ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Русская Стратегия И Тактика На Кавказе

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:

РУССКАЯ СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА НА КАВКАЗЕ

А. КАМЕНЕВ

РУССКАЯ СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

НА КАВКАЗЕ


  
   Если отбросить все второстепенности и внимательно взглянуть на факты истории, то можно без труда обнаружить весьма существенные причины, заставившие Россию на протяжении почти половины тысячелетия вести борьбу за Кавказ. Этих причин, по крайней мере, четыре: во-первых, Кавказ -- это зона геополитических интересов России, регион, дающий выход к южным морям и странам, обладающих богатыми природными ресурсами; во-вторых, в этом регионе находятся единоверцы, нуждающиеся в защите со стороны России; в-третьих, неспокойные южные соседи (Персия и Турция) неоднократно создавали угрозу нашим южным границам; в-четвертых, Ближний Восток, Кавказ, Закавказье, Средняя Азия -- это огромный мусульманский мир, где уже с ХVIII века стал активно проявлять себя мюридизм, крайне реакционное и агрессивное течение ислама, против которого необходимо было поставить надежный заслон на южных границах России.
   *
   Начало активных попыток установить дружеские связи с народами Кавказа и Закавказья восходят к ХV - ХVI столетиям. Вследствие того, что впоследствии Россия связи эти не поддержа­ла, Персия, с одной стороны, а Турция, с другой, покорив Кавказ, распространили там мусульманство, подавили существовавшие остатки древнего христианства и тем уничтожили влияние России; в этом положении наши отношения с Кавказом находилась в течение 152 лет, т.е. до эпохи Петра Великого (1). В 1722 году император Петр Великий предпринял поход в Дагестан: Дербент отворил ворота, и император, поставив в нем русский гарнизон, возвратился в Ас­трахань. Но победа эта была скорее обременительной и непосильной: России не удалось встать твердой ногой на Кавказе. Но, дабы упрочить свое положение, было повелено начать строительство Кавказской линии (2), своеобразного пограничного рубежа на юге с казачьими станицами-гарнизонами против набегов горцев.
   Персия и Турция, каждая со своей стороны, теснили русских с Кавказа и мечем насаждали мусульманство, отдаляя Россию не только географически, но и духовно от народов Кавказа. Только в царствование Екатерины II возобновилось влияние России на дела Кавказские, и с тех пор мы начали там утверждаться постоянно (3). Можно не сомневаться, что стратегически Россия вела совершенно правильную и справедливую политику. Не раздвинь мы пределы государства на юге до Карса и Аракса, турки и персы наверняка довершили бы порабощение христианских кав­казских народов и уже стояли бы у нашего "подбрюшия" -- у Азова, Кубани и Терека, если не севернее (4).
   *
   С приходом русских на Кавказ там прекратились кровавые междоусобицы и исчезла работорговля (5), горный край обрел мир и законность, надежды на культурный взлет и экономическое процветание.
   *
   Историческая правда требует сказать, что Россия в войнах на Кавказе слабых противников не имела. Ими были султанская Тур­ция, шахская Персия в расцвете военного могущества, движение горцев под руководством упорного имама Шамиля, чеченцы -- "самые отчаянные хищники", пользовавшиеся высокой репутацией и авторитетом среди горских племен (6). При всем том, противников России всегда поддерживали материально (оружием), мораль­но и инструктажем западноевропейские державы, в первую оче­редь Англия.
   *
   Ареной боевых действий России на Кавказе были огромные пространства Северного Кавказа и Закавказья, берега рек Терека, Кубани, Куры, Аракса, побережье и воды Черного моря и Каспия, земли грузин, армян, азербайджанцев, пашалыки азиатской Тур­ции и северный Иран...
   *
   Успешность боевых действий на Кавказе можно объяснить действием ряда факторов:1) воспитания и подготовки Кавказской армии, 2) не пренебрежения основными принципами военного искусства, 3) правильной постановки и ведения боя и 4) личностью вождя (7).
   *
   На протяжении долгих лет непрерывавшейся борьбы по завоеванию Кавказа и войн с Персией и Турцией создавались знаменитые традиции кавказских частей -- традиции куначества, узами братства связывавшие все части Кавказской армии в одну тесную военную семью, в которой каждый член ее был преисполнен готовности в случае нужды прийти на помощь. В ней не было обособленных групп артиллеристов, кавалеристов и пехотинцев: никто из них не чуждался другой группы. В них, в этих традициях, вырабатывалось чувство жертвенности во имя оказания помощи соседу; в них выковывался постепенно один из принципов военного искусства -- принцип взаимной поддержки. Эти узы братства свято чтились на протяжении всех долгих лет существования кавказской армии и передавались во всех частях из поколения в поколение всем новым членам полковых семей (8).
   *
   Кавказскую войну нельзя считать классической, она и не гражданская, и это не вооруженное противостояние внешнему иностранно­му агрессору. И это даже не религиозная война, как бы не пытались ее представлять в прошлом (9) и сегодня. Война против Кавказских горцев имеет свой особый самобытный характер (10). Следует учитывать то, что в основе этой войны, с противной стороны, лежит явное стремление подчинить этот регион влиянию (зависимости) важнейших экономических центров мира. Ранее в этом преуспевали Франция (11) и, особенно, Англия (12).
   *
   Войны на Кавказе дали отечественной истории большое созвез­дие полководческих дарований, героических подвигов, кровопро­литных сражений в чистом поле, не менее тяжелых штурмов и обороны крепостей, рейдов во вражеские тылы, походов целых армий. Каждая такая война доставляла честь и славу русскому ору­жию. Генерал-аншеф граф Валериан Александрович Зубов возглавил успешно начатый военный поход на юг Кавказского побережья Каспийского моря, чтобы в первую очередь обезопасить православную Грузию от новых персидских вторжений. Зубовский Персидский поход неожиданно прервался по воле воцарившегося Павла I, и только по этой причине он не дал результата. Анапа, крупнейшая турецкая крепость на Черноморском побережье Кавказа, стала звездой первой величины в полководческой биографии генерал-фельдмаршала Ивана Васильевича Гудовича. Выдающийся полководец Алексей Петрович Ермолов, герой Отечественной войны 1812 года, навечно связал свою биографию с Кавказом, с той крепостью, которую он решил взять штурмом (13). Граф Паскевич-Эриванский, он же князь Варшавский, вполне достоин стоять в первом ряду отечественных полководцев. Генерала от кавалерии Ивана Малхазовича Андронникова и ге­нерала от инфантерии Василия Осиповича Бебутова роднит то, что славу себе они добыли, защищая российские границы в Закавка­зье. Под их командованием русские войска одержали несколько блестящих побед над армиями Османской Порты, не дав туркам вторгнуться ни в Грузию, ни в Восточную Армению, ни в Азер­байджан. Оставление русскими войсками после героической обороны Севастополя и блестящее взя­тие ими мощной турецкой крепости Карс уравняли чаши весов, на которых взвешивались итоги этой войны. Оттоманская твер­дыня оказалась полноценной разменной монетой за главную базу русского Черноморского флота. "Конструктором" той большой по­беды отечественного оружия стал генерал от инфантерии Нико­лай Николаевич Муравьев, вошедший в военную историю с про­званием Карский. Взятие мощнейшей неприятельской крепости стало украшением полководческой биографии человека, познавше­го все тяготы войн на Кавказе (14).
  
  

Выводы из Кавказских войн

  
   "Кавказ должно уподобить весьма сильной крепости, чрезвычайно твер­дой по местоположению, искусно ограждаемой укреплениями и обороняемой мно­гочисленным гарнизоном, что одна только безрассудность может предпринять эс­кападу против такой крепости, что благоразумный полководец увидит необходи­мость прибегнуть к искусственным средствам: заложит параллели, станет подвигаться силою, призовет на помощь мины и овладеет крепостью" (15).
   *
   "Горцы по воспитанию своему, понятиям и обычаям даже и среди своих обществ не признают никакой власти, кроме силы оружия, никаких обязанностей, кроме тех, к исполнению коих можно принудить оружием, кои, несмотря на множество прислуг, не исполняют никаких условий, коль скоро находят возможность нару­шить оные. Каким образом народ хищный, воинственный, полудикий, покорится мирным соседям? Кажется, вопрос состоять должен в том только, каким образом употребить оружие, дабы вернее достигнуть цели, приспособляя и миролюбивые меры как средства вспомогательные и второстепенные" (16).
   "...Все предприятия, где мы имели чувствительный урон, были для нас невыгодные, ободряя, с одной стороны, неприятеля, алчущего крови, с другой, роняя смелость и уверенность в войсках" (17).
   "...Набеги горцев в наши пределы должны уподоблять вылазкам гарнизона из крепости, и что для отражения их мы должны быть в беспрерывной бдительности..." (18)
   "Один из верных способов усмирения горцев состоит в том, чтобы, везде пре­дупреждать их замыслы, всегда находиться в сильном оборонительном положении, дабы отражать их набеги с успехом. Утвердительно можно сказать, что хищниче­ства прекратятся, коль скоро горцы не будут иметь возможность их производить и как скоро они не будут иметь успеха, а для этого нужно быть на линиях наших в сильном оборонительном состоянии" (19).
   Кавказ не может быть покоен до тех пор, пока жители вооружены, а дабы их обезоружить, мы должны им доставить личную безопасность и защиту собственности, и тогда только они постепенно от­выкнут от оружия (20).
   Чеченцы -- самые беспокойные из всех соседей. Не только в наших гра­ницах по Тереку и по Военно-Грузинской дорого производили свои хищничества, но распространяли их между соседними им кавказскими племенами, особливо между кумыками, так что кумыкские князья в собственных своих владеньях уже не осмеливались ездить без чеченского проводника (21).
   *
   Сила оружия нужна, во 1-х, для приведения в исполнение мер наступательных, во 2-х, для охранения линии, в 3-х, для удержания в повиновении племен покорив­шихся и для защиты их. Сила оружия, как мы видели, доставила нам такие успехи, кото­рые никаким гостеприимством, никакою ласкою, никакою щедростью, никакими торговыми сношениями нельзя было бы достигнуть (22).
   *
   На Кавказе должны быть особые войска: во-первых, специально подготовленные для ведения боевых действий в горах; во-вторых, спаянные узами боевой дружбы (24). "Обостренное чувство принципа взаимной выручки во что бы то ни стало вело к развитию во всех начальниках от мала до велика умения разбираться в обстановке и, не спрашивая указаний сверху, когда время не терпело, принимать самостоятельное решение, не боясь ответственности за него; вырабатывалась привычка к проявлению нужной инициативы в духе общего решения, другими словами, широко развивалась самостоятельность частных начальников" (25).
   *
   Россия могла достичь успеха в этой войне, лишь опи­раясь на помощь населения, которое выставляло значительное количество ополченских формирований, принимавших активное участие в войне. В этой войне в составе русской армии в раз­ное время действовало до 10 тыс. конных и 12 тыс. пеших ополченцев-азербайджанцев. Около 20 тыс. ополченцев выставила Грузия. Большое значение имела организация снабжение войск за счет местных ресурсов (26).
   *
   В области стратегии рельефно выявилась зависимость способов ведения войны от политических задач. В области тактики выявилось, что в условиях горных театров наиболее рациональными были действия в рассыпных строях (27). Все операции Кавказской армии покоились на основных принципах военного искусства. Один из важнейших принципов военного искусства, чисто духовного порядка, -- принцип внезапности, поражающий воображение противника своею неожиданностью, всегда сопровождал наши операции (28).
   *
   Необходимо было, чтобы принимающий решение был проникнут волей к победе, так как в этой решимости победить во что бы то ни стало -- секрет побед; надо было, чтобы он мог использовать высокие качества войск; надо было иметь во главе армии вождя, умеющего дерзать и дерзавшего (29). В качестве главнокомандующих на­значались генералы, знавшие данный театр войны и прошедшие боевую школу (30).
   *
   Каковы бы ни были жертвы, которые Россия должна принести Кавказу, во всяком случае, нет сомнения, что эти жертвы будут потомством до­стойно оценены, прежде всего потому, что торжест­во России в войне с Кавказскими горцами составит торжество цивилизации над самым упорным варварством (31).
  
  
  
  

В. ДЕГОЕВ (32)

ПОЛКОВОДЧЕСТВО

А.П. ЕРМОЛОВА, М.С. ВОРОНЦОВА,

А.И. БАРЯТИНСКОГО

  
  
  
  
   <...> А.П. Ермолов, М.С. Воронцов и А.И. Барятинский -- знаковые фигуры Кавказ­ской войны, с точки зрения военной и социально-политической стратегии России на Кавказе. Первый был востребован при Александре I, в годы господства иллюзии о возможности покончить с движением горцев одним или несколькими ударами и сравнительно небольшими силами. Удивительно, что в ту далекую пору, когда волне­ния еще носили локальный характер, А.П. Ермолов уже провидел неукротимую мощь, сокрытую в разрозненных и с виду безобидных выступлениях. Принадлежа к европейской классической школе военного искусства, он вместе с тем раньше дру­гих осознал непригодность ее для горных условий Чечни и Дагестана, указав на дру­гой, действенный метод, отвергнутый его ближайшими преемниками и принесший успех только через несколько десятилетий проб и ошибок. Будучи типичным пред­ставителем силовой традиции в российской политике на Северном Кавказе, А.П. Ермолов не чуждался и мирных средств, где находил это возможным. М.С. Во­ронцов, отдав при Николае I последнюю, дорогую дань тактике генерального сраже­ния, добился перелома в сознании военного руководства России (читай -- царя) в пользу ермоловской системы. Воронцов существенно расширил сферу применения среди горцев гибкого социального лавирования, приносившего свои плоды. Всю эту работу блестяще завершил А.И. Барятинский уже при Александре II.
   При всей непохожести этих людей их объединяло одно -- беззаветное (но не бездумное) служение национальным интересам России. Наличие у нее таких инте­ресов на Кавказе не подвергалось ими ни малейшему сомнению. Три наместника ясно отдавали себе отчет в том, ради чего они ведут долгую и трудную войну. Свою главную цель они видели в разгроме неуступчивого и неудобного противника. При этом они проявляли к нему уважение, прилагая ровно столько усилий, сколько нуж­но было для преодоления его сопротивления, никогда не стремясь к его тотальному уничтожению или к оскорблению его достоинства. <...>
  
  

А.П. ЕРМОЛОВ

  
   <...>Высокообразованный генерал с широкими взглядами, честными и благородными помыслами, прославленный герой 1812 года и любимец армии, патриот России, ни­когда не пресмыкавшийся перед властью, Ермолов был личностью противоречивой и загадочной. <...>
   В 1816 г. Ермолов, привыкший иметь дело с европейской политикой и военной наукой, получил должность наместника Кавказа и вместе с ней малознакомое по­прище для своей дальнейшей деятельности. Там ему предстояло решить задачу, ка­завшуюся для русской армии (особенно после победы над Наполеоном) несложной и даже как бы не вполне достойной ее мировой славы -- укрепить позиции России на Кавказе и усмирить расшалившиеся горские племена, приведя их под имперский скипетр. <...>
   Энергичная, вдумчивая, творческая натура Ермолова не позволяла ему оставать­ся в рамках предписаний Петербурга, зачастую путаных и некомпетентных. Убедив­шись, едва ли не первым, в невозможности эффективного управления Кавказом по приказам из далекой столицы, он не ограничивался ролью послушного инструмента правительственной политики, а сам был ее "архитектором", избравшим главным "строительным" принципом прагматизм. Это касалось и военных вопросов, где Ер­молов также проявлял большую самостоятельность. Повторим: высшей целью и вы­сшей справедливостью для Ермолова были национальные интересы России, в данном случае -- на Кавказе. Те, кто силой противодействовал этим интересам, стано­вились его личными врагами, с которыми он обращался беспощадно. <...>
   Прибыв на Кавказ, можно сказать, прямо с европейских полей сражений, где действовали правила классической стратегии, Ермолов не стал спешить с их приме­нением. Он интуитивно почувствовал, что в горной стране, населенной "дикими" племенами, эйфория от блестящих побед над Наполеоном может сыграть с русски­ми злую шутку, потому что здесь не было единой, хорошо организованной враже­ской армии, не было простора для маневра, не было подчас даже ясного представле­ния о том, кто враг, где он скрывается и как его достать. В этом "варварском" мире рассыпались, как карточные домики, испытанные каноны военного искусства, ока­зывалось совершенно бесполезным многократное численное превосходство над вра­гом и было мало проку от самых грозных средств уничтожения людей.
   Здесь Ермолов и русская армия столкнулись с уникальным противником -- бес­страшным, хитрым, виртуозным. В горах, действуя в родной стихии и диктуя свои правила игры, он имел очевидное преимущество. Как ни странно, сила горцев за­ключалась именно в их разобщенности, которая помогала стать неуловимыми и не­победимыми. Ведь едва ли не самая трудная проблема для русских состояла в технической невозможности навязать горцам генеральное сражение и, обеспечив победу, завершить войну, как это принято у цивилизованных народов, мирным договором. Воевать с Наполеоном было в известном смысле проще. Тот мыслил хотя и гениаль­но, но все же в рамках классических категорий стратегии и тактики, и поэтому представлялся куда более понятным и предсказуемым. Горцы же были совершенно непохожи на всех тех противников, с которыми России приходилось когда-либо иметь дело. Своей приверженностью к "неправильным" методам ведения войны они озадачивали самых опытных русских генералов.
   Но только не Ермолова. Глубоко изучив состояние дел на Северном Кавказе, он пришел к выводу, что покорение этого пространства требовало коренного пересмот­ра общих подходов к проблеме. Генерал считал необходимым отказаться от бессис­темных и в конечном итоге никчемных экспедиций, предпринимавшихся в ответ на те или иные обстоятельства. В ходе этих операций русские наносили горцам поражения (чаще всего просто рассеивали скопления вооруженных людей), занимали аулы, принимали от населения присяги на верность России, которые давались так же легко, как и нарушались, стоило войскам вернуться на свои опорные базы. Картина, с незначительными вариациями, повторялась из года в год без существенных измене­ний в соотношении противоборствующих сил и в общей военно-политической обста­новке. Однако для России сохранение такого рода статус-кво означало постепенное, но неизбежное ослабление ее позиций на Северном Кавказе: в неустойчивых ситуа­циях отсутствие движения вперед есть не что иное, как движение вспять.
   Ермолов решил положить этому конец и перейти к совершенно новой системе. Она не исключала прежние военные экспедиции, но главное внимание теперь уделялось другому. Сосредоточившись на Северо-Восточном Кавказе, вызывавшем наи­большее беспокойство главнокомандующего, он приступил к грандиозной работе, содержание которой составляло то, что Ермолов называл осадой "кавказской крепо­сти". Прежде всего он стремился прочно обосноваться в предгорьях, выдвинуть рус­ские базы поближе к Кавказскому хребту и тем самым ограничить для горцев свобо­ду действий. Были построены укрепления: Грозная, Внезапная, Преградный Стан, Бурная, Герзель-аул и др. Соединенные дорогами, проложенными в девственных ле­сах, они образовали протяженную фортификационную линию с запада на восток -- от Назрани до Каспийского побережья. Одновременно прорубались просеки с севе­ра на юг, открывавшие доступ к прежде неуязвимым местам базирования чеченских и дагестанских войск. Таким образом Ермолов закладывал обширный плацдарм для продвижения в глубь гор.
   Постепенно вырисовывалась крайне опасная для горцев стратегическая схема, в которой по месторасположению крепостей и конфигурации дорог угадывался весь­ма хитроумный план: не только блокировать горные районы Чечни и Дагестана с се­вера, но и разделить эту территорию на несколько изолированных зон, где оборони­тельные возможности горцев будут сведены до минимума. Иными словами, наряду с основной блокадной линией Назрань -- Бурная намечались участки, где предполага­лось применять, так сказать, местную блокаду.
   "Осадную" работу Ермолов сочетал с ударами по важным стратегическим пунк­там в Дагестане и Чечне. К числу наиболее значительных операций западные авто­ры относили сокрушительные поражения, нанесенные аварскому хану Ахмету у аула Параул (1818), воинственному и могущественному союзу акушинских обществ (1819) и Сурхай-хану Казикумухскому (1820). Немецкий автор Л. Мозер отмечал эти победы как весьма знаменательные, с точки зрения последствий: в Дагестане воца­рилось относительное спокойствие. Это развязало Ермолову руки в Чечне, где он подавил движение под предводительством Бей-Булата, в котором уже явственно дали о себе знать религиозные мотивы.
   Наместник видел военную задачу еще и в том, чтобы оградить мирные, лояль­ные к России аулы Дагестана и Чечни от нападений их беспокойных соседей, заста­вить уважать избранные народом органы местного самоуправления.
   На Центральном Кавказе Ермолов проводил свои идеи в жизнь не менее настой­чиво и последовательно. В Кабарде, построив ряд крепостей у выходов из главных ущелий Кавказского хребта, он обеспечил себе возможность установить более бди­тельное наблюдение за тем, что происходило в горах, и в случае необходимости воспрепятствовать появлению горских отрядов на плоскости.
   Пожалуй, лишь в Черкесии не успел Ермолов приступить к внедрению своей "осадной" системы. Линия укреплений по реке Кубани осталась в том виде, в каком она была и раньше. Вероятно, высокая военная активность черкесских племен дик­товала соответствующую реакцию и русским войскам, не оставляя времени и сил для возведения новых крепостей, прокладки дорог и прорубки просек. Не исключе­но и другое объяснение: возможно, ситуацию на Северо-восточном Кавказе Ермо­лов считал существенно отличной от положения в Чечне и Дагестане и поэтому тре­бовавшей других методов. Так или иначе в Черкесии происходили беспрерывные, едва ли не ежедневные столкновения с горцами, хотя крупных сражений было немного. Черноморские казаки воевали против черкесов их же оружием -- прибегая, по выражению Л. Мозера, к "жестокой партизанской войне".
   Отмечая бесспорные военные таланты и личное мужество Ермолова, западные авторы в то же время критиковали его за чрезмерное усердие в осуществлении ам­бициозно-имперских планов России и проявленную при этом жестокость. По свиде­тельству Фр. Вагнера, Ермолова горцы называли "русским шайтаном". Его грозный вид внушал трепет даже самым неустрашимым кавказским вождям. Тем не менее отдельные иностранные наблюдатели признавали эффективность его силовой поли­тики. П. Камерон писал: "Хотя меры, к которым он иногда прибегал для умиротворе­ния края, заставляли содрогнуться, не следует игнорировать достигнутый ими резуль­тат -- в период его правления широко бытовало утверждение о том, что любой ребе­нок, даже с суммой денег, мог пройти через подвластные ему (Ермолову. -- В. Д.) провинции, не подвергаясь никакой опасности".
   По мнению других авторов, жестокие методы Ермолова привели к последствиям, прямо противоположным тем, на которые тот рассчитывал. Невольно проложенная им борозда приняла и дала прорасти семенам мюридизма -- учения, объединившего горцев в борьбе против России. Так была вымощена дорога для Кази-муллы, Гамзат-бека и Шамиля (имамов Дагестана и Чечни).
   Предметом особой заботы Ермолова было внутреннее состояние русской армии на Кавказе. Эту сферу он знал до тонкостей. Его дотошный, поистине отеческий ин­терес к повседневной жизни рядовых солдат и младшего офицерского состава пред­ставлял собой нечто весьма нехарактерное для армейских обычаев и нравов того времени. Он вникал буквально во все -- бытовые условия, вопросы здоровья и гиги­ены, питания и интендантского снабжения, боеготовности войск и т.д.
   Ермолов резко ужесточил ответственность командиров за количество убитых и раненых среди их подопечных в боевых операциях. Он ввел в практику строгие рас­следования обстоятельств, при которых произошли эти потери. Если выяснялось, что причиной была чья-то нерадивость, виновных наказывали.
   Будучи сторонником дисциплины и порядка, Ермолов вместе с тем ненавидел муштру и плац-парадную показуху, издавна укоренившиеся в европейских армиях. Его интересовало то, что реально поднимало уровень боеспособности и моральный дух войск, а не покрой солдатских панталон. Он стремился воспитывать воинов, умеющих четко выполнять поставленные перед ними задачи, а не дрессированных марионеток, красиво застывающих в стойке "смирно", подобно изваяниям. Педан­тичное преклонение перед формой в ущерб здравому смыслу вызывало у Ермолова лишь презрение и насмешку, что, по мнению западных наблюдателей, роднило его с другим выдающимся полководцем, герцогом А. Веллингтоном.
   А.П. Ермолов, похоже, предчувствовал, что избранная им стратегия рассчитана не на один год и, быть может, не на одно десятилетие. И, скорее всего, не ему при­дется вкусить плоды победы и славы. Однако он сознательно шел по этому трудному и во многом неблагодарному пути, поскольку считал его единственно верным. Во имя интересов России знаменитый генерал принялся за трудную, "черную" рабо­ту -- без особой надежды на скорые результаты, но с верой, что он создает надеж­ный фундамент для успехов своих преемников, в наследство которым достанется су­щественный задел в обширной программе полного и окончательного утверждения русского владычества на Кавказе.
   Из-за острого недостатка войск в условиях постоянных военных действий на Се­верном Кавказе и назревавшего столкновения с Ираном и Турцией в Закавказье Ер­молов вел планомерную "осадную" работу медленнее, чем хотел бы. Заверши он ее к исходу своего десятилетнего наместничества, как знать -- удалось ли бы Шамилю то, что удалось, и появился ли бы он вообще на свет как политический и военный вождь.
   Интуиция и мудрость были характерными качествами Ермолова-стратега. Они помогли ему преодолеть одно из самых искусительных и опасных заблуждений, вполне естественных в его положении. Не было бы ничего удивительного, если бы генерал армии великой державы, сокрушившей империю Наполеона, решил приме­нить на Кавказе богатый профессиональный опыт, накопленный им за годы участия в войнах начала XIX в. Удивительно скорее то, что Ермолов сразу же отказался от этого неотразимого соблазна, осознав всю пагубность попыток механически перене­сти европейские модели военной стратегии на Кавказ. Глубокий ум и природное чу­тье удержали его от тех стандартных решений, которые приведут преемников Ермо­лова к крупным поражениям и обусловят затяжной характер Кавказской войны. Он раньше других понял, что победы над горцами -- какими бы впечатляющими они ни выглядели -- мало чего стоили в ситуации, когда значительная часть Северного Кав­каза оставалась, по условиям местности, недоступной для русской армии. На эти победы тратились огромные усилия, приносившие минимальный результат, посколь­ку в горах было достаточно ущелий и аулов, способных служить надежными насту­пательными и оборонительными плацдармами для чеченских и дагестанских войск. И покуда сохранялось такое положение, главная задача, в понимании генерала, со­стояла не в погоне за частными успехами, а в методичной подготовке предпосылок для лишения врага всякой возможности оказывать сопротивление.
   Пришедший в 1825 г. к власти в России Николай I был в вопросах стратегии че­ловеком сведущим, но отнюдь не столь проницательным, как Ермолов. Молодой им­ператор, считавший классические каноны военной науки непоколебимыми и уни­версальными, представлял типичный пример стандартного мышления: если приме­нение этих канонов в Европе принесло русскому оружию всемирную славу, то почему на Кавказе нужно искать какие-то иные подходы? Он не видел тех скрытых опасностей, которые были уже очевидны для Ермолова. Возможность военных пора­жений от горцев он не допускал вообще. Полагая, что кавказский наместник дейст­вовал медленно и нерешительно, Николай I сместил его. Нетерпение царя, как изве­стно, обошлось России и ее армии очень дорого.
   Значение деятельности Ермолова на Кавказе выходит за рамки найденной им стратего-тактической системы. Точнее говоря, в самой этой системе содержались за­чатки идей, которые в 50-е гг. XIX в. лягут в основу смелых преобразовательных экс­периментов А.И. Барятинского и Д.А. Милютина. Проведенные поначалу внутри Кавказской армии, они во многом послужили прообразом военных реформ в Рос­сии. Когда Ермолов линиями крепостей, дорог и просек как бы расчерчивал терри­торию Северного Кавказа на блокадные зоны, вверяя их своим подчиненным с целью достижения более оперативного управления армией, он по сути создавал не­кое миниатюрное подобие будущих военных округов, обладавших определенной внутренней самостоятельностью и самодостаточностью. (Это делало огромный ар­мейский организм России гибче и мобильнее.)
   Всем своим образом действий Ермолов фактически впервые поставил вопрос о необходимости предоставления кавказскому наместнику особых полномочий, кото­рые избавили бы его от подробных инструкций, составленных в тиши петербург­ских кабинетов, часто далеких от понимания местных реальностей. Как личность крупная и своенравная, он в значительной мере добился для себя этих полномочий, что открыло определенные возможности проведения ермоловских "реформ".
   Ближайшим преемникам А.П. Ермолова его видение проблемы было недоступ­но. Всем им, исключая И.Ф. Паскевича, не хватало дарования, проницательности, воли, преданности интересам России. Они не решались, да и не хотели перечить указаниям Петербурга, которые освобождали от лишней ответственности и поэтому были для этих людей в известном смысле спасением. Впрочем, общественный авто­ритет ермоловских "наследников" и их официальный статус на Кавказе не позволя­ли им принимать самостоятельные решения или подражать своему предшественни­ку в строптивости. Кроме того, видимая легкость, с какой русские войска одолели иранцев и турок в Закавказье и первых двух имамов на Северном Кавказе (конец 20-х -- начало 30-х гг. XIX в.), вероятно, возбудила сомнения в правильности ермоловской "осадной" стратегии, предполагавшей долгую и кропотливую работу. Воз­никла иллюзия, будто вместо этого "окольного" пути к цели есть путь прямой и бы­стрый -- нанести, не мудрствуя, серию "решающих" ударов по основным местам базирования военных сил горцев. И дело с концом. Вскоре за эту иллюзию при­шлось сурово расплачиваться. Как всегда -- не тем, кто ей поддался, а простым рус­ским солдатам.
  
   *
  
   Бытует мнение, будто А.П. Ермолов не особенно верил в эффективность приме­нения несиловых методов на Северном Кавказе. В подтверждение обычно указыва­ют не только на его дела, но и на его характерные высказывания о горцах, суть ко­торых сводится к тезису, что пушки -- лучшее средство общения с ними. Однако этот вывод можно оспорить, обратившись к трудам западным авторов. По их наблю­дениям, применение оружия не было самоцелью для Ермолова. Сначала он пробовал другие средства, разнообразные и изощренные. И не без успеха. Его политические интриги опережали его войска, проникая в неприступные горные аулы, разжигая усобицы между владетелями и между племенами, углубляя религиозный раскол сре­ди мусульман, соблазняя одними приманками правителей, другими -- народ. Так Ер­молов подготавливал почву для вмешательства России и постепенного утверждения ее власти. Возможно, что такой политикой наместник достиг большего, чем военны­ми экспедициями.
   Ермолов хорошо чувствовал ситуации, где сила была не нужна. По отношению к горцам он умел проявлять доброту и великодушие, внушить доверие к себе и дове­рием ответить. В личной охране Ермолова были представители горских народов.
   Человек прагматичный и быстро уяснявший самую суть сложных проблем, он осознавал, что такая тонкая материя, как Кавказ, требовала соответствующего обра­щения. Весь характер действий Ермолова указывал на понимание им принципиаль­ной невозможности покорить и удержать этот обширный регион за Россией только с помощью оружия. Чтобы сделать Кавказ органической частью Российской импе­рии, источником ее силы, а не слабости, нужно было завоевать его политически, экономически, духовно.
   Занимаясь гражданским обустройством северокавказских обществ, Ермолов стремился создать предпосылки для включения их в общеимперскую административно-судебную систему. Вместе с тем он не собирался форсировать этот процесс, зная, что нельзя в одночасье изменить веками складывавшиеся привычки и созна­ние народа. Наместник скорее сам приспосабливался к ним. Он, к примеру, не вмешивался в вопросы, связанные с избранием и деятельностью местных властей в аулах. Правда, при этом А.П. Ермолов не забывал о конечной цели -- превратить население Кавказа в законопослушных подданных российского государя.
   В качестве средства упрочения позиций России среди горских народов Ермолов использовал торговлю. В русских крепостях устраивались ярмарки, где продавались изделия российской промышленности и товары местного происхождения. Здесь гор­цы находили выгодный сбыт для собственной продукции. Здесь же у них зарожда­лись новые потребности и привычки, а также ориентированные на Россию интере­сы. Через торговое дело исподволь происходило распространение русского полити­ческого и культурного влияния. Элементы цивилизации стали проникать в самые отдаленные горные уголки, хотя это, строго говоря, был еще не процесс, а лишь его симптомы -- зачастую случайные, разрозненные, но весьма показательные. Горцы, имевшие опыт частого общения с русскими, уже заметно отличались по вкусам, взглядам, устремлениям от тех своих соотечественников, которые были лишены та­кой возможности или не искали ее. <...>
   Перед Ермоловым встала дилемма -- либо проявить по отношению к местным "обычаям" мягкость и снисходительность и тем самым поощрить анархию; либо су­рово пресечь ее, рискуя возбудить против себя всеобщую ненависть. Наместник сделал твердый выбор в пользу порядка, но наводил он его путем филигранного со­четания жестокости с уважением к национальным особенностям ...
   Ермолов хорошо изучил характерные черты закавказских народов и умело ис­пользовал их для общего блага. Так, зная коммерческий талант армян, он устранил существовавшие препятствия для их деятельности, что принесло ощутимую пользу экономике края. Тщеславие грузинской знати наместник утолял, предоставляя ее представителям офицерские должности в русской армии и почетные места в составе своей свиты. Воинственности мусульманских народов он также нашел полезное применение -- создал иррегулярные ополчения, служившие существенным под­спорьем в Кавказском корпусе.
   Ермолов поощрял хозяйственное развитие Грузии и Закавказья. Уничтожив внутренние феодально-таможенные барьеры, он стимулировал рост торговли. Не до­жидаясь учреждения суда по коммерческим делам, наместник нашел эффективный способ разрешать тяжбы -- назначать посредников по взаимному соглашению конфликтующих сторон. При этом он никогда не забывал о фискальных интересах Рос­сии. По свидетельству шевалье Гамбы, с 1820 г. по 1823 г. приход в казну наместни­ка, только за счет одного из найденных им источников дохода, увеличился более чем в четыре раза. Правда, не все хозяйственные начинания Ермолова были удачны.
   К заслугам Ермолова иностранные авторы относили его стремление превратить Закавказье в рынок для европейских товаров и торговую дорогу между Западом и Востоком. В этой связи наместник поручил специальным агентам исследовать воз­можности устройства сухопутного и речного сообщения между Черным и Каспий­ским морями. Большую заботу проявлял Ермолов о Тифлисе. Он начал строительство целых комплексов зданий в европейском стиле, отличавшихся добротностью и хорошим вкусом. Наместник замыслил широкую реконструкцию столицы закавказского края. Тифлис заметно разрастался и приобретал современный вид. Намного шире стали улицы. С особым пристрастием следил Ермолов за архитектурным оформлением. Ему принялись подражать военные администраторы в других районах Закавказья. Каждому хотелось сделать вверенный ему город красивым и уютным, превратить его пусть в маленькую, но столицу. Возник даже дух состязательности на этом по­прище.
   Подытоживая деятельность Ермолова в Закавказье, один знавший его иностра­нец писал, что просвещенная политика наместника, его "честность, твердость и об­щеизвестное здравомыслие" помогли победить оппозиционные настроения и объе­динить христиан с мусульманами под одной властью. Шевалье Гамба, констатируя явные признаки проникновения цивилизации из Европы в Закавказье, отводил Ер­молову видное место в этом процессе. И выражал надежду, что при сохранении та­кой тенденции недалек тот день, когда "благотворное влияние" западного прогресса принесет народам Азии настоящее процветание.
   Как уже говорилось выше, не все деяния Ермолова в Закавказье удостоились одобрения западных наблюдателей. В частности, он подвергался упрекам за попытки упрочить положение России в Грузии путем создания там подобия русских военных поселений.
   С понятной настороженностью говорили иностранные, особенно английские, ав­торы о внешнеполитических последствиях ермоловской политики на Кавказе. Они опасались, что утверждение России в этом регионе угрожает самому существованию Ирана, Турции и других государств. Поэтому в данном контексте Ермолов восприни­мался как инструмент русского экспансионизма.
   Однако в целом мнения о Ермолове, высказанные в западных работах, своди­лись к признанию того факта, что он безусловно являлся личностью выдающейся. В этом плане весьма характерно суждение Р. Кер-Портера. По его словам, Ермолов был "во всех отношениях таким, каким и должен быть представитель великой импе­рии". Мысль об уникальном соответствии Ермолова своей должности звучит и в других источниках. Такой же оценки придерживался и скептичный Р. Лайелл. Он писал, что наместник, конечно, делал ошибки, но это были "ошибки великого чело­века".
  
  

М.С. ВОРОНЦОВ

  
   Как известно, отказавшись от А.П. Ермолова, Николай I отказался и от его сис­темы, сочтя ее малопродуктивной. Утвердилась доктрина массированных ударов по местам сосредоточения военных сил горцев и их жизненно важным центрам, како­выми, по вполне понятной логике русского командования, являлись резиденции имама Шамиля. Расширение сферы влияния мюридизма до беспримерных масшта­бов (чего еще не было при Ермолове), казалось, оправдывало такой подход. Внешне все выглядело весьма резонно: новые реалии требовали соответствующей реакции. Нужно было быстро и решительно пресечь это движение. В подобной ситуации "осадная" стратегия представлялась бессмысленной потерей времени.
   Так думал Николай I. Вдохновленный блестящими победами над Ираном и Тур­цией (конец 20-х гг. XIX в.), он приказал фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу (сменивше­му Ермолова) завершить еще одно "славное дело" -- подавить волнения горцев раз и навсегда. Ему хотелось "закрыть" кавказский вопрос как можно скорее и сосредо­точиться на других проблемах, в том числе -- внутреннего обустройства Кавказа. С точки зрения технического осуществления, "славное дело" поначалу казалось импе­ратору, уже избалованному военными успехами, не бог весть каким сложным. Оно, по его мнению, было по плечу исполнительным генералам с более скромными спо­собностями и менее яркими заслугами, чем у И.Ф. Паскевича. Поэтому, когда в 1830 г. вспыхнуло восстание в Польше, Николай I послал фельдмаршала усмирять поляков в уверенности, что на Кавказе и без него справятся.
   Хотя преемники И.Ф. Паскевича, возможно, во многом уступали ему, назвать их людьми бездарными нельзя. Они имели профессиональный опыт, знания. В их распоряжении находились закаленные боевые командиры, прошедшие при Ермоло­ве и до него трудную школу горной войны. И Розен, и Головин, и Нейдгардт были разными в своих достоинствах и недостатках, но их объединяла вера в возможность победить мюридизм в генеральном сражении (или сражениях) -- нужно лишь толко­во все организовать. Кроме того, их самостоятельность была сильно ограничена дотошными указаниями из Петербурга, устаревавшими, еще не достигнув Тифлиса. Противиться им адресаты не могли, да и не хотели: не позволял ни их статус де-юре, ни их личностный авторитет де-факто.
   Свою военную работу они делали как будто правильно. Так, как их учили. Одна­ко вся беда состояла именно в этой "правильности", в неспособности принимать бы­стрые и нешаблонные решения, брать ответственность на себя. Едва ли не каждый их шаг был абсолютно предсказуемым для противника. В 1844 г. судьба подарила Нейдгардту верный случай разбить Шамиля, попавшего в крайне тяжелую ситуацию, по сути -- в ловушку. Оставалось отдать войскам соответствующие приказа­ния. Между тем педантичный и осторожный генерал, решив действовать наверняка, занялся дополнительными приготовлениями. В результате драгоценное время было упущено, и Шамиль благополучно ускользнул.
   Справедливости ради следует отметить, что генерал Головин, к концу своего пребывания в должности командующего Кавказским корпусом, стал высказываться в пользу "осадной" системы, предлагая (вслед за Ермоловым) совмещать ее с перио­дическими внезапными операциями наступательного характера.
   В 1844 г. (в год назначения М.С. Воронцова наместником Кавказа) исполнилось 17 лет, как Николай I, требовавший скорейшего покорения горцев, сместил Ермоло­ва за нерасторопность и приверженность "ошибочной" стратегии. С того времени сменилось несколько командующих Кавказским корпусом, неуклонно наращивалось количество русских войск в регионе, было дано по меньшей мере три столь долго­жданных "генеральных" сражения, после которых возникала уверенность, что с мю­ридизмом покончено. Между тем война шла по восходящей, и перспективы ее за­вершения становились все менее определенными. Более того, Шамиль достиг бес­прецедентного могущества вопреки громадным усилиям не допустить этого (а возможно, и благодаря им). В 1842 г. Кавказская война "отпраздновала" свой 25-лет­ний юбилей. Новыми победами горцев.
   Николай I недоумевал, почему его армия, не имевшая соперников ни в Европе, ни в Азии, терпит неудачу за неудачей в борьбе против горстки "дикарей". В созна­ние императора стали закрадываться сомнения. Пока они не касались стратегиче­ской системы в целом. Вопрос стоял лишь о выборе "правильных" методов управле­ния войсками и "хороших" исполнителей. После инспекционного визита Николая I на Кавказ в 1837 г. произошли крупные кадровые перестановки в руководстве Кав­казским корпусом. В течение следующих пяти лет их пришлось дважды повторить. Однако перелома в войне не наступило.
   Размышления привели Николая I к выводу, что причина неудач -- в отсутствии свободы действий у командующего русскими войсками на Кавказе, в его чрезмер­ной зависимости от указаний Петербурга. Недостаток единовластия усугублял со­перничество и трения внутри руководящего состава Кавказского корпуса, что пагуб­но сказывалось на общем состоянии дел. Поэтому император решил предоставить своему наместнику на Кавказе почти неограниченные полномочия, избавив его даже от ответственности перед военным министром России. Для такого высокого статуса нужно было подобрать и соответствующую личность. В первой половине 40-х гг. ходили слухи, что Николай I вновь призовет на эту должность опытного Ер­молова, либо доверит ее самому военному министру Чернышеву. Но выбор, против всех ожиданий, пал на новороссийского губернатора М.С. Воронцова.
   Михаил Семенович Воронцов родился в 1782 г. в семье видного русского дипло­мата и государственного деятеля С. Р. Воронцова. Юный отпрыск знатного рода по­лучил прекрасное образование в Англии, где его отец довольно долгое время пред­ставлял Россию в качестве полномочного посла. С воцарением Александра I молодой Воронцов становится камергером. Однако дворцовая жизнь ему не по нутру, и он отправляется на Кавказ. Там Воронцов служит до 1805 г., находясь в подчинении у князя П.Д. Цицианова. Затем он принимает участие в войне против Наполеона на территории Пруссии, а в 1810 -- 1811 гг. в русско-турецкой войне. Благодаря безу­пречной службе и боевым отличиям Воронцов быстро поднимается по лестнице чи­нов. В Отечественной войне 1812 г. он уже генерал-майор. После изгнания наполео­новской армии из России Воронцов вместе с русскими войсками преследует ее че­рез всю Европу до самой Франции. По завершении войны он три года командовал экспедиционным корпусом, дислоцированным во Франции, а затем до 1820 г. жил в Англии, к которой с детства испытывал симпатию.
   С 1823 г. начался новый, яркий этап в его карьере. Воронцов был назначен на должность генерал-губернатора Новороссийского края и Бессарабии, с правом вести дела по собственному усмотрению, подчиняясь лишь царю. С его деятельностью в этом качестве связаны внушительные достижения в хозяйственном освоении юж­ной России и Крыма. На новом поприще он, как писали западные авторы, "работал с творческим усердием".
   Бесспорные заслуги Воронцова в управлении огромным, полиэтничным краем, административный талант и военный опыт сделали его в глазах Николая I наиболее подходящей кандидатурой на ту важную роль, которую император собирался дове­рить ему на Кавказе. По утверждению Фр. Вагнера, этот выбор для многих был полной неожиданностью, поскольку Воронцов не входил в число царских фаворитов. Более того, считалось, что в свите и в окружении генерал-губернатора обосновались соглядатаи, докладывавшие Николаю I о каждом шаге своего подопечного. В такой атмосфере любым случаем опорочить Воронцова в глазах монарха были не прочь воспользоваться его враги, которых он невольно нажил благодаря полученному от императора почти независимому статусу. Если дело и вправду обстояло именно так, то тем больше оснований уважать Николая I за прагматизм, за готовность ставить интересы страны выше личных симпатий или антипатий.
   Как бы то ни было, в 1844 г. М.С. Воронцова назначили наместником Кавказа с беспрецедентными, почти неограниченными полномочиями. Сохранив за ним преж­нюю должность -- генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии, -- император со­средоточил в его руках колоссальную власть, какой не имел ни один царский сановник в истории России, даже Г.А. Потемкин при Екатерине II. Фактически Воронцов стал единоличным правителем на территории от Прута до Аракса. Ему предоставля­лась такая свобода действий, что многие вопросы он мог решать не только без согла­сования с Петербургом, но и с самим Николаем I.
   Впрочем, это не касалось проблемы выбора общей стратегической системы в Кавказской войне. Тут по-прежнему последнее слово оставалось за императором, который по-прежнему считал генеральное сражение самым надежным средством покончить с Шамилем и мюридизмом. Хотя Николая I стали посещать сомнения, он все же не расстался с застарелым убеждением, что вождя горцев можно разбить од­ним ударом -- достаточно лишь удачно выбрать место и время для этого. Поэтому основная установка, полученная новым наместником Кавказа от Николая I, была сформулирована предельно конкретно: любой ценой взять резиденцию имама -- аул Дарго -- и тем самым завершить войну. Похоже, Николай I, глядя на кавказскую си­туацию из Петербурга, недооценивал уроки прошлого, подсказывавшие, что взятие "центра владычества" Шамиля ничего не давало. Любой малодоступный аул мог стать новой резиденцией имама. Вероятно, император верил, что после стольких лет борьбы с горцами и постоянного наращивания численности русских войск остава­лось сделать еще одно усилие, и победа будет обеспечена. Нужно лишь умело спла­нировать ход операции и поручить ее выполнение опытному военачальнику, осво­божденному от мелочной опеки Петербурга.
   Воронцов, неплохо разбиравшийся в кавказских делах, не разделял оптимизма Николая I и догадывался о необходимости иной тактики. Он еще больше утвердился в этом мнении после бесед с А.П. Ермоловым, к которому он специально заехал в Москву перед отбытием к месту назначения. Многоопытный генерал по-прежнему считал бесполезным применение в горах метода "решительного удара". Сравнивая Дагестан и Чечню с крепостью, он предупреждал, что брать ее следует не штурмом, заведомо обреченным на провал, а длительной осадой. Ермолов находил глубоко по­рочной существовавшую систему ежегодных наступательных кампаний в соответст­вии с заранее намеченными (часто Петербургом) целями. Внешне казавшиеся успешными, эти экспедиции на самом деле были почти безрезультатными: после ухода русских власть Шамиля тут же восстанавливалась, на пособников гяуров об­рушивались репрессии, имамат возвращался к своей обычной жизни. Без последова­тельного закрепления русских войск на новых рубежах вся предшествующая много­летняя работа (с ее не только стратегическими, но и политическими результатами) сводилась на нет. Перед российской армией вставал зловещий призрак "сизифовой" каторги. Во избежание ее Ермолов предлагал перейти к планомерной целенаправ­ленной стратегии, предусматривавшей прорубку лесов, строительство широкой сети крепостей и дорог между ними, постепенное, методичное продвижение в глубь Чеч­ни и Дагестана и прочное закрепление на новых территориях. Для такой системы требовались скорее топор, кирка и лопата, чем пули и штыки. Рассчитанная на дли­тельный срок, она не сулила немедленного успеха и предполагала терпение, которо­го в Петербурге не хватало. Воронцов был в принципе согласен с Ермоловым, но возражать Николаю I не стал. Во-первых, он был польщен доверием царя. Во-вторых, у него, прошедшего школу классической военной науки, по-видимому, еще сохранялась иллюзия воз­можности сокрушить движение Шамиля одним крупным и верно рассчитанным сра­жением. Понадобилась кровавая даргинская драма, чтобы эта иллюзия рассеялась окончательно.
   В начале лета 1845 г., выполняя указания Николая I, Воронцов во главе 10-тысяч­ного войска начал наступление на аул Дарго, резиденцию имама. Шамиль отступал с оборонительными боями, сжигая оставляемые аулы, чтобы они не достались врагу. На самых важных участках обороны по пути в Дарго он вступал в ожесточенные сражения и, измотав русские войска, исчезал, чтобы вновь появиться через несколь­ко верст. Отряд Воронцова редел по мере продвижения вперед и вскоре начал испы­тывать недостаток продовольствия и боеприпасов. Пришлось в ожидании подкреп­лений задержаться на три недели в одном из аулов. На подступах к Дарго Воронцов с большими потерями штурмовал защищаемый горцами перевал, овладев которым он спустился вниз и очутился в "столице" имамата. Вожделенная цель, оказавшаяся дымящимися руинами, не принесла ни радости, ни удовлетворения, тем более что предстояло еще выбраться оттуда. Мрачные предчувствия Воронцова усиливались царившим в окрестных лесах оживлением, не предвещавшим ничего хорошего: к Шамилю стягивались свежие силы, рубили деревья для завалов, заграждали оба вы­хода (северный и южный) из Даргинского ущелья. Отряд Воронцова попал в ловуш­ку, искусно подготовленную Шамилем.
   Русские войска снова терпели нужду в провианте, фураже, имелось много ране­ных и больных, кончались боеприпасы. Аул являлся отменной мишенью для артил­лерийского и ружейного обстрела с окружавших его возвышенностей. Задерживать­ся там значило обрекать себя на верную гибель. Воронцов решил пробиваться на се­вер к Герзель-аулу, но прежде он должен был дождаться продовольственного обоза, шедшего из Андии. Навстречу отправилась войсковая колонна для приема грузов. Горцы дали ей широко растянуться на марше, и когда ее арьергард вошел в болоти­стую лощину, они отсекли его от головной части и почти целиком уничтожили. На обратном пути та же участь и на том же месте постигла авангард колонны во главе с отважным и подававшим блестящие надежды генералом Пассеком. Он погиб в бес­страшном порыве, стремительно увлекая солдат в атаку. Русские войска дрались ге­ройски, но узкое топкое место, со всех сторон сдавленное лесной чащей, давало Ша­милю преимущество. В Дарго вернулась лишь горстка людей с несколькими вьюка­ми провизии. Этот кровавый эпизод вошел в историю Кавказской войны под названием "сухарная экспедиция".
   13 июля Воронцов выступил из Дарго. Предварительно он приказал уничтожить все тяжести (кроме пушек) для облегчения движения и послал в крепость Грозную (с пятью курьерами разными дорогами) к генералу Фрейтагу указание спешно идти на помощь. Отряд Воронцова продирался к Герзель-аулу в невыносимых условиях: по узкой тропе, под неприятельским огнем, с постоянно растущим числом раненых и больных, в голоде и изнурении. Ценой многих жизней и напряжения последних сил приходилось брать завалы. Каждый шаг давался все труднее и труднее. Вконец измотанные и заметно поредевшие войска остановились близ селения Шаухал-Берды на отлогом левом берегу реки Аргун, где их со всех сторон блокировали огром­ные скопления мюридов. Двигаться вперед не было ни смысла, ни возможности. Шамиль расположился на высотах правого берега, беспрерывно обстреливая из пу­шек лагерь русских. Отвечать было нечем, кончились снаряды.
   Положение катастрофически ухудшалось. От отчаяния удерживала единствен­ная надежда -- на Фрейтага. Воронцов сохранял достоинство и хладнокровие. Он показал себя мужественным человеком, когда в одной из критических ситуаций лич­ным примером поднял валившихся от измождения солдат на штурм завалов. Ворон­цов категорически отверг предложение офицеров о сформировании специального отряда, которому предстояло бы прорвать линию окружения и вывести главноко­мандующего в безопасное место. Обращаясь к войску с посланием, он признал весь драматизм обстановки и сообщил, что спасения можно ожидать только от Фрейтага. А если суждена смерть, то он готов достойно встретить ее вместе со своей армией. Воронцов постоянно находился среди солдат, разговаривал с ранеными, подбадривал упавших духом. Иногда он ложился на складную кровать в своей белой палатке, слу­жившей прекрасной целью для обстрела, и читал английские газеты, не обращая внимания на разрывавшиеся вокруг ядра.
   Фрейтаг, получив в Грозной известие о положении Воронцова, стремительно двинулся на помощь. 19 июля он прорвал кольцо окружения и соединился с отрядом наместника, точнее -- с тем, что от него осталось. На следующий день объединен­ные войска прибыли в Герзель-аул.
   Итак, экспедиция в Дарго закончилась плачевно. Правда, формально ее цель -- захват резиденции имама -- была достигнута. Но эта "победа" количеством понесен­ных потерь напоминала скорее катастрофу. Лишь случай спас войска Воронцова от полного уничтожения.
   В Петербурге решили сделать хорошую мину при плохой игре. Общественному мнению России и Европы даргинское дело преподнесли как крупный успех. Ворон­цову был пожалован княжеский титул. Однако наместник не стал обманывать ни себя, ни Николая I. В 1845 г. во время встречи с царем в Севастополе он заявил, что невозможно покорить Кавказ, руководствуясь существующей военной доктриной, и фактически поставил вопрос о необходимости возвращения к ермоловской "осад­ной" стратегии. Воронцов повел себя смело и честно, дав понять императору, что о скорой победе не может быть и речи. Пожалуй, впервые кто-то отважился с такой нелицеприятной правдивостью открыть Николаю I глаза на истинное положение дел на Кавказе. Отказавшись от каких-либо иных обещаний, кроме как посвятить всего себя предстоящей долгой и тяжелой работе, Воронцов оставил царю единственный выбор -- запастись терпением.
   Нужно отдать справедливость и Николаю I. Несмотря на свое разочарование и раздражение, он нашел в себе силы признать все доводы наместника убедительны­ми. Впрочем, был ли у императора другой разумный выход? Уж если Воронцов -- его последняя надежда -- настаивал на кардинальном пересмотре общей стратегиче­ской системы, имея в своем полном распоряжении такое количество войск, о кото­ром А.П. Ермолов мог только мечтать, то, значит, эта система действительно не го­дится.
   Получив carte blanche (33), Воронцов немедленно возобновил работу, приостанов­ленную в конце 20-х гг. XIX в. Стали возводиться новые крепости, прокладываться новые дороги и просеки, с помощью которых блокировались районы военной актив­ности горцев. Эта стратегия внешне выглядела маловыразительно. Она напоминала скорее осуществление инженерной задачи, хотя и предполагала периодические -- по мере нужды -- атакующие выпады. Теперь последовательно проводить в жизнь эту стратегическую линию было легче, чем Ермолову. Во-первых, Воронцов распола­гал армией в 150 тыс. (по другим данным, 200 тыс.) человек (против 25-тысячного ермоловского корпуса). Во-вторых, уже никто не осмеливался его торопить или давать ему руководящие указания. Вместе с тем эта беспрецедентная свобода действий воз­лагала на Воронцова колоссальный груз внутренней, нравственной ответственности перед государем и отечеством. Хорошо осознавая ее, наместник, как и Ермолов в свое время, предпочел быстрым, эффектным и бесполезным тактическим победам длительную, неброскую, но зато совершенно необходимую работу, создававшую коренные предпосылки для полного покорения Кавказа в будущем, скорее всего -- уже при другом наместнике.
   В первые годы пребывания Воронцова на новой должности никакого перелома в ходе Кавказской войны не произошло. Более того, после впечатляющих военных успехов Шамиля его могущество и влияние достигли апогея. Никогда еще перспек­тивы утверждения России на Кавказе не казались столь отдаленными.
   Однако наместник уверенно шел по избранному пути. Он без труда перевел войну в "позиционное" русло и, не отвлекаясь на крупные экспедиции, принялся осуществлять методичную осаду имамата -- с севера, востока и юга. В чеченских ле­сах стук топора стал слышен чаще, чем ружейные выстрелы. Наступательные опера­ции проводились лишь как упреждающие меры, в ответ на опасную концентрацию войск горцев в том или ином районе. Как проницательный стратег, Шамиль сразу понял, какую угрозу таит для него переход Воронцова к "осадной" системе. Отныне все его помыслы направлены на то, чтобы любыми путями помешать планам намест­ника. После набега на Кабарду (1846) имам отказывается от массированных ударов и больше думает об организации мощного оборонительного заслона, используя при­годные для этого аулы-крепости и преимущества местного рельефа. В свою очередь и Воронцов стремится всячески расстроить эту работу. Он предпринял ряд штурмо­вых операций, большей частью успешных но Шамиль, искусно маневрируя, сосре­доточивал свои силы в новых точках, навязывал сражения и при неблагоприятном повороте событий быстро уходил. Шамиль старался максимально измотать русские войска, лишить их возможности вести "правильную" осаду.
   Воронцов не поддавался на эти хитрости и продолжал, несмотря на все более сильные соблазны уничтожить мюридизм одним махом, твердо придерживаться за­думанного. Во второй половине 40-х гг. XIX в. стратегия "Ермолова -- Воронцова" начала приносить медленные, но верные результаты. В начале 50-х гг. они уже со­вершенно ощутимы. Под контроль России перешли предгорная Чечня, Приморский и Южный Дагестан. Войска Шамиля были вытеснены в горы и там зажаты в кольцо окружения. Остальное представлялось вопросом сугубо техническим. Но тут разра­зилась Крымская война, вынудившая отложить окончательное покорение Кавказа на неопределенный срок.
   Тем не менее даже в такой ситуации развязка была предрешена в пользу Рос­сии. За десять лет своего наместничества мудрый Воронцов сумел создать основательный военно-стратегический фундамент для победы над Шамилем и мюри­дизмом. И не его вина, что объективные обстоятельства не позволили ему пожать плоды собственных трудов -- долгих и терпеливых. По утверждению западных авто­ров, Шамиль признавал в Воронцове достойного соперника. Оба сражались за идею, составлявшую смысл их жизни.
   В 1854 г., в канун новых испытаний для России, 72-летний М.С. Воронцов, за­метно уставший от бурной деятельности, ушел на покой. Довершить его дело пред­стояло людям более молодым и более тщеславным. В их руки переходило богатое на­следство, которым нужно было умело распорядиться.
  
   *
  
   М.С. Воронцов известен если не как единственный, то как один из немногих кавказских наместников, твердо и последовательно проводивших миротворческую политику по отношению к местному населению. Он был убежден, что истинное по­корение Кавказа -- задача не только военная: оружием можно завоевать террито­рию, но не души людей. Воронцов выступал за широкое применение несиловых ме­тодов еще и по сугубо прагматическим соображениям -- это резко сокращало ко­лоссальные финансовые расходы, избавляло от необходимости бесконечно увеличивать численность русских войск на Кавказе.
   Одно из самых эффективных средств утверждения влияния России Воронцов видел в торговле. Связанная с нею материальная заинтересованность могла бы, по мнению наместника, нейтрализовать враждебность горцев и обеспечить устойчивые прорусские настроения. Он хотел дать горцу почувствовать все выгоды товарообме­на с Кавказской линией, чтобы материальными стимулами изменить его мироощу­щение, смягчить воинственные нравы, направить его энергию в созидательное рус­ло. Воронцов предписывал оказывать горцам, посещавшим рынки русско-казачьих городов и станиц, "всевозможное покровительство и защиту от несправедливостей и обид по торговле". Он полагал, что одновременно с покорением нужно активно вес­ти хозяйственное освоение Кавказа, которое со временем потребует все большего перераспределения усилий в свою пользу. Воронцов мечтал превратить этот край в мирную, цивилизованную и процветающую провинцию империи -- источник благо­денствия как для России, так и для местных народов.
   Как человек высокообразованный, приверженный идеям Просвещения с их кос­мополитическим оттенком, Воронцов отличался широтой взглядов и непредубежден­ностью. Ему был чужд снобизм колонизатора-европейца и высокомерное отношение к коренному населению колонизуемых стран. Разумеется, наместник испытывал гордость от сознания принадлежности к правящему классу великой державы. Одна­ко это порождало не ощущение расового превосходства, а чувство огромной ответ­ственности за свои деяния в качестве полновластного представителя этой державы. Воронцов понимал "бремя белых" не как право повсюду бравировать им по поводу и без повода, а как обязанность достойно нести его.
   Наместник хорошо изучил историю, культуру, обычаи кавказских народов. Эта сложная для русского и западного восприятия материя вызывала у него глубокий интерес и уважение. Английский путешественник Э. Спенсер считал Воронцова редким знатоком Кавказа и в виде одного из многих подтверждений этому приводил засвидетельствованный им случай. Однажды наместник, оказавшись на побережье Абхазии, получил от некоей особы, принадлежавшей к местной знати, приглашение посетить его дом, расположенный в горах, в нескольких километрах от моря. Боль­шинство людей из огромной свиты Воронцова, опасаясь западни, не решились ехать в гости. Наместник же согласился не раздумывая, поскольку он знал, что такое за­кон гостеприимства у кавказцев и как они умеют дорожить проявленным к ним до­верием. Уважение к горским обычаям не мешало Воронцову относиться к ним прагма­тично. С его точки зрения, Россия, запретив работорговлю, допустила ошибку, обу­словленную непониманием особенностей и значения этого традиционного кавказ­ского института. Последний представлял собой важный источник доходов для гор­цев, в частности черкесов, у которых введенный Россией запрет вызвал дополнительное недовольство. К тому же наместник считал, что работорговля на Кавказе, в отличие от ее классических форм, основана не только на стремлении "ра­бовладельца" заработать, но и на горячем желании "раба" быть проданным. Идти против этого обоюдного интереса Воронцов счел неразумным и отказался от запре­тительных мер, чем расположил к себе определенную часть черкесского общества. Соображения целесообразности взяли верх над соображениями гуманности. За это наместник подвергся упрекам западных наблюдателей. Фр. Вагнер, назвав поступок Воронцова несовместимым с идеями гуманизма, в то же время признавал его поли­тическую эффективность.
   В иностранной литературе имеются и другие примеры практицизма наместника. Он находил выражение в обычных для большой политики явлениях, в частности -- прямом или косвенном подкупе социальных элит на Северном Кавказе. Те, охотно принимая от Воронцова различные материальные и моральные блага (дорогие по­дарки, пенсии, престижные звания, награды, привилегии и т.д.), становились полез­ными проводниками русского влияния. В руководящей верхушке имамата Шамиля углублялся раскол благодаря быстро сужающемуся кругу людей, способных устоять перед соблазнами.
   Воронцов считал силу не лучшим оружием против идеи. Он старался шире ис­пользовать в борьбе с Шамилем и мюридизмом контрпропаганду. Прежде чем дейст­вовать военными методами, наместник рассылал горцам прокламации, в которых взывал к их рассудку. С помощью простых и ясных доводов предполагалось убедить их в преимуществах отказа от войны с Россией. М.С. Воронцов объяснял, что у рус­ского царя есть несметная и непобедимая армия, но он прислал ее на Северный Кавказ не для войны, а для обеспечения мира и процветания этого несчастного края, где вот уже столько лет царит смута и кровопролитие. Наместник заверял, что он от­нюдь не намерен искоренять магометанскую веру или преследовать мусульман. Его цель -- положить конец преступной деятельности Шамиля с его сообщниками, нака­зать самозванца, который извращает ислам и обманывает народ; который из жажды власти и стремления возвеличить себя подстрекает племена к мятежу, подвергает их всем ужасам войны, сам же стараясь избежать опасностей; который проповедует об­щественное равенство и отмену наследственных прав ханов и беков на собствен­ность лишь для того, чтобы присвоить эти права себе; который наводнил аулы свои­ми муртазеками, не щадящими ни жизнь, ни имущество безвинных жителей; кото­рый задавил горцев тяжелыми поборами и ненавистным гнетом своего деспотизма; который называет себя народным заступником, тогда как его присутствие повсюду отмечено смертью и разорением.
   Объявляя вне закона Шамиля и его ближайших сподвижников, Воронцов давал понять, что он проводит четкую грань между ними и остальным обществом. Намест­ник настойчиво повторял: русские войска пришли на Северный Кавказ, чтобы осво­бодить горцев от их угнетателя, защитить слабых, а также тех, кто раскаивается в своих ошибках и готов подняться против деспота. Гарантируя неприкосновенность исламской веры, обычаев, прав собственности, Воронцов обещал подвести под эти основы общественной жизни более прочные законодательные опоры.
   В то же время наместник строго предупреждал, что людям, которые предпочтут остаться с Шамилем, пощады не будет. Горцев ставили перед выбором: либо при­знать "справедливую и благодетельную власть" российского императора, радеющего о благополучии своих подданных, и тем самым разделить их счастливую судьбу; либо продолжать упорствовать в своих роковых заблуждениях, навлекая на себя же­сточайшую кару.
   Такими прокламациями Воронцов способствовал усилению изначально сущест­вовавшей в горских обществах оппозиции Шамилю и ориентации на Россию, хотя антишамилевские настроения далеко не всегда были прорусскими.
   Деятельность наместника на Северном Кавказе примечательна еще и тем, что он взял на себя труднейшую, как выразился Дж. Макки, "Авгиеву задачу" -- очистить русскую гражданскую и военную администрацию от закоренелой коррупции. Тот же автор указывал на значительный прогресс, достигнутый Воронцовым в этом деле.
   Западные авторы -- даже не благоволившие к России -- признавали выдающие­ся заслуги Воронцова в гражданском и хозяйственном обустройстве Закавказья. Стабилизацию общей обстановки в этих провинциях они связывали с просвещен­ной политикой наместника, с его "долгим и исключительно успешным правлением", благодаря которому местное население примирилось с московской властью, улучши­лись материальные условия жизни, получили развитие внутренние ресурсы края. Своими мудрыми и справедливыми деяниями Воронцов завоевал симпатии закав­казских народов, превратил в преданных подданных России тех, кто еще недавно сочувствовал ее врагам, лишил Шамиля его потенциальных союзников в Закавказье.
   Некоторые авторы отмечали яркие патриархально-патерналистские черты в ха­рактере наместника. В своем отношении к подчиненным и к народам, им управляе­мым, он напоминал доброго отца большого семейства. Его великодушие и благород­ство снискали ему огромное уважение людей. Фр. Вагнер упоминал, что значитель­ную часть собственных доходов Воронцов тратил на то, чтобы облегчить положение своих крепостных крестьян.
   Вместе с тем наместник умел быть жестким и решительным. Прибыв в Тифлис, он обнаружил, что гражданский порядок и общественная безопасность в закавказ­ских провинциях оставляют желать много лучшего: особое распространение полу­чил такой вид преступления, как грабеж. Воронцов приказал повесить наиболее отъ­явленных злоумышленников, в результате чего внутренняя обстановка в Закавказье быстро нормализовалась.
   Английский историк У. Стаффорд подвел итоги деятельности Воронцова на Кав­казе словами Николая I. В 1854 г., удовлетворяя просьбу своего наместника об от­ставке, царь послал ему благодарственное письмо. Там говорилось, что 9-летнее правление Воронцова являет собой пример блистательной службы, неустанного и самоотверженного труда на поприще как военном, так и административном. Особо подчеркивалась мудрая политика наместника, благодаря которой Кавказ был приве­ден в состояние готовности перед лицом назревающих испытаний (имелась в виду начавшаяся Крымская война).
   Высоко оценивая личность Воронцова и проделанную им на Кавказе работу, от­дельные авторы утверждали, что он был совершенно нетипичным, просто уникаль­ным представителем колониально-административной системы России (явно намекая на присущую ей грубость, прямолинейность и неэффективность). В частности Л. Олифант, с досадой констатируя упрочение позиций России на Кавказе, целиком записывал это в личный актив наместника. По мнению английского публициста, бла­годаря умной политике этого "выдающегося государственного деятеля" симпатии населения края в годы Крымской войны были не на стороне союзников.
   С точки зрения Дж. Макки, Воронцову удалось добиться успехов лишь в адми­нистративно-политической сфере. Что же касается решения возложенных на него военных задач на Северном Кавказе, то тут его в общем постигла неудача. Такое суждение представляется весьма поверхностным в свете тех фактов и наблюдений, которые содержатся в трудах западных авторов, в том числе и у самого Дж. Макки, и которые приводят к выводу, что за время своего пребывания на Кавказе Воронцов заложил фундаментальную стратегическую основу для победы над Шамилем.
   Несмотря на наличие в западных трудах элементов критики в адрес Воронцова, все же в целом можно сказать, что он был, пожалуй, единственным кавказским на­местником, удостоившимся со стороны иностранцев самых лестных эпитетов и наи­более однозначных оценок. Подобное восприятие этой исторической фигуры как бы сконцентрировалось в словах Дж. Дитсона, предваряющих его книгу о Кавказе: "Князю Воронцову, храброму и выдающемуся воину, превосходному дипломату и утонченному аристократу, умному и доброму правителю, с чувством глубочайшего почтения посвящается".
  
  
  

А.И. БАРЯТИНСКИЙ

  
   Драматический финал Кавказской войны неотделим от имени Александра Ива­новича Барятинского. Продолжатель традиций А.П. Ермолова и М.С. Воронцова, он оказался успешнее и удачливее их, потому что значительную часть работы они уже сделали. Оставалось увенчать ее окончательной победой и пленением Шамиля. Но на момент вступления Барятинского в должность Кавказского наместника эта задача представлялась отнюдь не просто техническим завершением усилий предшественников. В период Крымской войны (1853 -- 1856) России пришлось сократить число войск на Северном Кавказе и перейти к оборонительной тактике. И хотя позиции русской армии в предгорной Чечне и Дагестане были уже достаточны прочны, что­бы отразить любое нападение Шамиля, до полной победы было еще далеко. Устано­вилось некое стратегическое равновесие, которое могло продолжаться неопределен­но долго и при котором чаша весов в принципе могла склониться либо в одну, либо в другую сторону.
   В июле 1856 г. Барятинский становится наместником и главнокомандующим рус­скими войсками на Кавказе. Столь высоким назначением он был во многом, но дале­ко не во всем, обязан личной дружбе с императором Александром II. Если бы вдруг царю пришлось отстаивать кандидатуру своего фаворита, то это было бы нетрудно. Барятинский имел за плечами богатый и стремительно накопленный опыт боевой службы на Кавказе, начиная от младшего офицера до генерала. Он глубоко изучил особенности жизни кавказских народов, и у него сложились собственные взгляды на то, какой должна быть политика по отношению к ним. Менее всего походивший на бездумно-педантичного исполнителя, Барятинский тяготел к творческим идеям. Воронцов находил у него "особый талант делать всегда больше и лучше", чем пред­писано в инструкциях. Способный, мыслящий полководец и администратор, Баря­тинский умел подбирать себе под стать и помощников, самый видный из которых -- Д.А. Милютин -- в будущем получит (не без протекции кавказского наместника) пост военного министра России и станет выдающимся реформатором.
   Отчаянно храбрый, несколько раз раненный, сполна отведавший невзгод и опас­ностей походно-бивачной жизни, Барятинский был любим и популярен в армии. Спесь, грубость, лицемерие никогда не замечались за ним. Принимая новую дол­жность прежде всего как знак доверия своих соратников, он обращается к ним с искренними словами благодарности: "Войска Кавказа. Смотря на Вас и дивяся вам, я взрос и возмужал. От вас и ради вас осчастливлен назначением быть вашим вождем. Трудиться буду, чтобы оправдать великую милость, счастье и великую для меня честь".
   Историки высоко оценивают личность и профессионализм Барятинского, пола­гая, что он как никто другой "подходил для роли русского проконсула на Востоке". Пожалуй, лучшей оценкой военных и политических дарований генерала служит тот факт, что назначение его наместником крайне удручило Шамиля, который запретил горцам под страхом смерти распространять о нем лестные слухи.
   Барятинскому предстояло завершить многолетние труды его предшественников, опираясь на созданный ими военно-стратегический потенциал, учитывая их опыт и ошибки. Он принялся за дело, со свойственной ему неутомимой энергией. Этой энергии нужно было много -- как для борьбы с Шамилем, так и для борьбы с петер­бургской бюрократией. Дело в том, что после поражения в Крымской войне Россия сосредоточилась на внутренних проблемах, решение которых требовало немало средств. Каждое ведомство, исходя из собственных, совершенно неизбежных нужд, пыталось раскроить скудный государственный бюджет в свою пользу. Барятинский настаивал на расширении масштабов войны на Кавказе, а она всегда была сопряже­на с солидными расходами. Наместник не только хотел довести численность войск до уровня 1853 г., но и значительно его превысить.
   В 1856 г. Барятинский представил Александру II подробный план покорения Кав­каза, в основе которого лежали идеи А.П. Ермолова, дополненные проектом карди­нальных преобразований в Кавказской армии. Совместно со своим начальником штаба и единомышленником Д.А. Милютиным он предложил разделить Кавказ на военные округа, командующим которых давалась бы довольно широкая самостоятельность в рамках общего руководства со стороны наместника. Царь одобрил эту концепцию (именно ей суждено будет стать прообразом военной реформы 1870-х гг. в России). Но все упиралось в деньги. Ссылаясь на их острую нехватку, во­енное и финансовое министерства оказывали Барятинскому сильное противодейст­вие. Помимо того что в его распоряжение переходила почти треть военного бюдже­та страны, их раздражали высокий статус Барятинского в государственной иерар­хии и его стремление использовать личную приязнь к нему Александра II для обсуждения с ним важных вопросов, минуя обычную бюрократическую процедуру. Естественно, и министры со своей стороны прибегали к различным формам давле­ния на императора.
   Александр II, в принципе поощряя своего фаворита, все же испытывал колеба­ния. В частности, когда Барятинский попросил его запретить высшим чиновникам вмешиваться в кавказские дела, тот отказался -- видимо, из склонности своей компромиссной натуры к сохранению баланса между неофициальными возможно­стями наместника и формальными приличиями. Царь не хотел третировать своих министров, хорошо понимая и их логику. Среди них были люди авторитетные, с ко­торыми приходилось считаться. Самая видная фигура в правительстве -- министр иностранных дел А.М. Горчаков -- выступал против рискованных внешнеполитиче­ских предприятий и против конфронтации с Европой. Именно его устами была объ­явлена знаменитая программа "сосредоточения" России. Похоже, что, с точки зре­ния А.М. Горчакова, Кавказская война мешала этому сосредоточению и могла по­ссорить Петербург с Англией и Турцией. Поэтому он призывал к умеренности на Кавказе, воспринимая планы Барятинского с известной долей скептицизма.
   Был момент, когда, казалось, сомнения одолели Александра II. Он стал склонять­ся к мысли о целесообразности приостановки военных действий в Чечне и Дагеста­не на "год или два" и даже заключения с Шамилем компромиссного соглашения. Ба­рятинский усмотрел в этом попытку украсть у него победу, что было не только вызо­вом ему лично, но и знаком неуважения к русской армии на Северном Кавказе. После сорока лет изнурительной войны уже обозначившиеся перспективы успеха вновь отдалялись на неопределенное время. Это могло негативно сказаться на бое­вом духе войск, и без того не очень высоком после поражения в Крымской войне. Армия жаждала взять реванш хотя бы в каком-то виде и восстановить веру в собст­венные силы. Типичный выразитель подобных настроений Барятинский, как и дру­гие генералы, заботился, разумеется, и о личном вкладе в державное дело, от вели­чины которого зависели почести и слава. Бросившись решительно оспаривать идею о "замораживании" войны, он отстаивал и государственные и частные интересы, в главном совпадавшие.
   Смысл доводов Барятинского, изложенных в письмах к царю, сводился к про­стой формуле: когда речь идет о такой проблеме, как Кавказская война, финансовые соображения, какими бы весомыми они ни были, должны отступать на второй план, тем более что победа с лихвой оправдает затраты на нее. По мнению наместника, следовало либо увеличить расходы на Кавказскую войну, либо вообще отказаться от нее навсегда. Полумеры приведут лишь к тому, что на теле российской империи останется язва, забирающая жизнетворные соки организма. Убедительно выглядел и другой вывод Барятинского: сокращение военных операций неминуемо ослабит про­русскую ориентацию среди горцев и вдохнет новые силы в Шамиля. Мирные чечен­цы и дагестанцы потеряют надежду на защиту России и вновь признают власть има­ма. Таким образом, будут перечеркнуты купленные дорогой ценой военно-политиче­ские и моральные результаты 40-летней борьбы с мюридизмом.
   Трудно сказать, что произвело большее впечатление на Александра II -- аргу­менты Барятинского или пафос убежденности, с которым он их излагал, но итог был налицо. Император издал соответствующие распоряжения в поддержку планов на­местника, хотя так и не смог полностью избавиться от колебаний вплоть до дня пле­нения Шамиля. (Эти колебания постоянно подпитывались из двух источников -- ми­нистерства финансов и министерства иностранных дел. Особый вес имело мнение А.М. Горчакова, осторожную позицию которого в кавказском вопросе приходилось принимать во внимание и Александру II и Барятинскому.) В свете последовавшего затем развития событий можно считать, что пресловутый институт фаворитизма в самодержавной России не всегда приносил вред. Кто знает -- когда и чем закончи­лась бы Кавказская война, если бы Барятинский не был особой, приближенной к императору, если бы он не знал правил дворцовых игр и если бы, наконец, природа наделила его меньшим умом и тщеславием. Есть еще и другие "если", связанные с ролью личностного фактора в истории завершающего этапа войны с Шамилем...
   С 1856 г. Барятинский вновь переходит к наступательным операциям, приоста­новленным в годы Крымской войны. Сжимается кольцо окружения вокруг мюридов. Начинается концентрическое движение русских войск в глубь Чечни и Дагестана. Наносятся удары по укрепленным стратегическим пунктам противника, из которых он вытесняется в горы. При этом никаких авралов, никаких авантюр. Все делается методично и основательно. Иного образа действий Барятинский просто не позволял. Он слишком хорошо усвоил, чем оборачивались в прошлом опасные соблазны Кав­казской войны. Уж сколько раз крупные поражения Шамиля оказывались лишь вре­менными неудачами, а крупные победы русских -- лишь временными успехами. Ис­пытанное в 30-е гг. XIX в. некоторыми генералами ощущение близости окончания войны оказывалось горькой иллюзией, после которой приходилось начинать все сна­чала, имея перед собой многократно усилившегося врага.
   Наместник стремился к тому, чтобы в конце концов лишить Шамиля свободы перемещения в условиях лесистой предгорной местности. Это делало его неулови­мым и вездесущим, а Барятинский хотел вынудить мюридов быть видимыми и пред­сказуемыми. Для этого он теснил их не только своими войсками, но и широкими лесными просеками, расчертившими Чечню и Дагестан в виде концентрических кругов и пересекающих их радиальных линий. В стратегически важных точках за­кладывались укрепления, соединяемые друг с другом удобными дорогами. В 1857 -- 1858 гг. преимущественное внимание Барятинский уделял Нагорной Чечне и Южному Дагестану, где мюриды были еще достаточно сильны и в военном, и в по­литическом, и в моральном плане. Наступление развивалось не очень стремительно, но методично и успешно.
   Скоро дал о себе знать позитивный эффект реформы Барятинского -- Милютина, проведенной в Кавказской армии. Разделение на военные округа Кавказа вообще и Северо-Восточного Кавказа в частности развязало инициативу на местном уровне. Подчиненные наместнику генералы были избавлены от мелочной регламентации и скрупулезно прописанных инструкций, подчас совершенно расходившихся с быстро меняющейся действительностью. Им предоставили широкие полномочия в рамках общего направления военной и социальной политики Барятинского.
   В начале 1859 г. обстановка складывалась таким образом, что наместник мог реально поставить задачу взятия главного оплота Шамиля в Чечне -- аула Ведено. Прежде захват резиденции имама практически ничего не давал: у Шамиля оставался выбор путей отступления, ибо любой из контролируемых мюридами аулов мог стать новой столицей имамата. Теперь же, в случае успеха русских войск, Шамилю при­шлось бы отступать в одном направлении -- горный Дагестан, чего, собственно, и добивался Барятинский. Понимавший это Шамиль выстроил на дальних и ближних подступах к Ведено глубоко эшелонированную оборону, в систему которой входили и укрепленные аулы, и хорошо защищенные завалы, и летучие отряды горцев, не дававшие покоя наступавшим русским колоннам. Имам собрал около 12 тысяч воинов. Это была огромная сила, учитывая великолепное умение мюридов использовать рельеф местности, быстро маневрировать, концентрироваться малыми или больши­ми партиями в нужном месте и в нужное время и рассредоточиваться поодиночке, превращаясь в невидимого врага, ведущего убийственно прицельный огонь.
   В первые месяцы 1859 г. русские войска, неся потери в кровопролитных боях, пробились к Ведено. После 10-дневной осады начался штурм аула, встретивший ожесточенное сопротивление. Шамиль, не видя возможности удержать эту ключе­вую стратегическую позицию, покинул ее, недосчитавшись многих своих соратни­ков. Падение Ведено окончательно решило судьбу Чечни, долгое время служившей главной политической и экономической опорой имамата.
   Шамилю ничего не оставалось, как двигаться в Дагестан. Быть может, впервые за историю Кавказской войны правила игры диктовал не он, а ему. Но и в этой ситу­ации Барятинский не стал планировать никаких генеральных сражений, а по-преж­нему придерживался стратегии методичного сдавливания противника со всех сто­рон. Для него важнее было не разбить Шамиля в какой-нибудь крупной баталии, а выиграть Кавказскую войну. Этим и объяснялась его терпеливость, в то время как некоторые из его подчиненных предлагали форсировать события.
   Шамиль не собирался сдаваться. У него в руках оставался Центральный Даге­стан, что для выдающегося стратега горной войны было совсем немало. Он и не по­мышлял о том, чтобы уступить без боя границу между Чечней и Дагестаном по реке Андийское Койсу. По обоим берегам была устроена хорошо укрепленная оборони­тельная линия. Шамиль оставил под своим контролем необходимые ему для отхода два-три моста через реку, остальные сжег. Взлом этой обороны представлял трудную и далеко не единственную задачу. В Нагорном Дагестане в распоряжении Шамиля имелось достаточно много аулов, штурм которых мог обойтись русским очень доро­го. Иными словами, окончательная победа над мюридами требовала крупной, тща­тельно разработанной операции, и при этом успех вовсе не был гарантирован.
   Барятинский одобрил разработанный Д.А. Милютиным план летней кампании 1859 г. Предусматривалось наступление на подвластную Шамилю территорию с се­веро-востока, северо-запада и с юга всеми имеющимися у наместника силами. В слу­чае благополучного развития событий у имама было бы мало шансов ускользнуть. Такая массированная операция нуждалась в основательной подготовке, которая про­водилась с апреля до середины июля. В ожидании лета -- когда в горах устанавлива­лась сносная погода -- русские войска приводили себя в порядок, продолжали про­кладку просек, строительство дорог и крепостей.
   Поражения Шамиля, сопровождавшие развал имамата, были обусловлены не только правильно выбранной и умело осуществлявшейся военной стратегией рус­ских, но и их целенаправленной социальной стратегией, которая с начала 50-х гг. с выдвижением на видные роли Барятинского стала более гибкой и разумной. Давний поиск эффективной политической линии не обошелся без ошибок. В 30-е и, отчасти, 40-е гг. XIX в. российские власти на Восточном Кавказе делали ставку на местную мусульманскую знать, стремившуюся вытеснить адат шариатом (34). К социальным "ни­зам" применялись необдуманные притеснительные меры, уничтожались демократи­ческие обычаи и управление. Этот курс, поразительно напоминавший то, что делал Шамиль, не оправдал себя.
   Осознав это, Барятинский принялся за восстановление прежних основ народной жизни. Его политика была прямой противоположностью деспотичным порядкам имамата. В 1852 г. наместник учредил для местного населения Чечни, постоянно пополнявшегося бежавшими от Шамиля людьми, новый административно-судебный аппарат, куда входили: три русских офицера (председатель с двумя заместителями по управленческой и военной части), главный кадий для разбора дел по шариату, трое выборных старейшин, вершивших суд по адату, два переводчика. Круг вопро­сов, подлежащих шариатской юрисдикции, заметно ограничивался, а права адата расширялись. В перспективе Барятинский имел в виду превратить адатные нормы в письменное законодательство, приспособить их к быстро изменяющимся условиям жизни горцев (развивающееся мирное хозяйствование, торговля, собственность) и интересам русских властей, исподволь сблизить их с общероссийским судопроиз­водством. При этом наместник предполагал максимально учитывать различные мест­ные особенности, соблюдать принцип постепенности, активно привлекать на адми­нистративную и военную службу представителей кавказских народностей. Считая, что эффективность вводимой системы зависит от подбора кадров, Барятинский ста­вил во главе ее людей высокообразованных, энергичных и сметливых, хорошо знав­ших Чечню и Дагестан.
   Нововведения пришлись по душе чеченцам, слух о них распространился среди непокорных горцев, которые тайком пробирались на заседания судов, чтобы убе­диться в их существовании и справедливости выносимых решений. Позже, в силу своей эффективности чеченская административная модель, усовершенствованная и сообразованная с "местными обстоятельствами", была использована на Северо-Восточном Кавказе почти повсеместно -- под названием "военно-народное управле­ние". Отождествлять это управление с типичным "колониальным угнетением", как делают некоторые историки, по меньшей мере некорректно.
   Барятинский проявил себя гибким политиком и администратором еще до назна­чения его наместником. Разумеется, тогда он был ограничен в полномочиях и в воз­можностях широкого использования невоенных методов. Все же основным, предпи­санным ему поприщем являлась война, законам которой приходилось подчиняться. Но Барятинский никогда не превышал меру необходимости, и для себя лично эту меру он определил очень строго -- ни в коем случае не допускать ничего сверх ре­шения конкретной военной задачи, избегая излишних собственных потерь и бес­смысленного ущерба противной стороне. К примеру, когда ему нужно было лишить Шамиля продовольственных баз в Чечне, он без особых угрызений совести истреб­лял на подвластных имаму землях посевы кукурузы, пшеницы, проса, запасы сена. Но когда лишенные съестных припасов чеченцы переходили к русским, тотчас же за "кнутом" следовал "пряник": беженцам выдавали хлеб и денежные пособия.
   На фоне общего кризиса имамата и ужесточения террора со стороны шамилевских мюридов Россия, во многом благодаря Барятинскому, превращалась для горцев из источника страха в источник надежды. Своей тонкой социальной политикой Ба­рятинский укреплял в чеченцах и дагестанцах веру в способность России дать им лучшую жизнь. Горцы, сначала робко, отдельными семействами, а затем целыми аулами переселялись из имамата под защиту русских властей. Барятинский поощрял этот процесс всегда, и тем более -- когда он стал наместником. Он принимал бежен­цев ласково, делал им щедрые подарки, давал провиант и денежные ссуды для об­заведения хозяйством на новом месте. Милосердие Барятинского оказалось более сильным оружием, чем деспотизм Шамиля. Горские племена боялись русских пу­шек, но не русской мести. Ценя в наместнике благородного противника, они стали понимать, что мира можно достичь без ущерба для их чести. Во время военной кам­пании 1858 г. депутации от чеченцев, одна за другой, шли к Барятинскому с изъявле­ниями покорности, просьбами защитить от имама, предложениями помощи в борьбе против него. Возглавляемые наместником войска подчас встречали восторженный прием. На привалах их окружали толпы горцев из близлежащих аулов. Женщины и дети подносили виноград, пели, плясали, мужчины устраивали скачки, салютовали.
   Когда среди горцев усилились слухи о военных талантах, щедрости, справедли­вости, милосердии Барятинского, Шамиль велел выслеживать и казнить людей, раз­носивших эти слухи. Но сам он внимательно наблюдал за своим визави (35), в котором обнаружился не только опасный военный противник, но и умный политический со­перник. В этом имам убедился еще больше после того, как к миру с русскими его на­чали склонять ближайшие советники, уверявшие, что за это "назначат Шамилю и его начальникам великие, награды".
   Развал имамата заставлял "новую", выросшую под вольной или невольной опе­кой Шамиля, знать идти на союз с русской военной администрацией, казавшейся более прочной гарантией сохранения собственности и высокого социального стату­са. К побудительным мотивам часто примешивались личные обиды на имама. Вер­ность мюридизму отходила на второй план.
   Барятинский всегда был готов морально и материально содействовать этому идейно-политическому перерождению, понимая, что в обществе, где успел сформи­роваться привилегированный слой, у России есть реальный союзник, которому рано или поздно понадобится могущественное покровительство извне. Отошедших от Шамиля видных деятелей мюридизма наместник принимал без упреков и напомина­ний о прошлом. Когда позволяла социальная ситуация и когда это отвечало интере­сам России, шамилевских наибов и кадиев привлекали на русскую службу, оставляя им прежние звания и полномочия. Нередко Барятинский шел на прямой подкуп. Бе­жавшему от Шамиля наибу Боте был куплен дом в Грозной и выдана крупная сумма денег. Если имама обычно сопровождал палач, то наместника -- казначей. По­следствия такой политики были очевидны: утверждение российской администрации в Чечне и Дагестане проходило сравнительно беспрепятственно, в условиях расту­щей терпимости к русским.
   В принципе Барятинский предполагал возродить в противовес не слишком на­дежной "новой" мусульманской знати, сложившейся в русле мюридизма и шариата, "старую" светскую аристократию там, где ее остатки еще сохранились после шамилевской "опричнины". Однако в общем наместник отказался от прежнего односто­роннего курса на союз только с социальными "верхами". Неизменный критерий, из которого он исходил, -- степень лояльности горца к России, вне зависимости от принадлежности к тому или иному слою общества. Барятинский столкнулся с любо­пытным явлением, ставившим перед ним нелегкую задачу, предшествующий опыт решения которой был неудачным. Два противоборствующих "класса" имамата -- "новая" мюридистская "знать" и простое узденство (общинники) -- по разным, взаимоисключающим мотивам, придерживались одной, прорусской ориентации, и каждый надеялся найти управу на другого. Будь на месте Барятинского менее опыт­ный и менее проницательный политик, он, скорее всего, не избежал бы искушения отдать предпочтение одной из сторон и совершил бы грубую ошибку. Наместник же с готовностью принимал всех бежавших от Шамиля, как рядовых общинников, так и представителей "верхов", обеспечивая первым средства к жизни, вторым -- сохра­нение собственности. Но в интересах скорейшего завершения Кавказской войны и достижения единства сил, противостоявших имаму, Барятинский не позволял враж­дующим "классам" продолжать ту борьбу, которую они вели внутри имамата. От­нюдь не спеша восстанавливать господство "новой" знати, он вместе с тем пресекал и попытки "низов" отомстить своим бывшим притеснителям за прошлые обиды.
   Бежавшие от Шамиля чеченцы с готовностью вспоминали или заново осваивали мирные занятия, которые сулили, как показал опыт горцев, издавна торговавших с русскими, зажиточность. Однако тем, кто был сызмальства приучен к военному ре­меслу и образу жизни, трудно было тотчас расстаться со старыми навыками и обре­тать новые. Поэтому они зачастую более охотно шли в иррегулярные ополчения, сражавшиеся против Шамиля. Перейдя на сторону России, многие чеченцы сетова­ли, что они не могут избавиться от привычки, воспитанной в течение десятиле­тий, -- добывать средства к существованию оружием и боевой сноровкой. Они и под властью России сохранили тягу к этому "способу производства". Строго говоря, им было безразлично, против кого воевать и кому продавать свой военный "профес­сионализм". Барятинский быстро нашел применение такому ценному товару. Он формировал из горцев отряды, и те совершали набеги на еще подвластных Шамилю соплеменников. Против имама было пущено в ход его же оружие. Наместник при­способил традиционную "набеговую систему" (термин, введенный западными авто­рами первой половины ХIХ в., -- "foray system") к интересам России, желавшей скорее закончит Кавказскую воину. Ополченцы фактически получали двойную плату: жалованье от российской администрации и, как подспорье к нему, добычу. Лица, бывшие при Шамиле предводителями набеговых партий, включая наибов, теперь, на службе у России, возглавляли отряды, вторгавшиеся в пределы имамата. В перспек­тиве предполагалось превратить горские ополчения в некое военное сословие" наде­ленное теми же функциями, что и казачество.
   Вольно или невольно Барятинский заимствовал опыт мировой истории. Как из­вестно, в IV -- VI вв. Персия и Византия, в стремлении защитить свой границы от на­бегов бедуинов, нанимали одни аравийские племена для борьбы против других, со­блазняя их стабильной оплатой и возможностью захватить богатую добычу.
   Использование горцев в таком качестве, по мысли Барятинского, имело не толь­ко стратегическое, но и социально-политическое значение. Он считал опасным рез­ко отлучать от военного ремесла людей, не знавших других занятий, тем самым об­рекая их на бездеятельность и нищету, невольно побуждая их к грабежу, делать это следовало постепенно, по мере того, как у местного населения будет восстанавли­ваться или прививаться "с нуля" вкус к мирному хозяйствованию. И пока он не уко­ренится окончательно, отдушину для горцев в виде возможности существовать за счет продажи своего военного искусства нужно держать открытой.
   Уверенный в правильности выбранного им пути Барятинский с оптимизмом смотрел в будущее. Во Всеподданнейшем отчете за 1857 -- 1859 гг. он писал: "Нет со­мнения, что через несколько времени, пользуясь мирной жизнью, горцы утратят свою воинственность, скинут оружие и обратятся в поселян. Это не предположение, но убеждение опыта. <...>Воинственность покорного населения слабеет так быстро, что через несколько лет после замирения оно уже не в состоянии мериться с враж­дебными горцами, недавними своими односельцами. Заменяя оружие плугом, горцы с жадностью бросаются на все, что может им привести выгоду, и в непродолжитель­ное время из нищих становятся довольно зажиточными людьми. Безопасность и обеспеченный труд переделывают их. Чтобы замирить кавказское население навеки, нужен, после покорения его, двадцатилетний период совершенно мирной жизни, в продолжение которого горские общества не имели бы ни средств, ни побудительной причины к восстанию. Для этого есть одно средство -- смотреть на управление гор­цами как на продолжение их покорения и считать еще несколько лет необходимые для этого расходы -- издержками Кавказской войны".
  
   *
   Но имение вопрос об "издержках Кавказской войны" оставался для Барятинско­го камнем преткновения в его отношениях с бюрократическим Петербургом. Под­держка Александра II была не всегда последовательной, а противодействие со сторо­ны финансового и иностранного ведомств было неизменным и даже возрастало по мере продолжения войны, скорое окончание которой многим представлялось проб­лематичным. Если министерство финансов препятствовало Барятинскому по фискаль­ным мотивам, то А.М. Горчаков -- по внешнеполитическим. Ему не очень хотелось, чтобы активизация военных действий на Кавказе -- в условиях не прекращающейся там (в частности, в Черкесии) деятельности иностранных эмиссаров и контрабанд­ных поставок оружия -- поссорила Россию с Турцией и Англией, что никак не вписывалось в проводимую Горчаковым политику "сосредоточения".
   Барятинскому же очень не хотелось допускать на Кавказ политических агентов и нелегальные товары, для чего он и учредил нечто вроде блокады восточного побе­режья Черного моря (36). Во избежание упреков со стороны Запада в нарушении пра­вил международной торговли Горчаков просил Барятинского открыть на черкесском берегу два или три оборудованных таможней порта для приема разрешенных к вво­зу импортных грузов. Министр, смотревший на вещи из Петербурга, и кавказский наместник, занятый региональным вопросом, исходили из не совпадавших представлений о безопасности России, которая являлась для них не только служебной, но и личной проблемой. Тем не менее им удавалось находить компромисс. В конце 1858 г., идя навстречу просьбе министра, Барятинский сделал ряд послаблений для иностранной торговли на Кавказе, за что получил сердечную благодарность в виде заверения Горчакова, что это для него "лучший подарок" на новый, 1859 г. (Инте­ресно, способен ли кто-нибудь из нынешних политиков России искренне расцени­вать чьи-то деяния во благо страны как преподнесенный ему персональный пода­рок?!)
   При всем своем тщеславии и при всей одержимости идеей победного окончания Кавказской войны Барятинский обладал достаточной силой воли и достаточным по­ниманием государственных сверхзадач, чтобы подняться над ведомственным эгоиз­мом.
   И все же наместник более всего жаждал достойно завершить дело всей его жиз­ни. Он сделал слишком крупную ставку, чтобы уйти побежденным. Но время рабо­тало против него. С каждым новым месяцем войны усиливались колебания Алексан­дра II по поводу целесообразности больших расходов на нее и даже по поводу ее це­лесообразности как таковой. Хотя царь пока еще верил в своего фаворита и доверял ему, не было никакой гарантии, что это будет длиться долго. Наверняка императора известили о мнении многих военных специалистов, пессимистически оценивавших перспективы скорой победы в Кавказской войне.
   Как будто предвидя каким-то непостижимым наитием возможность перемен в позиции Александра II, Шамиль в феврале 1857 г. обратился к западным дипломатам в Константинополе с просьбой о посредничестве в вопросе о заключении мира меж­ду ним и Россией. На осторожного Горчакова это сообщение произвело впечатле­ние. Опасаясь вмешательства Запада с последующими неприятными осложнениями, он предложил царю пойти на компромиссное соглашение с имамом. В июле 1859 г. Александр II просит Барятинского подумать над этим вопросом.
   Однако для наместника здесь не было предмета для раздумий. Мирный договор с Шамилем вернул бы Россию к тупиковому положению 1839 г., сведя на нет дорого­стоящие результаты бесчисленных военных кампаний. Такой поворот событий ре­шительно противоречил бы смыслу всей деятельности Барятинского, перечеркнул бы все его труды, обесценил бы главную цель его жизни. И это тогда, когда от побе­ды его отделял один шаг. Не сделать этот шаг он просто не мог себе позволить. Да и Кавказская армия не поняла бы своего командующего.
   В отличие от тех, кто (включая Александра II) полагал, что поражение Шами­ля -- дело неопределенного будущего, если оно вообще осуществимо, Барятинский думал иначе. И это было не предчувствие, это был точный расчет.
   15 июля 1859 г. русские силы на Северо-Восточном Кавказе под общим руковод­ством Барятинского пришли в мощное движение. Через два дня Чеченский отряд под командованием генерала Евдокимова уже вышел в долину Андийского Койсу и после непродолжительных боев форсировал реку в неимоверно трудных условиях. Одновременно с северо-запада наступал Дагестанский отряд генерала Врангеля, а с юга -- Лезгинский отряд генерала Меликова. Кольцо вокруг имамата сдавливалось с неумолимой силой, не оставляя Шамилю иного выбора, кроме как отступать, сдавая одну оборонительную позицию за другой. Его армия буквально таяла на глазах в ре­зультате боевых потерь, но больше -- от дезертирства.
   В ходе июльского наступления к русским генералам являлись депутации от гумбетовцев, койсубулинцев, аварских и южно-дагестанских аулов с просьбами о при­нятии их в российское подданство. На сторону России перешли видные деятели мю­ридизма, ближайшие сподвижники Шамиля. В такой критической ситуации, под на­тиском русских войск имам предпочел отойти к труднодоступному аулу Гуниб, где он еще надеялся получить поддержку близлежащих селений Чох, Согратль, Тилитль и других. Его отступление послужило сигналом к всеобщему примирению с Россией. Аулы и общества, сохранявшие какое-то подобие верности Шамилю, отвергали свое­го имама и посылали делегации к Барятинскому. Когда 29 июля Шамиль подошел к Гунибу, с ним было всего 400 мюридов, 3 наиба и несколько приближенных.
   С начала августа русские войска приступили к блокированию аула. К Барятин­скому беспрестанно шли депутации от различных обществ, которых он встречал приветливо и щедро. Слух о великодушном главнокомандующем, быстро распро­странившись в горах, умиротворял тех, кто еще пребывал в воинственном настрое­нии или страхе перед русской местью.
   К середине августа Гуниб был плотно окружен. Во избежание лишнего крово­пролития Барятинский предложил Шамилю сдаться, гарантируя полную безопас­ность ему лично, его семейству и находившимся при нем мюридам. Ему также был обещан свободный выезд в Мекку, если он того пожелает. Имам, по-видимому со­хранявший надежду на неприступность своего убежища, отказался.
   Барятинский отдал приказ о штурме. Когда положение осажденных стало совер­шенно безнадежным, он остановил наступление и повторил Шамилю предложение сложить оружие, не подвергая жителей аула напрасным жертвам. Была дана чет­верть часа на размышление. Наступили самые драматичные минуты в жизни двух главных героев кавказской военной эпопеи. О чем думали они в ожидании развяз­ки?
   Проникновение в мысли людей -- далекие по времени, чуждые по культуре и не всегда доступные для реконструкции по принципу психологических аналогий -- дело весьма неблагодарное. Строго говоря, право на воображение дано писателю, но не историку. И тем не менее при отсутствии соответствующих источников нет ино­го способа понять чувства и логику исторических персонажей, кроме как обратить­ся к не вполне "научному" средству познания -- интуиции, опирающейся, впрочем, на достоверные факты. Позволим и мы себе такую вольность.
   Впервые за 25 лет имамства судьба оставляла Шамилю скудный выбор -- погиб­нуть во славу Аллаха или сдаться на милость гяуров. Позора пленения имам боялся больше смерти, хотя и умирать не хотелось. Он мучительно взвешивал возможные последствия в случае, если он примет "негероическое" решение и откажется следо­вать в рай, ожидающий погибших за веру. Не исключено, что Шамилю рисовалась невыносимая картина: его, закованного в кандалы и в клетке, везут, под презритель­ными и укоризненными взорами соотечественников, в Сибирь. Будь это единствен­ный образ, преследующий имама, он безусловно предпочел бы погибнуть в бою, как он это уже пытался сделать в 1832 г. в Гимрах, окруженных русскими войсками,
   Однако Шамиля искушала перспектива другого исхода. Он давно и внимательно следил за гибкой политикой Барятинского и видел, как тот принимал бежавших к нему наибов, оставляя за ними собственность и социально-политические привиле­гии. Возможно, имам надеялся, что изъявление покорности России позволит и ему сохранить власть и влияние среди горцев. (И тут он был не далек от истины. В Пе­тербурге действительно рассматривался такой вариант.) Помнил Шамиль и заботу, проявленную Николаем I о его сыне Джемалэддине, который получил великосвет­ское воспитание и первоклассное образование в Петербурге после того, как попал к русским в плен в 1839 г. В глазах имама эти обстоятельства смягчали "образ врага", способствовали изменению его отношения к России -- от непримиримости к ком­промиссу.
   Был еще один, быть может, решающий момент, заставивший Шамиля прекра­тить сопротивление. В Гунибе мало кто горел желанием сражаться. Ни сыновья, ни верные мюриды имама, ни, тем более, жители аула не хотели погибать. За газават шли в бой, рискуя жизнью, тогда, когда он сулил ощутимые выгоды. Сейчас в нем никто не видел смысла. Напротив, в данном положении ощутимые выгоды обещал отказ от газавата. Женщины Гуниба с рыданиями умоляли Шамиля покориться своей участи и не подвергать их всех ужасам штурма. Эти просьбы освободили его от последних сомнений, они спасали его достоинство и самолюбие. Теперь он, со­вершенно чистый перед лицом "общественного мнения", мог сказать: "Я уступаю ради вас". Своей готовностью выйти к русским Шамиль фактически угождал всем.
   Пока имам принимал решение, раздумья одолевали и Барятинского. По драмати­ческому накалу они ничуть не уступали ситуации, в которой находился Шамиль, хотя по сути были другими. Чувствуя приближение высшего мига, момента истины в своей карьере и в своей жизни, Барятинский стремился не позволить обстоятельст­вам омрачить наступавший апофеоз. Вместе с тем главнокомандующий хотел и сам соответствовать торжественности случая. Мысленно и с огромным внутренним вол­нением он как бы соучаствовал в решении той дилеммы, которая стояла перед Ша­милем. Похоже, в эти мгновения никто так не желал имаму остаться в живых, как Барятинский. Не только из великодушия и эстетического чувства, но и из тщесла­вия. Мертвый имам во многом обесценил бы историческое значение победы над ним победы, которая будет неразрывно связана с именем Барятинского. Ослаблен был бы и зрелищный, сценический эффект, если бы русскому обществу, истомив­шемуся в ожидании, заинтригованному легендами о знаменитом Шамиле, предъяви­ли вместо великого пророка, которого можно лицезреть, его бренное тело, достой­ное разве что анатомического театра. Мы уже не говорим о крайне нежелательном для России политическом и психологическом воздействии факта гибели Шамиля на горцев. Имам в почетном русском плену мог бы стать для его соотечественников символом примирения и покаяния, а имам в раю наверняка бы стал знаменем в свя­щенной войне против неверных.
   25 августа 1859 г. около 3 часов пополудни, под оглушительный рев многотысяч­ного русского войска, возбужденного чувством причастности к эпохальному истори­ческому событию, Барятинский принял капитуляцию. Главнокомандующий сидел на камне, в небольшой роще возле Гуниба. К нему подвели Шамиля, в полном вооруже­нии, окруженного приближенными мюридами, которые также были оставлены при оружии. Этой встречи Барятинский ждал, наверное, всю жизнь. Он внимательно всматривался в стоявшего перед ним красивого пожилого человека, в его умные, пронзительные глаза, видимо, припоминая все, что слышал и читал о Шамиле, мыс­ленно сверяя это с самой что ни на есть достоверной реальностью. Но стал ли мате­риализовавшийся наконец имам понятнее? Едва ли. Такие личности, как ни странно, лучше понимаются не современниками, которые видят их перед собой, а потомками, которые смотрят на них с большого исторического расстояния. Но одно Барятин­ский осознавал вполне: перед ним находился человек, которому он всю оставшуюся жизнь будет обязан своей громкой славой. Не для этого ли сберегла вождя горцев предусмотрительная судьба? Если Барятинский был суеверен, то у него имелся по­вод истолковать все именно так.
   Шамиль тоже изучал своего победителя, генерала, достигшего того, чего не уда­валось его отнюдь не глупым предшественникам в течение двадцати пяти лет. Имам давно знал Барятинского как, быть может, самого трудного противника, чувствовал его стратегическую хватку, его неизменное, изматывающее силы и нервы присутст­вие где-то рядом, неумолимо нарастающее военное давление с его стороны. Возмож­но, и Шамиль, глядя на Барятинского, сопоставлял его с тем образом, который сло­жился в сознании у имама.
   Сцена их встречи была исполнена глубокого и драматического внутреннего под­текста. Вероятно, поэтому внешне она выглядела не так выразительно, как это при­личествовало бы столь крупному историческому событию. Шамиль, казавшийся не­много смущенным, высказал нечто вроде сожаления по поводу долгой войны. Баря­тинский же заверил имама, что он не раскается в своем решении сдаться. Однако вся суть момента заключалась не в том, что они произносили, а в том, о чем они молчали.
  
  
   *
   Кавказская война, с незапамятных времен ставшая будничной частью россий­ской жизни и поэтому казавшаяся нескончаемой, завершилась. Для многих это ока­залось неожиданностью -- приятной для петербургских властей и менее приятной для западных правительств. Итоги войны имели огромное геополитическое и между­народное значение: Россия обеспечила свою безопасность на юге; создала условия для мирного освоения Северного Кавказа как составной части империи; лишила иностранные державы возможности и предлога для вмешательства в кавказские дела; в заметной степени восстановила свой престиж после поражения в Крымской войне. Поскольку Барятинский был прямо причастен к этим итогам, его удостоили звания фельдмаршала, которого не имел никто из тогдашней военной элиты России. Если бы он не добился триумфа именно в 1859 г., то ему припомнили бы все -- амбициозность, своеволие, дворцовые интриги, злоупотребление дружбой с императо­ром, колоссальные расходы на войну. Но он победил, а победителей не судят, а чест­вуют.
   Уже первые дни после пленения Шамиля показали, что Барятинский далек от того, чтобы воспринимать его как бунтовщика и арестанта. К имаму относились как к выдающемуся полководцу и политику, потерпевшему поражение в безнадежной борьбе, проигравшему героически, не потеряв чести. Полный желания воздать Ша­милю должное, Барятинский оказывал ему и его семье особые, поистине царские знаки внимания. В унижении и третировании имама было мало проку. Такое поведе­ние мог бы себе позволить человек ограниченный и мстительный, но оно было недо­стойно Барятинского как личности и как представителя великой державы. Не говоря уже о том, что Шамиль оказался невольным сотворцом триумфа наместника, созда­телем той ситуации, которая стала звездным часом Барятинского. За это имам заслу­живал по крайней мере благодарности. Возвышая своего пленника, Барятинский поднимал и самого себя. Поднимал над обыденностью, мелкими чувствами, баналь­ными соблазнами какого-нибудь настрадавшегося в Кавказской войне заурядного офицера. И над логикой горцев, ожидавших чего угодно, только не такого велико- душного обращения с их бывшим вождем. Понимая, что в памяти потомков он оста­нется в ореоле победителя Шамиля, Барятинский как бы смотрел на себя из будуще­го. Триумфатора и поверженного незримо связали узы истории и славы.
   Итак, Кавказская война окончилась. Вслед за ее главным героем -- Шамилем -- с великой сцены в будничный мир удалялся и Александр Иванович Барятинский. Кульминационное действо в его карьере и жизни состоялось, постепенно переходя в категорию прошедшего времени. В течение еще трех лет он будет оставаться на по­сту кавказского наместника, и в течение еще двадцати лет -- на этой бренной земле. Но эти годы уже не сравнятся по смыслу и содержанию с тем погожим августов­ским днем на Гунибе и с тем, что ему предшествовало.
  
  

В. Дегоев.

Три силуэта кавказской войны //

Звезда. - 2000. - N9.

С.138-163.

  
  

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА СЕГОДНЯ:

УРОКИ, СТРАТЕГИЯ И РЕАЛЬНАЯ ПРАКТИКА

УРОКИ КАВКАЗСКИХ ВОЙН (37)

(Ю. БАЛУЕВСКИЙ)

  
   ...Следует подчеркнуть, что, имея перед собой реального врага в лице непримиримых горцев и осознавая ис­ходящую от них угрозу для безопасности в регионе, российское правительство тем не менее долгое время не предпри­нимало никаких конкретных мер по ее устранению. Более того, в отношении горцев практиковалась политика их умиротворения, а вооруженные столкнове­ния регулярных частей армии если и происходили, то, как правило, ограничи­вались отражением нападений горцев на селения лояльных России жителей.
   В этом, как нам представляется, зак­лючается ПЕРВЫЙ УРОК, который отечественная история препода­ла нашему обществу, на протяжении длительного времени сознательно ухо­дившему от объективной оценки собы­тий Кавказской войны, ее истоков, уро­ков и выводов. Суть его заключается в том, что на Кавказе Россия фактически сама способствовала усилению крайне опасного противника. Более того, име­ло место едва ли не осознанное игнори­рование его действий до тех пор, пока он не стал представлять собой значи­тельную военно-политическую силу, способную не только противостоять регулярным воинским формированиям, но и побеждать их, используя преиму­щества повстанческой борьбы. <...>
   ВТОРОЙ УРОК заключается в необ­ходимости не только своевремен­ного, но и адекватного восприя­тия угроз безопасности страны и в вы­работке на этой основе соответствую­щих мер по их устранению, установле­нию ответственности органов государ­ственной власти и военного управле­ния, всего общества за состояние своей армии. По общему признанию, наиболее круп­ной ошибкой военной кампании 1994 -- 1996 гг. явилось отсутствие необходи­мой аналитической проработки полити­ческих, экономических, военных и дру­гих факторов, которые неизбежно по­влияют на развитие обстановки. Не был продуман и осуществлен необходимый комплекс мер по формированию общественного мнения в России и за рубе­жом. В ходе подготовки операции по разоружению дудаевских формирова­ний не были в достаточной степени учтены не только силы и средства про­тивника, но и особенности театра воен­ных действий, менталитет местного населения и целый ряд других важных факторов. <...>
   ТРЕТИЙ УРОК, который необходимо извлечь из недавней военной кам­пании, предполагает недопусти­мость подчинения ее целей и хода воен­ных операций политическим конъюнк­турным интересам, ничего общего не имеющим с интересами страны. Военная кампания 1994 -- 1996 гг. с полным правом может быть отнесена к тем немногим конфликтам в истории войн, к которым применимо название странной войны. Разве можно иначе квалифицировать такие факты, когда необоснованно останавливались бои по ликвидации банд именно в тот момент, когда успех сопутствовал федераль­ным войскам; когда объявлялись пере­мирия, в результате которых происхо­дила, как правило, перегруппировка бандформирований и их выход из-под удара федеральных войск, и целый ряд других аналогичных решений руковод­ства. <...>
   ЧЕТВЁРТЫЙ УРОК касается экономической стороны применения вооруженных сил в Кавказской войне XIX века и в нынешних событиях. Является общепризнанной аксиомой, что ведение военной кампании против кого бы то ни было не может быть уз­коведомственной проблемой. <...>
   ПЯТЫЙ УРОК, преподнесенный историей, заключается в том, что военные действия, которые пришлось вести русской армии в XIX веке, а затем федеральной группи­ровке войск в 1994 -- 1996 гг. и в ходе операций по ликвидации бандформирований в 1999 -- 2000 гг., не вписыва­ются в классические каноны военных операций. На Кавказе русским войскам тради­ционно противостояла не регулярная армия, а иррегулярные формирова­ния горцев с соответствующей орга­низацией летучих отрядов и своеоб­разной тактикой действий -- нанесе­ния молниеносных и скрытных уда­ров. Сама вооруженная борьба, таким образом, закономерно обретала ха­рактер партизанской войны, новой для русской армии на Кавказе по форме, но старой по своему содержа­нию, где вместо наступления исполь­зуется просачивание, где победа до­стигается распылением и истощени­ем сил противника, а не его уничтоже­нием. <...>
   ШЕСТОЙ УРОК. В оценке конфликтов в Северо-Кавказском регионе обращает на се­бя внимание тот факт, что они проис­ходят, как правило, в одних и тех же районах, а именно в Чечне и ряде рай­онов горного Дагестана. Именно на территории данных административ­ных образований происходили основ­ные сражения Кавказской войны XIX века. На рубеже XX -- XXI вв. в этих же районах российская армия вынуж­дена снова применять военно-сило­вые методы ликвидации бандформи­рований. Таким образом, не только ха­рактер и содержание антироссийских выступлений на Северном Кавказе традиционны, но и сама местность. Это позволяет сделать вывод о том, что данные территории являются по­тенциально кризисными и конфликтогенными и требуют особого внимания в плане предотвращения возможных угроз военной безопасности страны, в том числе и внутреннего характера. <...>
   СЕДЬМОЙ УРОК заслуживает особого внимания, поскольку касается вопросов оперативно­го планирования применения войск по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований в Северо-Кавказском регионе. Несмотря на происшедшие измене­ния в содержании и характере воору­женного противоборства, по-прежне­му актуальными являются принципы подавления вооруженного сопротив­ления бандформирований, разрабо­танные и опробованные еще коман­диром Отдельного Грузинского (с 1820 г. -- Кавказского) корпуса гене­ралом А.П. Ермоловым. Их суть заклю­чалась в стройной системе предупреждения антироссийских мятежей горцев и их подавлении на возможно более ранней стадии развития. <...>
   ВОСЬМОЙ УРОК. Продолжитель­ность Кавказской войны XIX века объясняется, по-видимому, не только тем, что командованием рус­ских войск была изначально выбрана неверная тактика борьбы, или же ря­дом просчетов более высокого уров­ня. Сами по себе вооруженные фор­мирования горцев едва ли могли дол­гое время противостоять регулярным частям, если бы не поддержка их анти­российских выступлений населением региона.
   Именно это обстоятельство, как по­казала история развития конфликта, явилось наиболее существенным фак­тором, определившим его характер и содержание. Очевидно, что во многом русское правительство, военная и гражданская администрация на Кав­казе сыграли, сами того не ведая, не­гативную роль в формировании кри­зисной внутриполитической обста­новки в регионе, в частности в Чечне и Северном Дагестане. Важнейший просчет заключался прежде всего в том, что было допущено становление и развитие экстремистского теокра­тического движения -- мюридизма, объявившего газават -- "священную войну" России и призвавшего стано­виться под свои знамена всех право­верных мусульман Северного Кавка­за. <...>
  
  

НАЧАВ ВОЙНУ, НЕ ОТСТУПАЮТ

(А. КУЛИКОВ) (38)

  
   <...>По моим оценкам, на сегодняшний день около сорока полевых командиров на­ходятся в активной боевой форме. Среди них известные всем Гелаев, Басаев, Ахматов, Ахмед Закаев и другие, всего восемь самых оголтелых бандитов, кото­рые в первую очередь должны быть нейтрализованы. После гибели Бараева бо­евики попытались дестабилизировать обстановку, перейти в наступление, про­рваться с гор на равнину, но федералы заперли их в Аргунском ущелье. Это свидетельствует о том, что военные контролируют ситуацию и наносят ощути­мые удары по бандитам, которые несут урон.
   Но это не значит, что все благополучно с точки зрения завершения антитерро­ристической операции. Это далеко не так.
   В Грозном находятся несколько сот боевиков, внедренных в среду мирного на­селения и готовых к проведению диверсионных и террористических актов. Кста­ти, в "директиве" Басаева, снятой на видеокассету, это один из пунктов ведения партизанской войны. В благополучных равнинных районах Чечни много остав­шихся боевиков, имеющих задачу в определенный момент выступить. По мере же уничтожения полевых командиров вероятность их действий уменьшается. Поэтому я считаю, что действия федеральных сил в настоящее время пра­вильное. <...>
   В 1996 году Б. Ельцину нужна была любая, даже фиктивная остановка войны и подписание соглашения о перемирии, в период его президентских выборов на второй срок он любыми путями должен был создавать видимость прекращения этой войны и тем самым повысить свой рейтинг.
   Сейчас, повторяю, принципиально новая ситуация в стране. Я убежден, что Путин, несмотря ни на какое давление, будет продолжать ее до победного конца, и я разделю его точку зрения. Останавливаться нельзя, не надо обращать внимание на акции протеста, даже в виде голодовок. С моей точки зрения, это не стихийные выступления, а вполне спланированные акции. Вы посмотрите, как толь­ко появляются реальные результаты по уничтожению или задержанию полевых командиров, так сразу же, я испытал это по прошлой чеченской войне на себе, подключаются все силы, какие только могут. Задействуются все московские свя­зи и через чеченскую диаспору, проживающую в Москве, и через людей, работа­ющих во властных структурах и имеющих отношение к Чечне, подключаются оп­ределенные СМИ -- и начинается давление. И кроме как давлением, я не могу назвать голодовку беженцев.
   Нельзя вести переговоры о перемирии, если видны результаты борьбы с бан­дитами. Убили одного известного бандита -- и нужно "замораживать" военные действия, а потом вновь возвращаться к новой войне? Нам недостаточно нескольких тысяч жертв российских военных и чеченского населения? Нужно доводить войну до конца, но при этом не закрывать глаза на беззаконие, имеющее место в Чечне. <...>
  
  

ДЕНЬГИ И МОЛОДЕЖЬ

В КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЕ

(В. ТИХОМИРОВ) (39)

  
   Крупные руководители бандформирований, имена которых у всех на слуху, сегодня, как никог­да, по-моему, чувствуют, что поле борьбы федеральных сил прибли­зилось к ним вплотную. Они ста­ли часто попадать в засады, в ок­ружение. Необходимо честно признаться, что за счет больших потерь им сегодня пока удается уходить. Много руководителей среднего звена уже погибло. И не­давняя ликвидация самого "отмо­роженного" из бандитов -- Арби Бараева -- лишний тому пример. <...>
   ...Мы находимся во враждебной среде. Нам очень сложно иметь оперативную информацию, да и многое другое, что в обычной си­туации решалось бы очень про­сто. <...>
   Сегодня опасная ситуация складывается в информационной борьбе. В се­верных районах Азербайджана заработала радиостанция, кото­рая вещает на все население Че­ченской Республики на опреде­ленных частотах. Бывают и сбои, но в ближайшее время боевики рассчитывают вещание нарас­тить. Активно используется и те­левидение. Распространяются кассеты, особенно в восточной части республики, где влияние боевиков особенно сильное. <...>
   Центры, которые ранее ока­зывали поддержку боевикам, ста­новятся все более осмотритель­ными в плане финансирования. А это приводит к тому, что даже руководители бандформирований начинают бороться за фи­нансирование. Между ними то­же начинается борьба. Они реже встречаются друг с другом. И что еще любопытно: в вер­хушке бандформирований че­ченцев в процентном отноше­нии не так много. Один Шамиль Басаев в руководящих структу­рах, а остальные -- экстремисты со всего арабского востока. И только в среднем звене руковод­ство -- в большинстве чеченцы. Чеченцы, кстати, начинают это все осознавать. Более того, зреет определенное недовольст­во. <...>
   ...Молодежь являет собой самую больную, самую сложную проблему. Те молодые чеченские парни, которые до сего­ дня погибают в боях, видели, как все начиналось в 1991 году. И кроме войны и разрухи, гибе­ли родственников, они, по суще­ству, ничего не видели. Нетрудно представить, что творится у них в душах, как де­формировано их восприятие ми­ра. <...>
   Мое глубокое убеждение заключается в том, что наша политика на Кавказе должна быть последова­тельна, без поворотов, оконча­тельная. Как только мы начина­ем заигрывать с кем-то, пред­принимаем попытки с руководителями бандитов вести какое-то подобие цивилизованных пе­реговоров, это сразу восприни­мается как наша слабость. Шараханья недопустимы. И обязательно надо иметь в виду следующее: по Чечне, по наше­му отношению к ней, сверяют свою политику все остальные северо-кавказские республики. А что, задают они себе вопрос: мо­жет, и нам попытаться пойти по пути сепаратизма? Ручейки ваххабитского движе­ния перетекают из республики в республику. Сразу начинают ра­боту с молодежью, потому что в общем-то старшее поколение к этому относится достаточно прохладно. Они не отрицают их идеи, но относятся достаточно настороженно. А молодежь все впитывает сразу. Поэтому мы должны быть последовательны, и до конца, без рысканий вправо или влево, без заигрываний. <...>
  
  

ПОБЕДА ПО-ПРЕЖНЕМУ "ЗА ГОРАМИ"?

(М. ХОДАРЕНОК) (40)

  
   ...Утвержде­ния, что армия разгромила круп­ные отряды боевиков, не совсем верны. Действительно, они по­несли значительные потери, но по большей части не сгинули без следа, а рассеялись по родовым гнездам. Однако сепаратисты всегда готовы по команде уце­левшего руководства к немедлен­ному сбору в назначенном месте. Оружие и боеприпасы, которые в изобилии находятся на руках у населения, в домах и подворьях, как правило, не хранятся, а скла­дированы недалеко от жилья в тайниках и схронах. При необхо­димости многочисленные стволы быстро извлекаются и применя­ются против федеральных войск. А ведь даже одно лишь наличие в республике огромного количест­ва оружия есть фактор, отнюдь не способствующий стабильности и налаживанию мирной жизни. <...>
   Командиры экстремистов, су­дя по всему, располагают зна­чительными финансовыми сред­ствами, более того, деньги про­должают поступать в банды, ведь каналы этой подпитки так и не перекрыты. Кроме того у бо­евиков сохранилась система и средства управления.
   В настоящее время сепарати­сты придерживаются следую­щей методики ведения боевых действий. Лидеры и штаб раз­рабатывают план очередной ак­ции. По команде в назначенном месте собираются рядовые бой­цы и младшие командиры отря­дов; постоянным местом пребы­вания которых являются родные дома. Занимается исходное по­ложение, и начинается осуще­ствление задуманного -- мини­рование, обстрелы, нападения на объекты, колонны и подраз­деления федеральных войск, уничтожение чеченцев, лояль­ных федеральной власти. После завершения вылазки боевики мгновенно рассредоточиваются и большая их часть превращает­ся в обычных мирных жителей, которым по результатам боя оргядро бандформирования вы­плачивает причитающее денеж­ное вознаграждение в зависи­мости от личного вклада.
   Боевики, надо сказать, подхо­дят к "делу" творчески: постоян­но экспериментируют, приду­мывают, изобретают. Они не бо­ятся применять новые формы и способы борьбы. За это их ни­кто не ругает. Нет у них страха перед гневом вышестоящих за излишнюю ретивость. Они воюют одной большой семьей, поощряющей разумное рвение. <...>
   Любое планирование опера­ций федеральных войск, как правило, чревато значительными утечками информации. О них преждевременно узнает доста­точно большой круг должност­ных лиц, многим из которых по своим обязанностям вовсе не обязательно что-то знать о предстоящих действиях. Поэто­му многое становится известно и боевикам еще до начала осу­ществления задуманного. Характерно, что чем ниже ранг привлекаемых к разработ­ке оперативных документов ко­мандиров, тем больше шансы на успех, и наоборот -- чем вы­ше начальство, которое ввязы­вается в планирование, тем ху­же сохраняются секреты. <...> Поэтому иногда наилуч­шие результаты приносят дей­ствия, предпринимаемые ко­мандирами самостоятельно, без предварительных докладов "на­верх". <...>
   Федеральным войскам при­менить что-то новое и нетради­ционное достаточно трудно. Это требует множества согласова­нии, визирований, утверждения у многочисленных начальников. Теоретически российский ко­мандир может применить такти­ческие новации. Если он ока­жется в выигрыше, это может сойти ему с рук, а если в проиг­рыше, то его жестоко накажут. Поэтому далеко не каждый может решиться на эксперимент. <...>
   Федеральные войска и силы в Чечне должны действовать мо­бильно и оперативно. Для этого необходимы в первую очередь вертолеты, причем достаточно много современных и всепогод­ных боевых и транспортно-боевых машин, способных летать днем и ночью. Нужны однородные спец­подразделения, подготовленные как десантно-штурмовые группы, способные осуществлять засады и глубокие поиски. <...>
   По существу, на сегодняшний день в Чечне не решена ни одна стратегическая задача. Захват части территорий еще ничего не означает. Главное в конфликтах такого рода -- полный разгром отрядов сопротивления, уничто­жение их руководящего ядра и подавление воли к продолже­нию дальнейшей борьбы. Одна­ко руководство боевиков сохра­нилось, система управления и связи не разрушена, идеологи ни на секунду не прекращают своей подрывной деятельности, система снабжения оружием, боеприпасами и медикамента­ми, финансовой подпитки бандформирований осталась в не­прикосновенности. <...>
   Один из самых значитель­ных стратегических просчетов российского руководства за­ключается в том, что все созданные для борьбы с сепа­ратистами структуры имеют временный характер. <...>
   Учитывая, что очередная кавказская война затягивает­ся, причем на неопределенный срок, и вряд ли будет завер­шена этой зимой, целесообразно, видимо, формирование специального Отдельного Кав­казского корпуса, предназна­ченного для окончательного подавления вооруженного со­противления сепаратистов. Это соединение должно обла­дать особым статусом, особой системой комплектования, особыми условиями прохожде­ния службы. Видимо, корпус должен быть центрального подчинения. Пора заканчивать всяческие импровизации с "группировками", "направле­ниями", "отрядами", "такти­ческими группами". <...>
   Головной болью всех на­чальников при ведении боевых действий стало отсутствие достоверной разведывательной информации упреждающего ха­рактера. Нет достаточных оснований предполагать, что в настоя­щее время известны все кана­лы поступления незаконно вооруженным формированиям вооружения, боеприпасов, ме­дикаментов и другого военно-технического имущества, без которого невозможно продол­жение сопротивления в тече­ние даже месяца, не говоря уже о годах. Не разрушена пока система возвращения в строй раненых сепаратистов, которая исправно поставляет в ряды бандформирований накопивших бесценный боевой опыт и еще более озлобленных воинов. Не разведаны и не поставлены непре­одолимые преграды на путях проникновения в мятежную республику наемников. Но са­мое главное -- не закрыты ка­налы, по которым поступает в Чечню "топливо" войны -- дол­лары. Как только последний денежный ручеек будет пере­крыт, действия мятежников резко пойдут на убыль. В це­лом приходится констатиро­вать, что разведка и в пер­вой, и во второй чеченской кампаниях оказалась пока не на высоте требований. <...>
   На настоящем этапе контр­террористической операции, когда более или менее круп­ные бандформирования силами федеральных войск рассеяны и уничтожены, более других не­обходимы специальные части для ведения контрпартизанских действий. Для разведы­вательно-поисковых действий в условиях горно-лесистой местности нужны подразделе­ния, уровень подготовки ко­торых существенно должен от­личаться от имеющихся. По своему составу ни внутренние войска МВД, ни подразделения спецназа МВД, ни тем более ОМОН и СОБР, не говоря уже о завезенных в Чечню сотрудни­ках ГИБДД, к решению таких задач пока не готовы. Даже спецподразделениям ВВ МВД не хватает еще навыков, в част­ности, по работе с топогра­фическими картами (команди­рам этой формации карту за­меняет иногда не очень раз­борчивый ксерокс). В их со­ставе нет подготовленных ар­тиллерийских корректировщи­ков, авиационных наводчиков. Недостает квалифицированных саперов. Средства связи всех подразделений МВД, особенно милицейских отрядов, нахо­дятся явно не на уровне тре­бований ведения операции. <...>
   В условиях непроходимой для всех видов транспорта горно-лесистой местности преимуще­ство федеральных войск в бы­строте перемещения, связан­ное с наличием значительного числа броне- и колесных ма­шин, сводится, как правило, к нулю. Подвижность бандформирований, использующих в горах вьючных животных, зна­чительно выше. Кроме того, кони позволяют бандитам осу­ществлять свое достаточно быстрое и скрытное перемеще­ние в сложных погодных усло­виях и ограниченной видимо­сти. Вместе с тем надо ска­зать, что в наше время легче поставить войскам сверхсо­временную технику XXI века, скажем, электромагнитную пушку или лазер с накачкой от ядерного взрыва, чем обеспечить их лошадьми и служебными собаками. Сложно­сти на этом пути более чем значительные. Мало в доста­точном количестве поставить обученных лошадей (41), так надо еще иметь и личный состав, который бы со знанием дела относился к животным и более того, любил их. Кроме того, требуются и совершенно забы­тые сегодня вещи: седла, уп­ряжь и соответствующие вьюч­ные приспособления (тара, устройства для закрепления груза на вьючном седле). На­конец, надо должным образом организовать в войсках корм­ление, уход и ветеринарное обслуживание животных. <...>
   За последнее десятилетие в Чечню "на восстановление экономики и социальной сферы республики" было закачено немало средств из федераль­ного бюджета. Общеизвестно, что большая часть из них бесследно исчезла. С упорст­вом, достойным лучшего при­менения, на территорию, ох­ваченную вооруженным мяте­жом, продолжается перечисле­ние денег из федерального бюджета, причем на первый взгляд на самые благие цели. А между тем на эти средства можно было бы развернуть, одеть, обуть, выучить, снаб­дить всем необходимым верто­летный полк (и не один) на современных всепогодных вер­толетах типа МИ-28Н или Ка-52, предназначенных в том числе для действий и ночью. <...>
   При решении любой военно-политической задачи необхо­дим точный расчет и холодный реализм. Российские политики самого высокого уровня долж­ны осознавать: среди широких кругов российского общества пока не находит понимания идея властей открывать кран социальных благодеяний для территории и населения, на которой каждую неделю убива­ют и калечат по несколько десятков федеральных военно­служащих. Вначале на чеченской территории должны быть с кор­нем вырваны ветви терроризма, банди­тизма и сепаратиз­ма. Самое главное, должен быть оконча­тельно угашен дух мятежа и сопротивления. Но если не принять радикальных мер по корректировке силовой поли­тики, бег на месте будет продолжаться еще не один год.
  

РЕАЛИИ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ:

Из записок командующего

(Г.ТРОШЕВ)

  
   Любые войны начинают и заканчивают поли­тики. Можно ли считать ввод войск в Чечню в декабре 94-го политической авантюрой? В ка­кой -- то мере -- да. Начиная с 91-го года, когда Дудаев пришел к власти, в республике царил хаос и произвол. А после того, когда Чечню по­кинули части Российской армии (1992 год), ос­тавив при этом большое количество миноме­тов, пулеметов, гранатометов, автоматов, не­сколько ракетных установок "Град", боевую тех­нику, склады боеприпасов для стрелкового ору­жия, стало ясно, что Дудаев использует этот арсенал в своих целях. И он использовал. Стал создавать свои вооруженные силы, тщательно готовиться к войне. А в Москве выжидали, мало кто хотел заниматься Чечней. Уже к началу первой чеченской кампании во­оруженные формирования боевиков имели 2 бригады, 7 отдельных полков, 3 отдельных ба­тальона. Личного состава: около 5 - 6 тыс. че­ловек, а с доукомплектованием в короткие сроки (5 - 7 суток) -- 15 - 20 тыс. человек. Техники: тан­ков -- 42; БМП, БТР -- 66; орудий и минометов -- 123; средств ПВО -- 40; стрелкового оружия 41.538 единиц. Кроме того, в населенных пунк­тах республики были созданы "отряды самообо­роны" общей численностью до 30 тыс. человек. Фактически -- целая армия, хорошо укомплек­тованная и вооруженная. <...>
   Спустя десять дней после начала операции был проведен тщательный анализ действий ОГВ. Он показал ряд существенных упущений и не­достатков. Главной причиной явилось то, что войска просто не готовы действовать в подоб­ных ситуациях.
   Во-первых, стало ясно, что подразделения Министерства обороны не обучены выполнять не характерные для них задачи. Требовалась подготовка по специальной программе.
   Во-вторых, все подразделения в составе сводных отрядов -- сборные (на 80%), не про­шедшие полный курс обучения и боевого слаживания. <...>
   В-третьих, офицерский состав, особенно от лейтенанта до капитана, не подготовлен к уп­равлению в нестандартной боевой обстановке, психологически пасует перед сложными обсто­ятельствами. <...>
   В-четвертых, одним из слабых звеньев в ходе проведения специальной операции оказались вопросы единого управления разнородовыми и разноведомственными силами и средствами (Министерства обороны, МВД, ФПС...).
   В-пятых, сказались и старые, традиционные наши недостатки: маршевые возможности тех­ники использовались слабо из-за постоянных поломок узлов и агрегатов (особенно устарев­шей техники БТР-70). Не велись активные ноч­ные действия. Войсковая разведка проводилась пассивно. Зачастую разведывательные подраз­деления привлекались для охраны командных пунктов, а не для собственно разведки. <...>
   Любой генерал, офицер проявляются толь­ко на войне, в экстремальных ситуациях. Если вести речь о чеченском конфликте, то сам факт вооруженного характера операции будоражил не только умы политиков, но и генералитет си­ловых ведомств, офицерский состав армии. При всем моем нежелании осуждать и критико­вать того или иного политика или генерала са­мого высокого уровня за просчеты и недостат­ки в работе -- трудно удержаться от некоторых оценок и характеристик. Ибо как человек воен­ный не могу, например, понять некоторых военачальников, когда они отказывались выполнять приказ под любым предлогом. Опять же не сек­рет, что далеко не все генералы показали на той войне профессиональные командирские качества, не все смогли (или захотели) взять на себя ответственность в трудный период. К сожалению, за все это пришлось дорого рас­плачиваться. <...>
   Увы, не все потери на войне можно считать боевыми. Есть и так называемая "пьяная" стати­стика. Она никому не известна, ее просто никто не вел в то время. А жаль. Говорю об этом не случайно. И при проведении операции по захва­ту Грозного, и в дальнейшем, в ходе боевых дей­ствий в других районах Чечни, некоторые коман­диры и их подчиненные воевали "под градусом". Например, в самый разгар боев за Грозный, пос­ле захвата коньячного завода, "огненная жид­кость" лилась там рекой. Причем наравне с офи­церами спиртное употребляли и солдаты. Поэто­му пьяные драмы были не редкостью. Хорошо еще, если хмельные куражи военных заканчивались благополучно, но ведь были и другие при­меры. Подполковника Ли -- всеобщего любимца и солдат, и офицеров, храброго и порядочного человека -- застрелил одуревший от водки капи­тан. Протрезвев наутро, он повесился. А ведь капитан был не худшим офицером в бригаде. И таких смертей в первую чеченскую кампанию было не одна-две, а гораздо больше. Но кто их считал. Шла война, гибли люди, вот и списывали на боевые потери. Ведь кто скажет жене, мате­ри, что их сын или муж погиб не в бою, не от пули бандита, а от водки.
   Немало также российских солдат погибло в зиму 1994/95 года в Чечне не столько от огня и военного "мастерства" дудаевцев, сколько от жидкого оружия -- из-за алкоголя, бродящего в головах некоторых начальников. Отсутствие взаимодействия между частями, удары авиации и артиллерии по своим, огневые стычки между не распознавшими друг друга подразделения­ми федеральных сил -- в немалой степени из-за пьяных командиров, потерявших нити управ­ления войсками.
   Неужели на войне нельзя победить это зло? Отнюдь. К чести многих генералов и офицеров, в группировке федеральных сил шла борьба с пьянством, хотя носила она сумбурный, бес­системный характер. Зачастую все держалось на личном отношении.
   В числе главных борцов с "зеленым змием" прежде всего хочу назвать генерала Квашнина, в то время он уже командовал Объединенной группировкой федеральных войск. Он не давал спуску хмельным генералам и офицерам шта­ба. Даже тем, с кем состоял в приятельских отношениях. К примеру, один уважаемый в вой­сках генерал проявил себя в Чечне с самой лучшей стороны, во многом благодаря Квашнину он позже стал командовать крупным войско­вым объединением. Но впоследствии скомпро­метировал себя водкой. Квашнин, не раздумы­вая, порвал приятельские отношения и отпра­вил его в другой округ. Словом, склонных к выпивке командиров Анатолий Васильевич пре­зирает. <...>
   ...Из-за отсутствия директивных докумен­тов по подготовке к операции личный состав авиационных полков приступил к выполне­нию боевых задач фактически с нуля. Из-за отсутствия авиатоплива, запчастей и других материальных средств летчики ударной авиа­ции, особенно бомбардировочной, в течение 1994 года занимались в основном восстанов­лением утраченных навыков в технике пило­тирования и лишь изредка выполняли поле­ты на боевое применение. Опыт имели лишь те, кто прошли через "горячие точки" (напри­мер, Таджикистан).
   Кроме того, проведенные в последние не­сколько лет (в рамках "военной реформы") со­кращения и структурные реорганизации негатив­но сказались на боеспособности частей, орга­нов управления, систем связи. Если к действи­ям штурмовиков, выполнявших "задачи по вы­зову", особых претензий не было, то бомбар­дировщики испытывали острые проблемы. На­пример, отсутствие надежных агрегатов съем­ного вооружения самолетов не позволяло в полном объеме использовать боевые возмож­ности СУ-24.
   У многих авиаторов отсутствовали новые топографические карты крупного масштаба, что затрудняло поиск и обнаружение назем­ных целей. Летный состав имел слабые на­выки в навигации и "работы" в горной мест­ности. Сказалась несогласованность с дру­гими силовыми структурами в организации поисково-спасательного обеспечения (ПСО) боевых действий. Попытка создать единую си­стему ПСО не встретила понимания и под­держки в МВД и пограничных войсках... В об­щем, недостатков было много. Тем не менее даже в таких условиях авиация федеральных сил сеяла ужас и панику в рядах боевиков. Не случайно дудаевцы охотились за нашими летчиками и предлагали за их поимку боль­шие деньги.
   Теперь об артиллерии. При подготовке шалинской операции мы уделили ей особое вни­мание. До сих пор с благодарностью вспоми­наю полковника Куадже Делана Аюповича, начальника ракетных войск и артиллерии 42-го корпуса. Всю первую войну он находился ря­дом со мной. Аслан Аюпович -- "пушкарь" от Бога. Многие годы прослужил на Северном Кавказе, том числе и на территории бывшей Чечено-Ингушской АССР. Без него нашему штабу при­шлось бы крайне трудно.
   Нетрадиционный характер боевых действий потребовал от артиллеристов не только твер­дых знаний руководящих документов по стрельбе и управлению огнем, но и заставил применять нестандартные, соответствующие обстановке приемы и способы выполнения ог­невых задач.
   В первую очередь, например, у нас в группи­ровке отработали вопросы взаимодействия ар­тиллерийских, общевойсковых и других частей, участвующих в операции. Любые упущения в орга­низации взаимодействия могли привести к страш­ным ошибкам -- выбору для поражения целей, не соответствующих тактической обстановке, несво­евременному открытию огня, обстрелу своих войск. Артиллерия не имеет "собственных" це­лей в бою, ее долг -- содействовать подразделе­ниям других родов войск, уберечь их от потерь.
   Именно поэтому согласованности и взаимо­действия добивался полковник Куадже. Еще свежи были в памяти январские бои в Гроз­ном, когда общевойсковые командиры пытались вызвать огонь целого артиллерийского дивизиона по одному пулеметчику или по окапываю­щейся группе боевиков в составе трех чело­век. И это при дальности стрельбы более 10 километров, да еще без пристрелки. Случались и приказы открыть огонь по противнику, нахо­дящемуся от наших войск на удалении 70 - 100 метров. А это почти верная гибель от своих же осколков... Нельзя было второй раз наступать на те же грабли. <...>
  
   *
   Украденная победа. Глубокой ночью, после получения приказа из Москвы о прекращении огня, командующий Объединенной группировкой войск Куликов связался с начальником Генштаба генералом Колосниковым. Пытался уговорить, чтобы от­менили предательский приказ. "Это не в моей компетенции", -- уперся Колесников. -- Обра­щайся выше". Тогда Куликов стал звонить Чер­номырдину.
   Премьера в Москве не было. И Анатолий Сергеевич "поднял всех на уши", чтобы ра­зыскали главу правительства. Оказалось, Виктор Степанович отдыхает где-то на Чер­номорском побережье. Нимало не смущаясь тем обстоятельством, что Черномырдин, во-первых, в отпуске, а во-вторых, время на часах -- около трех ночи, Куликов заставил обслугу премьера разбудить своего шефа и позвать к телефону.
   Сонный, измотанный за последние дни Вик­тор Степанович взял трубку. Он был, конечно, раздражен. Мало того, что ему не дают отдох­нуть, да еще и проблему задали, выходящую за рамки компетенции премьера. Черномырдин не успел, фигурально выражаясь, глаза продрать, еще сознание не включилось на всю катушку, а в ухо уже дятлом долбил Куликов:
   --...Нельзя прекращать огонь, Виктор Степа­нович! Трошев высадил десант, люди находят­ся на горах. Если мы прекратим поддерживать их авиацией и артиллерией, то обречем ребят на гибель!..
   Виктор Степанович слушал-слушал и нако­нец сорвался:
   -- Это решение Верховного! Ваше дело -- вы­полнять приказ, а не обсуждать его! В 9.00 пре­кращайте огонь артиллерии, авиацию -- на при­кол! Максимум, что я вам разрешаю: отвечать автоматным (только автоматным!) огнем на огонь противника. Все! Разговор закончен!..
   Куликов бросил трубку, чертыхнулся, но не сдался под напором окриков Черномыр­дина, решил дозвониться до Ельцина. Однако его убедили, что это дело -- бесперспек­тивное. Казалось, все -- "труба" нашему де­санту, "труба" идее, ради которой сложили головы солдаты и офицеры из отряда майора Звягина, "труба" замыслу окончательно разгромить бандитов в районе Шатоя... Дру­гой генерал на месте Куликова давно спасо­вал бы перед беспощадными обстоятельства­ми. Но Анатолий Сергеевич связался со мной и сказал:
   -- Значит, так, Геннадий Николаевич. Я -- ко­мандующий Объединенной группировкой войск, и я беру всю ответственность на себя. Бей их, гадов, всеми средствами! Нужна авиация -- под­нимай в воздух, нужна артиллерия -- круши бандюков снарядами. Не бойся. Я за все отвечу. Черт с ней, с Москвой. Москва далеко, а нам тут, на месте, виднее...
   У меня сердце подскочило в груди. Я готов был расцеловать Куликова. Но одновременно и страшно стало за него. Как бы не сняли -- подумалось.
   Утром наш десант посыпался с гор на голо­вы боевиков, как снежная лавина. В 9.00 пол­ным ходом работали артиллеристы, в небе стре­котали вертолеты. В бандитском стане началась паника. Враг дрогнул и побежал.
   Но одновременно радиоэфир накалился от воплей чеченских лидеров. Они жаловались своим союзникам в Москве на своенравие ге­нералов из ОГВ. Неуправляемый Куликов, дес­кать, проигнорировал приказ Верховного. "Эдак он скоро и Кремль будет бомбить. Дождались Бонапарта?!" -- звучали по космической связи провокационные угрозы...
   Ближе к полудню на меня вышел Анатолий Сергеевич:
   -- Все, Геннадий, стой! Больше держаться не могу. Давят, сил нет. Останавливай всех и закрепляйся.
   -- Понял вас, -- отвечаю. -- Даю команду "Стоп".
   -- Успел что-нибудь? -- спросил Куликов.
   -- Успел, -- говорю. -- Добить уже не смогу, но зато Шатой наш, а главное -- люди целы.
   -- И то хорошо, -- вздохнул Анатолий Сергее­вич. -- Спасибо тебе, ребят поблагодари.
   -- Это вам спасибо, -- отвечаю, заканчивая разговор.
   Те несколько часов, которые отвоевал у по­литиков Куликов, фактически решили исход дела в нашу пользу. Не до конца, но все же склони­ли чашу весов на нашу сторону.
   Москва не забыла упорства Анатолия Сер­геевича. В конце концов его сместили с долж­ности командующего ОГВ... путем повышения -- назначили министром внутренних дел РФ. Лишь бы от Чечни подальше. Надеялись, что он утонет в текучке других дел. А он не уто­нул. Будоражил правительство, боролся с по­литикой полумер в отношении Чечни, открыто выступал против сторонников замирения с бо­евиками. Мало того, развернул войну с кор­рупцией внутри МВД -- наверное, самую без­надежную войну.
   По-офицерски прямолинейный, он не умел хитрить и ловчить в извилистых и полутемных коридорах власти. Быстро нажил себе кучу вра­гов. Боевые генералы, познакомившиеся с ним в Чечне, искренне переживали за Куликова. Боялись, что его подставят где-нибудь, выну­дят уйти в отставку. В конце концов так и слу­чилось. Но у Анатолия Сергеевича был резерв времени, чтобы сделать для государства нема­ло хорошего.
   Впрочем, даже если бы он ничего не сде­лал, то одно лишь его присутствие в правительстве благотворно влияли на ход событий. Так, к примеру, присутствие в актерском ансамбле В. Высоцкого или В. Шукшина -- некая духовная гарантия того, что фильм -- приличный. Для меня министр Куликов -- нравственная и поли­тическая гарантия того, что поведение государ­ства будет предсказуемым и чистоплотным.
   Я помню, как безжалостно увольнял он ге­нералов Голубца и Шкирко за серьезные про­счеты. А ведь они были его старыми друзьями, однополчанами, воевали под его началом! Много ли найдется у нас на Руси столь принципиаль­ных державных мужиков?
   Однако при всей решительности Куликова по­ставить крест на личной дружбе -- если друг допускает серьезные просчеты, он никогда не предаст товарища из корыстных побуждений. Анатолий Сергеевич после того, как тяжело ра­нили в Грозном генерала Романова, на протя­жении всех последних лет поддерживает и его самого, и его семью. Знаю, что он даже догово­рился с каким-то мировым светилой (профес­сором из Японии) о пересадке участков мозга Романову. Жена, правда, отказалась от опера­ции. Но это вопрос второй. Главное, что своих друзей он в беде не бросал.
   Я познакомился с Куликовым в феврале 1995 года. Невысокого роста, крепыш, со скупыми жестами -- он оставлял ощущение основатель­ности. Его фигура, речь, поступки -- все было каким-то капитальным, несуетным, выверен­ным. Его взгляд сквозь очки, казалось, достает до мозга, до сердца собеседника. Трудно, на­верно, приходилось тому, у кого на "темной стороне" сознания таились дурные помыслы.
   Анатолий Сергеевич напоминал мне лучших представителей царской армии -- глубоко об­разованных, интеллигентных офицеров, для которых святыми были понятия "честь", "вер­ность присяге", "благо Отечества"...
   Помню, меня поражала его способность по памяти цитировать классиков литературы и фи­лософии. Еще тогда я убедился, что за твердо­стью его позиции и отдельных решений по раз­ным вопросам стоит не только характер, но и широкое мировоззрение, глубокое осознание правоты, четкая и выверенная шкала нравствен­ных и других ценностей.
   У Куликова не было той лихости, но одно­временно и легкости, с которой отдавал при­казы Павел Грачев. Анатолий Сергеевич ли­шен был всякого гусарства. Он не торопился с высказыванием своего мнения. Но уж если озвучил какую-то мысль, то можно было не сомневаться: под его словами -- серьезный фундамент, эдакая мостовая опора, которую никаким ледоходом не сметет. Именно поэто­му он пошел в атаку на Черномырдина, не бо­ясь поднять его с постели в три часа ночи. Именно поэтому пошел в контры с Александ­ром Лебедем.
   Проанализировав ситуацию, Куликов сразу понял, что Хасавюрт -- катастрофа и для Чеч­ни, и для России. Его тогда не слушали, на­весили ярлык "ястреба". Время показало, что Анатолий Сергеевич был провидцем. Кстати, термин "черная дыра" в отношении Чечни впервые применил он. Прижилось. Журнали­сты и политики уже забыли, наверное, откуда что пошло.
   Закономерен и его уход в науку после от­ставки. Не на даче стал плесневеть, а защитил докторскую диссертацию...
   Когда Куликов стал генералом армии, то при­гласил меня к себе на вечеринку. Хотя я был генерал-лейтенантом, Анатолий Сергеевич по­дарил мне свои погоны генерал-полковника и оставил автограф на них. "Я верю, что им бу­дешь", -- сказал с улыбкой. И это маленькое предсказание через 4 года сбылось.
   Мало кто знает, что в немалой степени Куликову я обязан тем, что с командира корпуса стал командующим 58-й армией. Анатолий Сер­геевич ходатайствовал об этом перед Квашниным, что сыграло немалую роль при моем на­значении.
   Однако не из-за этого храню я о Куликове добрые воспоминания. Я никогда не забуду те несколько часов, которые он подарил нам для частичного завершения операции в Шатое. В отличие от многих генералов, он пре­небрег личной карьерой во имя спасения сол­датских жизней и ради победы над неприяте­лем. И что еще немаловажно: показал стра­не, что есть мундиры, которые невозможно запятнать даже в мутной и грязной воде во­енно-политических игрищ. <...>
  
  

КРАТКОЕ РЕЗЮМЕ

(А. КАМЕНЕВ)

  
   1.История не советует нам забывать, что Кавказ - зона геополитических интересов России. Без умиротворения его Россия не сможет спокойно жить и нормально развиваться.
   2.Следут помнить, что на Кавказе фокусируются интересы многих стран Европы и США (нефть, базы), государств этого региона (Турция, Иран, Афганистан). С их стороны всегда были и будут попытки вытеснить Россию с Кавказа или навязать ей затяжную войну с горцами. Временные союзы с этими государствами возможны, но ошибкой было бы считать их долговременными и прочными.
   3.Не надо забывать, что горцы, по природе своей злопамятны, агрессивны, жестоки и коварны. С ними нужна постоянная бдительность, боевая готовность, умение их сдерживать, умиротворять, цивилизовать, обезоруживать, укрощать.
   4.Не следует ждать скорых и больших успехов в этой борьбе. Основа умиротворения создается медленно.
   5.Следует осознать, что временные группировки на Кавказе не могут быть эффективны. Нужен специальный Кавказский корпус, подготовленный к войне на Кавказе.
   6.Как факт, следует принять то, что не каждый генерал может стать командующим на этой войне. Надо воспитывать таких командиров, которые бы понимали и знали Кавказ, Кавказскую войну и умели вести боевые действия в горах во "враждебной среде".
   7.История Кавказских войн приводит к выводу, что классические принципы войны здесь должны дополняться региональными (местными), а лучше сказать, преломляться чрез местный фактор (характер горцев, их стратегию и тактику, влияние религии и т.п.)
   8.Информационная война в Кавказских войнах должна идти на опережение военных действий, носить наступательный, а не оборонительный характер.
   9.Все решения (политические и военные), как подсказывает исторический опыт, должны базироваться на точной и проверенной информации. Эту информацию должен давать генеральный штаб (его специальное Кавказское управление).
  
  
  
   1. См.: Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.88.
  
   2. Возникновение Кавказской пограничной линии можно отнес­ти ко времени присоединения в 1557 году к Россия Царем Ива­ном IV Васильевичем Грозным Астраханского ханства. В тот год прекратил свое существование один осколок Золотой Орды, который граничил с дагестанскими землями. Впоследствии Петр I, лично осмотрев­ший часть российской границы на Юге во время Персидского по­хода, понял, что ее необходимо укреплять. В 1722 году на берегах рек Аграхань и Сулак поселяются донские казаки с семьями, полу­чившие название Аграханского казачьего войска. Позже - Семей­ного войска.
  
   3. В 1769 году по повелению императрицы Екатерины II генерал-майор Медем с 10 т. калмыков удачно наказал кабардинцев за вероломство в бывшую тогда войну с Турцией; а генерал Тотлебен выгнал турок из Грузии, Имеретин и Мингрелии. - См.: Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.90.
  
   4. См.: Шишов А.В. Полководцы кавказских войн. - М., 2001. - С.5.
  
   5. По сви­детельству историка Н.А. Смирнова, "на­чиная с XVI века турки ежегодно выво­зили с Кавказского побережья более 12 тыс. рабов. - Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в ХVI - ХIХ веках. - М.:, 1958, С. 21.
  
   6. См.: Керсновский А. А. История Русской Армии. т.2. - М., I993. - С.95.
  
   7. См.: Масловский Е. На кавказском фронте. - В кн.: Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. // Российский военный сборник. Вып. 16. - М., 1999. - С.119.
  
   8.См.: Там же.
  
   9.Летом 1838 года на реке Адагуме состо­ялось большое собрание черкесов (шапсугов и натухайцев). Британские агенты вновь старались убедить их, что для ус­пешных действий необходимо объеди­нить всех адыгов в борьбе с Россией. Обещая скорую помощь от Англии, аген­ты добились провозглашения националь­ного обета, т.е. клятвы на ведение веч­ной войны против России. Этот обет - изобретение Уркарта, пущенное в ход еще в 1834 голу, когда он впервые подал местным старейшинам мысль объеди­ниться с другими горцами "под одной властью и под общим знаменем". - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4, С.68.
  
   10.См.: [Романовский]. Кавказ и Кавказская война: Публичные лекции, читанные в зале пассажа в 1860 году генерального штаба полковником Романовским. - СП б., 1860. - С.38 - 43.
  
   11.Наполеон со времени своего прихода к власти стремился поколебать позиции Англии в Индии, подчинить французскому влиянию восточное побережье Средиземного моря, Сирию, Египет, Персию. Именно под его дипломатичес­ким нажимом турецкий султан Селим III и занял откровенно враждебную пози­цию по отношению к России. Враждебность эта усилилась в конце лета 1806 года, когда в Константинополь прибыл ловкий и энергичный посол Бонапарта генерал Себастиани, подстрекавший сул­тана к действиям против России, следуя специально данной ему императором секретной инструкции. Себастиани должен был прежде всего внушить Высокой Порте уверенность в том, что Франция желает лишь усиления Турции. Ему предписывалось добиться заключения тройственного военного союза (Франции, Османской империи и Персии) против России. Наполеон тре­бовал закрыть для российских кораблей Босфор, запретить заход ее судам во все турецкие гавани. Себастиани была дана инструкция не пренебрегать никакими средствами для вовлечения Порты в войну с Россией. В Турции появились многочисленные французские офицеры, командирован­ные для обучения турецкой армии. При­сланные военные инженеры давали практические рекомендации по возведе­нию военных сооружений и крепостей. - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4. - С.60 - 70.
  
   12. Центральными фигурами британской антирусской политики, по оценкам со­временников, были такие видные анг­лийские государственные деятели и дипломаты, как лорд Г. Пальмерстон, Ч. Стрэтфорд Каннинг, Ф. Понсонби, Д.Уркарт. Так, Д. Уркарт на протяжении ряда лет являлся главным специалистом в тактических вопросах, взяв на себя функции организатора и руководителя различных акций, как по­литического и военного, так и пропаган­дистского характера, направленных про­тив России. В 1834 году он несколько месяцев про­был среди адыгейских народов Северо-западного Кавказа. Вернувшись в Вели­кобританию, стал распространять ложь о том, что там живет не менее 6 млн. чело­век, которые якобы подвергаются жесто­чайшему гнету со стороны русских Ему принадлежит выдумка о том, что Россия, следуя мифическому "Завещанию Петра I", вынашивает планы овладения Констан­тинополем. Со временем он стал членом парламента и неутомимым оппонентом лорда Пальмерстона, которого упрекал за его будто бы недостаточную враждеб­ность к России. Он также был тесно связан с русофобскими кругами поль­ской эмиграции, вместе с ними издавал эмигрантский журнал "Portfolio", фабри­куя в нем просьбы черкесов к Англии о помощи. - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4. - С.60 - 70.
  
   13.Кавказ, - говорил Ермолов, - это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладевать траншеями. Штурм будет стоить дорого. Так поведем же осаду!" Ознакомившись с планом Ермолова, Император Александр отдал повеление, в котором как бы резюмировал его сущность: "покорять горские народы постепенно, но настоятельно; занимать лишь то, что удержать за собою можно, не распространяясь иначе, как став твердою ногою и обеспечив занятое пространство от покушений неприязненных". - См.: Керсновский А. А. История Русской Армии. т.2. - М., I993. - С.95.
  
   14.: Шишов А.В. Полководцы кавказских войн. - М., 2001. - С.5 - 8.
  
   15.Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.101.
   16.Там же. - С.98
  
   17. Там же. - С.102.
  
   18.Там же. - С.102.
  
   19. Там же. - С.104.
  
   20.Там же. - С.104.
  
   21.Там же. - С.93.
  
   22. Там же. - С.104.
  
   23.Там же. - С.98.
  
   24.Особенно важно в этом отношении поучение Мольтке: "Армия не может быть временным учреждением, ее нельзя импровизировать в течение недель или месяцев; ее необходимо воспитывать в течение ряда лет и поколений, ибо военная организация должна покоиться на устойчивости и возможной ее продолжи­тельности. Армии самое важное учреждение в стране; так как только благодаря ей могут существовать все остальные учреждения; всякая свобода, политическая и гражданская, все, что создано куль­турою, финансы и государство процветают и гибнут вместе с армиею". - См.: Военные поучения фельдмаршала графа Мольтке. Оперативные приготовления к сражению. - СП б., 1913. - С.13.
  
   25.Масловский Е. На Кавказском фронте. - В кн.: Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. - М., 2000. - С.120.
  
   26.См.: Бескровный Л.Г. Русское военное искусство ХIХ в. - М., 1974. - С.21.
  
   27.См.: Там же. - С.211.
  
   28.Масловский Е. Указ. соч. - С.121.
  
   29.Там же. - С.124.
  
   30.См.: Бескровный Л.Г. Русское военное искусство ХIХ в. - С.77.
  
   31.См.: [Романовский]. Кавказ и Кавказская война. - С.47,48.
  
   32.Дегоев Владимир Владимирович (род. В 1951 г.) - доктор исторических наук, специалист по Кавказу. Данный материал печатается со значительными структурными изменениями и сокращениями, думается, без ущерба главным идеям автора.
  
   33. Сarte blanche - полная свобода действий (фр.).
  
   34.Адат - традиционное правосудие, основанное на обычаях и правосознании народов. Шариат - комплекс юридических норм и правил поведения, основанный на Коране и сочинениях исламских богословов.
  
   35. Визави - противник.
  
   36.Блокада черноморского побережья началась еще в 1830-х гг., но не давала желаемо­го результата. -- Ред.
  
   37.Балуевский Ю.Н. Уроки Кавказских войн // Военно-исторический журнал. - 2000. - N5, с.3-9; N6, с.3-11. (Балуевский Ю.Н. - генерал-полковник, начальник Главного оперативного управления - первый заместитель начальника Генерального штаба Вооруженных Сил РФ).
  
   38..Завтра, 2001, 20 июля.
  
   39.Ходаренок М. "Мы находимся во враждебной среде": Главнокомандующий внутренними войсками МВД Вячеслав Тихомиров - за "жесточайший порядок" в зоне боевых действий в Чечне // Независимая газета, 2001, 12 июля.
  
   40.Ходаренок М. Победа по-прежнему "за горами". Федеральные войска не могут найти адекватный ответ на новую тактику боевиков // Независимое военное обозрение, 2001, 23 марта; Ходаренок М. Чеченский лабиринт: возможен ли выход. Прежние формы борьбы с бандформированиями себя исчерпали // Независимое военное обозрение, 2000, 15 декабря.
  
   41.Об опыте горцев в этой области Д.И. Милютин, участник Кавказских войн, рассказывает так: "Для дальнего и быстрого пробега необходимо специальное подготовление коня. У горцев ведется свой особенный способ тренирования или подъярования по казачьему выражению. Месяца за два до набега начинают сильно откармливать коня и когда он разжиреет, постепенно уменьшают корм, ежедневно ставят в воду по брюхо животного и делают проездки, все усиливая дальность и быстроту, пока не спадет совсем жир и не отвердеют мясистые части. Таким образом конь доводится до того, что может в один летний день вынести пробег до 150 верст. Такое подготовление коня составляет главное занятие и заботу каждого горского джигита, принимающего участие в набегах. Никогда не решится он пуститься в рискованное предприятие на молодом, невыдержанном коне, зная, что от качества коня зависит не только успех предприятия, но и самая жизнь удальца. Для большей же уверен­ности в удачном совершении набега, как вперед, так и обратно, горцы часто пускаются в путь о двукон, то есть с запасным конем, который пригодится и под вьюк для подъема добычи в случае успеха". - См.: Милютин Д.А. Воспоминания. Т.1.- Томск, 1919, с.290.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023