллективного страха было, есть и будет. Не подлежит сомнению, что все новые и новые достижения техники, бьющие по воображению, будут способствовать возникновению паники. Эти армии танков, плавающих, летающих в виде бронированных аэро­планов, сверхорудия с дальностью в несколько сот километров -- все это преследует цель не столько материальную, сколько мораль­ную, подавление духа, внушение страха.
   Если я говорил, что основания страха лежат в организме каждого человека, то дело воспитателей армии вникнуть в сущ­ность возникновения страха и устранять его распространение, учитывая крайнюю его заразительность на массы. Выше говори­лось, что паника возникает потому, что человек поддается эмоции страха.
  

*

  
   Один из немногих военных писателей, серьезно занимав­шийся исследованием паники, генерал Трошю, попытался создать, теорию паники. Он правильно указывает, что паника -- результат пробуждения инстинкта самосохранения. Она развивается мгно­венно под влиянием подражания, легко действующего на агломераты людей и животных. Это можно видеть хотя бы из такого примера. Толпа из нескольких лиц, не имеющих между собой никакого отношения и связи, идет по улице. Вдруг, под влиянием мнимого или чем-либо вызванного страха, голова этой толпы поворачивается и бежит. Средина и хвост этой толпы, не зная причины бегства головы, сейчас же повернут и побегут. Тоже явление наблюдается между животными. Допустим, что на лугу пасутся лошади. Одна из них чего-нибудь испугалась. Бе­шеным галопом она мчится в сторону, а остальные тотчас же следуют за ней. На войне в массах, где элементы их тесно связаны военной организацией, привычкой, совместной жизнью, явле­ние это действует с непреодолимой силой. Молодые войска более подвержены ей, чем побывавшие несколько раз в боях.
   Но, кроме того, играет роль степень впечатлительности, тем­перамента и степень подготовленности человека к восприятию тех или других явлений. Глубоко ошибаются те, кто глумятся над войсками, поддавшимися панике. Точно также заблуждаются те, кто по единичному случаю паники -- судят о стойкости войск. Почти всегда ответственность падает на начальников, которые обвиняются в отсутствии нравственного авторитета, опытности и предусмотрительности.
   Паника, как видно из изложенных мною примеров, возникает:
   1) при ночных операциях чаще всего. Ночные действия и дви­жения, когда всякая неожиданность особенно сильно влияет на войска, требуют прежде всего соответствующего выбора началь­ников, а затем соблюдения целого ряда мер предосторожностей. Нарушение самых, казалось бы, простых мер предосторожности порождает неожиданность, действующую на воображение бойцов, видящих опасность ночью везде. В выдержанных, крепких гер­манских войсках в Лодзинской операции, было несколько случаев ночных паник из-за принятия своих за противника, из-за формы одежды. В гражданских и классовых войнах, когда враги гово­рят на одном языке (белые и красные) случаи паник из-за не­доразумений, вызванных этим, могут быть очень часты.
   2) Днем, после поражения или нерешительного боя с боль­шими потерями. Такие бои, если не подрывают, то во всяком случае колеблют доверие войск к начальникам и оставляют в их душе тягостное впечатление. Особенно, эту данную надо учитывать в новой армии, где находится на службе и старый командный состав.
   3) Когда войска только что вступают в бой или, вернее, на­ходятся в фазе его завязки. Как при обороне, так и при насту­плении в этот период боя всякая опасность всегда преувеличи­вается воображением бойцов. Ныне в этот период, при развитии чудовищных средств техники, воображение будет разыгрываться сильнее, чем прежде. Мы знаем, какое впечатление произвело на красноармейцев первое появление танков в Петроградской опера­ции, и как спокойно отнеслись к ним некоторые части курсан­тов, которые знали, что такое танк и как с ним бороться. Содействие воздушного флота в этот период также может подавляющим образом действовать на психику войск, если к появле­нию его части не будут подготовлены.
   Паника людей не так страшна, как паника животных. Если человек, охваченный ужасом, теряет всякую способность рассу­ждать, то, что же говорить о животном, у которого эта способ­ность заменяется инстинктом. Сила, масса, скорость движения животного (я говорю о лошади) дают возможность, все опрокиды­вая, увеличивать беспорядок и тем самым лишить человека воз­можности скорее оправиться. Этим свойством животного когда-то воспользовался Ганнибал, чтобы пройти дефиле.
   Ясно, что всего ужаснее по своим последствиям паника в ка­валерии, артиллерии, парках и обозах. По сравнению с этим, паника в пехоте не так опасна: она непродолжительна, так как человек долго бежать не может: он остановится, чтобы перевести дыхание. Малейшая остановка -- это удобный случай для начальника, чтобы взять людей в руки. Но, во всяком случае, надо помнить, что предупредить или даже помешать возникновению паники легче, чем остановить охваченные ею войска.
   Меры предупреждения паники прежде всего заключаются в соответствующем моральном воспитании войск, понимая под таковыми должным образом поставленную дисциплину. Сила слова, сильная воля, личный пример, т.е. все то, чем можно воздействовать на массы, является второй данной, которая во многих случаях предотвра­щает и очень часто останавливает панику. В Лодзинской опера­ции командир XXV корпуса генерал Шеффер со своим штабом остановил панику. "Не в ту сторону бежит легионер" Цезаря и "заманивай, заманивай" Суворова -- еще более яркие примеры.
   В 1814 году в сражении при Арси Наполеон останавливает на мосту бегущие войска и поворачивает их назад словами: "Вперед, мои ворчуны". В этом сказывается сила внушения. Начальник -- психолог, знающий и понимающий особенности и свойства толпы или войска, тем или другим приемом подчинит ее себе, также, как гипнотизер своего пациента. Но внушить что-либо может человек, сам проникнувшийся идеей, которую он внушает. Применение того или другого, приема внушения всецело будет зависеть от находчивости, хладнокровия и решитель­ности вождя. Если внушению поддается отдельный человек, то толпа ему поддается еще легче: в толпе и дурное, и хорошее распространяется с изумительной быстротой.

*

   Задача полководца, как психолога, состоит в том, чтобы убе­дить войска, что от них зависит победа. Последнее зависит прежде всего от того, что войскам должно быть внушено, что лучше, сильнее и храбрее их быть не может. Из личного боевого опыта командования полком, могу решительно утверждать, что это не так трудно, как кажется на первый взгляд.
   Один командир принял полк, в котором был после боя только 1 офицер и 250 солдат. Полк был отведен в резерв на 3 не­дели, и ему дано новое укомплектование, как офицерами, так и солдатами. Занявшись сколачиванием полка, т.е. производством сомкнутых учений, он прежде всего достиг высшей спайки рот, батальонов. Рядом тактических учений, производством тревог и днем и ночью, добился тактической подготовки, а беседами в служебное и вне служебное время -- поднятия духа. В беседах этих он внушал солдатам, что для них не может быть страшного противника, что никто не может устоять перед ними. Параллель­но с этим, полк получил отличную обмундировку, требовалось ношение лихо заломленной набекрень папахи, преследовалось поднимание воротников шинели и обвязывание шеи шарфами и т. д. Внешняя лихость соединялась с духовной. Через 3 недели полка из самых разношерстных элементов нельзя было узнать. Между всем составом полка были самые тепло-дружеские отноше­ния. Солдат любил начальника и верил ему, в его знание и уменье вести к победе. Уверенный в победе начальник, передает эту уверенность войскам своей выдержкой, манерами (Наполеон), словом, поступками.
   Воля и внушение -- два важных фактора победы. Сильный духом вождь с меньшим числом побеждает многочисленного, пас­сивного и робкого стратега. Я говорил, что одним из средств, которые могут предотвратить панику, является предусмотритель­ность. В чем же она должна заключаться? Да в том, чтобы не ставать войска в такое положение, которое или в физическом, или в духовном отношении представляет благодарную почву для воз­никновения паники. Мы должны избегать безумного утомления войск, должны принимать все меры к тому, чтобы предохранить войска от случайностей: неожиданность чаще всего деморализует войска. Чувство бессилия, как следствие подобного положения, закрадывается в душу, обезоруживая и парализуя энергию солдата.
   Неожиданность -- это страх духовный, который более ужасен, чем страх физический; он проникает в сердце самого мужественного человека, сковывая его и убеждая в том, что он побежден, или что он не может победить, а ведь это равносильно.
   Начальник, знающий случаи паники и примеры ее возникно­вения, может подготовить подчиненных к неожиданностям, расска­зывая и объясняя, что вызывает панику и как пагубны ее ре­зультаты.
   Не мешает в этих рассказах указывать трагикомические ее стороны, что может затронуть самолюбие. Генерал Трошю говорит следующее: "Несколько дней спустя после паники у Сольферино, моя дивизия бивакировала у Валедума. Ординарец, присланный ко мне, доложил, что ночью вдоль фронта дивизии пройдут выд­вигаемые на разведку два полка кавалерии. Как, дружище, после дневной паники, вы хотите вызвать ночную? Разве своевременно производить разведку кавалерией теперь, да еще ночью? Неужели вы не знаете, что такое кавалерия ночью? Лошади беспокойны, всадники неуверенны. Достаточно, чтобы упал пистолет или раз­дался выстрел, чтобы все обратилось в бегство".
   -- "Возможно, генерал, _ отвечал офицер, _ но я не могу ничего сделать, я обязан был исполнить отданное мне приказание и пре­дупредить вас". Генерал Трошю вошел в палатку и немедленно написал следующий приказ: "Солдаты! В эту ночь, вероятно, будут слышны выстрелы, крики, сигналы, а потом вы увидите нашу кавалерию. Чтобы не произошло, без моего приказа ружей не разбирать. Ответственность за исполнение этого приказа воз­лагаю на капитанов".
   Этот приказ был немедленно прочитан всему биваку. Солдаты и офицеры с удивлением спрашивали друг друга, какая муха укусила их генерала. В 2 часа ночи все были разбужены кри­ками и шумом, лавина людей и лошадей обрушилась на бивак, крича: "они следуют за нами". Была опрокинута палатка гене­рала и офицеров, но пехотинцы Трошю, разобрав было ружья, стрельбы все-таки не открыли. Предусмотрительность генерала помешала панике охватить войска. Трудно перечислить все меры предосторожности, которые могут предотвратить панику, так как многое зависит от находчивости и спокойствия начальника.
   Из боевого опыта я могу указать на следующее:
   1) Раненых нужно уносить скорее и отнюдь не носить их мимо войск, находящихся в резерве.
   2) Артиллерии не оставлять позиций на быстрых аллюрах.
   3) При наступательном марше не допускать движения обозов и артиллерии рысью, ибо это крайне нервирует войска.
   4) Следить за полной ориентировкой в обстановке всех до самых низов армии.
   5) Никогда не занимать сторожевого охранения в темноте.
   6) Своевременно отодвигать обозы и вообще держать их воз­можно дальше от войск, конечно, кроме необходимого боевого обоза.
   7) Не назначать в обозы негодные элементы и поддерживать в них самую строгую дисциплину.
   8) Соблюдать строжайший порядок во время ночных маршей.
  

XIII

Прогресс техники требует от начальников не только самого широкого обра­зования, но и особого искусства командования. В командовании нет места ру­тине. Недостаточность одного образования и одной практики; как формули­руется это ныне. Повиновение, примеры непонимания сущности командования. Командование в широком смысле этого слова. Казовая сторона дела, ум, ха­рактер и преданность делу.

   Сложные условия современного боя еще более, чем прежде, требуют от командного состава понимания сущности управления. Это управление составляет своего рода искусство, которое должно быть профессиональным, ибо армия наша стала на путь, путь могучей, крепкой духом кадровой армии, хотя мы не отказы­ваемся принципиально от возможности перехода в будущем к армии милиционной.
   Несмотря на то, что бесконечно прогрессирующая техника должна сглаживать ту пропасть, которая отделяла в смысле зна­ний рабочего от инженера; в военном деле техника повышает только требования, предъявляемые к рядовому бойцу, но нивелировать его знания с знаниями, которые требует бой от команд­ного состава невозможно. За офицером ... всегда остается еще необходимость у него, кроме самого широкого тех­нического образования, еще и особого искусства управления, искусства командования.
   В деле командования той или другой войсковой частью прежде всего не должно быть места рутине, каково бы ни было слу­жебное положение лица, облеченного правами командования ...
   Пагубным для командования становится такое отношение к военному делу, когда на него начинают смотреть, как на ремесло, а не как на искусство.
   С понятием о командном составе связано понятие о лице с тем или другим образованием. Отсутствие этого образования влечет за собою и отсутствие вполне определенного духовного об­лика; рассудок у них не способен управлять эмоциями. Такие люди восприимчивы лишь к внешним импульсам, они могут быть энергичны, храбры, мужественны, но этого еще мало.
   Командный состав должен быть способен жить интеллектуаль­ной жизнью, без чего не может быть уверенного перехода от мысли к действию; нужна привычка руководствоваться теми осно­ваниями, которые выдвигаются военным искусством, ибо одной практики мирного времени оказывается на войне недостаточно. Герои казармы и учебного плаца в бою беспомощны и немощны.
   Одно знание теории, как бы глубоко оно ни было, на войне не даст еще всего, что нужно для управления, ибо авторитет начальника покоится на доверии, которое он внушает своим под­чиненным не только своими умственными, но и нравственными достоинствами.
   Подчиненные отлично всегда чувствуют, крепок ли их началь­ник в тех знаниях, на основании которых он может принять то или другое решение. Они верят в то, что он найдется и не растеряется во всякой обстановке тогда, когда убеждены в его знаниях. Доверие -- это база для успешного выполнения всякого приказания. <...>
   Большим минусом, на первый взгляд, кажется то, что прин­ципы командования не регламентированы, а потому каждому на­чальнику приходится их устанавливать путем личного опыта и зрелого обсуждения. Но является вопрос, да могут ли быть, в сущности говоря, такие принципы, так как, если бы они и были, то их пришлось видоизменять в зависимости от индивидуальных способностей того или другого начальника, видоизменять сообразно его характеру, следовательно, принципы эти должны носить ха­рактер практических указаний, а не уставных требований.
   Если мы отнесемся к ним чисто формальным образом, если мы будем соблюдать их, как то или другое требование службы, то польза от этого будет не велика.
   Такой начальник ничем не будет отличаться от дрессиров­щика зверей, который заставляет их под угрозой бича проделы­вать всевозможные фокусы.
   Ведь, если мы говорим, что в такой-то части ротный коман­дир командует хорошо, а в другой -- плохо, то мы этим вовсе не хотим подчеркнуть, что происходит это только в силу того, что в первой роте ... повинуются, а во второй нет.
   Многим, вероятно, приходилось наблюдать, как ротные или эскадронные командиры, благодаря какому-то уменью, без заметных усилий, достигают того, что подчиненные у них хорошо обучены, хорошо дисциплинированы. Всего этого они достигают без крика, без шума, без наложения взысканий. Все кругом ра­ботает спокойно и правильно, и, в случае войны, это спокойствие, этот порядок у них сохранится. Но приходилось наблюдать и другие картины, где в части работает механизм "со скрипом". И тут начальник отдается своему делу, он лезет, как говорят, из кожи, он устает от призывов к повиновению, прибегает к крику, к наказаниям; он доходит до того, что, в конце концов, изму­чив себя, измучит роту, озлобит ее, а результаты его работы сводятся к нулю.
   Изверившись в возможности достигнуть поставленной себе цели, он, в случае войны, в подчиненных своих не будет уверен.
   Спрашивается, в чем же кроется разница результатов работы того или другого начальника. А в том, что один из них умеет командовать, умеет управлять, а в другой -- нет. Один искусный ра­ботник, мастер своего дела, другой -- только подмастерье, который, пуская в ход кстати и не кстати силу неумелой рукой, в конце концов бросает с досадой и злобой свои инструменты.
   Такой командир не только, сам того не замечая, разрушает дисциплину, но он останавливает, тормозит обучение, распростра­няя вокруг себя недовольство, которое легко может породить вме­сто любви к службе отвращение к ней и даже ненависть.

*

   В чем же состоит это искусство командования, которым одни владеют, а другие нет?
   Прежде всего самый термин "командование" многими пони­мается неправильно, так как командование отожествляют с поня­тием "команда".
   Под командованием следует понимать все управление в целом.
   Командование, понимаемое в таком смысле, необходимо раз­ложить на его слагаемые. Это разложение или расчленение при­водит к тому, что начальник приказывает, учит своим примером, советует, подает команду, обучает, руководит частью, как старший ныне товарищ, и управляет.
   Два последних требования состоят из установления порядка, надзора за поведением, за образованием, за нуждами и интере­сами подчиненных.
   Ясно, что для всего этого должны быть различные приемы: одни для обучения и руководства, другие для командования в тесном смысле, третьи для того же в широком смысле, т.е. управления. Последнее требует специальных методов, специальных приемов.
   Прежде всего начальник должен отдавать себе явное пред­ставление о преследуемой или поставленной ему задаче и отчет­ливо знать объект, подлежащий его воздействию.
   Затем, у него должна быть энергия и сила воли, чтобы смело, настойчиво идти к намеченной цели; он должен знать и любить свое дело и проникнуться желанием достигнуть наилуч­шей его постановки.
   Этим определяются основные элементы деятельности начальника.
   Знание, характер и способность к самопожертвованию и самоотвержению -- это качества начальника.
   Знание указывает путь и освещает его, характер эквивалентен мускулам, ведущим по этому пути, а самопожертвование, преданность делу -- это могучая сила, понуждающая нас идти к цели, не оста­навливаясь ни перед какими препятствиями.
   Во всем этом кроется то, что дает силы для выполнения великой миссии командования.
   Но ко всему этому нужно добавить еще одну данную -- это самоотречение, которое, хотя и является прямым результатом преданности делу, идее, во имя которой преданность эта по­рождается, но вместе с тем очень часто забывают о необходи­мости побороть эгоизм, тщеславие и честолюбие.
   Не только в недавнем прошлом, когда не так рельефно, не так понятно была выражена идея службы, но и теперь мы можем себе представить начальника, который настолько поглощен "своей особой", что только и думает о том, что его должность является средством удовлетворить свои желания; который стремится выделяться из ряда других и озариться ореолом новой власти.
   Дайте такому начальнику самую лучшую часть, и он очень скоро превратит ее или в упавших духом, или в недовольных, озлобленных людей.
   Они будут внешне повиноваться, но в тайниках души своей -- тяготиться.
   Такой начальник будет учить, обучать, но во всей его работе будет главенствовать желание обратить на себя внимание, пуская в ход всевозможные кундштюки.
   Возьмем другой пример, пример начальника, высоко честного, порядочного, стремящегося к общему благу, любящего искренно свое дело, но не обладающего должной волей, чтобы заставить трудиться своих подчиненных.
   Будет ли он многим выше первого? Нет, так как на всем его командовании будет лежать отпечаток слабости и нереши­тельности. Слабость начальника, соединяемая иногда с игрой в дешевую популярность, также вредны, как очковтирательство. Умный подчиненный всегда раскусит моральную ценность того или другого. Управление уловками, хитростью, боязнь перед реши­тельным предъявлением требований всегда будет обречено на неудачу.
   Уже командование в целом должно быть проникнуто искрен­ностью, вдумчивостью, разумной страстью, так как только при этих условиях оно будет иметь воспитательное значение.
   Честолюбие, робость, угодливость, сделки с совестью, -- данные, которым нет места в командовании. Есть еще один тип начальника, который смотрит на все с точки зрения "наплевать". Такой начальник не только извращает само понятие о командовании, но он прямо-таки его уничтожает. Он берет от службы все, как и от жизни, и всех, кто отдается ей всецело считает наивными младенцами. Такой начальник умело увертывается от всякой ответ­ственности. Такой начальник -- бич армии. Бывают случаи, когда у людей, принадлежащих к командному составу, появляется отвра­щение к своей профессии: это вызывается очень часто дефектами организации и командования. Они видят, что все их усилия, все их труды пропадают даром, что их не ценят. На это мало обра­щают внимания, а между тем не редки случаи, когда у весьма ценных работников опускаются руки, теряется всякое желание работать. Но, с другой стороны, вредны и те лица, которые пре­увеличивают свои заслуги, которые все и вся критикуют, которые считают, что они все знают, все ведают, короче говоря, которые полны самообольщения своими умственными способностями.
   Умственное развитие, и при том самое широкое и всестороннее, крайне необходимо, но оно полезно, когда ум прилагается к делу, а сердце ему предано. Начальник с ограниченным умственным кругозором подвержен массе ошибок. В службе своей он, главным образом, замечает ее внешне-казовую сторону, но не способен вникнуть в сущность дела, цели, сил и средств, которые при­водят в движение организм части. Ружейные приемы, церемо­ниальный марш, шаблонный боевой порядок и внешнее благо­получие казармы -- вот идеал, доступный его пониманию. Начальник с таким умственным багажом, с такой нравственной близорукостью, уходит в море бумаг, рапортов, приказов и смотрит на все военное дело сквозь призму сомнительного аппарата управления.
   Скажем больше. Бумага для него перестает быть средством изложения мыслей, а приобретает самостоятельную ценность, и вся служба сводится к получению и отправлению безукоризненной по внешности переписки. Это бумагомарание сковывает всякую живую мысль, работу, и бумага торжествует над жизнью.
   Приказы он пишет для того, чтобы о них говорили. Распи­сание занятий составляет не для того, чтобы их фактически выполнить, а чтобы ими обратить внимание на себя.
   Стрельба для него -- процент попаданий; маневр -- механическое воспроизведение требований устава, а венец всего -- смотр и парад.
   Боевая работа для них на втором плане, а на первом -- забота о мирной. Такое направление, так называемое, плац-парадное, обращает армию в войска казарм, гарнизонов, учебного плаца и парадов.
   Вся жизнь командного состава в мирное время должна быть полна интеллектуального и морального смысла. Иначе рутина и шаблон сделают ее неспособной к борьбе.
   Сильный характер встречается реже, чем развитый ум. Очень часто, умный человек, при наличии любви к своей про­фессии, чувствует в то же время свою духовную слабость.
   Такие люди находятся во власти тех или иных эмоций, и их под­чиненные не видят в силу этого перед собой уверенной, постоянной силы. В таких начальниках, вечно колеблющихся, не смогут видеть представителей власти, представителей воинского закона.

*

   Характер -- существенный элемент способности командования, но только при условии преданности делу, так как при честолюбии, равнодушии, эгоизме, человек преследует обычно свои личные цели. Часть, которой командует такой начальник, будет иметь блестящую внешность, но духа в ней не будет. Таким образом, искусство командования требует ума, харак­тера и преданности делу. Ум имеется у всех, следовательно, нужно лишь развивать его.
   Сильный характер встречается реже, преданность делу отсут­ствует чаще всего. Тот, кто не понимает сущности военной службы, беззаветную преданность приписывает иногда даже ограниченности, малой культурности. Многим такое положение может показаться преувеличенным, парадоксальным, но, к сожалению, жизнь дает такие примеры. Преданность делу, доходящую до самоотречения, считают уделом скромных и заурядных работников. <...>
  

XIV

Из чего слагается мощь начальника? Войсковая часть -- орудие мощи. Что нужно для правильного ее функционирования. Инициатива. Военное искусство -- ревнивая особа.

   Мощь начальника слагается из личных его достоинств, из достоинств, мужества, преданности и всех нравственных качеств его подчиненных.
   Все стремления начальника должны быть направлены к тому, чтобы подчиненные были полны энергии, отваги и решимости.
   Посредственные начальники любят больше бесцветных лично­стей: им нужно, чтобы их окружали люди слабые, не проявляю­щие инициативы, самостоятельности, так как с такими им легче справиться, а, главное, нечего бояться за свое умственное убожество. Человек энергичный, человек сильной воли, человек, спо­собный рассуждать -- им не на руку.
   С подчиненными последней категории приходится обдумать и взвесить все; прежде чем отдать приказ, приходится отказаться от командования "спустя рукава". Люди мужественные и реши­тельные всегда горды, а это для некоторых начальников является также неудобным. А между тем иметь пылких, гордых, реши­тельных и предприимчивых подчиненных, всячески культивируя в них эти порывы и умело руководя ими -- вот задача началь­ника.
   Всякая войсковая часть -- это орудие мощи начальника в бою, а чтобы оно было действительно таковым, надо должным образом развивать военные способности в каждой составной частице этой части.
   Но если это орудие способно воспроизводить все то, что нужно начальнику, то работа его еще не кончена, так как вой­сковая часть не механизм, который заводят, а организм, функцио­нирующий самостоятельно.
   Живой организм быстро реагирует на всякое давление извне и самостоятельно отправляет свои функции.
   Армия -- это огромный организм, а функция его -- это война, но для правильного функционирования на войне, организм этот должен быть соответственным образом подготовлен в мирное время. Подготовляя его, надо добиваться в каждом атоме этого орга­низма самостоятельности, на которой зиждется инициатива.
   Раз армия прониклась ею, то она всегда готова к действию, и в такой армии каждый вложит в общее дело свой ум и энер­гию, все силы каждой ее молекулы будут приведены в действие.
   Ясно, какая разница будет при столкновении такой части с частью, воспитанной на иных началах.
   Действительно, попробуем представить себе две войсковые части, из коих одна приучена к механическому воспроизведению получаемых распоряжений, а другая -- с организованным единством интеллигентных бойцов. Начальники первой будут держаться той точки зрения, что предоставление свободы действий подчиненным будет умалять их власть. В пылу боя такие начальники, забы­вая о важности общего руководства, бросаются чуть ли не в рукопашную, стремясь все взять в свои руки, всем командовать. Такие картины, я полагаю, многим приходилось наблюдать.
   При современном групповом бое такие начальники будут совершенно беспомощны, они будут кричать о невозможности управления, ибо этот бой основан именно на самой широкой инициативе самых младших начальников.
   Армия без инициативы -- мертва, и военная история дает нам достаточное число примеров, когда ожидание приказов свыше при­водило к самым плачевным результатам. В армии, где нет ини­циативы у начальников, малейшее изменение в обстановке заста­вляет запрашивать указаний, вместо самостоятельного принятия решения соответственно общей задаче, общей цели, которая дол­жна быть достигнута. <...>
   Не только заглушать, но даже не культивировать инициативы в мирное время, хотя бы иногда она проявлялась бессознательно, надо признать преступлением, которое возрастает в военное время в геометрической прогрессии.
   Бессознательное проявление инициативы -- грустное, конечно, явление, а потому нужно создавать такие жизненные условия, чтобы подобное явление было редким исключением.
   Все это заставляет желать, чтобы в мирное время началь­ник имел надлежащий для его воздействия объект, т.е., чтобы он действительно командовал, так как более или менее продолжи­тельное пребывание вне строя кладет на него отпечаток военной импотенции.
   Военное искусство -- ревнивая особа, которая не допускает отвлечения своих поклонников к другим занятиям.
   Глубоко заблуждаются старшие начальники, когда смотрят на младших, как на требующих вождения на помочах; большой ошибкой первых является подрывание авторитета вторых перед подчиненными.
   Тот, кто думает, что указывать промахи, ошибки младшему в присутствии подчиненных даже полезно, жестоко ошибается. Он рубит сук, на котором сам сидит. Не только грубость, но даже неуместная фамильярность, шуточка, остроты над младшими -- недопустимы. Правда, они были недопустимы и прежде, но и ныне, даже при общем товариществе всех военнослужащих, надо не умалять, а возвышать престиж начальника, какое бы ни занимал он место среди всего командного состава.
   Правильнее будет всегда тот путь, когда подчиненные будут на каждом шагу убеждаться, что на них смотрят, как на не­обходимых сотрудников в служении ответственной тому делу -- делу воспитания и обучения армии.
   Близость к подчиненным отнюдь не должна сопровождаться нарушением тех прав и обязанностей, которые дает нам закон. <...>

Изместьев П.И.

Очерки по военной психологии (Некоторые основы тактики и военного воспитания). -

Пг., 1923.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПИРР (319-273 до н. э.), царь Эпира в 307-302 и 296-273. Воевал на стороне г. Тарента с Римом, одержал победы при Гераклее (280) и Аускулуме (279), последнюю ценой огромных потерь (отсюда выражение - "пиррова победа"). (Прим. авт.-сост.)
   На потому ли в древности страх олицетворяли головой Медузы, взгляд на которую обращал человека в камень.
   Бэн. Психология. с.58. (Сноски даны в редакции П. Изместьева)
   БЭН (Bain) Александер (1818-1903), английский психолог, представитель ассоциативной психологии, выдвинул понятие о механизме проб и ошибок для объяснения новых форм двигательной активности, способствовал развитию экспериментальной психологии. (Прим. авт.-сост.)
   Ушинский. Человек, как предмет воспитания.
   Во время паники в обозах под Мукденом заплатил жизнью инспектор госпиталей 3 армии пытавшийся водворить порядок. Он был смертельно ранен своими же. (Прим. авт.)
   То же самое происходило под Мукденом а обозах. В артиллерийских парках ездовые рубили постромки и мчались на север. (Прим. авт.)
   Нервного. (Прим. авт.)
   Скопления, рыхлые образования.(Прим. авт.)
   См. мое извлечение из труда Гавэ "Искусство командования", изд. 1908 г. (Прим. авт.)
  
  
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023