ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Роковое слово "безнаказанность"

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

Портрет императора Николая II. 1895.

Художник И.Е.Репин

РОКОВОЕ СЛОВО "БЕЗНАКАЗАННОСТЬ"

Люди развращаются быстро. Подобные факты, если на них обратить внимание, должны побудить законодателей республик или государств обуздывать человеческие страсти, лишая их надежды вредить безнаказанно.

Н. Макиавелли

(Недоучки и самонадеянные военачальники, платят за свои ошибки кровью, увечьем и страданием людей, которых они бросают в заведомо проигрышный бой)...

Н. Яковлев

НАБАТ БРУСИЛОВСКОГО ПРОРЫВА

В начале года (1916 - А.К.) державы Антанты договорились начать наступление на Западном фронте 1 июля, а на Восточном на две недели раньше.

На совещании в русской Ставке 14 апреля Алексеев изложил свой план: главный удар наносит Западный фронт генерала Эверта в направлении на Вильно, Северный фронт (Куропаткин) и Юго-Западный (Брусилов) содействуют ему, причем последний переходит в наступление после первых двух.

Эверт и Куропаткин, оробев, начали толковать о том, что шансы на успех невелики, нужно лучше подготовиться и т. д.

Начался торг, когда и кому наступать, Алексеев, как обычно, колебался.

Спор разрешил Брусилов, добившись разрешения для своего фронта нанести "вспомогательный, но сильный удар". У Брусилова было 512 тыс. человек, на двух других русских фронтах -- 1.220 тыс.

Не успели договориться, как 15 апреля пришла срочная телеграмма от Жоффра: "Я просил бы наших русских союзников, согласно принятым на совещании в Шантильи решениям, перейти в наступление всеми свободными силами, как только климатические условия это позволят, пользуясь отвлечением сил, вызываемым Верденским сражением".

Необходимо, следовательно, чтобы подготовка русского наступления продолжалась с крайним напряжением и чтобы она, насколько возможно полно, была закончена ко времени окончания таяния, дабы наступление могло начаться в этот момент". Как будто мало жертв понесла Россия для ослабления натиска на Верден в марте!

Только-только рассмотрели в Ставке обращение Жоффра, как посыпались просьбы из Италии: 15 мая австрийцы обрушились на итальянскую армию. Наступая от Трентино, они гнали итальянцев на фронте в 60 км. Рим обратился к Франции за помощью. Жоффр не стал ввергать французские войска в наступление ради отвлечения на себя сил с итальянского фронта. Он рассудил: дату его -- середина июля -- не изменять, просьбу о помощи Италии переадресовать России.

Представители Италии в России соразмерно со скоростью бегства своих солдат молили о немедленном переходе в наступление. В панике они говорили о том, что Италию могут вообще выбить из войны.

23 мая в Ставке получили обращение итальянского командования: "Единственным средством для предотвращения этой опасности является производство сейчас же сильного давления на австрийцев войсками южных русских армий".

Переговоры итальянцев с русской Ставкой проходили в обстановке большой нервозности. Итальянские военачальники взяли в них нетерпимо требовательный тон.

26 мая Алексеев доложил царю: "Содержание этих переговоров указывает на растерянность высшего итальянского командования и отсутствие готовности, прежде всего в своих средствах искать выхода из создавшегося положения, несмотря на то, что и в настоящее время превосходство сил остается на его стороне. Только немедленный переход в наступление русской армии считается единственным средством изменить положение".

Алексеев сообщал, что он просил главнокомандующих фронтами ускорить операцию.

Брусилов согласился начать ее 4 июня.

Алексеев добавил, что он одобрил намерение Брусилова, но "выполнение немедленной атаки, согласно настоянию итальянской главной квартиры, неподготовленное и, при неустранимой нашей бедности в снарядах тяжелой артиллерии, производимое только во имя отвлечения внимания и сил австрийцев от итальянской армии, не обещает успеха. Такое действие поведет только к расстройству нашего плана во всем его объеме".

Тем не менее, Николай II 31 мая телеграфирует итальянскому королю, что 4 июня Юго-Западный фронт ранее установленного срока двинется на австрийцев.

"Я решил предпринять это изолированное наступление с целью оказать помощь храбрым итальянским войскам и во внимание к твоей просьбе".

Так случилось, что одобренные планы были поломаны: думали открыть наступление 15 июня на Западном фронте, а теперь предстояло выступить уже 4 июня Юго-Западному, не имевшему достаточных резервов.

Подготовка наступления была неизбежно скомкана.

Что мог противопоставить Брусилов пессимизму Ставки и одновременно требованиям быстрее атаковать австрийцев?

-- К началу июня он имел 40 пехотных и 15 кавалерийских дивизий (636 тыс. человек), австрийцы -- 39 пехотных и 10 кавалерийских дивизий (478 тыс. человек), у русских было 1.770 легких орудий против 1.301 у австрийцев.

-- Но противник располагал 545 тяжелыми орудиями, у русских их было 168. Русская войсковая агентура и воздушная разведка добыли необходимые данные, позволившие составить четкое и достаточно полное представление о вражеских позициях.

-- Австрийцы девять месяцев укрепляли свои позиции, состоявшие из трех полос, удаленных друг от друга на 3 -- 5 км. В первой полосе -- три линии окопов, прикрытых 19 -- 21 рядами проволочных заграждений. Иногда таких заграждений было несколько, на расстоянии 20 -- 80 шагов друг от друга. Нередко заграждения были оплетены толстой стальной проволокой, не поддававшейся резке ножницами. Было много бетонированных блиндажей, узлов сопротивления. В окопах установлена новинка -- огнеметы. На отдельных участках через проволоку пропускался электрический ток, в предполье были заложены фугасы.

Для прорыва и слабейших позиций такого типа в первую мировую войну избирался узкий участок, к которому стягивались крупные силы.

Следовала многодневная артиллерийская подготовка, увы, предупреждавшая оборонявшегося, который подводил к угрожаемому месту резервы.

Когда, наконец, начиналось наступление на Западном фронте обычно подвыпивших войск, оно превращалось в массовое избиение с обеих сторон до полного истощения. Результаты продвижения, если оно было вообще, если дело не кончалось катастрофой, измерялись считанными километрами.

Брусилов учел отрицательный опыт фронта во Франции и выдвинул новую идею -- наступать всем Юго-Западным фронтом, протянувшимся на 340 км, выделив, разумеется, ударные участки (их было четыре шириной в 15 -- 20 км каждый), на них и взломать вражескую оборону.

-- Напряженными инженерными работами передовая линия окопов была подведена на 50 -- 300 м к переднему краю врага. Пехоте предписывалось наступать четырьмя волнами, "перекатами" -- пока первые волны, затопив вражеские укрепления, добивают защитников, другие идут дальше.

-- Было отработано взаимодействие артиллерии и пехоты, обученной идти за огневым валом. Грамотно подготовлены и проведены газобаллонные атаки.

Широкий фронт, избранный для наступления, различное время артиллерийской подготовки в разных армиях от 6 до 45 часов не позволили противнику выяснить, где именно будут нанесены решительные удары, что дало свои плоды -- брусиловский прорыв был первым успешным наступлением целого фронта в условиях позиционной войны.

Глубокое продвижение сначала четырех, а затем шести русских армий было неслыханным в ту войну.

8-я армия, например, за первые одиннадцать дней прошла 70 -- 75 км, по 6,5 км в сутки!

Противник воздал должное новым методам наступления, введенным Брусиловым.

В официальном "отчете" об участии Австро-Венгрии в войне 1914 -- 1918 годов сказано: прорыв "стал эпидемическим". Если противник прорывался на узком участке фронта, то части примыкавших участков откатывались назад, при этом противник не производил серьезного давления на эти участки, они отходили только потому, что теряли связь с соседями. Так же отдельные высшие командиры принимали преждевременные решения об отступлении, указывая при этом, что удерживать позиции при помощи потрясенных войск невозможно".

Командиры в реляциях наверх безмерно гордились свершениями своих частей.

Командир 16-го Ладожского полка полковник Синкевич докладывает о бое 9 июня. Ровно в 10 утра "под прикрытием огневой завесы" полк пошел в атаку. "Несмотря на силу развитого противником по наступавшим ураганного артиллерийского, пулеметного, ружейного и минометного огня, в полном смысле косившего сотнями людей передовых батальонов", полк овладел первой линией окопов.

"Ожесточение, с каким встретились друг с другом противники в штыковом бою, в первые минуты атаки не находило себе выражения. Сотни трупов, проколотых штыками, заполнили окопы: люди били один другого штыками, прикладами, а молодцы гренадеры, воспользовавшись моментом, когда австрийцы, дрогнув, пытались убежать, забросали их бомбами, десятками уничтожая бегущих. Лишь сотни две окруженных австрийцев, побросавших на виду у всех свое оружие, были оставлены полком в живых и отправлены в тыл".

Офицеры до командиров батальонов включительно "воодушевляли" личным примером солдат на протяжении всего боя.

Полковник в заключение реляции скромно написал: "противник, наголову разбитый на своем фронте наступления полка, должен был прибегнуть к подводу своих резервов, быть может, с участков более важных, против коих одновременно с полком действовали части соседних армий нашего фронта".

Из отдельных эпизодов и складывался успех, превзошедший все ожидания.

Нужно было развивать его, настало время вводить в дело Западный фронт.

Брусилов шел вперед, израсходовав резервы, наращивать удар ему было в сущности нечем.

Эверт и Куропаткин, однако, тянули.

Только 3 июля войска Западного фронта зашевелились -- пошли в атаку на барановичском направлении.

Последовали десятидневные безрезультатные бои, стоившие русским 40 тыс. потерь.

В середине июля неудачно атаковал на рижском плацдарме Северный фронт. После этого Ставка признала, что главную роль нужно возложить на Юго-Западный фронт, и потянула туда резервы, в том числе гвардию.

Враг без труда сделал аналогичное заключение, снимая войска из Италии, с Западного фронта и с того же русского фронта севернее Полесья. Они прибыли много быстрее, чем русские корпуса, посланные на Юго-Западный фронт, двигавшиеся кружным путем по немногим перегруженным железным дорогам.

К середине июля фронт потерял почти 500 тыс. человек, из них 62 тыс. убитыми.

Этой ценой была возвращена значительная часть русской территории, вновь завоевана часть Восточной Галиции и вся Буковина.

"Хотя и покинутые нашими боевыми товарищами, -- писал Брусилов, -- мы продолжали наше кровавое шествие вперед".

Войска Брусилова преодолевали все возраставшее сопротивление -- перед ними появились даже турецкие дивизии. К участку прорыва противник перебросил 45 дивизий, не считая дававшихся разрозненно пополнений. С Западного фронта явились лучшие из лучших дивизий германской армии. В составе прибывшего Х корпуса -- 20-я брауншвейгская "стальная дивизия", получившая это название по повелению Вильгельма II. Она, дав "клятву смерти" в боях на французском фронте, получила право носить на каске эмблему -- голову Адама, которую имели только пресловутые "гусары смерти".

В десятых числах июня Х корпус бросился на русских.

"Германцы засыпали нас десятками тысяч снарядов беспрерывно в течение четырех дней, -- описала случившееся газета "Русское слово" 26 июня. -- Одна отчаянная атака сменялась другой. Но все попытки немцев оттеснить нас к Луцку оставались тщетными, разбиваясь о неодолимую, как гранит, стену нашей доблестной пехоты. 20 июня, после сорок второй атаки, брауншвейгская пехота смерти, наконец, присмирела. Утром 21 июня весь Х корпус, ввиду огромных потерь, был сменен резервами и вышел из боя...

-- Никогда, -- говорят пленные брауншвейгцы, -- мы не допускали и мысли, что здесь, на восточном театре, могут происходить такие кровопролитные бои. У нас, во Франции, было куда спокойнее. Подобному разгрому мы не подвергались еще ни разу с начала войны".

За четырехдневные бои Х корпус потерял три четверти офицеров, более половины солдат. В полках "стальной дивизии" выжили всего по 300 -- 400 человек.

И в этих условиях Юго-Западный фронт далеко не получал той помощи, которой заслуживал и которой требовали интересы дела!

Говорят, что Эверт в это время сказал: "С какой стати я буду работать во славу Брусилова?"

Поведение главнокомандующих Западным и Северным фронтами было просто непонятно. "Будь другой Верховный главнокомандующий, -- гневался в мемуарах Брусилов, -- за подобную нерешительность Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен. Куропаткин же ни в коем случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при том режиме, который существовал в то время в армии, безнаказанность была полная, и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки".

1 июля 1916 года началось, наконец, наступление на франко-германском фронте, на небольшой речке Сомме. Франко -- английские войска превосходили немцев в начале боев по живой силе в 4 раза, по тяжелой артиллерии -- более чем в 5 раз.

Затяжка с началом операции на Сомме дорого обошлась русским.

Как заметил Фалькенгайн, "в Галиции опаснейший момент русского наступления был уже пережит, когда раздался первый выстрел на Сомме", -- пережит, ибо немцы успели отправить подкрепление на Восток.

Брусиловское наступление ограничило возможности Германии как под Верденом, так и на Сомме.

Оценивая последнее сражение, Фалькенгайн настаивал: "Если оказалось невозможным положить конец натиску и превратить его при помощи контрудара в дело, выгодное немцам, то это приходится приписать исключительно ослаблению резервов на Западе, а оно явилось неизбежным из -- за неожиданного разгрома австро-венгерского фронта в Галиции, когда верховное командование не успело своевременно опознать решительного перенесения центра тяжести русских из Литвы и Латвии в район Барановичей и Галицию".

На западе немцы прочно сели в оборону, в последовавшей пятимесячной битве на Сомме, где впервые в истории появились танки, дрались 153 дивизии, из них -- 67 немецких. Общие потери в сражении -- 1,3 млн. человек с обеих сторон. Итог: отбито у немцев 200 кв. км территории.

Брусилов к осени 1916 года, когда русские были остановлены на реке Стоход, занял 25.000 кв. км. За пятимесячное движение в Галиции Юго -- Западным фронтом, подводил итоги Брусилов, "было взято в плен свыше 450.000 офицеров и солдат, то есть столько, сколько, по всем имеющимся довольно точным у нас сведениям, находилось передо мной неприятельских войск. За это же время противник потерял свыше 1.500.000 убитыми и ранеными. Тем не менее, к ноябрю перед моим фронтом стояло свыше миллиона австро-германцев и турок. Следовательно, помимо 450.000 человек, бывших вначале передо мной, против меня было перекинуто с других фронтов свыше 2.500.000 бойцов".

Нужно помнить и напоминать -- отражая наступление русского Юго-Западного фронта в 1916 году, враг потерял примерно в два раза больше, чем в совокупности во время происходивших в том году сражений у Вердена и на Сомме. Причем была значительная разница между вооружением и оснащением войск западных союзников и русской армии.

А. Зайончковский отметил:

"И если мы сравним то, что одновременно происходило на западе Европы и на востоке, где русские корпуса пускались у Риги, Барановичей и на Стоходе почти без помощи тяжелой артиллерии и при недостатке снарядов на вооруженных с ног до головы германцев, то неудачи русской армии примут иной колорит, который выделит русского бойца на высшую ступень по сравнению с его западными союзниками".

Зайончковский, писавший в начале 30-х годов, конечно, сгущает краски -- сказанное им верно для заключительных этапов операции Юго-Западного фронта, когда войска выдохлись и возникли трудности с подвозим, а также для действий Эверта и Куропаткина.

Даже на излете наступления после потерь в материальных средствах русская армия в основном отвечала потребностям войны.

5 сентября, например, командующий 11-й армией генерал Сахаров благодарит в приказе "наши броневые пулеметные отделения, аэропланы и привязные аэростаты" за бой 31 августа. Первые за то, что "выезжали вплотную, стреляя в упор и наводя ужас на врага... Наши летчики все дни накануне боя и весь день самого боя вели боевую разведку и боролись с неприятельскими аэропланами, атакуя их и обращая в бегство. Привязные аэростаты были подняты в течение всего дня боя, корректируя стрельбу нашей тяжелой артиллерии". Два броневика 43-го броневого отделения, "подбитые тяжелой артиллерией противника, кровью своего экипажа запечатлели свою доблесть, и беззаветную преданность государю и родине".

Последствия брусиловского прорыва были громадными.

Расчеты Германии и ее союзников на то, что Россия не сможет оправиться от поражений 1915 года, рухнули. В 1916 году на полях сражений вновь появилась победоносная русская армия, достигшая таких успехов, которых не знали державы Антанты ни в 1915, ни в 1916, ни в 1917 годах.

На Западе тут же нашлись имитаторы. Весной 1917 года английская армия попыталась, без большого успеха, организовать наступление пехоты брусиловскими "перекатами". Действия Брусилова, их внутреннее содержание -- одновременное наступление на широком фронте, дававшее возможность помешать противнику свободно маневрировать резервами, -- скопировал Фош в 1918 году, что принесло победу Антанте. Имитируя наступление русского Юго-Западного фронта куда большими средствами, Фош и сумел выползти из тупика позиционной войны.

Понятны переживания учителя, видевшего впоследствии, как в 1918 году не очень одаренный его ученик -- Фош -- добился того, чего не мог сделать по не зависевшим от него причинам Брусилов в 1916 году.

С величайшей скромностью и прямотой Брусилов в отчете об итогах сражения подчеркнул: "По тем средствам, которые имелись у Южфронта, он сделал все, что мог, и большего выполнить был не в состоянии, -- я, по крайней мере, не мог. Если бы вместо меня был военный гений вроде Юлия Цезаря или Наполеона, то, может быть, он сумел бы выполнить что-либо грандиозное, но таких претензий у меня не было и не могло быть".

Напомнив в своих "Воспоминаниях" слова Людендорфа о положении германо-австрийских армий летом 1916 года на Востоке -- "на весь фронт, чуть ли не в 1.000 километров длины, мы имели в виде резерва одну кавалерийскую бригаду", Брусилов обратился к пущенным по ветру возможностям: "При дружном воздействии на противника нашими тремя фронтами являлась полная возможность -- даже при тех недостаточных технических средствах, которыми мы обладали по сравнению с австро -- германцами, -- отбросить все их армии далеко к западу. А всякому понятно, что войска, начавшие отступать, падают духом, расстраивается их дисциплина, и трудно сказать, где и как эти войска остановятся и в каком порядке будут находиться. Были все основания полагать, что решительный перелом в кампании на всем нашем фронте совершится в нашу пользу, что мы выйдем победителями, и была вероятность, что конец нашей войны значительно ускорится с меньшими жертвами. Не новость, что на войне упущенный момент более не возвращается, и на горьком опыте мы эту истину должны были пережить и перестрадать".

Хотя далеко идущие цели не были поставлены и не были достигнуты, страдальческий брусиловский прорыв принес неоценимые выгоды Антанте, в первую голову западным союзникам.

Была спасена итальянская армия: сразу после того как Юго-Западный фронт пришел в движение, Австро-Венгрия отказалась от наступления. Из Италии ушло на русский фронт 16 австрийских дивизий. С французского театра, несмотря на Верден и Сомму, против Брусилова было переброшено 18 немецких дивизий плюс четыре, вновь сформированные в Германии. С Салоникского фронта взято более трех немецких дивизий и две лучшие турецкие дивизии.

Иными словами, чтобы парировать наступление армии Брусилова, ослаблялись все без изъятия фронты, на которых воевали Германия и ее союзники.

Ободренная наступлением Юго-Западного фронта Румыния преодолела длительные колебания и присоединилась к державам Антанты.

"Окончательный переход Румынии на сторону Антанты, -- констатировал Фалькенгайн, -- был вызван событием, которое не было и не могло быть предвидено, а именно: разгром австро-венгерского фронта летом 1916 года со стороны противника, конечно, не имевшего в обстановке Восточного фронта явного перевеса в силах".

Однако вступление Румынии в войну оказалось не благом, а новым значительным бременем для России. Осенью 1916 года румынская армия была быстро разбита, без боя оставлен Бухарест. России пришлось ввести в Румынию значительные силы, чтобы остановить германское продвижение. Фронт удлинился. По этой же причине участие Румынии в войне создало дополнительные трудности для центральных держав.

Бои летом и осенью 1916 года на южном крыле Восточного фронта восстановили репутацию русской армии. Они заняли должное место в истории. <...>

Победы русской армии летом 1916 года не изгладились из памяти людской. Величественный эпилог военных усилий России в коалиционной войне, новая громадная жертва, главным образом на алтарь Антанты. Тяжесть ее страна ощутила, когда осенью 1916 года для пополнения понесенных потерь в России был объявлен новый призыв -- около двух миллионов человек. С громадной силой вставал вопрос, которым уже задавались: зачем? Размах успеха императорской армии можно сопоставить только с роковыми последствиями для правившей династии.

Моложавый в свои 63 года, кавалерийский генерал Алексей Алексеевич Брусилов стал национальным героем.

Под его предводительством армия показала, на что она способна.

Оборотная сторона командования Брусилова -- он никогда не щадил солдатских жизней, искренне исповедуя кредо: это не жестокость, а реализм. Главное -- успех, людские издержки, как бы они ни были велики, -- обычная часть сурового ремесла войны.

Победы Юго-Западного фронта были подготовлены и жесткими мерами.

Офицеры, которые вели на запад брусиловские войска, отлично помнили приказы высокочтимого генерала.

Особенно во время Великого Отступления. Тогда в июньском приказе 1915 года

Брусилов писал:

-- "Пора остановиться и посчитаться, наконец, с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве сил. неутомимости, непобедимости и тому подобное, а потому приказываю: для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный, и орудийный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю; на отходящих или бегущих действовать таким же способом, а при нужде не останавливаться также и перед поголовным расстрелом... Слабодушным нет места между нами, и они должны быть истреблены!"

Приказ нагнал страху в войсках. И не в них одних.

Брусиловские победы подняли на ноги "общественность", обозначилась крайне тревожная для нее тенденция: скованная железной дисциплиной армия, а ее водил твердой рукой Брусилов, может привести императорскую Россию к успешному завершению войны.

Тогда прощай надежды на власть, победителей не судят.

Отсюда задача, которую с величайшей энергией стала выполнять буржуазия с осени 1916 года, -- потоком инсинуаций и прямых подрывных действий окончательно скомпрометировать режим.

За это дело взялись решительно все руководители "общественности" -- от Родзянко до Гучкова.

В этом они видели кратчайший путь к власти. Все обвинения, обоснованные или чаще надуманные, в адрес режима, предавались широчайшей огласке, на истеричной ноте, с запугиванием и шантажом.

28 членов Думы и Государственного совета, входившие в состав Особого совещания, подают в Ставку записку, в которой требуют "внушить всем начальствующим лицам, что легкое расходование людских жизней недопустимо. Принцип бережливости людской жизни не был в должной степени воспринят нашей армией и не был в ней достаточно осуществлен. Многие офицеры не берегли себя; не берегли их, а вместе с тем и армию -- и высшие начальники... Широкое развитие и применение различных предохранительных средств, как-то касок, наплечников, более усовершенствованных укреплений и окопов, -- вот к чему мы должны ныне прибегнуть, а в основу всех тактических мероприятий должно быть положено стремление заменить энергию, заключающуюся в человеческой крови, силою свинца, стали и взрывчатых веществ".

Завидная позиция с точки зрения абстрактного гуманизма, но чистейшая маниловщина применительно к вооруженной борьбе.

Экскурс думцев в военную сферу вызывал недоумение у главнокомандующих фронтами.

Брусилов, ознакомившись с сочинением штатских на военную тему, заявил: "Наименее понятным считаю пункт, в котором выражено пожелание бережливого расходования человеческого материала в боях, при терпеливом ожидании дальнейшего увеличении наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара. Устроить наступление без потерь можно только на маневрах. Зря никаких предприятий и теперь не делается, а противник несет столь же тяжелые потери, как и мы... Что касается до технических средств, то мы пользуемся теми, которые у нас есть, чем их более, тем более гарантирован успех, но, чтобы разгромить врага или отбиться от него, неминуемо потери будут -- притом значительные".

Михаил Родзянко, 1910

В конце 1916 года Ставку взялся просвещать Родзянко.

У него вылазки на фронт вошли в привычку и довольно скверную, ибо на основании голословного утверждения (сам -- де видел) он вносил свою лепту в пропаганду будто бы плачевного состояния военных дел.

На этот раз председатель Думы не атаковал излюбленные объекты нападок "общественности" -- нехватку вооружения и снаряжения, армия снабжалась прилично. Родзянко избрал угол для нападения -- непригодность всего высшего командования.

В поданном им в Ставку документе черным по белому было написано: "Русское высшее командование либо не имеет заранее подготовленных планов операций, либо, если их имеет, то их не выполняет. Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию... не имеет единообразных методов обороны и нападения и не умеет подготовлять наступление... не считается с потерями живой силы и не проявляет достаточной заботливости о солдатах".

Нашелся радетель народного блага!

С величайшей самоуверенностью Родзянко заявлял: "Эти основные причины, повлекшие за собой остановку наступления генерал -- адъютанта Брусилова, повлекли за собой наш разгром в Румынии. Те же причины, которые потушили величайший в истории этой войны прорыв войск в начале 1916 года, ликвидировали и наши румынские неудачи".

Возмутительные рассуждения, чудовищные аналогии.

Наступление войск Брусилова остановило бешеное сопротивление врага, а не "неумение" русского командования. Что могли поделать русские военачальники, если союзники России не пошевелили и пальцем, когда с их фронтов ушли немецкие, австрийские и турецкие войска на Восточный фронт. Они совершенно безразлично относились к тому, что России придется нести еще большее бремя.

Что до "разгрома" в Румынии, который Родзянко ставил на одну доску с остановкой брусиловского прорыва, то аналогия была совершенно несостоятельной. В августе 1916 года Румыния кинулась в водоворот войны, надеясь на легкий успех. В Трансильвании потерпели поражение румынские, а не наши войска, которых там просто не было. Остатки румынской армии отошли к русской границе. Итог: для России возник новый 500 -- километровый фронт, занявший 25 пехотных и 11 кавалерийских дивизий.

От филиппики в адрес командования Родзянко перешел к общей характеристике состояния вооруженной мощи России:

"В армии проявляется вялое настроение, отсутствие инициативы, паралич храбрости и доблести. Если сейчас как можно скорее будут приняты меры, во-первых, к улучшению высшего командного состава, к принятию какого-либо определенного плана, к изменению взглядов командного состава на солдата и к подъему духа армии справедливым возмездием тем, которые неумелым командованием губят плоды лучших подвигов, то время, пожалуй, не упущено. Если же обстановка сохранится до весны, когда все ожидают либо нашего наступления, либо наступления германцев, то успеха летом 1917 года, как и летом 1916 года, ожидать не приходится".

Председатель Государственной думы, носившийся со своим "патриотизмом", шельмовал нашу армию, одержавшую в 1916 году победы, не имевшие себе равных в лагере Антанты за всю войну. Помимо Галиции русская армия провела блестящие операции на Кавказском фронте. Наступая в тридцатиградусные морозы, наши войска 16 февраля овладели Эрзерумом, а 18 апреля портом Трапезунд (Трабзон). При этом отличились и моряки Черноморского флота.

В документе проглядывает мысль -- все будет хорошо только при иных у власти.

А тех, кто не устраивает Родзянко и К®, -- выгнать, да еще воздать им "справедливое возмездие". От документа, официально направленного в Ставку, попахивало ультиматумом. Подстегнутая брусиловским прорывом буржуазия стервенела на глазах.

Можно многое сказать о состоянии русской армии к исходу того года, но при всем разнобое в оценках пессимизм Родзянко был объективно неоправданным.

Генерал Нокс, глава британской миссии в России, даже отдаленно не испытывал теплых чувств к нашей стране. Состояние русской армии его интересовало лишь с точки зрения ее вклада в коалиционную войну и соответственного облегчения бремени, лежавшего на Англии в борьбе против Германии.

Он так оценивал русскую армию к исходу 1916 года: перспективы "были более многообещающими, чем виды на кампанию 1916 года в марте того года... Русская пехота устала, но меньше, чем год назад... почти всех видов вооружения, боеприпасов и снаряжения было больше, чем когда -- либо при мобилизации, весной 1915 или весной 1916 г....Качество командования улучшалось с каждым днем... Нет никакого сомнения в том, что если бы тыл не раздирался противоречиями... русская армия увенчала бы себя новыми лаврами... и, вне сомнений, нанесла бы такой удар, который сделал бы возможной победу союзников к исходу этого года".

Дистанция между взглядами "патриота" Родзянко и откровенного британского империалиста Нокса, никак не желавшего блага России, неизмерима.

Российская "общественность" работала в рамках понятной тактики: способствовать поражениям Российской империи, а затем употребить все усилия на войну "до победного конца" под водительством крупного капитала.

Поэтому какие бы победы ни одерживала русская армия, пока политические противники были у власти, все признавалось скверным, независимо от того, были к этому основания или нет. В лихорадке политических наскоков буржуазия стала носительницей национального нигилизма, ибо предавала поношению и русского солдата. Буржуа уверяли, что они смогут делать все по-иному и много лучше. На деле они оказались способны только на разрушительную критику.

Под знаком этой неспособности развивались отношения верхушки буржуазии с командованием армии.

С одной стороны, думцы и земцы на всех перекрестках кричали о бездарных генералах, с другой -- силились войти в союз с ними против монархии.

Начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, Председатель Временного правительства князь Львов и военный министр Гучков. Ставка Верховного главнокомандующего. Весна 1917.

Ключевой фигурой, на которую направил свои усилия Гучков, был генерал-адъютант Алексеев.

Он вошел в какие-то сношения с гучковцами, но относился к ним в высшей степени осторожно.

Вероятно, он не хотел оказаться пешкой в руках пронырливых политиканов.

На информации департамента полиции о съездах Земгора в 1916 году Алексеев наложил резолюцию: "В различных организациях мы имеем не только сотрудников в ведении войны, но получающие нашими трудами и казенными деньгами внутреннюю спайку силы, преследующие весьма вредные для жизни государства цели. С этим нужно сообразовывать и наши отношения".

Алексеев вынашивал собственные планы.

28 июня 1916 года он подал Николаю II докладную записку с предложением назначить для общеимперского управления диктатора.

Звучало соблазнительно.

Написали даже проект царского рескрипта о создании Совета министров "из лиц, пользующихся общественным доверием".

Штюрмер поднял на ноги все и вся, и царь отшатнулся перед перспективой учреждения поста "Верховного министра государственной обороны".

Инициативу Алексеева надолго запомнили руководители "общественности", ибо генерал не видел для них иной роли, кроме пропагандистского обеспечения коренной перестройки высшего управления страной.

Когда в первые дни после Февральской революции встал вопрос о назначении Алексеева Верховным главнокомандующим, Родзянко писал князю Львову:

"Вспомните, что ген. Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные, дайте себе отчет в том, что ген. Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волей народа и что армия должна как бы возглавить собой и правительство и все его мероприятия... Не забудьте, что ген. Алексеев настаивал определенно на немедленном введении диктатуры".

В 1916 году Гучков не оставлял попыток связать генералов своими затеями.

Его репутация отнюдь не содействовала успеху дела. На заседании Совета министров в это время, когда зашел разговор о Гучкове, министры сошлись на том, что при "авантюристической натуре и непомерном честолюбии" он способен во главе батальона пойти на Царское Село. Александра Федоровна пылала к нему ненавистью, в письмах к царю заклинала: "Гучкова не следует пускать на фронт и позволять... говорить с войсками". В другом письме: "Все знают, что Гучков работает против нашей династии". Знал, конечно, и Алексеев.

Изворотливый Гучков решил не мытьем, так катаньем изобразить Алексеева если не соучастником деяний "общественности", то по крайней мере симпатизирующим ей.

Еще до войны он отработал технику воздействия на умы -- распространение машинописных копий своей переписки с различными важными лицами.

В 1915 году он начал широко рассылать тексты речей в Думе без цензурных купюр.

В конце лета 1916 года по всем доступным Гучкову каналам разнеслось его громовое письмо Алексееву от 28 августа, составленное таким образом, чтобы читающие могли сделать вывод -- оно лишь одно из обширной корреспонденции:

-- "Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гибнет на корню. Ведь, как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и Ваш доблестный фронт и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью... А если Вы подумаете, что вся власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового предателя, то готового предать, -- что в руках этого человека ход дипломатических отношений в настоящем и исход мирных переговоров в будущем, -- а следовательно, и вся наша будущность, -- то Вы поймете, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога за судьбу нашей Родины охватила и общественную мысль, и народные настроения.

-- Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоостры и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны -- надвигается потоп, -- и жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм мерами, которыми ограждают себя от проливного дождя: надевают галоши и открывают зонтик.

-- Можете ли Вы что-либо сделать? Не знаю. Но будьте уверены, что наша отвратительная политика (включая и нашу отвратительную дипломатию) грозит пересечь линии Вашей хорошей стратегии в настоящем и окончательно исказить ее плоды в будущем. История, и в частности наша отечественная, знает тому немало грозных примеров".

0x01 graphic

Александра Фёдоровна

Художник Генрих фон Ангели

Когда в тысячах и тысячах экземпляров письмо Гучкова разлетелось по России, это вызвало величайшую сенсацию -- что-то носится в воздухе, командование армии и военно-промышленные комитеты, видимо, едины в отрицательном отношении к правительству, Царица немедленно переслала Николаю II документ, приписав:

"Сурово предупреди старика (Алексеева) в отношении этой переписки, которая рассчитана на то, чтобы потрясти его... Очевидно, что паук Гучков и Поливанов оплетают паутиной Алексеева, нужно открыть ему глаза и освободить его. Ты можешь спасти его".

Алексеев далеко не был столь безгрешным, как полагали в Царском Селе.

Когда император спросил его о переписке с Гучковым, он ответил, что не помнит, получал ли он такие письма.

Спустя некоторое время Алексеев доложил царю, что, перерыв все ящики своего стола, он не обнаружил никаких писем Гучкова. Все это выглядело в высшей степени странным -- Гучков, конечно, неоднократно писал Алексееву, хотя бы в силу служебного положения. Несущественно, получил или нет Алексеев личное письмо от 28 августа, много важнее другое -- Гучков не без ловкости припер его к стене. Какие бы ни велись между ними разговоры, теперь Гучков потребовал от Алексеева определить свою позицию.

Генерал-адъютанту пришлось лгать в лицо императору, отпираясь от любых связей с Гучковым.

Это было слишком для 63-летнего генерала.

В середине ноября Алексеев, сославшись на резкое ухудшение здоровья, уехал в длительный отпуск в Крым, где его и застала Февральская революция.

К осени 1916 года кадеты и прогрессисты сочли, что тактика "параллельных действий", как называл ее Милюков, недостаточна.

До тех пор они высказывались за то, чтобы сохранять к правительству "положение спутников, посаженных в одно и то же купе, но избегающих знакомства друг с другом".

Это означало, что те, кто причислял себя к Прогрессивному блоку, не требуя отставки правительства Штюрмера, стремились проводить в Думе законы, намеченные в программе блока.

Последовала неизбежная внутренняя грызня, блок заскрипел, а за кулисами шли негласные переговоры -- кого включить в состав будущего правительства.

Еще 6 апреля 1916 года на квартире С.Н. Прокоповича и Е.Д. Кусковой прошло тайное совещание представителей кадетов, октябристов и "левых партий" -- меньшевиков и эсеров.

С изменениями (Родзянко заменен Львовым и выведены трое "либеральных" царских министров) был воспроизведен список, опубликованный в органе Рябушинского в августе 1915 года.

Планировалось правительство, поголовно состоявшее из кадетов и октябристов, что поддержали меньшевики и эсеры, сидевшие на сборище. "С. р. и с. д. намечали "буржуазное министерство!" -- изумлялся Милюков. Еще больше удивило его, что в правительство планировалось ввести Терещенко. На взгляд профессиональных политиков обходительный молодой человек, театрал и меломан, никак не соответствовал намеченному для него министерству финансов. Но "кающийся капиталист" Терещенко после февраля 1917 года стал министром...

Кабинет, определенный на совещании 6 апреля 1916 года за чаем у супругов Прокоповича и Кусковой, встал у власти после Февральской революции, только пополненный от фракции трудовиков Керенским и меньшевиком Чхеидзе (отказался от министерского поста).

Что же объединяло этих людей, принадлежавших к разным партиям?

Высокомерный Милюков не разглядел и не понял, что перед ним были руководители масонской организации. Они собрали это совещание и наметили кандидатуры почти поголовно из своей среды. По этой линии шло поразившее Милюкова сотрудничество представителей меньшевиков и эсеров (принадлежавших к масонам) с буржуазными деятелями, которых они публично поносили, а втайне обнимали как "братьев".

Правительство было намечено, дело оставалось за малым -- поставить его у власти. А для этого необходимо для начала свалить Штюрмера, дальше видно будет. Милюкову, не посвященному в масонские тайны, выпала роль застрельщика новой вспышки кампании против режима.

Он дал не "штормовой сигнал" к революции (как рвали на себе волосы белоэмигранты в 20-е годы), а преследовал противоположную цель -- добиться смены людей у власти именно в интересах предотвращения социального взрыва.

В статье 1921 года "Как пришла революция" Милюков подчеркивал: "Мы не хотели этой революции. Мы особенно не хотели, чтобы она пришла во время войны. И мы отчаянно боролись, чтобы она не случилась".

Он всегда полностью оправдывал характеристику Сазонова: "Милюков -- величайший буржуй и больше всего боится социальной революции".

Накануне открытия очередной сессии Думы, намеченной на 1 ноября, собрался сеньор-конвент, чтобы выработать формулу "перехода к очередным делам", которая заключала привычные три раздела: привет союзникам, призыв к армии не ослаблять усилий и критика правительства.

Когда был прочитан ее проект, Шульгин заявил: "Обращаю внимание на слово "измена". Это страшное оружие. Включением его в резолюцию Дума нанесет смертельный удар правительству... Все то, что болтают по этому поводу, в конце концов только болтовня. Если у кого есть факты, то я попрошу их огласить. На такое обвинение идти с закрытыми глазами мы не можем".

Фактов, конечно, не было, сидели все "свои", которые и распускали эти слухи. После словесной перепалки все же смягчили резолюцию -- действия правительства нелепы и привели к тому, что "роковое слово "измена" ходит из уст в уста".

1 ноября открылась сессия Думы. Появление Штюрмера с министрами вызвало оглушительные вопли: "Вон Штюрмера! Стыдно присутствовать!" У него и министров хватило характера просидеть в правительственной ложе несколько минут. Они ушли, а на заседании огласили резолюцию с отчаянной критикой правительства и требованием его отставки.

Один за другим на трибуну поднимались депутаты, поносившие Штюрмера и КЊ. Керенский давно составил себе репутацию оратора, говорившего со скоростью "44 слова в минуту".

1 ноября он оправдал ее, протрещав с думской трибуны: "Правительство, не желая считаться с общественным мнением, задушив печать, задушив все общественные организации, презрительно относясь даже к большинству Государственной думы, в то же время в своей деятельности руководствуется нашептываниями и указаниями безответственных кружков, руководимых презренным Гришкой Распутиным. Неужели, гг., все, что мы переживаем, не заставит нас единодушно сказать: главный и величайший враг страны не на фронте, он находится здесь, между нами, и нет спасения стране, прежде чем мы единодушным и единым усилием не заставим уйти тех, кто губит, презирает и издевается над страной".

В заключение заседания на думскую трибуну поднялся Милюков и произнес речь, в которой прямо обвинил правительство в измене, подготовке сепаратного мира с Германией. Для чего поработал клеем и ножницами, составив доказательства из вырезок из иностранной, прежде всего германской, печати.

Теперь, играя голосом, став в позу и актерствуя, Милюков вещал: "С тяжелым чувством я вхожу на трибуну. Вы помните обстоятельства, при которых Дума собиралась больше года тому назад, 19 июля 1915 года. Все мы были под впечатлением наших военных неудач. Мы нашли причины этих неудач в недостатке военных припасов и указали, что виновато в этом поведение военного министра Сухомлинова... Был удален Сухомлинов, которого страна считала изменником. Вы помните, что была создана следственная комиссия и положено начало отдаче под суд бывшего военного министра. Общественный подъем не прошел тогда даром. Наша армия получила то, что ей было нужно. Теперь мы перед новыми трудностями, и трудности эти не менее сложны и серьезны, не менее глубоки, чем те, перед которыми мы стояли весной прошлого года. Но теперь есть разница в положении. Мы потеряли веру в то, что эта власть может привести к победе... Господа, год тому назад был отдан под следствие Сухомлинов. Теперь он освобожден".

Милюков перечислял деяние за деянием правительства, заключая каждый раз под рев Думы: "А это что -- измена или глупость?"

В связи со слухами о сепаратном мире оратор процитировал по-немецки газету "Нойе фрайе Цайтунг", где упоминалась императрица, и продолжал по-русски бичевать окружавшую ее камарилью -- Распутина, Питирима, Штюрмера. Газета эта писала (25 июля 1916 года): "Как бы ни обрусел старик Штюрмер, все же довольно странно, что иностранной политикой в войне, которая вышла из панславистских идей, будет руководить немец". Он-де является для серединных империй "оружием, которое можно употреблять по желанию".

Милюков выразил твердую уверенность в том, что курс на сепаратный мир взят. "Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели тех данных, которые следствие открыло. Мы имели то, что имеем теперь: инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность". "В общем, -- заключил Милюков, -- Кабинет, не заслуживающий доверия Государственной думы, должен уйти".

Слово "измена" с молниеносной быстротой разнеслось по стране.

В Петрограде за прочтение речи платили 3 рубля, ее моментально размножили, продавая по рублю, переписчики часто вставляли кое -- что от себя, чтобы было "горячее".

"Впечатление получилось, -- писал впоследствии Милюков, -- как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено напоказ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения".

В предисловий к отдельному изданию речи при Временном правительстве (конечно, не без ведома оратора) объяснялось: "С высоты думской трибуны было названо впервые имя царицы и предъявлено царскому правительству тяжкое обвинение в национальной измене. Испытанный вождь оппозиции П.Н. Милюков тщательно подготовил материал для всенародного разоблачения закулисной работы партии царицы Александры и Штюрмера и перед лицом всего мира разорвал завесу, скрывавшую немецкую лабораторию сепаратного мира".

В обоснованность обвинений верили -- связи Милюкова с иностранными посольствами были хорошо известны, он недавно вернулся из поездки с думской делегацией по союзным и нейтральным странам Европы.

Естественно, полагали, что там Милюков почерпнул свою информацию, тем более что в речи он заметил: "Из уст британского посла сэра Джорджа Бьюкенена я выслушал тяжеловесное обвинение против известного круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру".

Милюков действительно набрался соответствующих сведений за рубежом.

В Швейцарии, по его же словам, он встретился "со старой русской эмиграцией. В этой среде все были уверены, что русское правительство сносится с Германией через своих специальных агентов. На меня посыпался целый букет фактов -- достоверных, сомнительных и неправдоподобных: рассортировать их было нелегко... Во всем этом в связи с данными, собранными мною в России, было, повторяю, нелегко разобраться. Часть материала из Швейцарии я все же использовал для своей речи 1 ноября".

Александр Протопопов с сотрудниками в кабинете министра внутренних дел, Фотография Карла Буллы, сентябрь 1916 года

Милюков связал слухи о сепаратном мире с А.Д. Протопоповым, назначенным в сентябре управляющим Министерства внутренних дел. Дума в это время сосредоточила огонь, помимо Штюрмера, и на Протопопове, разъяренная тем, что он, выйдя из ее среды (октябрист Протопопов был товарищем председателя Думы), "предал", перекинулся к распутинцам.

Так оно и было -- вероятно, психически неуравновешенный Протопопов, помогавший Распутину, уверовал в свою счастливую звезду и возомнил себя "спасителем" самодержавия.

Думцы еще в конце октября пригласили Протопопова, чтобы разъяснить, что нехорошо предавать. Он явился к сюртукам и фракам, облаченный в мундир шефа отдельного корпуса жандармов.

Милюков и иные протирали глаза -- ужели это тот Протопопов, который совсем недавно говорил о кабинете Штюрмера: "он остался позади жизни, как бы тормозом народному импульсу, каторгой духа и мозга". Почти министр чувствовал себя уверенно -- гадатель Шарль Пирэн объяснил, что Юпитер, прошедший над Сатурном, благоприятствует ему, а Распутин внушал: "Что скажет Протопопов, то пусть и будет, а вы его еще раз кашей покормите".

Попытались допросить Протопопова -- зачем взялся ревностно служить трону, он отрезал:

-- Ты -- граф, ты богат, у тебя деньги куры не клюют, тебе нечего искать и не к чему стремиться, а я в юности давал уроки по полтиннику за час, и для меня пост министра внутренних дел -- то положение, в котором ты не нуждаешься.

Разговора не получилось, Протопопов гордо ушел, преисполненный решимости защищать мундир и царя, а Милюков в своей речи до отказа использовал случайную встречу Протопопова с германским банкиром Варбургом в Стокгольме во время той же поездки думской делегации в Европу.

Помимо нападок в Думе -- за речью Милюкова последовали не менее ожесточенные выступления Шульгина и других -- члены императорского дома высказали решительное недовольство царю сложившимся положением.

Рев Думы при упоминании имени Штюрмера подействовал на нервы царицы.

Она советует Николаю II дать Штюрмеру отпуск, ибо он "играет роль красной тряпки в этом доме умалишенных".

Царь согласился: "Все эти дни я только и думал о старике Шт. Он, как ты верно заметила, является красной тряпкой не только для Думы, но и для всей страны, увы".

Штюрмер попытался оборониться, подав на Милюкова в суд, а Николаю II представив три всеподданнейших доклада. Напрасно. 9 ноября вызванный в Могилев Штюрмер выслушал царскую волю -- в отставку.

Премьером стал министр путей сообщения А.Ф. Трепов. Он попытался укрепить положение правительства, сделав уступки правому крылу оппозиции.

Но в Думе уже связали себе руки: минимальное требование -- отставка Протопопова. Маневр не удался -- императрица горой встала за Протопопова, креатуру Распутина.

Она пишет царю: "Помни, что дело не в Протоп, Или х, у, z. Это вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих... Снова повторяю, что тут дело не в Протоп., а в том, чтоб ты был тверд и не уступал -- царь правит, а не Дума".

Источник вдохновения царица не скрыла, она вразумляет супруга: "Ах, милый, я так горячо молю Бога, чтобы Он просветил тебя, что в Нем наше спасение: не будь Его здесь, не знаю, что бы было с нами. Он спасает нас своими молитвами, мудрыми советами. Он -- наша опора и помощь".

Тот, о котором упоминали с большой буквы, Распутин, телеграфирует в Ставку: "Ваш корабль, и никто не имеет власти на него сести" и т. д.

Протопопов был утвержден министром внутренних дел.

Описанные мотивы, конечно, не могли быть широко известны, в продолжавшемся возвышении Протопопова усматривали одно -- Россия на пороге сепаратного мира. Версия, сфабрикованная Милюковым, получила, казалось, новое подтверждение. Буржуазия положительно упивалась своими успехами в борьбе против "темных сил", превратив слухи о сепаратном мире в острое оружие борьбы против царизма.

Исследователь В.С. Дякин в 1967 году отмечал: "Итак, нам представляется, что если в научный оборот не будут введены новые достоверные факты, нет оснований утверждать, будто царское правительство или придворная камарилья, помимо правительства, принимали реальные шаги для заключения сепаратного мира... Практически царизм, насколько мы можем судить на основании имеющихся фактов, не встал на путь сепаратного выхода из войны".

Начатая "общественностью" кампания о сепаратном мире, как и другие надуманные утверждения, имела в виду не заботу о судьбах России, а диктовалась своекорыстными интересами -- свалить соперников у власти, одновременно предотвратив революционный подъем. <...>

Н.Н. Яковлев.

Последняя война старой России. -

М., 1994. -

Информация к размышлению

Русские солдаты на марше зимой.

ПОДГОТОВКА РОССИИ И ГЕРМАНИИ

К МИРОВОЙ ВОЙНЕ

Материальная подготовка войны

<...>Можно смело сказать, что эта война расстроила в корне все наши военные силы и разбила вконец всю работу Ванновского и Обручева.

Не место и не время перечислять тот страшный сумбур, в который ввергла эта злосчастная война армию России.

Но чтобы дать образчик нашей боеспособности после этой войны, приведу для примера положение, в котором находился 14-й армейский корпус в начале 1909 года, когда я вступил в командование им (а ведь он был расположен на самой границе -- в Варшавском военном округе).

В его состав входили: 2-я и 18-я пехотные и 1-я Донская казачья дивизии. Из этих войск одна бригада 2-й пехотной и одна бригада Донской дивизий находились на Волге в продолжительной командировке.

Обоз всех частей корпуса был в полном беспорядке, а мундирная одежда была только на мирный состав, и имелся лишь один комплект 2-го срока, а 1-го срока совсем не было. Сапог было только по одной паре, и те в неисправности. В случае мобилизации не во что было одеть и обуть призванных людей, да и обоз развалился бы, как только он тронулся бы в путь.

Пулеметы были, но лишь по 8 на полк, однако без запряжки, так что в случае войны пришлось бы их возить на обывательских подводах.

Мортирных дивизионов не существовало. Нам было известно, что патронов для легких орудий и для винтовок было чрезвычайно мало. Когда наши отношения с Австро-Венгрией обострились вследствие аннексии Боснии и Герцеговины и нас, корпусных командиров, в предвидении возможной войны собрали в Варшаву, то для меня стало ясным, что все -- в таком же положении, как и 14-й корпус, и что мы в то время безусловно воевать не могли, даже если бы немцы захотели аннексировать Польшу или прибалтийские провинции.

<...>

Если все это принять во внимание и вспомнить, что Сухомлинов стал военным министром лишь весной 1909 года, справедливость требует признать, что за пять лет его управления до начала войны было сделано довольно много: мобилизация прошла успешно и достаточно быстро, принимая во внимание нашу плохо развитую сеть железных дорог и громадные расстояния, а о безобразном сумбуре, бывшем до него, не было и помину.

Виновен Сухомлинов, конечно, во многом, в особенности в том, что вопрос об огнестрельных припасах был решен неудовлетворительно: недостаток их -- одна из главных причин наших неудач 1915 года. Вина эта -- тяжелая, но ее должен разделить с ним, помимо бывшего тогда начальником Главного артиллерийского управления Кузьмина-Караваева, и генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович.

Сухомлинова я знал давно, служил под его начальством и считал, да и теперь считаю, его человеком, несомненно, умным, быстро соображающим и распорядительным, но ума поверхностного и легкомысленного.

Главный же его недостаток состоял в том, что он был, что называется, очковтиратель и, не углубляясь в дело, довольствовался поверхностным успехом своих действий и распоряжений.

Будучи человеком очень ловким, он, чуждый придворной среде, изворачивался, чтобы удержаться, и лавировал для сохранения собственного благополучия.

Несомненно, его положение было трудное при слабохарактерном императоре, на которого влияли с разных сторон. Помимо того, он восстановил еще против себя, в угоду правительственному течению, всю Государственную Думу. А это был большой промах, ибо Дума всеми силами старалась развить военную мощь России, поскольку это от нее зависело.

К началу войны, помимо недостатка огнестрельных припасов, в реформах Сухомлинова были и другие крупные промахи, как, например, уничтожение крепостных и резервных войск. Крепостные полки были отличными, крепкими частями, прекрасно знавшими свои районы, и при их существовании наши крепости не сдавались и не бросались бы с той легкостью, которая покрыла позором случайные гарнизоны этих крепостей.

Скрытые полки, образованные взамен уничтоженных резервных, также не могли заменить их по недостатку крепких кадров и спайки в мирное время. Правда, некоторые второочередные дивизии в общем дрались впоследствии недурно, но обнаружили многие недостатки, которых не было бы в старых резервных частях.

<...>

...Артиллерийских боеприпасов было недостаточно, ... артиллерии вообще было мало, в особенности тяжелой, ... система обучения артиллериста была нерациональная... Военное министерство, включая и Главное управление генерального штаба и генерал-инспектора, не отдавало себе отчета, что такое современная война. <...>

Воздушные силы в начале кампании были в нашей армии поставлены ниже всякой критики: самолетов было мало, большинство из них были довольно слабые, устаревшей конструкции. Между тем они были крайне необходимы как для дальней и ближней разведки, так и для корректирования артиллерийской стрельбы, в чем ни наша артиллерия, ни летчики понятия не имели. В мирное время мы не озаботились возможностью изготовления самолетов дома, у себя в России, и потому в течение всей кампании мы значительно страдали от недостатки в них.

<...>

В общем, нужно признаться, что по сравнению с нашими врагами мы технически были значительно отсталыми, и, конечно, недостаток технических средств мог восполняться только лишним пролитием крови, что, как будет видно, имело свои весьма дурные последствия.

Как известно, после японской кампании, которая, как прообраз будущего, показала пример позиционной войны, критика всех военных авторитетов по поводу этой кампаний набросилась на способ ее ведения.

-- В особенности немцы страшно восставали и зло смеялись над нами, говоря, что позиционная война доказала наше неуменье воевать и что они, во всяком случае, такому примеру подражать не станут.

-- Они утверждали, что вследствие особенности их географического положения они не могут позволить себе роскоши продолжительной войны и им необходимо разбить своих врагов в возможно более короткое время и закончить воину в 6 -- 8 месяцев, не больше.

-- Немцы льстили себя надеждой, что быстрыми и могучими ударами они наголову разобьют сначала один вражеский фронт, а затем, пользуясь внутренними операционными линиями, перекинут большую часть своих войск на другой, чтобы покончить с другим противником.

Для выполнения таких намерений, естественно, позиционная война не годилась. Немцы считали, что в полевых сражениях они сразу будут развертывать наибольшую часть своих сил, чтобы в начале боя иметь возможность развитием сильнейшего огня подавить огонь противника с охватом одного или обоих флангов, в зависимости от обстановки. Полагалось, что атака фронтальная при силе современного огня хорошего успеха дать не может, а решение участи сражения нужно искать на флангах и на ударном фланге нужно концентрировать войска в возможно большем количестве. Общий же резерв для парирования случайностей должен быть небольшим.

Эта теория, усиленно проповедывавшаяся германскими военными писателями, в общем была принята и нами. И у нас о позиционной войне никто и слышать не хотел. Однако практика вскоре показала, что при развертывании многомиллионных армий они вынуждены занять сплошной фронт чуть ли не от моря до моря, и нет ни места, ни возможностей маневрировать по примеру войны 1870 -- 1871 гг.

Вследствие этого при сплошных линиях фронта является необходимость атаковать в лоб сильно укрепленные позиции, и тут артиллерия и должна играть роль молота, раздробляющего все перед ним находящееся на избранных участках атаки.

Во всяком случае, мы выступили с удовлетворительно обученной армией.

Корпус офицеров страдал многими недостатками, о которых тут подробно не место говорить, так как этот вопрос очень сложный. Вкратце же скажу, что после несчастной японской войны этим вопросом стали серьезно заниматься, стараясь в особенности установить систему правильного выбора начальствующих лиц. Система эта не дала, однако, особенно благих результатов, и к началу войны мы не могли похвастаться действительно отборным начальствующим составом.

Было много причин этого безотрадного факта.

Главная из них состояла в том, что аттестации офицеров составлялись аттестационными комиссиями, вполне безответственными за свои аттестации.

При известном русском добродушии и халатности зачастую случалось, что недостойного кандидата аттестовали хорошо в надежде поскорей избавиться от него посредством нового, высшего назначения без неприятностей и жалоб со стороны обиженного. Я сильнейшим образом восставал против такого образа действий, и трудно себе представить, сколько было у меня неприятностей по этому поводу во время моего командования дивизией и двумя корпусами.

Существование гвардии с ее особыми правами было другой причиной недостаточно осмотрительного подбора начальствующих лиц.

Дорожа своими привилегиями, гвардейские офицеры полагали, что между ними неудовлетворительных быть не может, что действительностью не оправдывалось, и не раз случалось, что гвардейское начальство пропускало своими снисходительными аттестациями людей, заведомо неспособных, командирами полков в армию, считая, что в отборном войске, в гвардии, эти люди командовать отдельными частями не могут, а в армии -- не беда, сойдет!

Наконец, генеральный штаб избавлялся от своих неспособных членов тем, что сплавлял их командовать полками, бригадами и дивизиями и уже назад их в свою среду не принимал, вместо того, чтобы правдиво аттестовать их непригодными к службе.

Движение по службе в самой армии происходило столь медленно, и процент вакансий на должности начальников отдельных частей был столь мал, что подавляющее большинство офицеров этой категории выслуживало свой возрастной ценз в чине капитана или подполковника. Можно было по пальцам сосчитать счастливчиков из армии, дослужившихся до должности начальника дивизии. Невольно армейские офицеры апатично смотрели на свою долю и злобно относились к гвардии и генеральному штабу, кляня свою судьбу.

Нужно еще упомянуть, что из старых традиций, положенных в основу службы Павлом I и богато развивавшихся в царствование Николая I, многое сильно вредило делу. Самостоятельность, инициатива в работе, твердость в убеждениях и личный почин отнюдь не поощрялись, и требовались большое искусство и такт, чтобы иметь возможность проводить свои идеи в войсках, как бы они ни были благотворны и хотя бы отнюдь не противоречили уставам. Было много высшего начальства, которое смотрело войска лишь на церемониальном марше и только по более или менее удачной маршировке судило об успехе боевого обучения армии.

В общем состав кадровых офицеров армии был недурен и знал свое дело достаточно хорошо, что и доказал на деле, но значительный процент начальствующих лиц всех степеней оказался, как и нужно было ожидать, во многих отношениях слабым, и уже во время войны пришлось их за ошибки спешно сменять и заменять теми, которые на деле выказали лучшие боевые способности. Если помнить, что ошибки во время войны влекут за собой часто неудачи, а в лучшем случае излишнее пролитие крови, то необходимо признать, что наша аттестационная система была неудачна.

Неприязнь, с которой относились войска к корпусу офицеров генерального штаба как в мирное, так и в военное в время, требует некоторого пояснения, хотя подробно на ней останавливаться на этих страницах полагаю излишним.

Несомненно, большая часть этих офицеров соответствовали своему назначению, и между ними было много умных, знающих и самоотверженных работников; но в их среде находился некоторый, к счастью небольшой, процент людей, ограниченных, даже тупых, но с большим самомнением. Впрочем, самомнением страдала значительная часть чинов этого корпуса, в особенности молодежь, которая льстила себя убеждением, что достаточно окончить 2Ґ-х годичное обучение в академии, чтобы сделаться светилом военного дела, и считала, что только из их среды могут выходить хорошие полководцы.

Помню, как за несколько лет до воины я, возвращаясь из заграничного путешествия, в штатском платье, присутствовал в вагоне при ожесточенном споре какого-то саперного подполковника с двумя молодыми офицерами генерального штаба.

Они утверждали, что их ученый корпус подготовляется академией по преимуществу для выработки полководцев, вождей армий, а служба генерального штаба есть только переходная ступень, подготовляющая их к главному делу -- командованию армиями; что человек, не окончивший академии, настоящим полководцем быть не может, а будет лишь игрушкой в руках своего начальника штаба.

Их оппонент, человек, по-видимому, горячий, быстро и резко говоривший, возражал им с пеной у рта, что, начиная с Александра Македонского и кончая Наполеоном и Суворовым, не было ни одного знаменитого полководца из академиков и что в Турецкую кампанию 1877 -- 1878 гг. особенно прославились Гурко, не академик, и Скобелев, окончивший академию последним, а в нашу войну с Японией, где все высшее наше начальство было почти сплошь из офицеров генерального штаба, с Куропаткиным во главе, оно совсем не выказало нужных для полководцев качеств.

Речь злосчастного оппонента молодых штабных деятелей нисколько не убедила, и они с некоторым высокомерием, снисходительно, но твердо и спокойно стояли на своем, считая свое убеждение аксиомой.

Привел я эту картинку с натуры потому, что она характерна и сразу раскрывает яснее всяких длинных объяснений причины озлобления армия против своего генерального штаба: для того, чтобы дойти до высших степеней командования, нужно быстро выдвигаться вперед в ущерб строевым офицерам, занимая не только штабные, но и командные должности, и до войны большая часть начальников дивизий и корпусных командиров была из офицеров генерального штаба.

В действительности, конечно, ни одно учебное заведение фабриковать военачальников не может, так как для этого требуется много различных свойств ума, характера и воли, которые даются природой и приобретаться обучением не могут.

Неоспоримо, конечно, что полководец должен знать хорошо свое дело и всесторонне изучить его тем или иным способом.

Нужно также признать, что военная академия очень полезна, и, несомненно, желательно, чтобы ее курс проходило возможно большее число офицеров. Но нужно помнить, что необходимо вслед за окончанием курса, в течение всей службы, беспрерывно следить за военной наукой и продолжать изучать ее, так как военная техника быстро совершенствуется, и тот, кто успокоится, сложа руки, по окончании какой бы то ни было академии, быстро отстанет от своего времени и дела и сделается более опасным для своей работы, нежели неуч, так как будет обладать отсталыми, а следовательно, воображаемыми, но не действительными знаниями.

Нельзя не осудить также карьеризма, которым были охвачены многие из успешно оканчивавших питомцев военной академии со времен Милютина. На это, впрочем, были свои исторические причины, о которых тут не место говорить.

Как бы то ни было, но я считаю долгом признать, что, за некоторыми исключениями, офицеры генерального штаба в эту войну работали хорошо, умело и старательно выполняли свой долг.

Одно было неладно: это, за малым исключением, постоянное, быстрое перемещение этих офицеров с одной должности на другую для более быстрого движения вперед; они не задерживались ни на каком месте -- ни на штабном, ни на строевом, а потому трудно было им входить основательно в круг своих обязанностей и приносить ту пользу, которую они могли и должны были оказать.

Такое перелетание с места на место также озлобляло армию, которая называла их белою костью, а себя -- черною.

В этом, однако, нужно винить скорее Ставку, желавшую быстрее выдвигать своих академических товарищей, которые без приказа сверху не имели бы возможности столь резво прыгать.

Неоспорим тот факт, что многие, притом наиболее способные академики, изучив исключительно военное дело, уходили с военной службы на должности, ничего общего с военным искусством не имевшие, и старались занимать должности, лучше оплачиваемые.

Мы видели офицеров генерального штаба в роли государственного контролера, министров -- путей сообщения, внутренних дел, начальников железных дорог, губернаторов и т. п.

Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич.

По моему мнению, в это время лучшего верховного главнокомандующего найти было нельзя.

По предыдущей моей службе, в бытность мою начальником Офицерской кавалерийской школы, а затем начальником 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, я имел возможность близко узнать его как по должности генерал-инспектора кавалерии, так и по должности главнокомандующего гвардией и Петербургского военного округа.

Это -- человек, несомненно, всецело преданный военному делу и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло.

Конечно, как принадлежавший к императорской фамилии, он, по условиям своего высокого положения, не был усидчив в работе, в особенности в молодости. По натуре своей он был страшно горяч и нетерпелив, но с годами успокоился и уравновесился. Назначение его верховным главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданные им приказания должны быть исполнены, что отмене они не подлежат и никаких колебаний не будет.

С начала войны, чтобы спасти Францию, Николай Николаевич совершенно правильно решил нарушить выработанный раньше план войны и быстро перейти в наступление, не ожидая окончания сосредоточения и развертывания армий. Потом это ставилось ему в вину, но в действительности это было единственное верное решение. Немцы, действуя по внутренним операционным линиям, естественно, должны были стараться бить врагов поочередно, пользуясь своей развитою сетью железных дорог. Мы же с союзниками, действуя по внешним линиям, должны были навалиться на врага сразу со всех сторон, чтобы не дать немцам возможности уничтожать противников поочередно и перекидывать свои войска по собственному произволу.

Жаль, что эту азбучную истину не приняли в соображение лица, составлявшие новый план войны, ссылавшиеся на то, что неизвестно, на кого наш враг раньше набросится -- на французов или на нас.

Казалось бы, здравый смысл должен был подсказать, что немцы фатально обязаны неизбежно, силою обстановки, атаковать раньше французов, во-первых, потому, что французы скорее нас мобилизуются и раньше нас могут перейти в наступление, а во-вторых, потому, что в случае полной удачи немцы могут быстрее склонить к миру французов, нежели русских с их необъятным пространством в тылу. Удивительный план войны с отводом назад, на линию Белосток -- Брест, был окончательно разработан, поскольку мне помнится, на секретном совещании в Москве, кажется, осенью 1912 года, и тогда же утвержден. В то время я был помощником командующего войсками Варшавского военного округа и высказал мои сомнения относительно целесообразности этого плана бывшему тогда начальником штаба этого округа генералу Клюеву, участвовавшему в составлении этого плана; но он, со свойственным ему самомнением, стал уверять меня, что это решение безукоризненно хорошо и другого быть не может. Каждый из нас остался при своем мнении, но так как это дело меня не касалось, то я бросил об этом спорить. <...>

Ставка Верховного Главнокомандующего, 1915 год, Начальник штаба (НШ) Верховного Главнокомандующего генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич и генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант Ю.Н. Данилов, источник: журнал "Летопись войны", выпуск N 32

Фатально было то, что начальником штаба верховного главнокомандующего был назначен бывший начальник Главного управления генерального штаба Янушкевич, человек очень милый, но довольно легкомысленный и плохой стратег. В этом отношении должен был его дополнять генерал-квартирмейстер Данилов, человек узкий и упрямый. Его доклады, несомненно, влияли в значительной степени на соображения верховного главнокомандующего, и нельзя не признать, что мы иногда действовали в некоторых отношениях наобум и рискованно разбрасывались - не в соответствии с теми силами, которыми мы располагали.

Великий князь Николай Николаевич (справа), Император Николай Второй (слева), министр императорского двора граф В. Б. Фредерикс (в центре) в Ставке. Сентябрь 1914 года.

Главнокомандующим армиями Юго-Восточного фронта, в состав которого вошла и моя 8-я армия, был назначен командующий войсками Киевского военного округа генерал-адъютант Н.И. Иванов.

Это был человек, вполне преданный своему долгу, любивший военное дело, но в высшей степени узкий в своих взглядах, нерешительный, крайне мелочный и, в общем, бестолковый, хотя и чрезвычайно самолюбивый. Он был одним из участников несчастной японской кампании, и думаю, что постоянные неудачи этой злосчастной войны влияли на него и заставляли его непрерывно сомневаться и пугаться зря, та как даже при благоприятной обстановке он постоянно опасался разгрома и всяких несчастий.

Начальником его штаба в начале кампании был М.В. Алексеев, человек очень умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег. Его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера. При твердом главнокомандующем эти недостатки не составляли бы беды, но при колеблющемся и бестолковом Иванове это представляло большую угрозу для ведения дела на Юго-Западном фронте. <...>

Моим начальником штаба был генерал Ломновский. Это был человек умный, знающий, энергичный и в высшей степени трудолюбивый. Не знаю, почему он составил себе репутацию "панического" генерала. <...> Его недостаток был в том, что он не очень доверял своим штабным сотрудникам и лично старался входить во все мелочи. Этим он обезличивал своих помощников и переобременял себя работой, доводившей его до переутомления. <...>

Генерал-адъютант Н.В.Ру?зский. Герой Львова.

Архивная открытка.

Рядом с 8-й армией действовала 3-я армия во главе которой стоял генерал Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались. <...>

Моральная подготовка русских и немецких войск

...С воцарением императора Вильгельма II, начинается упорное планомерное развитие военных (сухопутных и морских) сил Германии во главе нового тройственного союза -- Германия, Австро-Венгрия и Италия.

При этом моральная подготовка всех слоев германского народа к этой великой войне не только не была забыта, но была выдвинута на первый план, и народу, столь же упорно, как и успешно, всеми мерами внушалось, что Германия должна завоевать себе достойное место под солнцем, иначе она зачахнет и пропадет, и что великий германский народ, при помощи своего доброго немецкого бога, как избранное племя, должен разбить Францию и Англию, а низшую расу славян, с Россией во главе, обратить в удобрение для развития и величия высшей германской расы. Пришлось и всем остальным народам Европы волей-неволей напрягать свои силы для подготовки борьбы за свою свободу и интересы. Императору Александру III не оставалось другого решения, как сойтись с Францией, усердно подготовлять свой западный театр военных действий и развивать свои вооруженные силы.

При Николае II бестолковые колебания расстроили нашу армию, а всю предыдущую подготовку западного театра свели почти к нулю.

Поощряемые Германией, мы затеяли дальневосточную авантюру, во время которой немцы наложили на нас крупную контрибуцию в виде постыдного для нашего самолюбия и разорительного для нашего кармана торгового договора.

Мы позорно проиграли войну с Японией, и такими деяниями, нужно по справедливости признать, само правительство ускорило революцию 1905 -- 1906 гг. В годы японской войны и первой революции наше правительство ясно подчеркнуло и указало народу, что оно само не знает, чего хочет и куда идет.

Спохватились мы в своей ошибке довольно поздно, после аннексии Боснии и Герцеговины, но моральную подготовку народа к неизбежной европейской войне не то что упустили, а скорее не допустили.

Если бы в войсках какой-либо начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш главный враг -- немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду.

Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край. Очевидно, немец, внешний и внутренний, был у нас всесилен, он занимал самые высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе. Кроме того, в Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценою каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая демонстративно в то время плевала на нас.

Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России? Очевидно, никакая или, скорее, отрицательная, ибо во всей необозримой России, а не только в Петербурге, немцы царили во всех отраслях народной жизни.

Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, -- как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы -- не знал почти никто, что такое славяне -- было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать -- было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, т. е. по капризу царя.

Что сказать про такое пренебрежение к русскому народу! Очевидно, немецкое влияние в России продолжало оставаться весьма сильным. Вступая в такую воину, правительство должно было покончить пикировку с Государственной Думой и привлечь, поскольку это еще было возможно, общественные народные силы к общей работе на пользу родины, без чего победоносной войны такого масштаба не могло быть. Невозможно было продолжать сидеть на двух стульях и одновременно сохранять и самодержавие и конституцию в лице законодательной Думы.

Если бы царь в решительный момент жизни России собрал обе законодательные палаты для решения вопроса о войне и объявил, что дарует настоящую конституцию с ответственным министерством и призывает всех русских подданных без различия народностей, сословий, религии и т. д. к общей работе для спасения отечества, находящегося в опасности, и для освобождения славян от немецкого ига, то энтузиазм был бы велик и популярность царя сильно возросла бы. Тут же нужно было добавить и отчетливо объяснить, что вопрос о Сербии -- только предлог к войне, что все дело -- в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объявить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны. Но это не только не было сделано, но даже на воззвание верховного главнокомандующего к полякам царь, к их великому недоумению и огорчению, ничем не отозвался и не подтвердил обещания великого князя.

Можно ли было при такой моральной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах? Чем был виноват наш простолюдин, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что существуют немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор -- из этих умных и хитрых людей. Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке, России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине! Не само ли самодержавное правительство, сознательно державшее народ в темноте, не только могущественно подготовляло успех революции и уничтожение того строя, который хотело поддержать, невзирая на то, что он уже отжил свой век, но подготовляло также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец.

Первый акт революции (1905 -- 1906 гг.) ничему правительство не научил, и оно начало войну вслепую, само подготовляя бессознательно второй акт революции.

Войска были обучены, дисциплинированы и послушно пошли в бой, но подъема духа не было никакого, и понятие о том, что представляла собой эта война, отсутствовало полностью.

Невольно является вопрос: что за государственные люди окружали царя и что в это время думали ближние придворные чины всех рангов?

Подводя итог только, что высказанному, я должен подтвердить твердое мое убеждение, что император Николай II был враг вообще всякой войны, а войны с Германией в особенности.

По традициям русского императорского дома, начиная с Павла I и в особенности при Александре I, Николае I и Александре II, Россия все время работала на пользу Пруссии, зачастую во вред себе, и только Александр III, отчасти под влиянием своей супруги-датчанки, видя печальные последствия такой политики в конце царствования своего отца, отстал от этой пагубной для России традиции.

Но сказать, что он успел освободить Россию от немецкого влияния, никак нельзя, и по воцарении слабодушного Николая II осталась лишь кажущаяся наружная неприязнь к Германии. Большая же программа развития наших вооруженных сил выплыла не столько для того, чтобы действительно воевать с Германией, сколько для того, чтобы обеспечить этим мир и успокоить общественное мнение, понимавшее, что хотим мы или не хотим, но войны не избежать.

Сам же царь едва ли верил, что эта война состоится.

Обвинять Николая II в этой войне нельзя, так как не заступиться за Сербию он не мог, ибо в этом случае общественное негодование со стихийной силой сбросило бы его с престола, и революция началась бы, при помощи всей интеллигенции, не в 1917, а в 1914 году.

Несомненно, что этим предлогом воспользовались бы немедленно все революционные силы России.

Виноват же царь том, что он сам не знал, чего хотел, не отдавал себе отчета в истинном положении дела и, окруженный лестью, самоуверенно думал, что мир и война в его руках; он был убежден, что он -- тонкий дипломат, умело ведущий внешнюю и внутреннюю политику России по собственному произволу, невзирая на столь недавний урок японской войны и революции 1905 -- 1906 гг.

В заключение ... скажу: я всю жизнь свою чувствовал и знал, что немецкое правительство и Гогенцоллерны -- непримиримейшие и сильнейшие враги моей родины и моего народа, они всегда хотели нас подчинить себе во что бы то ни стало; это и подтвердилось последней всемирной войной. Что бы ни расписывал в своих воспоминаниях Вильгельм II (берлинское издание 1923 года), но войну эту начали они, а не мы; все хорошо знают, какая ненависть была у них к нам, а не наоборот.

В этом отношении вполне понятна и моя нелюбовь к ним, сквозящая со страниц "Моих воспоминаний".

<...>

Краткие характеристики

генералов Действующей Русской Армии

Наиболее упорные бои пришлось вести у Мезо-Лабрца, где главная тяжесть боя выпала на долю 8-го корпуса во главе с генералом Орловым. Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо свое дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчиненные войска не верили ему и ненавидели его. Сколько раз за время с начала кампании мне жаловались, что это - ненавистный начальник и что войска глубоко несчастны под его начальством. Я постарался выяснить для себя, в чем тут дело. Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним пренебрежительно; солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался, никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи, никогда не благодарил их за боевую работу и вообще как будто их игнорировал.

Странное дел, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову. <...>

...Совершенно неустойчива 12-я пехотная дивизия, прежде столь храбрая и стойкая, и что ни начальник дивизии, ни он ничего с нею поделать не могут и при нажиме противника она немедленно начинает уходить. По его мнению, начальник дивизии изнервничался, ослабел духом и не в состоянии совладать со своими частями. Меня это огорчило, потому что до того времени это был отличный боевой генерал, георгиевский кавалер, державший свою дивизию в порядке. Очевидно, отступление наше с Карпатских гор его расстроило духовно и телесно. Колебаться нечего было, и я тут же отдал Каледину приказание моим именем отрешить начальника 12-й дивизии от командования и назначить на его место начальника артиллерии корпуса генерал-майора Ханжина, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется.

Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам стал перед полком и пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи Ханжин личного примера, даже поставь он на карту и свою собственную жизнь, ему, безусловно, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать австро-германцев. Такие личные примеры имеют еще то важное значение, что, передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и такому начальнику солдат привыкает верить и любить его всем сердцем.

Кстати скажу несколько слов о генерале Каледине, который сыграл во время революции на Дону большую роль. Я его близко знал еще в мирное время. Дважды он служил у меня под началом, и я изучил его вдоль и поперек. Непосредственно перед войной он командовал 12-й кавалерийской дивизией, входившей в состав моего 12-го армейского корпуса.

Он был человеком очень скромным, чрезвычайно молчаливым и даже угрюмым, характера твердого и несколько упрямого, самостоятельного, но ума не обширного, скорее узкого -- то, что называется, ходил в шорах. Военное дело знал хорошо и любил его. Лично был он храбр и решителен.

В начале кампании, в качестве начальника кавалерийской дивизии, он оказал большие услуги армии в двух первых больших сражениях, отлично действовал в Карпатах, командуя различными небольшими отрядами. Весной 1915 года недалеко от Станиславова он был довольно тяжело ранен в ногу шрапнелью, но быстро оправился и вернулся в строй.

По моему настоянию, он был назначен командиром 12-го армейского корпуса, и тут оказалось, что командиром корпуса он был уже второстепенным, недостаточно решительным. Стремление его всегда все делать самому, совершенно не доверяя никому из своих помощников, приводило к тому, что он не успевал, конечно, находиться одновременно на всех местах своего большого фронта и потому многое упускал. Кавалерийская дивизия -- по своему составу небольшая, он ею долго командовал, его там все хорошо знали, любили, верили ему, и он со своим делом хорошо управлялся. Тут же, при значительном количестве подчиненных ему войск и начальствующих лиц, его недоверчивость, угрюмость и молчаливость сделали то, что войска его не любили, ему не верили; между ним и подчиненными создалось взаимное непонимание. На практике на нем ясно обнаружилась давно известная истина, что каждому человеку дан известный предел его способностям, который зависит от многих слагаемых его личности, а не только от его ума и знаний, и тут для меня стало ясным, что, в сущности, пределом для него и для пользы службы была должность начальника дивизии; с корпусом же он уже справиться хорошо не мог.

0x01 graphic

"Венчание Николая II и великой княжны Александры Федоровны", 1894

Художник И.Е.Репин

Николай II.

Вскоре после этих горестных событий было обнародовано, что верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич смещен и назначен кавказским наместником, а должность верховного главнокомандующего возложил на себя сам государь.

Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжелое, можно сказать -- удручающее.

Вся армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу.

Конечно у него были недочеты, к даже значительные, но они с лихвой покрывались его достоинствами как полководца. Подготовка к этой мировой войне была неудовлетворительна, но тут Николай Николаевич решительно был не при чем, в особенности же -- в недостатке огнестрельных припасов войска винили не его, а военное министерство и вообще тыловое начальство. Во всяком случае, даже при необходимости сместить Николая Николаевича, чего в данном случае не было, никому в голову не приходило, что царь возьмет на себя при данной тяжелой обстановке обязанности верховного главнокомандующего.

Было общеизвестно, что Николай II в военном деле решительно ничего не понимал и что взятое им на себя звание будет только номинальным, за него все должен будет решать его начальник штаба.

Между тем, как бы начальник штаба ни был хорош, допустим даже -- гениален, он не может, по существу дела, заменить везде своего начальника, и, как это дальше будет видно, в сущности отсутствие настоящего верховного главнокомандующего очень сказалось во время боевых действий 1916 года, когда мы, по вине верховного главнокомандования, не достигли тех результатов, которые могли легко повести к окончанию вполне победоносной войны и к укреплению самого монарха на колебавшемся престоле.

Начальником штаба при государе состоял генерал Алексеев.

Я уже раньше о нем говорил. Теперь лишь повторяю, что он обладал умом, большими военными знаниями, быстро соображал и, несомненно, был хороший стратег. Считаю, что в качестве начальника штаба у настоящего главнокомандующего он был бы безупречен, но у такого верховного вождя, за которого нужно было решать, направлять его действия, поддерживать его постоянно колеблющуюся волю, он был совершенно непригоден, ибо сам был воли недостаточно крепкой и решительной. Кроме того, он не был человеком придворным, чуждался этой сферы, и ему под напором различных влияний со всевозможных сторон было часто не под силу отстаивать свои мнения и выполнять надлежащим образом те боевые задачи, которые выпадали на русскую армию. Принятие на себя должности верховного главнокомандующего было последним ударом, который нанес себе Николай II и который повлек за собой печальный конец его монархии.

...Командующий "особой" армией генерал-адъютант Безобразов был человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый. Его начальник штаба, граф Н.Н. Игнатьев, штабной службы совершенно не знал, о службе генерального штаба понятия не имел, хотя в свое время окончил Академию генерального штаба с отличием.

Начальник артиллерии армии герцог Макленбург-Шверинский был человек очень хороший, но современное значение артиллерии знал очень неосновательно, тогда как артиллерийская работа была в высшей степени важная, и без искусного содействия артиллерии успеха быть не могло. Саперные работы, имеющие столь важное значение в позиционной войне, также производились неумело.

Командир 1-го гвардейского корпуса, великий князь Павел Александрович, был благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал; командир 2-го гвардейского корпуса Раух, человек умный и знающий, обладал огромным для воина недостатком: его нервы совсем не выносили выстрелов, и, находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности распоряжаться.

В начале января 1917 года великий князь Михаил Александрович, служивший у меня на фронте в должности командира кавалерийского корпуса, был назначен на должность генерал-инспектора кавалерии и по сему случаю приехал ко мне проститься. Я очень его любил как человека, безусловно, честного и чистого сердцем, не причастного ни с какой стороны ни к каким интригам и стремившегося лишь к тому, чтобы жить частным человеком, не пользуясь прерогативами императорской фамилии. Он отстранялся, поскольку это было ему возможно, от каких бы то ни было дрязг и в семействе и в служебной жизни; как воин, он был храбрый генерал и скромно, трудолюбиво выполнял свои долг.

Брусилов А.А.

Мои воспоминания. -

М., 1943

БРУССИЛОВ

"Человек случая" - у него моральных преград нет...

А. Геруа "Полчища" (София, 1923)

Оставляя в стороне тех из перечисленных выше вождей, которые работали над увлечением массы за своими партикуляристскими лозунгами в силу своих убеждений, обратимся к тем из них, которые перекрашивались в соответственные модные цвета, не останавливаясь даже перед разложением государственной вооруженной силы.

Типичными представителями таких главарей являются Брусилов, Голубов и Сытин. Учитель верховой езды до чина генерал-майор включительно, сам великолепный наездник, Брусилов заслужил этим благосклонность Великого Князя Николая Николаевича, постоянного покровителя конного спорта в армии.

Никогда ничем предварительно не командуя, Брусилов получил вторую гвардейскую дивизию. Через короткий срок он уже командовал корпусом, причем перед отъездом к новому месту служения во время прощального обеда в присутствии Великого Князя Николая Николаевича на глазах многих присутствующих поцеловал руку у своего августейшего покровителя в знак признательности за незаслуженные милости.

Война была также благосклонна к Брусилову, человеку "случая": знаменитый его прорыв 1916 г., обязанный своим успехом серьезному, талантливому и скромному его начальнику артиллерии генералу М.В. Ханжину, прославил не этого выдающегося артиллерийского генерала, а Брусилова, который не сумел даже эксплуатировать без личного труда доставшуюся ему победу и не справился с задачею массового кавалерийского преследования, невзирая на свою кавалерийскую специальность.

Однако искусная реклама свила вокруг Брусилова победный ореол. С началом революции Брусилов, не ожидая соответствующего приказа по армии, поспешил снять со своих погон генерал-адъютантские вензеля и душой привязался к Керенскому, который полюбил его почти так же, как и Великий Князь Николай Николаевич.

Результат -- назначение Верховным Главнокомандующим. К этому времени относится мнение, старательно распространяемое женою Брусилова, на которой он женился всего пять лет перед тем, что "Алексей Алексеевич уже свыше двадцати лет социал-демократ".

С большевистским переворотом любовь Брусилова перенеслась соответственно на Троцкого, который, думается, один из всех покровителей этого генерала-куртизана по профессии, не заблуждается насчет его сущности, но пользуется им как фирмою без внутреннего содержания. Отсюда удаление Брусилова от ответственных командных постов Красной армии. Гуттаперчевая эластичность совести подобных вождей весьма удобное качество для тех периодов болезненных переживаний, которым, под влиянием политических перемен, подвержены нынешние полчища.

Это качество -- поле для измены и для лакейства.

Д.В. Леховича "Белые против красных" (М.: Воскресенье, 1992)

Генерал Алексей Алексеевич Брусилов (1853 -- 1926) оказался одним из немногих старших начальников, сразу после революции перекрасившихся в республиканцев.

Бывший паж, воспитанный в традициях старой императорской армии, начальник офицерской кавалерийской школы, начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, генерал-адъютант последнего царя, талантливый, строгий и требовательный военачальник, Брусилов, шестидесяти четырех лет от роду, решил делать революционную карьеру.

Подлаживаясь к солдатским комитетам и Советам, он проявил себя после переворота крайним оппортунистом.

Между Деникиным и Брусиловым не могло быть ничего общего. Оглядываясь на прошлое генерала Брусилова, на его политический пируэт после февраля 1917 года, Антон Иванович, не без чувства брезгливости, высказал свое мнение: нельзя всю долгую жизнь так лгать себе и другим.

Назначение Брусилова Верховным Главнокомандующим и приезд его в Ставку живо описаны генералом Деникиным. Этот эпизод, сам по себе, быть может, незначительный, интересен, однако, как картинка жизни того времени, как характеристика двух выдающихся русских генералов, пути которых так резко разошлись.

"Назначение генерала Брусилова, -- писал А. И. Деникин, -- знаменовало собой окончательное обезличие Ставки и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы чисто моральной опоры, которую он видел в прежней Ставке.

Могилев принял нового Верховного Главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных "революционному генералу", которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, пустынный вокзал и строго уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы.

Первые же шаги генерала Брусилова, мелкие, но характерные эпизоды еще более омрачили наше настроение. Обходя почетный караул георгиевцев, он не поздоровался с доблестным, израненным командиром их полковником Тимановским и офицерами и долго жал руки солдат -- посыльного и ординарца, у которых от неожиданности и неудобства такого приветствия в строю выпали из рук ружья, взятые на караул... Передал мне написанный им собственноручно приветственный приказ армиям для: посылки... на предварительное одобрение Керенскому...

А. Будберга "Дневник белогвардейца. (Колчаковская эпопея)" (Л.: Прибой, 1929)

Никогда не забуду его (Брусилова - А.К.) первого приезда в Двинск только что назначенным Главковерхом, когда на армейском съезде он молился о мирe без аннексий и контрибуций (Алексеев только что слетел за противоположное) и в конце речи схватил откуда-то взявшейся красный флаг и стал махать им над головой.

Недурное занятие для недавнего генерал-адъютанта, готового, очевидно, на все, лишь бы добиться у толпы популярности и триумфа. Я совершенно понимаю, что для того, чтобы сохранить власть над толпой таким лицам, как старшие начальники командных верхов, необходимы многочисленный и серьезные уступки из старого обихода, но этому есть пределы.

А.И. Деникина "Очерки русской смуты" (М.. 1928)

Назначение генерала Брусилова знаменовало собою окончательное обезличение Ставки, и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы только чисто моральной, опоры, которую он видел в прежней Ставке.

Передал мне написанный им собственноручно, приветственный приказ армиям, -- для посылки... на предварительное одобрение Керенскому... В своей речи к чинам Ставки, собравшимся проститься с генералом Алексеевым, Брусилов оправдывался, да, оправдывался -- иначе трудно назвать сбивчивые объяснения взятого им на душу греха -- углубления вместе с Керенским и комитетами "демократизации армии". И резким диссонансом прозвучали после этого прощальные слова адреса, обращенные к уходившему вождю:

"...Ваше имя навсегда останется чистым и незапятнанным, как неутомимого труженика, отдавшего всего себя делу служения родной армии.

На темном фоне прошлого и разрухи настоящего, Вы находили в себе гражданское мужество прямо и честно идти против произвола, восставать против лжи, лести, угодничества, бороться с анархией в стране, и с развалом в рядах ее защитников"...

Мой образ действий, так же как и генерала Алексеева, не соответствовал видам Временного правительства, да и совместная работа с генералом Брусиловым, вследствие полного расхождения во взглядах, была немыслима. Я предполагаю, что еще в бытность на Юго-западном фронте, Брусилов дал согласие Керенскому, предложившему на должность начальника штаба, -- генерала Лукомского.

Приехал Брусилов уговаривать полки. В результате поездки -- смена, против моего желания, командующего Х армией, за полторы недели до решительного наступления.

С трудом отстоял своего кандидата, доблестного командира 8 корпуса, генерала Ломновского, который прибыл в Молодечно лишь за несколько дней до операции.

С приездом Брусилова вышло досадное недоразумение: штаб армии ошибочно уведомил войска, что едет Керенский. Невольный подмен вызвал сильное неудовольствие и брожение в войсках; многие части заявили, что их обманывают, и, если сам товарищ Керенский лично не велит им наступать, то они наступать не будут. 2-ая Кавказская дивизия послала даже делегацию в Петроград за справкой. С трудом удалось успокоить их обещанием, что товарищ Керенский приедет на днях.

Через два дня после могилевского совещания, генерал Брусилов был уволен от должности Верховного главнокомандующего. Опыт возглавления русских армий лицом, проявлявшим не только полную лояльность к Временному правительству, но и видимое сочувствие его мероприятиям, не удался. Отставлен военачальник, который некогда, при вступлении на пост Верховного, свое провиденциальное появление формулировал так:

"Я вождь революционной армии, назначенный на мой ответственный пост революционным народом, и Временным правительством, по соглашению с петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда".

П.В. Мультатули "Господь да благословит решение мое..."... Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов" (СПб.: Сатисъ, 2002).

Генерал Брусилов тоже ненадолго оказался во главе армии "свободной России". Бывший генерал-адъютант Императора, он ездил на митинги, где выступал под красными знаменами перед солдатами, убеждая их идти радостно на смерть во имя свободы, и те же солдаты прогоняли его под свист и улюлюканье.

Столкнувшись с постоянным вмешательством самовлюбленного Керенского в военные дела, Брусилов, по старой памяти, в резкой форме пытался указать последнему на недопустимость подобного. Но перед Брусиловым был уже не тактичный и спокойный Государь, а истеричный и резкий "министр-председатель". Он немедленно снял Брусилова с его поста.

После Октябрьского переворота, на службе у большевиков, Брусилов написал письмо к врангелевским офицерам в Крыму с предложением сдаться, лично гарантируя им жизнь и свободу.

Когда же большевики их всех расстреляли, то для Брусилова это был тяжелый моральный удар, который он переживал остаток дней и который свел его преждевременно в могилу...

Ф.И. ТЮТЧЕВ

(избранные стихи)

Н<ИКОЛАЮ> П<АВЛОВИЧУ>

Не богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые и злые,-

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей.

1855

* * *

Тому, кто с верой и любовью

Служил земле своей родной-

Служил ей мыслию и кровью,

Служил ей словом и душой,

И кто - недаром - провиденьем,

На многотрудном их пути,

Поставлен новым поколеньям

В благонадежные вожди...

4 января 1856

* * *

Все, что сберечь мне удалось,

Надежды, веры и любви,

В одну молитву все слилось:

Переживи, переживи!

8 апреля 1856

* * *

Над этой темною толпой

Непробужденного народа

Взойдешь ли ты когда, Свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?..

Блеснет твой луч и оживит,

И сон разгонит и туманы...

Но старые, гнилые раны,

Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота,

Что гложет ум и в сердце ноет,-

Кто их излечит, кто прикроет?..

Ты, риза чистая Христа...

15 августа 1857

* * *

Когда осьмнадцать лет твои

И для тебя уж будут сновиденьем,-

С любовью, с тихим умиленьем

И их и нас ты помяни...

23 февраля 1858

* * *

ЭВЕРТ Алексей Ермолаевич (1857 - 1926), генерал от инфантерии (1911). В русско-японскую войну генерал - квартирмейстер полевого штаба вооруженных сил на Д. Востоке, начальник штаба 1-й Маньчжурской армии. В 1-ю мировую войну командовал армией и Западным фронтом.

ЖОФФР (Joffre) Жозеф Жак (1852 - 1931), маршал Франции (1916). В 1911 - 1914 начальник Генштаба. В 1-ю мировую войну главнокомандующий французской армией (1914 - 1916), добился победы в Марнском сражении (1914).

ФОШ (Foch) Фердинанд (1851 - 1929), маршал Франции (1918), британский фельдмаршал (1919), маршал Польши (1923). В 1-ю мировую войну командовал армией, группой армий, в 1917 - 1918 начальник Генштаба, с апреля 1918 верховный главнокомандующий союзными войсками. Автор трудов по военному искусству, "Воспоминаний".

Слава брусиловских солдат не померкла, как не смягчалась горечь бессмысленности для России понесенных жертв. Весной 1945 года перед началом очередного тура наступления советских войск примерно в тех же местах, где проходили бои в 1915 -- 1916 годах, в частях вспоминали о подвигах русской армии. На митинге перед началом наступления ефрейтор С.Т. Остапец рассказал, как воевали в ту войну в Карпатах. Он сказал: "В первую мировую войну мы дошли до высоты 710, но вернулись. Через тридцать лет мне довелось второй раз брать эту сопку. Теперь мы уже не остановимся, пока не покончим с гитлеровской Германией". Сражения под знаменами Брусилова ветераны запомнили на всю жизнь. А.М. Василевский, командовавший в то время ротой в 409-м Новохоперском полку, получал письма от участников боев 1916 года спустя десятилетия. (Прим. Н. Яковлева).

РОДЗЯНКО Михаил Владимирович (1859 - 1924), один из лидеров октябристов. В 1911 - 1917 председатель 3-й и 4-й Государственной думы, в 1917 - Временного комитета Госдумы, автор воспоминаний: "Крушение империи" (1929).

ФИЛИППИКИ (греч. philippikoi), обличительные речи Демосфена против македонского царя Филиппа II. (в переносном смысле - гневные обличительные речи).

ШТЮРМЕР Борис Владимирович (1848 - 1917). С 1904 член Госсовета. При поддержке Г.Е. Распутина и императрицы Александры Федоровны назначен председателем Совета Министров (январь - ноябрь 1916), одновременно министром внутренних дел (март - июль) и министром иностранных дел (июль - ноябрь). После Февральской революции арестован, умер в Петропавловской крепости.

ЛЬВОВ Николай Николаевич (1867 - 1944), один из основателей "Союза освобождения", партий мирнообновленцев и прогрессистов. Товарищ председателя 4-й Госдумы. После Окт. революции в эмиграции.

МИЛЮКОВ Павел Николаевич (1859 - 1943), историк, публицист, теоретик и лидер партии кадетов. В 1917 министр иностранных дел Временного правительства 1-го состава [до 2(15) мая]. После Окт. революции эмигрант. Автор трудов по истории России ХVIII - ХIХ вв., Февральской и Октябрьской революций.

РЯБУШИНСКИЙ Павел Павлович (1871 - 1924), промышленник, банкир, совладелец "Товарищества мануфактур П.М. Рябушинского с сыновьями", Московского банка, "Товарищества типографии П.П. Рябушинского", акционер многих других компаний. Входил в ЦК партии "Союз 17 октября", с 1906 - в партию мирного обновления, в 1912 - в Московское отделение ЦК партии прогрессистов. В 1915 инициатор создания и председатель московского Военно-промышленного комитета, член Госсовета от промышленности. Оказывал финанс. поддержку выступлению генерала Л.Г. Корнилова. В 1920 эмигрировал во Францию.

ТЕРЕЩЕНКО Михаил Иванович (1886 - 1956), предприниматель, сахарозаводчик. Был близок к партии прогрессистов. В 1917 министр финансов, затем министр иностранных дел Временного правительства. Эмигрировал.

КЕРЕНСКИЙ Александр Федорович (1881 - 1970), адвокат, лидер фракции трудовиков в 4-й Госдуме. С марта 1917 эсер; во Временном правительстве: министр юстиции (март - май), военный и морской министр (май - сентябрь), с 8(21) июля министр - председатель, с 30 августа (12 сентября) верховный главнокомандующий. После Октябрьской революции организатор (вместе с ген. П.Н. Красновым) антибольшевистского выступления 26 - 31 октября (8 - 13 ноября). С 1918 во Франции, с 1940 в США. Один из организаторов "Лиги борьбы за народную свободу". Автор мемуаров, исторических исследований, составитель и редактор докторских публикаций по истории русской революции: "Дело Корнилова" (1918), "Гатчина" (1922), "Издалека"(1922) и др.

ЧХЕИДЗЕ Николай Семенович (1864 - 1926), один из лидеров меньшевиков. В 1917 председатель Петросовета, ВЦИК. С 1918 председатель Закавказского сейма, Учредительного собрания Грузии. С 1921 в эмиграции, покончил жизнь самоубийством.

МАСОНСТВО (франкмасонство) (от франц. fran macon - вольный каменщик), религиозно - этическое движение, возникло в начале ХVIII в. в Великобритании, распространилось во многих странах, в т. ч. в России. Масоны стремились создать тайную всемирную организацию с целью мирного объединения человечества в религиозном братском союзе. На самом деле, всемирная организация, по нашему мнению, была нужна определенным могучим финансово - промышленным группам для продвижения в "ширь и вглубь" своих политических и финансовых интересов.

САЗОНОВ Сергей Дмитриевич (1860 - 1927), министр иностранных дел (1910 - 1916) Российской империи. В 1918 - 1919 член правительств А.В. Колчака и А.И. Деникина. С 1921 в эмиграции.

ШУЛЬГИН Василий Витальевич (1878 - 1976), один из лидеров правого крыла 2 - 4-й Госдум, член Временного комитета Госдумы; принимал вместе с А.И. Гучковым отречение от престола императора Николая II. После Окт. революции участвовал в создании Добровольческой армии; эмигрировал. В 1944 арестован в Югославии, вывезен в СССР и до 1956 находился в заключении за антисоветскую деятельность. В 1960 - х гг. призвал эмиграцию отказаться от враждебного отношения к СССР. Автор воспоминаний: "Дни" (1925), "1920-й год" (1927).

ПРОТОПОПОВ Александр Дмитриевич (1866 - 1917/18), член 3-й и 4-й Госдум (с 1914 товарищ председателя), член "Прогрессивного блока". В 1916 симбирский губернатор, предводитель дворянства, основатель и редактор газеты "Русская воля" (1916 - 1917). С сентября 1916 управляющий, в декабре 1916 - феврале 1917 министр внутренних дел и главноначальствующий корпуса жандармов. После Октябрьской революции расстрелян по приговору ВЧК.

ТРЕПОВ Александр Федорович (1862 - 1928), председатель Совета Министров в 1916 г.

Речь идет о Русско-японской войне 1904 - 1905 гг.

ВАННОВСКИЙ Петр Семенович (1822 - 1904), генерал от инфантерии (1883), в 1881 - 1897 военный министр.

ОБРУЧЕВ Николай Николаевич (1830 - 1904), генерал от инфантерии (1887), профессор Академии Генштаба, в 1867 - 81 управляющий делами Военно-ученого комитета, участвовал в проведении военных реформ 60 - 70-х гг. В 1881 - 1897 начальник Главного штаба.

СУХОМЛИНОВ Владимир Александрович (1848 - 1926), генерал от кавалерии (1906). В 1908 - 1909 начальник Генштаба, в 1909 - 1915 военный министр. В 1916 арестован за неподготовленность русской армии к 1-й мировой войне и в 1917 приговорен к пожизненному заключению. В 1918 освобожден по старости; эмигрировал.

ВИЛЬГЕЛЬМ II Гогенцоллерн (1859 - 1941), германский император и прусский король в 1888 - 1918, внук Вильгельма I.

ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ 1882, военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии и Италии. В 1904 - 1907 в противовес ему (Т.с.) был создан блок Великобритании, Франции и России (Антанта).

КОРНИЛОВ Лавр Георгиевич (1870 - 1918), ген. от инфантерии (1917). В июле - августе 1917 верховный главнокомандующий. В конце августа (сент.) поднял мятеж (Корнилова мятеж). Один из организаторов Добровольческой армии (ноябрь - декабрь 1917). Убит в бою под Екатеринодаром.

КАЛЕДИН Алексей Максимович (1861 - 1918), генерал от кавалерии (1916). С 1917 атаман Донского казачьего войска. В октябре (ноябре) 1917 - январе (феврале) 1918 возглавлял выступление против советской власти; застрелился.

АЛЕКСЕЕВ Михаил Васильевич (1857 - 1918), генерал от инфантерии (1914). В 1-ю мир. войну начальник штаба Юго-Западного фронта, командующий Северо-Западным фронтом, с 1915 начальник штаба Ставки, в марте - мае 1917 верховный главнокомандующий. После Октябрьской революции возглавил Добровольческую армию.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 07/05/2015, изменен: 07/05/2015. 130k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 20 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Оборотная сторона командования Брусилова - он никогда не щадил солдатских жизней, искренне исповедуя кредо: это не жестокость, а реализм. Главное - успех, людские издержки, как бы они ни были велики, - обычная часть сурового ремесла войны. Подстегнутая брусиловским прорывом буржуазия стервенела на глазах...

Каменев Анатолий Иванович Роковое слово "безнаказанность"

Каменев Анатолий Иванович
Роковое слово "безнаказанность"