ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
"Сим объявляется..."

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Москва становится городом-воином: "Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно - огневой точкой и каждый житель Москвы - солдатом..."

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

   0x01 graphic
   Сохранить,
   дабы приумножить военную мудрость
  
   "Бездна неизреченного"...
  

0x01 graphic

  

Россия. "Лесная речка" 1893

Художник Иван Иванович Шишкин (1832-1898)

  

Д. И. Ортенберг

"СИМ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ":

Москва становится городом-воином...

(фрагменты из кн.: "Июнь -- декабрь сорок первого: Рассказ-хроника")

  
  
   "Сим объявляется..." -- снова возвращаюсь мысленно к необычному началу постановления ГКО.
   Такой оборот речи, непривычные слова, извлеченные из глубины древности, придали постановлению особое звучание. Наверное, Сталин обратился к стилю старинных русских указов для того, чтобы все прониклись чувством исторической ответственности за переживаемые дни.
   **
   Противоречивые чувства владели нами. "Осадное положение"!
   Эти сжимающие горло слова психологически никак не совмещались с нашими привычными представлениями о Москве, столице могучего Советского государства. Но в то же время все мы понимали, что Москва действительно осаждена, враг уже в ее пригородах, а значит, против него должны ополчиться поголовно все москвичи и везде обязательны образцовый порядок, строгая дисциплина, неустанный труд. Эти трезвые соображения и легли в основу передовой статьи для очередного номера газеты. Называлась она "Отстоим нашу Москву!".
   В ней так прямо и сказано:
   "...Вся жизнь многомиллионного города отныне подчинена жизни наших войск, жизни фронта и в интересах фронта регламентируется военным командованием. Москва становится городом-воином. Весь ее быт, весь ее труд, вся ее жизнь строится отныне на воинский лад -- организованный, твердый и жесткий".
   **
   Под утро вернулся Хирен.
   Он принес статью генерала Артемьева, а заодно и подтверждение наших догадок о том, что постановление ГКО писано Сталиным. Артемьев, вызывавшийся вчера в Государственный Комитет Обороны, рассказал корреспонденту, что подготовленный заранее проект постановления о введении в Москве осадного положения страдал расплывчатостью, неопределенностью -- словом, не соответствовал создавшейся обстановке. Сталин его отклонил и тут же сам стал диктовать: "Сим объявляется..." И продиктовал постановление до последней точки.
   Накал страстей, в каком принималось это постановление, передался, конечно, и присутствовавшему при том Артемьеву, отразился в его статье. Она содержала такие, например, строки:
   "Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно -- огневой точкой и каждый житель Москвы -- солдатом..."
   "Все те, в ком бьется честное сердце советского гражданина, выйдут на уличный бой с ненавистным врагом..."
   "Население города Москвы вместе со всей Красной Армией уже сейчас должно подготовиться к борьбе не только с вражеской пехотой, но и вражескими танками. Из окон, из ворот домов, из каждого закоулка посыплются на немецкие танки бутылки с горючим, связки гранат. Мы не пропустим вражеских танков..."
   Так категорически и было все сказано.
   **
   Правда, эту статью мы не сразу напечатали.
   Меня, как редактора, смущало одно обстоятельство: не подумают ли читатели, что на фронте полная катастрофа, если мы уже заговорили об уличных боях в столице. Прихватив статью, поехал в Перхушково, к Жукову. Высказал ему свое сомнение. Георгий Константинович прочитал весь текст статьи, подумал, потом улыбнулся и ответил мне фразой, я бы сказал, афористичной:
   -- Лучше быть готовыми к тому, чего не будет, чем не быть готовыми...
   В тоне, каким было сказано это, я уловил непоколебимую уверенность командующего фронтом в том, что Москва будет удержана.
   Статья Артемьева появилась в "Красной звезде" под заголовком "На защиту Москвы". Заканчивалась она вещими словами: "В боях за Москву мы нанесем врагу такой удар, который явится началом конца гитлеровских походов! Москву мы отстоим!"
   **
   О таком же боевом настрое сообщает наш корреспондент Яков Милецкий, побывавший в одном из подмосковных истребительных батальонов. По свидетельству Милецкого, дом, где расположился штаб этого батальона, удивительно напоминает пограничную заставу. Вот с какого-то поста доносят по телефону о задержании паникера и шкурника; он заведовал торговой базой, но бросил ее на произвол судьбы, погрузил в машину собственные пожитки, прибавил к этому несколько ящиков с уворованными с базы продуктами и пытался удрать. Задержан переодетый немецкий летчик со сбитого самолета. Задержан дезертир, бросивший оружие и товарищей... Словом, постановление ГКО в действии!
   **
   Над второй полосой газеты -- призыв: "Нашу родную Москву мы ни за что не отдадим врагу. Не жалея ни крови, ни жизни, до последнего вздоха будем защищать советскую столицу". А в центре полосы заверстана на две колонки большая фотография командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова. Появление ее на страницах "Красной звезды" необычно. 20 октября в редакцию позвонил Сталин и сказал:
   -- Напечатайте в завтрашней газете фото Жукова...
   Такое распоряжение было для меня полной неожиданностью. До сих пор в "Красной звезде" публиковались фотографии командиров подразделений, частей, дивизий, иногда корпусов. Всегда в связи с какой-то их боевой удачей. А вот командующие фронтами... Не было еще у нас побед такого масштаба, чтобы подымать на щит командующих фронтами.
   Конечно, я не стал спрашивать Сталина: "Почему? Зачем?" Но один вопрос все же задал. Вероятно, по инерции. Ведь во всех других случаях, когда в редакцию поступал какой-то официальный материал, обычно указывалось, на какое место его поставить. Вот и в этот раз у меня вырвалось:
   -- На какой полосе, товарищ Сталин?
   -- На второй... Передайте "Правде", чтобы они тоже напечатали...
   **
   Я тут же вызвал фотокорреспондента Капустянского и, не вдаваясь в объяснения, сказал:
   -- Возьмите любую машину, быстро смотайтесь к Жукову и сфотографируйте его. Пойдет в номер...
   Часа через два звонит мне Капустянский и жалуется, что Жуков отказался фотографироваться.
   -- Ладно, -- сказал я, -- идите в приемную командующего и ждите моего звонка.
   **
   Звоню Жукову:
   -- Георгий Константинович, нам срочно нужен твой снимок для завтрашнего номера газеты.
   -- Какой там еще снимок, -- резко ответил Жуков. -- Не до снимков...
   Пришлось сказать о звонке Верховного.
   -- Хорошо, -- согласился он. -- Где твой фотограф?
   -- У тебя, в приемной. Ждет...
   И вот снимок у меня на столе. Я бы не сказал, что для такого мастера, как Капустянский, это удача. Жуков -- за столом, застланным, как скатертью, топографической картой. Командующий ткнул карандаш в какую-то точку на этой карте, а сам глядит куда-то влево. Заметно, что фотограф заставил его позировать. Но что делать? Время позднее, как получилось, так и получилось. Один снимок я передал редактору "Правды" Поспелову, а второй отправил в цинкографию. "Правда" дала под этим снимком подпись: "Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков". Мы -- такую же, но с добавлением: "Фото специального корреспондента "Красной звезды" А. Капустянского". Хотелось подтвердить тем самым приоритет нашей газеты.
   **
   Тот звонок Сталина последовал, конечно, неспроста.
   Портрет Жукова в газетах, очевидно, должен был свидетельствовать, что во главе войск, защищающих Москву, поставлен полководец, на которого народ и армия вполне могут положиться. Так мы тогда истолковали распоряжение Верховного. А теперь вот при взгляде на этот портрет Жукова в газете от 21 октября 1941 года у меня возникает и другое предположение, напрямую связанное с уходом Георгия Константиновича с должности начальника Генштаба. Конечно, тот июльский инцидент в Ставке Верховного главнокомандующего не мог не оставить горького осадка в душе Жукова. Это, несомненно, понимал и Сталин. И не исключено, что в лихой час битвы за Москву он решил дать понять Георгию Константиновичу: на той, мол, истории, тяжелой для них обоих, поставлен крест.
   * * *
   Из писательских материалов, опубликованных в "Красной звезде" 21 октября, хочется отметить два: очерк Федора Панферова и вторую корреспонденцию Константина Симонова с Севера.
   Панферов рассказывает о подвиге казаха Бузакарова Ураза, пастуха из-под Гурьева. Ураз упорно добивался и добился, чтобы его допустили к пулемету. Аргумент он выставил такой:
   -- Степь наша дает нам хороший глаз. Очень хороший глаз. Видите, товарищ политрук, что делается на той вон полянке? Не видите? А я вижу. Степь учит глаз далеко видеть...
   **
   Главная идея очерка вынесена писателем в заголовок: "Командир приказал..." Верный командирскому приказу, пулеметчик Ураз Бузакаров не оставляет своей огневой позиции и никогда не оставит ее, если даже придется умереть здесь. Это наглядный пример для каждого, кто поставлен на защиту Москвы.
   А корреспонденция Симонова называется "В лапах у фашистского зверя". Суть ее объясняют начальные строки: "За 4 месяца войны мне пришлось видеть много страшного. Я видел изуродованные немцами трупы детей, останки сожженных живьем красноармейцев, сгоревшие деревни, развороченные бомбами дома. И все-таки самое страшное, пожалуй, с чем пришлось столкнуться мне на войне, -- это бесхитростный и простой рассказ пулеметчика Михаила Игнатовича Компанейца. Рассказ о том, как он провел две недели в фашистском плену и как из него выбрался".
   Действительно, эту историю нельзя читать без содрогания. Невольно и безоговорочно присоединяешься к авторскому выводу: "Фашистские убийцы многолики. Этот рассказ открыл мне еще одно их лицо -- лицо тихого садиста, может быть, самое отвратительное из всех".
   **
   22 октября
   Фронт все ближе к Москве. Корреспондентские материалы идут теперь в редакцию прямо из армий -- Рокоссовского, Говорова, Ефремова, Голубева, Хоменко.
   Малоярославецкое направление: "Положение остается весьма серьезным. Неприятель подтягивает силы..." Можайское: "Во второй половине вчерашнего дня и в особенности сегодня утром враг усилил натиск..." Тульское направление, которое до сих пор именуется еще орловским: "Немцам удалось немного потеснить наших бойцов..."
   Словом, обстановка ухудшается. И все же в сообщениях наших корреспондентов нет ноток безнадежности. Да, советские войска отступают, но упорно и беззаветно отстаивают каждую пядь подмосковной земли. Дачные поселки, деревни, рощи и перелески, так хорошо знакомые нам, москвичам, по многу раз переходят из рук в руки. Почти в каждом репортаже сообщается о больших потерях противника в живой силе, об уничтоженных немецких танках, орудиях, минометных батареях. Конечно, в заварухе боев точно не подсчитаешь потери неприятеля, тем более что поле боя остается пока за ним. Чего стоил гитлеровцам каждый их шаг по нашей подмосковной земле, мы увидим потом, когда двинемся в обратном направлении. Не удаются здесь немцам ни глубокие прорывы, ни окружения, как это было под Минском или Вязьмой. Не срабатывают у них танковые клинья...
   * * *
   18 октября Совинформбюро сообщило: "Наши войска оставили Одессу". Сдача любого советского города, даже по приказу Главного командования, всегда большая общенародная драма. В мыслях и чувствах наших людей остается неутешная горечь: не отстояли город, отдали его на заклание врагу. Нельзя было оставлять наш народ, и особенно защитников Одессы, наедине с той скупой строчкой официальной сводки. Не сами, не самовольно ушли войска из города. Решение об эвакуации Одессы принято Ставкой Верховного главнокомандования в связи с осложнением обстановки на юге страны и необходимостью усиления обороны Крыма.
   **
   Все это важно и необходимо было объяснить. Уже на второй день "Красная звезда" опубликовала обстоятельную статью члена Военного совета Приморской армии Л. Бочарова "65 дней героической обороны Одессы". В статье разъяснялось, что "Одесса оставлена нашими войсками после того, как они выполнили свою задачу: сковать как можно больше вражеских войск, измотать их, нанести сокрушительные удары по их живой силе и технике...".
   С особой силой прозвучали в статье истинно справедливые строки: "Вся Советская страна, весь мир с восхищением следили за мужественной борьбой защитников Одессы. Они ушли из города, не запятнав своей чести, ушли, сохранив свою боеспособность, готовые к новым боям с фашистскими ордами. И на каком бы фронте ни сражались защитники Одессы -- всюду они будут служить примером доблести, мужества, геройства.
   Слава героическим защитникам Одессы!"
   **
   Теперь я могу сказать, что этих двух абзацев в статье Бочарова, присланной нам из Севастополя по телеграфу, не было. Естественно, что член Военного совета не мог написать такое о своей армии, а значит, и о себе самом. Эти строки мы вписали сами, в редакции.
   Что поделаешь, в газете и такое бывает -- очень нужное решение...
   Думаю, что наши читатели не могли не вспомнить эту статью и тогда, когда была учреждена медаль "За оборону Одессы", и когда городу было присвоено звание Героя. Во всяком случае, мы, краснозвездовцы, не забыли ее.
   И не только эту статью.
   В те октябрьские дни немецкое радио передало лживое сообщение о боях за Одессу. Узнав об этом, мы сразу же послали депешу Ишу, нашему спецкору в Севастополь, где базировалась теперь Приморская армия: "Гитлеровское радио передало, что Одесса якобы взята немецко-румынскими войсками штурмом и что противнику достались богатые трофеи. Срочно шлите статью "Правда о боях за Одессу". Желательно Петрова".
   Удивительно быстро Л. Иш справился с этим заданием. Получить статью командующего в то время, когда армия проводит перегруппировку своих сил и к тому же с ходу вступила в бой, -- дело не простое. Тем более что Петров был из тех авторов, которые и мысли не допускали, чтобы кто-то писал статьи за него. Но он понимал, сколь важно его выступление именно в данном случае: дело шло о чести и достоинстве Приморской армии, которую он возглавлял в боях за Одессу и ныне возглавляет в дни сражений за Севастополь. Не исключено, что его доброе отношение к Ишу тоже сыграло роль. Словом, за ночь статья была написана, утром передана в редакцию и 22 октября появилась в газете.
   Приведу несколько выдержек из нее:
   "Наши части ушли из города организованно, в полном порядке и решительно без всяких потерь. Ни трофеев, ни тем более пленных красноармейцев враг в Одессе и в глаза не видел. Следует указать, что и все пленные -- несколько тысяч человек -- были эвакуированы до одного...
   **
   Ровно в одиннадцать часов вечера 15 октября войска эшелона главных сил совершили посадку на суда. К четырем часам утра 16 октября все было закончено. Арьергарды, находившиеся на позициях до двадцати четырех часов, пришли в порт в четыре часа утра и через час так же благополучно погрузились. После погрузки арьергарда особо сформированные команды метр за метром проверили территорию порта -- не отстал ли кто, не забыто ли что-нибудь из боевого имущества... В пять тридцать 16 октября оперативный дежурный доложил:
   -- Эвакуация Одессы полностью завершена. Потерь ни в людях, ни в технике нет. Важные в военном отношении объекты разрушены согласно плану...
   В девять часов утра 16 октября противник произвел бомбардировку уже пустой Одессы. Наши разведчики, посланные на катере в Одесский порт, спокойно высадились на берег и до одиннадцати часов утра ходили по улицам обезлюдевшего города, не встретив ни одного вражеского солдата.
   Только в шесть часов вечера, то есть через двенадцать часов после эвакуации, на дальних окраинах Одессы показались первые робкие разведывательные партии противника".
   * * *
   Илья Эренбург в своих мемуарах охарактеризовал Льва Иша как "тишайшего" "чернорабочего" нашей газеты. Мне хочется добавить от себя: Иш мог блестяще выполнять в газете любую работу, но выполнял действительно самую неблагодарную -- занимался главным образом литературной правкой чужих материалов. Не потому, что так уж ему нравилось заниматься этим, а потому, что умел делать это лучше других.
   В июле или августе сорок первого года, правя очередную корреспонденцию с Западного фронта, Иш вдруг вскрикнул: в корреспонденции сообщалось, что в Ельне фашисты зверски замучили его отца. Иш пришел ко мне и заявил, что не может больше оставаться в Москве, попросился на фронт.
   Мы командировали его в Одессу. Оттуда вместе с Приморской армией он прибыл в Севастополь и там погиб смертью героя в числе последних защитников города-крепости. Это нам стало известно уже в октябре сорок первого года. Но только весной сорок третьего я узнал некоторые немаловажные подробности.
   Приехал я тогда в Краснодар, к Ивану Ефимовичу Петрову, командовавшему в ту пору Северо-Кавказским фронтом. Он хорошо знал Иша и по Одессе и по Севастополю. Наш корреспондент часто бывал у него на КП, не раз сопровождал его в поездках по войскам. Иван Ефимович слышал, какую Иш пережил трагедию, и очень сочувственно, даже, можно сказать, нежно относился к нему. Первым заговорил со мною о нем. И вот что я услышал из его уст:
   -- Хорошо Иш писал о героях Приморской армии и сам стоил любого из них. Честная солдатская душа, благороднейший человек! Вы знаете, он ведь мог улететь из Севастополя в последнем самолете. Мы позаботились об этом. Но Иш уступил свое место девушке-снайперу.
   **
   25 октября
   В газете заведена новая рубрика -- "Герои обороны Москвы". Под этой рубрикой первым напечатан очерк Василия Коротеева "Политрук Даниил Бова".
   До войны Коротеев был секретарем Сталинградского обкома комсомола. Перед самой войной стал членом редколлегии "Комсомольской правды". Затем его призвали в кадры РККА и он получил назначение к нам -- в "Красную звезду". Мы послали его на Западный фронт. Очерк о храбром политруке минометной батареи прислан Коротеевым с можайского направления.
   Одному из героев Московской битвы посвящена передовая "Защитник Москвы Сергей Белоус". Это рядовой боец. Он разведал скопление вражеских танков, проник в их расположение и условным сигналом -- ракетой -- вызвал на себя огонь нашей артиллерии.
   * * *
   Все чаще на страницах газеты появляются статьи наших редакционных специалистов по оперативному искусству, по тактике общевойскового боя и отдельных родов войск.
   Это отнюдь не пересказ готовых формул из довоенных уставов и наставлений. Это -- сегодняшний опыт войск и штабов, по крупицам собранный в огне боев, поистине выстраданный, оплаченный кровью и тысячами жизней.
   Вот и 25 октября напечатана подвальная статья полковника Ивана Хитрова "До конца использовать пехотное оружие". Достаточно одной-двух выдержек, чтобы убедиться в ее актуальности.
   "Правильный выбор оружия для поражения той или иной цели -- одно из важнейших условий мощного пехотного огня. Боевая практика часто ставит перед командирами и бойцами много новых вопросов. Но не всегда их учитывают при решении огневых задач..."
   Далее речь идет о том, что увидел наш корреспондент в полку майора Шарова, в батальоне капитана Чмелевского, в роте лейтенанта Квашина; как используется там пехотное оружие -- правильно в одних случаях и неправильно -- в других. Статья отличается отточенностью формулировок.
   **
   Афористично звучат целые абзацы: "Быстрота действий -- закон орудийных расчетов. Прозевал открыть огонь -- цель скроется. Замешкался на открытой позиции -- будешь сбит врагом. Не успел своевременно и быстро сменить позиции -- оторвешься от стрелковых взводов и не сумеешь поддерживать их в нужный момент".
   Истины, на первый взгляд, прописные. Но, опираясь на убедительные факты и примеры из боевой жизни, статья приобрела особое звучание.
   Запомнилась многим нашим читателям и другая статья Хитрова -- "Уличные бои". В ней -- рассказ о тактике в уличных боях за Ельню, Гжатск, Вязьму, Можайск.
   **
   С этой его статьей как бы перекликается выступление заместителя командира механизированного соединения Героя Советского Союза полковника Д. Погодина -- "Танки в боях за населенный пункт".
   **
   Острую статью прислал с Северо-Западного фронта Викентий Дерман.
   Время, кажется мне, и о нем сказать несколько слов.
   Летом сорокового года я прибыл в военный городок, утопающий в зелени, известный под названием "курсы "Выстрел", центр подготовки офицерских кадров, чтобы подобрать двух-трех опытных командиров для работы в редакции "Красной звезды". Прежде всего, естественно, я встретился с начальником курсов и назвал ему несколько кандидатов. Первым среди них был майор Викентий Иванович Дерман.
   Давно он был на виду у редакции. Еще в 1931 году батальон, которым он командовал, стал одним из победителей всеармейского стрелкового соревнования, организованного "Красной звездой", и тогдашний редактор Феликс Кон вручил комбату награду -- именной пистолет. Потом он был назначен командиром полка, и некоторое время служил в штабе Ленинградского военного округа. Статьи и корреспонденции Дермана регулярно появлялись на страницах нашей газеты. Если вдруг происходила пауза, на это сразу реагировали не только в редакции. Однажды Дерман получил [229] письмо заместителя наркома обороны командарма 1-го ранга И. Ф. Федько, настоятельно требовавшего от майора новых статей.
   И вот -- наша первая памятная встреча. В одну из классных комнат "Выстрела", отведенную мне для беседы, вошел среднего роста майор в саржевой гимнастерке с подворотничком снежной белизны, с портупеей через плечо. Крепко сбитый, подобранный, он и внешне являл собой образец командира-строевика. По сосредоточенному взгляду серых глаз, по собранным у переносицы складкам я понял, что мое появление здесь, на "Выстреле", посеяло у него тревогу.
   **
   Не желая, однако, испытывать его выдержку, не затягиваю процедуры знакомства. Обменявшись несколькими традиционными в таких случаях фразами, спрашиваю:
   -- Как вы отнесетесь к переходу в "Красную звезду"?
   Дерман ответил не задумываясь:
   -- Служба в аппарате редакции мне совершенно не подходит.
   И тут же напомнил, что его "сватали" в газету еще в 1936 году, но и тогда он категорически отказался.
   -- Я не захотел отрываться от войск, и с этим посчитались.
   Сделав вид, что прошлое меня не касается, я пытался объяснить ему:
   -- Сейчас, Викентий Иванович, здесь, на "Выстреле", вас слушают десятки командиров, а с переходом в "Красную звезду" ваша аудитория возрастет в тысячу раз. А насчет связи с войсками не беспокойтесь: они не только не прервутся, но расширятся и укрепятся.
   **
   Майор, состоявший преподавателем тактики на "Выстреле", внимательно выслушал меня, но согласия все же не дал, обещал лишь подумать. Дело не терпело: вызов в Политуправление РККА, затем приказ наркома обороны -- и Викентий Дерман из "дозорных", как тогда у нас порой называли военкоров, вошел в состав "главных сил" редакции.
   В Отечественную войну Дерману -- уже в звании подполковника -- как он считает, повезло: он получил назначение спецкором именно туда, куда попросился, -- на Северо-Западный фронт. По месту прежней службы в Ленинградском военном округе Викентий Иванович хорошо знал этот театр военных действий и войска, которым довелось там принять боевое крещение в первых схватках с немецко-фашистскими захватчиками.
   Вместе с Дерманом и под его началом на этот фронт выехали писатели Петр Павленко и Семен Кирсанов, а также и группа журналистов. Однако в нашей краснозвездовской практике было принято, что руководитель корреспондентской бригады, так же как и его подопечные, был обязан лично писать для газеты и привлекать в "Красную звезду" авторов. Дерман одинаково хорошо делал и то и другое.
   А сколько встречалось при этом непреодолимых, казалось бы, трудностей. Как часто приходилось быть под огнем!
   * * *
   Почти через день-два "Красная звезда" печатала оперативные корреспонденции Дермана. Мы высоко ценили его эрудицию, широкий тактический кругозор, его дальновидность. Назову хотя бы некоторые его статьи и корреспонденции, опубликованные в газете: "Обходы и охваты", "Оборона немцев в окружении", "Маневр в ходе боя", "Командир и его начальник штаба" и другие.
   Выступление Викентия Ивановича Дермана в сегодняшней газете было особым, его значение трудно переоценить. Расскажу об этом подробнее.
   * * *
   На Северо-Западном фронте в районе Белого Бора наша 11-я армия вынудила противника перейти к обороне в очень невыгодных для него условиях: неприятельский клин не пробился на оперативный простор, а буквально увяз в боевых порядках советских войск. Последовал приказ нашего командования: отсечь этот клин у самого основания, окружить и уничтожить врага.
   Наступление началось утром, продолжалось весь день и перешло в ночь, но поставленная задача, увы, так и не была решена. Дерман, следивший за ходом боев с передового наблюдательного пункта артиллерийской батареи, подметил некоторые характерные для того периода войны недостатки.
   Все это мы напечатали.
   Уже потом, при первой встрече, Дерман признался мне:
   -- Статью послал, но, откровенно говоря, никак не думал, что ее напечатают.
   Основания для сомнений у Викентия Ивановича были. Ведь даже в мирное время критика в военной газете действий командиров сопряжена с известными сложностями. А как быть в войну? Можно ли публично критиковать командира, военачальника, которому завтра надо снова вести или посылать подчиненных ему людей в смертный бой? Тут было над чем задуматься.
   Отмечу, что критическое острие печати в боевых условиях мы опробовали еще на Халхин-Голе, в "Героической красноармейской". Тогда наша критика задевала главным образом рядового бойца. На финской войне в газете "Героический поход" пошли дальше -- критике подвергались ошибки некоторых командиров рот, батальонов, а иногда и полков. Но правильно ли это? Об этом шли горячие дискуссии в редакциях военных газет и за их пределами. Я обратился за разъяснением к Верховному главнокомандующему. На моем письме появилась следующая резолюция:
   "Фронтовые и армейские газеты могут критиковать также действия средних и старших командиров. Необходимо только, чтобы критика была не грубая и не резкая, а тактичная и товарищеская.
   И. Сталин".
   Мы сделали отсюда соответствующие выводы и для "Красной звезды". А Дерман своим разбором неудачного боя за Белый Бор практически обозначил границы и формы той самой "тактичной и товарищеской" критики, на которую нас ориентировал Верховный главнокомандующий.
   **
   28 октября
   Постепенно исчезают со страниц "Красной звезды" загадочные "N-е части", "N-е направления". В газете, датированной 28 октября, написано, как говорится, черным по белому, что на волоколамском направлении обороняются войска генерала Рокоссовского, на можайском -- генерала Говорова, на малоярославецком -- генерала Голубева... Но утешительного в этом мало. Вчера немцы захватили Волоколамск. Из армии Голубева сообщают: "Противник несколько потеснил обороняющиеся части". Из армии Говорова пришла весть о том, что "сегодня на рассвете снова начались ожесточенные атаки немцев"...
   **
   Тем не менее сопротивление наших войск не ослабевает, а усиливается. Об этом можно судить даже по заголовкам корреспонденции: "Контратаки наших войск на Западном фронте", "Удар по вражеским войскам под Москвой". С Калининского фронта поступило сообщение о переходе наших войск в наступление с целью освободить Калинин. Правда, выбить противника из города пока не удается, зато удалось сковать здесь, на этом важном северном фланге Московской битвы, значительные силы гитлеровцев.
   **
   Неделю назад первую свою статью о Московской битве Илья Эренбург назвал "Выстоять!". Заголовок новой его статьи -- "Мы выстоим!".
   "Нельзя оккупировать Россию, -- пишет он, -- этого не было и не будет. Россия всегда засасывала врагов... Может быть, врагу удастся еще глубже врезаться в нашу страну. Мы готовы и к этому. Мы не сдадимся. Мы перестали жить по минутной стрелке, от утренней сводки до вечерней, мы перевели дыхание на другой счет. Мы смело глядим вперед: там горе и там победа. Мы выстоим -- это шум русских лесов, это вой русских метелей, это голос русской земли".
   В те дни все помыслы каждого советского человека, куда бы судьба ни забросила его, где бы он ни находился, на каком бы фронте ни воевал, были настроены на московскую волну.
   **
   Всеволод Вишневский прислал статью "Балтийцы -- Москве". В ней -- проникновенные слова: "Воля и мысли наши сливаются с твоими, Москва!.."
   **
   Константин Симонов передал по военному проводу с полуострова Рыбачий стихи "Голос далеких сыновей".
   * * *
   В газете от 28 октября много внимания и немало места уделено событиям на юге страны.
   "Врагу удалось прорваться в глубь Донбасса. После взятия города Сталине фашистские войска направили свой удар через Макеевку на Горловку, стремясь распространиться на весь Донецкий бассейн. Одновременно идут ожесточенные бои за Крым и на таганрогском направлении".
   Так начиналась передовая "Отстоим Советский Юг". Были в ней строки, объясняющие значение боев на Южном фронте:
   "Советский Юг стал сейчас одним из важнейших участков фронта. Немцы хотят захватить Донбасс, чтобы получить наш уголь и металл. Они рвутся к нашей нефти. Они стремятся овладеть Крымом, чтобы превратить его в свою черноморскую базу... Вот почему защитниками Юга должно быть сделано все, чтобы отстоять Крымский полуостров, не пустить врага на Дон и нанести ему сокрушающий удар в Донбассе".
   **
   Опубликована также большая статья "Что происходит на подступах к Крыму". Ее автор корпусной комиссар Николаев, член Военного совета 51-й армии, тот самый, с которым Симонов ходил в атаку на Арабатской стрелке. В статье дается обстоятельный обзор первого этапа битвы за Крым в сентябре -- октябре сорок первого года.
   Замечу кстати, что обзорные статьи крупных военачальников печатаются в газете все чаще и чаще. Вот и в следующем номере "Красной звезды" появится такого же рода статья командующего 30-й армией генерала В. Хоменко -- "Борьба за Калинин".
   Отклики, стекавшиеся в редакцию со всех фронтов и со всех концов страны, свидетельствовали, что читатели проявляют к ним повышенный интерес. Обзорные статьи помогали осмыслить текущие события, увидеть их в укрупненном плане, в развитии и перспективе. Не могу, однако, утверждать, будто все наши обзоры были удачны. В одних случаях для достижения полной удачи нам недоставало каких-то материалов, в других -- автор не справлялся с темой, в третьих -- надо было считаться с необходимостью сохранить военную тайну. Словом, хлопот и забот тут всегда было немало, а результаты получались разные.
   **
   29 октября
   Обстановка на фронте трудная. Идут ожесточенные бои на можайском, малоярославецком, волоколамском направлениях... Готовим очередной номер газеты. Звонит секретарь ЦК партии А. С. Щербаков. Просит подготовить для зарубежной печати очерк о командующем одной из армий Западного фронта. О ком? Я не задумываясь называю Рокоссовского. Александр Сергеевич соглашается.
   Константин Константинович Рокоссовский пользовался большой популярностью. Его армия, можно сказать, -- на острие Московской битвы. Под его началом, как уже отмечалось выше, воевали здесь такие талантливые командиры соединений, как Доватор, Панфилов, Белобородов, Катуков.
   Конечно, я далек от того, чтобы утверждать, будто эти яркие личности сгруппировались вокруг Рокоссовского только по его или их желанию. Но думаю, что какую-то роль сыграли все же и притягательная сила полководческого дарования Константина Константиновича, его личное обаяние.
   Высокий, стройный, с мягким взглядом серых глаз, он был и весьма деликатным человеком. Помню, задержался я однажды на его КП. При мне входили и выходили разные люди. Генерал никого из них не встретил сидя -- садился лишь тогда, когда усаживал вошедшего. Ни на кого не повысил голоса. Нетерпимый к расхлябанности, а тем более к нерадивости, искоренял эти пороки не окриками, не "разносами", а внушениями, иногда очень строгими, но неоскорбительными для провинившегося или допустившего какую-то ошибку.
   **
   ...Кого же, однако, послать к Рокоссовскому с заданием, полученным от Щербакова? В редакции осталось лишь несколько сотрудников. Хорошо, что "подскочил" из Тулы Павел Трояновский. Не дав ему оглядеться, мы опять усадили его в машину и отправили в 16-ю армию. Заодно поручили собрать материал для передовой статьи "Ни шагу назад!".
   -- А еще лучше будет, -- сказал я, -- если статью на эту тему напишет Рокоссовский. Он же наш испытанный автор!..
   Трояновский не застал Рокоссовского на его КП. Командарм находился в дивизии Панфилова. Вернулся лишь вечером, очень усталый, но все же принял нашего корреспондента. Выслушал и сказал:
   -- Очерки надо писать не о командующих, а о рядовых бойцах. И статью от меня не ждите. Я приказываю бойцам: "Ни шагу назад!" А в газете призывать их к этому должны другие -- скажем, их же товарищи, отличившиеся в боях. А поговорить -- поговорим.
   По просьбе корреспондента, очень кратко, с обычной для него скромностью Рокоссовский рассказал о своем жизненном пути, о гражданской войне, о воинской службе в мирное время. Коснувшись текущих событий, заявил:
   -- Теперь я вот тут, где вы меня видите. Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг, правда, еще силен, а все-таки уже не тот, каким начал против нас войну 22 июня. Допускаю, что немцы еще могут добиться частичных успехов. Но только частичных, а не решающих... -- И после короткой паузы добавил: -- Надо воевать с перспективой. Вы что думаете, мы все время будем сидеть под Москвой? Нет, мы будем и в Берлине!
   -- Конечно! -- горячо откликнулся журналист. -- А не смогли бы вы, товарищ командующий, написать мне на память эти слова на карте?
   Трояновский вынул из полевой сумки карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее и позвал адъютанта.
   -- Попросите в оперативном отделе карту Европы. И когда та была принесена, написал на ее уголке: "Специальному корреспонденту "Красной звезды" политруку Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года".
   Вот так, коротко и ясно!
   **
   Невольно из глубин памяти всплывает и другая, если не аналогичная, то, по крайней мере, в чем-то схожая история. Воевал на Западном фронте командир стрелкового полка подполковник Бабаджанян Амазасп Хачатурович, будущий главный маршал бронетанковых войск. На второй или третий день после падения Смоленска страшно исхудавший, болезненно покашливающий подполковник сидел вместе с полковыми разведчиками в укрытии на опушке леса и видел, как хлынули в образовавшийся здесь прорыв немецкие танки. Какой-то краснощекий вражеский офицер-щеголь, желавший, видимо, избежать пыли, поднятой танковыми гусеницами и тысячами солдатских сапог, свернул с дороги. Наши разведчики подстрелили его, и через несколько минут в руках Бабаджаняна были документы убитого. В том числе записная книжка в новеньком кожаном переплете.
   На первой ее странице четкими круглыми буквами были написаны немецкие фразы и тут же их русский перевод: "Вы есть пленный?", "Руки вверх!", "Как называется терефня?", "Сколько ферст до Москвы?" и т. п.
   Бабаджанян, охваченный ненавистью, вынул из кармана гимнастерки огрызок красного карандаша и написал поперек этой страницы: "Не увидите вы Москву! Придет день, и мы спросим: сколько верст осталось до Берлина?"
   В руки корреспондента "Красной звезды" писателя Василия Гроссмана эта записная книжка попала в те дни, когда Бабаджанян -- уже командир танкового корпуса -- был на подступах к немецкой столице и наши бойцы действительно спрашивали: "Сколько верст осталось до Берлина?" По дорогам наступления то и дело появлялись таблички с надписями: "До Берлина -- 100 километров", "До Берлина -- 50 километров" и т. д. Оставалось все меньше и меньше. И Берлин был покорен!
   **
   30 октября
   В этом номере газеты выделяется статья нашего спецкора И. Васильченко "Как был оставлен Харьков". Она, конечно, не столь эмоциональна, как, скажем, выступление Ильи Эренбурга после ухода наших войск из Киева, зато изобилует важными подробностями. Битва за Харьков длилась почти полтора месяца. Гитлеровские генералы рассчитывали овладеть Харьковом с ходу, в сентябре. Но с тех пор им не раз пришлось менять намеченный срок. Расчеты их были опрокинуты упорством, героизмом, тактическим искусством советских бойцов и командиров.
   **
   30 октября в газете опубликован небольшой, строк на пятьдесят, репортаж Симонова с Северного фронта о морском десанте. Славин прислал почти такого же размера заметку о семейной переписке немецких солдат и офицеров: письма, изъятые у них после гибели, убеждают, что не только на фронте, но и в глубоком немецком тылу утрачены надежды на захват Ленинграда. Александр Корнейчук в краткой заметке с Юго-Западного фронта сообщает о кровавой провокации фашистских воздушных пиратов. Намалевав на плоскостях своих самолетов красные звезды, они расстреляли с бреющего полета мирных жителей села Красная Слобода и нескольких других населенных пунктов, а затем разбрасывали листовки, в которых утверждалось, будто это злодеяние совершено советскими летчиками...
   Да, такого рода репортаж -- будничная работа журналиста. Но и писатели порой присылали краткие сообщения, информацию, хотя редакция старалась не загружать их текущей информацией. Справедливо сказал уже после войны Николай Тихонов о стиле работы "Красной звезды": там понимали, "что писатель в газете не только корреспондент, но и рассказчик...". И если писатели обращались к этому жанру журналистики, то потому, что считали для себя невозможным обойти те или иные события или факты, попавшие в их поле зрения. В этом также проявлялась их забота о своей "Звездочке"...
   **
   2 ноября
   Ушел очень трудный для нас октябрь. Немецкие войска за этот месяц продвинулись на 230-250 километров. К концу октября фронт вытянулся здесь по линии: Волоколамск -- Дорохово -- Наро-Фоминск -- Тула -- Алексин. Красная Армия понесла большие потери в людях и технике. Однако героизм, стойкость, активные действия наших войск сорвали гитлеровский план захвата Москвы в середине октября. Силы фашистских войск истощились, его ударные группировки были обескровлены, растянуты и потеряли наступательную мощь. Враг был остановлен.
   **
   Однако в Ставке я узнал, что враг подбрасывает на московское направление свежие дивизии и крупные резервы боевой техники, создает здесь новые ударные группировки, готовится к новому наступлению. Какие силы он подтянул? Сколько? Где именно последуют новые удары врага? Все это мы узнаем позже. А пока ясно для нас одно: угроза Москве не снята. Об этом и надо было сказать нашему читателю. В общей форме об этом говорилось на страницах газеты в репортаже с Западного фронта. Теперь необходимо объяснить задачи, вставшие перед защитниками столицы. Лучше всех это смог бы сделать, считал я, командующий Западным фронтом генерал Г. К. Жуков. Я решил съездить к нему в Перхушково.
   **
   Выехал спозаранку, сразу же как только подписал к печати очередной номер газеты, не дождавшись даже сигнального экземпляра. Еду по Можайскому шоссе и в пути вспоминаю наивные опасения, терзавшие меня в первые дни войны: как бы должность ответственного редактора "Красной звезды" не помешала бывать в войсках, видеть войну своими глазами, без чего невозможно хорошо делать военную газету. Мог ли я предположить, что для поездки в штаб фронта мне потребуется меньше часа, а в дивизии первого эшелона -- часа полтора? По иронии судьбы "Красная звезда" оказалась гораздо ближе к фронту, чем фронтовая газета "Красноармейская правда". Редакция и типография фронтовой газеты располагались в нескольких десятках километров восточнее Москвы, на железнодорожной станции Обираловка. Той самой, где кинулась под колеса поезда Анна Каренина...
   **
   Остались позади московские заставы, Кунцево. У села Перхушково, при повороте с Можайского шоссе на Власиху -- бывшую помещичью усадьбу, где, собственно, и размещался штаб фронта, пришлось объехать несколько глубоких воронок от авиабомб. Их еще не успели засыпать -- значит, с момента бомбежки прошло не так уж много времени. Но неказистые кирпичные и деревянные домики, занятые штабом фронта, хорошо замаскированы в лесу, фашистские бомбардировщики не обнаружили их.
   Я заблаговременно поручил Хирену собрать материал для интервью с Жуковым. Он, как всегда, выполнил задание на совесть -- накопил десятки интереснейших фактов и поджидал меня у начальника политуправления фронта дивизионного комиссара Д. А. Лестева. Вместе мы пошли в старинный барский дом, где работал Жуков. Георгия Константиновича застали в просторной комнате с высоким потолком. Он, видимо, только что оторвался от дел и собирался отдохнуть -- сняв китель, прохаживался по комнате. Вслед за нами ввалилась могучая фигура Владимира Ставского, специального корреспондента "Правды".
   Жуков встретил нас -- всех троих -- доброй улыбкой. Пригласил:
   -- Рассаживайтесь, халхингольцы!..
   **
   Многие из тех, кто пишет о Жукове, почему-то очень напирают на крутость жуковского характера. А ведь его отличали и иные примечательные черты, прежде всего -- доброе расположение к людям, прошедшим вместе с ним через горнило войны. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что особую симпатию он питал к побратимам по Халхин-Голу, где ему впервые довелось самостоятельно руководить большой боевой операцией.
   На этот раз тоже, конечно, не обошлось без воспоминаний о тех далеких уже днях, но вскоре мы приступили к делу. Хирен раскрыл блокнот и стал читать свои записи, которые, мы полагали, должны послужить фактической основой для статьи командующего фронтом или интервью с ним. Жуков внимательно слушал, продолжая шагать по комнате. Ставский иногда прерывал Хирена нетерпеливыми репликами. Наконец Хирен выложил все, чем располагал, и умолк.
   **
   Теперь мы стали слушать Жукова. Он очень обстоятельно говорил о положении на фронте, ближайших перспективах, значении боев за Москву. Хирен сумел записать его высказывания почти стенографически. Я знал эту способность Хирена и с уверенностью обратился к Жукову:
   -- Георгий Константинович, все, что вы сказали, записано слово в слово. Может быть, все-таки превратим эти записи в статью или интервью?
   -- Нет, -- решительно возразил он. -- Придумайте что-нибудь другое... Что за этим стояло, я уже рассказывал. Для меня было ясно, что уговаривать его бесполезно.
   Мы попрощались с Георгием Константиновичем и вернулись в Москву.
   **
   На мой редакторский взгляд, поездка к Жукову дала нам готовые тезисы для очень нужной и важной передовой статьи. По возвращении в редакцию мы сразу же засели за нее. Вызвал еще и Вистинецкого. Хирен читал свои записи беседы с Жуковым, Вистинецкий выстраивал абзацы, а я редактировал их. Когда передовая была готова, сам собой напросился заголовок -- "Значение боев за Москву".
   **
   4 ноября
   Хирен рассказал о встрече с жителем Наро-Фоминска, пробравшимся к нам через линию фронта. Он сообщил спецкору, что в десятиметровой полосе, прилегающей к городу, гитлеровцы не оставили никого из местного населения -- всех выгнали. Туда прибывают танки, артиллерия, пехота. И снова тот же вопрос: "Писать?"
   -- Обязательно. Надо быть готовыми к новым испытаниям...
   **
   Вот и Илья Эренбург очередную свою статью назвал именно так -- "Испытание".
   "Ветер гасит слабый огонь. Ветер разжигает большой костер. Испытание не задавит русского сопротивления..."
   Заканчивалась статья призывом:
   "Друзья, мы должны выстоять! Мы должны отбиться. Когда малодушный скажет: "Лишь бы жить", ответь ему: "У нас нет выбора... Если немцы победят, они нас обратят в рабство, а потом убьют. Убьют голодом, каторжной работой, унижением. Чтобы выжить, нам нужно победить. Если честный патриот хочет спасти родину, он должен победить. Другого выхода нет.
   Россию много раз терзали чужеземные захватчики. Никто никогда Россию не завоевывал. Не быть Гитлеру, этому тирольскому шпику, хозяином России! Мертвые встанут. Леса возмутятся. Реки проглотят врага. Мужайтесь, друзья! Идет месяц испытаний, ноябрь. Идет за ним вслед грозная зима. Утром мы скажем: еще одна ночь выиграна. Вечером мы скажем: еще один день отбит у врага. Мы должны спасти Россию, и мы ее спасем".
   * * *
   Временное затишье перед новой бурей советское командование тоже использовало для накапливания сил и совершенствования оборонительных рубежей на подступах к Москве. В Горьком, Саратове, других городах завершалось формирование резервных армий. Об этом, конечно, в печати не сообщалось. Лишь в статье Эренбурга "Испытание" проскользнула одна строка: "В тылу готовится мощная армия".
   **
   Главным образом для этих новых армий мы стали публиковать одну за другой статьи о боевом опыте. 4 ноября напечатана статья Коломейцева "Бой танков", в ней много поучительного, в том числе из боевой практики бригады Катукова.
   **
   Рано похолодало, зима, как говорится, на носу, и к ней тоже надо готовиться. Пришел в редакцию один из работников Военно-инженерного управления Наркомата обороны, военинженер 1-го ранга И. Салащенко. Принес статью о строительстве зимних землянок с приложенным к ней чертежом. И прямо-таки взмолился:
   -- Напечатайте, пожалуйста, и как можно быстрее. Управление пошлет в войска директиву с этим же вот чертежом. Но вы же знаете, как долог путь такого рода документа до исполнителя. Сколько времени уйдет на одно лишь копирование чертежа!
   Конечно, эта статья имела весьма отдаленное отношение к газетной публицистике. Но военинженеру не пришлось долго уговаривать нас. Статья его опубликована под заголовком "Немедленно начать на фронте строительство землянок". Дан и чертеж таких землянок.
   Вслед за тем с Ленинградского фронта поступила аналогичная статья генерал-майора Н. Соколова. Ее мы тоже напечатали под тем же заголовком: "Немедленно начать строить землянки. Ленинградский опыт".
   Потом я узнал, что статью Салащенко по указанию военных советов перепечатали многие фронтовые и армейские газеты...
   * * *
   За четыре с лишним месяца войны в газете прошло немало материалов о комиссарах.
   **
   Но, пожалуй, самым впечатляющим на эту тему был очерк Бориса Галина о комиссаре стрелковой дивизии Алексее Кузине. Писатель побывал в этой дивизии неоднократно, присмотрелся к Кузину, увидел его в деле, много хорошего услышал о нем. Понравился ему этот высокий, широкоплечий человек в потертом кожаном пальто. От него прямо-таки веяло какой-то неодолимой силой. Был он несуетлив, немногословен, но, где бы ни появлялся, чего бы ни касался, любое дело исполнялось как бы само собой. Проглядывало в нем что-то от фурмановского комиссара из "Чапаева".
   Вот что пишет о нем Галин:
   "Когда однажды ночью у высоты 144, простреливаемой немцами вкруговую и прозванной высотой "Пуп", часть бойцов дрогнула и даже побежала, комиссар стал на дороге в узкой лощинке, задерживая бегущих. Остановившись, бойцы растерянно молчали... Не время было митинговать. И комиссар отнюдь не митинговал! Он вплотную подошел к ближайшему бойцу...
   -- Середа, -- с усмешкой сказал комиссар, -- куда же ты, брат, бежишь? Ведь немец вон где. -- Он взял Середу за плечи и повернул в ту сторону, где вспыхивали ракеты и со свистом рвались мины. -- Вон куда надо идти в атаку, и там, брат, бить немца..."
   Этого оказалось достаточно для восстановления порядка.
   **
   У Бориса Галина наметанный глаз. Работая до войны в редакции "Правды", он тесно общался с партийными работниками тяжелой индустрии, много писал о них. Думается, что именно поэтому Галин лучше многих других наших корреспондентов справился с "комиссарской темой" -- верными, запоминающимися штрихами набросал портрет представителя партии в армии.
   **
   В тот же день мы получили очерк Федора Панферова с неожиданным названием "Рябая курочка".
   Писатель продолжает работать над материалами, собранными в октябре на Западном фронте. Побывал он тогда в одной отбитой у противника деревне. Впрочем, деревни-то уже не было, были черные головешки да уродливые остовы печей. Местные жители ютились в подвалах и наспех отрытых щелях. Пожилой крестьянин Иван Степанович Емельянов рассказывал о бесчинствах гитлеровцев:
   -- Пришли в село, а ушли -- села-то и нет. Сожгли все начисто. А чего же? Не жалко -- не ихнее ведь. Жги. Чего жалеть -- добро чужое.
   Подошла женщина. Назвалась Машей Баландиной и добавила:
   -- И-и-и, чего тут немцы творили! Сначала стали отбирать коров, потом свиней, потом за хлеб взялись. А потом уже такое пошло, чего и ждать-то нельзя было. Полы во всех домах выдрали.
   -- Это зачем же?
   -- На блиндажи. А ведь кругом -- лес. Так нет же, за полы взялись... Курятину любили, ух как! Как курицу увидят, так цоп ее в котелок, водки достанут и лопают!
   -- Одна курица на все село уцелела, -- подхватил Иван Степанович. -- Ну-ка, сынок, -- обратился он к появившемуся рядом с ним мальчонке, -- дай-ка ее сюда.
   Мальчик нырнул в щель, подал оттуда рябую курочку. Далее Панферов продолжает:
   "На шее у курочки голубенькая ленточка, такие же, только розовые, ленточки на ногах... Курочка пошла по рукам. Ее гладили, ее называли самыми ласковыми именами: Хохлаточка, Куруша, Курынька.
   Иван Степанович улыбаясь рассказывал:
   -- Вот ведь какая, спаслась. Чуть свет -- в поле, а ночью -- в щель и сидит там. Соображает: дескать, в руки немцу не попадайся, сожрет. И спаслась. Глядите, какая умница... На развод нам осталась..."
   В очерке Панферова щемящая сердце концовка: "Долго-долго мы видели это погорелое село, обугленные березы, полураздетых людей и рябую курочку..."
   **
   6 ноября
   Передовая -- "Кровь, пролитая недаром". В ней твердо и веско прозвучало: "Как бы суровы ни были переживаемые нами дни, мы встречаем свой светлый праздник с поднятой головой, уверенно и гордо..."
   **
   Очерк Славина "В рабочем батальоне". Это -- о москвичах-добровольцах. Как раз накануне праздника мы вызвали Льва Исаевича из Ленинграда. Увидел я его -- и ужаснулся: как он исхудал! Щеки ввалились. Синева под глазами...
   Славин ни на что не жаловался, ни о чем не просил. Но я в тот же день подписал приказ о предоставлении ему двадцатидневного отпуска. Это был, пожалуй, единственный такой случай. В тот неимоверно тяжелый [244] военный год никому в нашей редакции передышки не давалось. Для Славина сделал исключение.
   Впрочем, очень скоро мне пришлось нарушить собственный приказ: попросил Льва Исаевича съездить к московским ополченцам и написать о них очерк в номер.
   И вот очерк у меня:
   "Он зауряден, этот батальон. Он не выдается особенно. Он типичен для большинства рабочих батальонов, во множестве организовавшихся сейчас в столице.
   Люди батальона знают, на что идут. Я разговаривал со многими из них. Им понятны слова: "победить или умереть". Но произнести такие слова обыкновенному человеку трудно. И инженер Скобелев, и кровельщик Юдин, и метростроевка Нина Медведева, и повар Могин выражаются проще, но смысл их слов остается таким же сильным и возвышенным:
   -- Сделаем все, что нужно.
   -- Отступать не собираемся.
   Здесь все добровольцы. Это то, что объединяет людей батальона. В остальном они разные. Разные по возрасту, по профессии, по уровню развития. Объединяет их одно сильное чувство, которое Лев Толстой называл: "Скрытая теплота патриотизма". Да, их спаивает одно желание, вырастающее до размеров страсти: отстоять родную Москву от ненавистного врага".
   **
   Напечатали мы также и очерк Павла Трояновского из Тулы о рабочих батальонах. Он рассказал удивительную историю.
   "...В одном из батальонов тульских рабочих дерется с врагами Иван Никифорович Прохоров, токарь оружейного завода. Иван Никифорович -- рослый, широкоплечий человек. У него чисто выбритое, добродушное лицо и прозрачные синие глаза. Говорит он густым басом.
   -- Вы пришли посмотреть мою винтовку? Вот она, пожалуйста. Знаменитая винтовка у Ивана Никифоровича. Сделана его дедом в 1899 году. Дед в японскую войну воевал с ней. На ложе -- 76 чуть заметных его зарубок, по числу убитых врагов. В 1914 году с ней на войну пошел Никифор Прохоров. Провоевал он только шесть месяцев, сделал 51 зарубку и был убит. Товарищи сохранили винтовку, привезли в Тулу. В 1918 году ее взял молодой, тогда еще 16-летний, Иван Прохоров. Три года Иван крушил белогвардейцев и сделал столько зарубок, что на ложе места не хватило.
   -- Да, сейчас надо бы прибавить еще семь заметок, -- говорит за Прохорова сосед, -- он уже семь фашистов подстрелил".
   Недавно я спросил Трояновского:
   -- Павел Иванович! Ты помнишь свой очерк "В Туле"?
   -- Нет, -- ответил он.
   -- А винтовку с зарубками помнишь?
   -- Винтовку помню.
   -- Сам видел ее или тебе о ней рассказали?
   -- Сам видел и знаю, что теперь она хранится в музее...
   * * *
   Как нельзя более кстати пришелся в предпраздничный номер первый из серии очерков Сергея Лоскутова "У партизан". Вовремя подоспел и новый очерк Симонова "По дороге на Петсамо" -- о боевом рейде роты пограничников по тылам врага. Вот его начало:
   "Каким образом они появились в тылу, немцы так и не узнали. С моря? Но в эту и в предыдущую ночь на Баренцевом море бушевал девятибалльный [245] шторм. С воздуха? Но уже третьи сутки небо было закрыто сплошной снежной пеленой. По суше, через немецкие позиции? Но там всюду... патрули, и вот уже третью ночь не было слышно ни одного выстрела.
   Словом, немцы не знали и не знают до сих пор, как появилась в их тылу рота пограничников, наделавших в эту ночь такой шум от побережья и до Петсамской дороги. А раз этого до сих пор не знают немцы, не будем лучше говорить о том, как и где прошли пограничники. На то они и пограничники, чтобы везде пройти".
   И концовка очерка выдержана в том же духе:
   "Сзади остались взорванный мост, 3 разрушенных казармы, 19 землянок, около десятка уничтоженных машин, 200 трупов солдат и офицеров Гитлера.
   Комиссар Прохоров и командир Лихушин пересчитали своих бойцов. Через полчаса на скале никого не было. Пограничники исчезли так же внезапно, как и появились, одним только им известным путем".
   **
   Но вернусь к недосказанному о наших редакционных заботах накануне 24-й годовщины Октября.
   Самым большим событием была, конечно, весть о традиционном торжественном заседании Моссовета совместно с партийными и общественными организациями Москвы. О том, что оно состоится, я узнал еще 5 ноября, а пригласительный билет получил лишь в полдень 6 ноября. Считал не часы, а минуты, оставшиеся до начала. На станцию метро "Маяковская", где должно было состояться это заседание, отправился пораньше.
   У входа усиленная охрана. Тщательнейшая проверка пропусков. Эскалатор бесшумно несется вниз. После погруженных в тьму столичных улиц в глаза бьет нестерпимо яркий свет.
   Много лет прошло с того памятного вечера, но и теперь, когда я оказываюсь на этой красивейшей из станций московского метрополитена, меня охватывает волнение. Вспоминаются мельчайшие детали, лица людей, которых давно уже нет в живых. Отчетливо звучат их голоса...
   **
   Мое место в четвертом ряду, по соседству Александр Карпов -- секретарь нашей редакции. Тут же правдисты Петр Поспелов и Владимир Ставский, редактор "Известий" Лев Ровинский, директор ТАСС Яков Хавинсон. Словом, газетчики "заполонили" первые ряды.
   Сидим мы кто в креслах, принесенных сюда из ближайших театров, кто на довольно обшарпанных стульях из кинозалов. Почти все -- в гимнастерках. Отличить военных от невоенных можно только по петлицам -- у невоенных они "чистые": нет ни кубиков, ни шпал, ни генеральских звезд.
   Сидим как прикованные к своим местам, и никто никуда не уходит. Да и ходить-то некуда: нет ни фойе, ни холлов. Есть, правда, буфет, приткнувшийся здесь же. В буфете -- бутерброды и, к удивлению всех, особенно фронтовиков, -- мандарины.
   Тихо переговариваемся. Гадаем, откуда могут появиться руководители партии и правительства? Что скажет Сталин о главном -- ходе и перспективах войны? Многие сидят молча, погруженные в свои думы.
   **
   Прибывает поезд метрополитена. Все поворачивают головы в его сторону. Движение обычных поездов по этим рельсам -- в противоположном направлении: значит, прибыли члены Политбюро и московские руководители.
   Они располагаются за столом, накрытым красной скатертью. Сталин в кителе с отложным воротником, без знаков различия и орденов. Выглядит он несколько постаревшим, не таким, каким мы привыкли его видеть до этого. Выражение лица, однако, спокойное, взгляд сосредоточенный. Поднявшись на трибуну, заговорил ровным, глуховатым голосом. Изредка, правда, возникают паузы, будто он не читает подготовленный заранее текст, а импровизирует, подбирает тут же нужные слова.
   Слушая его, я время от времени делаю торопливые заметки в блокноте. У меня свои редакторские заботы: вот на эту тему надо дать передовую, по этим вопросам -- заказать авторские статьи...
   **
   Стиль доклада строг, эмоции как бы пригашены. Лишь однажды в зале прошелестел смех. Это когда Сталин сказал, что, мол, Некоторые господа сравнивают Гитлера с Наполеоном, уверяют, что он похож на Наполеона, а в действительности-то Гитлер походит на Наполеона не больше, чем котенок на льва. Я сразу подумал: отличная тема для Бориса Ефимова. Забегая вперед, скажу, что в праздничный номер нам удалось втиснуть на четвертую полосу карикатуру, выполненную Борисом Ефимовым. На ней -- контурный портрет Наполеона, скосившего взгляд назад, а там -- Гитлер, изображенный котом с облезлым хвостом, в треуголке со свастикой. Надпись под карикатурой: "Поразительное "сходство".
   **
   ...Звучат последние слова доклада: "Наше дело правое -- победа будет за нами!" Сейчас председатель Моссовета В. П. Пронин объявил, что заседание закрыто.
   Да, он объявил об этом, но тотчас же добавил, что будет концерт. Чего угодно можно было ожидать, только не этого. До концертов ли нам!
   Однако все остались на своих местах. Первый ряд заняли те, кто был в президиуме заседания, в том числе -- Сталин. На импровизированной эстраде появились, сменяя друг друга, народные артисты Михайлов и Козловский, изрядно поредевший Ансамбль песни и пляски Красной Армии под управлением А. В. Александрова, ансамбль МВД, которым дирижировал Зиновий Дунаевский. Всем им бурно аплодировали и вызывали на "бис".
   А тем временем, оказывается, пытались прорваться к Москве 250 вражеских бомбардировщиков. Однако ни один из них не прорвался. Потеряв 34 самолета, гитлеровская воздушная армада повернула назад...
   * * *
   Как в этот вечер, так и в последующие дни у каждого из редакторов центральных газет дел было невпроворот, а у меня вдобавок к этому еще и непредвиденные осложнения.
   Когда Сталин коснулся в своем докладе людоедской политики и практики нацистских палачей, я уловил нечто очень мне знакомое. И тут же вспомнил одну из недавних наших публикаций: "Документы о кровожадности фашистских мерзавцев, обнаруженные в боях под Ленинградом у убитых немецких солдат и офицеров". Эти документы прислал в редакцию наш спецкор из 4-й армии, воевавшей на Волхове, Михаил Цунц. Их было пять. Публиковались они с рубриками: "Документ первый", "Документ второй"...
   **
   Самым чудовищным был "Документ первый" -- "Памятка германского солдата". Обнаружили эту "Памятку" в полевой сумке убитого лейтенанта Густава Цигеля из Франкфурта-на-Майне. Вот какие содержались в ней поучения, адресованные солдатам вермахта:
   "У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание -- убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, -- убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки".
   Этот документ был воспроизведен в докладе Сталина дословно. После чего Верховный главнокомандующий сказал:
   "Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат".
   **
   7 ноября
   Этот номер газеты делать было нетрудно. Первая, вторая и третья полосы заняты докладом Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, отчетом о торжественном заседании и другими официальными материалами. Вот только четвертая полоса сделана сотрудниками "Красной звезды", и ее с полным правом можно назвать литературной. Здесь -- статья Алексея Толстого "Родина", статья Ильи Эренбурга "Любовь и ненависть", стихи Константина Симонова "Суровая годовщина".
   Накануне Октябрьского праздника я обратился к Толстому с письмом: "Работаем небольшим коллективом, трудностей много, но не унываем. Готовим октябрьский номер. Прошу написать для этого номера статью на тему: "За что мы воюем".
   "Родина" -- ответ на нашу просьбу. Величавый, былинно-эпический слог этой статьи волновал душу, звал на смертный бой с врагами:
   "Земля отчич и дедич немало проглотила полчищ наезжавших на нее насильников. На западе возникали империи и гибли, из великих становились малыми, из богатых -- нищими. Наша Родина ширилась и крепла, и ничто не могло пошатнуть ее. Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет. Ничего -- мы сдюжим!.."
   **
   Исключительный резонанс вызвала эта статья и в армии, и во всей стране. Просторечивое выражение Толстого "Мы сдюжим!" стало девизом жизни и борьбы миллионов советских людей. Эти слова я многократно встречал потом в виде заголовков во фронтовых и армейских газетах, читал на листах фанеры, выставленных вдоль дорог; они звучали как клятва -- в бою, на собраниях, на митингах защитников столицы, а затем и под Сталинградом, и на Курской дуге -- везде, где шла упорная борьба с врагом. Илья Эренбург выступил со статьей на международную тему. "В этот день весь мир смотрит на Москву. О Москве говорят в Нарвике и в Мельбурне. Провода мира повторяют одно имя: Москва. Москва теперь не только город. Москва стала надеждой мира".
   **
   Позвонил я командующему противовоздушной обороной страны генералу М. С. Громадину, послал ему снимок. Посмотрел он, порылся в своей документации, посоветовался кое с кем из ближайших своих помощников и сказал твердо, что секретов снимок не раскрывает. Можно печатать. А для убедительности добавил:
   -- Мы больше надеемся на свои истребители и зенитки, чем на такие "секреты".
   Читателей же наших в тот праздничный день панорама Москвы с Кремлем и Красной площадью волновала не меньше, чем очерки и статьи.
   **
   Константин Симонов прислал из далекого Заполярья стихи, посвященные Красной площади. Поэт вспоминал о праздничных шествиях перед Мавзолеем Ленина: [251]
   ...Одетые по-праздничному люди,
Мы под оркестры шли за рядом ряд,
Над головой гремел салют орудий,
Теперь орудья, смерть неся, гремят.
   ...
   Есть те, кто в этот день в сраженье
Во славу милой Родины падет,
В их взоре как последнее виденье
Сегодня площадь Красная пройдет...
   **
   Красная площадь... Праздничные шествия по ней... Парад войск...
   Можно было гадать -- и мы действительно гадали -- состоится ли торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Октября? А о военном параде даже гаданий не было. Всем казалось -- это исключено. Для парада прежде всего нужны войска, а их в Москве мало -- они на фронте. Нужна артиллерия, а ее тоже нет. Несколько дней назад ко мне заглянул мой добрый знакомый по Халхин-Голу -- командующий артиллерией Красной Армии генерал Воронов. Предложил объехать вместе с ним огневые позиции артиллерии большой мощности на внутреннем обводе Москвы и ее западных окраинах. Могучие, большой мощности пушки и гаубицы, выбеленные мелом, стоят настороже. Подготовлены все данные [252] для стрельбы, орудийные расчеты готовы немедленно открыть огонь по врагу, если он приблизится к городу на пушечный выстрел. Само собой разумеется, что эти орудия не могли покинуть своих позиций. Враг же -- в десятках километров от Москвы. Участились воздушные тревоги: фашистская авиация все чаще предпринимает попытки прорваться к столице...
   В такой обстановке, казалось, не до парадов...
   **
   А все же парад состоялся.
   В ночь на 7 ноября позвонили из ГлавПУРА: "Красной звезде" выделены три пригласительных билета и один служебный пропуск. Не сказали, что на парад. Сказали: "На Красную площадь". Один из пригласительных билетов -- на мое имя. Спросили: "Кому выписать остальные?" Я попросил: билеты выдать Марку Вистинецкому и Александру Бейленсону, а пропуск -- фотокорреспонденту Александру Боровскому.
   И билеты и пропуск были доставлены нам рано утром, когда мы только-только подписали в печать полосы праздничного номера "Красной звезды". Начало парада -- в 8 утра. Из предосторожности -- на два часа раньше обычного. Спать уже некогда, да и не спалось нам, даже не сиделось на месте. Отправились на Красную площадь пешком.
   **
   В пути о многом думалось. Совсем ведь недавно в редакцию поступали материалы о готовящемся параде на Красной площади немецко-фашистских войск. Такие данные содержались в трофейных документах, показаниях пленных гитлеровцев, радиоперехватах берлинской пропаганды. Сам Гитлер прокричал на весь мир, что 7 ноября он проведет парад своих "доблестных" и "непобедимых" войск на Красной площади. Некоторые генералы и офицеры вермахта поспешили вытребовать из Берлина и иных городов Германии свое парадное обмундирование. Другие в своих письмах домой с радостью сообщали, что скоро у них будут теплые московские квартиры, что после взятия Москвы им обещан отпуск. В одном из разгромленных штабов противника было найдено такое "Воззвание": "Солдаты! Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдитесь по ее площадям. Москва -- это конец войны. Москва -- это отдых. Вперед!"
   **
   А обернулось все иначе. Советский народ и его армия "сдюжили". И вот сами мы торопимся на Красную площадь, размышляя по пути, как-то пройдет там парад наших войск! В довоенное время все было известно заранее -- наши корреспонденты присутствовали на генеральной репетиции и записывали весь сценарий парада. На этот раз генеральной репетиции не было. О параде не знали до последнего часа даже войска, которым предстояло участвовать в нем.
   **
   Был у нашей редакции большой друг -- член Военного совета Московской зоны обороны дивизионный комиссар Константин Федорович Телегин. Мне довелось вместе с ним воевать на севере зимой 1939-1940 годов. Моя дружба с Телегиным шла на пользу газете, он всегда держал нас в курсе жизни войск столичного гарнизона и всего Московского военного округа. Вот и теперь рассказал мне кое-что о подготовке к параду. Командирам частей, отобранных для парада, сказали, что москвичам очень хочется посмотреть, каковы защитники столицы. Нужно, мол, хорошенько подготовиться к такому смотру, чтобы не ударить лицом в грязь. Показать себя в строю, на марше. Смотр состоится в районе Крымского моста...
   **
   Строга и величава Красная площадь. Башни и зубцы кремлевской стены припорошены снежной пылью. Колокольня Ивана Великого и купола соборов -- в утренней дымке. Памятник Минину и Пожарскому укрыт мешками с песком. Фасад ГУМа расцвечен кумачовыми полотнищами. В центре -- портреты Ленина и Сталина.
   Еще вчера вечером ничего этого здесь не было, площадь принарядилась за ночь. Как это происходило, видел Евгений Воробьев -- сотрудник газеты Западного фронта "Красноармейская правда" и постоянный корреспондент "Красной звезды". Он единственный из журналистов провел всю ночь в здании ГУМа и потом рассказывал мне:
   -- До половины десятого вечера площадь выглядела совсем буднично, была пустынна. Но под пробитой осколками зенитных снарядов, стеклянной крышей промороженного ГУМа хлопотали декораторы и художники. А в Ветошном переулке дежурили пожарные машины. Лишь поздно ночью они выехали из этого переулка и приставили свои высоченные лестницы к фасадам зданий, обступающих Красную площадь. По пожарным лестницам на Исторический музей и крышу ГУМа забрались саперы, чтобы помочь декораторам. Только электрикам нечего было делать -- площадь оставалась во тьме. К пяти-шести часам утра на нее потянулись первые колонны войск...
   **
   Когда мы прошли на Красную площадь, войска уже выстроились для парада. Недвижны квадраты и прямоугольники рот и батальонов. Как всегда, для военного начальства отведена площадка справа и немного впереди от Мавзолея. В тот раз на ней было малолюдно. Все в полевой форме, никакой парадности.
   Кремлевские куранты отбивают восемь часов. Из Спасских ворот выезжает на коне маршал С. М. Буденный. Встречает его и рапортует командующий парадом генерал-лейтенант П. А. Артемьев. Все по традиции.
   **
   Отклонение от привычного порядка происходит лишь после того, как маршал, совершив объезд войск, подымается на трибуну Мавзолея. В отличие от прошлых лет с речью выступает не тот, кто принимал парад, а Верховный главнокомандующий. Но дальше опять все идет своим чередом.
   По выбеленной снегом брусчатке шагает пехота с винтовками на плечах. Бойцы очень стараются, однако равнение не такое идеальное, как в былые времена. Это понятно: тогда на подготовку к параду отводились недели, а на сей раз считанные дни и даже часы. Несколько батальонов отведено с наименее угрожаемых участков фронта и переброшено в Москву грузовиками только минувшей ночью. Мы обрадовались, увидев у них автоматы и бронебойные ружья. Правда, такого оружия в полках еще немного, но с каждым днем становилось все больше.
   Слышится цокот копыт, молниями сверкают обнаженные клинки -- по Красной площади проходит конница. Пересекли площадь словно примчавшиеся из чапаевского фильма лихие пулеметные тачанки. После этого очень медленным кажется прохождение мотопехоты на грузовиках -- ее совсем немного. За нею следуют батальоны московского ополчения; обмундированы они по-разному -- большинство все-таки в гражданской одежде.
   На площади становится шумнее -- показалась артиллерия -- гаубицы, противотанковые пушки, зенитки. За ними с громыханием катятся какие-то далеко не современные системы. Я подтолкнул локтем знакомого генерала-артиллериста:
   -- Это -- что же?..
   Генерал объяснил: да, пушки не последнего выпуска. Те -- на огневых позициях...
   **
   Загромыхали танки. Сперва легкие. За ними "тридцатьчетверки" и КВ. Танков не менее двухсот. Откуда они? Другой генерал -- из автобронетанкового Управления -- разъясняет: на фронт следовали через Москву две танковые бригады, их выгрузили на окружной дороге и завернули на Красную площадь.
   А на взлетных полосах московских и подмосковных аэродромов дожидались команды 300 самолетов, готовых подняться в воздух и появиться над Красной площадью. Но снег шел все сильнее, туман становился гуще, и воздушный парад был отменен. Это никого не опечалило. Скверная, нелетная погода была в то утро очень кстати.
   По окончании парада для большинства участников путь лежал не в казармы, не на отдых, а на фронт, совсем близкий к Москве. В отличие от мирных лет пехота маршировала с подсумками, полными боевых патронов, с малыми саперными лопатами, противогазами, вещевыми мешками за плечами. Танковые экипажи -- с полным боекомплектом. Танки не спускались, как всегда, на Кремлевскую и Москворецкую набережные, а, спрямляя маршрут, повернули у Лобного места на Ильинку и через площадь Дзержинского направились к фронту тремя потоками -- по Можайскому, Волоколамскому и Ленинградскому шоссе.
   **
   Неизгладимое впечатление произвели и этот парад и речь на нем Верховного главнокомандующего. Ободряла проведенная в этой речи параллель между первой и двадцать четвертой годовщиной Октября: 23 года назад страна находилась в еще более тяжелом положении, но выстояла. Выдержит советский народ и новое испытание.
   Запомнились слова: "Пусть вдохновляет нас в этой войне мужественный образ наших великих предков -- Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!" Уже на обратном пути -- с Красной площади в редакцию -- прикинул, кто из писателей и историков сможет быстро откликнуться на этот призыв. В первую очередь следовало обратиться к Толстому, Сергееву-Ценскому, Петру Павленко.
   И конечно же радовал оптимистический прогноз Верховного: "Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик, -- и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений".
   **
   Но как это произойдет? Суждений и рассуждений на сей счет хватало.
   Может быть, у Верховного главнокомандующего есть какой-то секрет, который знает только он один?!
   Сразу после праздника пошли у нас передовые и статьи с такими заголовками: "Победа будет за нами", "Смерть немецким оккупантам!", "Свести к нулю превосходство немецких танков" и т. п. Так мы последовательно комментировали одно за другим положения, выдвинутые Сталиным в докладе на торжественном заседании Моссовета, и речь на параде. А что касается тех "нескольких месяцев", "полгода" и "годика", мы это... обошли, не развивали эту тему.
   И, честно говоря, не потому, что нас терзали сомнения, а просто не знали, как объяснить...
   **
   12 ноября
   Месяц с небольшим назад наши корреспонденты Габрилович и Коломейцев впервые побывали в танковой бригаде полковника М. Е. Катукова и рассказали читателям "Красной звезды", как самоотверженно действовали ее люди, обороняя подступы к Туле. За те бои еще 10 октября 30 танкистов были награждены орденами и медалями Советского Союза.
   Теперь эта бригада так же напористо воюет на противоположном -- правом крыле Западного фронта в составе 16-й армии, взаимодействуя с дивизией И. В. Панфилова и кавалерийским корпусом Л. М. Доватора. Мы решили посвятить ей целую полосу. В бригаду опять выехал Коломейцев. Вместе с ним туда же были командированы Бейленсон, Милецкий, Хирен, а также два фотокорреспондента.
   Прибыли они в бригаду как раз накануне горячего дела. Командующий 16-й армией К. К. Рокоссовский, в состав которой теперь входила бригада, поставил перед Катуковым задачу: отбросить немцев из района Скирманова и Козлова, откуда противник угрожал перерезать шоссе Волоколамск -- Москва. Танкисты энергично готовились к операции. Сам Катуков только-только вернулся с передовой, забот у него было по горло. Как будто танкистам было не до корреспондентов. Но, узнав, что "Красная звезда" решила посвятить бригаде целую полосу, не пожалели для них времени.
   **
   И вот полоса передо мной. Открывает ее очерк Милецкого и Хирена. Тепло написали они о самом Катукове, о его ближайших помощниках, о героизме танковых экипажей.
   В бригаде ведется строгий учет уничтоженных каждым экипажем немецких танков и другой боевой техники противника. Корреспонденты составили что-то вроде таблицы, и ее мы напечатали в центре полосы под заголовком "Героические экипажи". Длинный список, большой счет. Открывает этот список экипаж лейтенанта Лавриненко: им истреблено 7 вражеских танков, более 10 мотоциклов, 2 противотанковых орудия со снарядами, до батальона пехоты, захвачена штабная машина с документами и ценным имуществом.
   Начальник штаба бригады полковник П. Рябов рассказал в своей статье о боях на реке Оптухе, длившихся непрерывно 12 часов. Только в этих боях бригадой уничтожено 43 вражеских танка.
   **
   Выступил со статьей и сам Катуков. Поделился опытом ведения непрерывной разведки и взаимодействия танков с пехотой, рассказал о новых приемах использования огневой мощи танковых подразделений и особенно подробно -- о танковых засадах.
   На первую полосу мы заверстали его портрет. Там он с четырьмя полковничьими шпалами, хотя накануне -- 11 ноября -- в "Красной звезде" было уже опубликовано постановление Совнаркома о присвоении ему звания генерал-майора танковых войск. Он еще не успел сменить шпалы на генеральские звезды.
   В газете много и других фотографий из бригады Катукова. Со второй полосы улыбается молодой красивый танкист в шлемофоне. Это старший сержант И. Любушкин. 10 октября ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Первый Герой в бригаде.
   **
   Номер газеты был уже сверстан, когда мы получили приказ наркома обороны о преобразовании 4-й танковой бригады в 1-ю гвардейскую.
   Позже нам довелось получать и публиковать подобные приказы довольно часто. Многие полки, дивизии, корпуса и даже целые армии, особо отличившиеся в боях, становились гвардейскими. Но те приказы были очень краткими. Этот выглядел иначе. Он единственный в своем роде, и с ним стоит познакомиться.
   "ВСЕМ ФРОНТАМ, АРМИЯМ, ТАНКОВЫМ ДИВИЗИЯМ И БРИГАДАМ
   ПРИКАЗ
   Народного комиссара обороны Союза ССР
   11 ноября 1941 г.
   N 337
   О переименовании 4-й танковой бригады в 1-ю гвардейскую танковую бригаду
   4-я танковая бригада отважными и умелыми боевыми действиями с 4.10 по 11.10, несмотря на значительное численное превосходство противника, нанесла ему тяжелые потери и выполнила поставленные перед бригадой задачи прикрытия сосредоточения наших войск.
   Две фашистские танковые дивизии и одна мотодивизия были остановлены и понесли огромные потери от славных бойцов и командиров 4-й танковой бригады.
   В результате ожесточенных боев бригады с 3-й и 4-й танковыми дивизиями и мотодивизией противника фашисты потеряли: 133 танка, 49 орудий, 8 самолетов, 15 тягачей с боеприпасами, до полка пехоты, 6 минометов и другие средства вооружения. Потери 4-й танковой бригады исчисляются единицами.
   Отличные действия бригады и ее успех объясняется тем, что бригадой:
   1. Велась непрерывная боевая разведка.
   2. Осуществлялось полное взаимодействие танков с мотопехотой и артиллерией.
   3. Правильно были применены и использованы танки, сочетая засады с действиями ударной группы.
   4. Личный состав действовал храбро и слаженно.
   Боевые действия 4-й танковой бригады должны служить примером для всех частей Красной Армии в освободительной войне с фашистскими захватчиками.
   Приказываю:
   1. За отважные и умелые действия 4-ю танковую бригаду впредь именовать: "1-я гвардейская танковая бригада".
   2. Командиру 1-й танковой бригады генерал-майору танковых войск т. Катукову представить к правительственной награде наиболее отличившихся бойцов и командиров.
   3. Начальнику ГАБТУ и начальнику ГАУ пополнить 1-ю гвардейскую танковую бригаду материальной частью боевых машин и вооружения до полного штата.
   Народный комиссар обороны Союза ССР
   И. Сталин
   Начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Советского Союза
   Б. Шапошников".
   **
   Нам этот приказ добавил хлопот: надо было заново переделывать уже готовый номер газеты. Однако нас это не огорчило. Наоборот, мы радовались, потому что вместе с приказом наркома наши материалы по бригаде Катукова зазвучали куда сильнее!
   Само собою пришло решение: дать в этом же номере и передовую, посвященную танкистам-гвардейцам. Писать ее поручили Коломейцеву. Он несколько смутился и даже, как мне показалось, посмотрел на меня с укором. Дело в том, что Коломейцев писал не очень быстро. Он любил поразмыслить над темой, обмозговать каждую фразу, каждое слово.
   Обычно мы давали ему на передовицу день-два, а то и больше. Но вот сейчас он должен был справиться за каких-нибудь час-полтора. И ведь справился!
   **
   А пока писалась передовая, мы успели внести еще кое-какие дополнения и изменения в готовые материалы. На второй полосе дали "шапку": "1-я гвардейская танковая бригада -- пример для всех частей Красной Армии в освободительной войне с фашистскими захватчиками". Сменили заголовок в очерке Милецкого и Хирена; он получил новое название -- "Гвардейцы". Добавили несколько строк в корреспонденции о танковом экипаже, в котором служили два брата Матросовых: Михаил -- механиком-водителем, Александр -- башенным стрелком. В корреспонденции сообщалось, что еще в дни боев под Орлом оба брата вступили в партию. За доблесть, проявленную в тех же боях, Александр был награжден орденом Красного Знамени, Михаил -- орденом Красной Звезды. Спецкоры записали такой эпизод:
   "Отец провожал их на фронт. Он видел, как его сыновья получали боевую машину. Он напомнил им:
   -- В гражданскую войну я был в Красной гвардии. Не посрамите отца".
   Нет, не посрамили Александр и Михаил имя старого гвардейца. Это мы и отметили, добавив к тем строкам три слова: "Они стали гвардейцами"...
  
  
  
   См. далее...

Д. И. Ортенберг

Июнь -- декабрь сорок первого: Рассказ-хроника. -- М.: "Советский писатель", 1984.

  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023