ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Роковая Стратегия

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:


В. АПУШКИН

РОКОВАЯ СТРАТЕГИЯ

   Отношения России и Японии между собою никогда не были хо­рошими. Их всегда омрачала боязливая подозрительность маленькой, замкнутой в себе островной державы к гиганту-государству, рас­простершемуся на двух материках. Эта враждебность впервые про­явилась в Японии в конце XVIII века. К этому времени наши дальневосточные владения равнялись уже 72.000 кв. миль, включая в себя острова Курильские, Командорские, Алеутские, Шумачинские, Евдокиевские, Кадьяк, Ситха, Прибылова, Гвоздевы, Св. Матвея и колонию России на берегах Новой Калифорнии. Для использования этих обширных владений, обладавших населением в 100.000 чел. и всевозможными дарами природы, в 1779 г. под покровительством нашего правительства, образовалась Российско-Американская Компания, которой были предоставлены исключительные права не только в отношении пушных, рыбных, горных промыслов и торговли, но и по управлению этими островами и колониями.
   Едва Компания эта успела проявить свою деятельность, как в 1790 г. появляется в Японии первый политический памфлет, ука­зывающий на захватную политику России на Д. Востоке. Когда же в 1806 г. на остров Сахалин появляются впервые русские форпосты в виде нескольких казарм, долженствовавших скорее быть приютом русских промышленников, чем солдат, японцы переходят от слов к делу. Толпы японцев-колонистов появляются на острове и занимают наиболее важные в промышленном и стратегическом отношениях пункты.
   В Японии давно и хорошо знали о неисчислимых естественных богатствах Сахалина. На Сахалин ездили, как за "золотым руном" за сельдяным туком, удобрявшим скудную почву японских островов, за ценными породами рыбы -- кеты и лосося, за китовым усом, за жиром кита и моржа, за мехом котика и бобра, за золотом, за лесом, но, вывозя все это оттуда, японцы ранее не обна­руживали намерения колонизовать Сахалин... Очевидно, что колонизация его в 1806 г. была делом не экономической необходимости, а политической демонстрации... Но Российско-Американская Компания отнеслась к ней сперва вполне благодушно и предложила Японии заключить с ней торговый договор.
   Япония ответила отказом. Не допуская иностранцев на свои острова, она и здесь хотела применить политику закрытых дверей... Но на Сахалин суверенных прав у Японии еще не было, не было даже и права первенства в колонизации его, и естественно, что этот высокомерный отказ возмутил представителя Компании, ка­мергера Рязанова. Он захотел "проучить" японцев и приказал командиру фрегата "Юнона", лейт. Хвостову, истребить находившиеся у Сахалина японские суда, уничтожить японские магазины, со­оруженные на острове для хранения рыбы и припасов, захватить японцев и "вообще произвести погром, достаточно внушительный, что­бы отбить у них навсегда охоту селиться на острове"...
   Хвостов очень ретиво выполнил это поручение осенью 1806 года, а весною 1807 года повторил этот погром, при чем у берегов острова Иезо захватил 4 японских коммерческих судна. Хотя за свои самовольные на этот раз действия лейт. Хвостов по прибыли в Охотск и был арестован и отдан под суд, но произведенные им "погромы" произвели сильное впечатление на правителя Японии, и он принял ряд мер для защиты островов Японского архипелага от русского нашествия: по берегам Японии приказано было строить крепости "против русских"; на остров Иезо послано 3 тыс. солдат для защиты его "от русских", губернаторам островов велено быть в постоянной готовности противодействовать высадке "русских". Долго ждали японцы этого нашествия и, наконец, усмотрели его в экспедиции лейт. Головнина, которому, на шлюпе "Диана" поручено было описать принадлежавшие нам Курильские острова и Охотское море... В июле 1811 года Головнин с частью экипажа своего судна был захвачен японцами в плен и освобожден только осенью 1813 года после продолжительных и настойчивых уверений, что русское правительство не принимало участия в действиях лейт. Хвостова.
   Во избежание повторения подобных инцидентов, со стороны России, в течение трех лет -- 1815, 1816 и 1817 годов -- делались попытки войти с Японией в правильные международные отношения. Но Япония упорно их отклоняла и вынудила, наконец, сибирское начальство воспретить всякое повторение этих попыток. В течение сорока лет всякие сношения России с Японией были прерваны.
   Это обстоятельство не могло, конечно, остановить исторически слагавшейся эволюции нашей государственной жизни, искавшей для себя новых путей и естественных границ... Открыв в 1848 году устья Амура, Россия естественно желала обладать и верховьями его. Употребив все усилия к установлению добрососедских отношений с Китаем, мы получили по Айгунскому договору с ним в 1858 г. все земли Уссурийского края и право безраздельного владения Амуром. В то же время на острове Сахалине были заняты нами в 1852 г. посты Дуэ и Анива. Здесь мы снова встретились с японцами... На этот раз дело обошлось без ссоры. Остров представлял собою как бы бесхозяйную землю; аборигены его -- айны -- не могли отстаи­вать его самостоятельности, и потому японское правительство, хоро­шо сознавая шаткость своего единоличного права на обладание островом, не стало препятствовать заселению его русскими людьми. Да и поли­тическая обстановка этому не благоприятствовала. В том же 1852 г. правительство Сев.-Амер. Соед. Штатов отправило в Японию экспедицию командора Биддля с поручением завязать, наконец, сношения с этою нелюдимою страною. Биддлю было сказано от имени правителя Японии, что, соблюдая завет своих предков, японский народ избегает всякого общения с иностранцами и от этого завета отступить не может. Ответ этот вызвал бурю протестов в Америке. Печать, клубы, конгресс в Вашингтоне, -- все потребо­вали внушительной морской демонстрации против Японии. И вот, в феврале 1854 года девять сильных американских военных пароходов стали на якорь против Канагавы (Иокагама). Под жерлами их пушек японскому правительству пришлось подписать Канагавский договор, положивший начало целому ряду сходных с ним трактатов, заключенных с Японией другими державами, в силу которых европейцы и американцы получили право селиться в портах Хакодате, Канагава, Нагасаки, Хюго и Ниагата, приобретать в них дома, строить церкви, торговать и т. д.
   26-го января 1855 г., в Симоде, подобный же договор впервые заключила с Японией и Россия. Согласно ему, граница была прове­дена между островами Итуруп и Уруп, Сахалин же оставался в общем неразграниченном владении, так как он сам по себе не представлял какой-либо определенной политической величины, население его не выработало никакой формы государственности и жило на началах родового быта; посещался он одинаково русскими и японцами, и не было вообще никаких доказательств его принадлеж­ности какой-либо стране. Для закрепления нейтрального характера Сахалина, вслед за подписанием Симодского договора, был снят наш пост на южной оконечности острова. Мы хотели этим фактом убедить японцев в нашем миролюбии. Но не убедили в нем. Не такой был момент. Японский народ был потрясен происшед­шими событиями и оскорблен в своем национальном самолюбии вынужденною необходимостью отказаться от заветов предков и войти в сношения с иноземцами. Среди него образовалась "лига патриотов", которая поставила своею задачею бороться с нашествием "заморских чертей" -- иностранцев на Японию. И среди последних на первом месте поставлена была ближайшая соседка Японии -- Россия. Стоявший во глав этой лиги популярный в стране поэт Фуджита в ряде политических поэм указывал на постепенное расширение территории России за счет Китая и на мечты ее присоединить к своим владениям и архипелаг Японских островов... Патриотизм лиги, ее тревоги н подозрения сообщились и японской прессе. Она зорко следила за поступательным движением России с севера Сахалина к южной его оконечности, отделенной от Японии узким проливом Лаперуза, и указывала народу, что Россия стре­мится завладеть Сахалином не только с целью монополизировать рыбные его богатства, но и с тем, чтобы создать из него операционную базу для завоевательной экспедиции в Японию.
   Стихи Фуджита и статьи Гаяши возымели свое действие. После того как лига патриотов посетила Сахалин и убедилась в преобладании на нем русского влияния над японским, правительство японское признало необходимым размежеваться. В 1862 году с этою целью в Петербург впервые явилось японское посольство. Пере­говоры не имели успеха, так как японские делегаты желали, чтобы северной границей их владений считалась 1-я параллель... Желание это не было уважено нашим правительством... Япония же не же­лала отказаться от обладания Сахалином... Однако отсутствие есте­ственной границы все более и более вело к взаимным спорам и недоразумениям... Сознавая, что сама она не в состоянии отстоять свои требования, Япония в 1875 г. признала, наконец, себя выну­жденной уступить России Сахалин полностью, взяв себе в возна­граждение за отказ от него Курильские острова.
   Японский народ, лишившийся теперь возможности безданно-беспошлинно добывать на Сахалине сельдяной тук, лес, рыбу, камен­ный уголь, остался крайне недоволен этой сделкой, -- и печать объ­явила Россию "коварным врагом" Японии, "жестоким ее притеснителем" и т. п. И хотя Россия не участвовала ни в одной из военных демонстраций, имевших целью открыть свободный доступ в Японию иноземцам и устроенных в 1854 г. -- американцами, а в 1864 году -- англичанами, французами и голландцами; -- хотя она ни разу не пыталась воздействовать на Корею в пользу христиан посылкою своей эскадры, как это сделали в 1866 году французы, а в 1871 г. -- американцы; -- хотя, наконец, она все свои дела с Китаем вела также совершенно мирным путем, не следуя примеру англичан, бомбардировавших в 1856 г. форты к югу от Кантона и повторивших на другой год эту военную демонстрацию вместе с французским флотом, -- тем не менее именно Россия казалась Японии опаснейшим ее врагом, и каждое ее мероприятие рассматривалось, как угроза независимости и развитию Японии.
   Конечно, здесь не обошлось без посторонних влияний, -- влияний наших европейских недругов...
   Со всем этим надлежало считаться и бороться... Но гордые своею прошлой славой, своею международною репутациею "северного колосса", мы считали "неотъемлемым добытое веками право обосноваться на тихоокеанском побережье и, пренебрегая косыми взгля­дами на нас японцев, предоставляли событиям итти и развиваться своим чередом... Мы словно не замечали лихорадочного возбуждения, с которым в это время происходило в Японии обновление всей ее государственной жизни. Реформы следовали одна за другою -- и в течение двух десятилетий (1870 -- 1890 г.г.) Япония совершенно пре­образилась: феодальный строй уничтожен, столица перенесена из Кюто в Иедо (Токио), проведены железные дороги, введена золотая валюта, развилась промышленность, торговля, страна покрылась сетью кредитных учреждений, образование сделано всеобщим и обязатель­ным, издан свод законов, реорганизованы на европейски лад армии и флот, численность которых значительно увеличена, и, наконец, стране дарована конституция...
   На Дальнем Востоке несомненно возникала новая сила... А мы по-прежнему жили не спеша, довольствуясь в отношении дальне­восточной окраины полумерами... Так, в 1855 г. мы начали коло­низовать берега и низовья Амура... Но туда никто не шел из цент­ральной России, и ясно почему: в воздухе уже чуялось падение крепостного права, подавались адреса, созывались комитеты и комиссии, -- и крестьянство ждало разрешения жгучего вопроса на родной земле... Тогда явилась мысль о принудительном заселении этого края штра­фованными солдатами из Забайкалья, а Сахалина -- преступниками со всей России... Конечно, и из этих мероприятий ничего не вышло... Сахалинские природные богатства не были вовсе использованы, а Приамурье так и осталось незаселенным, некультурным краем...
   В 1860 году для закрепления нашего владычества на Д. Востоке создан был Владивосток, как административный центр края, как крепость и порт. Последний был обширен, но замерзал... И только через 35 лет мы начали искать другой, незамерзающий, порт для обеспечения свободы действий нашего тихоокеанского флота. Но для обеспечения его углем мы не сделали за все это время ничего и, когда грянула война, наш флот не имел нигде, ни в Атлантическом, ни в Индийском, ни в Тихом океанах ни одной соб­ственной угольной станции.
   Наконец, начав в 1891 году строить железную дорогу через всю Сибирь, мы ничего не изменили ни в темпе работ, ни в расчетах ее провозоспособности не только после событий 1894 -- 1895 гг., когда отношения к нам японского народа достигли апогея враждебности, но и после событий 1900 г., указывавших на развитие чувства протеста против европейского нашествия на Азию в исконных ее обитателях.
   Наша дипломатия словно не замечала, что каждому новому нашему шагу на Д. Востоке, как бы скромен и робок он ни был, соответствует и шаг Японии, долженствующий уравновесить ее шансы на успех в возможной борьбе с нами.
   В 1875 г. Япония уступила нам весь Сахалин. В следующем же году она возмещает эту потерю договором с Кореей об открытии ей порта Фузанъ и оккупацией острова Лиу-Киу. Ступив одна­жды на территории Кореи, Япония быстро расширяет здесь сферу своего влияния. В 1880 г. она получает уже доступ в порты Гензанъ и Чемульпо, а в 1881 году содействует свергнутому регенту захватить короля Кореи. Потерпев в лице этого регента, захваченного китайскими властями, неудачу, Япония в 1885 г., уже за свой счет и страх, не прячась более ни за чьи спины, производит в Корее дворцовую революцию, во время которой японские солдаты захватывают в плен корейского короля. Корея постепенно, все более и более выходить из-под власти и влияния своего суверена Китая и подчиняется влиянию Японии. Японцы навязали ей никелевую монету, изгнанную из Японии; для своих стратегических целей они провели в стране телеграф, построили железную дорогу Фузанъ -- Сеул, организовали переселение в Корею японских эмигрантов и для охраны их ввели в страну японские войска. Только послед­нее обстоятельство обратило внимание нашего правительства на усиление Японии в Корее, но, будучи настроено миролюбиво, оно быстро удовлетворилось ответом, что увеличение японских войск в Корее незначительно.
   Между тем здесь все уже было подготовлено к окончательному переходу Кореи из-под протектората Китая под покровительство Японии. Нужен был только внешний повод для войны с Китаем. К ней усиленно готовились, и в этой подготовке крупную и деятельную роль сыграл первый же парламент Японии, созванный в 1890 г. Именно с этого времени замечается ускоренное развитие численности вооруженных сил Японии и усиление их боевой го­товности всеми усовершенствованиями новейшей военной техники.
   В 1894 г. бывший регент Кореи, не раз уже пытавшийся сверг­нуть законное правительство страны, вернулся на родину из китайского плена и снова поднял знамя восстания... Основываясь на конвенции своей с Китаем 1885го года, предоставлявшей обоим этим государствам, при возникновении в Корее смуты, немедленно же высаживать свои войска на полуостров для восстановления порядка, Япония заявила Китаю о своем намерении воспользоваться этим правом... Китай, ссылаясь на свои верховные права над Кореей и по­нимая расчеты японцев, искавших только случая увеличить еще более свои войска в Корее, отказал им в совместной оккупации Кореи, как излишней мере, не отвечающей размерам смуты... Япония не подчинилась этому отказу, усилила свои войска в Корее и пред­ъявила корейскому правительству ряд требований относительно реформ во всех отраслях государственной жизни... Получив уклон­чивый ответ от корейского правительства, а от китайского -- требование вывести свои войска из Кореи, Япония, без объявления войны, заняла Сеул, овладела особой короля и открыла военные действия, как на море, так и на суше внезапными нападениями на китайские войска и суда.
   Начавшаяся таким образом война окончена была Япониею впол­не успешно, и при заключении мира она потребовала от Китая уплаты контрибуции, признания независимости Кореи и уступки ей Ляодунского полуострова вместе с П.-Артуром, взятым штурмом. Против последнего требования заявили протест Германия, Франция и Россия, -- и Япония со злобой в сердце должна была ему подчи­ниться. По Симоносекскому договору 5-го апреля 1895 г. Ляодун и П.-Артур остались во власти Китая.
   Японский народ был возмущен этим вмешательством европейцев в дела Азии: его национальное самолюбие было оскорблено, его тщеславие "победителя" был нанесен удар, сознанию силы были поставлены границы... Однако проповедь принципа "Азия для азиатов" не встретила сочувствия и поддержки в правящих и интеллигентных сферах японского народа. Ими ясно сознавалось, что собственными средствами отомстить не скоро удастся... А мщения требует душа народа... Кому же мстить? Франция и Германия непосред­ственно не соприкасаются с Японией и не внушают опасения в том смысле, что для округления своих владений они вдруг пожелают присоединить к себе архипелаг Японских островов... Дру­гое дело -- Россия!.. Ей все твердят: "Ты третий Рим! Ты третий Рим!"... И она охотно это слушает, охотно верит в свое мировое назначение и, действительно, ширится, растет, катится огромною волною по великому азиатскому материку. Она ближе всех других держав к Японии -- и этою своею близостью она опаснее всех дру­гих... И потому на нее именно обрушилось всего сильнее, всего полнее негодование Японии за симоносекскую обиду.
   Казалось бы, к этому шуму японской печати, к этим страстным речам ненависти, раздававшихся в Японии с трибун парламента и политических клубов, нам надлежало прислушаться и так или иначе с ними считаться... Но мы и на этот раз остались и слепы и глухи к тому, что происходило на Японских островах... Мы жили словно зачарованные горделивыми стихами:
   Не верь в Святую Русь кто хочет,
   Лишь верь она себе самой --
   И Бог победы не отсрочит
   В угоду трусости людской.
   То, что обещано судьбою
   Уже с колыбели было ей,
   Что ей завещано веками
   И верой всех ее царей...
   Венца и скипетра Византии
   Вам не удастся нас лишить!
   Всемирную судьбу России,
   Нет, вам ее не запрудить!..
   И мы верили, что "за нас Провидение", что к "все, что мы делаем, -- предопределено свыше", и что "никто не посмеет"...
   Совершенно не считаясь с настроением Японии, созданным Симоносекским договором, пожалуй, даже считая себя ее благодете­лями, так как взялись гарантировать ей исправный платеж Китаем контрибуции, мы как раз в это именно время сделали ряд шагов, свидетельствовавших, что после долгих лет бездействия на Д. Востоке мы желаем играть на нем деятельную роль.
   В конце того же года, когда был заключен Симоносекский мир, а именно 10 декабря 1895 г., наше правительство разрешило учреждение акционерного общества для производства торговых операций в странах Восточной Азии под названием "Русско-Китайский Банк". Новому обществу предоставлено было право, независимо от производства обычных банковских операций, приобретать у Китайского правительства также концессии на постройку железных дорог в пределах Китая и на проведение телеграфных линий...
   В силу этого права правление Р.-К. Банка уже 27 августа 1896 г. заключило с китайским правительством договор, предоставлявший Банку право образовать "Общество Китайской-Восточной жел. дороги", ко­торое, в связи с постройкою жел.-дорожного пути или независимо от нее, могло еще разрабатывать угольные копи и эксплуатировать в Китае другие торговые и промышленные предприятия... Ни для кого тогда уже не составляло секрета, что Р.-К. Банк и Общество Вост.-Кит. ж. Д. _ суть учреждения официозные: возникли по идее, если не самого русского правительства, то во всяком случае лиц, влиятельных в русских правящих сферах, пользуются их покровительством и финансовой поддержкой.
   Конечно, это делалось не бескорыстно: не ради только того, чтобы платить дивиденд Китайскому Императорскому правительству, внесше­му в складочный капитал Банка 5.000.000 лан или 7.125.000 р.; -- не ради только увеличения доходов китайских купцов и выгодного помещения капиталов русской знати и русских промышленников. Учреждения эти преследовали несомненно русские государственные цели.
   Прежде всего они облегчали возможность провести часть маги­страли великого Сибирского пути по владениям Китая, чем сокращался путь, сберегались средства нашего государственного казначей­ства, и понижался провозной тариф. Во-вторых, деятельность Банка и Правления дороги, направленная к развитию торговли и промыслов, несомненно должна была поднять доходность великого Сибирского пути, оживить глухой край и повлечь за собой его колонизацию. И в-третьих, участие китайского правительства в капиталах Банка обеспечивало нам принятое на себя пред Японией поручительство по выплате Китаем контрибуции...
   Считая задачу свою обосноваться на материке не достигнутою войною с Китаем и сознавая, что отныне интересы последнего тесно сплетены с интересами России, Япония не могла, конечно, оставаться спокойной пред фактами учреждения Рус.-Кит. Банка и Вост.-Кит. ж. дороги. Враждебное настроение против русских все росло и выдвинуло на очередь новый вопрос. До этого времени наша тихоокеанская эскадра спокойно, без всяких опасений, поль­зовалась рейдами и бухтами Японии для зимних своих стоянок. Теперь пребывание в них было уже не только неприятно, но и не­безопасно... Являлась необходимость найти порт вне японских территориальных вод для пребывания в нем наших судов на то время, когда Владивостокский рейд замерзает. Выбор пал на бухту Киао-Чао, и китайское правительство, "во внимание к дружбе обоих государств, дало уже России свое согласие на зимовку в ней русской эскадры... Но Киао-Чао давно уже интересовалась Германия... Ей так­же нужна была в Тихом океане собственная угольная станция. Так как Китай уже неоднократно отклонял домогательства Германии отно­сительно Киао-Чао, то последняя самовольно заняла эту бухту в но­ябре 1897 года. Мы не вмешивались, а Китай не смел сопроти­вляться, -- и захват был оформлен арендным договором на 90 лет. Это было так же неожиданно для Японии, как и для нас, но она отнеслась к совершившемуся факту сдержанно, возложив ответственность за него... на Россию. -- "России, рассуждала японская пе­чать, -- китайское правительство предоставило пользоваться Киао-Чаоской бухтой; стало быть, с согласия России Германия заняла эту бухту, Россия же имеет-де в виду Ляодунский полуостров, и Японии надлежит принять меры к обеспечению своих интересов".
   Если автор первого политического памфлета в Японии против России поплатился за издание его тюрьмою, то с течением времени отношение Японского правительства к этой теме резко изменилось, и теперь оно охотно пользовалось услугами печати для возбуждения в народе шовинизма и усиления с его согласия вооруженных сил страны. И японская печать сделала свое дело. Общественное мнение страны было доведено до сильнейшего возбуждения против России, -- и парламент постановил: удвоить армию и флот и выполнить эту задачу к 1906 году. Средствами для этого должна была служить военная контрибуция, взятая с Китая, в исправном платеже ко­торой поручилась... Россия! Так мы сами помогали Японии воору­жаться против нас. Велико же было наше политическое ослепление!
   Как добросовестно исполняли мы принятое на себя пред Японией обязательство, и как деятельно, энергично работали японские военные сферы, доказывается тем, что военная программа Японии была выполнена ею на два года ранее назначенного срока, -- к 1904 году.
   Понятно, что при таких условиях пребывание нашей эскадры зи­мою 1896 -- 1897 гг. в Нагасаки и других японских портах толь­ко укрепилась мысль о необходимости для России иметь свой незамерзающий порт... Подумывали о Фузане, в Корее, но, зная, что этот порт давно служит предметом вожделения Японии, в целях сохранения с нею мира, отказались от его приобретения... Между тем китайское правительство, от имени богдыхана, объявило нашему послан­нику 27-го ноября 1897 года, что для наших военных судов от­крыты впредь все без исключения порты Китая. Тогда Государь Император Высочайше повелеть соизволил, чтобы отряд нашей тихо­океанской эскадры отправился для временной стоянки в П.-Артур, на что китайское правительство изъявило полное свое согласие.
   1-го декабря 1897 года отряд этот (2 крейсера и 1 канонерская лодка) прибыл на рейд П.-Артура... А следом за ним явился из Чифу английский соглядатай, -- крейсер "Дафнэ"... Несмотря на сде­ланный ему сигнал "вам вход воспрещается", "Дафнэ" вошел во внутренний рейд и пробыл на нем несколько часов... Через не­сколько дней английский консул в Тянь-Цзинъ запросил местные китайские власти о причинах, в силу которых русская суда были допущены в П.-Артур. Китайцы ответили: -- "для защиты интересов Китая". Ответ этот, конечно, не мог удовлетворить Англию, и надлежало ожидать с ее стороны новых запросов, новых самовольных заходов английских судов в П.-Артур и т. п. демон­страций, противодействовать которым Китай был бессилен. Поэтому Россия предложила китайскому правительству оформить пользование ею П.-Артуром письменным соглашением, подобно тому, который заключен с Германией относительно Киао-Чао.
   Китай изъявил согласие, -- и в результате происходивших по этому вопросу переговоров, 1-го (27-го) марта 1898 г. в Пекине было подписано уполномоченными России и Китая соглашение о предоставлении первой в арендное пользование портов Артура и Талиенваня на 25 лет, с правом продления этого срока. Первый, как исключительно военный порт, предоставлен был в пользование только русским и китайским судам, а второй, как порт торго­вый, открывался для коммерческих судов всех наций. В течение всего арендного срока военная и гражданская власть на арендованной территории предоставлялась России. Концессия, данная в 1896 г. китайским правительством Обществу Вост.-Кит. ж. д., была этим же соглашением распространена в том смысле, что Общество получило право построить от магистрали ветки на Талиенванъ -- Артур и к р. Ялу.
   Переговоры по этим вопросам и последовавшие по ним соглашение России с Китаем, конечно, сильно волновали японское правительство, японское общественное мнение и японскую печать. Последняя представляла из себя в это время сплошной поток ругательств, клеветы, инсинуаций и угроз по адресу нашего отече­ства. Первое пыталось всячески противодействовать этому соглашению. Так, Япония усилила свои требования об уплате ей Китаем контрибуции, а Англия, будущая ее союзница, отказала Китаю в займе на удовлетворение этого требования... Когда же Россия устроила этот заем Китаю и, вследствие обеспечения им уплаты военной контрибуции, потребовала, в силу Симоносекского договора, очищения Японией китайской крепости Вей-ха-вей, последнюю пожелала занять Англия...
   Для ответа был назначен 4-дневный срок, с угрозою, что в случай отказа Англия возьмет его отрытой силой. При такой постановки требования, Китай, конечно, подчинился ему, -- и важный боевой пункт в Желтом море перешел из японских рук в дружественные им -- английские...
   Ярко выразившееся в этот период враждебное к России настроение Японии побудило наше правительство изыскать меры против ее агрессивных действий в отношении нас. К сожалению, оно остановилось на способе действий, уже осужденном историей в виде Российско-Американской Компании, который, как всякая полумера, послужил нам только во вред. Я говорю о роли и дея­тельности "Лесопромышленного Товарищества" на Ялу.
   Плачевное финансовое положение Кореи и политическое ее бессилие повели к тому, что после японо-китайской войны 1894 -- 95 гг. от ее политической независимости осталась только тень... В то время как Россия, верная букве соглашения ее с Японией в 1896 г. о независимости Кореи, считала неудобным иметь там даже таких своих представителей, как организатора восточной школы в Сеуле или агента Министерства Финансов, Япония не останавливалась ни перед чем для подчинения себе Кореи. Она не остановилась даже перед убийством руками своих солдат супруги корейского короля, сопротивлявшейся всю жизнь японскому влиянию. И скоро все государственное хозяйство Кореи, вся ее жизнь очутились в руках иноземцев. Все коммерческие сношения Кореи с иностран­ными рынками велись только при посредстве японских банков; японцы же обслуживали железные дороги и порты Кореи своим торговых флотом; они же строили в Корее новые железнодорожные пути и эксплуатировали золотоносные земли, водворив для этих работ в стране целую армию японских рабочих... Англи­чане владели таможнями и лучшими золотыми рудниками... Амери­канцы -- трамваями в Сеуле. Каждый день на международный рынок выносилась какая-нибудь новая корейская ценность. Появилась среди них и концессия на эксплуатацию лесов Северной Кореи. Можно было опасаться, что и ее приобретет Япония и тогда, под видом работников, водворит на границе русско-маньчжурской территории новую японскую армию.
   Явилась мысль создать между нами -- в Маньчжурии и японцами -- в Корее нейтральную полосу земли частного пользования. Полагали, что с нее можно будет заблаговременно усмотреть движение японских войск к границам наших владений.
   В 1897 г. эта концессия была приобретена одним Владивостокским купцом, который, не приступая к ее эксплуатации, в 1899 г., с согласия корейского правительства, передал ее "Лесопромышленному Товариществу". Организаторы и руководители операций Товарищества, по-видимому, не обладали ни специальной подготовкой для ведения промышленных предприятий, ни знанием жизни Д. Востока, ни пониманием политической обстановки, ни дипломатическим тактом. За то они проявили огромный коммерческий аппетит. Быстро позабыв, что целью проектированных на Ялу операций является не коммер­ческая выгода, а закрепление за русскими людьми права пребывания у самых границ японского влияния в Корее, и что лесная концессии на Ялу это -- лишь политический наблюдательный пункт, а не источник наживы частного общества, да еще за счет чужих капиталов, заправилы Товарищества, не управившись с лесным делом, стали торопливо хвататься за новые виды промышленности. Товари­щество приобрело Фушунские угольные копи, открыло в Инкоу склад русских мануфактурных изделий, входило в роль охрани­телей на р. Ляохе китайских джонок с хлебом от нападений хунхузов, хлопотало присоединить к своим операциям пароход­ное предприятие по Ляохе, желало принять участие в соляном откупе Маньчжурии и, наконец, стало настойчиво домогаться концессии на железную дорогу Инчжоу -- Сеул... Вдобавок ко всему, руко­водители Товарищества проявляли недостаточную тактичность в отношении местного населения и властей. Так, они приняли на свою службу одного из местных предводителей хунхузов и вербовали свои охранные команды из сомнительных элементов, вследствие чего действия этих команд часто отличались запальчивостью и неправо­мерностью. Понятно, что при таких условиях деятельность Товарищества и его стремления еще более разожгли ненависть Японии к России. Японское правительство видело в операциях Товарищества на Ялу базис к со­вершенному завладению Кореей; японская печать трубила о коварстве России; в двух -- трех сотнях охранной стражи Товарищества она видела тысячи русских солдат, введенных в Корею, а в плотинах, возведенных на Ялу против разлива и наводнений, -- батареи и фор­ты... Японское общество всему этому верило, очевидно не допуская мысли, чтобы Россия не стремилась к тому же, к чему стремится Япония, и не действовала при этом теми же путями и средствами, как она...
   На самом деле, грозное для японской промышленности и для японского политического влияния в Корее Русское Лесопромышлен­ное Товарищество только и делало, что просило или о предоставлении ему в пользование какого-либо нового источника дохода, или прямо -- о новой и новой субсидии. Дела его шли все хуже и хуже, -- и к ноябрю 1903 года касса Товарищества была уже совершенно пуста. В виду "деловой слабости лесного дела и ненадежности агентов, решено было даже деятельность Товарищества приостановить, чтобы дать ему новую организацию".
   Японцы не могли не знать истинного положения дел Товарищества, они ее могли также не видеть, как медленно создавала Россия средства самозащиты на Д. Восток, -- и если тем не менее в печати, в клубах, в парламенте они трубили о коварстве России, об ее агрессивной политике, то, конечно, лишь для оправдания в глазах Европы и Америки своих собственных действий. Целью же последних было не только упрочение политического своего значения на Д. Востоке, но и обеспечение экономического прогресса Японии. С тех самих пор, как обнаружилась политическая немощность Китая, и, пользуясь ею, европейские державы, одна за другою, стали основывать колонии на берегах Желтого моря, -- торговый баланс Японии с каждым годом становился все неблагоприятнее. За время с 1896 г. по 1900 г. ввоз товаров в Японию превышал вывоз их нее, в среднем, на 62.000.000 р., а в 1900 г. разница эта до­стигла уже 83.000.000 р. Вместе с японским, падал также и английский торговый баланс... Под натиском товаров Германии, Америки, Франции и других стран с развитою обрабатывающею промышленностью, английский баланс упал к 1903 году до превышения ввоза над вывозом на 182 млн. руб. В то же время русский торговый баланс был сведен к этому году с превышением экспорта над импортом на 34 млн. рублей.
   Итак, в отношении России у Японии к причинам политическим прибавились еще экономические доводы -- нужда в рынках, торговое соперничество и т. п. Англия, -- наша старая соперница по­всюду, -- сама заинтересованная в том же, умело использовала и политические, и экономически страхи Японии, и ее оскорбленное в Симоносеки национальное достоинство, для нанесения России такого удара, который надолго сделал бы ее безвредною для Англии не только на Д. Востоке, но и на Ближнем, и в Центральной Азии, и в Персии... 30-го января 1902 года между Японией и Великобританией заключен был договор, в силу которого об эти державы, в течение пяти лет, обязывались взаимно ограждать друг друга от вожделений других народов, а в известных случаях соблю­дать нейтралитет. Из текста этого договора видно, что заключение его вызвано "единственным желанием поддержать status quo и всеобщий мир на Востоке и, в частности, для сохранения независимости Китайской и Корейской империй"...
   Хотя указание на эту частную цель совершенно ясно свидетельствовало о намерении Англии и Японии вмешиваться в дела Китая и Корея и готовности их на почве этих дел войти даже в столкновение с интересами других держав, русское правительство отнеслось к факту этого союза с величайшим спокойствием, о чем и заявило громко в "Правительственном Вестнике", с присовокуплением того, что "идеи, которыми руководствовалась русская по­литика со времени беспорядков в Китае, останутся и впредь не­изменными". Все это, конечно, имело бы свою цену только в том случае, если бы спокойное сознание нашей правоты и непреклонности наших намерений опиралось на ясно выраженную нашу боевую мощь, -- на готовность и возможность отстоять свою политику на Д. Востоке вооруженной силой. Но вместо этого мы тщились убе­дить вооружавшуюся против нас Японию доводами нравственная характера. "Нравственною порукою" искренности миролюбия русского правительства, в декларации его, выставлен был "железнодорожный путь с ветвью по Маньчжурии к незамерзающему порту, при посредстве коего Россия намерена расширить лишь пределы торговли и про­мышленности всего мира". Но ведь именно эти-то: путь с ветвью по Маньчжурии, незамерзающий порт и расширение пределов мировой торговли и были в глазах Японии угрозами ее развитию, политиче­скому и экономическому, факторами нового роста и могущества России... Понятно, что декларация в "Правит. Вестнике" совершенно не убедила Японию в нашем миролюбии, а подала лишь новый повод говорить о нашем коварстве. Но не только слова, -- и дела давали к этому повод.
   Наряду с пламенным русофобством, в Японии, преимуще­ственно в высших правительственных кругах, создалось и русофильское течение. Во главе его стал влиятельный маркиз Ито, ко­торый доказывал, что Япония может достигнуть желательных целей не войной с Россией, а союзом с нею. Его доводы были так красноречивы, что Япония долго и сильно колебалась в выборе себе союзника между Англией и Россией. Составляя планы нападения на наши дальневосточные владения, японский генер. штаб одно­временно и столь же усердно работал над планами вторжения в Ост-Индию. Наконец, она даже склонилась в сторону союза с Россией, и с этою целью в 1901 г. в Петербург приезжало специальное посольство с маркизом Ито во главе. Но России откло­нила это предложение из опасения, что такой союз послужил бы сигналом к всемирной смуте. Устранение же от союза с Японией по мнению наших дипломатов, свидетельствовало о "неуклонном намерении России ограничиться на берегах Тихого океана политиче­скою самозащитою без всяких агрессивных вожделений".
   Отказ от союза был новым ударом национальному самолюбию Японии и истолкован был, конечно, в том смысле, что России нужны на Д. Востоке свободные руки именно против Японии. И это бросило ее в объятия Англии.
   Заручившись ее содействием, заканчивая уже программу увеличения своих вооруженных сил, Япония в июле 1903 г. обратилась к нашему правительству с предложением, в целях восстановления политического равновесия и прочного порядка вещей на берегах Тихого океана, пересмотреть существующее договоры наши как с нею, так и с Китаем и Кореей. В частности, Япония требовала очищения нами Маньчжурии, признания за нею преимуществ в сфере торгово-промышленных интересов и дел в Корее и, наконец, права охранять такое положение вещей военной силой.
   В ответ на эти предложения, в августе 1903 г. составлен был нашим правительством проект соглашения, по которому предпола­галось: 1)установить взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китая и Кореи; 2) обоюдно признавать существование интересов Японии -- в Корее, а России -- в Маньчжурии; 3) обоюдно поручиться не препятствовать развитию таких промышленных и торговых предприятий, которые не противоречат постановлению п. 1-го, и 4) признать со стороны России за Японией право давать корейскому правительству советы и указания по проведению реформ в стране и установление в ней надлежащего управления.
   Проект этот не удовлетворил уже Японии, общественное мнение которой, разжигаемое печатью и политическими клубами, требо­вало от России совершенного забвения ею своих интересов. Она пожелала дополнить наш проект соглашения согласием России: I) на продолжение Корейской жел. дороги через Южную Маньчжурию, 2) на отправку японских войск в Корею для защиты японских ин­тересов, усмирения восстаний, беспорядков и пр., 3) на оказание Японией Корее военной помощи для установления хорошего управления и, наконец, 4) -- "в интересах других держав" -- на признание Россией равноправности всех наций в торгово-промышленном отношении их с Китаем и Кореей.
   По поводу этих требований, Наместник Е. И. В. на Д. Востоке, ген.-адъют. Алексеев телеграфировал в Петербург в сентябре 1903 г., что японцы проявляют "совершенно недопустимую притя­зательность, отнимающую всякую возможность притти к соглашению", и высказывал мнение, что единственным основанием нашего соглашения с Японией могло бы послужить признание ею Маньчжурии стоящею вне сферы японских интересов.
   В самой Японии по этому вопросу образовались три течения. Одни полагали, что Японии не следует вмешиваться в маньчжурские дела; другие -- что Маньчжурию надлежит сделать нейтральною областью, и, наконец, третьи требовали вытеснения России из Маньчжурии, хотя бы ценой войны. И все три течения сливались в одно, когда речь касалась Кореи. Так, например, газета "Дзиминъ", высказы­ваясь безусловно против войны с Россией за Маньчжурию, заявляла, что первою будет говорить о борьбе с врагом, если кто-либо затронет интересы Японии в Корее.
   Однако японское правительство, считавшее, что настал час утверждения японского владычества и на материке Азии, решило именно маньчжурский вопрос сделать предлогом войны. Из телеграммы нашего посланника в Токио, бар. Розена, от 30 октября 1903 г., видно, что в этом вопросе японское правительство заняло положение прямо проти­воположное тому принципиальному положение, которого с самого возникновения переговоров держалось наше правительство. В октябре месяце пожелания Японии об эвакуации Россией Маньчжурии начали уже принимать вид требований, с примесью угроз.
   Считая свое положение в Маньчжурии прочно обоснованным до­говорами с Китаем и соглашениями с другими европейскими дер­жавами, затратив на территории ее громадный капитал на постройку ж. дороги, города Дальнего, его порта и П.-Артура, Россия не могла, конечно, отказаться от тех выгод, которые давала ей аренда этой территории. Поэтому, отстаивая свое положение в Маньчжурии, правительство наше в ноябре 1903 г. предложило японскому правительству новый проект соглашения, в котором были расширены пределы интересов Японии лишь в Корее.
   Японское правительство не удовлетворилось и этим проектом и, не выжидая уже результатов дальнейших переговоров, перешло от слов к делу. Ген.-ад. Алексеев 24 декабря 1903 г. телеграфировал в Петербург, что, по полученным им сведениям, нельзя уже более сомневаться в намерении Японии занять Корею и уста­новить над нею протекторат при вынужденном на то согласии корейского правительства. Доказательством тому служили: прибытие в Чемульпо и в Сеуле японских офицеров, доставка туда боевых и продовольственных запасов, зафрахтование Японией значительного числа транспортных судов и приготовление к посадке на эти суда 3 -- 4 японских дивизий.
   Такой вызывающей образ действий Японии, по мнению Наместника обязывал нас принять ряд предохранительных мер: или, 1) объявить мобилизацию в войсках Д. Востока, а также по воз­можности и в Сибири; для подготовки сосредоточения войск, обеспечения целости В.-Кит. ж. дороги и удержания страны в спокойствии -- ввести в Маньчжурии военное положение и, одновременно, занять войсками нижнее течение Ялу, или 2) довести до военного состава и тотчас же начать перевозку в Иркутск 2-х армейских корпусов, предназначенных для усиления войск Д. Востока; одновременно с сим принять меры по подготовке мобилизации остальных подкреплений, с объявлением на военном положении Маньчжурии и приморских крепостей (П.-Артура и Владивостока) для немедленного приведения последних в полную боевую готовность. Из числа перечисленных выше мероприятий наиболее действительною, обеспечивающею нас на Д. Востоке мерою ген.-ад. Алексеев считал объявление мобилизации и в случае, если бы японское правительство, после посылки первого экспедиционного отряда в Корею, не приостановило тотчас же отправки дальнейших эшелонов, признавал ее неотложно-необходимою.
   Вообще занятию Кореи японскими войсками ген.-ад. Алексеев придавал значение большой и серьезной опасности для нас в военном отношении. Исходя из условий полной боевой готовности японского флота и японской армии, могущей двинуться в Корею тотчас же за первым эшелоном в 15 -- 20 тыс. чел., Наместник считал, что мы можем быть предупреждены японцами на Ялу и на путях, ведущих оттуда к Вост.-Кит. ж. дороге; это могло расстроить все наши расчеты на сосредоточение войск в Южной Маньчжурии и за­ставить отнести район его значительно далее на север, с предоставлением П.-Артура его собственной участи. Такой успех японцев в самом начале кампании мог также поднять против нас все враждебные нам элементы Маньчжурии и Сев. Китая, которые, опираясь на близость японской армии, должны были явиться серьез­ною угрозою для нашего единственного железнодорожного пути сообщения с Россией. Все это, по мнению Наместника, обязывало нас "не с целью вызвать вооруженное столкновение, а исключительно в видах необходимой самообороны", принять указываемые им меры для поддержания нарушенного оккупацией Кореи равновесия в стратегическом положении сторон.
   В ответ на эти предложения и соображения, ген.-ад. Алексеев получил 30-го декабря 1903 г., чрез военного министра, следующие указания: с началом высадки японцев в Корею: 1) объявить П.-Артур и Владивосток на военном положении; 2) приготовиться к мобилизации всех войск, расположенных в Наместничестве и 3) подготовить к выдвижению на Корейскую границу отряд для прикрытия сосредоточения наших войск в Юж. Маньчжурии. При этом указывалось на необходимость принять все меры к тому, чтобы на Корейской границе не произошло каких-либо столкновений, "ибо таковые могут сделать войну неизбежной". Вместе с тем в распоряжение Наместника было ассигновано 3 млн. руб. на непредвиденные расходы по образованию и увеличению продовольственных и иных запасов, по сформированию транспортов, разработке дорог, возведению укреплений и т. п. надобности, вызываемые чрезвычайными военными обстоятельствами.
   Что же касается собственно переговоров с японским правительством, то Наместнику было тогда же выяснено, что надо приложить все усилия к тому, чтобы избежать войны, так как для России каждый год мирного времени составляет огромную выгоду; что политика -- твердая, но вежливая по форме и не придирчивая в вопросах не существенных -- лучше всего достигнет цели; поэтому, отклоняя пе­реговоры об эвакуации Маньчжурии, так как это дело касалось только Китая и России, Наместнику указано было не считать за casus belli оккупацию японцами Кореи.
   Но японское правительство разглашало повсюду, что оно вступило в переговоры с Россией об улажении именно маньчжурского вопроса, и потому уступки наши по корейскому вопросу его уже не удовле­творяли. Оно требовало от России именно и прежде всего эвакуации Маньчжурии.
   Последние японские предложения в этом смысле, очень притязательные по содержанию и очень самоуверенные по тону, были по­лучены в Петербурге 3-го января 1904 г. На запрос японского по­сланника, г. Курино, -- когда можно ожидать ответа на эти предложения, -- ему ответили, что Государю Императору благоугодно для всестороннего обсуждения их назначить 15(28-го) января особое совещание, и что, вероятно, Высочайшее решение будет принято не ранее 20-го января (2-го февраля).
   Действительно, в этот именно день Государь повелел из­готовить проект окончательных инструкций нашему посланнику в Токио, а на другой день, 21-го января (3-го февраля), На­местнику были отправлены три телеграммы, заключавшая в себе полный текст проекта соглашения с Японией, все доводы и соображения, которыми наше правительство руководствовалось при введении некоторых поправок в японские предложения и, наконец, общие указания, которыми наместник должен был снабдить бар. Розена...
   Сущность нового нашего проекта соглашения с Японией своди­лась на этот раз к тому, что, отклоняя по-прежнему переговоры об эвакуации Россией Маньчжурии, наше правительство, ради сохранения мира, соглашалось уничтожить нейтральную зону в Корее и соеди­нить корейскую (в сущности -- японскую) ж. дорогу с Вост.-Китайской (в сущности -- русской) жел. дорогой, когда они будут дове­дены до р. Ялу. Дальше этого в ряду уступок, сделанных Россией, итти было трудно. Этого не позволяло наше государственное достоинство и национальное самолюбие.
   В тот же день, когда этот, третий по счету, наш проект соглашения был отправлен Японии чрез Наместника Е. И. В. на Д. Востоке, от последнего была получена депеша, в которой он доносил, что непрекращающиеся военные приготовления Японии до­стигли "уже почти крайнего предела", составляя для нас "прямую угрозу", и что "при настоящих обстоятельствах, указывающих на значительно более серьезные намерения со стороны Японии, нежели высадка небольшого оккупационного отряда в Корее, мероприятия, предложенные им в депеше от 24-го декабря 1903 года, "не могут" уже считаться достаточными".
   "Принятие самых решительных мер с нашей стороны, для усиления боевой готовности войск Д. Востока, -- телеграфировал ген.-ад. Алексеев, -- не только необходимо в целях самообороны, но может быть еще послужит последним средством избежать войны, внушая Японии опасение за благоприятный для нее исход столкновения".
   Поэтому он полагал необходимым тотчас же объявить мобилизацию войск Д. Востока и Сибири, подвезти войска к району сосредоточения и решительными действиями нашего флота воспротивиться высадке японских войск в Чемульпо. События, направлявшиеся энергическою, смелою рукою японского правительства, опередили ответ на эти предложения г.-а. Алексеева.
   22-го января (4-го февраля) наш министр иностр. дел, гр. Ламздорф уведомил японского посланника в Петербурге о передаче барону Розену ответных предложений России, а через 48 часов после этого, в 4 ч. дня, 24-го января (6 февраля), им были получены от г. Курино две ноты, в которых сообщалось о прекращении японским правительством дальнейших переговоров, в виду того, что Россия уклоняется от ответа на предложения Японии, -- и о разрыве дипломатических сношений между обоими государствами, вследствие чего весь состав японской миссии 28-го января покинет Петербург.
   Впоследствии стало известно, что в течение трех дней, 21-го, 22-го и 23-го января, в Токио, под председательством микадо, происходили совещания высших государственных сановников, на которых решено было считать замедление Россией в ответе на последние предложения Японии достаточным основанием для начала военных действий. Между тем ответ этот был уже в Токио, но от принятия его японское правительство умышленно и всячески уклонялось.
   Оно хотело войны, верило в успех Японии и ждало от нее больших результатов, чем от дипломатических переговоров. Но, прерывая последние, оно умышленно вводило в заблуждение нашу доверчивую, миролюбивую дипломатию. Обе ноты японского посланника нашему министру иностр. дел сопровождались частным письмом г. Курино, в котором последний выражал надежду, что перерыв в дипломатических сношениях ограничится возможно кратчайшим сроком. Этому поверили, -- и "Прав. Вестник", доводя до всеобщего сведения о разрыве сношений с Японией, разъяснил, что этот факт еще не знаменует начала войны, и что стараниями дипломатов все может уладиться. Что этим хотели, быть может, успокоить русское общество, не по­священное дотоле в ход переговоров с Японией, это еще по­нятно... Но непонятно, что эту же точку зрения на события хотели привить из Петербурга и Наместнику Е. И. В. на Д. Востоке, который нуждался не в этом, а в ответе на сделанные им еще 20-го января предложения. Вместо этого ответа, г.-а. Алексеев получил 24-го января из министерства иностранных дел срочную телеграмму о разрыве сношений с Японией. В ней лишь глухо указывалось, что образ действий японского правительства, не выждавшего даже получения ответа русского правительства, возлагает на Японии ответственность за последствия, могущие произойти от перерыва дипломатических сношений между обеими Империями.
   Но Япония не боялась этой ответственности и, зная себе цену, смело шла на последствия этого разрыва.
  

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Готовность к войне.

   Военная мощь Японии обнаружилась еще в войну ее с Китаем. Лица, имевшие возможность наблюдать в то время японские войска и деятельность японского военного министерства, уже тогда пришли к заключению, что японцы -- "виртуозы по части секретов". Мобилизация и перевозка войск обставлены были глубочайшей тайной. Посадка войск на железную дорогу и суда совершалась быстро и в образцовом порядке, без суеты и шума, словно войска только и делали, что практиковались в этом. Во время переходов солдаты вели себя отлично, относясь ко всему с педантическою серьезностью, обнару­живая основательную подготовку мирного времени, твердое знание каждым, что он должен делать, строгую дисциплину и бодрое, воинственное настроение. Оружие японской армий было в безукоризненном состоянии, обмундирование и снаряжение доказывало большую заботливость военного министерства и его большой практически смысл. Словом, уже тогда обнаружилось совершенство военной организации Японии как для оборонительных, так и наступательных операций, умение хранить тайну и изучать противника. И это приводило дальновидных людей к убеждению, что "в лице Японии народилась новая сила, которая будет иметь боль­шое влияние на судьбы Дальнего Востока и создаст нам в будущем много хлопот и затруднений". -- "Мысль об этом как-то не укладывается в голове, -- признавались люди, сделавшие это открытие, -- но с этим рано или поздно придется примириться". Скоро этот вывод стал лейтмотивом донесений наших военных агентов в Японии, а совместное действие наших войск с японскими, при усмирении восстания боксеров в Китае в 1900 г., дало возможность большому числу наших военачальников и офицеров убедиться в его справедливости. Казалось бы, все это должно было побудить наши военное и морское министерства обратить на Японию самое серьезное внимание, подвигнуть на ее изучение и всемерно озаботиться усилением нашей собственной боевой готовности на Дальнем Востоке. К сожалению, с этим не торопились. Наиболее убедительным примером этой неторопливости явилось состояние боевой готовности крепости П.-Артур к началу войны.
   Устройство в Артуре сухопутной крепости с солидными сооружениями и сильным гарнизоном, которая могла бы быть оплотом всей нашей тихоокеанской эскадры и была бы способна вы­держать продолжительную осаду превосходных сил противника, было решено принципиально вслед за занятием этого пункта, в марте 1898 г. Проект крепости, разработанный военным инженером, полк. Величко, удостоился Высочайшего утверждения 18 ян­варя 1900 г. По этому проекту вся оборона П.-Артура делилась на две части: с моря и с суши. Приморский фронт должны были составить 27 батарей долговременной постройки, а сухопут­ный фронт -- две линии укреплений: первая (внешняя), протяжением в 22 версты, должна была состоять из 8 фортов, 9 укреплений, 6 долговременных батарей и 4 редутов, а вторая (внутрен­няя или центральная ограда), в 6Ґ верст длиною, -- из 4 редутов, соединенных валом и рвом. -- "Все по части сооружений должно быть исполнено в мирное время, -- говорилось в объяс­нительной записке полк. Величко к его проекту, -- и в Порт-Артуре заблаговременно должно быть устроены не только форты, но и все временные укрепления, редуты, батареи и даже стрелковые окопы с их препятствиями". Поэтому, для ускорения работ, денежные ассигнования начались еще до утверждения проекта крепости, все расходы по возведению оборонительных сооружений были исчислены в 8.927.775 рублей, при чем постройка их должна была вестись в две очереди, в течение десяти лет, и закончиться к 1909 году. Столь продолжительный срок сооружения нашей "твердыни" на Дальнем Востоке принят был, оче­видно, под влиянием оптимистических уверений тогдашнего ми­нистра иностранных дел, сделанных им Особому Совещанию, учрежденному в апреле 1898 г., под председательством ст. секрет. гр. Сольского, для обсуждения предстоящих расходов по охране наших новых владений на Д. Востоке. Гр. Муравьев уверял тогда Особое Совещание, что "нашему постепенному укреплению на Квантунском полуострове не предстоит никакой опасности". -- "При той впечатлительности, -- говорил он, -- с которою встре­чается в Англии, Германии, Японии и отчасти в Америке каждый наш шаг на Д. Востоке, надлежит наблюдать особую осторож­ность в организации охраны нашей новой колонии, и строгая посте­пенность должна быть почитаема одним из главных условий наших дальнейших действий". К тому же, -- продолжал гр. Муравьев, -- не должно забывать, что главная охрана П.-Артура, с тех пор, как на нем поднят русский флаг, заключается, ко­нечно, не в тех войсковых частях и артиллерийских орудиях которые там будут сосредоточены, а в сознании всех наций в том, что за этим пунктом стоить вся Россия и непреклонно за­явленная воля Его Императорского Величества".
   Эти соображения, неглубокие и недальновидные по существу, пло­хо согласовались с психологией и расчетами наших политических соперников на Д. Востоке, которые относились впечатлительно не столько к каждому нашему шагу, сколько к ясно определившему­ся намерению России укрепиться на Д. Востоке.
   Однако они были приняты совещанием во внимание, -- и под влиянием их началось и сокращение кредитов на оборонительный работы и существенные изменения в самом порядке их произ­водства. <...>
   ...Видно, как медленно велись в Артуре оборонительные работы: форт N 4 строился 4 года; батареи А, В и Г -- три года, временным укрепления NN 3 и 5 -- два года. Видимо, никто не торопил и никто не торопился с ними. Военные инженеры бы­ли заняты, главным образом, постройкой казарм и частных зданий. Крепостного инженерного управления не существовало, и о нем заговорили только с началом войны, штаты же его так и оста­лись не утвержденными; мобилизационный план крепости выработан не был, не было для нее даже особой инструкции. Подступы к ней и передовые позиции оставлялись до войны без внимания. Между тем, на постройку под боком крепости коммерческого порта и торгового города Дальнего нашлись и средства и энергия, и, в то время, как война застала П.-Артур в беззащитном и беспомощном состоянии, Дальний, обошедшийся нашему государствен­ному казначейству в сумме свыше 20 миллионов рублей, оказался прекрасно оборудованной базой для действий японцев против кре­пости и сыграл в ее судьбе роковую роль.
   Единственный военный инженер, находившийся до войны в распоряжении коменданта порт-артурской крепости, ген. Стесселя, полковник Крестинский, на суде по делу о сдаче Артура, такими штрихами обрисовал ее боевую готовность перед войной: "Форт 5-й -- груда камней, бетонных сооружений нет; на батарее Б -- нет пушек, промежуток между фортом N 5-й и укреплением 4-м ничем не занят; форт N 4 -- кончен, но пушек -- ни од­ной; на Зубчатой батарее -- пушки в сарае; долина р. Луньхе совер­шенно не подготовлена к обороне; на Панлуньшане -- ничего, Кумирнинский редут -- не окончен; укрепление 3-е -- груда камней и вчерне отрытый ров; форт N3 -- в таком же состоянии..." и т. д.
   В июне месяце 1903 года, следуя в Японию, военный министр, ген.-ад. Куропаткин осмотрел укрепления П.-Артура и нашел их не удовлетворяющими возможности отразить атаку японской армии. И вот только тогда начали торопиться работами. Испрошено было немедленное ассигнование в распоряжение наместника Е. И. В. на Д. Востоке 2Ґ млн. на усиление боевой готовности Квантуна и особенно Артура, но, конечно, за полгода много сделать не успели. <...>
   До войны численность последних в пределах Приамурья, Маньчжурии и Квантуна (не считая гарнизонов Артура и Владиво­стока) не превышала 70-ти б-нов пехоты, 69 эск. и сот. кавалерии и 160 орудий. Сосредоточить на театре войны достаточные силы для решительной победы (230 б-нов, 111 эск. и сот. и 576 ор.) мы могли только через полгода.
   Между тем японцы уже через 3 месяца имели в Маньчжурии и Ляодуне -- 156 б-нов, а через 6 могли усилить их соответствующим количеством резервных войск.
   Имея в виду это неравенство в условиях мобилизации и тре­вожное положение политических дел уже летом 1903 года, Наместник Е. И. В. на Д. Востоке, ген.-ад. Алексеев считал необходимым иметь всегда под рукою не менее 50 тыс. войск. Для этого надлежало сформировать новые 44 б-на пехоты и соответственно увеличить количество кавалерии и артиллерии. Вместе с тем, г.-а. Алексеев находил желательным перевести из Приамурья на Квантун 6-й, 7-й, 8-й, 13-й, 14-й и 16-й вост.-сиб. стр. полки, 4 батареи 1-й вост.-сиб. стр. арт. бригады и 2 батареи Забайкальского арт. дивизиона, развернуть Квантунскую саперную роту в батальон и све­сти 2-ю, 3-ю и 4-ю вост.-сиб. стр. бригады с их артиллерией, в особый Квантунский армейский корпус, придав ему Квантунский саперный б-н и Забайкальскую каз. бригаду с ее батареей.
   В частности, по отношению к П.-Артуру предполагалось сфор­мировать: а) два новых крепостных пех. полка 4-х б-ного состава; б) 4-й б-н для существовавшего уже П.-Артурского креп. пех. полка; в) охотничьи команды при всех этих полках; г) 3-й б-н крепостной артиллерии; д) вылазочную батарею, минную роту и саперную роту (взамен развертываемой в Квантунский саперный б-н).
   Расход на все эти формирования определялся г.-а. Алексеевым в сумме около 30 млн. рублей (12.175.000 руб. единовременно и 17.675.000 р. -- в течение предстоявшего пятилетия 1904 -- 1908 гг.
   Но Особое Совещание, под председательством гр. Сольского, рассмотрев в октябрь и ноябре месяцах 1903 года это заявление Наместника, и на этот раз сократило требования военного ведом­ства. Оно хотя и признало, что "необходимость усиления наших войск на Д. Востоке обусловливается осложнением политических отношений России с Японией", но это явление, по его мнению, имело "несомненно временный характер и должно уступить место более определенному и более устойчивому порядку вещей, с которым и будет надлежать сообразовать военные мероприятия на Д. Востоке". Все еще оптимистически настроенному совещанию казалось более целесообразным предусмотреть потребности военного ведомства лишь на ближайшее время, т.е. на истекавший 1903 год и на два следующих -- 1904 и 1905 годы. И потому оно ассигновало на усиление обороны Д. Востока на 1903 и 1904 г.г. сверхсметным кредитом по 3 мил. руб., а на 1905-й год -- 6 млн. рублей.
   Конечно, этот импровизированный тогда у нас совет государ­ственной обороны более снисходительно отнесся бы к насущным требованиям военного ведомства, если бы в последнем уже тогда не обнаружилась пагубная рознь. Дело в том, что требования г.-а. Алексеева еще ранее, чем поступить на рассмотрение Особого Совещания, подверглись значительному сокращению со стороны воен. министра при обсуждении их на совещаниях, происходивших под его председательством в Порт-Артуре в июне 1903 года. Уже тогда вме­сто 44 б-нов предположено было сформировать лишь 22 (14 -- для гарнизонов П.-Артура и Владивостока и 8 для полевых войск); сформирование же нового корпуса пограничной стражи, как предла­галось г.-а. Алексеевым, признано было и вовсе не нужным. В половине июля 1903 г в Забайкалье доставлены были вторые бригады 31-й и 35-й пехотных дивизий с их артиллерией и в конце сен­тября перевезены в Приморскую область, -- ближе к предполага­емому району сосредоточения армии. 12-го августа состоялось Высочай­шее повеление о сформировании 7-й и 8-й вост.-сиб. стрелк. бригад, в состав 4-х полков 3-х б-ного состава каждый, и в половине ноября формирование этих частей было закончено. Счи­тая такое усиление войск Д. Востока достаточным, военный министр уже в конце октября запросил Наместника, не признает ли он возможным отказаться от одного из двух корпусов (10-го и 17-го), предназначенных к перевозке в Маньчжурию в случае войны с Японией вместе с 4-мя резервными дивизиями Казанского воен. округа. Г.-а. Алексеев ответил отрицательно, ука­зывая на все развивавшееся усиление вооруженных сил Японии. Тем не менее число вновь формируемых б-нов было сокращено в Петербурге до 18-ти, а формирование 9-й вост.-сиб. стр. бригады отложено до весны 1904 года, при чем последнее решено было сделать путем выделения из состава других в.-сиб. стр. бригад по одному б-ну. Взамен выбывших б-нов, бригады должны были сформировать из своего состава новые б-ны, пополнив происшедший некомплект новобранцами призывов 1903 -- 4 гг. Такая мера, вызывая крупные организационные перемены, давала в результате всего лишних 3 -- 4 тыс. штыков. Наместник протестовал и против этого. В результате этих пререканий, военным министром в начале января 1904 г. выработан был следующий план усиления нашего военного положения на Д. Востоке: I) обратить 2-х б-ные вост.-сиб. стр. полки в 3-х б-ные, переименовать бригады в дивизии; 2) добавить еще 11 батарей, чтобы сформировать для 7-ми дивизий по одному 4-х батарейному полку, и придать 7 и 8 дивизиям (гарнизоны П.-Артура и Владивостока) по 2 вылазочных батареи; 3) сформировать 3-ий Сибирский арм. корпус, 4)в каждом корпусе иметь по одному саперному б-ну и 5) для обороны о-ва Са­халина сформировать 2 отдельных б-на.
   Но проектируя все эти мероприятия, мы все-таки готовились не к войне, а к миру. Сообщая 13 января 1904 года г.-а. Алексееву о предположенных формированиях, воен. министр, г.-а. Куропаткин вместе с тем спрашивал его, нельзя ли "в случае улажения затруднений с Японией расквартировать 9-ю в.-сиб. стр. бри­гаду в Сибирском воен. округе в виде резерва войск Д. Во­стока?"...
   И эта вера в благоприятное "разрешение кризиса", это эпиче­ское спокойствие пред буквой грозного по существу англо-японского договора, это разительное непонимание в такой острый момент политической обстановки, психики противника, истинных мотивов его действий, его намерений и целей -- лишали все эти проекты улучшения нашего военно-политического положения на Д. Востоке не только энергии быстроты их осуществления, но даже ясной и твер­дой уверенности в их необходимости, в их рациональности. Осто­рожно, медленно и робко, "боясь, как бы не раздразнить гусей" бряцанием своего оружия, мы, не спеша, готовились к войне и, став вдруг необычайно экономны, учитывали каждый рубль, испрашивавшийся на усиление обороны угрожаемой окраины.
   Было что-то роковое в этом ослеплении своей старой славой и талантами своих дипломатов, -- в этом споре между собою далеких и близких от места надвигавшихся событий людей...
   Иначе, по-видимому, обстояло дело в Японии. О том, что именно и как делалось в то же самое время на ее островах, -- до сих пор еще в литературу не проникло сведений. Японцы ревниво бе­регли свою тайну даже от своих друзей -- союзников.
   Вот, что, например, занес в свою записную книжку, ген.-лейт. сэр Ян Гамильтон, английский военный агент при япон­ской армии. "Сегодня, 16-го апреля нов. ст. 1904 года, исполнился месяц со времени моего пребывания в Японии! Я склонен думать, что время мое потрачено совер­шенно даром... Я очень часто встречался с бароном Камура, министром иностр. дел, с премьер-министром, гр. Кацура, с воен. министром г.-л. Тераучи, с морск. министром, бар. Ямамото, с президентом совета обороны, маркизом Ямагата, с н-ком ген. штаба армии, г.-л.. Ойяма, с его помощником, г.-л. бар. Кодама и, наконец, с н-ком 3-го отделения ген. штаба ген.-м. Фукушима... Мне нико­гда не удавалось обменяться с премьер-министром более, чем несколькими словами... А ген. Фукушима не сообщил ни одному лицу ни одного факта ценностью в медный грош..."
   И до сих пор об этом периоде мы знаем очень мало и по­тому только в самых общих чертах можем обрисовать подго­товку Японии к войне.
   Закончив к 1904 году обширную программу увеличения своих вооруженных сил, японское правительство одновременно с началом дипломатических переговоров о Корее, в июле 1903 года начало подготовлять свои армию и флот на случай военных действий. До осени эти приготовления не выходили из пределов обычной подготовки к войне и указывали лишь на крайнюю предусмотрительность Японии. В японских арсеналах днем и ночью шла безостановочная работа; в двух дивизиях, под видом учебных сборов, были призваны запасные; заготовлялась теплая одежда; в некоторых пунктах возводились помещения для войск и устраивались склады всякого рода запасов; для осадного парка было заказано 44 орудия. В сентябре главные силы японского флота были собраны в гавани Сасебо. Число зафрахтованных для военных надобностей транспортов быстро возрастало: в средине ноября их было 8, в конце декабря -- 36, в начале января 1904 г. -- 45, а в середине января -- 70; вместимость их превышала уже 200 тыс. тонн; пароходам дальнего плавания приказано было возвратиться в Японию; в Такесака (на о-ве Цусима) и в Сасебо устанавливались минные заграждения... Это обилие транспортных судов, уже приспособленных к перевозка войск и военных грузов, при обилии пунктов посадки и погрузки их, ясно указывало на намерение японцев быстро перебросить на материк сразу же значительные силы... И были уже признаки, по которым этого следовало ждать со дня на день... Японский телеграф перестал принимать депеши... В Корее среди японцев господствовало сильное возбуждение, которое посте­пенно передавалось и тем из них, которые находились в Маньчжурии й на Квантуне.
   В виду всех этих тревожных признаков, адм. Алексееву разрешено было, наконец, в первых числах января 1904 г. рас­ходовать отпущенный в его распоряжение 3-х миллионный кредит и подготовить кр. П.-Артур к переходу на военное положение, а 10-го января повелъно, без объявления мобилизации, привести в боевую готовность 3-ю вост.-сиб. стр. бригаду, артил. дивизион, ка­зачью бригаду и роту сапер и двинуть их к Корейской границе.
   17-го января 1904 г. последовало Высочайшее повеление о сформировании 3-х б-нов для полков семи вост.-сиб. стр. бригад. И так как близость войны все еще не ощущали, то формирование это решено было произвести в Европ. России и сформированные здесь 28 б-нов перевезти на Д. Восток. Это, конечно, должно было по­требовать немало времени! Для усиления же Владивостокского гарни­зона г.-а. Алексеев, по собственной инициативе, не имея разрешения свыше, приказал формировать третьи б-ны в полках 8-й бригады; в виду же недостатка запасных нижних чинов на месте, он просил военного министра перевезти во Владивосток из Европ. России еще 4 б-на пехоты и 1 б-н креп. артиллерии.
   Понимая однако, что все эти полумеры не соответствует тре­вожному положению дел, Наместник, наконец, решился, как мы знаем, 20-го января 1904 г. ходатайствовать о немедленной мобилизации всех войск Д. Востока и Сибири. Вместе с тем он указывал на необходимость, не выжидая дальнейших событий, те­перь же противодействовать нашими морскими силами высадке японцев на Корейский берег.
   Ответ на эти представления г.-ад. Алексеев получил лишь 27-го января и читал его уже под гром бомбардировки П.-Артура японскою эскадрою.
   В Петербурге все еще не верили в близость войны и во всяком случае не хотели, чтобы первый выстрел был сделан нами.
   Поэтому усиление войск угрожаемой окраины по-прежнему шло методически, осторожными шагами, не пугая Японию и не делая нас более сильными.
   18-го января 4-м льготным батареям была объявлена мобилизация; 2-го января -- последовало распоряжение о сформировании некоторых частей, 24-го -- о сформировании 3-го Сибирского арм. кор­пуса из 3-ей, 4-й и 9-й (еще не существовавшей вовсе) вост.-сиб. стр. бригад, отдельной Забайкальской каз. бригады и 3-го вост.-сиб. сапер, б-на и, наконец, 26-го января (накануне войны) -- о формировании 9-й в.-сиб. стр. бригады путем выделения по одной рот из всех 32-х и без того слабых по своему составу вост.-сиб. стр. полков.
   В результате всех этих мероприятий мы имели к началу вой­ны в Маньчжурии, Приамурье и в Сибири 9 стрелковых дивизий, по 4 полка 2-х б-ного состава в каждой; 3 сибирские пех. дивизии из 4-х полков 4-х б-ного состава каждая; 2 казачьи дивизии, 2 отдельные, 3 отдельных полка, 1 дивизион и 2 отдельные сотни; всего: 120 б-нов, 95 сотен, 248 орудий пешей артиллерии, 24 орудия конной артиллерии и 8 пулеметов. Войска эти были разбросаны на пространстве 2.200 верст по параллели и 1400 в. по меридиану. Из них на театре войны, т.е. в Маньчжурии и на Ляодуне, находилось 72 б-на, 42 сотни, 200 орудий и 8 пулеметов, а собственно в районе сосредоточения армии -- только 7Ґ б-нов, 4 сотни и 22 орудия.
   Мобилизация этих сил требовала весьма значительного времени: пехота -- 40 дней, конница -- 24 дня и артиллерия -- 51 день.
   Такая продолжительность вызывалась разброской сил на огром­ной территории, слабым развитием путей сообщения, одноколейностью и слабою провозоспособностью "великого сибирского пути" и недостатком запасных нижних чинов на месте, вследствие чего их надо было подвозить из Европ. России.
   Мобилизовав указанные выше части, мы получали армии в 110.000 чел. Наш тихоокеанский флот составляли: 7 броненосцев; 4 бро­нированных, 6 бронепалубных и 4 небронированных крейсеров; 7 канонерских лодок и 42 миноносца и миноноски, всего 70 судов, с водоизмещением в 192.300 тонн.
   Главные силы этого флота -- эскадра вице-адм. Старка -- стояли в П.-Артуре. Их боевую часть составляли 7 броненосцев, б крей­серов, 3 транспорта и 25 миноносцев; береговую же оборону несли 3 крейсера, 4 канонерских лодки, 2 минных крейсера и 1 транспорт; на этой эскадре было всего: орудий разного калибра -- 920, офицеров -- 477 чел. и нижних чинов -- 14.084 чел.
   Другая эскадра, под командой к.-ад. бар. Штакельберга, в составе 4-х крейсеров и 1 транспорта, находилась во Владивостоке. Остальные суда были разбросаны в различных пунктах: кр. "Варяг" и кан. лодка "Кореец" стояли в Чемульпо (Корея); кан. лодка "Сивуч" -- в Инкоу (Маньчжурия) и кан. лодка "Маньчжурия" -- в Шанхай (Китай).
   Против этих сил Япония имела в своем распоряжении 13 дивизий (12 армейских и 1 гвардейская), в составе 4-х полков трех батальонного состава каждый; при каждое дивизии -- 1 полк кавалерии, 1 полк артиллерии, полк инженерных войск, и 1 обозный б-н. В состав дивизий не входили две отдельные кавалерийские бригады и две артиллерийские бригады (16 эск. и 198 горных орудий).
   Впоследствии выяснилось, что кроме полевых дивизий, в составе японских армий было еще около 20 резервных бригад, о существовании которых мы и не подозревали.
   Вследствие этого общая численность армии, которую Япония могла выставить на театре войны, определялась нами в 230 -- 250 тыс. человек полевых и запасных войск, при 798 орудиях... <...>
   В то время, как ни обоз наш (колесный), ни обмундирование и снаряжение наших войск не отвечали ни одному из топографических, климатических и бытовых условий страны, в которой предстояло вести войну, и вообще не отличались ни практичностью, ни достаточным количеством запасов их, японцы имели обоз -- вьючный, а снаряжение и обмундирование -- практичное и тщательно соображенное с местными условиями современной войны. <...>
   Японский пехотинец имел за спиною ранец, в котором было все необходимое в походе, до почтовых принадлежностей включи­тельно; двубортное пальто-шинель из прочного драпа с капюшоном, запасную пару башмаков, очень легкий, алюминиевый котелок (с крышкой), в котором помещался двухдневный запас риса, небольшой холщовый мешочек для хранения приправы к рису, три патронных сумки на 120 патронов, алюминиевую баклагу и чарку, малую линнемановскую лопату и часть палатки. Вся эта ноша не пре­вышала 1Ґ пудов веса. Не только офицеры, но и все унтер-офицеры японской армии имели бинокли, карты и компасы.
   То же самое приходится сказать и о качественном соотношении морских вооруженных сил, наших и японских.
   В то время, как в нашей тихоокеанской эскадре были прекрасные отдельные боевые единицы, но не было ничего цельного, ибо суда были различных типов, различной конструкций и имели различную скорость хода, вследствие чего быстроходные суда в бою и на походе должны были равняться по тихоходным, -- японский флот отличался однородностью конструкции своих судов и одина­ковой их скоростью.
   Но, пожалуй, еще более разницы было в степени боевой под­готовки и подъема духа соперников.
   Господство в Корее и в водах Тихого Океана, омывающих берега японских островов, составляли такие жизненные интересы Японии, ясно сознаваемые всем японским народом, что война за эти интересы являлась для Японии вполне национальною. Обидный же для Японии исход победоносной войны ее с Китаем настолько обострил сознание этих интересов, что осуществление их сделалось вопросом национальной чести, стало делом личной мести каждого японца за погибших в этой безрезультатной войне его това­рищей, друзей, отцов и братьев. Вот, что, напр., по этому поводу рассказывает Тадеучи Сакурай, автор очерков боевой жизни япон­ской армии под Порт-Артуром, в предисловии к своей книге -- "Живые ядра":
   "Десять лет мы ждали случая отомстить за эту обиду! Когда непобедимая Императорская армия высадилась на эту землю (Ляодун), из недр ее тысячи погибших здесь приветствовали возвращение товарищей; казалось, их геройские души не могли найти покоя в этой вырванной у них земле... Когда я впервые вступил на полуостров (в 1904 году), я невольно воскликнул: -- "Это наша, японская земля! Мы купили ее ценой крови наших славных воинов!" -- Я чувствовал везде кругом невидимое присутствие этих жертв войны: они вооду­шевляли нас и двигали на новые победы. -- "Под нашими ногами тлеют кости наших братьев, над нами парит их дух... Он не находит себе успокоения. Люди умерли, но души их бессмертны! Там, в выси, над нами, они зовут нас в бой..." -- Вот что говорил, я солдатам, ведя их против неприятеля".
   Вот, во имя чего десять лет Япония готовилась к войне, и вот, с какими чувствами японские войска высаживались на Квантун и в Корее, шли в Маньчжурию и вступали в бой с нашими войсками. Мы поняли это слишком поздно. В конце войны, беседуя с иностранными военными агентами, ген. Куропаткин признал, что -- в японской армии объединилось все, что в общем итоги давало им максимум моральных сил. Правительство, парламент и народ действовали дружно в одном и том же направлении... Каждый японец отдавал себе отчет в значении этой войны для его родины... У нас обстоятельства сложились иначе... -- "Какой интерес, -- спрашивал он своих собеседников, -- мог иметь простой мужик, скажем, из Полтавской губернии, которого призывали из запаса, сажали в вагон и везли в Маньчжурию, к войне с Японией, название которой он слышал первый раз в жизни?.."
   Действительно, стимулов, руководивших японцами, у нас не было. Для русского общества, для русского народа, лишенных воз­можности участвовать в политической жизни своего отечества и влиять на нее, -- до последнего момента неосведомленных о событиях, совершавшихся на Д. Востоке и вызвавших войну, последняя, конечно, была делом не национальным. Не только солдаты, но и офицеры не знали точно и осмысленно, во имя чего она началась, а темные слухи, будто корыстолюбивые притязания какой-то кучки аферистов на лесные богатства Кореи создали пресловутый "корейский вопрос", как casus belli для Японии, лишали войну ореола справед­ливости...
   И хотя исконная доблесть русского солдата, русского офицера, как бойцов, остались те же, какими знал их весь мир на протяжении двух последних столетий, и они, как прежде, действо­вали самоотверженно, гибли геройски, не боялись трудов, опасностей и смерти и все это покорно сносили, но Куропаткин не мог скрыть ни от себя, ни от других, что "в армии нет особого боевого одушевления".
   Не было одушевления, не было и веры в себя и в свой успех.
   "Прискорбно то, -- признавался ген. Куропаткин, -- что некоторые начальствующие лица разных степеней, начиная с ротных командиров, проявляют недостаточную уверенность в нашей победе над японцами и обнаруживают слишком нервное отношение к противнику"...
   "Нижние чины, -- по его мнению, -- стали тоже более нервны, чем в русско-турецкую войну". "Но все же, -- добавлял он, -- это -- пре­красный материал"...
   Однако, следует признать, что таким "прекрасным материалом" были только нижние чины действительной службы, но не запаса... Преждевременно состарившиеся дети наших деревень, разоряемых "недородами", голодными тифами, малоземельем, непосильными по­датями, пьянством и невежеством во всех сферах жизни, ли­шенные чувства гражданственности и сознания своего гражданского долга, запасные нижние чины являлись на театр войны с очень небольшим запасом воинских знаний и воинского духа.
   Сам генер. Куропаткин не скрыл от иностранных военных агентов в цитированном уже выше разговоре с ними, что в начале войны, в 10-м корпусе дело почти дошло до открытого боя с оружием в руках между запасными и молодыми солдатами: "Вы -- солдаты, -- говорили первые из них, -- ваше дело война, а мы -- мужики, какое нам дело до этой истории?!.."
   И только война, бой, первое же "боевое крещение" возвращали им воинский вид, подымали их дух и сплачивали с молодыми солдатами в одно боевое товарищество чувством долга и воинской чести. Например, полки злополучной 54-й пех. резерв. дивизии (ген. Орлова), не проявившие, как известно, стойкости в первом их столкновении с японцами под Ляояном (Янтайские копи), в последующих боях заслужили репутацию вполне надежных, доблестных и стойких в боевом отношении частей.
   То же самое приходится сказать и о другой крупной составной части нашей вооруженной силы на Д. Востоке -- казачестве. Несо­мненно это -- также "прекрасный материал". Но черты его характе­ристики, разбросанные изобильно в книге А. Квитки -- "Дневник забайкальского офицера в рус.-яп. войну 1904 -- 05 г.г." обнаруживают ясно, как мало заботились у нас до войны о поддержании на должной высоте того, что должно было служить "глазами и уша­ми" армии.
   Например, в Уссурийском каз. полку, накануне выступления в поход, обнаружилось, что "большинство казаков не умело ни стре­лять, ни владеть шашкой, не знало ни конного, ни пешего строя, а офицеры недостаточно подготовлены..." Походное снаряжение мобилизованных полков 2-й очереди Забайкальского каз. войска свиде­тельствовало о большой беззаботности войскового начальства: -- "Ни у одного из казаков не оказалось запасной подковы". Недостатки обучения и воспитания второочередных полков в мирное время сказались на войне в неумении их действовать в горах (горное эхо вводило их в заблуждение, и они атаковывали сопки, незанятые неприятелем), в неумении быстро переправляться через реки (переправа через Тайцзыхе, требовавшая не более двух часов вре­мени, заняла пять часов), в недисциплинированности на походе (даже идя ночью для внезапной атаки деревни, они болтали без умолку), в небрежном несении караульной службы, в вялой стрельбе в бою, в склонности к панике.
   И как нижние чины действительной службы были лучше запасных, так и казаки 1-й очереди были лучше взятых со льготы. Обученные и в хороших руках (напр., ген. Мищенко), они, по мнению г. Квитки, были расторопны и в храбрости не уступали ни кому.
   К сожалению, этих "хороших рук" было мало в прямом и переносном смысле... Некомплект офицеров, ставили хроническим явлением нашей армии, вызвал к жизни такие суррогаты офицерского корпуса, как "зауряд-прапорщики" и "прапорщики запаса". Первыми, после крайне нетрудного испытания "в грамотности", делались на время войны толковые фельдфебеля и унтер-офицеры, отбывшие срок своей действительной службы; вторыми -- после такого же нетрудного испытания в "военных науках" -- делались интеллигенты, отбывшие воинскую повинность. Специальная военная подготовка тех и других была очень слаба, но у первых все-таки, пожалуй, лучше... Это были в сущности настоящие "солдаты", для которых военная служба была и призванием, и ремеслом... Их связи с армией были кровные, прочные -- и за честь носить офицерские погоны они честно платили своей кровью, своей жизнью... Вторые же, в громадном большинстве, и в офицерском мундире оставались адвокатами, учителями и чиновниками разных ведомств... Их идеалы, интересы, вкусы и характеры были чужды войне, армии и военной службе, с которыми их связывал лишь временами тяжелый принудительный долг гражданина.
   Эти две группы "прапорщиков" еще более увеличивали разнообразие нашего офицерского корпуса, состоявшего нормально из трех категорий: питомцев кадетских корпусов и военных училищ; питомцев учебных заведений граждан. ведомства, окончивших особые военно-училищные курсы, и, наконец, лиц, не окончивших сполна ни военных, ни гражданских средних учебных заведений и ставших офицерами, пройдя курс юнкерских училищ... Такое разнообразие в воспитании и образовании нашего офицерского кор­пуса, конечно, значительно понижало число лиц, на которых в трудную минуту можно было положиться, и которым можно было дать ответственное боевое поручение.
   К тому же "русские начальники всех рангов, -- по замечанию герман. воен. агента при нашей армии майора бар. Теттау, -- привыкли, чтобы их опекали, боялись ответственности и, не воспитанные, а скорее, даже подавленные в духе самодеятельности, избегали при­нимать самостоятельные решения".
   "Неуверенность в победе", о которой доносил ген.-ад. Куропаткин, объяснялась также общим сознанием нашей неподгото­вленности к войне, сознанием превосходства в этом отношении нашего противника. Так, например, в армии широко было распро­странено мнение, несомненно неблагоприятно отражавшееся на ее духе, что японцами, благодаря прекрасной организации военного шпионства, еще до войны хорошо изучен театр военных действий. Мы же, фактические хозяева в нем, имели карты местности только южнее Ляояна, но и они, с потерей нами этого пункта, утратили свое значение; район же между Ляояном и Мукденом освещен был очень плохо, а карт местности севернее Мукдена и вовсе не было. Наши офицеры-рекогносцеры во время войны то и дело "открывали Америки", а войска то и дело натыкались в походе на неведомые и трудно проходимые перевалы, а в бою -- на "проклятые сопки".
   Все эти недостатки в "духе" и боевой подготовка нашей армии усугублялись еще недостатками ее организации.
   В то время как японская армия представляла стройную систему, в основу которой положен был принцип тождества составных частей, и ее дивизии являлись гибкими, подвижными организмами, обладавшими всеми средствами для ведения самостоятельных операций сообразно всем условиям театра войны, наши корпуса, дивизии и даже полки были чрезвычайно разнообразны по своему качествен­ному и количественному составу, являясь продуктами не вдумчивой и прочно сложившейся организации, а наскоро сделанной импровизации. Во главе их стояли иногда "случайные" начальники... Так, например, войсками 3-го сиб. корпуса пришлось командовать коман­диру 2-го (ген. Засуличу), а войсками 2-го -- командиру 3-го (ген. Стесселю)... Полки 9-й вост.-сиб. стр. дивизии, сформированные из рот остальных полков, представляли пестрый конгломерат отдельных войсковых частей, не имевших единства ни в степени обученности и боевой подготовки людей, ни в навыках и приемах действия и управления, ни в боевых и товарищеских традициях. В остальных полках "чужими" были 3-и б-ны, сформированные из войск Европ. России...
   Значение связи между духом и организаций прекрасно было формулировано еще в начале войны генералом Мищенко. "Сюда, -- говорил он, -- следовало бы двинуть готовые корпуса, а новые сформировать и оставлять в России. Это дало бы нам на войне большой нрав­ственный плюс: сплоченный корпус офицеров, знакомых со своими людьми, -- полковые традиции, большее благоустройство, готовый механизм... А то укомплек­товали полки третьими б-нами, взятыми из других частей, которые кажутся чужими; понадергали отовсюду офицеров, которые сами тут новички, ничего не знают в совершенно новой для них обстановки... И их никто не знает: ни подчиненные, ни начальники... К тому же знаете нашу привычку: пользуясь случаем, сбывать из полка худшие элементы? Ну, на них косо и смотрят: какие они? что им можно поручить и доверить? А война будет не шуточная... Нужны лучшие люди, отборные... Дух армии надо всемерно поддерживать, по­тому что сама война в ее поводах не дает для того достаточного материала..."
   Так говорил генерал, в руках которого впоследствии всякая войсковая часть оказывалась прекрасною боевою силою.
   Флот наш в Тихом океане был не в лучшем положении. Еще за два года до войны начальник тихоокеанской эскадры доносил об огромном некомплекте в личном состав ее. Недоставало: обер-офицеров от 16Ґ до 39%; инженер-механиков -- от 25 до 29%; кондукторов -- до 76%; артиллеристов разных званий -- от 11 до 31Ґ%; минеров -- от 17 до 20%; машинистов и кочегаров до 16%. Некомплект этот так и не был пополнен к началу кампании.
   Не доставало также огромного количества снарядов: к 12" орудиям 50% к 10" -- 100%, к 8" -- 13%, к 6" -- 83% ... Недоставало, главным образом, наилучших и нужнейших сортов снарядов -- бронебойных и фугасных, а то, что имелось, было распре­делено совершенно беспорядочно; напр., во Владивостоке не было ни одного 3" снаряда, тогда как для 12" орудий там было 1.037 снарядов; между тем, все корабли, вооруженные этими орудиями, находились в Порт-Артуре, где к ним было всего 153 снаряда.
   В ужасном положении находились и средства эскадры для по­чинки судов. Единственный док, в который можно было ввести броненосец или большой крейсер, находился во Владивостоке... Но во Владивостоке не было ни одного броненосца. Все же остальные средства для ремонта кораблей обоих портов (Владивостока и П.-Артура), и в мирное-то время могли выполнить лишь половину обыкновенного ремонта.
   По экономическим соображениям морского министерства, эскадра наша вообще выходила в море и стреляла очень мало, и потому соединенное плавание и маневрирование ее было очень плохо слажено; двухсторонних же маневров, которые только и могли выяснить пригодность тех или иных тактических приемов для эскадренного боя, не производилось вовсе. Ночное плавание, без огней, и разведочная служба были также плохо организованы, и практики в них было очень мало. Система опознавательных сигналов была очень сложна... Единственно, что было в безусловной исправности на наших судах, -- это вахтенная служба... Но, по замечанию Н.Л. Кладо, "было бы несправедливо умолчать о том, что среди морских офицеров совершенно отсутствовало военное образование, т.е. знаком­ство с историей морских войн и развития военно-морского искусства, с морской тактикой и с морской стратегией". "Это невежество, -- по его словам, -- особенно сильно сказывалось в высшем команд­ном персонале и в состав морского министерства". И им объясняет г. Кладо то, что недостатки флота, хорошо известные руководителям его, казались им не столь опасными, как это было на самом деле, и потому они не торопились их устранить.
   Это замечание о флоте следует распространить и на армию, в которой даже корпусные командиры не были подчас знакомы с современной военной техникой и тактикой боя. Только горький опыт Вафангоуского боя научил, напр., ген. Штакельберга, как следует пользоваться современной артиллерией...
   О боевой подготовке японского флота мы имеем очень мало данных в литературе. Известно, какой тайной обставляли японцы все, что касалось подготовки к войне и военных действий, -- в особенности флота. И только из опубликованного за границею дневника японского морского офицера Нирутака, командира мино­носца "Акацуки" (в эскадре адм. Того), мы узнаем, что "японский флот всю зиму 1903 года вертелся, как белка в колесе, в открытом море, во всякую погоду, при собачьем холоде", производя ученья и практические стрельбы. Стреляли японцы в этот период так много, что "на последних учениях, -- по словам Нирутаки, -- старые торпеды стали давать осечку..." "Осечки в серьезном деле, лицом к лицу с русскими! -- восклицает он. -- Если бы со мной случилось что-либо подобное, я пустил бы себе пулю в лоб..." В результате такой, напряженной работы он заносит в свой дневник накануне выхода минной флотилии из Иокозуко в Сасебо 1 февраля 1904 г. нов. ст. (18 января стар. стиля) следующие строки: -- "Лучшей команды нечего и желать: люди были толковы еще до принятия их на борт, а нынешняя, если можно так выразиться, зим­няя мирная кампания не прошла без пользы. Мы все дьявольски много учились, и нас ничем не удивишь..."
   Из иностранцев только английскому корреспонденту Сеппинг Райту удалось видеть близко эскадру Того и он свидетельствует о "лихорадочно-энергической деятельности арсенала в Сасебо (глав­ной ставший для ремонта и перевооружения судов) и арсенала в Куре (центр постройки новых судов".
   Подводя итоги сказанному, следует признать, что война застала нас неподготовленными. Численность войск была недостаточна, предположения по усилению их не были еще доведены до конца; работа железной дороги, неподготовленной, вследствие незакончен­ности ее оборудования, к усиленным перевозкам, не удовлетворяла тем данным, которые могли бы обеспечить сосредоточение наших сил; укрепления П.-Артура и Владивостока, в особенности первого, далеко не были закончены; флот не имел того, что иметь ему надлежало; боевая подготовка войск имела существенные пробелы; одушевления войною не было, а уверения дипломатов, что ее удастся избежать, не давали возможности ему развиться и вылиться в энер­гичную подготовительную работу; командный персонал не был на должной высоте по своей научной подготовке, воспитанию, боевому опыту, складу духовных сил и физической годности. Наконец, и политическая обстановка нам также не благоприятствовала: войну предстояло вести на чужой, китайской территории, население которой, родственное по племенному своему происхождению с нашим противником, было настроено к нам скорее враждебно, чем друже­ственно; это выразилось тотчас же с открытием военных действий в оживлении деятельности хунхузских шаек по линии железной дороги, которую они неоднократно пытались испортить, и в движении лучших китайских войск ген. Ма из Печилийской провинции на север к р. Ляохе, т.е. к нашим путям сообщения.
   Японцы имели пред нами численный перевес на суше и на море, преобладание в духе, вытекавшее из желания всей нации войны во что бы то ни стало, тщательную десятилетнюю подготовку к ней, и командный персонал, получивший боевой опыт на том же театре войны, что давало ему превосходное его знание...
   Вот, при какой обстановке и с какими шансами на успех на­чиналось соперничество двух рас за господство в Азии. <...>
   План стратегического развертывания нашей армии в случае войны с Японией был выработан окончательно в ноябрь 1903 года.
   По этому плану, главную массу войск (всего 60 батальонов пехоты, 65 сотен кавалерии, 160 орудий и 2 сапер. батальона), силою до 65 тыс. штыков и шашек, надлежало направить в Южную Маньчжурию, сосредоточив главный силы в район Хайчен -- Ляоян и выдвинув авангарды (всего 18 б-нов, 25 сотен и 86 орудий -- около 19.000 челов.) к р. Ялу. Гарнизон кр. П.-Артура должны были со­ставлять: 7-я вост.-сиб. стр. дивизия (12 б-нов), 2 б-на креп. артиллерии и 1 саперная рота. Кроме того, для охраны Квантунской обла­сти, а в случае надобности и для усиления крепостного гарнизона, назначался 5-й вост.-сиб. стр. полк (2 б-на), 2 запасных б-на, 1сотня казаков и нештатная 57 мм. батарея в 6 орудий. Гарнизон кр. Владивосток должны были составить: 8-я вост.-сиб. стр. дивизия (8 батальонов), 2 б-на креп. артиллерии, 2 саперные роты и 1 мин­ная рота. На Южно-Уссурийском театре войны, в район Раздоль­ное -- Посьет, предполагалось сосредоточить вторыя бригады 31-й и 35-й пех. дивизии, сформировав из них отдельную сводную дивизию при 24 орудиях, кроме Посьетской нештатной батареи (8 ор.) и Новокиевской минной роты. Гарнизон Николаевских укреплений (на Амуре) составляли 1 креп. пех. б-н, 1 креп. арт. рота и 1 мин­ная рота.
   В основание этого плана принято было заключение начальника временного морского штаба Наместника, контр-адмирала Витгефта, что "при настоящем соотношении сил нашего и японского флота возможность поражения нашего флота не допускается; раз же, что наш флот не разбит, высадка японцев в Инкоу и в Корейском заливе немыслима".
   Именно вследствие этого преувеличенного мнения о непобеди­мости нашего тихоокеанского флота, для обороны Квантуна и Порт-Артура и признано было первоначально достаточным 16-ти б-нов...
   В частности, план военных действий нашего флота был выработан еще в 1901 году, и хотя впоследствии он неоднократно подвергался обсуждению и пересмотру, но сущность его оставалась все той же. По этому плану флот наш, господствуя в Печилийском заливе, в Желтом и Южно-Корейском морях, должен был препятствовать высадке неприятельских войск в Чемульпо или в устьях р. Ялу и тем дать возможность нашей армии, сосре­доточившись в Мукдене и Ляояне, двинуться к Корейской границе для преграждения неприятельского вторжения в пределы Маньчжурии. Для успешного решения этой задачи главные силы нашего флота, имея базою П.-Артур, должны были преградить путь неприятельскому флоту в Желтое море для высадки десанта на западном побережье Кореи, а второстепенные -- имели целью отвлекать часть неприятельского флота от Печилийского и Корейского бассейнов. Для этого во Владивостоке был оставлен самостоятельный крейсерский отряд, который должен был действовать в тыл неприятелю, угрожать его сообщениям, преследовать его транспорты и коммерческие суда и производить нападения на малоукрепленные пункты японских берегов.
   В общем ход войны представлялся ген.-адъютанту Куропаткину в следующем желательном виде:
   "План войны должен быть очень простой, -- писал он во всеподданнейшей записке, от 2 февраля 1904 года: -- 1) борьба флотов за главенство на море; 2) десант со стороны японцев и противодействие ему; 3) оборонительные действия с широким развитием партизанских действий до сбора значительных сил; 4) переход в наступление и вытеснение японцев сперва из Маньчжурии а потом из Кореи, и 5)десант в Японию, разбитие территориальных войск, борьба с народным восстанием, овладение столицами и особою императора".
   План японцев был повторением их плана войны с Китаем в 1894 году и заключался в следующем: 1)захват господства на море; 2) захват Кореи для обеспечения операционной линии и устройства промежуточной базы для флота и армии; в частности, овладение Фузаном и Мозампо, для совершенного обеспечения операционной линии закрытием Корейского пролива, и овладение Гензаном, Чемульпо, Цинампо и устьем Ялу -- для сокращения операционной линии устройством промежуточных баз; 3) переход чрез р. Ялу и занятие Фынхуанчена для прикрытия Кореи и обеспечения операции про­тив Артура; 4) высадка у Бицзыво и операции против Квантуна и Инкоу -- с одной стороны, и Хайчена -- с другой; 5) высадка у Дагушаня и операции против Хайчена для захвата железной дороги и, наконец, 6) операции против Ляояна для поражения русской армии.
   В соответствии с этим планом японцами были образованы 4 армии: 1-я -- для захвата Кореи, 2-я и 4-я -- для захвата железной дороги, и 3-я -- для овладения П.-Артуром. Начать военные действия на суше должна была 1-я армия, под начальством ген. Куроки, численностью до 60 тыс. Она должна была, высадившись к Корее, оттеснить наши авангарды от р. Ялу и занять стратегическую позицию у Фынхуанчена на фланге путей от Ляояна к П.-Артуру, с целью обеспечить высадку остальных армий на Ляодунском полуострове у Бицзыво и Дагушана.
   Для обеспечения десанта 1-й армии, главная эскадра, под начальством адм. Того, в состав 20 броненосцев и крейсеров, с отрядом миноносцев должна была действовать против П.-Артура и уничтожить или заблокировать в нем эскадру адм. Старка. Дру­гая эскадра, из 6 крейсеров и 8 миноносцев, под командой адм. Уриу, должна была конвоировать десант, предназначенный для овладения столицею Кореи -- Сеулом, захватить стоявшие в гавани Се­ула -- Чемульпо наши суда ("Варяг" и Кореец") и занятием позиции к северу от Сеула прикрыт дальнейшую высадку японской армии.
   Сопоставляя эти планы, приходится сказать, что наш "очень простой" план хотя и предусматривал даже высадку в Японию, захват японских столиц и микадо, в сущности своей сводился, однако, всего лишь к сосредоточению значительных сил, что на­долго предопределяло оборонительный характер действий и отдавало инициативу их в руки противника; план же японцев, не имея в виду соответственно далеких географических целей, наступа­тельный по существу, проникнут был крайнею осторожностью и методичностью, несмотря на исключительно благоприятную для них обстановку.
   Принятое японцами решение обеспечить успех своих первых операции начатием их внезапно, еще более отдавало в их руки инициативу военных действий, являющуюся одним из крупных факторов успеха.
   Осуществление этих планов выпало на долю: с нашей сто­роны -- ген.-адъют., адм. Е.И. Алексеева, со званием главнокомандующего, ген.-адъют. А.Н. Куропаткина -- с правами командующего Маньчжурскою армиею, и в.-адм. С.О. Макарова -- с правами командующего флотом, при чем оба этих последних лица были названы "самостоятельными и ответственными главными начальниками..."
   О мало известной дотоле личности [главнокомандующем японскими войсками - маркизе Ойяма - А.К.] стоить сказать не­сколько слов. В японско-китайскую войну он командовал армиею, действовавшею против П.-Артура, и взял его открытым штурмом. После этой войны он был начальником генерального штаба. Основанием для избрания его на эту должность, по словам сэра Яна Гамильтона, послужили честность, большая личная популярность и влияние клана Сатсума, к которому он принадлежит. "Вели­кий маркиз", как зовут его в Японии, произвел на Гамиль­тона впечатление скорее "tres grand seigneur'a" -- "с широкими по­литическими связями, чем человека, который хотя бы на минуту хотел казаться необыкновенно старательным ученым и профессиональным военным". "У нас имеются сотни более образованных, совершенных и знающих офицеров, которые могли бы за­нять место Ойямы, -- говорил о своем главнокомандующем сэру Гамильтону один из японских офицеров, -- но они не будут Ойямой..." Из ряда других генералов Ойяму выделяла непоколе­бимая твердость характера при достижении намеченной цели, -- твер­дость, "исключительная даже для японца", как горделиво заявляли сэру Гамильтону сами японцы.
   Как раз обратное говорили у нас о ген. Куропаткине, считая его самым образованным, совершенным и знающим офицером и потому самым подходящим вождем нашей армии в начинавшейся войне. И только скептики и остряки, в роде Драгомирова, спраши­вали, говорили: -- "А кто же будет при нем Скобелевым?".
   Что касается адм. Алексеева, то его боевой опыт определялся руководством им нашими войсками при усмирении восстания боксеров в 1900 году. Среди своих подчиненных он пользовался большим уважением и авторитетом -- за твердость воли, огромную трудоспособность, ясное понимание сложных обстоятельств и госу­дарственный ум. К сожалению, все эти положительные качества были парализованы теперь тем распределением власти на театре войны, которое бар. Теттау называет "своеобразным и не вполне ясным", и вследствие которого "помощник его, командующий армиею то прямо сносился с Петербургом, то считал нужным испрашивает указания главнокомандующего, то доносил ему о своих распоряжениях post factum". <...>
   Театр войны охватывал огромное пространство между Владивостоком, Харбином, Порт-Артуром и Сеулом, заключая в себе Уссурийский край, о-в Сахалин, Маньчжурию, Ляодунский полуостров и Корею.
   Реками Сунгари, Уссури, Амуром и Ялу район этот делится на две части: Приморскую область, Южно-Уссурийский край и Ко­рею -- с одною стороны; Маньчжурию и Ляодун -- с другой. Так как последняя по своей заселенности, культурности и топографическим условиям наиболее благоприятна для развития военных операций, и на ней сосредоточены были главнейшие цели действий японцев, которым принадлежала инициатива их, - кр. П.-Артур, главные силы русской тихоокеанской эскадры и русская армии, -- то есте­ственно, что она и стала ареной борьбы за господство на Д. Востоке. К тому же, обладание Маньчжурией само собою обеспечивало японцам обладание и Ляодуном, и Кореей... <...>
  

Апушкин В.А.

Русско-японская война.

- М., 1911.

   232

В. Апушкин

  
   233

Роковая стратегия

  
  
   Мищенко. Из воспоминаний о русско-японской войне. - СП б., 1908, с.108-109. (Сноски даны в редакции В. Апушкина).
   См. "Рус.-Япон. война на суше и на море". Художеств. Альбом с текстом. Изд. В. Березовского; вып. V--"Морские действия", очерк, составлен. Н.Л. Кладо.
   Н.С. Сеппинг Райт. С адмиралом Того. Описание семимесячной службы под его командой. - СП б., Изд. В. Березовского, стр. 25--26.
   Примечание: на с.215 помещена фотография офицеров штаба 6-го Сибирского армейского корпуса по время Русско-японской войны 1904-1905 гг. (материал взят из кн.: Ковалевский Н.Ф. История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей. ХVIII - начало ХХ в. - М., 1997).
  
  


  

 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023