ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
России И Германии К Мировой Войне

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:


А. БРУСИЛОВ

ПОДГОТОВКА РОССИИ И ГЕРМАНИИ

К МИРОВОЙ ВОЙНЕ

Материальная подготовка войны

  
   <...>Можно смело сказать, что эта война расстроила в корне все наши военные силы и разбила вконец всю работу Ванновского и Обручева. Не место и не время перечислять тот страшный сумбур, в который ввергла эта злосчастная война армию России. Но чтобы дать образчик нашей боеспособности после этой войны, приведу для примера положение, в котором находился 14-й армейский корпус в начале 1909 года, когда я вступил в командование им (а ведь он был расположен на самой границе -- в Варшавском военном округе). В его состав входили: 2-я и 18-я пехотные и 1-я Донская казачья дивизии. Из этих войск одна бригада 2-й пехотной и одна бригада Донской дивизий находились на Волге в продолжительной командировке. Обоз всех частей корпуса был в полном беспорядке, а мундирная одежда была только на мирный состав, и имелся лишь один комплект 2-го срока, а 1-го срока совсем не было. Сапог было только по одной паре, и те в неисправности. В случае мобилизации не во что было одеть и обуть призванных людей, да и обоз развалился бы, как только он тронулся бы в путь. Пулеметы были, но лишь по 8 на полк, однако без запряжки, так что в случае войны пришлось бы их возить на обывательских подводах. Мортирных дивизионов не существовало. Нам было известно, что патронов для легких орудий и для винтовок было чрезвычайно мало. Когда наши отношения с Австро-Венгрией обострились вследствие аннексии Боснии и Герцеговины и нас, корпус­ных командиров, в предвидении возможной войны собрали в Варшаву, то для меня стало ясным, что все -- в таком же положении, как и 14-й корпус, и что мы в то время безусловно воевать не могли, даже если бы немцы захотели аннексировать Польшу или прибалтийские провинции. <...>
   Если все это принять во внимание и вспомнить, что Сухомлинов стал военным министром лишь весной 1909 года, справедливость требует признать, что за пять лет его управления до начала войны было сделано довольно много: мобилизация прошла успешно и достаточно быстро, принимая во внимание нашу плохо развитую сеть железных дорог и громадные расстояния, а о безобразном сумбуре, бывшем до него, не было и помину. Виновен Сухомлинов, конечно, во многом, в особенности в том, что вопрос об огнестрельных припасах был решен неудовлетворительно: недостаток их -- одна из главных причин наших неудач 1915 года. Вина эта -- тяжелая, но ее должен разделить с ним, помимо бывшего тогда начальником Главного артиллерийского уп­равления Кузьмина-Караваева, и генерал-инспектор артил­лерии великий князь Сергей Михайлович.
   Сухомлинова я знал давно, служил под его начальством и считал, да и теперь считаю, его человеком, несомненно, умным, быстро соображающим и распорядительным, но ума поверхностного и легкомысленного. Главный же его недо­статок состоял в том, что он был, что называется, очковти­ратель и, не углубляясь в дело, довольствовался поверхно­стным успехом своих действий и распоряжений. Будучи человеком очень ловким, он, чуждый придворной среде, изворачивался, чтобы удержаться, и лавировал для сохра­нения собственного благополучия. Несомненно, его положе­ние было трудное при слабохарактерном императоре, на ко­торого влияли с разных сторон. Помимо того, он восстано­вил еще против себя, в угоду правительственному течению, всю Государственную Думу. А это был большой промах, ибо Дума всеми силами старалась развить военную мощь России, поскольку это от нее зависело.
   К началу войны, помимо недостатка огнестрельных припасов, в реформах Сухомлинова были и другие крупные промахи, как, например, уничтожение крепостных и резерв­ных войск. Крепостные полки были отличными, крепкими частями, прекрасно знавшими свои районы, и при их существовании наши крепости не сдавались и не бросались бы с той легкостью, которая покрыла позором случайные гарнизоны этих крепостей.
   Скрытые полки, образованные взамен уничтоженных ре­зервных, также не могли заменить их по недостатку креп­ких кадров и спайки в мирное время. Правда, некоторые второочередные дивизии в общем дрались впоследствии недурно, но обнаружили многие недостатки, которых не было бы в старых резервных частях. <...>
   ...Артиллерийских боеприпасов было недостаточно, ... артиллерии вообще было мало, в особенности тяжелой, ... система обучения артиллериста была нерациональная... Военное министерство, включая и Главное управление генерального штаба и генерал-инспектора, не отдавало себе отчета, что такое современная война. <...>
   Воздушные силы в начале кампании были в нашей армии поставлены ниже всякой критики: самолетов было мало, большинство из них были довольно слабые, устаревшей конструкции. Между тем они были крайне необходимы как для дальней и ближней разведки, так и для корректирования артиллерийской стрельбы, в чем ни наша артиллерия, ни летчики понятия не имели. В мирное время мы не озаботились возможностью изготовления самолетов дома, у себя в России, и потому в течение всей кампании мы значительно страдали от недостатки в них. <...>
   В общем нужно признаться, что по сравнению с нашими врагами мы тех­нически были значительно отсталыми, и, конечно, недоста­ток технических средств мог восполняться только лишним пролитием крови, что, как будет видно, имело свои весьма дурные последствия.
   Как известно, после японской кампании, которая, как про­образ будущего, показала пример позиционной войны, кри­тика всех военных авторитетов по поводу этой кампаний набросилась на способ ее ведения. В особенности немцы страшно восставали и зло смеялись над нами, говоря, что позиционная война доказала наше неуменье воевать и что они, во всяком случае, такому примеру подражать не станут. Они утверждали, что вследствие особенности их географического положения они не могут позволить себе рос­коши продолжительной войны и им необходимо разбить сво­их врагов в возможно более короткое время и закончить воину в 6 -- 8 месяцев, не больше. Немцы льстили себя надеждой, что быстрыми и могучими ударами они наголову разобьют сначала один вражеский фронт, а затем, пользуясь внут­ренними операционными линиями, перекинут большую часть своих войск на другой, чтобы покончить с другим против­ником.
   Для выполнения таких намерений, естественно, позицион­ная война не годилась. Немцы считали, что в полевых сра­жениях они сразу будут развертывать наибольшую часть своих сил, чтобы в начале боя иметь возможность разви­тием сильнейшего огня подавить огонь противника с охва­том одного или обоих флангов, в зависимости от обста­новки. Полагалось, что атака фронтальная при силе современного огня хорошего успеха дать не может, а решение участи сражения нужно искать на флангах и на ударном фланге нужно концентрировать войска в возможно большем количестве. Общий же резерв для парирования случайно­стей должен быть небольшим.
   Эта теория, усиленно проповедывавшаяся германскими военными писателями, в общем была принята и нами. И у нас о позиционной войне никто и слышать не хотел. Однако практика вскоре показала, что при развертывании много­миллионных армий они вынуждены занять сплошной фронт чуть ли не от моря до моря, и нет ни места, ни возможностей маневрировать по примеру войны 1870 -- 1871 гг. Вследствие этого при сплошных линиях фронта является необ­ходимость атаковать в лоб сильно укрепленные позиции, и тут артиллерия и должна играть роль молота, раздроб­ляющего все перед ним находящееся на избранных участ­ках атаки.
   Во всяком случае, мы выступили с удовлетворительно обученной армией. Корпус офицеров страдал многими не­достатками, о которых тут подробно не место говорить, так как этот вопрос очень сложный. Вкратце же скажу, что после несчастной японской войны этим вопросом стали серьезно заниматься, стараясь в особенности установить систему правильного выбора начальствующих лиц. Система эта не дала, однако, особенно благих результатов, и к на­чалу войны мы не могли похвастаться действительно от­борным начальствующим составом.
   Было много причин этого безотрадного факта. Главная из них состояла в том, что аттестации офицеров составля­лись аттестационными комиссиями, вполне безответствен­ными за свои аттестации. При известном русском доброду­шии и халатности зачастую случалось, что недостойного кандидата аттестовали хорошо в надежде поскорей избавиться от него посредством нового, высшего назначения без неприятностей и жалоб со стороны обиженного. Я сильнейшим образом восставал против такого образа дей­ствий, и трудно себе представить, сколько было у меня не­приятностей по этому поводу во время моего командования дивизией и двумя корпусами.
   Существование гвардии с ее особыми правами было другой причиной недостаточно осмотрительного подбора началь­ствующих лиц. Дорожа своими привилегиями, гвардейские офицеры полагали, что между ними неудовлетворительных быть не может, что действительностью не оправдывалось, и не раз случалось, что гвардейское начальство пропускало своими снисходительными аттестациями людей, заведомо не­способных, командирами полков в армию, считая, что в от­борном войске, в гвардии, эти люди командовать отдель­ными частями не могут, а в армии -- не беда, сойдет! Наконец, генеральный штаб избавлялся от своих неспособ­ных членов тем, что сплавлял их командовать полками, бригадами и дивизиями и уже назад их в свою среду не принимал, вместо того, чтобы правдиво аттестовать их не­пригодными к службе.
   Движение по службе в самой армии происходило столь медленно, и процент вакансий на должности начальников отдельных частей был столь мал, что подавляющее большинство офицеров этой категории выслуживало свой возрастной ценз в чине капитана или подполковника. Можно было по пальцам сосчитать счастливчиков из армии, дослу­жившихся до должности начальника дивизии. Невольно армейские офицеры апатично смотрели на свою долю и злобно относились к гвардии и генеральному штабу, кляня свою судьбу.
   Нужно еще упомянуть, что из старых традиций, положен­ных в основу службы Павлом I и богато развивавшихся в царствование Николая I, многое сильно вредило делу. Са­мостоятельность, инициатива в работе, твердость в убеж­дениях и личный почин отнюдь не поощрялись, и требова­лись большое искусство и такт, чтобы иметь возможность проводить свои идеи в войсках, как бы они ни были благотворны и хотя бы отнюдь не противоречили уставам. Было много высшего начальства, которое смотрело войска лишь на церемониальном марше и только по более или менее удачной маршировке судило об успехе боевого обу­чения армии.
   В общем состав кадровых офицеров армии был недурен и знал свое дело достаточно хорошо, что и доказал на деле, но значительный процент начальствующих лиц всех степеней оказался, как и нужно было ожидать, во многих отношениях слабым, и уже во время войны пришлось их за ошибки спешно сменять и заменять теми, которые на деле выказали лучшие боевые способности. Если помнить, что ошибки во время войны влекут за собой часто неудачи, а в лучшем случае излишнее пролитие крови, то необходимо признать, что наша аттестационная система была не­удачна.
   Неприязнь, с которой относились войска к корпусу офи­церов генерального штаба как в мирное, так и в военное в время, требует некоторого пояснения, хотя подробно на ней останавливаться на этих страницах полагаю излишним. Не­сомненно, большая часть этих офицеров соответствовали своему назначению, и между ними было много умных, знаю­щих и самоотверженных работников; но в их среде находился некоторый, к счастью небольшой, процент лю­дей, ограниченных, даже тупых, но с большим самомне­нием. Впрочем, самомнением страдала значительная часть чинов этого корпуса, в особенности молодежь, которая льстила себя убеждением, что достаточно окончить 2Ґ-х годичное обучение в академии, чтобы сделаться светилом военного дела, и считала, что только из их среды могут выходить хорошие полководцы.
   Помню, как за несколько лет до воины я, возвращаясь из заграничного путешествия, в штатском платье, присутствовал в вагоне при ожесточенном споре какого-то саперного подполковника с двумя молодыми офицерами генераль­ного штаба. Они утверждали, что их ученый корпус подго­товляется академией по преимуществу для выработки пол­ководцев, вождей армий, а служба генерального штаба есть только переходная ступень, подготовляющая их к главному делу -- командованию армиями; что человек, не окончив­ший академии, настоящим полководцем быть не может, а будет лишь игрушкой в руках своего начальника штаба. Их оппонент, человек, по-видимому, горячий, быстро и резко говоривший, возражал им с пеной у рта, что, начиная с Александра Македонского и кончая Наполеоном и Суворо­вым, не было ни одного знаменитого полководца из акаде­миков и что в Турецкую кампанию 1877 -- 1878 гг. особенно прославились Гурко, не академик, и Скобелев, окончивший академию последним, а в нашу войну с Японией, где все высшее наше начальство было почти сплошь из офицеров генерального штаба, с Куропаткиным во главе, оно совсем не выказало нужных для полководцев качеств. Речь зло­счастного оппонента молодых штабных деятелей нисколько не убедила, и они с некоторым высокомерием, снисходи­тельно, но твердо и спокойно стояли на своем, считая свое убеждение аксиомой.
   Привел я эту картинку с натуры потому, что она харак­терна и сразу раскрывает яснее всяких длинных объяснений причины озлобления армия против своего генерального штаба: для того, чтобы дойти до высших степеней коман­дования, нужно быстро выдвигаться вперед в ущерб строевым офицерам, занимая не только штабные, но и командные должности, и до войны большая часть началь­ников дивизий и корпусных командиров была из офицеров генерального штаба. В действительности, конечно, ни одно учебное заведение фабриковать военачальников не может, так как для этого требуется много различных свойств ума, характера и воли, которые даются природой и приобретать­ся обучением не могут. Неоспоримо, конечно, что полко­водец должен знать хорошо свое дело и всесторонне изу­чить его тем или иным способом. Нужно также признать, что военная академия очень полезна, и, несомненно, же­лательно, чтобы ее курс проходило возможно большее число офицеров. Но нужно помнить, что необходимо вслед за окончанием курса, в течение всей службы, беспрерывно следить за военной наукой и продолжать изучать ее, так как военная техника быстро совершенствуется, и тот, кто успо­коится, сложа руки, по окончании какой бы то ни было академии, быстро отстанет от своего времени и дела и сде­лается более опасным для своей работы, нежели неуч, так как будет обладать отсталыми, а следовательно, воображае­мыми, но не действительными знаниями. Нельзя не осудить также карьеризма, которым были охвачены многие из успешно оканчивавших питомцев военной академии со вре­мен Милютина. На это, впрочем, были свои исторические причины, о которых тут не место говорить.
   Как бы то ни было, но я считаю долгом признать, что, за некоторыми исключениями, офицеры генерального штаба в эту войну работали хорошо, умело и старательно выпол­няли свой долг. Одно было неладно: это, за малым исклю­чением, постоянное, быстрое перемещение этих офицеров с одной должности на другую для более быстрого движения вперед; они не задерживались ни на каком месте -- ни на штабном, ни на строевом, а потому трудно было им входить основательно в круг своих обязанностей и приносить ту пользу, которую они могли и должны были оказать. Такое перелетание с места на место также озлобляло армию, кото­рая называла их белою костью, а себя -- черною. В этом, однако, нужно винить скорее Ставку, желавшую быстрее выдвигать своих академических товарищей, которые без приказа сверху не имели бы возможности столь резво прыгать. Неоспорим тот факт, что многие, притом наиболее способные академики, изучив исключительно военное дело, уходили с военной службы на должности, ничего общего с военным искусством не имевшие, и старались занимать долж­ности, лучше оплачиваемые. Мы видели офицеров генераль­ного штаба в роли государственного контролера, министров -- путей сообщения, внутренних дел, начальников железных дорог, губернаторов и т. п.
   Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич. По моему мнению, в это время лучшего верховного главнокомандующего найти было нельзя. По предыдущей моей службе, в бытность мою на­чальником Офицерской кавалерийской школы, а затем на­чальником 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, я имел возможность близко узнать его как по должности генерал-инспектора кавалерии, так и по должности главнокоманду­ющего гвардией и Петербургского военного округа. Это -- человек, несомненно, всецело преданный военному делу и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло. Конечно, как принадлежавший к императорской фамилии, он, по условиям своего высокого положения, не был усидчив в работе, в особенности в молодости. По натуре своей он был страшно горяч и нетерпелив, но с годами успокоился и уравновесился. Назначение его верховным главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданные им приказания должны быть исполнены, что от­мене они не подлежат и никаких колебаний не будет.
   С начала войны, чтобы спасти Францию, Николай Нико­лаевич совершенно правильно решил нарушить выработан­ный раньше план войны и быстро перейти в наступление, не ожидая окончания сосредоточения и развертывания ар­мий. Потом это ставилось ему в вину, но в действитель­ности это было единственное верное решение. Немцы, действуя по внутренним операционным линиям, естест­венно, должны были стараться бить врагов поочередно, пользуясь своей развитою сетью железных дорог. Мы же с союзниками, действуя по внешним линиям, должны были навалиться на врага сразу со всех сторон, чтобы не дать немцам возможности уничтожать противников поочередно и перекидывать свои войска по собственному произволу.
   Жаль, что эту азбучную истину не приняли в соображе­ние лица, составлявшие новый план войны, ссылавшиеся на то, что неизвестно, на кого наш враг раньше набро­сится -- на французов или на нас. Казалось бы, здравый смысл должен был подсказать, что немцы фатально обязаны неизбежно, силою обстановки, атаковать раньше французов, во-первых, потому, что французы скорее нас мобилизуются и раньше нас могут перейти в наступление, а во-вторых, потому, что в случае полной удачи немцы мо­гут быстрее склонить к миру французов, нежели русских с их необъятным пространством в тылу. Удивительный план войны с отводом назад, на линию Белосток -- Брест, был окончательно разработан, поскольку мне помнится, на секретном совещании в Москве, кажется, осенью 1912 года, и тогда же утвержден. В то время я был помощником командующего войсками Варшавского военного округа и высказал мои сомнения относительно целесообразности этого плана бывшему тогда начальником штаба этого округа генералу Клюеву, участвовавшему в составлении этого плана; но он, со свойственным ему самомнением, стал уверять меня, что это решение безукоризненно хорошо и другого быть не может. Каждый из нас остался при своем мнении, но так как это дело меня не касалось, то я бросил об этом спорить. <...>
   Фатально было то, что начальником штаба верховного главнокомандующего был назначен бывший начальник Главного управления генерального штаба Янушкевич, человек очень милый, но довольно легкомысленный и плохой стратег. В этом отношении должен был его дополнять генерал-квартирмейстер Данилов, человек узкий и упрямый. Его доклады, несомненно, влияли в значительной степени на соображения верховного главнокомандующего, и нельзя не признать, что мы иногда действовали в некоторых отношениях наобум и рискованно разбрасывались - не в соответствии с теми силами, которыми мы располагали.
   Главнокомандующим армиями Юго-Восточного фронта, в состав которого вошла и моя 8-я армия, был назначен командующий войсками Киевского военного округа генерал-адъютант Н.И. Иванов. Это был человек, вполне преданный своему долгу, любивший военное дело, но в высшей степени узкий в своих взглядах, нерешительный, крайне мелочный и, в общем, бестолковый, хотя и чрезвычайно самолюбивый. Он был одним из участников несчастной японской кампании, и думаю, что постоянные неудачи этой злосчастной войны влияли на него и заставляли его непрерывно сомневаться и пугаться зря, та как даже при благоприятной обстановке он постоянно опасался разгрома и всяких несчастий.
   Начальником его штаба в начале кампании был М.В. Алексеев, человек очень умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег. Его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера. При твердом главнокомандующем эти недостатки не составляли бы беды, но при колеблющемся и бестолковом Иванове это представляло большую угрозу для ведения дела на Юго-Западном фронте. <...>
   Моим начальником штаба был генерал Ломновский. Это был человек умный, знающий, энергичный и в высшей степени трудолюбивый. Не знаю, почему он составил себе репутацию "панического" генерала. <...> Его недостаток был в том, что он не очень доверял своим штабным сотрудникам и лично старался входить во все мелочи. Этим он обезличивал своих помощников и переобременял себя работой, доводившей его до переутомления. <...>
   Рядом с 8-й армией действовала 3-я армия во главе которой стоял генерал Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались. <...>
  

Моральная подготовка русских и немецких войск

  
   ...С воцарением императора Виль­гельма II, начинается упорное планомерное развитие воен­ных (сухопутных и морских) сил Германии во главе нового тройственного союза -- Германия, Австро-Венгрия и Ита­лия. При этом моральная подготовка всех слоев герман­ского народа к этой великой войне не только не была забыта, но была выдвинута на первый план, и народу, столь же упорно, как и успешно, всеми мерами внушалось, что Германия должна завоевать себе достойное место под солнцем, иначе она зачахнет и пропадет, и что великий германский народ, при помощи своего доброго немецкого бога, как избранное племя, должен разбить Францию и Англию, а низшую расу славян, с Россией во главе, обра­тить в удобрение для развития и величия высшей герман­ской расы. Пришлось и всем остальным народам Европы волей-неволей напрягать свои силы для подготовки борьбы за свою свободу и интересы. Императору Александру III не оставалось другого решения, как сойтись с Францией, усердно подготовлять свой западный театр военных дей­ствий и развивать свои вооруженные силы.
   При Николае II бестолковые колебания расстроили нашу армию, а всю предыдущую подготовку западного театра свели почти к нулю. Поощряемые Германией, мы затеяли дальневосточную авантюру, во время которой немцы на­ложили на нас крупную контрибуцию в виде постыдного для нашего самолюбия и разорительного для нашего кар­мана торгового договора. Мы позорно проиграли войну с Японией, и такими деяниями, нужно по справедливости признать, само правительство ускорило революцию 1905 -- 1906 гг. В годы японской войны и первой революции наше правительство ясно подчеркнуло и указало народу, что оно само не знает, чего хочет и куда идет. Спохватились мы в своей ошибке довольно поздно, после аннексии Бос­нии и Герцеговины, но моральную подготовку народа к не­избежной европейской войне не то что упустили, а скорее не допустили.
   Если бы в войсках какой-либо начальник вздумал объ­яснить своим подчиненным, что наш главный враг -- немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панслави­стом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край. Очевидно, немец, внешний и внутренний, был у нас всесилен, он занимал самые высшие государст­венные посты, был persona gratissima при дворе. Кроме того, в Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценою каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая демонстративно в то время плевала на нас.
   Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России? Очевидно, никакая или, скорее, отрицательная, ибо во всей необозри­мой России, а не только в Петербурге, немцы царили во всех отраслях народной жизни.
   Даже после объявления войны прибывшие из внутрен­них областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, -- как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же та­кие сербы -- не знал почти никто, что такое славяне -- было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать -- было совершенно неизвестно. Выходило, что лю­дей вели на убой неизвестно из-за чего, т. е. по капризу царя.
   Что сказать про такое пренебрежение к русскому на­роду! Очевидно, немецкое влияние в России продолжало оставаться весьма сильным. Вступая в такую воину, прави­тельство должно было покончить пикировку с Государст­венной Думой и привлечь, поскольку это еще было воз­можно, общественные народные силы к общей работе на пользу родины, без чего победоносной войны такого мас­штаба не могло быть. Невозможно было продолжать си­деть на двух стульях и одновременно сохранять и само­державие и конституцию в лице законодательной Думы.
   Если бы царь в решительный момент жизни России со­брал обе законодательные палаты для решения вопроса о войне и объявил, что дарует настоящую конституцию с ответственным министерством и призывает всех русских подданных без различия народностей, сословий, религии и т. д. к общей работе для спасения отечества, находящегося в опасности, и для освобождения славян от немецкого ига, то энтузиазм был бы велик и популярность царя сильно возросла бы. Тут же нужно было добавить и отчетливо объяснить, что вопрос о Сербии -- только предлог к войне, что все дело -- в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объ­явить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны. Но это не только не было сделано, но даже на воззвание верховного главнокомандующего к полякам царь, к их ве­ликому недоумению и огорчению, ничем не отозвался и не подтвердил обещания великого князя.
   Можно ли было при такой моральной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах! Чем был виноват наш простолюдин, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что существуют немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор -- из этих умных и хитрых лю­дей. Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке, России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине! Не само ли самодержавное правительство, сознательно дер­жавшее народ в темноте, не только могущественно подго­товляло успех революции и уничтожение того строя, ко­торый хотело поддержать, невзирая на то, что он уже от­жил свой век, но подготовляло также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец.
   Первый акт революции (1905 -- 1906 гг.) ничему прави­тельство не научил, и оно начало войну вслепую, само подготовляя бессознательно второй акт революции.
   Войска были обучены, дисциплинированы и послушно пошли в бой, но подъема духа не было никакого, и поня­тие о том, что представляла собой эта война, отсутство­вало полностью.
   Невольно является вопрос: что за государственные люди окружали царя и что в это время думали ближние придворные чины всех рангов?
   Подводя итог только что высказанному, я должен под­твердить твердое мое убеждение, что император Николай II был враг вообще всякой войны, а войны с Германией в особенности.
   По традициям русского императорского дома, начиная с Павла I и в особенности при Александре I, Николае I и Александре II, Россия все время работала на пользу Пруссии, зачастую во вред себе, и только Александр III, отчасти под влиянием своей супруги-датчанки, видя печаль­ные последствия такой политики в конце царствования сво­его отца, отстал от этой пагубной для России традиции. Но сказать, что он успел освободить Россию от немецкого влияния, никак нельзя, и по воцарении слабодушного Ни­колая II осталась лишь кажущаяся наружная неприязнь к Германии. Большая же программа развития наших во­оруженных сил выплыла не столько для того, чтобы дей­ствительно воевать с Германией, сколько для того, чтобы обеспечить этим мир и успокоить общественное мнение, понимавшее, что хотим мы или не хотим, но войны не избежать. Сам же царь едва ли верил, что эта война состоится. Обвинять Николая II в этой войне нельзя, так как не заступиться за Сербию он не мог, ибо в этом слу­чае общественное негодование со стихийной силой сбро­сило бы его с престола, и революция началась бы, при по­мощи всей интеллигенции, не в 1917, а в 1914 году. Не­сомненно, что этим предлогом воспользовались бы немед­ленно все революционные силы России. Виноват же царь том, что он сам не знал, чего хотел, не отдавал себе отчета в истинном положении дела и, окруженный лестью, самоуверенно думал, что мир и война в его руках; он был убежден, что он -- тонкий дипломат, умело ведущий внешнюю и внутреннюю политику России по собственному произволу, невзирая на столь недавний урок японской войны и революции 1905 -- 1906 гг.
   В заключение ... скажу: я всю жизнь свою чувствовал и знал, что немецкое правительство и Гогенцоллерны -- непримиримейшие и сильнейшие враги моей родины и моего народа, они всегда хотели нас подчинить себе во что бы то ни стало; это и подтвердилось послед­ней всемирной войной. Что бы ни расписывал в своих вос­поминаниях Вильгельм II (берлинское издание 1923 года), но войну эту начали они, а не мы; все хорошо знают, какая ненависть была у них к нам, а не наоборот.
   В этом отношении вполне понятна и моя нелюбовь к ним, сквозящая со страниц "Моих воспоминаний". <...>
  

Краткие характеристики

генералов Действующей Русской Армии

   Наиболее упорные бои пришлось вести у Мезо-Лабрца, где главная тяжесть боя выпала на долю 8-го корпуса во главе с генералом Орловым. Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо свое дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчиненные войска не верили ему и ненавидели его. Сколько раз за время с начала кампании мне жаловались, что это - ненавистный начальник и что войска глубоко несчастны под его начальством. Я постарался выяснить для себя, в чем тут дело. Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним пренебрежительно; солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался, никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи, никогда не благодарил их за боевую работу и вообще как будто их игнорировал.

*

   Странное дел, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову. <...>

*

   ...Совершенно неустойчива 12-я пехотная дивизия, прежде столь храбрая и стойкая, и что ни начальник дивизии, ни он ничего с нею поделать не могут и при нажиме противника она немедленно начинает уходить. По его мне­нию, начальник дивизии изнервничался, ослабел духом и не в состоянии совладать со своими частями. Меня это огор­чило, потому что до того времени это был отличный бое­вой генерал, георгиевский кавалер, державший свою диви­зию в порядке. Очевидно, отступление наше с Карпатских гор его расстроило духовно и телесно. Колебаться нечего было, и я тут же отдал Каледину при­казание моим именем отрешить начальника 12-й дивизии от командования и назначить на его место начальника артил­лерии корпуса генерал-майора Ханжина, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется. Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам стал перед полком и пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи Ханжин личного примера, даже поставь он на карту и свою собственную жизнь, ему, безусловно, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать австро-германцев. Такие личные примеры имеют еще то важное значение, что, передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и такому начальнику солдат привыкает верить и любить его всем сердцем.

*

   Кстати скажу несколько слов о генерале Каледине, ко­торый сыграл во время революции на Дону большую роль. Я его близко знал еще в мирное время. Дважды он служил у меня под началом, и я изучил его вдоль и поперек. Непосредственно перед войной он командовал 12-й кава­лерийской дивизией, входившей в состав моего 12-го ар­мейского корпуса. Он был человеком очень скромным, чрезвычайно молчаливым и даже угрюмым, характера твердого и несколько упрямого, самостоятельного, но ума не обширного, скорее узкого -- то, что называется, ходил в шорах. Военное дело знал хорошо и любил его. Лично был он храбр и решителен. В начале кампании, в качестве начальника кавалерийской дивизии, он оказал большие услуги армии в двух первых больших сражениях, отлично действовал в Карпатах, командуя различными небольшими отрядами. Весной 1915 года недалеко от Станиславова он был довольно тяжело ранен в ногу шрапнелью, но быстро оправился и вернулся в строй. По моему настоянию, он был назначен командиром 12-го армейского корпуса, и тут оказалось, что командиром корпуса он был уже второстепенным, недостаточно решительным. Стремление его всегда все делать самому, совершенно не доверяя никому из своих помощников, приводило к тому, что он не успевал, конечно, находиться одновременно на всех местах своего большого фронта и потому многое упускал. Кавалерийская дивизия -- по своему составу небольшая, он ею долго командовал, его там все хорошо знали, любили, верили ему, и он со своим делом хорошо управлялся. Тут же, при значительном ко­личестве подчиненных ему войск и начальствующих лиц, его недоверчивость, угрюмость и молчаливость сделали то, что войска его не любили, ему не верили; между ним и подчиненными создалось взаимное непонимание. На прак­тике на нем ясно обнаружилась давно известная истина, что каждому человеку дан известный предел его способно­стям, который зависит от многих слагаемых его личности, а не только от его ума и знаний, и тут для меня стало ясным, что, в сущности, пределом для него и для пользы службы была должность начальника дивизии; с корпусом же он уже справиться хорошо не мог.

*

   Николай II. Вскоре после этих горестных событий было обнародо­вано, что верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич смещен и назначен кавказским наместником, а должность верховного главнокомандующего возложил на себя сам государь. Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжелое, можно сказать -- удру­чающее. Вся армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу. Конечно у него были недочеты, к даже значительные, но они с лихвой покрывались его достоинствами как полководца. Подготовка к этой мировой войне была неудовлетворительна, но тут Николай Нико­лаевич решительно был не при чем, в особенности же -- в недостатке огнестрельных припасов войска винили не его, а военное министерство и вообще тыловое начальство. Во всяком случае, даже при необходимости сместить Николая Николаевича, чего в данном случае не было, никому в го­лову не приходило, что царь возьмет на себя при данной тяжелой обстановке обязанности верховного главнокоман­дующего. Было общеизвестно, что Николай II в военном деле решительно ничего не понимал и что взятое им на себя звание будет только номинальным, за него все дол­жен будет решать его начальник штаба. Между тем, как бы начальник штаба ни был хорош, допустим даже -- ге­ниален, он не может, по существу дела, заменить везде своего начальника, и, как это дальше будет видно, в сущ­ности отсутствие настоящего верховного главнокоман­дующего очень сказалось во время боевых действий 1916 года, когда мы, по вине верховного главнокомандова­ния, не достигли тех результатов, которые могли легко по­вести к окончанию вполне победоносной войны и к укреп­лению самого монарха на колебавшемся престоле.

*

   Начальником штаба при государе состоял генерал Алек­сеев. Я уже раньше о нем говорил. Теперь лишь повторяю, что он обладал умом, большими военными знаниями, бы­стро соображал и, несомненно, был хороший стратег. Счи­таю, что в качестве начальника штаба у настоящего глав­нокомандующего он был бы безупречен, но у такого вер­ховного вождя, за которого нужно было решать, направлять его действия, поддерживать его постоянно колеблющуюся волю, он был совершенно непригоден, ибо сам был воли недостаточно крепкой и решительной. Кроме того, он не был человеком придворным, чуждался этой сферы, и ему под напором различных влияний со всевозможных сторон было часто не под силу отстаивать свои мнения и выпол­нять надлежащим образом те боевые задачи, которые вы­падали на русскую армию. Принятие на себя должности верховного главнокомандующего было последним ударом, который нанес себе Николай II и который повлек за собой печальный конец его монархии.

*

   ...Командующий "особой" армией генерал-адъютант Безобразов был человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый. Его начальник штаба, граф Н.Н. Игнатьев, штабной службы совершенно не знал, о службе генерального штаба понятия не имел, хотя в свое время окончил Академию генерального штаба с отличием. Начальник артиллерии армии герцог Макленбург-Шверинский был человек очень хороший, но современное значение артиллерии знал очень неосновательно, тогда как артиллерийская работа была в высшей степени важная, и без искусного содействия артиллерии успеха быть не могло. Саперные работы, имеющие столь важное значение в позиционной войне, также производились неумело. Командир 1-го гвардейского корпуса, великий князь Павел Александрович, был благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал; командир 2-го гвардейского корпуса Раух, человек умный и знающий, обладал огромным для воина недостатком: его нервы совсем не выносили выстрелов, и, находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности распоряжаться.

*

   В начале января 1917 года великий князь Михаил Алек­сандрович, служивший у меня на фронте в должности командира кавалерийского корпуса, был назначен на долж­ность генерал-инспектора кавалерии и по сему случаю при­ехал ко мне проститься. Я очень его любил как человека, безусловно, честного и чистого сердцем, не причастного ни с какой стороны ни к каким интригам и стремившегося лишь к тому, чтобы жить частным человеком, не пользуясь прерогативами императорской фамилии. Он отстранялся, поскольку это было ему возможно, от каких бы то ни было дрязг и в семействе и в служебной жизни; как воин, он был храбрый генерал и скромно, трудолюбиво выполнял свои долг.

*

Брусилов А.А.

Мои воспоминания. -

М., 1943

   340

А. Брусилов

  
   339

Подготовка России и Германии к 1-ой мировой войне

  
  
   Речь идет о Русско-японской войне 1904 - 1905 гг.
   ВАННОВСКИЙ Петр Семенович (1822 - 1904), генерал от инфантерии (1883), в 1881 - 1897 военный министр.
   ОБРУЧЕВ Николай Николаевич (1830 - 1904), генерал от инфантерии (1887), профессор Академии Генштаба, в 1867 - 81 управляющий делами Военно-ученого комитета, участвовал в проведении военных реформ 60 - 70-х гг. В 1881 - 1897 начальник Главного штаба.
   СУХОМЛИНОВ Владимир Александрович (1848 - 1926), генерал от кавалерии (1906). В 1908 - 1909 начальник Генштаба, в 1909 - 1915 военный министр. В 1916 арестован за неподготовленность русской армии к 1-й мировой войне и в 1917 приговорен к пожизненному заключению. В 1918 освобожден по старости; эмигрировал.
   ВИЛЬГЕЛЬМ II Гогенцоллерн (1859 - 1941), германский император и прусский король в 1888 - 1918, внук Вильгельма I.
   ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ 1882, военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии и Италии. В 1904 - 1907 в противовес ему (Т.с.) был создан блок Великобритании, Франции и России (Антанта).
   КОРНИЛОВ Лавр Георгиевич (1870 - 1918), ген. от инфантерии (1917). В июле - августе 1917 верховный главнокомандующий. В конце августа (сент.) поднял мятеж (Корнилова мятеж). Один из организаторов Добровольческой армии (ноябрь - декабрь 1917). Убит в бою под Екатеринодаром.
   КАЛЕДИН Алексей Максимович (1861 - 1918), генерал от кавалерии (1916). С 1917 атаман Донского казачьего войска. В октябре (ноябре) 1917 - январе (феврале) 1918 возглавлял выступление против советской власти; застрелился.
   АЛЕКСЕЕВ Михаил Васильевич (1857 - 1918), генерал от инфантерии (1914). В 1-ю мир. войну начальник штаба Юго-Западного фронта, командующий Северо-Западным фронтом, с 1915 начальник штаба Ставки, в марте - мае 1917 верховный главнокомандующий. После Октябрьской революции возглавил Добровольческую армию.
  
   Примечание: на с.331 помещено фото (из книги Н.Ф. Ковалевского "История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей ХVIII - начало ХХ в. - М., 1997") - Великий князь Георгий Михайлович награждает Георгиевскими крестами солдат, отличившихся в Галицийской битве.
  


  

 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023